Ким Соволь – самый народный и национальный из корейских поэтов нового времени. Стихи поэта, а также песни на его слова читают и поют на Севере и на Юге этой все еще разделенной страны.
Недолгую и трудную жизнь прожил Соволь (псевдоним, настоящее имя – Джонсик). Родилсяв 1902 году, а в 1934 покончил с собой. Недолгой была и «болдинская осень» поэта, продлившаяся всего несколько лет (1922-1925)… Литературное наследие Соволя невелико: несколько рассказов, эссе, переводы из произведений китайской, японской и западноевропейской классики… Он – лирик по своей сути. Соволь создал около трехсот стихотворений, и им было суждено войти в сокровищницу духовной культуры Кореи.
Соволь пришел в литературу в начале двадцатых годов прошлого столетия и сразу же привлек внимание критики. Уже первые его поэтические опыты – «Весна странника», «Тоска» (1920), «Сбор трав» (1921), «Златая трава занди», «Цветы багульника» (1922) вызвали восхищение у читателей.
«О, какое изумительное мастерство, какая прекрасная мелодия, какое глубокое переживание чувств в этих стихах! – говорилось в журнальном «Обозрении литературного года 1922», написанном известным писателем тех лет Пак Зонхва. – Появился наконец Соволь в нашем бесцветном поэтическом мире! Нашей радости нет предела».
У автора «Обозрения» было «единственное пожелание»: «Поэт, обладающий такой силой наблюдений и изобразительным мастерством, не может оставаться лишь лириком, он должен писать стихи, наполненные взрывной энергией».
Восхищение поэтическим словом Соволя, его чуткостью ко всем печалям мира, с одной стороны, и «одно пожелание» эпизации лирики… с другой – эти замечания первой рецензии на стихотворения Соволя присущи и последующей критике. Приведу два контрастных мнения из современной корейской критики о характере поэтического творчества Соволя.
О Сеён <поэт, его сборник выходил на русском>: «Когда мы говорим, что Соволь – наш национальный поэт, это означает, что его поэзия держится на фундаментальных ценностях, т.е. на изначальном образе корейской культуры <…> В поэзии Соволя мы находим то сокровенное, что трудно понять или ощутить кожей, если ты не кореец, видим то, что исходит из безотчетно-корейского национального сознания <…> В этом, вероятно, причина популярности Соволя» (2000 год).
Ким Ситхэ: «Есть критики, которые наделяют Соволя пышными эпитетами, вроде «поэт, верный традиции» или «корейский национальный поэт». Но вопрос в том, в какой степени он овладел последовательным историческим сознанием для того, чтобы понять сущность своей эпохи <…>. Не исключено, что дело кончится тем, что Соволь будет служить примером «хромоногой литературы», изображающей жизнь, стоя на одной ноге» (1995 год).
…В двадцатых годах, когда началась его творческая деятельность, в Корее развернулось движение за новую литературу. Но домашнее обучение Соволя началось не с европейских книг, а с сочинений китайской и национальной классики: его дед был последовательным конфуцианцем. В гостиной своего большого дома он устроил для любимого внука «уголок уединенного чтения» («Доксо дан»), приглашал учителей, чтобы дать классическое образование молодому Соволю.
Но в 1909 году, когда открылась современная школа в деревне, Соволь, как и другие его сверстники, отрезал косичку и стал читать новые книги. Однако восточная классика сопровождала его всю жизнь, он переводил Ли Бо, Ду Фу, Тао Юаньмина.
Ким Соволь оформился как поэт чрезвычайно быстро, а жизнь его оборвалась слишком рано. Граница, разделяющая ранний период творчества от зрелого, весьма условна. В 1920 году в февральском номере журнала «Чандзо» («Творчество») появились пять его ранних стихотворений. Свои стихи он писал под псевдонимом «Соволь» («Простая луна»). С ним и вошел в историю корейской литературы.
Писательский псевдоним – это самоопределение собственного творческого облика, знак, выражающий эстетический вкус и стиль художника. «Соволь» состоит из двух иероглифов: «Со» — многозначное слово, означающее простоту, безыскусность, скромность. «Воль» — луна. Своим псевдонимом Соволь хотел подчеркнуть, что в искусстве он ценит больше всего естественность, красоту первозданную, без отделки. Именно естественная простота, полная непосредственность определяют путь истинного художника. Символом такой простоты и нравственной чистоты была для него луна, и она стала эмблемой его творчества.
