Период между разгоном Общества независимости и началом русско-японской войны историки обычно обделяют вниманием, однако для более точного понимания последующих событий автор считает необходимым уделить ему отдельный раздел, потому что это были последние годы, когда можно было что-то исправить в стране.
У некоторых корейских националистических историков период с 1897 по 1904 гг. носит гордое название «реформы Кванму» (новый девиз правления императора Кочжона) и позиционируется чуть ли не как новый виток реформ, который привел бы страну к модернизации, если бы не японцы. К сожалению, с конкретными подтверждениями этого тезиса возникают проблемы.
Внутриполитическая ситуация и административная система. После смерти королевы Мин Кочжон женился снова при довольно примечательных обстоятельствах. Госпожа Ом оказалась в ванском гареме не сразу. Изначально низкого происхождения, она была наложницей какого-то богатого китайца, а затем стала фавориткой министра, который определил ее на службу фрейлиной при королеве Мин. Ее отец был дворцовым служителем низшего разряда, но хорошо ее воспитал, и госпожа Ом отличалась от придворных дам привлекательностью, начитанностью и умением «убеждать других в своей невинности»[1]. Кочжон увлекся фрейлиной, но королева Мин обратила внимание на эту интрижку мужа, и Ом была вынуждена срочно бежать из дворца, подождать пока родится и умрет ее ребенок, и найти себе нового покровителя. После того, как королева Мин была убита японцами, она снова поступила во дворец и грамотно попалась на глаза вану, который дал ей статус императорской наложницы, а через какое-то время – королевы[2].
В 1896 г. Ом родила ему сына, после чего очень быстро стала вертеть мужем так же, как раньше им вертела королева Мин, и так же пытаться отбивать попытки сановников вытеснить ее из сердца Кочжона. Когда чиновник Ким Ён Чжун ввел во дворец новую красавицу, госпожу Кан, то через две недели он был под пустым предлогом лишен звания, а затем подвержен пытке, искалечен и казнен, после чего госпожа Кан быстро поняла, что с императрицей шутки плохи, и не пыталась конкурировать с ней за внимание вана[3]. Правда, будучи по происхождению простолюдинкой, королева Ом не особо вмешивалась в политику, но активно заботилась о благополучии своей клики и, будучи суеверной, наводнила дворец еще большим числом шаманов и геомантов, которые создавали в нем весьма специфическую атмосферу, являясь при этом противниками реформ[4].
В результате никого из известных нам политиков в это время при императорском дворе не было, и политическую линию определял Ли Ён Ик (1854-1907) – министр финансов и управляющий казной императорского двора. Человек из простонародья, выдвинувшийся во время мятежа Ким Ок Кюна, когда он был простым носильщиком королевы Мин[5], он заслужил внимание власти как видный специалист по выжиманию денег из населения. Так, А. Гамильтон рассказывает о том, как Ли, например, разорил поставщиков женьшеня, забрав у них товар как монополист, а затем заявил, что заплатит за него цену, которая была в 7 раз меньше обещанной, так как поставщики будто бы нарушили условия договора[6].
Ли Ён Ик активно интриговал против М. Л. Брауна в союзе с русским и французским посланниками. По Гамильтону, ситуация выглядела так. В момент, когда императорская казна нуждалась в деньгах, Ли убедил вана в том, что нехватка денег связана с деятельностью начальника таможни и предложил Брауна уволить, а доходы от таможен отдать на покрытие расходов по займу на 5 млн. иен, который должно был дать Корее французское акционерное общество «Юннаньский синдикат» [7]. Брауна уже почти уволили, ему было приказано очистить резиденцию, но он проигнорировал эти требования, а попытка дворцовых слуг вытолкать его оттуда силой вызвала сопротивление. Пока Браун баррикадировался в резиденции, на рейде Чемульпо появились 4 английских военных судна под командованием адмирала Брюса, и франко-русский план рухнул[8].
Затем уже противники Ли Ён Ика обвинили его в сговоре с иностранными державами и оскорблении величества: беседуя с леди Ом, Ли Ён Ик сравнил её с Ян Гуйфэй, наложницей последнего императора династия Тан в Китае. Изначально он предполагал это как комплимент, однако из-за ограниченности его образования, он не понимал, что его комплимент обернулся самым обидным оскорблением, так как считалось, что распутство этой наложницы привело к разрушению династии Тан. До премьер-министра и министра иностранных дел дошли слухи о том, что наложница императора была оскорблена, и четырнадцать высших сановников подали петицию, заявив, что негодяя следует немедленно осудить и казнить [9].
Кочжон даже издал указ об изгнании его из страны, но свое слово сказали русские дипломаты[10]., — сначала Ли под охраной вывезли в русскую миссию, и изгнание было заменено загранкомандировкой в в Порт-Артур покупать аннамский рис[11]. Было это оттого, что Ли считался прорусским политиком, хотя его политические взгляды скорее напоминали воззрения королевы Мин.
На обсуждение текущих проблем был наложен запрет: Указ Полицейского Управления 22 июня 1901 г. запрещал любые «сборища для праздной болтовни» . Теоретически, наказаны могли быть даже 3-4 человека, собравшиеся для обсуждения политических или общественных тем, не говоря уже о создании общества[12].
Что же до административной работы, то и здесь указы времен реформ Кабо остались на бумаге: деления чиновников по министерствам не существовало в принципе, и в течение года один чиновник мог успеть послужить в трех и более министерствах и при этом съездить по делам службы в Китай. Продвижение по служебной лестнице тоже обычно не было последовательно, чередуясь со ссылками, опалой (нельзя забывать про фракционную борьбу и дворцовые интриги!), переходом на службу в иное ведомство или даже другую провинцию. Создается впечатление, что назначение на высший пост – министра – происходило спонтанно, ввиду обстоятельств или «заслуг», не нашедших отражения в официальных документах. Лишь немногие чиновники, имевшие возможность съездить на учебу за границу, получали профильное образование, которое могло помочь им в деле управления государством. Остальные же получали то же конфуцианское образование, что и их предшественники на протяжении нескольких веков.
Ситуацию в корейской политике того (и не только того) времени очень хорошо подчеркнул К. И. Вебер: «Веками угнетенные соседями и находясь в постоянной зависимости от них… они не доверяют собственным силам и сомневаются в возможности существования без посторонней помощи. Поэтому имеются здесь и русская партия, и японская, китайская, американская и другие, только одной нет – это чисто корейской»[13].
Кочжон же, который всегда был слабохарактерным, согласно свидетельству К. И. Вебера, стал еще менее энергичным, отчего коррупция и фракционизм победили окончательно[14]. По ощущениям этого российского дипломата, с точки зрения модернизации и прогресса в стране наступил откат к временам до реформ Года Кабо: жалкий вид армии, постоянное безденежье казны, интриги, протекционизм и взятки.
А. Гамильтон пишет: «Номинально корейский император пользуется правами неограниченного монарха; на деле он же всецело в руках партии, своими интригами достигнувшей временного перевеса. Чего бы ни пожелал император, ему непременно помешают исполнить его волю, или войдя в сделку с наложницами, или путем подкупа министра»[15]. Ему вторит Вебер: «Известно, что особа императора окружена ватагою бессовестных придворных, евнухов, шаманов-заклинателей, которые, если и не дают себе, может быть, ясного отчёта в том, чего японцы в Корее добиваются, находят более выгодным поддерживать их и пользоваться заинтересованностью финансов, неурядицей в администрации и слабостью императора для набивания собственных карманов. Всякий, который им может помешать в этом, тщательно устраняется»[16].
Эту точку зрения подтверждает и Вацлав Серошевский, оставивший подробные записки о Корее накануне русско-японской войны[17]. Как и многие иные русские и западные путешественники того времени, он составил весьма развернутый отчет о положении дел в стране, в котором весьма желчно прошелся по коррупции и общей отсталости.
_____
[1] Гамильтон поясняет, что у Ом было по ребенку от каждого из покровителей, однако каждый новый покровитель ничего не знал о ее прошлом и был уверен в том, что эта молодая женщина невинна и простодушна. По этому поводу в Корее даже ходили скабрезные куплеты, которые были запрещены после того, как Ом стала императрицей.
