Ёнг Тхек
Памяти павших в Корейской войне
СВИСТ БОМБ И ЖАРЕНЫЕ ГОЛОВАСТИКИ
В отличие от многих моих корейских сверстников, родившихся в Советском Союзе в первые годы после Великой Отечественной войны, мне довелось коснуться другого противостояния, где врагами были не фашисты, а свои же соплеменники. Слава Богу, что я не мог в ней участвовать, так как мне было тогда всего четыре года. Да и родители мои, если бы знали, вряд ли бы так спешили весной 1946-го на родину предков, только-только освободившуюся от японского колониального ига.
Что ты помнишь о войне? Мне часто задавали этот вопрос. Что я помню? Признаться честно, то не многое. Если отбросить все услышанное и прочитанное, присочиненное воображением журналиста-профессионала, то останется всего несколько эпизодов, связанных непосредственно с военными действиями на полуострове. Я попытаюсь еще раз их вспомнить.
Июньское утро, голубое небо. И вдруг нарастающий гул моторов. За рекой Тэдонг находился военный аэродром, так что мы привыкли к шуму авиационных двигателей. Но в то утро моторы ревут так, что вся деревня высыпала на улицу. Большие, не виданные ранее серебристые самолеты с сигарообразными баками на концах крыльев, проносятся над аэродромом. И тут же всполохи и раскаты взрывов. Огонь и дым поглощают весь горизонт. Крики ужаса и страха, вопли и плач женщин…
Картина бомбежки аэродрома долгое время ассоциировалась у меня с началом войны, с вероломным, как нам твердили с детства, нападением южнокорейцев. Уже спустя годы я узнал, что этот авианалет американских «летающих крепостей» состоялся 26 июня, тогда как война началась днем раньше.
Второй эпизод связан в моих воспоминаниях со свистом в ушах. Тонким таким вибрирующим свистом, от которого на глаза невольно наворачиваются слезы. Я просыпаюсь в пустом кузове грузовой машины, а в ушах стоит этот ужасающий свист. Воздух наполнен едким запахом гари, поле кругом усеяно брошенными телегами, и разным скарбом. Люди мечутся вдоль опушки леса, размахивают руками и, видимо, что-то кричат. Вскоре прибегает мать. Плачет, обнимает меня и что-то говорит мне, но я ничего не слышу. И от этого мне страшно, и я плачу. Глухота потом прошла, но этот звон в ушах преследует меня всю жизнь, особенно в периоды недомогания.
Потом мать не раз рассказывала, как авианалет застиг их в дороге и что шофер успел свернуть к лесу. Там все бросились врассыпную. Как, уже забившись под сваленное дерево, она с ужасом вспомнила обо мне, оставшемся в машине. Бросилась, было, назад, но страшный свист бомб и грохот разрывов сковали ее на месте. Как после бомбежки бежала обратно, не чуя ног. И счастливый финал. В этом месте мать всегда смеялась.
Третий эпизод тоже связан с авианалетом. Горят дома, крики и плач людей. И этот жуткий запах серы от напалмовых бомб. Уже после войны мы находили желтоватые комочки и поджигали их. Сера горит долго, потушить ее трудно. Капли, куда бы ни упали, продолжают пыхать синим пламенем. Бывало, обжигались, боль дикая, поскольку горячую липкую массу сразу не отдерешь. А ранки долго не заживали. И вот представьте себе человека, обожженного напалмом. Он идет, вернее, катится по земле, корчась от боли. И женщины почему-то решают, что его надо обмыть мыльной водой. Не знаю, помогло это ему или нет, но этот обожженный человек — сгусток дикой боли и невыразимых страданий — часто являлся мне потом в моих детских и взрослых снах.
И последний эпизод. Вдоль дороги бредут пленные американцы. Белые лица, рыжие волосы, большие бычьи глаза. Каждый из них выше конвоиров на целую голову. Последние тоже запомнились, поскольку одеты они в незнакомую форму. Позже я узнал, что это были китайские добровольцы.
Какие чувства охватили меня при виде пленных? Не помню. Может быть, кричал вместе с другими, показывал пальцем? Просто запомнилась картина: уныло бредет колонна необычно высоких и белых людей, все без ремней, а кто-то и без пилоток, одни опустив голову, другие, раненые, с трудом передвигая ноги. Плен, одним словом.
Понадобились годы, чтобы я связал эти эпизоды в единое целое, поскольку надо было уяснить, в первую очередь, для себя, почему одно событие происходит недалеко от Пхеньяна, а другое за сотни километров от этого города. Дело в том, что, когда началась война, наша семья была эвакуирована в Китай. Не было с нами лишь брата Ильи, который перед началом войны уехал в Советский Союз и поступил в Московский государственный университет. Эвакуация заняла, видимо, немало дней, потому что мы, тронувшись в путь в середине лета, оказались на китайской территории в начале зимы. Ехали на грузовике: пассажиры, числом более дюжины, составляли четыре семьи. В пути попали в окружение, но его прорвали китайские добровольцы, дав нам возможность пересечь границу и добраться до города Харбина. Таких эвакуированных семей было свыше ста. Поселили нас в два здания — двухэтажное и трехэтажное. Каждой семье досталось по комнате. На первом этаже — общая кухня с огромной плитой, удобства — во дворе. Семьи разные — по возрасту, численности и служебному положению отсутствующих мужей и отцов. Но всех нас объединяло одно — все мы были советскими корейцами. Естественно возникает вопрос — откуда взялись корейцы в Союзе и как они попали в Северную Корею?
Первое официальное упоминание о переселенцах-корейцах, обосновавшихся на российском Дальнем Востоке, датируется 1864 годом. В начале ХХ века число их достигло нескольких десятков тысяч. Люди покидали отчизну, в основном, из-за нужды и лишений. Царское правительство неоднозначно относилось к переселенцам: то оно приветствовало их и принимало в свое подданство, что давало право получить материальную помощь и надел земли, то отказывалось принимать. Но корейцы все равно переселялись и, таким образом, подавляющая масса переселенцев не нашла на чужбине лучшей доли. Именно эта масса приветствовала свержение самодержавия, а в период гражданской войны сражалась на стороне красных, поскольку большевики обещали всем землю и равные права.
В 20-30-е годы корейцы жили относительно неплохо, хотя в период создания колхозов какая-то часть несогласных с коллективизацией ушла в Китай. Стоит особо отметить рост образования и культуры в этот период, появление значительного числа выпускников училищ, техникумов и вузов. Были своя газета, театр, пединститут с корейским языком обучения. Но в августе 1937 года вышло постановление о тотальном переселении корейцев, и оно было выполнено в указанные жесткие сроки. В самом постановлении говорится, что данное мероприятие проводится «в целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край».
Попытки создания приграничного пустого коридора предпринимались в разные времена многими государствами. В Советском Союзе к тому времени тоже был опыт подобного переселения. Но тогда, как правило, с насиженных мест изгоняли население, настроенное отрицательно к новой власти. В данном же случае переселению подвергались корейцы, которые с оружием в руках помогали становлению Советской власти на Дальнем Востоке. Формулировка цели переселения фактически обвиняла их в пособничестве японским шпионам, что, конечно же, не соответствуя действительности, наносило переселенцам глубочайшее оскорбление. Потому что для корейца слово «японец» тогда прочно ассоциировалось со словом «враг», который вероломно поработил Корею.
Ярлык «политическая неблагонадежность» долгие годы витал над советскими корейцами. Еще во время проведения в жизнь упомянутого постановления были разосланы на места циркуляры, в которых конкретно указывалось — не допускать переселенцев в столицы республик, крупные промышленные центры, а также свободного передвижения из одного района в другой. Отсутствие паспортов приравнивало наше старшее поколение к лицам без гражданства, что автоматически лишало их права избирать и быть избранным в выборные органы власти. До 1952 года корейских парней не брали в армию, и, естественно, им не было доступа в военные училища. Несмотря на это, в годы Великой Отечественной войны сотни корейцев сумели оказаться на фронте, многие получили за храбрость и мужество ордена и медали. А двое стали Героями Советского Союза.
До сих пор ведутся бесконечные споры по поводу переселения. Одни называют это геноцидом, другие — вынужденной мерой страны, заботящейся об укреплении своих границ, третьи — чуть ли не благом для советских корейцев. У меня на сей счет свое мнение, надеюсь, достаточно взвешенное и объективное. Отрицательные стороны переселения видны невооруженным глазом. Это жертвы, лишения и страдания. Расставание с уже насиженными местами, с нелегко нажитым имуществом, с дорогими сердцу могилами родственников. И полная неизвестность — а что там, впереди? Но к отчаянию примешивалась и надежда, мол, все образуется, а может, заживем сытнее и веселее прежнего. С годами, конечно, жизнь наладилась, и корейцы заняли достойное место в советском обществе. Но самым важным и действительно положительным моментом переселения считаю переход корейских школ на русский язык обучения. Именно русский язык дал нам возможность не только получить образование и встать вровень со многими передовыми народами, но и приобщиться к мировой литературе и культуре. Я приведу только один факт: через три десятилетия после реформы переселенческих школ советские корейцы по числу выпускников средних школ и вузов на каждую тысячу человек занимают среди 130 национальностей СССР второе место. Это данные Всесоюзной переписи 1970 года.
В 1944 году в Ялте на совещании глав союзников по антигитлеровской коалиции Советский Союз взял обязательство после завершения войны с Германией объявить войну Японии. И тогда же решилась судьба Кореи, которая вот уже 36 лет находилась под колониальным игом Японии. Когда Красная армия освободила Северную Корею, то для советской администрации понадобились специалисты, владеющие и корейским и русским языками. Таковых стали набирать среди советских корейцев.
Как при любом отборе для кандидатов на оправку в Корею существовали определенные критерии. Это — наличие высшего или средне-специального образования, отсутствие судимости, положительная служебная или комсомольско-партийная характеристика, знание двух языков и добровольное желание. Насчет последнего качества я мог и не говорить. Потому что каждый кандидат был полон энтузиазма и воодушевления.
Первый набор был произведен осенью 45-го, и почти весь его состав был использован в качестве переводчиков.
Точная цифра всех советских корейцев, отправленных в Корею строить первое в Юго-Восточной Азии социалистическое государство, мне неизвестна. В книге «Рассказ о том, как советские корейцы строили КНДР» (автор Чанг Хак Пон) описываются биографии 80 посланцев, но их было гораздо больше, что-то около трехсот человек. Так что в книгу не попали многие, в том числе и мой старший брат, который был одним из самых молодых участников этой миссии. Для меня важно упомянуть брата потому, что направление его в Корею коренным образом отразилось на судьбе нашей семьи.
Думаю, освобождение Кореи от колониального ига не оставила равнодушным ни одного корейца в мире. Советские корейцы — не исключение. Я уже говорил, с каким энтузиазмом поехали на родину предков добровольцы строить социализм. А вскоре за ними отправились их жены с детьми.
Загорелся желанием поехать в родные края и мой отец. Ему тогда уже было за 50, матери — 46, на руках четверо детей, младшему из которых, то есть мне, всего несколько месяцев от роду. Что двигало им — уму непостижимо. Ну, на что мог рассчитывать в разоренной стране пожилой человек, по тем меркам уже старик, без стоящей профессии, не говоря уже о состоянии и образовании? Мать потом всю жизнь твердила, что этот шаг отца был самым неразумным. «А какие его поступки были просто неразумными?», — поинтересовался я как-то. В колхоз не хотел вступать. А когда все-таки заставили, пристроился на пасек. Вроде в коллективе, но сам по себе. Опять же, обрадовался переселению, когда все печалились. В Узбекистане стал парикмахером — снова сам себе хозяин. И я понял, неразумность отца заключалась в желании жить своим умом, и не зависеть от желания большинства.
Что ж, это, наверное, не такая уж плохая черта. С годами я все лучше понимаю его, и все больше благодарю за тот «самый неразумный шаг», который дал мне возможность в детстве подышать воздухом отчизны. Хотя сам отец всего через два года после переезда в свою родную провинцию Северный Хамгек умер, и наша семья, естественно, оказалась в бедственном положении. Помощь пришла со стороны старшего брата, который забрал нас к себе. Так я, обреченный тем же «самым неразумным шагом» отца, стать гражданином КНДР, оказался в числе привилегированных советских корейцев в Корее. И поэтому, когда началась война, наши семьи были эвакуированы в Китай.
О жизни в Харбине память сохранила немало эпизодов — и радостных, и печальных. И все это на фоне постоянного ожидания известий из Кореи. Это ожидание ясно читалось на лицах наших матерей, пронизывало все их разговоры, причитания при наказании непослушных детей. Вот, мол, приедет отец…
Питание наше, скорее всего, было скудным, даже не помню, что мы ели такого, что запомнилось бы. А вот вкус леденцов в жестяной коробке из универмага Чурина,* сушеной хурмы, нанизанных на палочку и припудренных сахарной мукой, до сих пор незабываем. В первый и последний раз попробовал в те годы жареных головастиков: их бросали в кипящее масло прямо живыми. Видимо, повар сжалился над глотающим слюнку корейским мальчиком и дал ему попробовать свое жарево. Хорошо хрустело на зубах, а в целом ничего особенного. Наверное, вкус жареных кузнечиков, жучков и им подобных насекомых одинаков. Однако, есть можно.
(*Чурин — знаменитый русский купец)
Видел, как старик-китаец уминал большую чашку жесткой чумизовой каши с одним сырым яйцом. Сначала он, постукивая палочкой, отыскивал пустое место под скорлупой, пробивал дырку, наливал туда соевого соуса, опять же палочкой долго и тщательно размешивал содержимое, а потом макал и облизывал, предварительно отправив в рот порцию каши.
Память сохранила уродливую походку старых китаянок, ставших жертвами жестокого обычая.* (В Китае было принято маленьким девочкам бинтовать ноги, чтобы стопа так и осталась миниатюрной). А однажды даже довелось увидеть, как две старушки сидели на мосту через реку Сунгари и, разувшись, разминали крохотные пальцы ног.
В Китае впервые испытал чувства человека, крадущего чужую вещь. Страх, облегчение и сожаление. И стыд наказания. В первый раз меня поймал ,старик, продававший дыни, которые были размером чуть больше редьки и вкусом напоминали огурец. Тактика кражи была проста — мой напарник расспросами отвлекал продавца с одного конца разложенного прямо на земле товара, а я с другого должен был незаметно запихать дыню в шаровары. Всем сходило с рук, а мне не повезло с первого раза. Старик продавец, качая головой, заставил меня вытащить из штанин дыню, и великодушно отпустил меня. Урок, однако, не пошел впрок. Второй случай произошел в лавке. В то время в Харбине было множество лавок, где торговали всякой мелочью. Заходишь туда, а хозяина, если нет покупателей, как правило, нет. Постучишь по прилавку, и он тут же выбегает из глубины дома. Что-то мне надо было купить, но отсутствие чужих глаз и хвастливые рассказы пацанов, как они что-то ловко стырили, толкнули меня на необдуманный поступок. Я ловко опрокинул стаканчик жареных семечек в карман и выскочил из лавки. Но не тут-то было: сначала раздался крик на китайском, что, конечно же, означало «стой», а потом хозяин догнал меня, выгреб семечки и дал такую оплеуху, что в глазах потемнело. Помню, шел домой, плакал от стыда и позора, и грыз остатки семечек, и они казались мне горькими-прегорькими. Вот этот случай и оказался уроком на всю жизнь.