…У корейцев совсем иное отношение к луне, с нее снят покров черной магии, демонизма, она – воплощение доброты. Она покровительница землепашцев и рыбаков, приносит богатый урожай и обильный улов. Луна – друг простолюдина. Известный средневековый корейский поэт Юн Сондо называет ее среди своих пяти братьев:
Мне друзья – бамбук зеленый,
Речка, камень и сосна.
А когда луна восходит,
Счастлив я тогда вдвойне.
И поверьте, мне не надо
Больше никаких друзей.
(Песнь о пяти братьях)
Восприятие луны, восхищение ею у Соволя те же, что и у средневекового корейского поэта. В силу такой традиции, луна Соволя – не бездушная стихия, которой устрашают мифологические сюжеты иных народов. Его отношение к луне трогательно по своей искренности. Ей посвящены многие его стихи. Поэт говорит также о своей родственной близости к светилу ночи:
Госпожа моя, мы одна семья.
Вместе мы – любви единое кольцо,
Вы в небесах, но мне Вас ближе нет.
Госпожа Луна у Соволя не обитает в нефритовом дворце в окружении фей. Она «над крышей колодца», «свежая, будто сейчас умылась колодезной водой». Луну окружают кольцом любви «малые звезды» — метафора землян… Луна – «госпожа моя, мой необманчивый свет». Старинное предание повествует: три девицы, спасаясь от тигра, взобрались на дерево. В это время с неба спустились веревки, и они поднялись на небо и стали солнцем, луной и звездами. Для корейцев небесные светила имеют земное происхождение, они родственники землян…
У Соволя луна – живое существо, чутко реагирующее на чужое горе, но у нее и своя печаль… Солнце и Луна не противопоставлены в стихах Соволя, они не борются, но, дополняя друг друга, образуют гармонию единого…
Луна и горы – излюбленные темы в лирике Соволя. Они и являются наиболее частотными словами в словаре языка Соволя. Гора для корейцев как воздух. Гора – знак родины. Оказавшись на чужбине, в равнинном краю, они вздыхают: без гор дуще тревожно… В Корее нет горизонта, нет ландшафта без гор. Солнце восходит из-за восточных гор и заходит за западные. В горах рождается человек и умирает среди гор. «Гора – это я», — сказал один из современных корейских поэтов, желая подчеркнуть свою слитность с родной природой…
Корейские горы в поэзии Соволя не только объект любования, для него природа – категория нравственная. И это тоже от вековой традиции… Корейцы считают, что исторические судьбы страны отражаются на облике родных гор. «Гора – это не только естественное лицо природы Кореи, она – лицо ее культуры, лицо ее истории» (из кн. «Горы в жизни корейцев», 1994, на кор.яз.).
…Для Соволя природа прежде всего духовная субстанция. Его мало интересуют виды природы… для него важно взаимоотношение человека и природы. Он не живописует красоту природа, а осмысливает ее, коротая ночь в полном одиночестве. Когда писатели Кореи, познакомившись с описанием природы у Тургенева, стали осваивать изобразительную технику русского писателя, его «объективный» метод, Соволь оставался самим собою. Не чураясь нового поветрия в литературе, он был однако уверен в непреходящей ценности художественного наследия восточной классики и ей был верен. Соволя мало интересуют различные сферы зрительного мира, он стремится передать «настроение» природы.
<…> В уже упомянутом словаре языка Соволя отсутствуют эпитеты «прекрасный» применительно к цветам или «величественный» — к горам. Лишь однажды в стихотворении «Радость и горе» он пользуется эпитетом «милый»: «Когда увядает милый цветок…» Внешний вид цветка мало привлекает внимание поэта, его интересует внутреннее «самочувствие» цветка.
В 1925 году в эссе «Дух поэзии» Соволь писал: «Когда город, стремясь к славе и могуществу, гордится своим блеском и грохотом, вроде как достижением цивилизации, там, в глухих горах, в тени рощи, одинокое насекомое, объятое какой-то печалью, безутешно плачет, господа, вы знаете об этом? Разве плач насекомого ничего не говорит нашему сердцу, разве стон стебля тростника, гнущегося под студеным ветром и вянущего на бесплодной земле, не трогает нашу душу? Не этот ли тростник наш попутчик в этой изменчивой быстротечной жизни?» <…> Соволь осуждает современное ему потребительское общество, поскольку оно разрывает вековую связь человека и природы. Для него «возврат в Азию» был не консервативным упрямством, а желанием познать мудрость древних, желанием возродить доверие природы к человеку, оградить культуру от разрушения.