[2] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 70.
[3] Впрочем, налицо некоторый прогресс. Королева Мин в такой ситуации, как и китайская императрица Цы Си, подвергала изощренной казни не только сановника, но и наложницу.
[4] После окончания русско-японской войны всех шаманов и геомантов из дворца прогнали.
[5] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 64-65.
[6] Там же. С. 91-99.
[7] Там же. С. 84-86.
[8] Там же. С. 66.
[9] The Passing of Korea, стр. 180
[10] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 334.
[11] The Passing of Korea, стр. 180
[12] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, C. 479
[13] Пак Б. Б. Карл Иванович Вебер и Корея после 1897 г. С.104-116 // Корея: история и современность. К девяностолетию со дня рождения профессора Михаила Николаевича Пака. Сборник статей. М.-Сеул, 2008. С. 109.
[14] Там же. С. 109.
[15] А. Гамильтон. Корея. С.-П., 1904, с. 64.
[16] К.И. Вебер и Корея. Стр.329-330
[17] Серошевский Вацлав. Корея. СПБ. 1909.
https://makkawity.livejournal.com/3487002.html#cutid1
***
Финансовая сфера и коррупция. К началу XX в. Корея имела лишь зачатки современной финансовой системы, и ситуация прекрасно описывается цитатой из В. Серошевского: «Казна в Корее, в сущности, принадлежит всякому, у кого хватает смелости и возможности ее грабить»[1].
Налоги взимались местными властями без должного правительственного контроля. Точнее, министр финансов утверждал лишь общую сумму налогов, в то время как местные власти собирали их с запасом и разницу клали себе в карман[2]. К этому добавлялось то, что чиновники, получившие должности за взятки, стремились вернуть свое как можно быстрее (часто еще и потому, что деньги на взятки брались взаймы под высокий процент). Отсюда – распространенность всяческих «местных налогов», самовольно вводившихся в стиле пресловутого Чо Бён Гапа. Добиться справедливости в столице при этом было почти невозможно, — ходатаев скорее арестовывали по обвинению в «клевете»[3]. Набор налогов постоянно менялся[4], и Ли Ён Ик, как мы уже говорили, считался хорошим специалистом по их созданию.
Дворцовые расходы фактически не были отделены от государственных[5]. Отменив положения «реформ года Кабо» о переводе системы налогообложения под контроль Министерства Финансов, Коджон передал Ведомству Двора доходы от монополии на продажу женьшеня и золота, дорожных сборов, а также от ряда дополнительных налогов, горнорудной промышленности, продажи концессий, лицензий на предпринимательскую деятельность и пошлин на право чеканки монет. В итоге к 1904 г. под контролем Ведомства Двора оказалось примерно 44% всех государственных доходов[6] , и уходили они отнюдь не на строительство новых дворцов, не говоря уже о мерах по укреплению государства.
Единой валюты в Корее фактически не существовало. Жалование солдатам выплачивали в мексиканских долларах, купцы в портах рассчитывались за торговые сделки в иенах. В 1901 году Ли Ён Ик начал чеканить корейские никелевые монеты, нанеся стране еще больший ущерб, чем порча монеты Тэвонгуном. Дело в том, что если при регенте номинал монет был слишком мал для подделок, никелевая монета Ли была идеальной для фальшивомонетчиков, — её стоимость была не настолько высока, чтобы расплачиваться по-крупному, однако была достаточной для оплаты труда и затраченного времени[7].
Государственный долг страны имел устрашающие размеры, и б?льшая его часть образовалась следующим образом: правящая клика брала на весьма кабальных условиях заём у японского правительства или кредит в японском банке, после чего до 80 % суммы банально разворовывалось чиновниками. Цитируем Вебера: «…императорский двор поглощает все доходы страны, нисколько не заботясь об экономических нуждах ее. Деньги уходят на бесполезное, непроизводительные покупки, и когда наличных средств не хватает, корейцы делают заём у японцев… Желательно, чтобы был положен предел этим тратам, иначе платежные силы Кореи истощатся… и финансовый крах последует. Япония в роли шекспировского Шейлока появится на сцене, чтобы взыскать долг. Между корейцами нет человека, достаточно способного, независимого и бескорыстного, чтобы управлять здешними финансами как следует, и даже иностранцу невозможно будет навести в них порядок, не имея самых широких полномочий»[8].
Иногда у автора возникает риторический вопрос: «Как, на что можно было потратить миллионные займы, которые брались на кабальных условиях и не оставили после себя ничего?». Ответ дает Вебер: «на улучшение нравственного и физического быта населения, на устройство школ и технических заведений, на постройку хороших путей сообщения и проч. средств не имеется, ибо большая часть доходов поглощается … бесполезными и непроизводительными покупками и наконец — несоразмерными тратами на удовлетворение прихотей Императора, на излишние празднества, постройку дворцов, храмов и королевских кладбищ и на содержание евнухам, гадалкам и шаманам, пользующимся при дворе значительным влиянием и почетом»[9].
Вообще, если судить по заметкам как российских, так и западных путешественников и журналистов, посещавших Корею в конце XIX – начале XX вв., уровень разрухи коррупции правящей верхушки был близок к запредельному. Неспособность двора платить по счетам приводила даже к таким курьезам, как отключение электроэнергии дворцового комплекса американской электрической компанией за неуплату[10].
В. Серошевский по этому поводу иронизировал, что, несмотря на смертную казнь за взяточничество, этим недугом были поражены буквально все. В своих записках он откровенно издевается над объяснениями в стиле «электрическое освещение во дворце было прекращено не по причине неуплаты компании следуемых ей денег, но потому, что «император рассердился на американское электрическое общество»; что «крыша на новом дворце провалилась не вследствие плохой постройки, но от неимоверно проливных дождей», что «она не чинится не по недостатку средств, а оттого, что со времени провала все здание опротивело императору»[11].
Впрочем, наиболее веселая история такого рода, описанная им – про сеульский трамвай, где он приводит сначала корейскую версию событий, а потом комментарий европейца. Корейская версия такова: «Правительство дало концессию на электрическую дорогу американской компании с условием, что если оно пожелает, вправе выкупить линию; когда же дело дошло до выкупа, компания запросила невероятную цену: полтора миллиона иен за сбитые рельсы, за старые вагоны и машины. В свое время император много помог компании наличными деньгами, теперь, рассердившись, потребовал отчет. Компания отказала императору в отчете и даже не захотела представить доказательств, сколько действительно стоила ей постройка дороги. Она определяла ее стоимость по последнему доходу. Отсюда произошли разные недоразумения и неприятности. Простонародье, узнавши, что император сердится на компанию, стало бросать камнями и грязью в вагоны с публикой за Западными Воротами. Тогда компания вместо восьми обязательных вагонов стала под предлогом поломки посылать только два; к тому же потребовала через своего посланника вознаграждение за убытки. Это случилось месяца два тому назад, недавно – недели три – произошло новое столкновение. Трамвай наскочил на ребенка; возмущенная толпа набросилась тогда на кондуктора-американца и стала его преследовать. Тот спрятался в лавку к японцу, получил от него велосипед и убежал. Горожане побили японца и разрушили его лавку. Отсюда опять тяжелые разговоры в министерстве иностранных дел. Разгневанный император приказал потушить во дворце электричество».
