Ито Хиробуми за секунду до выстрела Ан Джун Гына приветствует встречающих на Харбинском вокзале. 26 октября 1909 г.
Что бы подумали Кобаякава, Като и Кониси, если бы жили они сейчас, взглянув на луну сегодня вечером?
Тэраути Масатакэ, сложено по случаю аннексии Кореи
Демарш в Гааге и свержение Кочжона
Кочжон все еще лелеял надежду на помощь запада, считая одним из средств спасения установление над Кореей коллективного протектората заинтересованных держав[1]. Эта идея посещала Кочжона с 1906 г.[2], и в январе 1907 г. в газете Korea Daily News , издаваемой в Сеуле англичанином Бэтеллом, было опубликовано послание, в котором Кочжон обращался с открытой просьбой о помощи к правителям России, Америки, Франции, Германии: «…давление сильного соседа день ото дня увеличивается. Нас уже лишили права внешних сношений и наносят ущерб нашему суверенитету. Я и все мои подданные, возмущенные и встревоженные, апеллируем ко всему миру… Исходя из идеи добрых отношений и помощи слабому, я обращаюсь ко всем дружественным странам и искренне уповаю на их добродетель, которая может сохранить независимость нашей страны и распространить на меня и на всех моих подданных свои благодеяния»[3].
Пак Че Сун, возглавлявший правительство Кореи, немедленно объявил это заявление фальшивкой, и в правительственном вестнике было опубликовано опровержение. Однако редакция настаивала на достоверности информации и в подтверждение своих слов опубликовала фотографию императорской печати, которой было скреплено данное послание[4].
Прижатый к стене ван снова заявил, что сделал это по воле своего окружения, и хотя правительство открестилось и от этого заявления, под давлением японцев и Ильчинхве Пак Че Сун подал в отставку, и его сменил Ли Ван Ён.
В 1907 году Коджон вновь отправил в Вашингтон Халберта, чтобы добиться содействия США в восстановлении независимости Кореи. Безрезультатно.
Последней попыткой действий в дипломатическом направлении было отправление корейской делегации на международную конференцию в Гааге в 1907 г.[5] Согласно донесению генерального консула России в Сеуле Г.А. Плансона министру иностранных дел А. П. Извольскому от 12 июля 1907 г., в конце апреля его посетил представитель Кочжона по имени Юн Дэ Хон, который заявил о намерении ехать в Гаагу и просил оказать содействие. В письме к Николаю II Коджон писал: «В настоящее время… мое положение становится все более затруднительным и мне некуда апеллировать. К счастью, в настоящее время открылась международная мирная конференция»[6].
Плансон пытался отговорить Юна, используя следующие аргументы:
1. В программу конференции входят вопросы, не связанные с Кореей, а касающиеся общих вопросов ведения войны. Рассматривать там судьбу Кореи не имеет смысла.
2. Программа конференции уже выработана и одобрена и внесение в повестку дня новых тем неосуществимо в техническом отношении, даже с учетом того, что изначально программу формировала Россия.
3. Международному сообществу сейчас не до Кореи, — несвоевременное обсуждение этого вопроса может, наоборот, только ухудшить ее судьбу.
Юна убедили не ехать, но, как выяснилось, было несколько команд «ходоков», и непонятно, действовали ли они по собственной воле или по приказу императора. Еще одна такая группа добралась до Владивостока и пыталась добиваться от его военного губернатора разрешения на проезд в Гаагу. Им объяснили, что Россия не будет препятствовать их переезду, но привели похожие аргументы, так что и эта группа отказалась от своего намерения[7].
Однако была и третья группа, руководимая бывшим замминистра внутренних дел Ли Сан Солем и сопровождавшаяся Х. Хальбертом[8], направилась в Нидерланды через Петербург, но под давлением Японии и Англии корейскую делегацию признали неправомочной[9] и не допустили к участию в конференции. Корейских представителей не приняли ни министр иностранных дел Голландии, ни даже глава российской делегации, который был на конференции председателем[10]. Последнее было связано с директивой Извольского о том, что посланцы вана не могут считаться официальными представителями страны, и дипломатам следует воздерживаться от общения с ними. Данный факт можно трактовать и как определенные козни, и как буквальное выполнение требований протектората, в рамках которого сфера внешней политики находится под контролем не вана, а Японии. И потому претензии корейцев действительно нелегитимны.
Согласно иной версии, после того как посланцы прибыли в Гаагу и обратились к странам-участницам с просьбой вмешаться, руководство конференции решило запросить Сеул, действительно ли эти корейцы были посланы Кочжоном. Однако телеграмма императору, попала на стол к Ито Хиробуми, после разговора с которым Кочжон, по обычаю, заявил, что не имеет к этому отношения[11].
Послание, отправленное Кочжоном на мирную конференцию, демонстрирует как его политический инфантилизм, так и надежду на то, что Запад не может не помочь. Кочжон писал: «Поскольку независимость Кореи признается всеми государствами, с которыми она находится в дружественных отношениях, то я имею право отправлять делегации на все международные конференции, которые созываются с любой целью. Однако по условиям договора от 17 ноября 1905 г., который был вырван у меня силой, японцы при помощи угроз, нарушая все международные нормы, лишили меня права непосредственного общения с дружественными странами. Не признавая этот акт японцев, я назначил делегатов для того, чтобы поставить в известность державы об ущемлении прав моих японцами и об угрозе, которая нависла в настоящее время над моей страной, а также для того, чтобы восстановить непосредственные дипломатические отношения между моей страной и иностранными державами, на которые моя страна имеет право в силу своей независимости»[12]. Ван напоминал, что перед началом русско-японской войны Корея объявила о своем нейтралитете, но Япония «похитила ее дипломатические права, и теперь в стране царят произвол и насилие». Указывалось, что Япония «делает все, что ей угодно. Это противоречит гуманности и международным законам».
Естественно, что с точки зрения международного протокола такой текст выглядел несколько странно, тем более что тематика Гаагской конференции совсем не была связана с корейским вопросом.
Ван рассчитывал на то, что в рамках складывающейся системы международных отношений великие державы не бросят Корею на произвол судьбы. Однако страна Утренней свежести никого не волновала. Устами «Таймс» державы заявили, что конференция занята колоссальной работой и она не имеет времени рассматривать «исчерпанные вопросы»[13].Трибуну делегация получила только на собрании Международного пацифистского клуба, где было зачитано письмо Кочжона, обращенное к мировой общественности.
