Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 2. Дорога на чужбину

Глава 11.

По лесной дороге тащится телега, груженая хворостом. Вот уже неделя как сошли снега, и день ото дня весна все более властно вступает в свои права.

   Полуденное солнце разморило возницу, одевшегося с утра потеплее. Его ватный халат расстегнут, а наушники мехового колпака забраны наверх. Весенний ветерок поигрывает выбившейся из-под головного убора косичкой, но ее владелец ничего не чувствует, ибо находится в том сладком состоянии дремоты, которое охватывает человека от монотонной езды, покоя и теплыни.

   Возницу зовут Фу Линь, родом он из близлежащей деревни Чжунь, где испокон веков жили его предки, возделывая скупую маньчжурскую почву. От родителей достался ему небольшой клочок земли. За двадцать с лишним лет неустанного труда Фу Линю удалось увеличить его вдвое, приобрести лошадь и телегу. Так что в деревне он считался зажиточным хозяином, из числа тех, кто может позволить себе держать работника круглый год. Этот работник в данный момент собирал хворост, а Фу Линь отвозил его на свое подворье, удобно подремывая на телеге.

   Лошадь, почувствовав свободу, плелась кое-как. И вдруг вовсе встала, понуро свесив голову.

   Фу Линь очнулся и тут же дернул за вожжи:

   — Ти, ти!

   Лошадь вместо того, чтобы двинуться дальше, попятилась назад.

   — Кнута захотела, негодница, — заворчал добродушно Фу Линь и взял в руки прутик. Но что-то заставило его сойти с телеги и пройти вперед.

   На дороге сидел ребенок и, смеясь, пытался дотронуться до лошадиной морды. От изумления Фу Линь чуть не присел. Сон мигом слетел с него.

   — Что за дела! — воскликнул он. — Неужели небо услышало наши молитвы?

   Фу Линю было уже под сорок, но у него до сих пор нет детей. Чего только они с супругой не предпринимали, но проходил год за годом, а в доме так и не раздавались детские голоса. Они уже отчаялись. И вот их молитва услышана.

   Ребенок увидел его и улыбнулся. На вид ему было годика два. Лицо круглое, глазенки искристые, точь-в-точь как на рисунках небожителях.

   Фу Линь, охнув, бросился вперед и дрожащими руками поднял ребенка. Старая одежда, грязное лицо, руки и, особенно, запах давно немытого тела, исходивший от найденыша, отрезвили возницу.

   — Разве может быть такое чудо? — разочарованно пробормотал он. — Но кто его тогда оставил на дороге?

   У него, как и у многих крестьян, занятых трудом в одиночку, была привычка разговаривать с самим собой.

   — Ты кто? — спросил он и вытянул ребенка перед собой. — Откуда ты взялся?

   Карапуз что-то пролепетал и снова улыбнулся.

   — Что, что ты сказал, малыш?

   И снова Фу Линь ничего не понял из детского лопотания. Не выпуская ребенка из рук, он наклонился к дороге. Следы показывали, что ангелочек выполз из зарослей кустарника вдоль обочины дороги.

   — Ты откуда? — спросил Фу Линь, повернув ребенка в сторону зарослей и тыча пальцем.

   Маленький путешественник забарахтался в его руках, словно собрался взлететь.

   Фу Линь шагнул в заросли, но не успел пройти и трех шагов, как впереди открылась лужайка, и он увидел лежащего мужчину.

   — Опа-а, опа-а,* — запищал ребенок и снова забарахтался. (*Опа — отец по-корейски).

   Когда его опустили на землю, он шустро подполз к мужчине и сел рядом. Фу Линь медленно подошел к ним.

   Незнакомец лежал на боку, положив ладонь под голову и закрыв глаза. Другой рукой держался за бок. Несмотря на исхудавшее и изможденное лицо, заросшее черной щетиной, было заметно, что он молод. Истрепанная одежда местами порвалась и из дыр торчала грязная вата. На ногах добротные ботинки, хотя каблуки сильно стоптаны. Рядом валялись тощая котомка и сделанное из палок приспособление с наплечными ремнями для переноски груза. Видно, в нем он нес ребенка.