Иностранный дипломат описывает ситуацию иначе: «Хотя корейское правительство и выговорило себе право выкупа электрической дороги, но поставило в концессии такое условие, что один непогашенный вовремя платеж возвращает обратно полностью компании всю дорогу, а все полученные до того деньги поступают в собственность компании в качестве неустойки». Корейское правительство уплатило первый и второй взнос, но с третьим опоздало и… потеряло дорогу…. здесь, на Востоке, «неустоек» не знают и условий таких не понимают. Корейцы считают себя обманутыми и обиженными, но можно ли с этим считаться?»[12]
Подход же корейских чиновников к жизни и господствующие в их среде умонастроения хорошо иллюстрируют следующие высказывания корейского чиновника, опубликованные. В. Серошевским и приводимые автором с сокращением:
«Я не вижу спасения, не вижу. Нужно учиться открывать школы, посылать студентов за границу, а денег нет. А нет денег, потому что чиновники воруют, а чиновники воруют потому, что жалование у них маленькое, а жалование маленькое потому, что денег в казне нет… Откуда взять на расходы? А жить ведь нужно… Делать приношения начальникам нужно, содержать стариков-родителей нужно… Вот и воруем! Говорят иностранцы, что у нас чиновников чересчур много, что чересчур много лишних бумаг и переписки, что следовало бы уменьшить штаты и лучше вознаграждать оставшихся лиц… Согласен! Хорошо! Но куда денутся остальные? Ведь и они тоже люди… Другого труда кроме службы нет… Никто зла себе не желает. Каждый предпочитает жить наверху, а не в колодце. Так грустно, так грустно, когда об этом думаешь, что и есть не хочется… Вы спрашивали меня об иностранцах? … Они только и думают о том, как бы нас разграбить… Иностранцы ругают нас, что мы продажны! А кто портит нас, кто подкупает! Кто за деньги склоняет нас к измене отечеству?… Потому что должен пить воду тот, кто поглотил соль… они открывают банки, дают нам взаймы деньги… Но они хотят удовлетворить нас только снаружи… Они хотят вырвать наши внутренности, оставить нам шелуху, они хотят убить наши души!»[13].
Похожее мнение и у И. Бишоп: «традиции благородства и честности, если они когда-то существовали, были забыты на многие века. Стандарты государственной нравственности были неизвестны. В Корее было два класса, грабители и ограбленные, и грабители составляли большую армию, которая включала чиновничество. Вымогательство и растрата были нормой, и каждый пост продавался и покупался»[14]. Корейских чиновников она называет вампирами[15].
В советской историографии В. Серошевского и иных авторов заметок подобного рода иногда упрекали в определенных прояпонских настроениях, однако можно представить себе реакцию бывшего революционера на такой бардак и подобные попытки самооправдания в стиле: «Не мы такие, жизнь такая» и «Это они во всем виноваты». Немудрено, что с точки зрения представителей цивилизованного Запада Корея начала ХХ в. была таким заповедником варварства, что действия японцев казались европейцам меньшим злом, а то – и благом. А заявления корейского двора о том, что его страну попирают и угнетают, вызывали в лучшем случае снисходительные усмешки.
____
[1] Там же. С. 139.
[2] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 139.
[3] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 482-483
[4] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 91-99.
[5] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 140.
[6] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 480
[7] The Passing of Korea, стр. 173
[8] Пак Б. Б. Карл Иванович Вебер и Корея после 1897 г. С.104-116 // Корея: история и современность. К девяностолетию со дня рождения профессора Михаила Николаевича Пака. Сборник статей. М.-Сеул, 2008. С. 109.
[9] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.site/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[10] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 133.
[11] Там же. С. 136-138.
[12] Там же. С. 160-161.
[13] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 162.
[14] Korea and her neighbors, p 263
[15] Korea and her neighbors, p 303
https://makkawity.livejournal.com/3487526.html#cutid1
***
Правоохранительная система и криминал. Так как «государственные службы и правосудие продавались и покупались как продукты потребления»[1], состояние правоохранительной системы оставляло желать лучшего. Хорошее описание этого дает Х. Хальберт: «Если человек из высшего класса что-то имеет против человека из низшего класса, он просто пишет обвинение и отсылает его в полицейское бюро. Если совершённое преступление было небольшим проступком, он может попросить в доносе, чтобы данного человека посадили в тюрьму на три или четыре дня, включая ежедневные побои. В трёх случаях из четырёх это будет исполнено без дальнейшего расследования. Однако если обвинитель — человек честный, он появится в течение дня или двух для дачи более развёрнутых объяснений. Виновнику может быть предоставлен шанс рассказать историю со своей точки зрения, однако вероятность этого зависит от того, будет ли это выгодно полиции или нет»[2].
И далее: «Тюрьмы, будь то располагающиеся в столице или в провинции, есть не что иное, как пристанища с земляным полом и полным отсутствием отопления. Заключённым же здесь еду приносят друзья или родственники, а те, которые таковых не имеют, заранее обречены на голодную смерть»[3].
В 1901 г. в Корее был голод, который очень сильно увеличил криминогенную обстановку. В почти двухсоттысячном Сеуле (население Сеула в 1903 г. насчитывало 194 тыс. человек[4]) было 20 тыс. нищих, а в провинциях действовало множество разбойничьих шаек[5].
А. Гамильтон указывает, что голод не принял бы такие размеры, если бы правительство поддержало запрет на вывоз риса из страны, а Япония продавила в интересах своих рисоторговцев отмену такого запрета, отчего пострадало более миллиона человек (он считал не только умерших, но и тех, чье здоровье было серьезно подорвано из-за систематического недоедания)[6].
Правда, как раз здесь подсуетился Ли Ён Ик, который импортировал большое количество аннамского риса на продажу по разумной цене. С тех пор, какие бы ошибки Ли Ён Ик не совершал, всегда находился кто-то, кто упомянул бы этот рис. Благодаря этой умной и успешной уловке он всегда оставался фаворитом двора[7].
Народные волнения начались не только в Сеуле, серьезные восстания вспыхнули в двух южных провинциях[8], и В. М. Тихонов приводит довольно впечатляющие данные о внутренней нестабильности и количестве «благородных разбойников , громивших усадьбы чиновников и богачей и раздававшие беднякам отнятое добро[9]. Он же пишет, что в 1904 г. дороги Кореи оставались небезопасными для торговцев, а в отдельных районах администраторы чувствовали себя настолько неуверенно, что предпочитали платить «дань» вожакам сильных крестьянских отрядов[10].
«Укрепление армии». Несмотря на перевооружение корейской армии и то, что в 1900 г. расходы на оборону составили 1/5 госрасходов, ее реальная боеспособность была очень низкой, а престиж среди корейского населения невысок. По словам простых корейцев, солдаты были способны только грабить и убивать безоружных и бежали даже от плохо вооруженных повстанцев[11], а в качестве элитных войск по-прежнему использовались охотники на тигров. Так, в 1901 г. их мобилизовали для охраны границы от набегов хунхузов[12].
Нелицеприятный портрет корейской армии оставил и А. Гамильтон: «Корея не имеет ни армии, ни флота, которые могли бы быть пущены в ход с пользою; она находится в положении страны, лишенной даже возможности возвысить голос в свою собственную защиту. Войска всего несколько тысяч человек, которые за последние годы были обучены владению европейским оружием. Они снабжены ружьями Гра (устарелого образца), Мурата, Мартини и ружьями, заряжающимися с дула. Искусство корейцев в стрельбе очень сомнительное; кроме того, они отличаются недостатком дисциплины и храбрости. Артиллерии у них вовсе нет, а кавалерия ограничивается несколькими сотнями всадников, не умеющих ездить и не имеющих понятия об употреблении присвоенного им оружия. В армии имеется много офицеров, а флот состоит, кажется, из 23-х адмиралов и одного железного угольного лихтера, до самого последнего времени бывшего собственностью японской пароходной компании»[13].
Российский штабс-капитан Афанасьев, посетивший Корею в 1903 г., дает аналогичные оценки по результатам пребывания в Корее, посещения смотров и учений корейской армии, казарм и служебных помещений: пехоты корейской армии обучены удовлетворительно, хотя форма и оружие набраны с бору по сосенке, а патроны от винтовок хранятся в военном министерстве (видимо, для предотвращения мятежа); кавалерия и артиллерия – не удовлетворительно; саперы и обоз не обучены по своим специальностям совершенно. Зато «Хор музыки отличный и вполне может соперничать с лучшими военными оркестрами нашей армии».
