К. Асмолов. История Кореи. Заключение к первому тому

История Кореи К
Подводя итоги развития корейской традиции в период между открытием страны и ее аннексией, можно сделать ряд наблюдений о трансформации корейской политической культуры к этому времени. Ибо не забываем, что книга наша – очерки социально-политической истории Кореи, и мы прочли сейчас только ее первую часть.

С открытием Кореи страна вошла в сложную, незнакомую игру международных политических интриг. Внешнее вторжение во внутренние дела страны разваливало старую структуру власти и демонстрировало иные, до того неизвестные, методы политической активности. Однако методы эти еще не были определяющими и внедрение нового шло по традиционным паттернам. По-прежнему все попытки что-либо изменить выглядели как стремление воздействовать через вана. Отстранение короля от власти воспринималось как покушение на основы и вызывало неодобрение как в массах, так и на нижних ступенях бюрократической системы.

Это хорошо видно из всех крупных выступлений конца XIX в. В 1882 г. восставшие солдаты собирались убить королеву и чиновников из ее клана, но не самого Кочжона. Ким Ок Кюн намеревался взять короля в заложники и, контролируя его, осуществлять свои реформы под его прикрытием, но слишком явное смещение короля с властного места не обеспечило ему поддержку масс, чье сознание воспринимало его именно как замыслившего свергнуть династию. Тонхак требовали реформ, свободы вероисповедания и наказания погрязших в коррупции чиновников, но не смены династии или «отставки» Кочжона. Прояпонский кабинет Ким Хон Чжипа, сформировавшийся после японо-китайской войны, находился у власти до тех пор, пока контролировал короля, а попытка править при помощи Кунгук кимучхо просто провалилась. Как только Кочжон сбежал в Русскую миссию, Ким и часть его коллег были побиты камнями и убиты, а оставшиеся в живых были вынуждены покинуть страну. Даже в период активности Клуба независимости Со Чжэ Пхиль требовал реформ, засыпая короля меморандумами или привлекая его внимание уличными демонстрациями или статьями в своей газете. Но как только толерантное отношение короля к Тоннип Хёпхве изменилось, его активность быстро сошла на нет.

Именно потому требования к монарху оставались высокими, и это также видно по отношению в Корее к королю Кочжону. Он не имеет в глазах корейцев того трагического ореола, которым у нас сейчас «украшают» последнего российского самодержца, и не воспринимается как трагическая фигура, в отличие от Тэвонгуна или покойной королевы Мин, которая, при всех особенностях ее характера, отличалась большей активностью.

«Служение старшему» тоже не исчезло, но претерпело определенные изменения. Старый китаецентричный миропорядок исключал наличие иных сверхдержав, способных служить предметом для подражания. Но когда престиж Китая как сюзерена стал падать, представители различной политической ориентации начали с не меньшим пафосом и рвением ориентироваться на иные страны, полагая их новой моделью сюзерена и образцом для развития страны.

В этом смысле создание разнообразных прорусских, проамериканских или прояпонских группировок является продолжением той же тенденции. Как иные конструкты подобного типа, садэчжуый вбит очень глубоко, и очень часто мы наблюдаем, как те, кто на словах выступает против этого явления, на деле остаётся в плену его рамок. Хороший пример этого – деятельность «Общества независимости», которое в патриотическом аспекте сравняло с землей одни ворота, символизирующие зависимость от Китая, и построило на их месте Триумфальную арку, которая, по сути, была такими же воротами, только указывающими на абстрактную Европу. Даже провозглашение вана императором было направлено не столько на возрождение национального духа, сколько на переход Кореи под юрисдикцию нового миропорядка, где разница в титулах правителей уже не играла такой роли.