   Все говорило о том, что человек этот много дней находился в пути.

   — Эй! — позвал его Фу Линь. — Эй, очнитесь…

   Мужчина никак не прореагировал на его слова. Тогда Фу Линь дотронулся до плеча и легонько потряс. Снова никакой реакции. И тут китаец заметил, что одежда в том месте, которую незнакомец прижимал рукой, побурела от крови.

   Человек находился в беспамятстве.

   Фу Линь изрядно попотел, прежде чем дотащил раненого до дороги и с большим трудом водрузил на телегу, решительно скинув свой груз. Потом сходил за оставшимися вещами. Собрался, было, тронуться, но передумал. Слез с телеги и обложил лежащего человека вязанками хвороста, а в образовавшийся колодец посадил ребенка.

   — Мальчик, ложись, бай-бай, — сказал он с улыбкой и, приложив обе ладони к уху, наклонил голову и закрыл глаза.

   Маленький человечек тоже улыбнулся в ответ и послушно лег рядом с мужчиной. Он не издал ни писка, когда его сверху заложили вязанками хвороста.

   Фу Линь не хотел, чтобы кто-то увидел, как он привез домой незнакомца с ребенком. Решительно тронул лошадь, грозно прикрикнув. Машинально поигрывая вожжами, крепко призадумался.

   Он догадался, что человек за его спиной — не китаец, а, скорее всего кореец, судя по приспособлению для перетаскивания грузов на спине. Такими носилками китайцы тоже пользуются, но они сделаны несколько по-другому.

   Фу Линь встречал корейцев, перебиравшихся через их деревню в сторону России. Их всегда можно узнать по одежде, головному убору. Этот же одет так, что с первого взгляда и не определишь его национальность. Да и ботинки сбивают с толку. Переселенцы обычно бредут в лаптях. И идут группами.

   И все-таки он — кореец. И, возможно, бредет не в Россию, а из России. Может быть, он из числа тех, кто промышляет панты или ищет женьшень в Уссурийской тайге и на обратном пути подвергся нападению грабителей?

   Маловероятно, засомневался Фу Линь, — кто же ходит в тайгу с ребенком? Тогда, может…

   И тут возница вспомнил, что тощая на вид котомка была довольно тяжелой. Неужели там… золото?! Нет, там было что-то продолговатое. Оружие!

   Фу Линь пожалел, что не проверил содержимое котомки. Но сейчас он уже твердо уверился: в матерчатом мешке находится оружие.

   Значит, этот человек бежал из Кореи. Тут может быть только одна причина — нелады с японскими властями. Рана на боку, ботинки, снятые, скорее всего, с какого-нибудь убитого солдата, котомка с оружием…

   Итак, он везет домой опасность. Потому что неизвестно, кто этот человек. Надо ли о нем доносить властям? Если это сделают другие, то неприятностей не оберешься.

   Доносить или не доносить?

   Ясно пока одно: оставить его в лесу Фу Линь не мог. Так не поступают с раненным человеком да еще с ребенком на руках. А малыш-то, какой молодец, выполз на дорогу и остановил лошадь!

   А ведь может так случиться, что этот мужчина вдруг умрет! От этой мысли Фу Линю стало жарко. И мальчуган, ах какой славный мальчуган, останется у них…

   Лучше пока не спешить с доносом и все сделать так, чтобы никто не знал…

   Фу Линь вытер рукавом внезапно вспотевший лоб.

   А если не умрет? Что ж, тогда Фу Линь сделает все возможное, чтобы он побыстрее выздоровел и продолжил свой путь. Один…

   Один? Фу Линь так испугался этой мысли, что оглянулся. Да, один…

   Для этого надо жену сразу отправить с мальчуганом в соседнюю деревню, к дальней родне, и наказать, чтобы не смела возвращаться без его сообщения. А этому, если очнется, сказать, что никакого ребенка с ним не было.