Посланцы Кочжона дали интервью журналистам: «Нас послал император не только на Гаагскую конференцию, но и ко всем правительствам Европы и Америки, чтобы протестовать против обращения с нами Японии, и в частности, чтобы объяснить, что Корея никогда не откажется от независимости и не согласится на японский протекторат»[14]. Но в целом миссия была провалена, и как писал впоследствии тот же Плансон, явление корейцев в Гаагу оказало японцам большую услугу, т. к. окончательно прояснило вопрос о том, как «цивилизованные державы» смотрят на закрепощение страны[15].
Зато мероприятие стало поводом для красивой легенды о том, что, не сумев привлечь внимание к бедственному положению своей страны, один из членов делегации Ли Чжун демонстративно покончил с собой чуть ли не прямо в зале заседаний. В действительности причиной его смерти была болезнь, но националистически настроенные историки (как на Севере, так и на Юге) делают его духовным наследником Мин Ён Хвана.
Так как на сей раз Кочжон уже не мог сказать, что он не при чем и его заставили, Ито решил, что «упорство императора в подобного рода интригах должно быть истолковано как враждебное отношение к японцам, которому должен быть положен предел»[16]. Явление корейской делегации на международной конференции могло свидетельствовать о том, что японцы до сих пор не контролировали корейского императора и внешние сношения Кореи, что выглядело своего рода потерей лица.
6 (19) июля 1907 г. под давлением как японцев, так и Ильчинхве, императора вынудили отречься от престола в пользу его сына Сунчжона, страдавшего легкой формой олигофрении. Формально это выглядело как решение кабинета министров, хотя Корея оставалась быть абсолютной монархией, и кабинет не был наделен полномочиями выражать недоверие императору. Тем не менее на третий день постоянных убеждений со всех сторон
Текст отречения, кстати, достаточно интересен. Кочжон заявлял, что желание отречься у него возникло еще 10 лет назад, и что сейчас просто наступила такая возможность, и, делая такой шаг, он следует естественному ходу событий, а не подчиняется внешнему давлению. Что отречение принесет благополучие династии, и те, кто не понимает мотивов его поступка, являются невежественными подданными[17]. Интересно то, что «10 лет назад» — это как раз время, когда Корею настигла первая волна преобразований. Текст можно понимать так, что Кочжона действительно тяготила необходимость принимать критические решения в меняющейся стране и быть явной марионеткой в руках иностранцев.
Отречение Кочжона взволновало народ, несколько дней проходили демонстрации, было разрушено здание издательства газеты общества Ильчинхве, а несколько японцев подверглись нападениям со стороны населения, однако порядок был наведен быстро. В конце августа 1907 года состоялась официальная церемония коронации Сунчжона, прошедшая, можно сказать, «в рабочем порядке» по сравнению с многодневными празднествами прошлых лет. Ни Кочжон, ни российский посланник на ней не присутствовали. Вид Сунчжона производил «удручающее впечатление», — «бледный, болезненно одутловатый, с безжизненными испуганными глазами, он казался человеком больным и расслабленным»[18]. 35 лет он провел в «затворничестве» и имел смутное представление о жизни вне дворца.
Впрочем, экс-император еще на что-то рассчитывал. В 1908 г. была сделана безуспешная попытка организовать бегство Кочжона в Россию, но секретная телеграмма А.П. Извольского генконсулу в Сеуле А. Сомову от 11 ноября 1908 г. гласила: «Из Китая сообщают, что бывший корейский император подготавливает бегство в русские пределы. Едва ли это при установленном за ним надзоре возможно. Но если бы к вам обратились по означенному вопросу корейцы, то Вам надлежит, конечно, самым решительным образом отклонить всякие контакты к осуществлению такого плана, указывая на гибельные его последствия как лично для императора, так и для государства» [19].
В июне 1909 г. Кочжон направил еще одного гонца с просьбой о помощи, но полиция его перехватила. В декабре того же года два представителя Кореи снова пытались прорваться на Гаагскую мирную конференцию, а в мае 1910 г. Кочжон направил в Россию очередного тайного эмиссара. Полковник корейской армии Ли Гап (получил в Японии военное образование, был военным атташе при японской армии во время русско-японской войны, после протектората покинул прояпонскую партию) связался с российскими дипломатами в Шанхае и сообщил, что «император бесповоротно решил бежать» в Россию и от этого его удерживают только два обстоятельства: то, что у него нет средств для существования за границей, и то, что королева Ом решительно выступает против.
Ли Гап передал письмо для российского императора, в котором указывалось «…Я и народ мой живем надеждой, что настанет день, когда Вы освободите нас от ненавистного ига. Ныне приближается час полного поглощения Кореи. Японцы посредством подкупов побуждают немногих корейских изменников ходатайствовать о присоединении Кореи к Японии. Японцы, однако, до сих пор не решаются на этот шаг, так как опасаются всеобщего возмущения. Ныне распространился слух, что между Россией и Японией будет заключено соглашение, и что одним из условий явится согласие России на присоединение Кореи к Японии. Я не могу верить этому слуху и продолжаю думать, что ваше Величество не отказались от мысли быть защитником Кореи, и что из жалости к несчастному порабощенному народу Вы не согласитесь на полное уничтожение его»[20].
Увы… 4 июля 1910 г. между Россией и Японией было подписано русско-японское политическое соглашение, в котором Япония признавала сферой интересов России Маньчжурию и Монголию, а Россия обязалась не препятствовать дальнейшему укреплению и развитию «специальных интересов» Японии в ее сфере влияния. Японская дипломатия трактовала это как согласие России на аннексию Кореи [21].
_____
[1] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Т. 1, М, 1974, стр. 395.
[2] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 191.
[3] И. И. Василевская. Колониальная политика Японии в Корее накануне аннексии (1904-1910 гг.), М., 1975, стр. 43
[4] И. И. Василевская. Колониальная политика Японии в Корее накануне аннексии (1904-1910 гг.), М., 1975, стр. 43.
[5] Конференция 1907 г. состоялась 15 июня-18октября, приняв 13 конвенций по международно-правовым нормам ведения войны. В ней участвовали представители 44 государств.
[6] Пак Чон Хё. Русско-японская война 1904-1905 гг. и Корея. – М.: «Восточная литература» РАН, 1997, стр. 251.
[7] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 193-195.
[8] После данной истории японцы выслали Хальберта из страны.
[9] Глава российской делегации Нелидов в письме к министру иностранных дел Извольскому недвусмысленно заявил, что «вышеназванные корейцы не могут считаться облеченными каким-либо официальным положением или миссией и что о личности их ничего достоверного даже неизвестно…».
[10] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 397.