Навсегда запомнился китайский метод наказания вора: молодого человека привязали к дереву, и все прохожие плевали на него.
Холодны харбинские зимы. Но ничто не могло удержать нас, ребятишек, дома. Тыльные стороны ладоней покрывались болезненными цыпками. Когда на руки стало совсем страшно смотреть, мать предприняла решительные меры — заставила меня пописать в горшок и мочой вымыть руки. Боль была адская, но кожа на удивление быстро, буквально через пару дней, стала гладкой и здоровой.
Я уже говорил, что война незримо присутствовала в нашей жизни, размеренный и в целом грустный ход которой нет-нет да нарушался различными происшествиями. Так, пришла первая похоронка на мужа тети Марии. Все женщины ходили к ней выражать сочувствие и проклинать войну, которую развязали проклятые лисынмановцы.
Осколок войны коснулся и нашей семьи. Брат мой Игнат нашел где-то ржавый патрон, пытался выжечь из него затвердевший порох, а он возьми и взорвись. Дело происходило возле общей кухонной плиты, так что кастрюли разлетелись, будь здоров. В итоге брат лишился трех пальцев правой руки.
Много разговоров вызвал и пятнадцатилетний Вася — первый хулиган двора, и антипример для нас в устах матерей. Он решил бежать на фронт. Каким-то чудом добрался до реки Туманг, где его задержали китайские пограничники и вернули назад. Женщины, особенно те, у кого были сыновья постарше и могли последовать его примеру, дружно осуждали его. А для нас, малышни, поступок Васи однозначно воспринимался как геройский.
В Харбине я пошел в первый класс русской школы. И первое сентября запомнилось мне не торжественной частью и громкими словами, а грустным происшествием, которое не преминуло настичь меня в такой радостный день. Дело в том, что осенью 1953 года я еще не достиг школьного возраста. И я бы пошел учиться через год, но у меня был друг Гена Хван, которому как раз исполнилось семь лет, и которого мать с лета учила читать букварь. Комнаты его и моей семьи разделяла тонкая фанерная перегородка, и я всегда знал о начале занятий. И тут как тут пристраивался рядом с Геной, чтобы тоже постигать азы грамоты. А когда первого сентября друг отправился в школу, я пошел вместе с ним. Мать моя, которая так и прожила всю жизнь неграмотной, не хотела пускать меня, но я с ревом настоял на своем решении. Не помню, во что был одет в тот знаменательный день, но старая матерчатая сумка, доставшаяся от брата, с букварем, тетрадкой и карандашом, у меня имелась точно и уж, наверное, была гордо перекинута через плечо.
Для начала всех первоклашек завели в учебный класс, где я облюбовал себе место в среднем ряду и, заметьте, за первой партой. Затем нас вывели на линейку, а когда вернулись, то я оказался почему-то оттиснутым на самый последний ряд. Все бы ничего, но когда все стали доставать свои тетрадки и карандаши, я своей сумки в ящике парты не нашел. Это было так ужасно, что я заплакал. Надежда Кузьминична, так звали нашу первую учительницу, подошла ко мне, погладила по голове и спросила о причине слез. Потом дала мне и тетрадь, и карандаш. А на перемене я вспомнил, куда положил свою сумку. Она оказалась втиснутой вглубь ящика кожаным портфелем девочки, нахально занявшей мое место.
Таких шестилетних, как я, в классе набралось человек восемь, но после первой четверти всех отчислили. Кроме меня. И хорошо сделали, в том смысле, что оставили, поскольку первый класс я закончил с отличием. Упоминаю об этом лишь потому, что в дальнейшем, увы, моя учеба в школе не блистала такими успехами.
В школе нас кормили бесплатными завтраками. После двух уроков мы спускались в полуподвальное помещение, и там были накрыты столы. Это было нечто. Особенно запомнились яйца и сливочное масло, которые были редкостью дома. Конечно, мы тогда не сознавали и потому не думали, что в самом Китае в то время миллионы детей не доедали, поскольку страна только-только становилась на ноги после японской агрессии и страшной гражданской войны.
Но не только за эти яйца и масло я сохранил в душе благодарную память о детских годах в Китае. Люди относились к беженцам с большим сочувствием, а дети охотно играли с нами. Не помню ни одного случая драк или притеснения со стороны местных парней. Впоследствии я побывал в разных краях. Но где бы я ни был, всегда близко к сердцу воспринимал события и новости из Поднебесной, переживал и негодовал во время культурной революции, радуюсь и восхищаюсь нынешним развитием китайской экономики.
Спустя пятнадцать лет после жизни в Харбине я поступал в Ташкентский университет на факультет журналистики. Вначале объявили — те, кто в школе не изучал иностранный язык, сдавать по нему экзамен не будут. Потом, как у нас часто бывало в Союзе, последовало совершенно противоположное указание — сдавать. Сами преподаватели понимали, что указание это идиотское и поэтому подготовили экзаменационные билеты с самой что ни на есть облегченной программой. Май нейм ис Пит и т.д. Текст я кое-как перевел с помощью соседки и корейскими буквами запечатлел орфографию. Пожилая женщина-экзаменатор осталась довольна, но, понятное дело, мои знания, если и тянули на «удовлетворительно, то с большой натяжкой. Но я так был возмущен этим нежданным «удом», что нагло заявил:
— Что ж, сразу троечку-то? Подкиньте балл за то, что я знаю еще один иностранный язык.
— А какой язык вы еще знаете? — с акцентом на слово «еще» спросила «англичанка».
— Корейский, — мой ответ был полон достоинства.
— Так это же ваш родной язык.
Ее довод, конечно, был убийственный. Но я не растерялся:
— Тогда русский.
— Э, нет. Русский — это ваш второй родной язык. Вот если бы действительно какой-нибудь иностранный…
— Немного знаю китайский, — моя скромность имела под собой основательную почву.
— Да? — оживилась экзаменатор. — А японский не знаете? Он, говорят, схож с китайским.
— Нет, нет, — ответил я. — Иероглифы схожи, а языки совсем разные. По-китайски, скажем, «хорошо» это «хо», а по-японски будет «еку».
— Как интересно, — заметила «англичанка». — Знаете что, я сейчас позову Игоря Витальевича, он у нас китаевед. Интересно послушать, как вы будете говорить по-китайски…
— Стоит ли отвлекать занятого человека, — запоздало бросил я ей вдогонку, но она уже исчезла за дверью.
За то короткое время, что мне было отпущено, я бросился лихорадочно вылавливать из памяти полузабытые китайские слова. Улов оказался небогатым — одни коротенькие слова, скорее всего, нехорошего содержания и ни одного цельного предложения. Мои попытки что-то сочинить прервал худощавый мужчина интеллигентного вида, появившийся в дверях вслед за настырной «англичанкой». С порога он устремил на меня взгляд, полный любопытства, и тут же выпалил длинную фразу на китайском языке. Я, конечно, ничего не понял, но с детства знакомая речь с характерным прононсом, словно отмычка, открыла кладовую памяти. И изо рта полились слова, вполне связанные между собой, но лишенные смысла для меня и, боюсь, для китаеведа тоже. Он изумленно стащил с глаз очки и спросил: «Ты откуда?». Вопрос был задан на русском, и я, естественно, ответил на этом же языке:
— В детстве довелось жить в Харбине, и вот англичанка решила, что я знаю китайский язык.
— Ты жил в Харбине? В каком году?
Полчаса мы вспоминали далекий китайский город, где мой собеседник провел свою молодость. А потом он спросил о моих проблемах и попросил «англичанку» поставить мне «хор».
Я не знаю, как Игорь Витальевич оказался в Китае. Возможно, с родителями — белоэмигрантами или служащими КВЖД,*) не сумевшими вовремя уехать на родину. Но знаю точно, что жизнь на чужбине нелегка. И поэтому трогательными были и светлая улыбка на лице пожилого китаеведа, и помолодевшие от воспоминаний глаза, когда я рассказывал ему про реку Сунгари и универмаг Чурина. Благословенна страна, которую помнят добром!
(* КВЖД -Китайско-восточная железная дорога)
В памяти также сохранился тот далекий мартовский день 53- го года, когда умер Сталин. Наша любимая учительница Надежда Кузьминична вошла в класс, и ее потерянный вид поразил нас. Она села и произнесла дрожащим голосом: «Сталин умер». И горько заплакала, закрыв лицо ладонями. Вскоре ее примеру последовали многие девочки и мальчики.
Плакал ли я? Скорее всего, да. Потому что мне никогда не были чужды общие настроения и чувство сострадания, хотя я не люблю быть у кого-то на поводу.
Конечно, мы не могли тогда знать, что оплакиваем смерть человека, который был одной из главных фигур в развязывании братоубийственной войны на Корейском полуострове.
В 1953 году, когда военные действия прекратились, и был подписан договор о перемирии, мы вернулись на родину. Точно помню, что ехали на поезде, а вот, как с пхеньянского вокзала добирались до деревни Мангендэ, выпало из памяти.
Мангендэ в те годы располагалась километрах в тридцати от столицы КНДР. Здесь родился товарищ Ким Ир Сен, и я был свидетелем, как маленькая деревня становилась священным местом паломничества тысяч северокорейцев. Но, если четко известно, где родился великий вождь и стальной полководец, то о месте рождения его сына Ким Чен Ира до сих пор имеются разногласия. Вроде во всех официальных источниках КНДР зафиксировано, что любимый руководитель родился в 1942 году на горе Пекту*, в партизанской землянке. Но дотошные исследователи откопали, что в это время его отец и мать находились как раз в СССР (село Вятская под Хабаровском). Естественно, исследователи эти были зарубежные, верить им нельзя, и потому в стране признана только одна биография — официальная. Мне, конечно, в принципе все равно, где он родился, но просто любопытно видеть, как можно внушить людям то, что абсолютно противоречит факту. Я, конечно, тоже в детстве верил официозу, хотя знал, что у Чен Ира есть русское имя Юра.
(*Пекту — самая высокая горная вершина Кореи)
Деревня Мангендэ. С ней связаны мои самые светлые воспоминания о детстве. Река, горы, леса, верные друзья и наши неиссякаемые мальчишеские забавы — игры, рыбалка, походы за съедобными кореньями и травами, ночные костры и рассказы о прочитанных книгах. Судьба словно решила отблагодарить за те лишения, что выпали в эвакуации. Но что наши лишения по сравнению с теми, которые выпали на долю тех, кто остался на пылающем полуострове? Эти мысли не могли не прийти в голову, когда я видел безруких и безногих, слепых и оглохших инвалидов войны в Корее.
РУССКАЯ ШКОЛА В ПХЕНЬЯНЕ
Для детей советских корейцев в Пхеньяне была открыта специальная школа на русском языке. Вернее сказать, восстановлена, поскольку она существовала еще до войны. При школе был интернат, так как посланцы Страны Советов трудились не только в столице. Добротное здание из красного кирпича было построено еще при японцах. В полуподвальных помещениях располагались спальни, а над ними — учебные классы. Большая площадь перед школой служила и футбольным полем, и местом для общешкольной физзарядки. Кстати, кое-какие элементы физических упражнений я использую и сейчас, ведя счет при этом только на корейском языке. Хана, дуль, сет, нет и т.д.* (Один, два, три четыре…) Во время перемены ученики чаще всего толпились возле турника и брусьев, на которых старшеклассники показывали свое умение на зависть и восхищение малышни.
Столовая находилась в отдельном строении. Еда в будни состояла обычно из трех блюд — чумизовая каша с редкими крапинками белого риса, соевый суп, кимчи или маринованная редька. Родители, конечно, подбрасывали детям различные продукты, в основном, такие, что не надо варить. Хлеб, галеты, сахар, мед, мисикару. Мисикару — поджаренная мука. приправленная сахарным песком. Эта мука пользовалась особой популярностью. Ее можно было есть всухую или размешав с водой.
Продукты хранились под кроватью — в чемоданах или ящиках. Особых случаев, связанных с кражей чужой собственности, не было, да и при желании своровать, сделать это было бы сложно. Во-первых, в палате, так почему-то мы называли спальни, проживало около тридцати детей от первого и до пятого класса, так что она редко пустовала. А во время занятий запиралась на ключ. Во-вторых, жить в общежитии и не соблюдать его неписанные законы, значило, обречь себя на всеобщую обструкцию.
Хорошо помню, как однажды ночью в нашу палату проник вор. Обнаружил это Гера, по прозвищу «бычий глаз». Его отличали не только большие круглые глаза, но и то, что ночью глаза эти часто были открыты. Спал или бодрствовал он в этот момент, никто не знал. Знали только, что это вызывает страх и нежелание быть его соседом по койке. Так Гера оказался на отшибе — возле двери и выключателя. И когда заметил, что кто-то рыщет по палате, включил свет и закричал. Его дикий крик вызвал ответную реакцию тех, кто проснулся. Неизвестный кинулся к окну, через которое проник, но не смог сразу взобраться на высокий подоконник. Ему это удалось только с третьей попытки. Он был напуган не меньше, чем мы. А поскольку окно это находилось недалеко от моей койки, то я хорошо разглядел ошалелое лицо ночного посетителя.
У советских корейцев КНДР долгое время ассоциировалась со страной, где абсолютно нет воровства. Действительно, при той всемерной занятости людей, будь то взрослый или подросток, при тотальном контроле всех и каждого, наверное, трудно заниматься кражей. Но карманники, видимо, неистребимы в любой стране. В 1989 году мне довелось быть в КНДР вместе с группой советских корейцев из Узбекистана. Так вот, у одной женщины в универмаге украли кошелек. Происшедшее настолько поразило ее, что она плакала навзрыд, и никак не хотела поверить, что в этой стране могут быть воришки.
С местными ребятами мы общались мало. Да и они сторонились нас, как сторонятся детей высокопоставленных особ, к тому же, разговаривающих на смеси из русских и корейских слов, хорошо одетых и выглядевших более сытыми. Старшеклассники-спортсмены находили общий язык со своими местными сверстниками на различных соревнованиях, они же организовывали встречи по футболу и волейболу между школьными командами.
