Люди и судьбы. Записки русского эмигранта в Корее

К. С. Чиркин (Пригород Сан-Франциско)

«Все для меня полно значенья,
И отголоски давних дней
Держу, как ценные каменья
В ладонях памяти моей.
Как дорога мне горстка эта —
Минувшего нетленный след,
Источник несказанный света,
Душа невозвратимых лет».

Е.В[1]

Отец мой Сергей Виссарионович Чиркин родился в Санкт-Петербурге между 1875 и 1880 гг.[2] и скончался в Сеуле в 1943 г. Чтобы дать читателю представление о том, каким образом эти столь отдаленные друг от друга города оказались взаимосвязанными в судьбе моего отца, привожу некоторые сведения из его послужного списка до той поры, как наша семья оказалась в Корее:

1901 г. — по окончании Санкт-Петербургского университета поступил на учебное отделение восточных языков при МИД Российской империи для специализации в арабском языке.

1902 г. — приписан к персидскому отделению МИД.

1903 г. — стажер миссии в Тегеране. Секретарь консульства в Исфагане.

1904 г. — секретарь генерального консульства в Бендер-Бушире.

1905 г. — генеральный консул в Исфагане.

1907-1910 гг. — управляющий генеральным консульством в Бомбее.

1911-1914 гг. — секретарь российского дипломатического представительства в Сеуле, переименованного после русско-японской войны (1904-1905) из миссии в генеральное консульство, с сохранением, однако, прежних штатов и их рангов.

1915 г. — посол в Бухаре.

1916-1920 гг. — дипломатический представитель Российской Империи при региональном правительстве Туркестана в Ташкенте.

Мать моя Наталья Николаевна Чиркина родилась в 1894 г. в Ростове-на-Дону или Новочеркасске. Происходила из известной на Дону семьи казаков Ефремовых. Училась в Смольном институте в Петербурге. Ее отец, Николай Васильевич Ефремов, был управляющим канцелярией туркестанского генерал-губернатора в Ташкенте. В этом городе мама познакомилась с отцом и вышла за него замуж в 1920 г. Мама умерла в 1989 г. в Хейворде (Hayward), Калифорния.

Находясь в Корее, отец писал мемуары и успел рассказать в них о своей дипломатической службе в Персии и Индии. В марте 1943 г. он неожиданно умер во сне, так и не приступив к разделу о Корее. Сохранились дневники, которые отец вел, работая в Корее в 1911-1914 гг. Они могут представлять интерес, но для меня, с моим слабым знанием русского языка, они весьма трудны для чтения, особенно если учесть, что почерк у отца был неразборчив. Поэтому настоящие заметки я пишу, основываясь на собственной памяти и на том, что запомнилось из рассказов родителей.

* * *

Дипломатическая карьера моего отца закончилась в 1920 г., когда близкие друзья сообщили ему, что коммунистическое правительство в России назначило ему замену. Несколько его коллег уже были арестованы новой властью. Вскоре пришли и к отцу. Попросили сообщить код для расшифровки дипломатических посланий. Он отказался, сказав: «Я сам буду их для вас расшифровывать». После этого, не желая искушать судьбу, Чиркины собрали вещи и сели в поезд, направлявшийся к границе с Персией. Отец скрывался в грузовом отделении. Во время остановки на одной из станций мама увидела человека, назначенного на ту должность, которую раньше занимал ее муж, прохаживающимся взад и вперед по платформе в ожидании поезда на Ташкент.

В пункте назначения родители встретились с рекомендованным им заранее проводником и вместе с несколькими другими беженцами направились в сумерках верхом на лошадях к персидской границе. Проходя мимо вершины горы недалеко от границы, они прошли мимо группы мужчин, сидевших у костра, которые, к счастью, их не остановили и не ограбили.