В 1900 г. Кочжон начал увольнять из армии прояпонски настроенных офицеров и ставить на высшие командные посты лиц прорусской ориентации. Корейская армия достигла численности в 15,5 тыс. человек, в том числе 372 офицера[14]. При этом в конце 1902 г. на содержание корейского войска, включая управленческие расходы (!!), ушло свыше четверти бюджета страны, или более 2, 8 млн йен. Масштаб коррупции аудитория может оценить самостоятельно.
Планировалось введение всеобщей воинской повинности и доведение численности армии до 100 тыс., но тут случилась русско-японская война.
Однако в этот же период Корея предприняла «ползучую» попытку расширить свою территорию. После восстания ихэтуаней, когда в Маньчжурии образовался вакуум власти, корейское правительство начало прибирать к рукам район Цзяньдао (кор. Кандо) на левом, китайском берегу р. Туманган, где корейское население намного превышало китайское[15]. Корейские власти стали не только поощрять эмиграцию туда корейцев, но и собирать с них налоги, рассчитывая превратить этот достаточно плодородный район в свою житницу[16].
В 1902 г. корейское правительство решило официально включить район Цзяньдао в состав своего государства и назначило туда губернатором Ли Бом Юна[17], который с разрешения сеульского правительства сформировал на корейском берегу Тумангана вооруженный отряд и с его помощью основал в Цзиньдао ряд военных постов[18]. И хотя в 1903 г. китайская власть была восстановлена, корейцам фактически приходилось платить налоги и тем, и другим[19]. Заметим, что окончательный отказ от претензий на Кандо произошел только в 1909 г., когда внешней политикой заправляли уже не корейцы, а японцы.
_____
[1] Bishop I. Korea and her neighbours. London. 1898, p. 372.
[2] The Passing of Korea, стр. 57
[3] The Passing of Korea, стр. 64
[4] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 40.
[5] Там же. С. 223
[6] Там же. С. 224.
[7] The Passing of Korea, стр. 174
[8] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 350
[9] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 482-483
[10] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 483
[11] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 135.
[12] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 199.
[13] Там же. С. 17-18.
[14] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 303.
[15] Корейцы Кандо переселились в Китай в результате тех же процессов, что образовали корейское землячество в российском Приморье. Во время восстания ихэтуаней в Китае этот регион был оккупирован русскими войсками, а затем воспринимался многими как «ничья земля».
[16] Забровская Л. В. Политика Цинской империи в Корее. 1876-1910 гг. М., 1987.С. 100-110.
[17] Брат Ли Бом Чжина и активный член прорусской партии.
[18] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 474.
[19] Собственно, именно с этим моментом и связано самоназаначение одного из руководителей Ыйбён Ли Бом Юна «губернатором Кандо». В начале ХХ в. он, еще до подписания каких-либо документов, был отправлен туда надзирать за сбором налогов, но с укреплением китайской власти в регионе Пекин в конце концов настоял на том, чтобы Ли вернулся в Корею.
https://makkawity.livejournal.com/3488245.html#cutid2
***
Социальная сфера. Как писал А. Гамильтон, «Назрел момент для введения новой, более практической философии, и с течением времени, по мере того как распространялось христианство, стало ослабевать и сопротивление великой вере гуманности. В настоящее время соблюдается терпимость по отношению ко всем почти европейским исповеданиям; корейцы находят обращение в христианство выгодным для себя, так как это избавляет их от вымогательств чиновников[1]. Тем не менее, распространение христианства все-таки во многих случаях сопровождается ужасами и кровопролитием. Но и помимо этих препятствий к водворению христианской веры в Корее, возникает вопрос, проникнута ли деятельность различных миссионеров тем духом милосердия, который должен быть неразлучен с их учением? Не осуждая в частности поступков тех или иных миссионерских групп, я скажу только, что хотя духовенство римско-католической и англиканской церкви проявляет принципы самоотвержения, но этого вовсе не замечается в беспечальной жизни американских миссионеров, получающих хорошее вознаграждение и всякие блага»[2].
Развивая эту тему, британский путешественник замечает, что большинство американских миссионеров было тесно связано с торговыми компаниями, и лишь вмешательство дипломатов привело к тому, что они перестали открыто заниматься коммерческой деятельностью. Большая их часть получала высокое жалование и льготы[3]. К тому же ситуация с иностранцами в Корее напоминала европейские поселения в китайских городах конца XIX – начала ХХ вв.[4]
Тем не менее, «Горячность миссионерской пропаганды за последние годы ничем не обуздывалась. Печальные последствия кипучей деятельности различных обществ, происходящие от их неограниченной свободы, обрушились как раз на самых неутомимых из миссионеров и на других лиц, совершенно неповинных в религиозных гонениях (Имеется в виду то, что не обращенное в христианство население иногда очень сильно завидовало защищенным от произвола, что служило причиной погромов. Прим. автора.) . Давно пора принять энергичные меры к ограничению такого необузданного, свирепого прозелитизма. Нельзя позволять миссионерам селиться врассыпную во внутренних областях страны; необходимо, чтобы на все их действия последовало согласие со стороны местного консула и совета иностранных посланников. Кроме того, было бы разумнее не позволять женщинам в одиночку вести пропаганду за пределами, намеченными трактатом»[5].
Католики не отставали, и Хальберт пишет о вызванных ими беспорядках в провинции Хванхэ, которые стали причиной расследования только потому, что были задеты интересы протестантов[6]. Есть сведения и об аналогичных злоупотреблениях на о. Чечжудо, где в 1901 -1902 гг. дело дошло до погромов.
Развитие промышленности и инфраструктуры. Распространение современных технологий. Учитывая сильное давление со стороны великих держав и трудности самостоятельного развития всех отраслей промышленности, Дворцовое ведомство[7] было вынуждено передать России, США, Англии, Японии и др. в одинаковом объеме различные концессии на строительство железных дорог, разработку рудников, лесов, рыбные угодья и т. д. на условиях получения части прибылей. России главным образом были переданы права на эксплуатацию рудников, лесов и рыболовных угодий в зонах рек Туманган, Амноккан и побережья Восточного (Японского) моря; США – право на разработку золотых и серебряных рудников в Унсане (в 1899 г.) и эксплуатацию Сеульской трамвайной линии (совместный американо-корейский проект, об участи которого мы упоминали выше); Англии – концессии на золотые и серебряные рудники в Ынсане; Германии – права на разработку золотых рудников в Танхёне провинции Канвон. Японии удалось заполучить все важнейшие железнодорожные магистрали, пересекающие полуостров с севера на юг, путем получения прав на прокладку линий Сеул-Пусан и Сеул-Инчхон[8]. Кроме этого, Япония приобрела право добычи золота в нескольких районах и рыбной ловли по всей стране. В результате доходы от торговли в открытых портах, составлявшие в 1895 г. и 1896 г. в среднем около 717 000 долларов, а в 1902 г. составили 1 204 776 долларов[9].
Что же до развития собственной промышленности, то отдельные корейские «буржуа» получили возможность заниматься своим делом, но государство абсолютно не помогало им в этом. Никаких намеков на индустриализацию или модернизацию как планомерную программу, методично проводимую в жизнь государством, мы не наблюдаем. К 1904 г. в Корее было лишь 222 официально зарегистрированных промышленных и торговых фирм, большую часть из которых составляли мелкие предприятия[10].
Первый телеграф появился в Корее в 1884 г. на японской почтовой станции в Пусане после того, как датская компания проложила подводный кабель между Пусаном и Нагасаки. В ноябре 1885 г. корейское правительство взяло у Китая ссуду для прокладки кабеля между Сеулом и Ыйджу. Затем правительство Кореи распорядилось проложить телеграфные линии между Сеулом и Пусаном в 1888 г. и Сеулом и Вонсаном в 1895 г. Однако денег на содержание линий выделялось недостаточно, линии содержались в крайне не удовлетворительном состоянии, и при плохой погоде связь часто прерывалась. Во время войны с Китаем японская армия построила свои телеграфные линии между Пусаном, Сеулом и Чемульпхо. Затем, в соответствии с российско-японским протоколом, подписанным в 1896 г., российское правительство получило право прокладки кабеля от Сеула до российской границы. Эта новая линия имела ответвления, которые шли к морским портам и шахтам на севере полуострова.