   Приняв такое решение, Фу Линь соскочил с телеги и зашагал рядом. Дорога как раз пошла вверх, и он старательно поддерживал вязанки хвороста. Сразу за подъемом показалась деревня. К его фанзе вела узкая улочка, по обеим ее сторонам просыхали от зимней влаги маленькие квадратики рисовых чеков.

   Если на деревню смотреть с высоты, она походила на большую шахматную доску, где дома, разбросанные посреди разлинованных полей, обозначали бы фигуры. Так, самое большое строение принадлежало местному богатею и, подобно королю, возвышалось в центре. Жилище Фу Линя — с фланга, как и полагается средней фигуре.

   Он проехал к дому, никого не встретив, и в этом узрел добрый знак. Во дворе первым делом убрал верхний ряд хвороста. Мужчина по-прежнему был в беспамятстве, а мальчуган, тесно прижавшись к нему, спал.

   Скрипнула дверь, и в проеме показалась жена, Ма Цзинь. На ее лице — знакомая Фу Линю вот уже пятнадцать лет легкая загадочная улыбка, в которой смешались и нежность, и печаль, и еще что-то такое, чего не в силах понять мужчина. Синий простеганный халат плотно облегал ее все еще по-девичьи стройную фигуру. Лучи солнца отражались в черных, как смоль, волосах.

   Как всегда, Фу Линь почувствовал острую нежность к Ма Цзинь. Не в пример многим китайским мужчинам, купившим себе жен, он женился по любви. Он не только любил, но и был любим. И поэтому не хотел заводить наложницу, чтобы та родила ему наследника рода. Он все еще не терял надежду, что у них с Ма Цзинь будет ребенок.

   Жена подошла к нему, чтобы помочь, но необычное выражение лица мужа заставило ее вопросительно приподнять тонкие брови.

   — Что-нибудь случилось, Фу?

   Муж приложил палец к губам, а потом скинул с телеги вязанку хвороста.

   Вид мужчины с ребенком поразил женщину. Но она не охнула, не засыпала вопросами, ибо была не из суетливых.

   Фу Линь осторожно взял ребенка и передал жене.

   — Отнеси в дом и приготовь место для мужчины.

   Она кивнула, неумело прижала маленькое тельце к груди и пошла к крыльцу.

   Прежде, чем переносить раненого, Фу Линь огляделся кругом, чтобы убедиться в отсутствии посторонних взглядов. И только после этого взвалил на плечо бесчувственное тело. Жена предусмотрительно оставила дверь открытой, и он без особого труда протиснулся через узковатый проход.

   Китайская фанза среднего пошиба состоит обычно из одной — двух комнат. Входная дверь сразу ведет в центральное помещение, самое просторное, поскольку совмещает в себе и кухню, и гостиную, и спальню. Очаг расположен ниже уровня пола, устланного каменными плитами. Дым проходит под ними, отдавая тепло. Для людей, которые сидят, едят и спят на полу, такой обогрев существенен.

   Жена уже приготовила постель. Вдвоем они раздели и уложили незнакомца, и Ма Цзинь занялась раной. Она приготовила тазик с теплой водой, белый кусок тряпки и ножницы. Ее движения, как всегда, были спокойны и уверенны.

   — Где ребенок? — спросил Фу Линь.

   — В той комнате. Так и не проснулся, бедняжка. Грязный такой, а симпатичный. Где ты их встретил?

   — Возле двух камней. Лошадь вдруг остановилась, я глянул и ахнул. Мальчишка выполз прямо на середину дороги… Вот я перепугался до смерти!

   Ма Цзинь улыбнулась краями губ, но в этой улыбке не было и тени насмешки над слабостью мужа. Просто она представила описанную картину и подумала, что и сама бы испугалась такой встречи.