Обращение Соволя к минё, к народно-песенной традиции, имело ту же цель – найти творческую опору в вечно меняющемся мире. В глубь веков уходит своими корнями минё, относящееся к песенно-лирическому жанру корейского фольклора…
В двадцатых годах развернулась большая работа по собиранию, систематизации и изучению материалов, касающихся корейского этноса и его культуры. В течение 1924-29 гг. «Ежедневная газета» из номера в номер публиковала более 2300 народных песен, собранных писателем Ким Соун. В 1924 году он издал отдельной книгой «Собрание минё – народных песен». Она переиздавалась в Токио на японском языке в 1933 году. Кстати, в 1922 году в новогоднем номере журнала «Белый прилив» («Бэктё») была напечатана подборка русских народных песен.
В эти годы развернулась активная деятельность писателей, объединившихся вокруг школы «народной поэзии» («минё-пха»), к которой примкнул и Соволь. Стремление писателей жить и петь в согласии с «нашим национальным духом» отражало настроение времени. Лирика Соволя принадлежит народно-песенной традиции минё, поэт тяготеет к ее строфике и метрике даже после того, как под влиянием современного стихосложения обратился к более раскованной интонации.
Существенными были для Соволя вечерние беседы и рассказы его тетки Кэ Хиён, прививавшей одаренному мальчику любовь к преданиям старины, народным песням, повестям средневековой литературы. Как вспоминает Кэ Хиён, Джонсик отличался удивительной памятью и знал наизусть все, что она рассказывала ему. Сюжеты и герои этих рассказов, прочно запечатленные в детской памяти Соволя, легли затем в основу многих его стихотворений в стиле минё. Популярное в народе стихотворение «Птица Чоптон» навеяно рассказом тети Кэ из местного предания о бедной деревенской девушке, загубленной злой мачехой и превращенной в ночную птицу Чоптон.
А братьев у нее мал мала меньше – девять,
Умерла да и вспомнила, братцев вспомнила,
И в полночный час, когда вся округа спит,
С холма на холм перелетая, скорбит она.
Девушка умерла, не выполнив свой долг заботиться о младших, и после смерти ее душа не находит покоя, без без приюта остались девять ее братьев.
<…> Большое место в поэтическом наследии Соволя занимает любовная лирика. Поэзия личного чувства всегда автобиографична… Но кто же та, в которую поэт влюблен? О прототипах любовной лирики Соволя спорили и спорят сейчас.
Ким Чжонхо – автор книги «Подлинная биография Соволя» (1967) – пишет, что Соволь любил девушку по имени Осун, дочь рыбака, они учились вместе. Осун стала прототипом некоторых лирических стихотворений поэта. Более категорично высказывание любимой тети поэта Кэ Хиён: у Соволя никогда не было любовных связей с женщинами, он не писал и не получал никаких любовных писем, и из этого следует, что искать прототипов любовной лирики – напрасный труд.
Мы уже говорили, что дед Соволя был конфуцианцем и требовал соблюдения старых житейских правил. Когда Соволю исполнилось 14 лет, дед женил его, невеста была старше на три года. В 1923 году Соволю 21 год, он едет в Токио, поступает в коммерческий институт по настоянию тестя, который оплатил его поездку. Но разразилось великое землетрясение в Токио, и Соволь вернулся на родину. Некоторое время он жил в Сеуле среди богемной литературной молодежи, затем уехал домой.
В отличие от своих сверстников, которые бросали своих неграмотных жен после заграничной учебы, уходили из родительского дома, Соволь был верен домашнему очагу. Но женитьба по чужой воле оставила в его душе горький след.