Двору всегда было проще решать проблему, используя внешнюю крышу и не особенно сопротивляясь внешнему воздействию. В 1882 и 1884 гг. король не сопротивлялся китайскому вторжению, считая действия китайцев легитимной мерой. После окончания японо-китайской войны контроль сменился на японский, а затем, на короткое время, — на российский; Кочжон пытался найти себе нового сюзерена и защитника, при этом выбирая страну, чей государственный строй в наименьшей степени подвигал бы Сеул к структурным переменам. В этом контексте определенные русофильские настроения консерваторов были связаны с тем, что Россия, как абсолютная монархия, где сохранялись сословные привилегии, была гораздо более предпочтительным сюзереном, чем США (республика) или Япония (конституционная монархия), даже если вынести за скобки факторы, связанные с исторической памятью и напряженностью японо-корейских отношений в прошлом.

И можно отметить, что судя по частоте, с которой Кочжон намеревался просить Россию о протекторате или снова сбежать на территорию российской миссии, его не стоит позиционировать как человека, для которого на первом месте была бы независимость страны. Забегая вперед можно отметить, что после аннексии и Кочжон, и весь корейский двор жил во вполне комфортных условиях, примерно аналогичным младшей ветви японского императорского дома, не пытаясь, стать знаменем антияпонского сопротивления.

Эта тенденция продолжалась и после навязанного Японией протектората. Вместо того, чтобы активно инспирировать национально-патриотическое движение и партизанскую войну по всей стране, Кочжон предпочитал искать помощь за рубежом (обращение в 1907 г. к Мирной конференции в Гааге). Наоборот, повстанцы воспринимались скорее как угроза, возможно потому, что объектом их ненависти были не только иноземные захватчики, но и коррумпированные чиновники. Потому можно согласиться в В.М. Тихоновым, который считает, что корейские правящие круги не видели в них своих подданных граждан, которые были способны оказать двору поддержку и помочь отстоять независимость[1].

Впрочем, анализируя дипломатическое направление борьбы с протекторатом, можно ясно проследить влияние новых тенденций. Так, в меморандумах протеста против протектората корейский двор ссылался не только на отсутствие в действиях японцев «гуманности», но и на нарушение ими норм международного права. Для традиционной страны это был новый и нетипичный аргумент. Такая же двойственность прослеживается и в отправлении тайных посланников с одновременными попытками действовать в рамках системы европейских международных организаций. Смесь старого и нового прослеживается и в речах Ан Чжун Гына, и в стиле действий Ыйбён.

Стоит суммировать и основные направления российской политики на корейском направлении. До определенного времени Россия считала, что Корея не стоит конфронтации с Китаем и иными дальневосточными державами, а когда по итогам трехсторонней интервенции Российская империя приобрела незамерзающий порт Порт-Артур, ценность Кореи снизилась еще больше, поскольку главная региональная геополитическая цель была выполнена.

Именно потому в российско-японских переговорах по корейскому вопросу Россия не является «инициирующей стороной»: основные инициативы исходят от Японии, в том числе – предложение о разделе страны на сферы влияния, от которого Россия отказалась. И в итоге Россия или добивалась обеспечения равных возможностей с Японией, или была готова обменять Корею на Манчжурию.
Краткосрочные периоды, когда Корея оказывалась «в прицеле», связаны или с активностью российских дипломатов непосредственно в Корее (не всегда встречавшей поддержку наверху и предшествующей обертению Порт-Артура), или с преддверием русско-японской войны и ситуацией, когда корейский вопрос де-факто оказался в ведении не МИД/государственной машины, а собравшейся вокруг царя группы авантюристов, имевшей в этом вопросе экономический интерес.

С другой стороны, и корейский двор занимал не столько прорусскую, сколько антияпонскую позицию. Проверить это можно, задав себе вопрос: «Проводил ли ван пророссийскую политику, когда у него была возможность выбора?». Россия была для него наиболее приемлемым сувереном только тогда, когда из игры выбыл Китай.

Подведение итогов данного тома заставляет искать ответы еще на два важных вопроса: почему у Кореи не получилось провести модернизацию по японскому образцу и, в связи с этим, был ли у страны шанс сохранить свою независимость.