Конечно, нам льстило наше особое положение, то, что мы привлекали почтительное внимание везде, где появлялись. Но была другая школа и другие ученики, чьи родители были рангом выше. И особенно отличало их то, что в этой школе учились дети Ким Ир Сена. Их и других отпрысков высокопоставленных особ привозили на легковых машинах в сопровождении военных адъютантов. Я с друзьями специально ходил смотреть на это зрелище. И это не вызывало в нас осуждения, наоборот, мы мечтали, чтобы и нас по утрам так же доставляли в школу. Уже тогда была резко прочерчена грань между правящей элитой и чернью.
При тоталитарном режиме власть всегда старается сделать народ рабски послушным, и для этого очень важно, чтобы люди непрерывно участвовали в каких-нибудь движениях или кампаниях Мы, жившие при социализме, это проходили. В 1936 году известный писатель Михаил Кольцов* написал фельетон. Его названия не помню, хотя в университетские годы писал по нему курсовую работу. Содержание фельетона таково: из областного центра в район поступает телеграмма. Текст короткий, но требовательный: «Усильте заготовку». И подпись «Воробьев». Как известно, телеграммы в советское время почему-то передавались только прописными буквами, а в данном случае еще пропала точка. И получилось: «УСИЛЬТЕ ЗАГОТОВКУ ВОРОБЬЕВ». Через какое-то время из района приходит ответ: «ВОРОБЬИ ЗАГОТОВЛЕНЫ ТЧК КУДА СДАВАТЬ ВПР.»
(*Кольцов М. Е. — редактор журнала «Огонек», «Крокодил», «За рубежом». Автор книги «Испанский дневник», многих фельетонов и очерков. Репрессирован в 1942 году).
Фельетон строится на гротеске, а в гротеск веришь, если ситуация правдива. Тоталитарный режим настолько оглупляет и подчиняет людей, что приказы выполняются автоматически и без рассуждений. Так что случай, описанный Кольцовым, вполне мог иметь место при социализме. И он имел место: через тридцать лет в Китае во время «культурной революции» началась самая настоящая заготовка воробьев. Несчастных птичек убивали сотнями тысяч. А потом перешли на людей. Но мало кто знает, что «битве» с воробьями предшествовала еще «битва» с мухами. Отголоски этой «битвы» докатились и до КНДР, чему я свидетель и активный участник Рабочим, служащим, студентам и школьникам вменили в обязанность — ежедневно сдавать спичечный коробок битых мух. Поскольку удобства в то время везде находились во дворе, то и ловцы мух отирались возле уборных, доставляя своими «хлопушками» немало неудобств их посетителям. А по выходным дням школьников и студентов еще вывозили за город, в места, куда стекались нечистоты, чтобы выкапывать опарышей. Так сказать, уничтожать мух в самом зародыше. Не знаю, стало ли меньше от этого мух, но помню анекдот, который родился в те дни: два человека гнались за мухой и, когда, в конце концов, общими усилиями прихлопнули насекомое, то оказалось, что оба «мухобойца» — сотрудники одного учреждения.
Вся страна года два, не то три, носилась с мухобойками. А потом это внезапно прекратилось. Наверное, верха убедились, что народ достаточно оглуплен, и можно начать охоту на людей.
Раз в неделю «интернатовских» водили в баню, время от времени в кино. В первое время чаще крутили советские фильмы, но потом и корейские картины заняли достойное место в нашей жизни. Большая часть была про минувшую войну. Эх, как лихо воевали бойцы доблестной Народной армии Кореи, ведомые стальным полководцем Ким Ир Сеном! Под крики «мансе» они шли в атаку с развернутым знаменем, и враг, конечно же, давал деру или сдавался в плен. Лисынмановцы запомнились тем, что в конце фильма всегда жалко поднимали руки, побросав оружие. А вот американцы, те вечно жевали жвачку, гонялись за девушками с криками «секси, секси».* («Секси» — от слова «сеги», что означает девушка). Был один артист с европейской внешностью, который из фильма в фильм кочевал с ролью «янки». Он стал таким известным, что когда появлялся на экране, зрители свистели и топали ногами. В каком-то фильме появился темнокожий солдат, так это вызвало такое неистовство зала, что даже включили свет. Воспоминания фронтовиков о неграх-гигантах были чрезвычайно популярны, а их бесстрашие воспринималось с благоговейным ужасом. Но ни в кино, ни в книгах, ни в тех же рассказах очевидцев о войне не было ни слова о других союзниках южнокорейцев — австралийцах, турках, новозеландцах и других. Были только лисынмановцы и янки.
(*«Секси» — от слова «сеги», что означает девушка).
О, эти янки из моего детского воображения! Долговязые, кровожадные и тупо жующие жвачку, чуть, что не так, тут же выпускающие очередь из своего длинного карабина. Они казались какими-то неведомыми животными, тупыми и жестокими. Рассказывали, что, врываясь в дома северокорейцев, они первым делом искали металлические чашки и ложки, думая, что они сделаны из золота. Ну, разве не дураки, а? Ведь любой мальчишка знает, что эта утварь испокон веков делается из бронзы.
Не меньшей популярностью, чем фильмы о войне, пользовались картины о шпионах и диверсантах. Как сейчас помню типичное начало: темная ночь, глухая улица и человек со спины, куда-то торопливо идущий под тревожную музыку. Объектив приближается к нему, и он вдруг оглядывается. Крупным планом лицо, искаженное страхом и ненавистью. В вороватом взгляде — коварный умысел. И голос за кадром вместе с выдохом всего зала: «Этот человек — шпион». Потом, после фильма мы шли по темным улицам, и глаза бдительно осматривали спины идущих впереди людей. Правильно говорит диктор в конце фильма: «Ни один шпион не укроется в нашей стране».
Передо мной фотография, сделанная по окончании пятого класса. Тридцать два ученика и учительница посередине. Подлизы и ябеды жмутся к ней, утомленные отличники и хорошисты насупились в первом ряду, жизнерадостные хулиганы и троечники сзади. Один из них, Боря Шин, даже в такую минуту умудрился вильнуть взглядом в сторону и этим внес диссонанс в общую картину внимания и сосредоточенности к объективу. Со многими одноклассниками я встречался уже в Союзе, про других одноклассников был наслышан, так что в общих чертах знаю, как у кого сложилась жизнь. Как-то подсчитал, что за исключением четверых все получили высшее образование. Согласитесь, цифра впечатляет. И, естественно, встает вопрос, кто же учил нас в корейской школе? Да наши же родители. Среди них были и дипломированные специалисты, но в целом педколлектив школы состоял не из профессионалов. Может, это и было залогом успеха? Над ними не довлела закостенелая образовательная система, что часто убивает дух творчества. Каждый учитель работал на свой страх и риск, и мерилом качества были только знания учеников. Когда после шестого класса, я сменил пхеньянскую школу на московскую, то вполне комфортно чувствовал себя на уроках по естественным предметам. А вот литература и русский язык давались с большим трудом. И тому есть свои причины. Там, в Корее, очень не хватало книг, а наши учителя-гуманитарии, как ни крути, были все-таки интеллигентами первого поколения.
Помню, как споткнулся о русское выражение «поет жаворонок». Почему «поет», когда у корейцев он «плачет». Лишь гораздо позже, уже усвоив кое-что про фразеологические обороты, идиоматические выражения и другие языковые тонкости, я перестал недоумевать, сталкиваясь с чем-то подобным «плачущему жаворонку». А тогда, читая книгу, думал, что птицы, наверное, поют, когда им вольготно. Когда же им плохо, они плачут, жалуясь на свою долю или кого-то оплакивая.
Ах, эти зачитанные буквально до дыр книги, как мечтал и жаждал я прочитать их. Помню, за одну ночь обладания книгой «Капитан сорвиголова» мне пришлось отдать целое мальчишеское богатство — рогатку, великолепную «зоску» для игры в «лянго»* и пять стальных перьев — «шкелетиков». Тот, кто играл в детстве в «чик и пук»**, знает ценность этих перьев. Забегая вперед, скажу, что Москва поразила меня не Красной площадью или Мавзолеем, не музеями или метро. Все это я видел на картинках. Меня поразила до слез обычная районная детская библиотека — несчетные стеллажи книг, отныне и навсегда доступные мне. При всех мерзопакостных составляющих строительства коммунистического общества, что показала практика, право на образование было и осталось самым светлым пятном социализма.
(*«Лянго» — это соревнование на лучшее умение подкидывать ногой «зоску» — кусочек кожи с шерстью, подбитый свинцом)
(**«Чик и пук» — игра в перышки, когда одним касанием кончика пера надо перевернуть, словно лодку, перо противника, а потом другим касанием вернуть в исходное положение).
ПОД ГНЕТОМ ДВУХ ИДЕОЛОГИЙ
Война часто казалась иным политикам — самым быстрым и эффективным решением проблемы. Тем более, если ты еще вчера был никем, как поется в «Интернационале», а сегодня стал «всем». Надо бы поднимать страну из колониальных развалин, налаживать экономику и образование, и самому терпеливо и настойчиво учиться и учиться сложному делу управления государством. Но это долгий путь, и он, как показала история, не для вчерашних ефрейторов и капитанов, фортуной вознесенных на вершину власти.
А тут еще противостояние Севера и Юга Кореи, которое было предопределено самой историей. Возможное мирное объединение путем единых выборов, декларируемые и СССР и США, на самом деле не устраивало ни тех, ни этих. Партия большевиков уже имела добрый опыт разгона Учредительного собрания и захвата власти. К моменту освобождения Кореи за спиной Советской Армии сияла победа над фашистской Германией. Армия-освободительница нанесла также сокрушительный удар по японским сухопутным войскам, разгромив миллионную Квантунскую армию. На освобожденный Север полуострова у Советского Союза были свои виды. Среди нескольких кандидатур на роль лидера был выбран Ким Ир Сен.*
Ким Ир Сен (настоящее имя Ким Сон Чжу) (1912-1994) — руководитель Северной Кореи, КНДР с 1945 по 1994 г. Являлся командиром небольшого партизанского отряда, сражавшегося против японских колонизаторов в 1930-е гг., член Компартии Китая. В 1940-1945 гг. находился в СССР в селе Вятское под Хабаровском в составе 88-й интернациональной бригады. Капитан Красной армии. В сентябре 1945 г. возвратился из СССР в Северную Корею. При поддержке советского руководства встал во главе высших органов власти. Руководил КНДР вплоть до самой смерти в 1994 г.
Вокруг него сплотились различные группы ветеранов и борцов против колониального ига, коммунисты и социалисты из Китая, Южной Кореи, Японии. Но самым большим влиянием и авторитетом пользовались советские корейцы, занявшие в иерархии государственной власти и вооруженных сил значительные посты и должности. Неформальным лидером посланцев СССР был Хо Га И.*
Хо Га И., он же Хогай Алексей Иванович (1908-1953) — советский кореец, партийный работник. В 1940-е годы в Узбекистане занимал различные должности среднего уровня. После прибытия в Северную Корею находился на руководящих партийных должностях в Трудовой партии. В борьбе за лидерство в партии потерпел поражение, был отстранен от руководства и в 1953 г. репрессирован. Официально — «покончил жизнь самоубийством».
Свои виды на будущее развитие Южной Кореи имелись у руководителей США. Их никак не устраивало создание единого просоветски настроенного государства. И поэтому тоже привезли из Америки своего ставленника — доктора Ли Сынмана.*
Ли Сын Ман (1875-1965) оставил значительный след в политической истории Кореи ХХ века. Выходец из знатной янбанской (дворянкой) семьи, получив вначале классическое конфуцианское образование, он включился затем в антияпонское национально-освободительное движение. Активный участник просветительско-патриотического Общества независимости (Тоннип хепхве). В 1904 г. эмигрировал в США, где продолжил образование и получил ученую степень доктора философии. В феврале 1919 г., когда был создан Парламент народов Великой Кореи в эмиграции (Тэхан Кунмин Ыйхве) во главе с Сон Бён Хи, Ли Сын Ман избирается премьером указанного парламента. Позднее, в апреле 1919 г., избирается на ключевой пост президента во Временном (шанхайском) правительстве Кореи. Находясь в эмиграции, он добивался права изложить на Парижской мирной конференции 1918 г. проект восстановления государственного суверенитета Кореи. Получив отказ, Ли Сын Ман направил послание президенту США Вудро Вильсону, в котором предлагал заменить японскую колониальную администрацию системой международной опеки Лиги Наций. Во Временном правительстве Кореи в эмиграции многие годы занимал также пост председателя Комитета по внешним связям, добиваясь от Китая и других союзных держав провозглашения права колониальной Кореи на самоопределение и независимость.
К 1950 году противостояние достигло наивысшего накала. Речь бывшего премьера Англии Уинстона Черчилля в американском городе Фултоне четко расставила акценты о непримиримости двух идеологией и известила миру о начале крестового похода на коммунистическую заразу. Но большевиков этим не напугаешь. От восточной Европы до Корейского полуострова протянулся лагерь социализма, и недалек был тот день, когда весь мир будет свободен от капиталистических оков.
Два марионеточных государства лихорадочно вооружались, и науськиваемые своими создателями, постоянно задирали друг друга. Бесчисленные пограничные инциденты переросли в отрытое военное столкновение.
До сих пор не затихают споры о том, кто первым начал военные действия, иными словами, кто есть агрессор. Для меня с детства ответ был однозначен — конечно, южане. Но с годами я стал сомневаться в этом. И тому есть веские основания.
25 июня 1950 г. газета «Правда» сообщает, что армия Южной Кореи численностью до 10 дивизий «совершила нападение» на КНДР по всей линии 38-й параллели и углубилась на ее территорию от 2 до 3 км. То есть факт агрессии лисынмановской клики зафиксирован самым главным органом печати СССР.
Не надо быть военным, чтобы понимать, какие преимущества имеет сторона, осуществляющая внезапное нападение. И любой военный понимает, что если внезапное нападение не нанесет сокрушительного урона противнику, последствия для нападающего будут плачевными. Поэтому для того, чтобы нанести такой удар, надо сконцентрировать значительные сухопутные силы и авиацию. А у южнокорейских войск нет ни одного танка и ни одного самоходного орудия. Американские войска, которые, якобы, тоже активно готовились к войне, находятся в Японии, и в день агрессии в Корее не было ни одного солдата США. То есть, южнокорейские власти, если только они действительно напали на КНДР, совершают самоубийственный шаг, что подтверждается последующими событиями. Части Корейской народной армии успешно отбивают атаки противника, и переходят в широкое контрнаступление. И 28 июня, то есть через три дня после начала войны, северокорейские войска захватывают столицу Республики Кореи — Сеул и стремительно продвигаются дальше. И в скором времени 90 процентов территории Южной Кореи оказывается захваченной КНА.