Любопытно, что телеграф вызывал сильные протесты традиционалистов, и в стране даже распространилось приводимое Хальбертом пророчество: «Когда расцветут белые сосны, Север перейдет к Татарии (читай – России), а Юг к креветкам». Япония по своей форме напоминает креветку, а «Белые сосны» люди интерпретировали как телеграфные столбы. Таким образом, считалось, что когда Корея станет открыта для иностранных отношений, она будет разделена между Россией и Японией[11].
К 1905 г. в Корее появились и телефонные линии. Они были проложены из Сеула в Сувон и Чемульпхо. Общая численность телефонных пользователей во всей стране не превышала 50 человек.
Железная дорога Сеул – Инчхон протяженностью около 4 км была сдана в эксплуатацию в октябре 1901 г. В августе того же года финансируемый правительством японский синдикат «Сеул-Пусанская железнодорожная компания» приступил к строительству линии Сеул-Пусан общей протяженностью 450 км, которая была закончена к ноябрю 1904 г. и пущена в эксплуатацию 1 января 1905 г. уже во время русско-японской войны, когда японским войскам потребовалась логистическая поддержка.
Появление таких путей сообщения было очень важно, так как в Корее начала XX в. почти не было мощеных дорог. Исключение составляли так называемая «большая дорога», соединявшая Сеул с китайской границей, и еще несколько незначительных дорог между Сеулом и провинциальными центрами.
Возникновение железной дороги внесло изменения в повседневную жизнь, изменив концепцию времени, которое стало исчисляться в минутах и секундах, не говоря уже о поездах, которые приходили и отходили по расписанию[12].
В 1887 г. в Корее появились первые электрические лампочки, которые освещали королевский дворец Кёнбоккун. В 1899 г. появился трамвай (одновременно с Японией и раньше, чем в Китае) [13]. Однако судьба как сеульского трамвая, так и освещения императорского дворца, уже упоминалась нами выше.
Корейское почтовое ведомство было учреждено только в 1895 г. и находилось под управлением японцев[14]: после мятежа Года Капсин современная почта была сформирована только 10 лет спустя. Просто в связи с тем, что ее руководитель принадлежал к мятежникам.
Здравоохранение держалось на миссионерских больницах, и А. Гамильтон отмечает очень большое распространение в Корее малярии, оспы (эпидемии случаются каждые 4-5 лет) и туберкулеза[15].
Если подводить итог описанному, перед нами открывается «печальная картина ретроградного движения как в политической, так и социальной жизни страны»[16]. Стоило прогрессистам потерять влияние, как правящая клика осуществила откат ко временам до реформ Кабо. Для автора это очень важно, потому что такая ситуация не могла не подтолкнуть сторонников прогресса в объятия внешних сил.
В остальном, рассуждения о благоденствии Кореи перед русско-японской войной напоминают автору разглагольствования о «богоспасаемой Российской империи», которая была так хороша, что абсолютно непонятно, почему же в ней случилась революция и почему за самодержца никто не вступился[17]: ведь иначе бы гражданская война началась после февраля 1917 г. между монархистами и их противниками.
_____
[1] Дело в том, что кореец христианского вероисповедания воспринимался как человек, который находился под «миссионерской крышей» и уже не мог быть простым объектом произвола со стороны чиновников.
[2] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 231.
[3] Там же. С. 233.
[4] Там же. С. 154.
[5] Там же.. С. 235.
[6] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 345
[7] Дворцовое ведомство (Куннэбу) непосредственно ведало рудниками, железными дорогами, производством женьшеня и мясными лавками, стараясь не допускать передачу концессий на них иностранным державам.
[8] В 1896 г. американцу Джеймсу Морзе удалось получить концессию на строительство первой железнодорожной линии между Сеулом и Инчхоном, но из-за финансовых трудностей проект встал, и в 1898 г. концессия была выкуплена японским синдикатом .
[9] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.site/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[10] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 482
[11] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 347
[12] Understanding Korean History. С. 186.
[13] Understanding Korean History. С. 186-187.
[14] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 44.
[15] Там же. С. 227.
[16] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.site/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[17] Более того, большинство деятелей Белого движения (генерал Корнилов и Ко) куда больше, чем большевики, приложили руку к свержению царя.
https://makkawity.livejournal.com/3488699.html#cutid2
***
Российско-японское соперничество
Как представляется автору, борьба за Корею между двумя соседними империями приобрела новые формы. Страны пытались прибрать ее к рукам не политическими, а экономическими методами. Однако, с другой стороны, сказывалось то, что после обретения главной стратегической цели в лице незамерзающего порта в Манчжурии и определенной нехваткой сил и ресурсов на Дальнем Востоке Россия не рассматривало корейское направление как приоритетное. В рамках этого тренда 13 (25) апреля 1898 г. . российский посланник в Японии Р.Р. Розен и глава японского МИДа Ниси Токудзиро подписали в Токио т. н. Протокол Ниси – Розена, согласно которому Россия и Япония взаимно обязывались признавать Корею независимым государством и воздерживаться от непосредственного вмешательства в ее дела. Даже назначение финансовых или военных советников должно быть оговорено предварительным соглашением[1].
Формально содержание документа , закрепляло российские интересы в Корее и удерживало Японию от активного вмешательства в корейские дела, однако подписание протокола фактически совпало с выводом из Кореи финансового советника и военных инструкторов в результате действий Общества Независимости. Кроме того, одна из статей протокола говорила о том, что «ввиду широкого развития торговых и промышленных предприятий Японии в Корее и значительного числа японско-подданных, проживающих в этой стране, российское Императорское правительство не будет препятствовать развитию торговых и промышленных сношений между Японией и Кореей»[2].
Этот параграф многие (в том числе и К.И. Вебер) воспринимали как необоснованную уступку, справедливо обращая внимание на то, что передает отказ от активности на корейском направлении инициативу в руки Японии, которая обладает куда большими возможностями для увеличения своего влияния на Корею. Однако для Петербурга важнее было то, что Манчжурия признавалась сферой влияния Российской империи, и замечание В.И. Ленина о том, что «Маньчжурию обменяли на Корею», очень хорошо указывает на характер ситуации[3].
Как отмечал в своем хорошо известным историкам докладе К. И. Вебер[4], основными опорами японского влияния в Корее на рубеже веков являлись: многочисленная японская колония; оживление торговых связей между двумя странами (во внешней торговле Кореи доля Японии составляла 90 % в экспорте и 60-70 % в импорте) и установление регулярного пароходного сообщения; сооружение японцами между Сеулом и Пусаном железной дороги (статус которой с точки зрения закрепленных территорий был похож на статус КВЖД) и телеграфной линии, а также – учреждение в Корее японских банков, которые оказались там единственными кредитными учреждениями[5], и свободное обращение в Корее ассигнаций японского банка «Дайити Гинко», которые на территории Кореи ходили как полноправное платежное средство.[6]
С ассигнациями «Дайити Гинко» связана любопытная история, для осознания которой вспомним, насколько аховой была ситуация с денежным обращением на территории Кореи того времени. Проблему надо было решать, и с этой целью банк «Дайити Гинко» начал выпускать банкноты, которые бы принимались к обращению в Корее и за ее пределами.
Но против японских банкнот активно выступал Ли Ён Ик, — как из-за своей прорусской ориентации, так и потому что в новых условиях всесильный министр финансов не мог более «химичить» с качеством монет. Когда в январе 1903 г. новый министр иностранных дел Чо Бён Сик (тот самый, который приложил руку к разгону Общества независимости) разрешил принимать банкноты, Ли потребовал отставки Чо и лично лишил банк этой привилегии, заявив, что японцы собираются разорить страну, так как сначала они хотят наводнить ее своими ассигнациями, а потом по той или иной причине (например, из-за неуступчивости корейцев или после какого-то эксцесса) банк объявит себя банкротом, и все ассигнации обесценятся. Однако через некоторое время министр финансов подтвердил распоряжение Ли, и корейцы бросились сдавать эти ассигнации обратно в банк. Японцы заявили протест на это, поскольку такая политика действительно чуть не привела банк к банкротству, а доказательств их коварных планов предъявлено не было. В результате после серии совещаний власть была вынуждена отменить распоряжение и признать право этих ассигнаций на хождение в Корее[7].