[11] Мещеряков А. Н. Император Мэйдзи и его Япония. С. 649
[12] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 395-396. Цит. По: Василевская И. И. Колониальная политика Японии в Корее накануне аннексии (1904 ~ 1910). М., 1975. С.44
[13] И. И. Василевская. Колониальная политика Японии в Корее накануне аннексии (1904-1910 гг.), М., 1975, стр.44- 45.
[14] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 395.
[15] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 196.
[16] Медведев А.И. Дальний Восток. Краткий военно-статистический очерк театра русско-японской войны. СПб., 1904. Цит. по Пак Чон Хё. Русско-японская война 1904-1905 гг. и Корея. – М.: «Восточная литература» РАН, 1997, стр. 254.
[17] Василевская И. И. С. 47.
[18] Донесение генерального консула в Сеуле А. Сомова министру иностранных дел А.П. Извольскому. Сеул, 12 ноября 1908 г. Цит. по : Корея глазами россиян (1895-1945). М, 2008, стр. 205.
[19] Архив внешней политики Российской империи. Фонд «Японский стол». Опись 493. Дело 18. Лист 31.
[20] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 219-221.
[21] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 416-417.
https://makkawity.livejournal.com/3498809.html#cutid1
***
Усиление японской экспансии
Через несколько дней после отречения Кочжона, 11 (24) июля 1907 г. был подписан так называемый «Договор семи статей», существенно расширяющий права генерального резидента.
Правительства Японии и Кореи, желая улучшить благосостояние Кореи, с целью принести процветание корейскому народу, договорились о нижеследующем.
1. Во всех вопросах, связанных с административными реформами, правительство Кореи будет получать руководящие инструкции от генерального резидента.
2. Законы, принимаемые правительством Кореи, должны будут получить предварительное одобрение генерального резидента.
3. Судебная власть в Корее будет отделена от административной.
4. Назначения и увольнения высокопоставленных офицеров не могут быть произведены без согласия генерального резидента.
5. Корейское правительство будет назначать на любые посты, связанные с Кореей и Японией, лиц, рекомендованных генеральным резидентом.
6. Корейское правительство не будет назначать иностранцев на государственную службу без предварительной консультации с генеральным резидентом.
7. Первый пункт японо-корейского протокола, подписанного 22 августа 37 года эры Мэйдзи, признается утратившим силу.
На этот раз не было историй с выкрадыванием печати, подделки подписи и громких речей о том, что императора принудили подписать договор силой. Все прошло относительно тихо и спокойно.
Корейское правительство приняло обязательство руководствоваться его указаниями во всех административных вопросах, включая не только издание законов и распоряжений, но и служебные назначения и перемещения[1]. Естественно, в результате на большинство постов заместителей министров каждого из министерств были назначены японцы, и началось так называемое «правление заместителей министров»[2].
В дополнение к «Договору семи статей» было заключено секретное соглашение о ликвидации корейской армии, которую до того просто сокращали. Если в 1905 г., по данным Ф. Маккензи, корейская армия насчитывала 20 тыс. чел., на июль 1906 г. в ней было уже всего 8 тыс., а к моменту ее расформирования насчитывала всего 6 тыс. человек[3].
1 августа 1907 г. около 2 тысяч корейских солдат без оружия были собраны на учебном плацу у Восточных ворот Сеула и военный министр Ли Бён Му зачитал декрет о роспуске армии. Провинциальные части были распущены в период с 3 августа по 3 декабря 1907 г. Стоит отметить, что, несмотря на ряд мятежей (наиболее известны инциденты в Сувоне и в Сеуле) большинство военнослужащих восприняли новость о роспуске армии достаточно спокойно. Некоторые даже выглядели весьма довольными той суммой, которую им выдали, и мирно разошлись.
Зато еще в 1906 г. формально для защиты японских граждан в стране была введена японская жандармерия. Число жандармов быстро выросло до шести тысяч, хотя в основном они располагались в мелких постах, примерно по 15 человек в каждом. Этого хватает, чтобы пассивно контролировать страну и пресекать мелкие стихийные бунты, но недостаточно в условиях серьезного сопротивления[4].
26 марта 1908 г. была основана Восточно-колонизационная акционерная компания (Тоё такусёку кабусики кайся, сокращенно – Тотаку), создание которой было проведено в форме закона, принятого обеими палатами японского парламента по инициативе премьер-министра Кацура Таро[5].
Формально Тотаку считалась обычной акционерной компанией с капиталом 10 млн. иен. Ей было предоставлено право на получение кредита в десятикратном размере по отношению к оплаченному капиталу, а японское правительство гарантировало возмещение долговых обязательств компании и процентов по ним на сумму 20 млн. иен. Японское правительство обязалось выдавать компании в течение 8 лет ежегодную субсидию в размере 300 тыс. иен в качестве гарантии акционерам 8-процентного дивиденда внесенного капитала. Вместе с тем, японское правительство получало право полного контроля и вмешательства во все дела компании вплоть до отмены нежелательных решений и увольнения неугодных служащих. Все это, как полагает И.И. Василевская, дает основания считать Тотаку полугосударственным предприятием[6].
Тотаку получила право продавать, покупать, брать и сдавать в аренду земли и постройки, вербовать и размещать на своих землях японских поселенцев и корейских крестьян. Она служила не только целям экономического закабаления Кореи, но и политико-стратегическим целям, так как стремилась заселять японскими переселенцами прибрежные области Кореи, местности вдоль железных дорог, окрестности крупных городов и, наконец, Северо-Восточную Корею, имевшую особенно важное стратегическое значение. Под прикрытием Тотаку были захвачены невозделанные и казённые земли, плюс была предусмотрена мобилизация корейских рабочих на их освоение. За год было освоено 30 тыс. гектаров таких территорий.
Увеличивалось влияние японцев на сельское хозяйство. Происходила скупка корейских земель, увеличивалось число японцев занимающихся земледелием, причём управление генерального резидента издало ряд законов о землевладении, предоставлявших преимущества японцам. В 1905-1910 гг. происходила принудительная скупка земли в провинциях Чхунчон и Чолла. В результате таких захватов земли в конце периода протектората в руках японцев оказалось значительное количество пахотной земли, захваченной под предлогом «военных нужд» в годы русско-японской войны, а также находящейся в собственности мелких японских землевладельцев и крупных помещиков.
24 июля 1909 г. были упразднены корейские суды, функции которых полностью перешли японским судам, и военное министерство; судебное производство переведено на японское законодательство[7]. Через год, в июле 1910 г., они прибрали к рукам корейскую полицейскую службу[8].
В конце 1909 г. началась замена японцами корейских чиновников вплоть до уровня уезда : корейцы были вытеснены с постов уездных начальников, а впоследствии — даже письмоводителей.