   Рана на боку мужчины была несерьезной. Пуля прошла навылет, не задев жизненно важных центров, и в других условиях рана зажила бы быстро. Но долгий путь, грязь, отсутствие лечения и усталость привели к сильному воспалению.

   — Фу, помнишь, ты в прошлом году варил мазь для дровосека Ко? Он еще поранил ногу топором…

   — Да, да, — закивал Фу Линь.

   — Тебе, наверное, надо съездить обратно в лес, так что дай мне пока сухую ромашку. Я хочу промыть рану.

   Она опустила сухой пучок травы в кипяток. Затем намочила тряпочку, чуть выжала и провела по запекшейся крови. При этом невольно дотронулась пальцами до исхудавшего тела.

   — Надо же, весь горит… Вдруг умрет у нас…

   Последняя фраза заставила Фу Линя вздрогнуть. Он встал.

   — Батрака я отпущу домой и скажу, что он может отдохнуть несколько дней.

   Жена бросила на него молниеносный взгляд и отвела глаза. Она, конечно же, поняла глубинный смысл слов мужа, но ей не хотелось, чтобы он высказал его вслух.

   У двери Фу Линь потоптался и вымолвил вполголоса:

   — Ма, если он не придет в себя, тебе лучше на рассвете уехать к тетушке Моа.

   — Фу, давай поговорим об этом вечером. Да, не забудь спрятать куда-нибудь надежно вещи этого несчастного корейца.

   «И как это она догадалась, кто он?» — подумал Фу Линь без особого удивления. За годы совместной жизни он не раз был свидетелем ее необыкновенной проницательности.

   Во время поездки он еще раз тщательно продумал дальнейшие действия по отношению к раненному незнакомцу. Нет, его смерти никто не желает. Но если умрет, ребенок не будет сиротой. Выживет, — что ж, и тогда всякое может случиться. Вдруг сам захочет оставить мальчугана. Маловероятно, конечно, но ведь в жизни всякое бывает.

   Он обернулся еще засветло. Раненый лежал, укрытый толстым одеялом, и, видно, так и не пришел в себя. А из соседней комнаты раздавался веселый голос жены, перемежаемый заливистым детским смехом. Сердце Фу Линя сжалось от нахлынувшей нежности, из глаз чуть не брызнули слезы. Он поспешно сдернул с себя ватник, присел рядом с больным и прислушался к его дыханию. Оно было прерывистым и очень неспокойным.

   «Может, пошло на пользу лечение жены», — подумал Фу Линь и, заметив высунувшуюся из под одеяла руку, решил проверить пульс.

   Сердце незнакомца стучало слабо. А вот температура, похоже, спала.

   Фу Линь невольно осмотрел чужую ладонь. Предвечерний закат, пробивающийся через белую бумагу небольшого окна, четко высветил линии жизненной судьбы незнакомца. Много страданий, много любви и недолгий век. Ах, если бы знать, сколько лет отпущено этому человеку, тогда не пришлось бы сейчас Фу Линю терзаться из-за двойственных чувств.

   Он внимательно пригляделся к незнакомцу. Большой лоб, широко расставленные глаза, плотно сжатый рот. Щетина скрадывала возраст, но гладкая кожа лица и рук указывала на молодость. «Двадцать четыре-двадцать пять, не больше», — подумал Фу Линь,

   — А вот и папа Фу пришел, — раздался голос жены. Она вошла в комнату с малышом. Его ручонки доверчиво обвивали шею женщины. — Сыночек, скажи — папа Фу. Папа Фу-у…

   — Папа Фу, — повторил малыш.

   Лицо Ма Цзин озарилось улыбкой. Давно не видел Фу Линь свою жену такой веселой. И хотя он тоже улыбнулся, на душе у него было неспокойно. Кивая в сторону лежащего мужчины, спросил:

   — Он не приходил в себя?