В истории войн, конечно, есть примеры агрессоров-неудачников. Но чтобы агрессор через три дня после начала военных действий сдал свою столицу врагу? И вот тут есть смысл переставить стороны. Может, северяне первыми начали войну? Тогда все становится на свои места. Тем более, что в своей речи Ким Ир Сен 26 июня 1950 года четко озвучил цели и задачи военных действий: «Война, которую мы ведем, выступая против навязанной нам предательской кликой Ли Сын Мана междоусобицы, является справедливой войной за объединение, независимость, свободу и демократизацию Родины».
Многие годы я свято верил, что именно империалистические круги развязали войну в Корее. Об этом мне втуляли в школе, так было написано в советских и северокорейских учебниках по истории. И я с детства испытывал ненависть к Южной Корее, к ее властям, армии и жителям. Не ко всем, конечно, а только к богатым, которые эксплуатируют других. А вот бедные, соответственно, вызывали сочувствие и удивление. Почему не восстанут, как в России, и не свергнут капиталистический строй?
Советская пропаганда сильна тем, что не допускает инакомыслия. Но человечество не может двигаться вперед без инакомыслия. Вольтер говорил, что он не согласен с мнением такого-то человека, но он готов умереть за то, чтобы этот человек мог высказать его. Крах советской идеологии, крушение СССР — яркое свидетельство того, к чему приводит диктат единомыслия.
За последние десятилетия опубликовано немало новых данных о войне в Корее, которые обнажают многие тайны и скрытые пружины, истинную роль советского руководства и кимирсеновской клики.
РЕЖИССЕРЫ КОРЕЙСКОЙ ВОЙНЫ
В «Истории Кореи», изданной в 1974 году группой ученых-историков под эгидой Академии наук СССР, приводятся примеры агрессивных заявлений политических и военных деятелей США и Южной Кореи:
«10 апреля 1949 г. Ли Сын Ман в письме Че Бен Оку, своему личному представителю в Вашингтоне, сообщил о подготовке нападения на КНДР следующее: «По существу мы готовы к объединению в настоящее время во всех отношениях, за исключением одного: нам не достает вооружения и снаряжения. Мы должны иметь достаточные вооруженные силы с тем, чтобы двинуться на Север».
30 сентября 1949 г. в письме своему советнику — американцу Роберту Оливеру Ли Сын Ман заявил: «Я твердо убежден в том, что сейчас психологически наиболее подходящий момент для того, чтобы предпринять агрессивные меры… Мы оттесним часть людей Ким Ир Сена в горный район и там постепенно заморим их голодом. Тогда наша линия обороны должна быть укреплена по рекам Тумынь и Ялу».
Лисынмановские власти не скрывали своих агрессивных намерений. Министр обороны Южной Кореи Син Сон Мо 17 июля 1949 года сказал: «Наша армия национальной обороны только ждет приказа Ли Сын Мана. Мы располагаем силами, чтобы, как только будет отдан приказ, в течение одного дня полностью захватить Пхеньян и Вонсан». В интервью, данном корреспонденту Юнайтед Пресс 7 октября 1949 г. Ли Сын Ман утверждал, что объединение Кореи осуществимо только путем захвата Северной Кореи.
19 июня 1950 г., т.е. за неделю до вторжения южнокорейских войск в Северную Корею, Ли Сын Ман, выступая в национальном собрании, повторил: «Мы добьемся победы в горячей войне против коммунистического Севера».
Правящие круги США открыто поддерживали и поощряли подготовку южнокорейского правительства к нападению на КНДР. Главный американский военный советник в Южной Корее генерал В. Робертс, инструктируя министров лисынмановского правительства в январе 1950 г., заявил, что план похода против Севера — дело решенное и до начала его осуществления времени осталось немного. «Хотя нападение начнем мы, — сказал В. Робертс, — все же надо создать предлог для нападения, чтобы оно имело обоснованную причину». Посетивший Южную Корею советник Д. Макартура В. Сэболд заверил Ли Сын Мана, что в походе на Север американский военно-морской флот и авиация, базирующиеся в Японии, будут воевать на стороне южнокорейского правительства».
Угрозы более чем убедительные. Но, как известно, между словами и воплощением их в действие, говоря военным языком, — дистанция огромного размера. Интересно, что в книге «История Кореи: новая трактовка» (автор Ли Ги Бок, издано в Республике Корея в 2000 г.) подтверждаются воинственные призывы Ли Сын Мана объединить страну любым способом. И что эти угрозы, особенно со стороны политических и военных деятелей США, делались с одной целью — удержать северян от агрессивных шагов.
А как ведут себя лидеры КНДР? Естественно на словах ратуют только за мирное демократическое объединение Кореи. Но вот новая книга «Истории Кореи», изданная в 2000 году в России. Оказывается, лидеры КНДР Ким Ир Сен и Пак Хон Ен еще в сентябре 1949 г. обращаются к руководству Советского Союза с просьбой санкционировать вооруженное вторжение северян на Юг с целью силового объединения страны. В силу стратегической важности вопроса И. Сталин выносит вопрос на заседание Политбюро ЦК ВКП(б), которое не сочло возможным в тот период одобрить такое предложение. На имя посла в КНДР Т. Штыкова направляется следующая шифрограмма:
«Ваше предложение начать наступление Корейской Народной армии на юг вызывает необходимость дать точную оценку как военной, так и политической стороны этого вопроса.
С военной стороны нельзя считать, что Народная армия подготовлена к такому наступлению. Не подготовленное должным образом наступление может превратиться в затяжные военные операции, которые не только не приведут к поражению противника, но и создадут значительные политические и экономические затруднения для Северной Кореи, чего, конечно, нельзя допустить. Поскольку в настоящее время Северная Корея не имеет необходимого превосходства вооруженных сил по сравнению с Южной Кореей, нельзя не признать, что военное наступление на юг является сейчас совершенно неподготовленным и поэтому с военной точки зрения оно недопустимо…».
То есть в письме четко сказано, что удар должен быть с самого начала сокрушительным. Блицкриг, одним словом.
Далее в книге говорится, что северокорейские руководители, с одной стороны, вынуждены были подчиниться директиве Кремля, но с другой — продолжили на практике подготовку военного вторжения на Юг. И их усилия не остаются незамеченными. Через восемь месяцев, точнее, в апреле-мае 1950 г., когда лидеры КНДР прибывают в Москву, советское руководство в ходе конфиденциальных переговоров Сталина с Ким Ир Сеном совершает в корейском вопросе поворот на 180 градусов. 14 мая 1950 г. в Пекин на имя советского посла направляется следующая шифрограмма для передачи Мао Цзэдуну:
«Тов. Мао Цзэдун!
В беседе с корейскими товарищами Филиппов (псевдоним Сталина — Прим. Ред.) и его друзья высказали мнение, что в силу изменившейся международной обстановки, они согласны с предложением корейцев — приступить к объединению. При этом было оговорено, что вопрос должен быть решен окончательно китайскими и корейскими товарищами совместно, а в случае несогласия китайских товарищей решение вопроса должно быть отложено до нового обсуждения. Подробности беседы могут рассказать Вам корейские товарищи».
13 мая 1950 г. Ким Ир Сен и Пак Хон Ён были приняты в Пекине Мао Цзэдуном. Высшее китайское руководство поддерживает в целом военно-политические замыслы Пхеньяна, которые ранее были одобрены с определенными оговорками Москвой. При этом китайский лидер замечает, что осторожная, завуалированная позиция Сталина вполне объяснима, поскольку Советский Союз связан с США ключевым международным соглашением о временной демаркационной линии по 38-й параллели. Мао также высказывает убеждение в том, что ни США, ни Япония открыто не вмешаются в вооруженный конфликт.
Между тем в Пхеньяне в ускоренном темпе при участии главного советского военного советника генерала Васильева завершается разработка оперативного плана «освободительной войны». 15 июня 1950 г. советский посол в КНДР Штыков докладывает в Кремль, что массированная военная операция начнется на рассвете 25 июня 1950 г. развернутым наступлением на Ондинском полуострове. Одновременно главный удар будет нанесен вдоль высокоразвитого западного побережья Южной Кореи в направлении Сеула и юга полуострова. На восточном направлении замышляется с ходу занять ряд стратегически важных центров. Тем самым, планируется основные силы южан взять в кольцо и уничтожить в районе Сеула. Затем — приступить к ликвидации остатков разрозненных и полуразбитых сил южан.
Разведслужбы США и РК располагали, хотя и неполной, но все же достаточно солидной информацией о повышенной концентрации северокорейских войск у 38-й параллели в апреле-июне 1950 г. В такой острокритической ситуации и Вашингтон, и Сеул допускают явный стратегический просчет в оценке реальной угрозы широкомасштабного конфликта. Судя по американским публикациям, правящие круги США и РК не предполагали, что только что сформированная, слабо обученная и совсем не обстрелянная северокорейская армия будет брошена в столь масштабную войну на юге страны. Власти США и РК считали маловероятным непосредственное вовлечение в конфликт континентального Китая, который лежал в руинах после многих лет войны. Что же касается СССР, то он был по рукам и ногам связан в Центральной и Восточной Европе труднейшей борьбой за утверждение просоветских народно-демократических режимов и усилиями по созданию после образования НАТО в 1949 г. коллективной стратегической обороны на основе Варшавского пакта. Однако стратегические замыслы советско-китайско-северокорейской коалиции исходили из иных предпосылок по всем узловым позициям.
Крупный региональный конфликт на Корейском полуострове стремительно вызрел в борьбе двух враждебных идеологий, и вылился в крупномасштабную войну между Севером и Югом Кореи с применением новейших вооружений того времени. Историки считают, что спор о том, кто же произвел тот первый роковой выстрел на рассвете 25 июня 1950 г. во многом бесплоден, но все сходятся в одном, что северяне оказались лучше подготовлены к вооруженной схватке.
ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ СТОРОН
В той же «Истории Кореи» (1974 г. издания) о вооруженных силах обеих стран говорится так:
«В 1949 г. США предоставили режиму Ли Сын Мана вооружение на 190 млн. долл. (105 тысяч винтовок американского образца, 2 тысячи противотанковых ружей «базук», много 105-милиметровых гаубиц, 2 тысячи пулеметов, 4900 грузовых машин и др.). К июню 1949 года численность лисынмановской армии возросла до 8 дивизий (более 100 тысяч человек) не считая 50 тыс. полицейских».
Мощь ВС Южной Кореи можно определить лишь в сравнении. Но Народная армия КНДР характеризуется лишь общими фразами:
«Правительство КНДР, учитывая провокационные действия лисынмановской клики и имея доказательства готовящейся против Северной Корее агрессии, приняло меры для укрепления обороноспособности республики. Корейская Народная армия за короткий срок при братской помощи Советского Союза была вооружена современным оружием и боевой техникой. В состав вооруженных сил КНА входили сухопутные, военно-воздушные и военно-морские силы. Сухопутные войска состояли из стрелковых, артиллерийских частей и соединений, а также танковых подразделений; военно-морские силы — из торпедных катеров, «морских охотников», сторожевых кораблей, тральщиков и вспомогательных судов, военно-воздушные силы — из авиационной дивизии. Весной 1950 года численность КНА была увеличена за счет четырех новых дивизий; были укреплены оборонительные рубежи у демаркационной линии и в глубине республики».
Каково же было настоящее соотношение сил к началу войны между Южной и Северной Кореей? КНДР имел перевес:
— по численности сухопутных сил — в 2 раза;
— по количеству артиллерийских стволов — в 2 раза;
— пулеметов — в 7 раз:
— автоматов — в 13 раз;
— самолетов — в 6 раз.
Например, северяне располагали 242 танками и 176 самоходными орудиями, которых вообще к тому времени не было у национальных вооруженных сил РК. Вместе с тем южане обладали примерно двукратным превосходством в минометах и примерно четырехкратным преимуществом в противотанковых орудиях различного калибра.
Именно концентрация столь внушительного «военного кулака» и фактор внезапности позволили КНА, действия которой направлялись советскими военными советниками (генералы Васильев, Штыков и другие), прорвать в первые дни войны передовые оборонительные плацдармы Национальной армии РК, захватить и ряд узловых стратегических пунктов к югу от 38-й параллели. Уже в первые недели войны под контролем правительства Ли Сын Мана оставалось лишь 10 % южнокорейской территории. Но именно эта небольшая часть южнокорейской территории («пусанский периметр») оказалась наиболее «крепким орешком» для измотанной КНА, вынужденной перейти к обороне на рубежах реки Нактонган.
«ВОЙСКА ООН»
25 июня 1950 г., то есть в первый же день войны, Совет Безопасности ООН принял по настоянию США резолюцию № 82. Она квалифицировала массированные наступательные операции КНА, как акт прямой агрессии против Республики Корея.
А как же Советский Союз? Ведь именно он должен был обратиться в этот международный орган, поскольку с первого дня корейской войны начал твердить всему миру, что агрессор — Южная Корея? Но он не только не обратился: его представитель в этот день вообще не присутствовал на заседании Совета Безопасности ООН. Поэтому пункт резолюции о том, что КНДР должен «немедленно прекратить военные действия и вывести войска на 38-ю параллель» был проигнорирован советской стороной.
27 июня 1950 г. СБ ООН в экстренном порядке проводит новое заседание по корейскому вопросу и принимает резолюцию № 83. В ней констатируется, что Северная Корея, совершив акт агрессии против Южной Кореи, проигнорировала призыв ООН остановить свои боевые операции и отвести войска на 38-ю параллель. В резолюции подчеркивалось, что «нужны срочные меры военного характера, принимая во внимание призыв Республики Корея о принятии немедленных и эффективных мер для обеспечения мира и безопасности» на Корейском полуострове. Далее СБ ООН рекомендовал «государствам — членам ООН предоставить Корейской Республике помощь, которая необходима для восстановления международного мира и безопасности». И в этот же день президент США, не дожидаясь принятия резолюции, отдает приказ американским военно-воздушным и военно-морским силам поддержать южнокорейскую армию.
Такой поворот событий заставил Советское правительство в лице заместителя иностранных дел СССР А.А. Громыко сделать 4 июля заявление, что это правительство США начало вооруженную интервенцию в Корее, не дожидаясь, мол, решения Совбеза и не считаясь с тем, каковым оно будет. Ну а дальше в заявлении, конечно, говорится, что «вторжение американских сил в Корею представляет собой открытую войну против корейского народа. Ее цель — лишить Корею национальной независимости, не допустить создания единого демократического корейского государства и насильственно установить в Корее антинародный режим, который позволил бы правящим кругам Соединенных Штатов превратить ее в свою колонию и использовать корейскую территорию в качестве военно-стратегического плацдарма на Дальнем Востоке».
У какого человека, тем более, молодого и неискушенного, от такого заявления не запылает сердце гневом против проклятых империалистов!