В марте 1908 г. было издано постановление об акционерных компаниях, согласно которому, чтобы создать таковую, необходимо было получить разрешение корейского правительства. Предпринимательская деятельность, таким образом, была поставлена под контроль корейского правительства, а значит и генерального резидентства. Это постановление стало важным элементом так называемой политики промышленного развития (сиксан кванъёп), по которой в дальнейшем для регистрации всех юридических лиц необходимо было получить одобрение правительства.
В конце 1908 г. доля японских предприятий составила 85,8 процентов общего числа промышленных объектов. Японские капиталовложения в 22,6 раза превышали все инвестиции корейских и других иностранных предпринимателей. На предприятиях, принадлежащих японцам было занято 88,4 процента всех корейских рабочих. Наконец, на долю японских предприятий приходилось 82,1 процента общей стоимости всей выпущенной в стране продукции.
С мая 1908 г. началась прокладка отдельных телефонных линий для полиции и жандармерии. В 1910 г. уже после аннексии в Корее появился первый беспроводной телеграф, он использовался только для обмена сообщениями между официальными лицами. К 1908 г. на полуострове работало уже 172 телеграфных станции, однако основными их пользователями были военные, полицейские и жандармы.
_____
[1] Там же. С. 396
[2] Естественно, стремящиеся максимально обелить дом Ли националисты (в том числе и Хан Ён У) высказывают предположение, что подпись императора Сунджона, заключившего этот договор, вроде бы не соответствует его почерку, и существует подозрение, что она была сфальсифицирована и принадлежит кому-то другому.
[3] В 1906 г. армия Кореи состояла из трех гвардейских батальонов, одного гвардейского эскадрона, одной гвардейской батареи, одного саперного отряда, восьми провинциальных батальонов и восьми жандармских отделений, плюс военная свита двора.
[4] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 215.
[5] Ито Хиробуми был резко против создания Тотаку, считая что ее не учитывает интересы корейского правительства и народа. Кроме того, таким образом кабинет вмешивался в дела генерального резидента.
[6] Василевская И. И. Колониальная политика Японии в Корее накануне аннексии (1904-1910 гг.), стр. 79.
[7] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 413-414.
[8] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 401.
https://makkawity.livejournal.com/3499509.html#cutid1
***
Выстрел Ан Чжун Гына и его последствия
Есть несколько мнений относительно того, когда и как в Токио было принято решение об аннексии. Традиционная советская историография излагала это событие так: «10 апреля 1909 г. в Токио состоялось секретное совещание между японским премьер-министром Кацура, министром иностранных дел Комура и генеральным резидентом Ито и было принято единогласное решение о том, что только аннексия может разрешить корейскую проблему. 6 июля 1909 г. на заседании японского кабинета было принято официальное решение об аннексии Кореи»[1]. Той же точки зрения придерживается и Б. Д.Пак[2].
По иной версии, на встрече как минимум не было единогласия – Ито, носитель умеренных взглядов, выступал против ястребов во главе с Кацура. Таковые полагали, что Корея не может существовать самостоятельно и должна быть присоединена к Японии как покоренная страна. В этих кругах разговоры об аннексии шли еще с момента подписания договора о протекторате.
Ито же стоял не за немедленную аннексию, а за постепенное присоединение Кореи к Японии, считая, что форсированные темпы повлекут за собой большие протесты. В отличие от военных, Ито не видел практического смысла и финансовой выгоды в прямой аннексии Кореи, он планировал, направить ее «по пути прогресса и цивилизации»[3], а затем предоставить ей определенную автономию, дабы не тратить средства на поддержании войск, полиции, судов и т.д.По некоторым сведениям, противники жесткого варианта аннексии даже предлагали присоединить Корею к Японии по ирландскому образцу с тем, чтобы Корея сохраняла в рамках унии определенную самобытность[4].
Как бы то ни было, Ито Хиробуми искусно работал на два фронта: с одной стороны, он старался не перегибать палку, с другой — вел дипломатическую пропаганду, объясняя, что единственная цель Японии – облагодетельствовать корейский народ. Его активно поддерживала пресса, в том числе англоязычная, хотя в Ильчинхве находили линию Ито в Корее слишком мягкой.
Ито оставался генеральным резидентом до июня 1909 г., после чего стал руководителем Тайного Совета Японии. Затем резидентом короткое время был бывший министр финансов Сонэ Арасукэ, вскоре умерший от болезней. Утверждается, что после ухода с данного поста Ито потребовал от Кацура письменную гарантию того, что Корея не будет аннексирована еще 7-8 лет.
Однако 26 октября 1909 г. Ито Хиробуми был застрелен «генералом армии Ыйбен» Ан Чжун Гыном, превращенным затем пропагандой и Севера, и Юга Кореи в культовую фигуру национального сопротивления.
Ан был весьма интересной личностью. Выходец из дворянской семьи, в которой частыми гостями были католические миссионеры, Ан принимал активное участие в подавлении восстания тонхак, считая его одной из разновидностей Ильчинхве[5]. Брат Ан Чжун Гына Ан Мён Гын также был активным деятелем сопротивления и организатором повстанческого движения в среде националистически настроенной интеллигенции.
В январе 1897 г. Ан обратился в католичество и принял имя Томас. По окончании русско-японской войны Ан становится активным участником антияпонского движения, быстро перейдя от просветительства к вооруженной борьбе и тактике индивидуального террора. Кроме этого, он был автором трактатов на политологическую тему, в том числе сочинения Тонъян пхёнхва рон (Проблемы мира и Восток).
В марте 1907 г. Ан Чжун Гын эмигрировал на российский Дальний Восток. 5 марта 1909 г. в Новокиевске (Приморье) Ан Чжун Гын и одиннадцать его соратников создали очередное общество. Затем они отрезали себе безымянные пальцы на левой руке и, написав кровью четыре иероглифа «независимость Кореи», поклялись расправляться с высшими военными чиновниками и прояпонски настроенными лицами[6].
Корейские историки пытаются представить Ан Чжун Гына военным командиром, формировавшим во Владивостоке вооруженные отряды так, что Ли Бом Юн был одним из подчиненных ему командиров. Однако и тут даже в апологетических текстах встречаются важные факты и детали, которые совершенно не вписываются в официальную картину. Цитируем профессора Пак Хвана: [7]
«Начиная с 1905 г. в Приморском крае начала разворачиваться антияпонская борьба, которую вела Армия справедливости. Ведущую роль в этом движении стало играть общество Тонихве, созданное в 1908 г. в п. Ёнчху (ныне Краскино). 7 июля 1908 г. группа из 300 корейцев, в составе которых был Ан Чжун Гын, представители обществ Тонихве (возглавляемого Чхве Дже Хёном) и Чханихве (возглавляемого Ли Бом Юном), а также командующий артиллерией Чон Гён Му и Ом Ин Соп, атаковали деревню Хонидон, расположенную на побережье р. Туманган. При этом были убиты два солдата военного гарнизона Кёнхын и один жандарм.