Формально, и Корея, и Япония до своего «открытия» находились в изоляции[1] и уже 200 лет пребывали в состоянии «долгого мира», когда отсутствие любых серьезных внешних и внутренних конфликтов вроде бы лишает страту вызовов, в ответ на которые возникает потребность в модернизации. При этом японская «фора» составляла всего 20 лет. Зафиксированное открытие страны произошло в 1853 г., а реставрация Мэйдзи – в 1868. При этом учтем, что догоняющая модернизация теоретически может осуществляться быстрее, так как стране не надо изобретать всё самостоятельно.

Давайте подумаем, какие нужны предпосылки для того, чтобы в стране случилась буржуазная модернизация. Во-первых, это социально-экономические предпосылки: для буржуазной революции требуется критичное количество буржуазии. Если в многомиллионной стране буржуазия насчитывает всего несколько сотен человек, буржуазная революция вряд ли будет иметь успех. Требуется достаточно многочисленный средний класс, в первую очередь – городское население, которое будет движущей силой модернизации.

К исходу эпохи Токугава японское общество обладало внутренним потенциалом для развития капитализма. К середине XIX в. страна насчитывала два города – миллионника – Киото и Эдо. Существовала традиция вольных городов (Сакаи), важная для выработки концепции гражданского общества[2]. Была развита внутренняя торговля и значительное количество структурных элементов, которые затем удачно «вложились» в модернизацию страны. Например, уже существовала не просто биржа, где торговали рисом, а система вполне аналогичная современным биржевым торгам, результатом которой были, например, трактаты, посвященные анализу колебаний рынка и описывающие определенные модели поведения цен.

Для сравнения – в Корее в то же время в столице насчитывалось всего 250 тыс. жителей, а в остальных городах – и того меньше. Со времени открытия страны до ее аннексии Японией в стране не возникло той многочисленной прослойки активного городского населения и городской буржуазии, которая могла стать движущей силой реформ. Развитой внутренней торговли не было. При этом большинство ремесленников по старинке работало на казенных предприятиях фактически в качестве крепостных, а большинство торговцев (именно торговцев, а не купцов) – не лавочники, а коробейники.

Сложно сказать, насколько Япония опережала Корею по уровню технического прогресса, но судя по заявлениям представителей сирхак, сельское хозяйство было развито плохо, и целый ряд орудий труда был более примитивным, чем в соседнем Китае. Здесь показательна история с «изобретением» Чон Да Саном подъемного крана. Его модель была более громоздкой и имела меньший КПД, чем китайские образцы, однако в совей докладной записке двору Чон отмечал, что несмотря на недостатки, это та модель, которую сумеют без проблем сделать местные ремесленники.

Во-вторых, это идеологические предпосылки, в первую очередь связанные с местом конфуцианства в официальной идеологии. Можно отметить, что конфуцианство как система хорошо способствует консервации и сохранению традиции. Но способствует ли классическое неоконфуцианство модернизации – очень большой вопрос из-за отсутствия в нем концепции прогресса. В сочетании с укреплением начетничества и ортодоксии это легко приводит к отторжению нового, что хорошо видно по реакцию на модернизацию со стороны фундаменталистов вичжон чхокса.

В Японии конфуцианство изучали, но оно не оказывало доминирующего влияния, что видно и по отсутствию в стране системы государственных экзаменов, и по заявлениям японских сторонников этого учения, сделанных в стиле «если из-за моря приплывет войско захватчиков во главе с Конфуцием и Мэн-цзы, мы будем противостоять им несмотря на все почтение». В Корее же считалось, что в рамках теории малого Китая Корея сохранила ортодоксальную традицию конфуцианства и потому является «большим католиком, чем Папа Римский», что усиливало консервативный тренд.

Сюда же – вопрос развития науки и сбора информации о внешнем мире. В Японии, несмотря на изоляционизм, через голландскую факторию на острове Дэдзима в Нагасаки в страну поступали сочинения по астрономии, медицине, математике. «Окно в Европу» также позволяло следить за мировыми новостями и даже получать технические и технологические новинки. Существовала группа переводчиков, которая «вводила в научный оборот» важные труды, и школа «голландской науки».