Опорой Страны восходящего солнца была и многочисленная японская колония в Корее, где жило до 25 тыс. японцев[8], а в Сеуле она насчитывала 4 тыс. совершеннолетних членов, имея свои почту, телефон, телеграф и полицейскую службу[9]. Для сравнения: американская колония в Корее в 1904 г. насчитывала 240 чел., из них проживали 100 – в Сеуле[10], а русскую вообще составляли почти исключительно дипломаты и несколько торговцев[11]. А. Гамильтон отмечает, что манеры и быт японцев в Корее сильно отличались от канонического образа, и среди них было очень много маргинальных и криминальных элементов[12].
Как писал японский посланник Хаяси Гонсукэ: «Единственное, чего нам недостает в Корее, — это чувство полной уверенности, что мы в каждый данный и притом неожиданный момент не получим какого-нибудь сюрприза из рук России»[13]. Однако российские действия на корейском плацдарме существенно уступали японским. Не был решен важный вопрос об открытии корейских портов на р. Амноккан. Попытки русских скупать землю в районе открытых для иностранной торговли портов тоже ничем не кончились, так как эти участки остались не использованными и на них не была создана какая-то инфраструктура[14]. Та же судьба постигла попытку России получить места для стоянки своего флота в Масане или Чинхэ, что очень удобно в качестве промежуточной стоянки между Владивостоком и Порт-Артуром[15].
Когда Россия попыталась протянуть телеграфную линию, которая бы связала Корею с Владивостоком, Кабинет министров Кореи ей отказал. Впрочем, русские инженеры начали установку столбов, а посланник Павлов намекнул, что их удаление будет воспринято как знак недружелюбия. Тем не менее, местные должностные лица в течение нескольких месяцев выводили столбы из строя[16].
Эту историю стоит сравнить с историей с банкнотами. Ибо с одной стороны, российское предложение прокладки телеграфной линии таило в себе гораздо меньше опасностей, с другой – попытка России воздействовать на ситуацию по дипломатическим каналам была проигнорирована.
Бывали и проблемы «из-за межкультурной коммуникации». В. Серошевский описывает инцидент, который случился, когда в японском квартале Чемульпо были устроены жертвенники, на которых были выставлены фрукты, а группа русских матросов, решив, что это просто выставленные угощения, взяла с одного из жертвенников несколько груш и стала их есть. Увидевшие это японцы бросились на них, и завязалась драка, в ходе которой двое японцев были убиты, а русские сбежали под защиту своих товарищей. Однако вскоре после этого японцы устроили в городе беспорядки и даже ворвались в английское консульство, разыскивая убежавших матросов там. Толпа японцев рассеялась только после действий японского консула[17]. При этом он замечает, что в 1903 г. такие странные инциденты, в которых был и замешаны русские, случались неоднократно.
К определенному успеху можно отнести разве что картографические экспедиции русских офицеров, которые имели не только военно-стратегическую цель, но и возбуждение симпатий к России[18]. Также нельзя не отметить деятельность Ли Бом Чжина на посту корейского посланника. В этом качестве Ли сменил на этом посту Мин Ён Хвана, который считался первым посланником Кореи в России и всех ведущих странах Европы одновременно, но уехал из Петербурга в Америку, даже не выполнив формальных дипломатических обязательств посла[19]. И хотя, учитывая то, какой пост он занимал во время пребывания вана в русской миссии, данное назначение можно расценивать как почетную ссылку или попытку убрать ценного человека подальше от недругов, для улучшения отношений двух стран Ли Бом Чжин сделал чрезвычайно много.
В ноябре 1901 года Ито Хиробуми, который был сторонником пророссийской ориентации Японии, повёл переговоры с С. Ю. Витте с целью заключения соглашения о разделении сфер влияния. Смысл его инициативы сводился к окончательному закреплению сфер влияния: Япония получала свободу действий в Корее, аРоссия – в Маньчжурии. Однако военный министр А. Н. Куропаткин высказался против: «полный отказ от Кореи составит слишком дорогую цену для соглашения с Японией» . Мнение императора Николая II было аналогичным: «России никак нельзя отказаться от прежнего её права держать в Корее столько войск, сколько там находится японских».
В октябре 1902 г, когда исполнилось 40 лет со дня восшествия Кочжона на трон, Россия попробовала активизироваться, и в ответ на просьбу корейского двора в Сеул был направлен К. И. Вебер, который должен был передать Кочжону торжественный адрес и наградить его орденом Андрея Первозванного[20].
Однако прояпонские круги распустили слух о том, что Вебер прибыл не просто так, а привез некие секретные требования, так что Кочжон боялся его принимать и сказывался больным[21]. В результате торжественные празднования были отложены, Вебер уехал домой, так и не вручив орден[22].
_____
[1] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 305.
[2] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.site/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[3] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 365.
[4] Вебер предложил довольно разумный план по сдерживанию активности такого рода, — потребовать вывода из Кореи японский войск ввиду восстановления в стране порядка, создать свой банк и иные инфраструктурные проекты, издавать свою газету на английском языке и вести в ней контр-пропаганду, начать учить в России корейскую молодежь и др.. Однако его идеи не получили поддержки.
[5] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 127-129.
[6] К. И. Вебер и другие источники отмечают по этому поводу, что это было очень эффективным способом привязывания к Японии корейских финансов, так как в случае политического кризиса частный банк вполне мог объявить о своем банкротстве, после чего его ассигнации утратили бы платежную способность, что привело бы к катастрофическим последствиям.
[7] Ангьюсъ Гамильтонъ. Корея. С. 97.
[8] Помимо столицы, японцы жили в портовых городах, во многом определяя их облик. Это частично видно по литературе того времени, в том числе и русскоязычной, где для Пусана и Вонсана предпочитали использовать их японские названия – Фузан и Гензан.
[9] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 142.
[10] Там же. С. 138.
[11] Там же. С. 172.
[12] Там же. С. 124.
[13] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 335.
[14] Там же. С. 316-317.
[15] Ангьюсъ Гамильтонъ. Корея. С. 177.
[16] Там же. С. 171.
[17] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 155-156.
[18] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 24.
[19] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 335.
[20] Пак Б. Б. Карл Иванович Вебер и Корея после 1897 г. С.104-116 // Корея: история и современность. К девяностолетию со дня рождения профессора Михаила Николаевича Пака. Сборник статей. М.-Сеул, 2008. С. 105.
[21] Пак Б. Б. Карл Иванович Вебер и Корея после 1897 г. С.104-116 // Корея: история и современность. К девяностолетию со дня рождения профессора Михаила Николаевича Пака. Сборник статей. М.-Сеул, 2008. С. 108.
[22] Там же. С. 110.
https://makkawity.livejournal.com/3489137.html#cutid1
***
Безобразовская клика как катализатор проблем
Мы уже упоминали, что российская политика на корейском/дальневосточном направлении не была четко сформирована, но когда до этого направления добралась печально известная «безобразовская клика», все стало совсем грустно.
В клику, имеющую неограниченное влияние на Николая II[1] , входили такие высокопоставленные сановники, как А. М. Безобразов, великий князь Александр Михайлович, Граф И.И. Воронцов-Дашков, адмирал Е. И. Алексеев, князь Феликс Юсупов, В.К. Плеве (автор выражения «маленькая победоносная война») и др. Если С. Ю. Витте и его единомышленники выступали за мирное завоевание Дальнего Востока экономическими методами, «безобразовская клика» была сторонницей военного решения проблемы и создания на Дальнем Востоке так называемой «Желтороссии». Кроме этого, хотя маньчжурское направление было для России более выгодным, клика выступала за корейское отстаивали представители более авантюристического курса[2].