Развернувшие таким образом активное антияпонское движение Ан Чжун Гын и другие представители приморской Армии справедливости 19 июля 1908 г. потерпели поражение от японских войск в районе г. Хверён. Эта операция провалилась из-за того, что Ан Чжун Гын, возглавлявший отдельный отряд, в соответствии с нормами международного права освободил пленных японцев, которые впоследствии напали на отряд. После этого случая Ан Чжун Гын был отвергнут соратниками, и по возвращении в Ёнчху он съездил во Владивосток, Хабаровск, Партизанск и другие города с целью восстановления своего имени.
Чтобы восстановить имя, он занялся образовательной деятельностью в Партизанске, а также создал здесь общественную организацию. Именно Ан Чжун Гын 25.01.1909 г. (по лунному календарю) вместе с Ким Ги Рёном и другими организовал в Ёнчху общество Ильсимхве. В этой организации он действовал как советник.
Кроме того, переехав в январе 1909 г. из Партизанска в Ёнчху вместе с Пак Чун Соном, Хан Ги Су и 30 другими солдатами Армии справедливости, он прилагал все усилия к восстановлению Армии. Активизировав освободительное движение в Партизанске, Ан Чжун Гын был арестован сторонниками общества Ильчинхве, и подвергся смертельным мукам[8]».
Я не случайно привел этот достаточно длинный пассаж, который является наглядным примером современной южнокорейской патриотической риторики, очень мало отличающейся по своему стилю от северокорейских образцов, ибо в нем немало интересного. Так называемая «партизанская активность» активной здесь не выглядит, что понятно по ее итогам и цифрам потерь. Попытки Ана воевать цивилизованно (если мы принимаем указанную версию конфликта) вызывают остракизм и ему приходится очень долго восстанавливать репутацию. Любопытно и то, что прояпонское общество Ильчинхве действует не только на территории Кореи, но и в России.
Жизненный путь Ана хорошо подчеркивает дуализм корейского национально-освободительного движения данной эпохи, в которой традиционная конфуцианская политическая культура смешивалась с европейскими напластованиями. С одной стороны, ревностный католик, пытавшийся заниматься чем-то вроде просветительства. С другой – выбор террора как оружия, клятвенные письма кровью и отрубленные пальцы. Хорошим примером такого подхода является и речь Ан Чжун Гына на суде, в которой традиционные конфуцианские сентенции перемешаны с риторикой, характерной для более современной прессы. Позволю себе привести и прокомментировать достаточно большой отрывок из этой его речи.
«Само собою, разумеется, убийство это является не личным моим делом, а тем более оно не имеет в своей основе какую-либо личную месть; говорю я это для того, чтобы рассеять неправильные взгляды, сложившиеся у многих по поводу этого убийства.
Ради сохранения независимости Кореи, Япония, по велению своего императора, вела войну с Россией, и когда победоносные японские войска возвращались на родину, то корейский народ радовался этой победе, как своей собственной. Затем последовало назначение князя Ито генерал-резидентом Кореи. По прибытии на место своего назначения князь Ито сумел добиться заключения договора, состоящего из 5 статей, заключить который ему удалось только потому, что при этом он ввел в заблуждение правительства Кореи и Японии. Этот поступок князя Ито возмутил всю Корею, начиная от правительства и кончая простым народом. Но не прошло много времени, как ему не только удалось заключить между Японией и Кореей новый договор, состоящий из 7 статей, но, не встречая препятствий к осуществлению своих жестоких, зверских планов, в конце концов, он дошел до того, что лишил нашего государя свободы действий.
Это последнее обстоятельство возмутило не только меня одного, но и всех подданных корейского императора, и у всех появилось одно мучительное желание – возродить могущество Кореи, и корейский народ поднял оружие за правое дело, за свою независимость. Я же, являясь одним из его главных руководителей, совершал нападения то там, то здесь; к несчастью, в последний раз был схвачен. Я преступник, но нельзя меня относить к категории преступников обыкновенных.
Отношение корейского народа к своему государю таково же, как и отношение японского народа к своему императору. Если японский народ по отношению к своему государю осуществляет на деле свой верноподданнический долг, то на то же самое, само собой разумеется, имеет право и народ корейский. Князь Ито по вступлении на должность генерал-резидента Кореи, опираясь на военную силу, заставил корейское правительство согласиться с заключением вышеупомянутых двух договоров, несмотря на то, что князь Ито состоял на службе в Корее, он, хотя и был иностранным подданным, лишил свободы нашего государя и, в конце концов, заставил его отречься от престола.
Для человека высшее, святое – это личность государя, и его верховная власть для подданного это то, на что он не смеет посягнуть и что он не может себе присвоить. Князь Ито посягнул на эту священную власть. Можно ли этот его поступок назвать поступком верноподданническим по отношению как к японскому императору, так и к корейскому? Корейский народ, будучи оскорблен до глубины души, поднял оружие за правое дело и начинает вести борьбу с японскими войсками. Князь Ито всегда говорил об упрочении независимости Кореи, но это были только слова, на деле же он захватил в свои руки все, начиная от сношений с иностранными державами и юстиции, кончая делами управления, путями сообщения и почтой. Таким образом, он является в действительности государственным изменником. Кроме того, он вызвал восстания в корейском народе для того, чтобы, подавив их силою оружия и воспользовавшись этим, осуществить свои планы. Князь Ито для Японии был деятелем, хотя и положившим много труда на ее пользу, но в то же время, в сущности, изменившим ей».
Получается весьма забавно: Ан позиционирует себя не столько как террориста современного образца, сколько как благородного мстителя недостойному чиновнику, который из-за своих мерзких действий является изменником и по отношению к Японии. Он действует согласно старому паттерну, при котором убийца изменника или недостойного чиновника, который своими действиями вызвал возмущение народа, имеет право на помилование. Главное преступление Ито у Ана – лишение Кочжона власти как покушение на естественный порядок событий. Государь для него священен, и, подливая масла в огонь, Ан обвиняет Ито Хиробуми в убийстве королевы Мин, к которому тот был непричастен. Одновременно, выдавая себя за одного из главных руководителей Ыйбён, Ан не пытается выступать с явными антияпонскими лозунгами и отношение его к японскому императору достаточно верноподданническое, хотя и основывается на постулате «Кесарю — кесарево, богу – богово». Он не обвиняет Японию, делая виноватым в сложившейся ситуации только убитого Ито. Более того, Ан занимает антирусскую позицию и пытается представить дело так, что «хорошая» Япония отстаивала независимость Кореи от России, но злобный Ито воспользовался ситуацией и навязал стране протекторат.