Женщины, которые окружали Соволя с детства, были несчастливы. Их было немало. Несчастной была его мать с душевно больным мужем. Несчастной была и тетя Кэ Хиён. Ее выдали замуж в 16 лет, жених был на 7 лет моложе, а когда вырос – получил образование в Токио, ушел от нее, порвал связи с родительским домом, жил с другой по любви. Возможно, это было протестом против феодального домостроя. Однако Соволю такой поступок показался слишком жестоким. Его душа чутко реагировала на чужое горе. Соволь принял свою жену как судьбу, предназначенную свыше, и по-своему жалел ее.
Но лирик только тогда лирик, когда в кого-то влюблен; если нет подлинной любви, ее можно придумать. Возможно, не было на самом деле реальных прототипов и конкретных «случаев», вдохновлявших Соволя непосредственно. Он придумывал свою любовь и влюблялся в свою выдумку. Любовные встречи и расставания происходят во сне. Жить воображением, во снах привычнее для него, чем жить в реальности. Как показывает словарь языка Соволя, образ ночи возникает 117 раз в 75 стихотворениях, а образ сна – 61 раз в 48 стихотворениях. В мире снов он наконец свободен, может жить не по правилам дедов, а подчиняясь сердцу. Именно во сне ему является возлюбленная:
Пусть мне снятся сны мои,
Каждый сон – встречу сулит.
Вдруг как снег на голову
Мне ты явишься во сне?
<…> В любовной лирике Соволя нет описания внешнего облика возлюбленных, в ней вовсе отсутствуют «женские» эпитеты, вроде «красивая», «очаровательная» и т.д. Он не рисует лицо, платье, украшения, нет ни пудры, ни румян. Поэту важен внутренний мир героинь, запечатленный одним-двумя штрихами: «девушка с сумерками в глазах».
В корейской литературе даже XIX столетия воспевание любви между мужчиной и женщиной не было желанной темой. Она не согласовывалась с конфуцианской добродетелью… В мире сновидений Соволь пренебрег всеми условностями и жил по сердцу.
«Цветами багульника» назвал Соволь один из своих поэтических шедевров. Стихотворение как будто повторяет традиционную тему лирической поэзии – историю безответной любви…
Казалось бы, ничего необычного. Но на самом деле произошло нечто необычное для корейской поэзии рубежа XIX-XX вв.: она любит другого и уходит от него, а не наоборот. Мужчина всегда был господином, хозяином положения. Извечная тема корейской средневековой лирики – тема верной невесты, ждущей возвращения суженого. Соволь же переставил фигуры, поменял их ролями. Она уходит от него, ибо он не мил ей. Более того, мужчина, потерявший свое «лицо» ни словом не упрекает «неверную», а напротив — собирает цветы, чтобы устелить ей путь.
<…> Не все просто в этом стихотворении. На самом деле – кто от кого уходит? Кто главное действующее лицо? Северокорейский критик Ом Хосок считает, что в центре стихотворения «печальный образ женщины, которую бросил муж: то ли он ее не любил, то ли из-за каких-то сложных обстоятельств». В сборник стихов Соволя, изданный в Сеуле в серии «Шедевры мировой поэзии» (1991), включена цветная иллюстрация к «Цветам багульника»: молодая женщина собирает в корзину цветы для человека, который уходит от нее. Такое прочтение текста, конечно, более традиционно и потому естественно для читателя. Женщина не могла быть приравнена к мужчине, хотя бы потому, что они принадлежат к разным мировым началам <инь и ян>.
Разночтению текста стихотворения способствовало и то обстоятельство, что в корейском языке глагольное окончание не имеет родового различия, а слово «-ним» после имени собственного означает равно и господину, и госпожу, без различия пола. …
Впрочем, существует мнение, что для лирического героя совсем не обязательно «он» или «она». «Сам по себе такой герой не принадлежит ни к мужскому, ни к женскому полу. Показательно, что романсы и песни на стихи, где изложение идет от лица мужчины, с успехом поют женщины, и чаще всего без всякой замены соответствующих слов, — и, как правило, нас такая подстановка не коробит, не кажется противоестественной, даже если прототипность переживания сама напрашивается» (Сквозников В.Д. Лирика. В кн. «Теория литературы: роды и жанры литературы». М., 1964).
Так примерно воспринимались «Цветы багульника» и корейскими читателями: им не столь важно, кто кого разлюбил, существеннее констатировать, что «высокое нравственное поведение, выдержка и самообладание» даже в минуты расставания по причине неразделенной любви является национальной чертой корейцев – женщин и мужчин.