В Корее обскурантизм занимал более сильные позиции. Восприемниками европейского знания были лишенные социального лифта сооль, в то время как интеллектуальная подготовка янбанов оказалась выхолощенной и превращенной в набор знаний конфуцианского начетчика, который должен был знать правила и каноны, помнить то, что написал Конфуций на такой-то строчке такой-то страницы, но это не давало им развития творческих сил.

В-третьих, это предпосылки, связанные с определенным состоянием элиты и ее желанием идти на перемены. Модернизация – это довольно сложный комплексный процесс, который требует больших усилий. Традиционное общество всегда сопротивляется ей, потому что она разрушает принятый уклад и насильственно вводит массу новшеств., которые люди должны принять. Например, развитие промышленности и торговли требует не только политической воли властей, но и большого количества рабочих рук. Тех самых крестьян, которые вынужденно уходят в города, пополняя ряды пролетариата. А для этого требуются очень серьезные и болезненные для села изменения.

Здесь хочется сделать любопытное замечание. Образцовый самурай, даже несмотря на то, что фехтование к этому времени стало «гражданским», должен был равно владеть и мечом, и кистью, оказавшись во время «долгого мира» в нише чиновника или ученого. В Корее же занятия боевыми/воинскими искусствами не входили в «джентльменский набор» янбана, которые, наоборот, старались подчеркнуть свою отдаленность от физического труда. Сложно сказать, насколько занятия боевыми искусствами воспитывали бойцовские качества, способные повлиять на выбор человека и в общеполитической ситуации. Но автору кажется, что некоторые психологические факторы здесь имеют значение.

Впрочем, большее значение здесь имеет уже упоминавшийся ранее садэчжуый, в рамках которого корейские ученые и политики думали не столько о самостоятельном пути развития в отсутствие сюзерена, сколько пытались найти новый образец взамен утраченного.

Да, корейские конфуцианцы могли заявлять, что корейское конфуцианство правовернее китайского, но такая трактовка не означала попытку отделиться от Китая и противопоставить китайской традиции нечто свое. На стратегическом уровне такие попытки закончились мятежом Мёчхона, а на тактическом – неудачными планами борьбы с маньчжурами в XVIII в.

Да, какая-то политическая фракция могла считать, что правильным сюзереном – образцом для Кореи должна быть не страна А, а страна Б, но при этом не подвергалась сомнению мысль о том, что сюзерен как цивилизационный и культурный образец должен быть, и что мы должны старательно его копировать. Представление о том, что сюзерена можно (а на самом деле нужно) догнать и перегнать, в корейской политической культуре практически отсутствовало.

Можно сказать, что, с одной стороны, у корейских властей не хватило желания и политической воли для того, чтобы неуклонно осуществлять программу модернизации. С другой стороны, можно сказать, что у них не хватило и возможностей для этого.

Можно ли было предотвратить аннексию? Это довольно сложный и интересный вопрос, по которому есть несколько точек зрения. Одна говорит о том, что на момент открытия страны разрыв между Кореей и Японией был таков, что даже в случае успешной догоняющей модернизации страна банально не успела бы развиться до того уровня, чтобы оказать достойное сопротивление: судьба Кореи была предрешена еще до прихода Коджона к власти.

Иные полагают, что шанс был, и что если бы прогрессисты пришли к власти хотя бы в 1884 году, страна могла бы осуществить модернизацию. Да, безусловно, мы получили бы страну, которая ориентировалась бы на Японию и США, но возможно, сумела бы обеспечить себе независимость за счет лавирования между сверхдержавами.

Однако здесь упускается из виду ряд моментов. Во-первых, Соединенные Штаты, скорее всего, оставались бы равнодушными к судьбе Кореи, и реальная борьба за влияние проходила бы в треугольнике «Россия-Китай-Япония». Во-вторых, сами по себе прогрессисты на тот момент были слишком малочисленны и не имели той поддержки в обществе, которая бы позволила бы осуществить комплекс реформ в короткие сроки. А 10 лет спустя во время реформ года Кабо прогрессисты оказались слишком зависимы от Японии, ибо процесс разделения демократов и патриотов (как кажется автору) уже прошел точку невозврата.