7 июля 1950 г. СБ ООН вновь при отсутствии советского представителя принимает резолюцию № 84, которая санкционирует вооруженное вмешательство «Войск ООН» во внутриполитический конфликт в Корее и уполномочивает Объединенное командование по своему усмотрению пользоваться флагом ООН во время операций против вооруженных сил Северной Кореи наряду с флагами различных государств, участвующих в операциях. Резолюцию Совета Безопасности поддержали 53 государства — члена ООН.
В первой линии ударных северокорейских частей действовала 105-я бронетанковая дивизия, оснащенная советскими танками Т-34, многими из которых управляли и командовали этнические корейцы из СССР, бывшие трактористы и механизаторы из Узбекистана и Казахстана. Примерно в 34 милях к югу от Сеула, у небольшой деревушки Осан, войска КНА в начале июля 1950 г. впервые непосредственно столкнулись с морской пехотой США, которая 1 июля высадилась в аэропорту г. Пусан. Вот как описал это сражение американский военный историк У. Стьюк: «Четыреста пехотинцев американской ударной группы Смита залегли в ожидании противника на возвышенностях, расположенных вдоль главной дороги, менее чем в трех милях от деревни. В 8:16 утра американская артиллерия, расположенная позади линии обороны, открыла огонь по танкам. Затем обнаружила себя и пехота, передовые ряды которой открыли огонь из противотанковых ружей и реактивных гранатометов. Но танки не остановились и не повернули назад. Хотя четыре из них были повреждены и вышли из строя, остальные двадцать девять машин прорвали американскую линию обороны. За ними шли еще три танка и два полка северокорейской пехоты. К вечеру американцы беспорядочно отступали по размытым дождями холмам и рисовым полям».
И далее: «Бой у деревни Осан показал, что появление американских войск в Корее само по себе не изменит ход войны. Огневая мощь американских войск оказалась недостаточной, чтобы противодействовать танкам советского производства, а северокорейских солдат не испугало появление нового противника…»
В бою под Осаном погиб полковник Ан Дон Су, бывший бригадир тракторной бригады Нижнечирчикского района Ташкентской области. Именно его танк первым ворвался в Сеул, и в этом бою тоже шел в голове колонны, своим примером воодушевляя остальных. Отважный полковник был удостоен посмертно звания «Герой КНДР» за №1.
В 80-х годах, будучи корреспондентом межреспубликанской газеты, мне довелось встретиться с вдовой героя, которая жила в колхозе «Заря коммунизма» Нижнечирчикского района Ташкентской области.. Так получилось, что Ирина Николаевна Тен не смогла выехать в Корею к мужу из-за рождения ребенка, а потом началась война. Не довелось ей больше встретиться с любимым, или хотя бы поплакать на его могиле, поскольку и могилы-то его нет. Лишь в Пхеньянском военном музее стоит бронзовый бюст человека, чей геройский подвиг казался нам в детстве образцом патриотизма и любви к родине. И вот спустя годы я смотрел в печальные глаза одинокой женщины и думал — за что погиб ее муж в далекой Корее?
В течение первых недель войны американским войскам и остаткам армии Южной Кореи пришлось вести отчаянные бои для того, чтобы просто удержаться на территории полуострова. После упорных сражений в бассейне реки Нактонган, текущей на юг полуострова, КНА сумела плотным кольцом обложить город Тэгу. Во время этой операции едва не был уничтожен штаб 8-й американской армии, действовавшей в то время на юге полуострова. В конце августа 1950 г. подразделения КНА предприняли отчаянную попытку крупного наступления на Пусанский плацдарм. Против 14 северокорейских дивизий действовало 5 американских дивизий и 1 бригада Великобритании. Ценой крупных потерь северяне форсировали реку Нактонган и продвинулись на 10-15 километров, однако вслед за этим они вынуждены были перейти к обороне, чтобы, перегруппировав свои измотанные силы и получив подкрепление, попытаться довести операцию до победы. В этом их в августе 1950 г. вдохновлял из Москвы И. Сталин, который в своем послании подчеркивал, что северяне, обладающие очевидным морально-политическим превосходством, наверняка выиграют это последнее решающее сражение. Однако КНА, столкнувшись с ожесточенными контратаками «войск ООН», вынуждена была перейти к обороне по всему фронту.
Через много лет я встретился с одним южнокорейцем, в судьбе которого непосредственную роль сыграл один из представителей «войск ООН».
В 1988 г. в Ташкент приехал профессор Хельсинкского университета Ко Сон Му. Мы встретились с ним в Ташкентском корпункте газеты «Ленин кичи», где я работал заведующим. Не успели мы представиться друг другу, как он сам назвал мое корейское имя, которым я подписывал свои статьи. Впору было удивиться — откуда он меня знает?
— А я подписчик вашей газеты, — объяснил профессор. — Каждый номер читаю от корки до корки.
Мы с ним оказались ровесниками. Только он жил на Юге, а я на Севере Кореи. И вот в годы войны у них в доме какое-то время жил офицер-турок, к которому всей душой тянулся маленький Сон Му. И тогда же зародилась в мальчике мечта — окончить школу и поехать учиться в Стамбул. Но так получилось, что в Турцию он не попал, и тюркские языки ему довелось учить в Хельсинкском университете. Видимо, учил неплохо, раз оставили на кафедре тюркологии, которую профессор Ко Сон Му впоследствии и возглавил. И что интересно, изучая среднеазиатские тюркоязычные страны, он неожиданно обнаружил, что в южных советских республиках живет немалое количество его соплеменников. Стал выписывать нашу газету «Ленин кичи», и по его материалам сам написал несколько книг, посвященных советским корейцам. Давно мечтал приехать в Узбекистан, и мечта осуществилась только в связи с перестройкой.
А в Турции он все же побывал, и офицера того нашел.
ИНЧХОНСКАЯ ДЕСАНТНАЯ ОПЕРАЦИЯ
Как же так получилось, что победоносная Корейская народная армия, завоевав почти 90 процентов территории южан, вдруг стала откатываться назад? Советские и северокорейские историки объясняли нам так, что, дескать, против корейского народа действовали интервенты многих стран, не говоря о том, что США задействовали все сухопутные, военно-воздушные и военно-морские силы, находившиеся в районе Тихого океана. Что это не могло не изменить соотношения сил. И вскользь отмечалось, что интервенты высадили десант в районе Инчхона, в тылу у КНА.
Между тем, об этой выдающейся военной операции, изменившей ход Корейской войны, стоит сказать особо. 15 сентября 1950 г. в глубоком тылу КНА в районе портового города Инчхон (ранее Чемульпо) США осуществили внезапную высадку крупного войскового десанта, поддерживаемого почти 230 боевыми кораблями ВМС и 400 самолетами. Оборона КНА, состоявшая здесь всего лишь из 3-4 тыс. солдат и офицеров, была мигом сметена американскими войсками. Одновременно с этим на Пусанском плацдарме войска ООН начали контрнаступление. В этом наступлении было задействовано 10 дивизий общей численностью 160 тысяч человек. При поддержке 500 танков, 1600 орудий и тысяча самолетов объединенные силы формировали реку Нактонган и стали стремительно продвигаться к Сеулу и через 13 дней освободили его. Две армии КНА, действовавшие на Юге, оказались в окружении.
Инчхонская десантная и нактонганская операции США и РК стали крупным успехом командования ООН и серьезным просчетом военной разведки КНДР и СССР. Главный военный советник КНА генерал Васильев отмечал: «Нам хорошо была известна тактика американцев. Ни у кого не было сомнения в том, что, обороняя Пусанский плацдарм, американцы предпримут активные действия на других участках. Они имели богатый опыт подготовки и проведения морских десантных операций и обязательно высадят десанты на Корейское побережье. Но мы не знали до последнего дня, где именно и какими будут по масштабу эти операции.
Захват Инчхона явился для нас полной неожиданностью. Здесь оказались главные военно-морские силы. Пока мы изучали и оценивали обстановку у себя на передовом фронтовом командном пункте, вся обстановка резко и коренным образом изменилась».
В такой катастрофической ситуации верховное командование КНА и советские военные советники еще пытаются организовать вывод частей из окружения и остановить наступление южан. Но их попытки оказываются тщетными. 1 октября войска ООН выходят к 38-й параллели, 9 октября занимают Пхеньян. А к 24 октября подходят к западному участку корейско-китайской границы в районе города Чхосан. К этому времени в составе полуразбитых северокорейских дивизий остается не более 20 % личного состава. Боевые соединения практически лишены средств ПВО, полевой артиллерии, бронетехники.
В своем романе «Корейское лето 1950 года» участник войны Пак Кап Дон* описывает, как раздробленные группировки КНА, лишенные связи и единого командования, поставок боеприпасов и продовольствия, панически откатывались на Север, не оказывая какого-либо существенного сопротивления.
(*Пак Кап Дон — участник партизанского отряда «За освобождение Кореи от японского ига», член Компартии Кореи на Юге страны. Занимал высокие посты в ЦК Трудовой партии Кореи. Был репрессирован властями Северной Кореи. В 1957 г. эмигрировал в Японию, где совместно с бывшим послом КНДР в СССР Ли Сон Чо создал «Фронт демократического объединения Кореи». Автор многочисленных трудов по проблемам мирного объединения Кореи. Скончался в 2008 году).
В середине октября 1950 г. «Войска ООН» вышли на отдельных участках к пограничным с Китаем рек Туманган и Амнокан. Командование КНА вынуждено было начать срочную эвакуацию своих резервных военных частей в Маньчжурию, на территорию КНР (9 пехотных дивизий, офицерское училище, учебно-танковый полк, остатки авиадивизии с учебным полком и др.). На карту было поставлено само существование КНДР как суверенного государства. В такой критической ситуации Москва и Пекин принимают решение об оказании непосредственной военной поддержки выдохнувшейся северокорейской армии: Китай — сухопутными войсками, а СССР — военно-воздушными силами.
КИТАЙСКИЕ ДОБРОВОЛЬЦЫ
25 октября 1950 г. КНР вводит свои войска на Корейский полуостров, хотя скрытая переброска «китайских народных добровольцев» (КНД) осуществлялась еще с середины октября. Командующим группировкой китайских войск, названных в целях дипломатического камуфляжа «добровольцами», был назначен один из наиболее опытных и популярных в стране военных деятелей Пэн Дэхуай. Вступление в Корейскую войну Мао Цзэдун и другие руководители Китая непосредственно увязывали с обеспечением национально-государственной безопасности КНР.
Первоначально в состав группировки КНД вошли 5 стрелковых корпусов и 3 артиллерийские дивизии. В целом же Китай задействовал в Корейской войне группировку до 25 армейских корпусов, насчитывающую 900 000 человек.
Китайско-северокорейской армии на этом этапе войны противостояла группировка объединенного командования ООН, состоявшая из 11 пехотных дивизий и бригад, численностью в 211 тыс. солдат и офицеров, оснащенных 790 танками, 300 самолетами, 720 полевыми, 270 зенитными и 764 противотанковыми орудиями. КНДР и КНА имели превосходство в живой силе, полевой артиллерии и минометах, но американо-южнокорейские войска значительно превосходили противника по числу танков, зенитных орудий, самолетов и боевых кораблей.
При таком неблагоприятном балансе оснащенности современной боевой техникой китайцы умело применяли тактику ведения иррегулярной полупартизанской войны — использование лесисто-горной местности для тщательной маскировки, скрытое передвижение в ночное время, просачивание отдельными отрядами сквозь боевые позиции противника и нанесение им молниеносных ударов в тылах и флангах. Они атаковали, главным образом, ночью, используя большое количество ручных гранат, огонь ручных пулеметов и минометов. Короче говоря, китайские войска были не разновидностью противника, а совершенно другим противником. После одной из таких атак командир 24-й американской дивизии генерал Чёрч в лихорадочном возбуждении воскликнул: «Китайцы уже здесь. Третья мировая война началась!»
Бои на северокорейском плацдарме с конца октября по декабрь 1950 г. отличались исключительным упорством. Обе стороны несли огромные людские и материальные потери. Так, 1-я дивизия морской пехоты США потеряла в боях этого периода от 40 до 70 % личного состава. А общие потери «Войск ООН» в этот период составили 36 тыс. солдат и офицеров, из которых 24 тыс. были американцами. Наступательный порыв «Войск ООН» резко ослаб и стал иссякать не только в результате появления на Севере Кореи огромных по численности КНД, но и вступления в войну базировавшегося в Маньчжурии 64-го Истребительного авиационного корпуса (ИАК) ВВС СССР, в задачу которого входило обеспечение «воздушного зонта» над небом КНДР. Действия 64-го ИАК во многом изменили характер Корейской войны. Американские летчики столкнулись с советской боевой техникой (самолетами «МИГ-15»), которые по своим качествам не уступали соответствующим аналогам США (истребители F-86 «Сейбр»). С этого времени американская авиация не могла безнаказанно действовать в небе над КНДР.
После переброски в Корею КНД во взаимодействии с частями северокорейской армии и при интенсивной поддержке 64-го ИАК советских вооруженных сил развернули широкое контрнаступление против «Войск ООН», что вызвало гневную реакцию в милитаристских кругах США. Командующий «Войсками ООН» Д. Макартур представил Белому дому программу «решительных действий». Она предусматривала перенос военных действий на китайскую территорию, массированные бомбардировки стратегических объектов в Маньчжурии, полную блокаду не только северокорейского, но и китайского побережья, перекрытие путей снабжения китайской армии со стороны СССР, масштабное вовлечение в военные действия против КНДР и КНР гоминдановских войск. И, наконец, ядерные бомбардировки КНДР и КНР. Однако президент Г. Трумэн, госсекретарь Д. Ачесон и министр обороны Д. Маршалл отказались поддержать Макартура и не без веских оснований. «Без сомнения, мы достигли момента, когда надо было принимать серьезное решение. Если бы мы избрали путь разжигания войны в отношении Китая, нам следовало бы ожидать возмездия. Пекин и Москва были союзниками как идеологически, так и по договору. Если бы мы напали на коммунистический Китай, то должны были ожидать русского вмешательства», — писал позднее в своих мемуарах Г. Трумэн.
Региональная война в Корее с прямым вовлечением не только США и их союзников, но КНР и СССР, едва не переросла в третью мировую войну, хотя И. Сталин также избегал открытого и фронтального военного столкновения с американцами, к которому, по его оценке, Советский Союз не был готов к тому времени.
Опасения Сталина по поводу угрозы вовлечения СССР в широкомасштабную войну в Восточной Азии, как показали события Корейской войны, имели под собой веские основания. В октябре 1950 г. ВВС США внезапно подвергли массированному обстрелу крупную советскую авиабазу в районе Сухой речки в 40 милях от Владивостока, с которой обычно стартовали истребители, обеспечивавшие «воздушный зонтик» над небом КНДР. Разразился крупный политико-дипломатический скандал. При этом в Вашингтоне, зная, что СССР привел в состояние боевой готовности Тихоокеанский флот и бронетанковые дивизии в Приморье, пошли все же на дипломатический компромисс. В ответ на решительный и резкий официальный протест СССР США принесли советской стороне официальные извинения, предложили компенсацию за нанесенные разрушения, сместив формально командира авиаподразделения, участвовавшего в воздушном налете, хотя подобный инцидент вряд ли мог произойти без санкции высоких военных инстанций.