На персидской стороне лежал глубокий снег. Им пришлось спешиться и идти по колено в снегу около полукилометра, не имея для этого подходящей обуви. В дальнейшем у них развился артрит коленей, который они приписывали этому испытанию. Когда они приблизились к какой-то персидской деревне, то заметили вдалеке красные точки. Они росли и через некоторое время превратились в женщин в красных одеяниях, которые намеревались их окружить и отнять их вещи, навьюченные на лошадей. Проводник посоветовал достать монеты и бросить как можно дальше. Так и сделали. Женщины бросились за деньгами, и группе удалось убежать. Впоследствии они узнали, что многие беглецы через персидскую границу подвергались в этом районе ограблению.

Поскольку отец когда-то служил три года в Персии, у него там остались друзья среди британских коллег. Эти люди гостеприимно встретили родителей и помогли им добраться до Бомбея в Индии. В Бомбее британские власти обеспечили им место для проживания и предложили покрыть стоимость проезда до конечного пункта их путешествия. Что это за пункт, поначалу было неясно. Поскольку предпоследним местом работы отца была Корея, он обратился к одному жившему в этой стране немцу, с которым когда-то был в дружеских отношениях. Хотя Россия и Германия находились в состоянии войны, немецкий бизнесмен вскоре телеграфировал: «Для вас имеется работа». Так Сергей и Наталья Чиркины оказались на борту корабля, отправлявшегося из Бомбея в Корею. Их билеты были оплачены британским правительством. Прибыв в Сеул в 1920 г., родители некоторое время проживали в русском консульстве и немедленно покинули его, когда представители коммунистов взяли его в свои руки. Работа, о которой писал немецкий друг, так и не стала реальностью из-за разрушительного землетрясения в Японии в 1923 г.

* * *

В 1930-1940-х годах жизнь русских эмигрантов в Корее текла размеренно, ничем не нарушаемая. Японцы положительно относились к «белым» русским и никак их не беспокоили, предоставив самим себе. Во время второй мировой войны мы получали такие же продовольственные пайки, что и корейцы или японцы, и мама отдавала свою скудную порцию мяса из пайка русской семье, где были маленькие дети.

Русская община в Сеуле была маленькой: около десяти семей и семеро одиноких мужчин. Большинство из них зарабатывали на жизнь, продавая мужскую одежду — либо в магазинах, либо разнося ее по городу и окрестностям.

Татарская община была несколько больше — около двух дюжин семей. Старики говорили по-русски. Татары были преимущественно торговцы: продавали мужскую одежду в магазинах и обеспечивали товаром на условиях консигнации русских, которые в качестве разносчиков ходили из одной деревни в другую. Дети из татарской общины посещали японские школы начальной ступени, а несколько из них — школы средней ступени. Они неплохо владели японским языком и могли читать японские газеты.

С 1924 г. и до своей смерти отец преподавал русский язык в японском университете и обрабатывал иностранную корреспонденцию (по большей части на английском и французском языках) для Туристического бюро при японском правительстве (Japanese Government’s Tourist Bureau). Он также давал частные уроки английского языка японским и корейским школьникам. Часто не ужинал с нами, возвращался поздно вечером, уставал. Для пополнения семейного бюджета мама шила и перешивала платья для иностранок. Позднее она продала свое бриллиантовое кольцо, чтобы поступить в школу парикмахеров в Харбине (Маньчжурия). Оттуда она вернулась со специальным оборудованием и стала делать дамам перманент.

Как-то раз отец пришел домой в возбужденном состоянии: в Туристическом бюро ему удалось перевести письмо из Персии, написанное по-арабски, а ведь прошло много лет с тех пор, когда он в последний раз имел дело с этим языком. Он ответил на это письмо (это был какой-то запрос) и впоследствии регулярно получал периодические издания из Персии. Однажды знакомый татарин пригласил его на свадьбу своей дочери, где мулла читал Коран. В одном месте мулла вдруг по какой-то причине замолчал, и тогда отец шепотом закончил отрывок по-арабски. Стоявшая рядом женщина спросила: «Он мулла?» — «Нет, он русский, бывший дипломат», — ответил хозяин дома.