И здесь мы, к сожалению, упираемся в личностный фактор, связанный с государем Кочжоном, который отнюдь не был сторонником модернизации. Вначале он выступал за ограниченное развитие, потому что это была воля сюзерена. Но при этом внутренней потребности в модернизации, похоже, им не ощущалось. И это очень хорошо видно на примере «потерянных лет» (1898 – 1904), когда, избавившись от всех угроз, корейский правящий дом мог бы, при желании, начать модернизацию, но на деле погрузился в застой и коррупцию настолько, что фактически откатился к временам до реформ Года Кабо (1894).

Можно обратить внимание, что как только на вана переставали давить обстоятельства, и он оказывался перед реальным выбором продолжать или не продолжать реформы, происходил глубокий откат. Это было и перед убийством королевы Мин, когда государь фактически дезавуировал реформы, заявив о том, что все решения он принимал под давлением. И в ситуации после разгона общества независимости, когда вместо того чтобы развиваться произошел откат на 10, если не на 20 лет назад.

К сожалению, государя интересовало в первую очередь личное благополучие, а не благосостояние страны. Ключевым вопросом противостояния двора и реформаторов постоянно оказывался вопрос о дворцовых расходах и отделении их от государственной казны. При этом личные средства императорского двора абсолютно не тратились на модернизацию.

Возможно, судьба Кореи была бы иной, если бы вместо Кочжона ей управлял дальновидный, образованный, мудрый и деятельный правитель, понимающий необходимость перемен. Вопрос лишь в том, откуда ему там было взяться. Тэвонгун обладал достаточными качествами политического лидера, но по своим убеждениям он был традиционалистом, и даже находясь в тактическом союзе с японцами, оставался противником модернизации и где мог, пытался ее тормозить. Обстановка двора и главное конфуцианская ориентация на прекрасное прошлое существенно снижала вероятность появления на троне вана-реформатора, которому для осуществления своих планов пришлось бы радикально идти против традиции (и здесь снова бы встал бы вопрос о поддержке и тех, на кого такой реформатор мог бы опереться, учитывая, что даже по сравнению с Китаем, система социальных лифтов в Корее практически не работала). Поэтому конец такой корейской империи был закономерен, и хотя абсолютизировать заслуги Кочжона в этом не стоит, в гибель своей страны он внес весьма весомый вклад.

_____

[1] Корея поддерживала дипломатические отношения только с Китаем и Японией, а Япония имела дипломатические сношения только с Кореей и допускала ограниченные контакты с голландскими купцами.
[2] Современное слово «гражданин» указывает своим происхождением на связь с вольными городами, в то время как его иероглифический аналог «кунмин» граждан страны/подданных и состоит из иероглифов «государство» и «народ».

https://makkawity.livejournal.com/3501613.html#cutid1
https://makkawity.livejournal.com/3502132.html#cutid2

Ссылки по теме:

К. Асмолов. История Кореи. Очерки социально-политической истории Кореи в новое и новейшее время

К. Асмолов. История Кореи. Глава первая

К. Асмолов. История Кореи. Глава вторая

К. Асмолов. История Кореи. Глава третья

К. Асмолов. История Кореи. Глава четвертая

К. Асмолов. История Кореи. Глава пятая

К. Асмолов. История Кореи. Глава шестая

К. Асмолов. История Кореи. Глава седьмая

К. Асмолов. История Кореи. Глава восьмая

К. Асмолов. История Кореи. Глава девятая

К. Асмолов. История Кореи. Глава десятая

К. Асмолов. История Кореи. Глава одиннадцатая

К. Асмолов. История Кореи. Глава двенадцатая

К. Асмолов. История Кореи. Глава тринадцатая

К. Асмолов. История Кореи. Глава четырнадцатая

К. Асмолов. История Кореи. Заключение к первому тому

Поделиться в FaceBook Добавить в Twitter Сказать в Одноклассниках Опубликовать в Blogger Добавить в ЖЖ - LiveJournal Поделиться ВКонтакте Добавить в Мой Мир Telegram

Комментирование закрыто.

Translate »