   — Нет, — ответила жена. — Но я почему-то уверенна, что он выздоровеет.

   — Все равно на рассвете ты с ребенком уйдешь к тетушке, — сказал упрямо Фу Линь. — А сейчас я сварю мазь.

   Почти час он колдовал над плитой, перемешивая пахучее варево, пока, наконец, оно не стало вязким. Чтобы быстрее остыло, выставил котелок за дверь. Попутно сварил жидкую кукурузную кашу на ужин, приправив ее сушенными черными древесными грибами.

   Малыш ел жадно, почти не прожевывая пищу. Фу Линь с грустной улыбкой наблюдал, как жена усердно дует каждый раз на ложку, прежде чем поднести ее ко рту ребенка.

   После ужина они перевязали раненого, обильно наложив мазь на простреленный бок.

   — Фу, надо бы переодеть его в чистое белье, — сказала жена. — Я приготовила твою старую рубашку и штаны. Ты это сделай сам, а я уложу малыша.

   Фу Линь не спеша раздел корейца, стараясь не задеть рану. Несмотря на истощенность, торс незнакомца поразил его великолепной мускулатурой. Судя по пропорционально развитым группам мышц живота, плеч и предплечий, их обладатель много занимался физическими упражнениями. На правой груди — длинный косой шрам, скорее всего, от сабельного удара.

   «Кто ты, каким ветром занесло тебя в мой дом? — подумал Фу Линь. — Но кем бы ни был, ясно одно, ты — не крестьянского роду-племени».

   Переодев раненого, он снова посмотрел на лицо неожиданного гостя. Интересно, что чувствуют люди в беспамятстве, где витает их разум в этот момент, будут ли они что-нибудь помнить, когда очнутся?

   То были для Фу Линя отнюдь не праздные вопросы.

   Он встал затемно. Только что пропели вторые петухи. Разбудил жену. Она без лишних слов быстро собралась. Ребенок так и не проснулся, когда его одевали в шерстяную женскую кофту, водружали на спину Ма Цзинь, а сверху еще укутали теплым пледом.

   Вышли во двор. Ночью выпал иней, подморозив землю, и обледеневшая корочка хрустела под ногами. Фу Линь нашел подходящую палку и протянул жене.

   — Возьми вместо посоха, — предложил он и посоветовал: — Темно и скользко, так что будь осторожна.

   Предупреждение было излишним, но надо же было что-то сказать, дабы заглушить голос совести. Оба хорошо сознавали несовместимость данного поступка с их понятиями о добре и честности и в другой ситуации даже подумать не могли о таком шаге.

   — Если он все-таки придет в себя и спросит о ребенке, что ты ему скажешь, Фу? — спросила Ма Цзинь.

   — Я скажу ему правду, — ответил, чуть помедлив, муж. — Но ты не вздумай вернуться сама, без моего известия.

   — Слушаю и повинуюсь, — улыбнулась она. — Ну, я пошла.

   — Счастливого пути, Ма! Все будет хорошо.

   Что имел в виду Фу Линь под словом «хорошо» он и сам не знал.

   Ма Цзинь пошла от него легким быстрым шагом и тут же исчезла в темноте. Фу Линь постоял еще немного, запахнув халат и скрестив руки. Неожиданно вспомнил свое давнишнее желание — иметь жену с маленькими ступнями.* (В Китае была традиция с детства бинтовать ноги девочкам, чтобы у них были маленькие ступни). Это так трогательно и беззащитно. Такие женщины, правда, требуют много заботы и внимания, что по карману лишь богатым мандаринам, но разве запрещено мечтать. Теперь-то он, конечно, никогда не променял бы Ма Цзинь ни на какую куколку, будь даже у нее самые маленькие ступни во всей Поднебесной. Да и на что крестьянину женщина-игрушка, когда столько дел по хозяйству. И как бы она сейчас ковыляла с ребенком на спине? С ребенком, который, может статься, будет их сыном, помощником и наследником.