Родители были единственными в русской общине членами сеульского Иностранного клуба, куда входили дипломатические представители из консульств и бизнесмены из различных зарубежных компаний. Люди из многочисленной общины американских миссионеров приходили в клуб редко — только по особым случаям.

Мы жили в самом центре Сеула на территории православной духовной миссии. Она примыкала к советскому консульству, занимавшему очень большой участок земли на холме. Между двумя этими территориями высилась каменная стена, которую построили представители миссии, чтобы физически отделить свои владения от советской собственности. На церковной территории находились маленькая церковь, дом священника, баня, а также большое двухэтажное здание, которое до 1914 г. занимали монахи. В нем на первом этаже и жила наша семья. Второй этаж занимала семья Белоголовых.

Русской церкви также принадлежал небольшой, полностью окруженный корейскими домами участок земли, расположенный приблизительно в километре от основной территории. Здесь находились четыре или пять небольших домиков, где жили русские.

Мои родители старались поддерживать русские культурные традиции и в рождественские каникулы устраивали в нашей квартире любительские спектакли, на которые приглашали знакомых русских. Помню, как мы, при участии священника, готовили последнюю постановку зимой 1941 г. — сцены из «Мертвых душ». Играли брат Владимир, Нина Белоголовая и я. На Рождество детей приглашали в разные дома, обменивались подарками. Мама замечательно готовила. Это признавали все. Один раз я забыл, куда положил ее поваренную книгу, и она очень переживала.

Мы с моим братом-близнецом Владимиром вплоть до конца 1941 г. учились в американской школе. Из русских детей там учились еще две сестры Белоголовые. Примерно за год до нападения японцев на Пёрл-Харбор их отношения с американцами начали накаляться, и американское правительство посоветовало своим гражданам покинуть Корею. Для этой цели им был предоставлен корабль. Штатные учителя нашей школы уехали, и тогда заинтересованные частные лица предложили свои услуги в качестве учителей, чтобы школа могла продолжить свою работу. Например, жена британского консула миссис Фиппс (Phipps) преподавала английскую литературу, англиканский священник — латинский язык и т.д.

На утро 8 декабря 1941 г. (мы учились тогда в последнем классе) была назначена контрольная работа по английской литературе, но миссис Фиппс так и не пришла. Немного погодя, несколько учеников-татар появились с экстренным выпуском японских газет. Поскольку они умели читать по-японски, они сообщили нам о нападении Японии на Пёрл-Харбор и гибели там боевых американских кораблей. Стало ясно, почему жена британского консула не пришла на контрольную, и что наступил конец американской школе и нашему образованию в Корее.

Желая, чтобы его сыновья продолжили образование, отец договорился с французским временным поверенным, чтобы мы были допущены к вступительным экзаменам во французском консульстве в Сеуле для дальнейшего поступления во Французский университет в Шанхае. Мы благополучно сдали экзамены и летом 1942 г. уехали в Китай, а родители остались в Корее. Отец вскоре умер.