Конечно, для современного общества, где разводы стали так часты, ничего необычного нет, если она уходит от него… Но если иметь в виду тот факт, что стихотворение было написано в начале ХХ века в полуфеодальной стране, то принципиально важно определить, к какому полу принадлежит главный персонаж…
…Произошло событие, ранее невиданное: женщина хочет жить и любить по сердцу и уходит от человека, которого разлюбила. Ситуация незаурядная для Кореи того времени… но стала лишь предлогом для последующих грандиозных событий: мужчина, покинутый любимой женщиной, без упрека, без мести покорно провожает ее. Такого еще не было в корейской литературе до Соволя…
Поведение героя, собирающего цветы багульника, чтобы устелить путь уходящей от него женщины, было настолько необычным, что критики негодовали: она не стоит цветов, она ответила черной неблагодарностью на его любовь. Они не верили в искренность душевного порыва героя, считая цветы хитроумной уловкой. Под маской мнимого спокойствия он готовит страшную месть, считает О Сеён. Все его действия продиктованы корыстным расчетом, по мнению критика.
Действительно, хотя внешне ситуация выглядит гармоничной, это хрупкое равновесие вот-вот будет нарушено:
В час разлуки я
Умру, но слезой не затуманю ваш путь.
Какой смысл вкладывает поэт в это двустишие? Взрыв ненависти и злобы из-за ее «неблагодарности» и ухода? Если представить «среднеарифметический» образ человека, то вполне возможно, что горечь мужчины, покинутого любимой, может перерасти в злобу и даже в приступ мести. Но этого не происходит. Вся тональность произведения говорит о том, что эта женщина достойна такого сильного переживания мужчины. Соволь сообщает своим образам более широкий контекст, освобождая их от опасности буквалистского прочтения. Предполагают, что поэт посвятил (без подписи) стихотворение своей тете, которую бросил муж.
Из уважения и любви к женщине родилась эта последняя строка: «Умру, но слезой не затуманю ваш путь». В ней выражено все богатство и многообразие переживания поэта. Это момент душевного просветления лирического героя… Человек поборол свою слабость и поднялся над своей средой и окружением. Заключительная строчка полностью снимает возможность узкого понимания поведения героя, будто он готовит вероломство из жажды мести. Лексика стиха, его обращение к женщине подчеркнуто уважительны…
Существует традиция рассматривать творчество Соволя как «песни печального поэта»: его лирика сосредоточена исключительно на его индивидуальных переживаниях, и ветер истории не стучит в его двери. Эти черты поэзии Соволя некоторые исследователи связывают с «женственностью» его натуры, обусловленной отсутствием мужского начала в семье – отец страдал психозом и не оказывал какого-либо влияния на развитие сына. Соволь рос в женском окружении, и это сыграло решающую роль в формировании его характера и накладывало отпечаток на его творчество, лишенное, как считают, активного начала.
Действительно, Соволь – сама рефлексия, заметна его склонность анализировать свои переживания вместо прямого действия. Достаточно вспомнить его четверостишие:
Что ни ночь, что ни ночь
Строю – рушу
Твердыню длиною
В десять тысяч ри!
…Его мировосприятие близко к философии Лао-Цзы, который утверждал, что сущность вещей женственна… Поэту близко и даосское презрение к внешним проявлениям славы и силы, к ложной значительности. Утверждая гармонию и равновесие в изменчивой и недолговечной жизни, Соволь также возвеличивает красоту мягкой женственности в противоположность грубой мужской силе. В своих стихах он не создавал образ героя-воина…
…В творчестве Соволя последних лет жизни заметно усилилось трагическое восприятие мира… Сама жизнь стала для него сплошным страданием. Писатель Ким Ок вспоминал: «Вернувшись в родной Намсан, он вскоре затосковал, его тяготило однообразие деревенской жизни. Он зачастил в город и стал пить. У него были друзья среди торговцев и крестьян, он их любил. Пил он беспробудно, но никто не заглянул к нему в душу».
Меняется тональность его грустной песни. В ней доминирует мрачная нота разочарования, ощущение жизни прежде всего как прощания, а не встречи:
Сон? Души – странницы. Страна моих слез.
Плачь, моя любовь, по опавшим цветам, плачь.