Острые политические дискуссии по вопросу об участии КНР в Корейской войне развернулись и в Китае. Влиятельная группа наиболее решительных противников прямого вовлечения КНР в военные действия на Корейском полуострове (Чжоу Эньлай, Жень Биши, Чэнь Юнь, Линь Бяо и др.) настойчиво доказывала, что страна. после многих лет внутренних войн, остро нуждается в мирной передышке и Народно-освободительная армия Китая (НОАК) не готова к крупномасштабным боевым сражениям с современной, модернизированной армией США. В ответ на это Мао Цзэдун доказывал, что военное столкновение с США — роковая неизбежность.
После ввода в Северную Корею «китайских народных добровольцев», как уже было отмечено выше, было сформировано единое Объединенное (корейско-китайское) командование во главе с Ким Ир Сеном. В конце октября 1950 г. объединенная корейско-китайская коалиция, преодолевая ожесточенное противодействие первоклассно оснащенных войск США и их союзников, начала развернутое контрнаступление в направлении бассейна реки Чхончхонган. В кровопролитных сражениях китайские и северокорейские войска форсировали водный рубеж и, продвигаясь далее на юг, освободили на западном побережье Пхеньян, а на восточном берегу Вонсан . 24 декабря коалиция КНДР и КНР вышла к 38-й параллели, а 4 января 1951 г. были снова заняты Сеул и Инчхон. Однако через 2,5 месяца Сеул вновь оказался под контролем несколько окрепших и усиленных «Войск ООН». В дальнейшем КНА и КНД предприняли попытку нового крупного контрнаступления, но не достигли поставленных целей. К июню 1951 г. фронт вновь стабилизовался вдоль 38-й параллели, и обе коалиции оказались вовлечены в затяжную и изнурительную позиционную войну, где на сухопутном и прибрежном пространстве действовали две крупные военные группировки, численность и оснащенность которых была вполне сопоставима с крупными сражениями Второй мировой войны.
О реальных масштабах этого военного противоборства убедительно говорят следующие данные. Со стороны КНДР задействованы 51 дивизия китайских народных добровольцев (КНД), 23 пехотные и 4 механизированные дивизии КНА. Объединенная воздушная армия (ОВА) северокорейцев и китайцев включала 6 истребительных, 3 штурмовые, 1 бомбардировочную и еще одну смешанную авиадивизии. Общая численность корейско-китайских войск к этому времени достигла 1,3 млн. чел, из которых на долю китайских добровольцев приходилось около 900 тыс. чел., а северокорейцев — 400 тыс. солдат и офицеров.
На позициях «Войск ООН» развернуто 16 пехотных дивизий и 1 дивизия морской пехоты, 4 пехотные бригады, 11 отдельных пехотных дивизий, 2 танковые дивизии, 2 отдельных артиллерийских полка, полк ВДВ, полк морской пехоты, 17 отдельных батальонов, 3 отдельных танковых батальона, 18 дивизионов полевой артиллерии, 9 зенитных дивизионов, 7 отрядов береговой охраны. Всего — около 400 тыс. солдат и офицеров, включая 220 тыс. американских военнослужащих. Войска КНА — КНД имели преимущество над противником в численном составе войск, приблизительный паритет в артиллерии и минометах, но значительно уступали по оснащенности боевыми самолетами и силами ВМС. Именно при таком соотношении стратегических сил в районе 38-й параллели война в Корее вошла в стадию затяжного стратегического тупика, когда ни одна из сторон не могла реально рассчитывать на военную победу. И Северная, и Южная Корея, попросту говоря, выдохлись. Именно в этот период предпринимаются первые шаги к мирным переговорам, которые продлятся долгих два года. Затяжным дипломатическим баталиям сопутствуют то затихающая, то вспыхивающая с новой силой позиционная война на различных фронтах Корейского полуострова. Смерть Сталина неожиданно убыстряет процесс переговоров и, наконец, наступает долгожданная развязка. 27 июля 1953 г., в местечке Пханмунджом, находящемся на 38-й параллели, состоялась встреча штабных офицеров противоборствующих сторон, которые завизировали Соглашение о перемирии. Затем заочно (без прибытия в Пханмунджом) свои подписи поставили Ким Ир Сен, Пэн Дэхуай и от Объединенного командования войск ООН — генерал Кларк. Присутствовавший на церемонии подписания южнокорейский генерал Чхве Док Син отказался подписать документ, требуя от имени своего правительства:
а) вывода с полуострова китайских народных добровольцев;
б) разоружения северокорейской армии;
в) проведения общекорейских выборов под эгидой ООН. Тем не менее, в тот же день в 22.00 по местному времени Соглашение о перемирии в Корее вступило в силу.
31 июля 1953 г., противоборствующие войска, демонтировав оборонительные сооружения переднего края, отошли от линии непосредственного боевого соприкосновения на 2 км, образовав, таким образом, демилитаризованную зону (ДМЗ) шириной в 4 км, на многие последующие десятилетия расколовшие исторически сложившуюся единую корейскую нацию.
Подписание Соглашения о перемирии прочно вошло в мировую историю середины ХХ в. Реализм и здравомыслие оказались на этот раз выше воинственных устремлений тех, кто добивался продолжения войны до «полной победы», хотя никогда прежде ни в одной из войн прошлого земля Кореи не подвергалась столь опустошительному разрушению. Вряд ли то, что сохранила моя детская память, способно полностью передать тот послевоенный облик Северной Кореи. Разрушенные дома, мосты, люди-инвалиды, лишения и голод еще долго сопровождали нашу жизнь. На войне погиб мой двоюродный брат, и с тех пор я не видел, чтобы дядя и тетя когда-нибудь улыбались. Весенние паводки обнажали в ущельях скелеты погибших солдат, ржавое оружие и снаряжение. А склоны гор вокруг деревни были сплошь усеяны гранитными надгробьями с четкими китайскими иероглифами. 390 тысяч китайских матерей не дождались своих сыновей. А всего на полях корейской войны полегло 3, 5 млн. человек.
По-разному оцениваются итоги этой кровопролитной войны. Мне, например, с детства твердили, что КНА и КНД одержали величайшую победу над американо-южнокорейским агрессором и заставили их пойти на заключение перемирия. Другие говорят о мудрой политике Советского Союза, не позволившему региональному военному противостоянию перерасти в третью мировую войну. И, наконец, о победе «Войск ООН» под командованием вооруженных сил США. Думаю, правы те, кто считает, что в этой войне нет, и не могло быть, «выигравших». Есть одни «проигравшие».
В самом большом катастрофическом проигрыше оказался корейский народ. Общее число корейцев (убитых, искалеченных и пропавших без вести) составило около 3 млн. человек, что соответствует одной десятой населения полуострова того времени. Примерно 10 млн. корейцев война разлучила со своими семьями, а 5 млн. человек стали беженцами. Суммарный материальный ущерб двух Корей по самым скромным подсчетам превысил 3,7 млрд. долларов. При этом на полуострове было полностью разрушено промышленное производство, превращены в руины и пепелища более 600 тыс. домов. Международная статистика корейской войны весьма противоречива. Но многие зарубежные и российские исследователи пришли к выводу, что, на самом деле, общее число погибших и искалеченных (военных и гражданских) в этой войне достигло 5,5 млн. человек, т. е. вполне сопоставимо с жертвами войны мирового характера. Одновременно независимые от Пекина и Пхеньяна источники утверждают, что общее число боевых потерь северокорейско-китайской стороны (убитыми, ранеными, пленными) составило 2 млн. человек солдат и офицеров. В свою очередь, по данным северокорейских источников, общее число потерь «Войск ООН» в корейской войне (убитых, раненых, плененных) составило 1,56 млн. человек, что является наивысшим для США и их союзников показателем во всех региональных войнах второй половины ХХ в.
На фоне этих трагических показателей вряд ли возможно выдвигать гипотезу о т. н. победе» (хотя бы «пирровой») в войне, которая отбросила обе Кореи на уровень даже ниже колониального положения народа в период Второй мировой войны. Процесс объединения, то есть то, ради чего велась война, оказался отброшен на многие десятилетия: шестьдесят лет прошло со дня начала войны, а о мирном объединении приходится все еще только мечтать.
Война, так или иначе, затронула все слои корейского общества и оставила на них свой зловещий отпечаток. Те парни, которые с оружием в руках дрались и полегли на полях сражений, не в счет. Кого-то с почестями похоронили, а кого-то просто не досчитались при перекличке. Им все равно. Но остались в живых тысячи раненых, искалеченных телом и душой солдат — целое поколение, которое в мировой литературе окрестили «потерянным». Определение очень точное, возникшее еще после окончания первой мировой войны.
А как насчет следующего поколения, тех пацанов, что, вцепившись в юбку матери, провожали на фронт отцов и старших братьев? Они ведь тоже хлебнули горя, и не по годам быстро взрослели, приноравливая даже свои детские игры к суровым правилам военного и послевоенного лихолетья. Об этом я пытаюсь поведать от лица десятилетнего мальчишки из Северной Кореи в публикуемом в этой книге рассказе «За озерными крабами».
ВОЗВРАЩЕНИЕ СОВЕТСКИХ КОРЕЙЦЕВ
После войны колония советских корейцев в Северной Корее начала потихоньку таять, то из одного, то из другого класса кто-нибудь уезжал в Советский Союз. Вот и из нашего круга сверстников выпал Нам Валерий, с которым я дружил. Через много лет я отыскал его в Хабаровске. Женат на русской, корейский язык совсем забыл, хотя отец долгие годы работал диктором в краевом радиоцентре и вещал на корейском языке.
Но было и пополнение в лице сахалинских корейцев. Не знаю, что побудило их приехать в разоренную после войны страну. Возможно, чувство патриотизма, а возможно что-то другое. Дело в том, что сахалинские корейцы были сплошь выходцами с Юга Кореи, и они действительно хотели вернуться на родину. То есть в Республику Корея. Но это, сами понимаете, тогда было невозможно. Сами сахалинцы рассказывали, что когда накал движения за возвращению на родину достиг определенного момента, советские власти решили пойти навстречу. Всех желающих посадили на корабль, но маршрут был проложен так, что судно перехватили северокорейские сторожевые катера. Судьба тех сахалинских корейцев неизвестна до сих пор, но может быть, кто-то из них тогда появился в нашей школе?
Но настоящий фурор произвела девочка с экзотическим именем Эра. Ее семья приехала в Корею из Узбекистана в 1954 году. Представьте себе худенькую смуглую девочку-кореянку с тюбетейкой на голове, с десятком косичек, и одетой в платье из хан-атласа. То есть чистейший образец коренного населения той страны, где жили раньше наши родители, и где поныне оставались многочисленные родственники. И мы наивно полагали, что в далеком Узбекистане дети наших сородичей ходят именно в таких одеждах. Впоследствии, будучи журналистом, я объездил нашу солнечную республику вдоль и поперек. Во многих местах встречал корейцев. Конечно, есть и такие корейцы, кто носит чапан. Так называется халат, обычно простеганный ватой, очень удобный и теплый. По-узбекски многие хорошо говорят, и плов за кампанию руками классно едят. Но чтобы узбекская национальная одежда стала для корейцев повседневной? Нет, такого я не замечал. И до сих пор для меня загадка, где жила семья Эры, что могла так ассимилироваться в республике, где по отношению к корейцам никогда не велась политика добровольной или насильственной ассимиляции?
Потом стало известно, почему такая ассимилированная семья решилась приехать на родину предков. Оказывается мать Эры была вместе с Ким Ир Сеном в одном партизанском отряде. Когда отряд перебазировался в СССР, она каким-то образом выпала из него. Вышла замуж за советского корейца и зажила мирной жизнью. Но после войны то ли Ким Ир Сен вспомнил о ней, то ли сподвижники напомнили, в общем, она решила вернуться в Корею. Впоследствии она занимала какие-то руководящие должности и одно время была даже директором крупного музея. Именно этот музей и помог мне в Корее найти Эру. Об этом стоит рассказать.
В середине 80-х годов прошлого столетия довелось мне в Москве встретить своего одноклассника по Корее Хегая Алика. Как водится в таких случаях, стали вспоминать годы учебы, кто, где и как. И Алик говорит:
— Помнишь мою сестру Свету?
— Да, — ответил я. — Она еще вышла замуж за венгра.
— Верно, — подтвердил он. — Так вот, в прошлом году она ездила в КНДР по туристической путевке. И знаешь, кого она там встретила? Эру!
И Алик рассказал, как это случилось. Венгров повезли в музей, и там Бэла решила примкнуть к русской группе туристов. После экскурсии женщина-гид, а это была Эра, сама подошла к Свете и спросила — вы не сестра, мол, Алика?
И вот, когда я оказался в Корее и попал в тот самый музей, я стал разыскивать Эру и нашел ее. Ее жизнь сложилась неплохо, окончила институт, вышла замуж за дипломата, воспитала двоих детей. Много лет жила за рубежом. Ее знание русского языка оказалось очень востребованным, так что много и плодотворно занималась переводческой деятельностью.
Я так подробно рассказываю о ней потому, что мы — дети советских корейцев могли бы, как и она, свободно адаптироваться в Корее и стать полноправными гражданами своей родины. Но так получилось, что большая часть посланцев СССР вынуждены были вернуться назад.
Многие советские корейцы занимали высокие посты в правительстве и вооруженных силах. И жили, естественно, неплохо. Были такие, кто жил в отдельных коттеджах, даже охраняемых часовыми. Но когда началась травля советских корейцев, именно те, кто занимал высшие посты, оказались репрессированными в первую очередь.
Но чистка коснулась не только советских корейцев. У нас в классе учился Лева Юшков. Отец у него был русский, а мать кореянка. Приехали они из Китая, кем работали в Корее, не знаю, но жили очень бедно. Невысокий рост, тонкие руки и шея с голубыми прожилками вен, необычная худоба, большой лоб и выразительные глаза — таков портрет Левы. Но он был примечателен, прежде всего, тем, что был круглым отличником. При этом никогда этим не кичился своими знаниями.
Через десять лет после моего переезда в Советский Союз, судьба столкнула меня с Левой самым необычным образом. Я тогда был призван в армию и на втором году службы направлен на двухмесячные сборы офицеров запаса. Там собрались солдаты из разных воинских частей со всего округа. Естественно, перезнакомились — кто, откуда, как. И вот один из них, услышав, о моем детстве в Корее, с удивлением воскликнул:
— А ведь в той части, где я служил раньше, у нас был сержант, который тоже жил в Корее. Только он русский.