При этом некоторые обвинения Ана в адрес Ито заведомо абсурдны: например, Ан обвиняет его в убийстве «отца ныненшнего японского императора», хотя на момент смерти императора Комэя Ито был не в Киото, а в своём родном княжестве Тёсю. Некоторые исследователи, в частности, А. Н. Мещеряков, на основании этого делают вывод о том, что Ан Чжун Гын был сумасшедшим[9], но автор склонен списать это на общекорейскую склонность к пафосу. Как бы то ни было, Ан был казнен, а произведенный им выстрел оказал прямо противоположный эффект.
Конечно, среди историков идет определенная дискуссия о том, надо ли было убивать Ито, и не совершил ли Ан Чжун Гын одну из наиболее трагичных ошибок в корейской истории. Но сторонники классической версии обычно выдвигают следующий аргумент. Во-первых, решение об аннексии было уже в целом принято, и личная позиция Ито ничего не решала. Во-вторых, Ито превратился в символ японского господства и его ликвидация имела не менее символическое значение. В-третьих, если бы возобладала точка зрения Ито, то благодаря его модели силы корейского национально-освободительного движения оказались бы существенно подорванными, а значит – у японцев было гораздо больше шансов осуществить программу этноцида при меньшем сопротивлении.
В современной РК Ан Чжун Гын почитается католиками как местночтимый святой. Предпринимались даже попытки канонизировать его на «федеральном уровне», но они столкнулись с проблемами технического плана (неизвестно место захоронения, отсутствие данных о чудесах и т. д.).
_____
[1] Жуков Е. М. История Японии. Краткий очерк. М., 1939. С. 153
[2] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 402.
[3] : Корея глазами россиян (1895-1945)., стр. 210
[4] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 215.
[5] Ким Чхан Су. Историческое значение подвига Ан Чжун Гына // Ан Чжун Гын и антияпонское освободительное движение на территории России. Корейско-российская международная конференция, посвященная 92 годовщине подвига Ан Чжун Гына. Владивосток, 2001.
[6] Ким Чхан Су. Историческое значение…
[7] Пак Хван (проф. У-нт Сувон). Деятельность Ан Чжун Гына в российском Приморье// Ан Чжун Гын и антияпонское освободительное движение на территории России. Корейско-российская международная конференция, посвященная 92 годовщине подвига Ан Чжун Гына. Владивосток, 2001
[8] Момент тут, кстати, занятный. По данным южнокорейских источников, захваченный Ан «подвергся смертельным мукам», но отчего-то остался жив. При этом о его побеге из плена тоже не упоминается.
[9] Мещеряков А. Н. Император Мэйдзи и его Япония. М., 2006. С. 660.
https://makkawity.livejournal.com/3499815.html#cutid1
***
Аннексия
Убийство Ито не только усилило негативный имидж корейских террористов, но и изменило баланс внутри Японии. Сам Ито, как мы уже упоминали, был сторонником не аннексии, а протектората, и стремился усиливать позиции Японии в стране медленно и постепенно. Однако после его смерти в правительстве Японии взяли верх сторонники аннексии, и запущенный механизм закрутился на полную скорость и силу.
Начиная с 4 декабря 1909 г. Ильчинхве направило в адрес императора Кочжона, генерального резидента и главы кабинета серию петиций «от имени миллионов членов Ильчинхве» — с требованием немедленного слияния двух стран. Было также выпущено обращение к корейскому народу, убеждающее его в покорном принятии японского подданства.
4 декабря, в день первой петиции, было проведено совместное собрание Ильчинхве и Тэхан хёпхве, на котором представители Корейской ассоциации выразили резкий протест против политики, проводимой Ильчинхве, и приняли решение о полном разрыве с ним.
Понятно, что в декабре 1909 – январе 1910 гг. это было встречено бурей народного возмущения: в Сеульском театре состоялся многотысячный митинг, на котором были выработаны обращения к правительству и генеральному резиденту с требованием наказать деятелей Ильчинхве, в городе начался сбор средств для борьбы с коллаборационистами; был публично избит Ли Ён Гу, отделение Ильчинхве в Пхеньяне пришлось закрыть в связи с бегством его членов. На митинге 9 декабря было решено добиваться закрытия Кунмин синбо , 6 января 1910 г. в столице прошло собрание жителей Сеула и 40 близлежащих уездов. В такой ситуации Генеральный резидент Сонэ даже объявил о том, что Япония не собирается пока присоединять к себе Корею[1].
В январе – марте 1910 г. японские власти получили еще 13 петиций с просьбой о скорейшей аннексии. Традиционно их полагают поддельными или инспирированными самими японцами, но мы уже знаем, что вся страна, как один человек, против протектората не выступала. Члены Ильчинхве, наоборот, агитировали за скорейшую аннексию, мотивируя это тем, что Корея и так является независимым государством только по названию, и необходимо просто зафиксировать де-юре ситуацию, которая существует де-факто[2].
Количество сторонников этой точки зрения было весьма значительным, о чем свидетельствует хотя бы такой пример. В августе 1911 г., уже после аннексии, когда «сабельный режим» проявился достаточно сильно, группа прояпонски настроенных корейцев преподнесла японскому императору торжественный адрес с выражением благодарности за оказанные благодеяния. За 6 месяцев эта группа собрала 250 тыс. подписей, которые были сведены в 53 тома. Хотя националистическая пресса долго и активно разоблачала эту акцию, заявляя, что 250 тыс. – это не 20 млн., и что подписи были получены обманом и угрозами, факт остается фактом[3].
Однако весной 1910 г. «ястребы» в Токио победили, и 30 мая 1910 г. на пост генерального резидента в Корее (с сохранением за ним портфеля военного министра) был назначен генерал Тэраути Масатакэ, представлявший наиболее агрессивно настроенную часть японского кабинета. Тэраути считался человеком жестким и упрямым, но умелым и дальновидным администратором. Он принадлежал к «армейской» группировке и был давним сторонником курса на аннексию, так что всем стало ясно, что с «назначением его на пост генерального резидента, провозглашение аннексии сделалось вопросом недалекого будущего»[4].