Несколько русских эмигрантов, живших на уже упоминавшемся здесь маленьком участке церковной собственности, позже были арестованы северокорейцами и попали в концлагерь. Многие не выжили. Особенно запомнился Тихонов — маленький, неухоженный старик, изготавливавший и продававший косметические средства. Его продукция никогда бы не была разрешена к продаже, если бы власти узнали, в каких антисанитарных условиях он их изготавливает. Он сам разносил свой товар по городу и при этом играл на аккордеоне, привлекая покупателей. Приходя в церковь, он обычно зажигал свечу перед иконой, оборачивался лицом к присутствовавшим и кланялся в направлении каждого. Мама рассказывала, что в 1950 г., узнав, что она собирается ехать в Америку, он пришел ее навестить, упал перед ней на колени и просил простить его за все неприятности, которые он ей вольно или невольно причинил. Она была поражена его поведением и, повторяя: «Что вы? Что вы?», помогла старику встать на ноги.Церковь была центром, вокруг которого концентрировалась небольшая община русских эмигрантов. Корейцев в ней было мало — не более 50, включая детей. Священником был отец Поликарп (одинокий; потом, когда я уже был в Шанхае, к нему приехала мать из Японии), который прибыл из Японии около 1937 г. в возрасте 35 лет[3]. Наш дьякон был кореец[4]. Отец помнил его еще мальчиком с тех пор, как находился на консульской службе в Корее в 1911­1914 гг. Отец-дьякон довольно хорошо говорил по-русски и мог читать Библию по-старославянски. Он также управлял хором, состоявшим из 5-8 прихожан. Он безвинно пострадал от японских властей в начале войны японцев с американцами[5]. Когда в 1921 г. российское консульство в Сеуле перешло под юрисдикцию советского правительства, брат отца-дьякона, также говоривший по-русски, остался работать в консульстве. Когда началась война, японцы предположили, что братья обмениваются секретной информацией, арестовали отца-дьякона и мучили его. Он рассказывал отцу, что японцы заливали воду ему в горло, и т.д. Когда его в конце концов освободили (он был абсолютно невиновен), он пришел навестить отца. Он выглядел очень плохо. Его руки тряслись, и ему было трудно играть на фортепиано. Я слышал, что отец-дьякон погиб от рук северокорейцев, когда они захватили Сеул[6].

Солдаты коммунистической северокорейской армии не пощадили и мертвых «белых» русских. Во время оккупации Сеула в 1950 г. они совершили акты вандализма на их могилах на иностранном кладбище в районе Янхваджин, выделив среди прочих погребений по православным крестам. На русских надгробиях там и поныне видны следы пуль[7].

Во время войны 1950-1953 гг. погиб и мамин знакомый Кирилл Ко, почтенный православный кореец с русским образованием, которого сами русские называли «русским барином». Женой его была очаровательная кореянка Клавдия. Кирилл Ко был заместителем министра иностранных дел в первом корейском правительстве. Его жене и дочерям удалось эмигрировать в Америку. Мама общалась с ними, но к настоящему времени они уже умерли.

Среди тех, кому удалось покинуть Корею до вторжения северокорейцев и уехать в Калифорнию, была семья Барановых — отец и трое сыновей. В Сеуле они так же, как и татары, держали магазин мужской одежды. Впоследствии одному из сыновей Барановых Евгению принадлежал популярный бакалейный магазин в Сан-Франциско, где он продавал русскую еду, которую готовила его жена.

* * *

Летом 1945 г., на завершающей стадии войны, моя мать, Николай Тюлькин, о.Поликарп и Астрид Педерсен (мать — японка, отец — норвежец) были арестованы японскими жандармами. Причиной для ареста матери стала ее игра в бридж с французским временным поверенным. Спустя несколько дней этот французский дипломат играл в карты в советском консульстве. Основываясь на этом факте, японцы предположили, что Наталья Чиркина, «белая» русская, обменивалась секретной информацией с Советами через посредство этого француза.

Задержанных поместили в одной камере — мужчин и женщин вместе. В полдень их отпускали на обед домой в сопровождении охранника. Маму допрашивали японский офицер и переводчик, который переводил на английский, и она отвечала по-английски. Во время допроса офицер хлопал ей по плечу стеком и часто перебивал ее ответы восклицаниями «У со» — «Ты врешь!». Она не уклонялась от ответов и смотрела ему прямо в глаза. Ей было нечего терять: ее муж умер, оба сына находились в Шанхае, и она не боялась говорить то, что думала. Она заявила допрашивавшим, что не может продолжать отвечать на их вопросы, пока из соседней комнаты раздаются крики избиваемых. Допрос перенесли в другое помещение. Чаще всего требовали рассказать о том, как они с отцом бежали из России через персидскую границу.

В конце концов, мама и другие задержанные были освобождены. Им сказали, что война закончилась и что Советская армия входит в Северную Корею. Вскоре в Сеул вошла американская армия. Несколько старых американских друзей, которые теперь служили в американской военной администрации, помогли маме устроиться на работу в американский Красный крест. Через несколько месяцев она получила место в американской военной администрации, где работала до своего отъезда в Калифорнию в 1950 г.