— Его фамилия не Юшков?
— Точно. Командир отделения сержант Юшков.
Я написал Леве, и через месяц получаю от него ответ. Так завязалась наша переписка, и он поведал о своей жизни.
В 60-м у Левы скончалась мать. Отца с детьми отправляют в ссылку. Там он умирает через год. Каким-то чудом Леве удается добраться до Пхеньяна и пробраться в советское посольство. Сам посол принимает личное участие в судьбе сирот. Леву и сестренку определяют в иркутский детдом. Там он оканчивает школу с золотой медалью и поступает, вернее, его, как победителя какой-то всесоюзной научной олимпиады, приглашают учиться в один из престижных вузов новосибирского Академгородка.
Так получилось, что наша переписка длилась недолго. Но у меня сохранилась его фотография: одухотворенное лицо исполнено достоинства, а сержантские лычки красноречиво свидетельствуют, что их обладатель уже не тот тихоня, каким был в детстве.
Кто знает, если о Леве Юшкове позаботились в КНДР, может быть, он со временем стал бы гордостью корейской нации. Но в то время в Стране утренней свежести были заняты тем, что выявляли не таланты, а врагов. Только за четыре года (1957-1960) было казнено 2500 «злостных контрреволюционеров», многие тысячи, судьбы которых остались неизвестными для родственников, заключены в тюрьмы или сосланы в отдаленные районы страны. Да и родственникам зачастую приклеивали ярлык «врага» и подвергали репрессиям. В такой ситуации могли ли какие-то полукровки не вызвать подозрений и не попасть в эту мясорубку.
Грустно закончилась и миссия советских корейцев. Дело в том, что еще в конце 1947 года в руководстве Трудовой партии Кореи сформировались четыре группировки:
— «внутренняя», куда входили коммунисты, которые вели подпольную деятельность в годы японского колониального господства. Среди них было очень много выходцев с Юга Кореи;
— «яньаньская» — то есть «прокитайская»;
— «просоветская»;
— «партизанская» (маньчжурская).
Последняя, кстати, была самой малочисленной. Ее представители были в основном выходцами из крестьянских семей, многие даже не имели нормального школьного образования. Но именно эта фракция, в конце концов, сумела победить в острой внутрипартийной борьбе. Сначала Ким Ир Сен с помощью «яньаньской» и «советской» группировок разгромил «внутреннюю» фракцию, затем «яньяньскую» и потом уже расправился с советскими корейцами. Как это происходило хорошо описано в книге известного корееведа А. Ланькова «КНДР; вчера и сегодня», откуда я привожу довольно большой отрывок:
«В декабре 1955 г. Ким Ир Сен организовал короткую атаку на ряд ведущих деятелей советской группировки, которые были обвинены в том, что «проводили неправильную политику в области литературы». Ряд видных советских корейцев, в том числе и их лидер Пак Чхан Ок потеряли свои посты. Однако вскоре события приняли совсем другой оборот: против Ким Ир Сена открыто выступило несколько заметных деятелей «яньаньской» группировки. Произошло это на августовском (1956 г.) пленуме ЦК ТПК.
Недовольные политикой Ким Ир Сена «яньаньцы» решили воспользоваться той обстановкой, которая сложилась в мире после ХХ съезда КПСС. Оппозиционеры, во главе которых стали министр торговли КНДР «яньаньец» Юн Гон Хым и реальный лидер «яньаньской» группировки Чхве Чхан Ик задумали выступить с критикой Ким Ир Сена на одном из пленумов ЦК партии и обвинить его в насаждении культа своей личности, диктаторских методах управления страной, разнообразных просчетах и ошибках. Им удалось привлечь на свою сторону и нескольких советских корейцев, в том числе и Пак Чхан Ока, который был ущемлен своей недавней опалой.
Однако, об их планах заговорщиков стало известно и к моменту созыва пленума у Ким Ир Сена и его сторонников уже было все готово к отпору. Во время августовского (1956 г.) пленума ЦК ТПК оппозиционеры стали критиковать Ким Ир Сена за нарушение социалистической законности, насаждение культа личности. Однако дальнейшие события стали развиваться в соответствии с планами Ким Ир Сена: большинство членов ЦК не поддержало заговорщиков, которые были исключены из партии и посажены под домашний арест. Юн Гон Хыму и некоторым другим участникам заговора удалось бежать в Китай. Однако большинство осталось в Корее, где уже в сентябре развернулись чистка партийного аппарата, из которого удаляли сторонников заговорщиков.
Когда в Москве и Пекине узнали о происшедшем, было решено отправить в Пхеньян совместную советско-китайскую делегацию для того, чтобы разобраться в происходящем и «поправить» руководство ТПК. Во главе делегации были поставлены А.И.Микоян и Пэн Дэхуай. Делегация добилась от Ким Ир Сена созыва нового, сентябрьского (1956 г.) пленума ЦК ТПК. На этом пленуме было принято решение об официальной реабилитации участников августовского выступления. Однако Ким Ир Сен отнюдь не был расположен выполнять эти решения, принятые под столь явным нажимом. Люди, о формальной реабилитации которых было объявлено на сентябрьском пленуме, на свои посты так и не вернулись. Более того, на рубеже 1956-57 гг. «борьба за разоблачение фракционеров» развернулась с невиданной силой.
С конца 1956 г. в северокорейскую политическую практику вошли массовые проверки на благонадёжность — т.н. «идеологические проверки». «Идеологическая проверка» представляла собой целую серию допросов, которым подвергали заподозренного. Зачастую эти допросы длились сутками и сопровождались обязательными публичными покаяниями перед сослуживцами на специальных собраниях. В большинстве случаев «идеологическая проверка» была лишь прелюдией к аресту.
Первыми жертвами «идеологических проверок» были «яньаньцы», но уже в 1958 г. ими все чаще становились и некоторые выходцы из СССР. Кстати, именно в те дни в практику деятельности северокорейских карательных органов вошли публичные расстрелы на стадионах, практикующиеся и по сей день. В результате массовых чисток и жестких репрессий, продолжавшихся в течение примерно двух лет, «яньаньская» группировка была полностью разгромлена и прекратила своё существование. Среди жертв этой волны террора был и авторитетнейший руководитель «яньаньцев», крупный ученый-лингвист и революционер Ким Ду Бон, который был первым Председателем Трудовой партии Северной Кореи. Некоторые представители «яньаньской» группировки ещё оставались на тех или иных постах, но влияние их было незначительным и продолжало быстро сокращаться, а уж об их действиях в качестве какой-то единой силы больше не могло быть и речи.
После устранения «яньаньской» группировки последней ненадёжной с точки зрения Ким Ир Сена фракцией в корейском руководстве стали советские корейцы. К концу пятидесятых годов они уже не были неприкосновенными, как десятилетием раньше. Советское влияние на Северную Корею вообще существенно снизилось во время Корейской войны, а советско-китайский конфликт и постоянные столкновения в советском руководстве делал прямое советское вмешательство в защиту советских корейцев практически невозможным.
В годы войны один из советских корейцев попал в плен. После перемирия его обменяли, а в году 55-м арестовали, обвинив в шпионаже. Так ли было на самом деле, не знаю, но что мешало корейским властям отправить его с семьей обратно в СССР? Но они поступили другим образом — раздули из этого большой шум, мол, смотрите, какие они советские корейцы. Могу только представить, что пришлось пережить его детям, которые учились в нашей школе. Слава Богу, хоть им удалось уехать из КНДР.
Первые аресты членов «советской» группировки произошли осенью и зимой 1958 г., а к следующему году они приняли массовый характер. Осенью и зимой 1958 г. были арестованы Ким Чхиль Сон (бывший начальник штаба флота), Пак И Ван (бывший заместитель председателя Совета министров) и ряд других советских корейцев, занимавших заметные посты. К 1959 г. аресты стали массовыми. Члены советской группировки исчезали один за другим. Хотя в условиях установившегося тогда в северокорейском обществе произвола узнать что-либо о судьбе арестованных и предъявленных им обвинениях обычно было невозможно, стало известно, что, как правило, советских корейцев обвиняли в проведении «фракционной антипартийной деятельности». Таким образом, кампания по борьбе с «фракционерами», первоначально направленная против «яньаньской» группировки, плавно и незаметно перешла в кампанию по уничтожению и изгнанию советских корейцев. Порою поводы для репрессий были совсем ничтожны. Так, несколько человек пострадали из-за того, что употребили русское слово «партизанщина». За это их обвинили в антипартизанских настроениях, нападках на «Великого Вождя». Впрочем, во многих случаях не было нужды даже и в таких формальных поводах: люди просто исчезали, не оставляя никаких следов.
Охлаждение советско-корейских отношений и усиление репрессий привело к тому, что связи с Советским Союзом превратилась для бывших советских корейцев из источника привилегий в источник угрозы. Некоторые из представителей «советской» группировки попытались приспособиться к новой ситуации и даже принимали участие в расправах с другими советскими корейцами, рассчитывая, таким образом, заслужить благосклонность Ким Ир Сена. Так, например, повели себя Пан Хак Се, Нам Ир, Пак Ден Ай. Однако подавляющее большинство стало думать лишь об одном: как бы поскорее убраться отсюда. С 1958 г., сразу же после первых арестов, начался массовый выезд членов «советской» группировки в СССР, завершившийся к концу 1960 г.
К сожалению, советское посольство ничего не делало для того, чтобы предотвратить расправу или как-то спасти арестованных, большинство которых вплоть до того времени оставалось советскими гражданами. Опасаясь, что попытки защитить кого-либо будут восприняты как «вмешательство во внутренние дела», посольство воздерживалось от них, так как хотело любой ценой предотвратить дальнейшее ухудшение советско-северокорейских отношений. По крайней мере, поверенный в делах СССР А. М. Петров еще 10 февраля 1956 г. сказал Ким Ир Сену (цитируется официальный дневник): «Я ответил, что, по мнению советского правительства, лица, из числа советских корейцев, допустившие проступки, не могут их укрывать путем выезда в Советский Союз. Следовательно, каждый, допустивший проступок, должен отвечать за него на месте и может быть использован на меньшей работе, чем это было до свершения проступка».
В Ташкенте живет мой одноклассник, чей отец был одно время начальником охраны Ким Ир Сена. Потом он был военным атташе в Германии, занимал другие должности, пока не оказался репрессирован. Его жена, будучи гражданкой СССР, почти десять лет работала прислугой в советском посольстве, чтобы хоть как-то узнать о судьбе мужа. Но так и ничего не узнала.
Фактически советские корейцы оказались преданы и брошены советским руководством на произвол судьбы. В этом, увы, проявилось достаточно типичное для советской политики пренебрежительное отношение к своим гражданам и склонность жертвовать ими во имя того, что правительство считает «высшими интересами».
Такая осторожность в целом, может быть, ещё как-то объяснена понятным опасением — непродуманными действиями обострить и без того быстро запутывавшуюся, ситуацию в советско-корейских отношениях. Хуже другое: даже в том случае, если корейская сторона разрешала тому или иному члену «советской» группировки выехать из Кореи, советские власти рассматривали вопрос о выдаче разрешений на въезд в СССР обычным порядком, в течение нескольких месяцев. Некоторым это ожидание стоило жизни.
Впрочем, было бы несправедливо не сказать и о том, что некоторые из сотрудников консульства сделали всё возможное для того, чтобы помочь многим членам советской группировки, желающим вернуться в СССР. Например, можно упомянуть действия В.П. Ткаченко, впоследствии — заведующего корейским сектором ЦК КПСС. Однако в целом советское посольство действовало очень пассивно.
Едва ли не единственным исключением стало дело Николая Пака (Пак Киль Нама), бывшего начальника Инженерного управления КНА. В 1958 или 1959 г. Н. Пак был арестован и провел 40 дней в тюрьме, подвергаясь «идеологической проверке». После своего освобождения он сразу же укрылся в советском посольстве, на квартире советского военного атташе генерала Мальчевского. После долгих переговоров советское посольство получило согласие корейских властей на выезд Пак Киль Нама. Под охраной советских офицеров он был доставлен в аэропорт и самолетом вылетел в СССР. Столь решительные действия посольства были вызваны тем, что жена Пак Киль Нама ещё с юности имела неплохие связи в высшем эшелоне советского руководства (по слухам, она хорошо знала Ворошилова и некоторых других высших руководителей). Используя эти связи, она смогла добиться того, что Советское правительство потребовало от посольства организовать выезд Пак Киль Нама в СССР. Однако, повторяю, этот случай никак нельзя назвать типичным.
Главной целью действий северокорейского руководства было отнюдь не физическое, а политическое уничтожение советской группировки, наиболее же надёжным путем решения этой задачи было вытеснение их с политической арены и вообще из страны. И «идеологические проверки», и аресты некоторых заметных советских корейцев скорее были в первую очередь частью кампании запугивания. Если кто-либо из советских корейцев заявлял о своем желании уехать, то в конце 1950-х гг. ему ещё, как правило, не препятствовали. Наоборот, во многих случаях корейские власти сами предлагали тем или иным советским корейцам уезжать. В 1959 г., например, начальник Генерального штаба специально собрал всех служивших на высших армейских постах советских корейцев и сказал, что все, кто хочет, могут спокойно уезжать к себе домой. Часто такие предложения делались в индивидуальном порядке. Например, Ю Сон Хуну, бывшему ректору Университета имени Ким Ир Сена, было предложено уехать в СССР «отдохнуть и полечиться».
Таким образом, как я уже говорил, к концу 1950-х гг. большая часть советских корейцев были вынуждены уехать из КНДР. Остались те, кого репрессировали, или те, кто принял корейское подданство. Но были и такие случаи: у моего одноклассника отец отправил детей в Советский Союз, а сам остался и до старости благополучно работал на руководящих должностях.
В 1958 году выехала из КНДР и наша семья. Нас не коснулись репрессии, поскольку отец был рядовым земледельцем, да к тому же скончался до войны. Старшего брата Павла еще в 54-м направили учиться в академию им. Фрунзе, и он уехал с семьей. Через год его вызвали в Корею и предложили бросить учебу и перейти на гражданскую должность. Он отказался и уехал насовсем. Нас вывез второй брат Илья, который, окончив МГУ, работал в МИДе КНДР на какой-то незначительной должности. А потом направили работать в корейское посольство в Москве. Через год его перевели в Болгарию. К тому времени он женился на советской кореянке, и вскоре уехал с ней, а нас — мать и двоих братишек отправил в Ташкент, где проживал старший брат Павел. Так я оказался в Ташкенте.