Более всего на ситуацию на полуострове повлияла история создания на корейской границе военизированных поселений под маской так называемой «лесной концессии». Осенью 1896 г. некто Бриннер – российский купец из Владивостока получил от корейского правительства право в течение 20 лет рубить лес на берегах рек Амноккан и Туманган. В случае если работы не будут начаты в течение пяти лет с момента получения концессии, договор терял силу. Когда этот срок начал приближаться, русский посланник ходатайствовал о продлении его еще на 3 года. Однако 20 июля 1903 г. был подписан контракт, согласно которому округ Ённампхо предоставлялся в аренду российской компании. Компания обещала уплачивать корейскому правительству за него земельную подать, отдельно платить за срубленный и сплавляемый лес и обеспечить перенос могил корейцев, если их владельцы решат перенести их с этой территории[3]. Кроме этого, российская компания обязывалась не строить на данной территории любые промышленные объекты кроме предназначенных для удовлетворения местных нужд[4].
Однако на деле концессия должна была быть прикрытием для развертывания на ее территории «боевого авангарда» в 20 тысяч человек, переодетых в платье лесных рабочих, и проведения подготовительных работ по организации оперативной базы и коммуникационных линий в преддверии конфликта и де-факто ползучего захвата корейских земель[5].
И вот уже в мае 1903 г. на российском берегу Амноккана появились русские войска. Группа военных из 40 человек перешла границу, переодевшись в штатское, после чего в сопровождении сотни китайских кули создала лесопромышленный поселок и купила дома и землю на имя корейских чиновников, которые их сопровождали[6]. Затем компанию Бриннера фиктивно продали русскому поверенному в делах Н. Г. Матюнину. В результате получилось, что российские дипломаты на Дальнем Востоке защищали интересы не российского МИДа, а безобразовской шайки[7].
Летом 1903 г. Безобразов стал статс-секретарем, что существенно повысило его статус. Более того, 30 июня 1903 года член клики Алексеев был назначен наместником Его Императорского Величества на Дальнем Востоке, фактически руководящим деятельностью всех ведомств региона. Хотя военный министр А. Н. Куропаткин и министр иностранных дел В. Н. Ламсдорф были сторонниками линии Витте, они оказались отрезанными от принятия решений. В июне-июле 1903 г. границу пересекали все новые и новые группы русских по 30-60 чел., большей частью вооруженных. Корейское правительство протестовало, однако Павлов указывал на то, что лесопромышленный поселок не запрещен условиями концессии. Между тем, население поселка начало заниматься не только его строительством, но и рубить лес на заповедных участках вопреки протестам местных корейских властей, строить насыпь на берегу Амноккана для прокладки узкоколейной железной дороги[8]. Одновременно стали появляться иные подобные поселки, создаваемые по образцу военных поселений, которые русские пытались связать между собой телеграфной линией[9].
Когда японский посланник получил текст договора между корейским правительством и русской лесопромышленной компанией, он 25 августа 1903 г. обратился ко двору с ультиматумом, заявив, что если такой договор будет подписан, Япония сочтет это нарушением японо-корейских договоренностей, поскольку де-факто речь идет о колонизации приграничных территорий. В тот же день российский посланник тоже потребовал аудиенции у министра, но тот сказался больным, и заставил Павлова ждать 7 часов, после чего рассерженные Павлов заявил, что с министром он больше никаких дел иметь не будет и станет обращаться к самому императору[10].
Под воздействие дипломатического демарша японцев двор отдал распоряжение не допускать русских к дальнейшему захвату земли, однако усилия местных властей ни к чему не привели. Население русской колонии в Ённампхо увеличилось, на корейской территории начали появляться русские военные в форме, а на территориях фактории стали строить сторожевые башни и позиции для полевой артиллерии[11]. Более того, если верить Хальберту, безобразовцы были намерены переименовать Ённампхо в Порт-Николай[12].
Между тем, опасность войны понималась хорошо, особенно той частью российских военных и дипломатов, которая «работала в поле»,. Вот отрывок из письма командированного в Корею секретаря миссии в Пекине Г. Штейна (15/27 ноября 1895 г.): «Все моряки наши, а у нас перебывала их за последнее время масса, боятся войны (с японцами) как огня, и говорят, что если у нас в Военном и Морском министерствах есть хоть один честный человек, то ей не бывать. Ни угольных складов, ни провианта, транспортов, дорог, быстроходных судов – ничего нет. Даже аварий починить негде, так как если большой Владивостокский док и готов, то мастерских не существует еще даже в зачаточном состоянии. Что Владивостокский док – порт вполне и, безусловно, замерзающий, несмотря на ледорезы и всевозможные проекты подогреваний бухты искусственным образом, признано всеми моряками. Стали ли все у нас пессимистами, мнительными и подозрительными, или по какой другой причине, но так и кажется, что японцы выжидают зимы, чтобы… вызвать нас на войну в менее всего удобный для нас момент. Что японцы знают наши слабые стороны лучше, может быть, чем мы сами, почти не подлежит сомнению, так как весь Владивосток полон японцев, а японец, как известно, по существу своему шпион, от первого министра до последнего кули»[13].
Я намеренно довольно подробно рассказываю об этой ситуации, так как именно данные действия безобразовской клики ускорили начало русско-японской войны, хотя против инициативы А. Н. Безобразова выступали и С. Ю. Витте, и посланник Ли Бом Чжин[14]. Кроме того, под влиянием данных действий официальной позицией двора стал нейтралитет и стремление не сближаться ни с той, ни с другой стороной.
Правда, чуть только давление Японии становилось сильнее, ван кидался в российские объятия – настолько, что в 1903 г. был готов бежать. Российский посланник в Корее А. И. Павлов писал о намерении корейского императора Кочжона перебраться в Россию[15] так: «Сегодня император через ближнего евнуха, коему еще доверяет, передал мне следующее: не имея больше сомнения в неминуемости занятия Кореи японцами и со дня на день ожидая, что находящиеся уже в Сеуле японские войска оцепят дворец, подкупленная японцами дворцовая охрана умертвит его самого, он умоляет императорское правительство дать ему совет, как поступить и может ли он надеяться, что мы дозволим ему, в минуту опасности, укрыться в русской миссии, чтобы затем с нашей помощью направиться совсем в пределы России».[16] Для автора это довольно важно, потому что позволяет задать неприятный для корейских националистов вопрос о том, всегда ли можно верить показаниям вана, которого они традиционно выставляют последовательным поборником независимости страны[17].
Преддверие войны и вопрос о нейтралитете Кореи
Ангус Гамильтон был совершенно прав, когда описывал положение как Кореи «безнадежное: корейское правительство бессильно воспрепятствовать и наступательному движению России и постоянному распространению японского влияния» [18]. И. Бишоп тоже довольно откровенно пишет, что уход Кореи в японские руки был бы Англии и Америке более выгоден, как минимум, потому, что в этом случае Корея не оказывается в сфере влияния России.
К середине 1903 г. катализированное «лесной концессией» противоборство между Россией и Японией стало причиной прямых переговоров, на которых, в частности, снова обсуждался вопрос о разделе Кореи на сферы влияния по 39-ой параллели[19]. Переговоры, однако, быстро показали свою непродуктивность, а идея раздела Кореи на сферы влияния в России особенным успехом не пользовалась [20]. В воздухе запахло порохом и следующим этапом, на котором произошло значительное изменение сил на полуострове, стала русско-японская война 1904-1905 гг.
До этого времени и Япония, и Россия пытались навязать Корее союзный договор, чтобы выдавить противника с этой территории, и из телеграммы российского посланника А.И. Павлова, датированной 23 декабря 1903 г. (5 января 1904 по новому стилю) нам известно, что японцы еще до начала войны требовали принятия протектората, и что Кочжон был готов пойти на японские условия[21].