На новом месте генерал начал, с одной стороны, готовиться к силовому варианту (общая численность японских войск в Корее достигла 50 тыс. человек, в том числе 1,5 тыс. жандармов, обученных для борьбы с партизанами, созданы восемь новых полицейских участков, крупные военные силы были стянуты на охрану стратегических важных объектов и т. п.), с другой – стал обрабатывать корейскую аристократию и чиновников, укрепляя пятую колонну.
В июне 1910 г. в Корее был устроен «плебисцит». Каждый уезд должен был выбрать представителя, среди которых по понятным причинам превалировали члены Ильчинхве. Затем этих депутатов привезли в Токио, где они единогласно высказались за аннексию. Все это сопровождалось кампанией в СМИ.
21 июня 1910 г. указом японского императора было создано Колониальное бюро, которое подчинялось премьер-министру и ведало делами, касающимися Тайваня, Сахалина и Кореи. Этим самым Япония открыто приравнивала Корею к своим колониям, и в июле 1910 г. правительство утвердило окончательный текст Договора об аннексии, оформленной как добровольная уступка корейским императором всех верховных прав японскому императору «полностью и на вечные времена» [5].
(Интересно, что в присоединении Кореи японцы ориентировались на американский опыт. И члены Ильчинхве, и сами японцы указывали на то, что процесс присоединения Кореи к Японии происходил по аналогии с присоединением к США Гавайских островов).
С соседями тоже договорились: 4 июля 1910 г. между Россией и Японией было подписано Соглашение, в котором Япония признавала сферой интересов России Маньчжурию и Монголию, а Россия обязалась не препятствовать аннексии Кореи[6]. А 14 июля 1910 года английский министр иностранных дел Э. Грей в беседе с японским послом выразил согласие Англии на аннексию Кореи при условии сохранения прежних таможенных тарифов. США, как мы помним, не возражало со времени соглашения Тафт-Кацура.
В середине августа 1910 г. генерал Тэраути потребовал от премьер-министра Кореи Ли Ван Ёна подписать уже подготовленный договор об аннексии. 18 августа 1910 г. Ли Ван Ён собрал заседание кабинета министров, на котором поставил вопрос о присоединении Кореи к Японии. Все члены прояпонского правительства, за исключением министра просвещения Ли Ён Сика (последнему приписывается фраза: «Я не могу подписать договор о национальном разрушении даже под угрозой казни»), выразили согласие.
22 августа 1910 г.состоялось специальное совещание членов кабинета с участием корейского императора и старейших государственных деятелей. Это совещание также приняло все условия, предложенные генералом Тэраути[7]. В тот же день Ли Ван Ён, получив полномочия от императора, подписал «договор» об аннексии Кореи.
Отношение к этой ситуации императора Сунчжона и его поведение в связи с ней интерпретируются по-разному. С одной стороны, Тэраути и Ко пытались убедить нового императора присоединиться к ходатайствам о присоединении Кореи к Японии, но тот объявил, что лучше покончит с собой[8]. С другой, в советской историографии присутствует уморительная картинка о том, что когда император во время подписания договора об аннексии пытался воспротивиться, «специально приглашенные японские генералы начали угрожающе брякать оружием, после его трусливый правитель тотчас согласился[9]. С третьей стороны, стоит помнить, что Кореей на тот момент управлял «человек ограниченных возможностей», манипулировать мнением которого было несложно.
29 августа 1910 г. «договор» был опубликован. Как можно заметить, неделю спустя и «во избежание…». Из соображений безопасности текст был вывешен лишь около полицейских участков, громкие обсуждения были запрещены.
После аннексии Тэраути, уже в качестве генерал-губернатора, выступил с двумя прокламациями. Одна была обращена к корейцам и содержала в себе план действий, включая поощрение уважаемых людей, модернизацию страны, обеспечение безопасности, предостережение против фракционной борьбы, которая была названа «давно укоренившимся злом», внимание к здравоохранению и образованию и подтверждение свободы религиозных верований. Заканчивался текст по-самурайски жестко: «Никакого снисхождения не будет оказываться тем, которые, руководствуясь злыми намерениями, будут препятствовать проведению каких-либо административных мер. Но те, которые будут вести себя лояльно и жить мирно по закону, получат и передадут своему потомству блага справедливого и доброжелательного правления. Вы, жители Кореи, должны поэтому надлежащим образом усвоить себе требования нового режима и тщательно стараться неуклонно исполнять их»[10].
Вторая прокламация была обращена к японцам и японскому населению Кореи и предостерегала их от «головокружения от успехов»: «…если бы японцы смотрели на аннексию, как на результат завоевания слабейшей страны сильнейшею, и говорили бы и действовали под таким ошибочным заключением, то они пошли бы против требований духа, в каком настоящий шаг сделан»[11]. Тэраути призывал своих соотечественников не держать себя как высшие по отношению к корейцам и не подвергать корейцев оскорблениям, так как это может привести к проблемам в отношениях между народами: «Пусть японцы всегда помнят, что корейцы – наши братья, и обращаются с ними с симпатией и дружески; и в преследовании индивидуальных задач при взаимопомощи и кооперации оба народа пусть внесут каждый свою лепту в дело прогресса и развития всей империи»[12].
_____
[1] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 414.
[2] Василевская И. И. С. 69.
[3] Пак Б. Д. Корейцы в Российской империи (Дальневосточный период). М., 1993. С. 203.
[4] Корея глазами россиян (1895-1945). М, 2008, стр. 227.
[5] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I С. 417-418.
[6] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I С. 416-417.
[7] Ключников Ю., Сабанин А. Международная политика новейшего времени в договорах, нотах и декларациях. Ч. 1, М., 1925. С. 346.
[8] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 222.
[9] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 418.
[10] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 243
[11] Там же. С. 243
[12] Там же. С. 244
https://makkawity.livejournal.com/3500439.html#cutid1
***
Отступление историографа: оценка действий Японии с точки зрения международного права того времени
Понятно, что и по поводу протектората, и по поводу аннексии существуют длительные прения, цель которых – доказать незаконность этого акта. На основании того, что корейский император не подписал договор, и на документ так и не была поставлена государственная печать Кореи[1], корейские и не только исследователи доказывают, что аннексия была не законна. И вправду, в современной системе международных отношений аннексия не признается как принцип взаимоотношений между государствами, в основе которого лежат агрессия и нарушение суверенных прав государства. Также, дипломатические соглашения считаются недействительными в случае, если представитель одной стороны подвергался угрозам со стороны другой. Однако данная норма относится к современным положениям международного права, которое значительно отличается от международного права, существовавшего до конца Второй Мировой войны.