В неотправленном письме, найденном после смерти поэта, сказано: «Надежда? – это похоже на чучело на меже рисовых полей в сумеречную лунную ночь»…
Он уже не намечает себе жизненной программы, потому что понял всю тщетность попыток ее осуществления. Желая как-нибудь поддержать семью материально, он открывает филиал газеты «Тонъа ильбо», но терпит крах. Горное дело, которым занимался дед в конце жизни, также пришло к банкротству. Обострилась и психическая болезнь отца. Соволь привык пропускать всё через свою душу, а это отравляет жизнь ядом скептицизма. Усиливается трагическое ощущение бесцельности существования. Поэт все более уходит от людей, умирает в полной нищете и одиночестве.
Пессимизм Соволя, вероятно, надо рассматривать не только в национальном, но и в мировом литературном контексте…
В начале ХХ века «Страдания юного Вертера» стало одним из самых любимых чтений в Японии и Корее. Японская литературная статистика сообщает, что за 86 лет (1891-1977) в Японии вышло около 30 разных переводов «Вертера». Неоднократно переводился гётевский роман и на корейский язык. В 1925 году в серии «Шедевры мировой литературы» вышла «Скорбь юного Вертера». Примечательно, что еще в 1920 году критик Пак Далсон замечал, что «среди молодых корейцев встречается немало таких, которые носят в душе Ницше и Гёте».
Писатель Ким Ок, читавший гётевский роман в японском переводе, вспоминает: «В то время (нач.20-х) мы встречались почти каждый день и обменивались мнениями о поэзии Запада и Востока. Эти беседы стали чуть ли не ежедневными занятиями». Вертер, утративший доверие к действительности, несомненно, был близок умонастроению корейского поэта…
Начало и развитие литературы мировой скорби невозможно замкнуть в тесные рамки одного столетия или национальных границ…
…В начале ХХ в. литература мировой скорби получила довольно широкое распространение в Корее… «Как много Гамлетов среди корейцев! – пишет центральная корейская газета «Тонъа ильбо» (1831). – Конечно, было бы неверно отождествлять их с Гамлетом, но нельзя не заметить, что в душе каждого из нас живет Гамлет. Он живой и сегодня, он всегда с нами. Думается, именно в этом причина того, что корейцы зачитываются трагедией Шекспира».
…Разочарование жизнью расширяется до всеобщего пессимизма. Надежда умирает, будущее закрыто.
И вчера до утра
Во дворе корчмы
«Кар-кар» да «кар-кар» — ворон рыдал-горевал.
А чуть свет
Вновь шагать мне,
А куда, зачем?
На вершину ли взойти
Иль обойти?
Не зовет никто, ничто не зовет.
Краткая хронология жизни Ким Соволя
1902 год, 7 сентября – Ким Соволь родился в селе Ванъиндон, волость Кусон, уезд Кусон, провинция Северный Пхеньян, в доме матери. Через 100 дней после рождения, по местной традиции, Соволь с матерью вернулся в дом отца и получил постоянную прописку: село Намсодон, волость Кваксан, уезд Чонзу, провинция Северный Пхеньян.
В северокорейской, частично и в южнокорейской, а также в российской печати дата рождения поэта обозначалась 1903 годом. В работах северокорейских исследователей последних лет пересматривается прежняя ошибочная дата и указывается 1902 год.
Дед поэта, Ким Санзу, был крупным помещиком, занимался также горным делом. Его кирпичный дом состоял из 14 комнат, а перед домом стояли высокие ворота. Семейное предание гласит, что во время русско-японской войны русские офицеры могли въехать в дом даже верхом.
1904 год, лето. Отец поэта Ким Сондо подвергся нападению японских железнодорожных рабочих и на всю жизнь остался калекой с психическим недугом. Воспитанием Соволя занимался дед – ортодоксальный конфуцианец, знаток китайской классики. Важное значение для формирования будущего поэта имели рассказы и беседы образованной тетки Кэ Хиён о легендах и преданиях родной старины, о повестях средневековой корейской литературы.
1907 – дед устроил в гостиной «уголок уединенного чтения» для Соволя и пригласил учителя китайской словесности.
1909 год, апрель – Соволь поступил в частную начальную школу современного типа в Намсане. В школе его прозвали вундеркиндом.