Сам Илья в начале 60-х принял советское подданство и тоже приехал в Узбекистан, и до самой пенсии работал в органах прокуратуры республики. В его биографии есть одна деталь, которая будет небезынтересна читателям. В свое время он учился в МГУ на юридическом факультете вместе с Горбачевым М.С. на одном курсе. Я узнал об этом в 1985 году, когда Михаил Сергеевич был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС, и в газетах была опубликована его биография. Года через два после этого события я как-то спросил брата:
— Ты его хорошо помнишь?
— Да.
— А каким он был в студенческие годы?
— Живой, энергичный, спортивный. Мы какое-то время играли в одной волейбольной команде. Помню, после первого курса его избрали комсоргом нашего потока, хотя предпочтение тогда отдавали фронтовикам.
— А как ты сейчас оцениваешь его?
Брат пожал плечами и ничего не ответил. Я же понял, что он в целом не очень высокого мнения о нем. И потому не задал следующего вопроса, который вертелся на языке: «А он, как думаешь, помнит тебя?».
Наверное, Горбачев хранил в памяти единственного на курсе корейца, который приехал из КНДР, блестяще учился и умел классно подавать мячи на волейбольной площадке. Может быть, вспомнил бы и порадел наилучшим образом, если увидел его на вечере в честь 35-летия окончания МГУ, устроенном выпускниками юрфака. Но брат не поехал на встречу, хотя в республиканской прокуратуре специально приурочили ему на эти дни командировку в Москву. Не хотел быть в толпе, жадно стоящей у трона. Потому что в моем брате Илье наилучшим образом воплотилась отцовская черта — гордость и независимость. Черты, которой так часто мне не хватало в моей профессии журналиста, когда приходилось писать, согнув шею и кривя душой.
Если уж рассказ зашел о братьях, то я никак не могу упустить старшего брата Павла. Когда он отчислялся из академии им. Фрунзе, ему предложили перевод в Советскую Армию в звании полковника и возможность продолжения учебы. Ему было тогда 35 лет, но он почему-то отказался. Поступил в Ташкентскую партийную школу.
Как и много лет назад на его плечи легла забота о матери и двух малолетних братишках. В двухкомнатной квартире нас обитало семеро. И в таких условиях он сумел с отличием окончить партийную школу. Спустя годы по каким-то делам я забрел в это учебное заведение и с гордостью узрел фотографию брата на стенде тех, кто показывал пример в учебе.
Он мало рассказывал о войне, часто отделывался шутками. А однажды сказал; «Это была дурацкая война», чем сильно меня озадачил. Ведь во мне уже тогда зрели ростки советской пропаганды, чьей главной ложью являлось утверждение, что социалистический строй самый гуманный и благородный.
Брат защитил кандидатскую диссертацию, тема которой была связана с переселенческими корейскими колхозами Узбекистана. Конечно, в те годы он не мог указать истинные причины переселения корейцев с Дальнего Востока в республики Средней Азии, но даже те материалы, которые брат раскопал в открытых архивах, привели в ужас его научного руководителя. И первый вариант диссертации был отвергнут.
Он рано ушел из жизни, прожив всего 54 года. Мой старший брат, который заменил мне отца. В 1936 году в возрасте 16-ти лет он приехал в Узбекистан и стал первым студентом-корейцем Ташкентского пединститута. Через год, услышав о переселении, выехал на станцию Арысь и каким-то чудом нашел нашу семью. Выцарапал ее из эшелона и привез в местечко Куйлюк под Ташкентом, где мои родители стали жить более или менее благополучно. В 26 лет он по зову сердца поехал в Корею — помогать возрождению страны. В 34 — бригадный генерал Корейской народной армии, а затем полковник запаса Советской Армии. В 51 год — кандидат наук, доцент кафедры Ташкентского государственного университета. Чем не завидная биография?
И не могу не сказать несколько слов о своей сестре Кате. Когда мы уезжали из Кореи, она заявила, что остается. Катя к тому времени проучилась год в Пхеньянском архитектурном институте. И имела счастье встретить в лице сокурсника свою любовь. Ни слезы матери, ни уговоры братьев не смогли поколебать ее решения. Через тридцать лет мне довелось съездить в КНДР и встретиться с сестрой. И она мне сказала, что все эти годы жила счастливо с любимым человеком. И я горжусь тем, что в нашем роду есть женщины, достойные воспевания.
А вот ее однокласснице, которая тоже вышла замуж за местного парня и осталась в КНДР, не повезло. Однажды, производя уборку в квартире, она обнаружила записную книжку мужа, в которую тот аккуратно записывал, с кем встречается жена, о чем беседует. Короче, известные органы заставили мужа следить за женой и стучать. Как жить с таким человеком, любить и растить детей? Попросила родителей, живших в Узбекистане, выслать приглашение. У нее было два сына, разрешили взять с собой одного. Она выбрала младшего и не вернулась в КНДР. Десять лет назад я встретил ее в городе Асака, на автомобильном заводе УзДЭУ, где она работала главным переводчиком.
Многие советские корейцы после головокружительной карьеры в Северной Корее, вернувшись, нашли в себе силы, чтобы начать трудиться на новом поприще. Как, например, Ким Сын Хва, возглавлявший в КНДР министерство строительства. Он стал доктором наук, написал замечательную монографию «Очерки о советских корейцах». Или Тен Алексей Иванович, работавший на нелегкой должности директора совхоза. Кто-то трудился в органах милиции, райисполкоме, других государственных учреждениях. Многие окончили партийную школу. Были и такие, кто вернулся к прежней специальности — учителя.
Целая группа «возвращенцев» работала в межреспубликанской газете «Ленин кичи» на корейском языке. При этом не обошлось без казусов. Так, Сон Дин Фа, занимавший в КНДР какой-то незначительный пост, стал редактором газеты, а, например, Ки Сок Пок, генерал-лейтенант, бывший редактор «Нодон синмун»,* (Газета «Нодон Синмун» — орган ЦК Трудовой партии КНДР), или Тен Сан Дин (замминистра культуры) стали корреспондентами. Корреспондентами газеты были также Хе Хак Чер, и Мен Воль Бон, которые тоже были в Корее на завидных должностях.
Ки Сок Пока я знал хорошо, поскольку учился в Корее с его сыном Эдиком в одном классе. Эдик с детства увлекался рисованием, окончил Ташкентское художественное училище, а затем театрально-художественный институт, стал известным в республике книжным графиком. Мой одноклассник, кстати, великолепный рассказчик, как-то поведал о своем тернистом творческом пути.
— Есть четыре этапа в жизни иллюстратора. Первый — это, когда ты приходишь в издательство и клянчишь работу. Бывает, редактора бросают кость, которую не хотят грызть другие художники. Второй этап — тебя уже вызывают и вручают, как подарок, заказ на оформление той или иной книги. Согласия не спрашивают, потому что ты не можешь не согласиться. Третий — ты уже немного известен, и какой-нибудь автор непременно хочет, чтобы именно ты оживил картинками его творение. Это трудный этап. Есть такие капризные авторы — это не так, то не так. С ними просто: берешь резинку, при нем стираешь, спрашиваешь, а потом рисуешь то же самое, что было. Так? Да-да, именно так. Но, бывает попадаются такие носоворотилы — замучают. И, наконец, четвертый этап. Какой, ты думаешь?
Я пожимаю плечами — откуда мне знать.
— Когда я сам выбираю автора, — говорит Эдик, вскидывая указательный палец. — Мне говорят, вот этот хочет, чтобы ты оформлял, а я в ответ ему с таким удовольствием — пошел он к черту! Пусть другим на мозги капает своими капризами. Так вот, я прошел через все этапы.
Отец Эдика сыграл в моей судьбе поворотную роль. Ки Сок Пок, как я уже говорил, работал в корейской газете, был собкором по Узбекистану. О редакции «Ленин кичи» в 60-х и 70-х годах ходило немало слухов, и все они были связаны с раздорами, враждой группировок и регулярными попытками свалить редактора. Этим еще раз подтверждая, что корейцы трудно уживаются в одном коллективе без ссор и склок. Свою лепту в эти раздоры, видимо, внес и Ки Сок Пок. В молодости он учился с Ш. Рашидовым, который впоследствии стал первым секретарем ЦК КП Узбекистана. Возможно, этот факт стал причиной того, что товарищ Ки стал инициатором письма, в котором группа авторитетных корейцев обращалась к партийному лидеру с просьбой о создании в Узбекистане своей корейской газеты. Говорят, Рашидов благосклонно отнесся к этой просьбе, и решение вопроса казалось настолько положительным, что в Издательство ЦК республики даже завезли корейские шрифты. Но в последний момент в Москве решили, что незачем создавать новую газету, а лучше существующую «Ленин кичи» перевести из областного центра Кзыл-Орда в столицу Казахстана, а в Ташкенте создать корпункт в составе пяти человек.
Когда Ки Сок Пок предложил мне перейти в корпункт, я не сразу дал согласие. Смущало меня то, что свои материалы я буду писать на русском языке, а печататься они будут на корейском. К тому же еще очень ограниченный контингент читателей. Но редакция газеты находилась в тяжелом положении, поскольку журналистов, пишущих на корейском языке, не хватало. И тогда решили позвать русскоязычных профессионалов. Трудный был выбор, но чувства корейца пересилили, и я не только сам перешел, но и порекомендовал своих коллег Вячеслава Ли и Брута Кима. С нами еще работал фоторепортер Виктор Ан. Мы встречались с сотнями корейцев, работавших в самых различных отраслях науки и экономики, промышленности и сельского хозяйства, в партийных и советских органах. Многие из них по праву заслужили авторитет и уважение своим добросовестным отношением к труду. Писать о таких людях было и светло, и радостно.
Когда началась перестройка, а потом наступили тяжелые времена увольнений и закрытия корпункта, редакция обошлась со своими ташкентскими собкорами самым бездушным образом. Чтобы оформить пенсию, нам была нужна справка о заработной плате. Под предлогом того, что архивы утеряны, бывший тогда редактор Михаил Пак отмахнулся от нас. А те ветераны редакции, с которыми мы работали, проглотили этот жест пренебрежения вместе с нами. Тем самым, еще раз подтвердив, что кореец за корейца редко когда порадеет. Ну да Бог с ними.
Корейская тема навсегда стала главной в нашем творчестве. Впоследствии Вячеслав написал цикл проникновенных стихов о наших соплеменниках, а Брут издал несколько книг и альманахов. Кстати, он и сейчас в строю — вот уже много лет, являясь главным редактором газеты «Коре синмун», делает трудную и нужную работу. И Виктору Ану известность принесли снимки на корейскую тему. Выставки его фотографий были в России Казахстане, Республике Корея и США, Японии и, само собой разумеется, в Узбекистане.
В корпункте также работал Владимир Ли, который до этого был ответственным секретарем в газете «Ангренская правда», но которого я знал еще по университету. Когда пришло время моего ухода из «Ленин кичи», именно ему доверили заведовать корпунктом. Владимир вырос в многодетной семье, всего детей было девятеро. В середине прошлого столетия такие семьи не считались редкостью среди корейцев. Удивительно другое. Родители Владимира после многих переездов с места на место осели, наконец, в колхозе имени Ленина Хазараспского района Хорезмской области. До райцентра, где находилась школа на русском языке, было 8 километров, и дети жили на частной квартире. Сами вели хозяйство, готовили уроки, заботились друг о друге. Старшие подавали пример в учебе, после школы уезжали поступать в вузы, на их место заступали младшие. Старались учиться только на пятерки, не случайно четверо стали золотыми медалистами. Более того, все, девятеро, получили высшее образование. Владимир был вторым ребенком в семье, и когда старший брат рано ушел из жизни, бремя забот над братишками и сестренками легла на его плечи. Пока младшие учились в вузе, регулярно к ним из города Ангрена приходили денежные переводы. А ведь журналистские заработки тогда были не ахти, какие.
Уже выйдя на пенсию, Владимир стал писать автобиографическую повесть, пронизанную светом любви и нежности к родителям, братьям и сестрам. Не случайно опубликованная первая часть сразу привлекла внимание читателей.
Став собкором «Ленин кичи», мне захотелось восстановить корейский язык, который я, худо-бедно, знал в детстве. Но он выветрился из памяти, потому что на стройке, в армии, университете, газете — везде мне приходилось общаться с людьми только по-русски. Я стал заниматься самостоятельно и сумел вернуть кое-какие утраченные позиции.
Несколько лет назад заведующий кафедрой «корлита»* ТГПУ имени Низами профессор Бронислав Ли попросил меня поделиться опытом изучения языка. Естественно, я вспомнил, как с энтузиазмом начинал с алфавита, как разов десять перечитывал вслух книжку «Остров сокровищ», изданную на корейском языке. Как через три года имел дерзость решиться на преподавательскую деятельность на том же «корлите». Как все время напрашивался в переводчики к различным делегациям из КНДР и Республики Корея, чтобы попрактиковаться в устной речи. Как был вдохновенно счастлив, составляя и выпуская словари, разговорники, учебники. А закончил статью такими оптимистическими строками:
«Если вы знаете несколько слов на каком-нибудь языке, то этот язык вам уже не чужой. А если можете поздороваться, спросить о делах, пожелать успехов, то этот язык, уже как старый знакомый, перед которым вы снимаете шляпу при встрече. Если же можете написать письмо, перевести статью и вести синхронный перевод, то с этим языком уже может быть связана ваша работа. Но если вы читаете стихи и все-все понимаете, видите сны и думаете на этом языке, то это, несомненно, ваш родной язык.
Я, кореец, вот уже много лет учусь, чтобы корейский язык стал для меня родным».
Увы, увы. Не тот возраст, не та память, не то упорство. Так что корейский язык для меня, корейца из Узбекистана, наверное, уже никогда не станет таким же родным, как русский. Но ничто не мешает мне признавать родным все, что связано с родиной предков, моими соплеменниками, нашей традицией, культурой и историей. Надеяться на скорое мирное объединение Кореи, верить в ее прекрасное будущее и помогать. Каждой мыслью, словом, делом.
(*«Корлит» — так сокращенно называлось отделение корейского языка и литературы, которое открылось в Ташкентском пединституте им. Низами в 1985 году).
Ташкент 2010 г.
Продолжаю читать Уважаемого Ким Владимира Н.Увлекательно в литературном плане и познавательно в историческом.Особенно интересно,когда встречаются знакомые имена и узнаешь их с другой стороны.Например,Ки Эдик.В институте знала его,как Кигай Эдисона.Училась курсом выше с Лигаем Анатолием.Интересно читать,как «летопись тех лет»,которые тебе хорошо знакомы.Как много замечаний,под которыми я двумя руками бы подписалась!
Спасибо Ким Владимиру за то, что он написал биографию не только своей семьи, но и других людей. По крупицам собираем историю своей семьи. Юшков Лева — мой дядя, старший из 4-х детей (у него сестра и 2 брата), которым удалось бежать из КНДР при помощи Советского посольства. Хотелось бы связаться с автором, чтобы исправить неточности.