Впрочем, Кочжон, как обычно, юлил. В письме, направленном Николаю II через своего флигель-адъютанта, он уверял, что в случае разрыва отношений между Россией и Японией Корея будет твердо на стороне России. 5/18 января 1904 г. Кочжон официально заявил, что ввиду осложнений между Японией и Россией Корея объявляет нейтралитет, как бы ни закончились русско-японские переговоры. Информация была передана через французского консула. России же было тайно передано через посланника, что император решил объявить о нейтралитете только ради того, чтобы оградить себя от угроз японцев, которые требовали от него заключения союзного договора. Кочжон объяснял это тем, что если Япония нарушит нейтралитет Кореи, он сможет открыто объявить себя союзником России, однако, как мы знаем, на это его храбрости не хватило[22].
21 января 1904 г. министрам иностранных дел Австрии, Англии, Германии, Италии, Китая, России, США, Франции и Японии была отправлена официальная телеграмма корейского правительства: «Ввиду осложнений, возникших между Россией и Японией, и ввиду затруднений, встреченных переговаривающимися сторонами к достижению мирного исхода, корейское правительство по поручению Его Величества Императора объявляет, что оно приняло твердое решение соблюдать строжайший нейтралитет…»[23], но японская военная машина была уже запущена, и 27 января 1904 г.[24] судьба Кореи де-факто уже была решена.
К тому же Х. Хальберт упоминает о том, что перед началом войны японцы будто бы подобрали в Желтом море лодку и обнаружили на ней корейца, перевозящего письмо в Порт-Артур с просьбой о прислании войск. Документ не был официальным, но исходил от высших должностных лиц Кореи[25].
_____
[1] Хотя до 1903 года все «безобразовские» авантюры финансировались из личных средств Николая, а в Восточно-Азиатскую промышленную компанию вложились как дальние, так и близкие родственники императорской семьи, император не требовал с Безобразова никаких отчётов.
[2] История Кореи (Новое прочтение). С. 250.
[3] Напомним, что в Корее нет кладбищ, и захоронения производятся в местах, благоприятных с точки зрения геомантии. Ввиду этого вопрос о могилах предков был весьма серьезным для каждого большого индустриального проекта, так как с потомками захороненных надо было договариваться, если проект задевал места захоронений. Противники проекта всегда могли поднять вопрос об осквернении могил.
[4] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 178-182.
[5] Б.Д. Пак, «Россия и Корея», с.338
[6] Там же. С. 178-182.
[7] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 339.
[8] Подобная железная дорога может рассматриваться как обязательный элемент «леспромхоза». Но, конечно, может использоваться и для переброски войск.
[9] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 178-182.
[10] Там же. С. 178-182.
[11] Там же. С. 178-182.
[12] The Passing of Korea, стр. 187
[13] Там же. С. 23.
[14] История Кореи (Новое прочтение). С. 278.
[15] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 131
[16] Секретная телеграмма А.И. Павлова. Сеул, 17/30 декабря 1903 г. Архив внешней политики российской империи. Фонд «Китайский стол». Опись 491. Дело 42. Лист 253.
[17] Не сталкивались ли мы и ранее и не будем ли сталкиваться позднее с ситуацией, когда одним Кочжон говорил одно, а другим по тому же поводу, — другое, всякий раз желая сложить с себя ответственность за принятое решение?
[18] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 17-18.
[19] На с. 354-355 своей книги «Россия и Корея» Б. Д. Пак весьма подробно излагает предложения сторон, сделанные непосредственно перед войной.
[20] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 360.
[21] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 165
[22] Там же. С. 166- 167.
[23] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 364.
[24] Надо отметить, что нападение на российскую эскадру на рейде Порт-Артура произошло не внезапно. Дипломатические отношения были разорваны за 3 дня до того. Иное дело, что от японцев никто не ожидал подобной прыти, поскольку каноны ведения войны конца XIX — начала ХХ вв. предполагали, что сначала объявляется война на дипломатическом уровне, а потом лишь начинаются мобилизация, перемещения войск и т. п. Достаточно посмотреть на то, сколько времени прошло между началом первой мировой де-юре и де-факто.
[25] The Passing of Korea, стр. 190
https://makkawity.livejournal.com/3489768.html#cutid2
***
Отступление историографа– к вопросу о нейтральных странах
В начале ХХ в. корейский двор и ряд сочувствующих ему российских дипломатов начали активно выступать с идеей«нейтрализации Кореи» по бельгийской модели (т. е. придания стране статуса нейтральной под гарантии ее территориальной неприкосновенности со стороны великих держав). Высказывался в пользу подобного и американский дипломатический советник Вильям Сэндз, служивший в Корее в 1899-1903 гг.[1],и потому нам стоит немного выйти за рамки корейской темы и поговорить о том,когда, как и почему нейтральная страна может избегнуть агрессии соседей.
Понятно, что раздел страны на сферы влияния не всегда ограничивает дальнейшую экспансию. Нейтралитет подразумевает отсутствие стремлений или желания вторгаться. Однако встает вопрос о гарантиях нейтралитета, ибо в большой политике слишком часто выигрывает тот, кто нарушает правила первым. Аэто значит, что договор соблюдается до тех пор, пока соблюдать его выгоднее,чем нарушать.
Ксожалению, подобная концепция выглядит очень слабой по ряду причин.Исторический опыт существования нейтральных стран говорит о том, что такаястрана или играет роль буфера, а не объекта соперничества, или в состояниипостоять за себя, или находится далеко от основной зоны конфликта, или «овчинка не стоит выделки»
Выгода от соблюдения договора может быть обусловлена как двухсторонними условиями, так и гарантиями со стороны внешних сил, а равно – общественного мнения, отчасти манифестированного в форме международного права. Нарушающий договорподвергнется осуждению всех остальных и может заработать больше проблем, чем выгоды. В начале ХХ в. обстановке острых противоречий силы, способной гарантировать нейтралитет, не было. Кроме того, в политике господствовала несколько иная ментальность. Во-первых, нейтралитет воспринимался какпривилегия уважаемых стран, способных постоять за себя. Это – стояние над конфликтом, а не статус «яблока раздора», являющегося причиной конфликта. Неслучайно, с японской точки зрения, для того, чтобы начинать разговоры о своем статусе нейтрального государства, Корея должна была, как минимум, привести в порядок свои финансовые дела иобладать более сильной армией численностью от 40 тыс. чел[2].
К тому же, это сейчас мы знаем, как закончилась русско-японская война, а в начале ХХ в. российские власти и общественное мнение страны были абсолютно уверены в победе над азиатами, и предложенная концепция нейтралитета, которую проталкивал тогдашний российский посланник в Японии А. П. Извольский, не встретила поддержки именно потому, что отказываться от Кореи не хотел никто. Россия была уверена, что ее сил и ресурсов хватит на то, чтобы взять эту территорию под контроль, причем –всю территорию. В рамках такой парадигмы поддержка нейтралитета воспринималаськак отказ от претензий на Корею, а разделение этой страны на сферы влияния –как отказ от претензий на половину страны в ситуации, когда можно «взять всё».В результате и российский, и японский МИД оценили инициативу нейтралитета как несвоевременную. И не случайно в царском манифесте от 18 февраля 1904 г. говорилось, чтоРоссия ведет войну не только за свои честь и достоинство, но и за «тихоокеанское господство»[3].
Можно, конечно, вспомнитьТаиланд, который избежал колонизации благодаря тому, что был разделен на сферывлияния. Однако в Таиланде раздел произошел между Англией и Францией, которыене собирались вступать в серьезный конфликт по такому малозначительному поводу,и страна сыграла роль буфера между британской Индией и французским Индокитаем.К тому же, территория Таиланда не имеет ни с одной из этих метрополий общие границы.
Однако Корея была объектом соперничества, спорной территорией, и, следовательно, вряд ли смогла быэффективно исполнять роль буфера. Потому тот же Сэндз, видя в нейтрализациистраны идеальный вариант решения «корейского вопроса», в то же время наиболее реалистичным полагал «цивилизование» Кореи посредством Японии.
_____
[1]В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 476
[2]Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 329.
[3]История Кореи (Новое прочтение). С. 265
Комментирование закрыто.