1915 год, конец марта – Соволь окончил школу в Намсане. 1 апреля поступил в гимназию Осанн. Соволь находился под влиянием национально-освободительных идей Чо Мансика, директора школы. В гимназии преподавал и поэт Ким Ок – проводник французского символизма в корейскую литературу. Он стал литературным наставником молодого Соволя.
1916 год, март – Соволь женился по выбору и настоянию деда. Жена Хон Силдан была старше на три года.
1918 год – Соволь занял призовое место на соревновании «чусан» — соревновании на счетах (по пятеричной системе). Соволь обладал большими способностями к математике.
1919 год, март. – После общенациональной антияпонской демонстрации Первого марта гимназия Осанн была закрыта колониальной властью. Соволь в числе учащихся последнего курса досрочно получил диплом об окончании гимназии. Вернувшись в родное село, Соволь усиленно занимается китайской поэзией Танской эпохи, а также западноевропейской литературой.
1920 год, февраль. – В журнале «Чандзо» («Творчество») за номером 5 были напечатаны первые стихотворения Соволя, сразу обратившие на себя внимание критики: «Весна странника», «Капля ночного дождя», «Тоска», «Плач после полудня», «Весенние холмы».
Конец февраля – Соволь вступил в Ассоциацию корейской поэзии. Членами Ассоциации были Ли Квансу, Чу Ёхван, Ким Ок.
1922 год, апрель – Соволь зачислен в колледж Бэзэ в Сеуле. Среди студентов были будущие знаменитые писатели На Дохян, Пак Пхалъян.
1923 год, январь – в журнале «Кэбэк» за номером 31 напечатана статья Пак Зонхва «Воспоминание о литературном мире минувшего года» с восторженной оценкой стихов Соволя.
Апрель – поездка в Японию для учебы. Соволь поступил в Токийский коммерческий институт.
Октябрь – после сокрушительного землетрясения поэт вернулся на родину, четыре месяца провел в Сеуле, общался со столичным литературным миром.
1924 год, январь – в центральной газете «Тонъа ильбо» от 1 января напеатана обзорная статья Ким Ока «Год поэзии»; творчество Соволя рассматривается как выдающееся явление в современной корейской литературе, сообщается о готовящемся к изданию сборнике стихотворений поэта. Соволь вступил в литературное объединение «Рёндэ» («Стоянка духа»).
1925 год, апрель. – В журнале «Кэбэк» за номером 58 напечатана статья Ким Кизина «Поэт нашего времени» с критической оценкой поэзии Соволя с позиции пролетарского реализма.
Май – в журнале «Кэбэк» за номером 59 напечатана статья Соволя «Дух поэзии», в которой он защищает свой творческий принцип от непонимания критиков.
26 декабря – выход сборника стихотворений «Цветы багульника» в сеульском издательстве «Мэмунса». Это было первое и единственное прижизненное издание сборника стихотворений Соволя. Издание было осуществлено при содействии Ким Ока. Изначальное название предполагалось «Золотая трава занди».
1926 год, 2 января – в центральной газете «Чосон ильбо» напечатана статья Ли Квансу «Современное состояние и перспективы корейской литературы». Ким Соволь назван в числе пяти писателей, внесших существенный вклад в развитие корейской литературы.
28 июля – Ким Соволь назначен заведующим Кусанским отделением газеты «Тонъа ильбо». Отделение просуществовало чуть дольше шести месяцев и прекратило работу 14 марта 1927 года.
1929 год, февраль – Соволь вступил в Общество корейского песенного творчества. Среди членов Общества – Ли Квансу, Ким Ок, Пак Ёнхи.
1932-1933 – за эти два года Соволь не опубликовал ни одного стихотворения.
1934, август – ноябрь. В журнале «Три тысячи ри» («Самчонри») напечатаны 18 стихотворений Соволя, среди них немало перепечаток из ранее опубликованных. Главный редактор журнала Ким Донхва предоставил Соволю страницы своего издания из сочувствия к его бедственному положению.
Середина сентября – Соволь посещает родную деревню и могилы своих предков. 21 сентября направляет письмо Ким Оку. В письме есть такая фраза: «Жизнь и смерть подобны плывущим облакам». Это было предсмертное письмо, полное отчаяния.
24 декабря на рассвете Соволь покончил с собой, приняв яд. Похоронен на родине, на склоне горы Намсан.
Могила Ким Соволя
Комментирование закрыто.