* * *

Нам с братом не довелось учиться во Французском университете в Шанхае. Обстоятельства сложились так, что нам пришлось учиться (по-русски) по вечерам на курсах в шанхайском Техническом центре (его диплом признавался французскими властями). Преподавали там русские инженеры, которые добровольно жертвовали своим временем, чтобы дать возможность эмигрантской молодежи получить техническое образование. Курсов мы не закончили и вернулись в декабре 1947 г. в Сеул. Южная Корея тогда находилась под управлением американской военной администрации, и нормального пароходного сообщения между ней и Китаем не было. Ходили лишь грузовые суда, которые иногда брали пассажиров, если у тех было разрешение офицера связи из американского консульства в Шанхае. Так как мама жила в Корее в американской зоне, мы получили разрешение без препятствий. Нас зарегистрировали на пароходе как членов рабочей команды и шутя сказали, что если путешествие продлится более месяца, то мы за работу получим по одному доллару. В то время в обмен на эти деньги давали миллион китайской валюты. Так что мы засмеялись и ответили: «Будем миллионерами». Нам выделили каюту, предназначенную для больных, и мы бесплатно провели в ней три дня. Хотя мы были «члены рабочей команды», столовались с офицерами. Офицером связи в Шанхае, который для нас все это организовал, был капитан Паркер. Он впоследствии женился на кузине В. Янковского, которую все звали Малина. Капитан Паркер написал письмо военным властям в Корее, чтобы нам оказали содействие и доставили из порта Чемульпхо, куда прибывал наш пароход, в Сеул. В Чемульпхо мы показали это письмо солдату, который, увидев подпись «Capt. Parker», воспринял его как приказ (а может быть, хотел воспользоваться случаем и съездить в столицу). Он усадил нас в открытый военный автомобиль. В дороге мы продрогли до костей. Был декабрь, а одеты мы были «по- шанхайски». Наша переписка с мамой из Шанхая в Сеул и обратно была сложной, посредством американской военной почты. Она знала, что мы собирались вернуться, но не знала когда. Увидев нас, мама была ошеломлена! Мы, конечно, за пять лет разлуки с ней изменились.

В Сеуле мы с братом некоторое время работали в американской военной администрации. Затем уехали в США, где в августе 1948 г. я поступил в Калифорнийский университет в Беркли, окончил его в 1951 г. с дипломом инженера-электрика и поступил на работу в местную электрическую компанию, где проработал всю жизнь. Вышел в отставку в 1986 г. Связей с теми, с кем когда-то был знаком в Корее, не поддерживал.

[*] О. Поликарп (Приймак, 1912-1989) прибыл в Сеул в 1936 г. в возрасте 24 лет. — Прим. публ.

[1]  Стихи принадлежат перу Елены Владимировны Мартыновой, тети автора настоящих записок

[2] Теперь, в связи с обнаружением могилы С.В. Чиркина, год рождения его доподлинно известен – 1875 г.

[3] О. Поликарп (Приймак, 1912–1989) прибыл в Сеул в 1936 г. в возрасте 24 лет. — Прим. публ.

[4] Корейское имя Ким Ыйхан, христианское — Алексей. Годы жизни 1895–1950? — Прим. публ.

[5] На самом деле Ким Ыйхан и его старший брат Ким Донхан были арестованы в 1938 г. в период обострения советско-японских отношений во время боев на Халхин-голе и оз. Хасан (1938–1939) и «делом Зорге», вызвавшим взрыв антирусских настроений в Японии. — Прим. публ.

[6] О. Алексей Ким без вести пропал после своего ареста северокорейскими солдатами в июле 1950 г. Подробно о нем см. Симбирцева Т.М. Из истории христианства в Корее: к 100-летию православия, с. 281–287. — Прим. публ.

[7] «Yanghwajin Seoul Foreigners’ Cemetery», р. 13. — Прим. публ.

Источник: РАУК — Чиркин К.С. Люди и судьбы. Записки русского эмигранта в Корее

Telegram