При рассмотрении вопроса законности протектората Японии над Кореей или ее аннексии следует избегать т.н. «послесуждения», когда действия тех или иных исторических личностей оцениваются с точки зрения современных моральных и правовых норм[2].
Надо помнить специфику международного права, которое изменяется в зависимости от господствующих трендов международной политики и типа общественной системы, в котором оно функционирует. Так что давайте вспомним, какие догмы господствовали в нем тогда.
Во-первых, это т.н. «немецкая доктрина внешнего государственного права», известная также как нигилистическое направление. Таковая оправдывала политику силы и утверждала, что поскольку в международных отношениях нет власти, стоящей над государством и способной принудить его соблюдать правила, нормы международного права являются лишь моральными предписаниями, не обязательными к исполнению.
Во-вторых, это принцип легитимизма, в рамках которого внешние силы (точнее, цивилизованные державы) могли вмешиваться во внутренние дела других стран, если их правительства были не способны навести у себя порядок.
В-третьих, оставалось узаконенным право государств на войну и территориальные захваты. Международных договоров, либо иных актов, закрепляющих на данном историческом этапе принципы невмешательства во внутренние дела государств, не существовало. А раз не существовало официально принятых норм, эти нормы нельзя было и нарушить.
В-четвертых, существовало неформальное разделение на цивилизованные и нецивилизованные народы, — вторые были объектом колониальной экспансии, и принципы суверенного равенства государств на них не распространялись. Международное право того времени предоставляло метрополии полную власть над колонией, и подписание соглашения с таковой было чистой формальностью, не регулировавшейся «цивилизованными» международными нормами.
Потому ни неравноправные договоры, ни протекторат, не воспринимались как действия, заслуживающие осуждения: кстати, Российская империя на тот момент имела протекторат над Хивой и Бухарой.
Конечно, после первой мировой войны традиция изменилась. Любое государство стало признаваться носителем суверенитета, и что бы оно ни делало на своей территории, не служило поводом для внешнего вмешательства или ограничения международным сообществом его действий. Этот принцип соблюдался и по окончании второй мировой войны, поскольку Нюрнбергский и Токийский процессы были процессами над теми, кто проиграл войну. Хотя еще после основания Лиги Наций международное право не признавало незаконными международные договоры, заключенные под угрозой насилия.
Окончательно принцип суверенного равенства государств получил официальное закрепление в в Декларации о принципах международного права 1970г., и Заключительном акте Хельсинского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе в 1975 г..
Впрочем, после распада биполярного мира мы снова наблюдаем тенденцию, при которой внешние силы могут вмешиваться в дела государства, если оно совершает определенные действия, как правило, маркируемые преступлениями против человечности. Протекторат или аннексия пока считаются моветоном, но свергнуть «неправильный» режим не возбраняется.
Но вернемся к началу ХХ в. , который Корея встретила с довольно неприглядным имиджем бедной, нецивилизованной и насквозь коррумпированной страны, чья власть ничего не делала для того, чтобы изменить ситуацию. Такое внутреннее положение делало Корею «законной добычей» для колониальной экспансии.
Как писал А.Н. Шпейер , «То безобразное состояние, в котором находится в настоящее время Корея, высшие классы коей, не исключая короля, возводят взятки на степень необходимого, если не единственного фактора внутренней политики, тот поголовный обман и та беспросветная ложь, которые царят ныне во всех слоях корейского общества, приводят меня к тому грустному убеждению, что никакие старания наши не смогут поставить нашу несчастную соседку на ту нравственную высоту, ниже которой самостоятельное существование государства немыслимо и не может быть допущено его соседями»[3].
Это мнение разделялось как политиками, так и интеллектуалами. Как заявил в октябре 1907 г. военный министр США Тафт, Япония «на законном основании предприняла реформы в соседней стране, дурно управляемой на основе методов XV века»[4]. Как пишет Хальберт, общественность настойчиво убеждали, что корейцы – дегенерирующий и презренный народ, ни на что не способный и интеллектуально неполноценный. И лучше им сидеть под управлением Японии, чем пытаться что-либо сделать самостоятельно[5].
При этом такую позицию занимали и люди прогрессивных взглядов, которым раздражающие элементы корейской политической жизни бросались в глаза особенно четко. Конечно, большинство авторов подобного рода не были специалистами по Востоку, и их обзорные работы и путевые записки были крайне субъективны, тем более что обычно Корею посещали после Японии и сравнение казалось очевидным. Но увы, даже сочувственные работы типа книг Хальберта все равно создавали представление дикой и отсталой страны, уступающей в цивилизации даже Китаю.
В результате, как отмечает Б. Камингс, против аннексии Кореи не выступил никто [6]. С точки зрения принципа легитимизма, Япония установила контроль над территорией, правитель которой был неспособен без применения обеспечить внутренний порядок, и подтверждений этому хватало – от размера внешнего долга, до ситуации с коррупцией в административной системе.
Оттого, несмотря на все жалобы Кочжона, Корея не рассматривалась как самостоятельный и полноправный субъект международного права. Великие державы уже считали ее колонией, независимо от того, давала Корея на это официальное согласие или нет. К тому же ни Англия, ни Франция, ни США не могли признать законными требования корейского императора, поскольку сами они проводили подобную политику в отношении других «нецивилизованных» государств.
Что же до процедурных вопросов типа отсутствия на договоре нужных печатей, то законным в эпоху империализма считалось не то, что было принято в соответствии со всеми установленными нормами и процедурами, а то, что могло быть подкреплено и доказано силой.
Ясно, что корейский государь не мог ратифицировать договор об аннексии, как и любой другой правитель не мог официально ратифицировать завоевание своей страны. Но разве тогда это кого-то волновало? Юридические проблемы превратились бы в реальные только в том случае, если какая-то иная «цивилизованная держава» решила бы оспорить действия первой, а в корейском вопросе все со всеми договорились.
_____
[1] Формально, все официальные государственные документы должны были быть заверены печатью и императорской подписью. Данный документ единственный не имел императорскую подпись.
[2] Грубо говоря, «послесуждение» позволяет в условиях современной ажитации, связанной с темой педофилии, осудить за пропаганду таковой Уильяма Шекспира, поскольку Джульетте «нет еще четырнадцати лет».
[3] Корейский полуостров: метаморфозы послевоенной истории. С. 15
[4] И. И. Василевская. Колониальная политика Японии в Корее накануне аннексии (1904-1910 гг.), М., 1975, стр. 58.
[5] The Passing of Korea, стр. 9
[6] Cumings B. Korea’s place in the sun: A modern history. New York-London, 1997, p. 142.
Комментирование закрыто.