   Он вернулся в дом. Поправил фитиль светильника. Не в его крестьянской натуре жечь масло всю ночь напролет, но мало ли что может случиться до рассвета. Вдруг раненый очнется и позовет на помощь. Пусть лучше горит фитилек, а он сам перетащит постель сюда и ляжет рядом.

   Фу Линь так и сделал. И только тут заметил, что дыхание раненного стало спокойным тихим. «Значит, выживет», — подумал он с облегчением.

   Но сон не шел к нему. То представлял, как бредет сейчас жена по скользкой дороге до тетушкиной деревни, а это ни много, ни мало — двадцать с лишним ли. И летом-то туда добираешься часа за два, а зимой — клади все четыре. То прислушивался к ровному дыханию рядом лежащего мужчины, и в который раз думал — почему судьба свела этого корейца именно с ним?

   Лишь под утро Фу Линю удалось чуточку вздремнуть. И снилось ему весеннее рисовое поле: он по колено в теплой воде, а рядом его маленький сын, неумело, но старательно втыкающий нежные стебельки рассады в чистую водную гладь. Мальчуган старается повторять его движения, но строчки у него получаются неровные, как детские строчки иероглифов. И хочется поддержать, помочь, но житейская мудрость советует не делать этого, потому что самостоятельность — это главное для мужчины.

   И вдруг все смешалось. Откуда ни возьмись, поднялся сильный ветер. Он сорвал с головы соломенную шляпу и погнал ее по зарябившей воде. И тут он с ужасом замечает, уносится не шляпа, а его сын, который, закрыв лицо маленькими ручонками, что-то кричит.

   Фу Линь открыл глаза и замер. Раненный мужчина, присев, смотрел на него в упор.

   Несколько секунд длилось молчание, а потом незнакомец разлепил губы. Негромкая фраза была произнесена на непонятном языке. Судя по интонации, он спросил о чем-то. О чем? О чем может спросить человек, оказавшийся в незнакомой обстановке? Конечно же — «где я?».

   — Вы находитесь в моем доме, — выпалил скороговоркой Фу Линь, но тут же, справившись с волнением, произнес медленно и раздельно: — Это мой дом. Меня зовут Фу Линь. Фу Линь.

   Он повторил свое имя дважды и похлопал себя по груди.

   Мужчина нахмурился, но тут же разгладил лицо.

   — Чина?

   — Да, да, чина, — обрадовано закивал хозяин. — А вы каули?

   Слово «каули», означающее по-китайски «кореец», видно было знакомо гостю, поскольку тот утвердительно кивнул головой. Фу Линь забеспокоился:

   — Вы говорите по-китайски?

   Брови мужчины сдвинулись к переносице, потом последовало отрицательное покачивание головой.

   Фу Линь облегченно вздохнул, поскольку испугался, что его сейчас в упор спросят про ребенка, и он вынужден будет сказать правду.

   Мужчина вдруг поднял руку и выпрямил сначала один палец, потом два, три, а потом показал на постель.

   И снова Фу Линь понял его. И показал пять пальцев. Что его побудило так поступить, он и сам не знал.

   Ответ поразил мужчину. Он задумчиво кивнул головой и сжал губы.

   «Сейчас спросит про ребенка», — подумал с тревогой Фу Линь и не ошибся.

   Мужчина приподнял ладонь над полом, затем руками показал, как качают детеныша. Потом постучал пальцем по груди. Он повторил это дважды, глядя в упор на собеседника. И в этом взгляде было столько надежды, что Фу Линь чуть не сказал правду. Но он уже зашагал по дороге лжи, и возврата назад не было.

   Фу Линь покачал головой и, давая понять, что отлично понял вопрос, ткнул пальцем в сторону мужчины и поднял его вертикально. Что, мол, тот был один.

   Незнакомец зажмурил глаза, с трудом проглотил подступивший комок и сжал руки в кулак. Фу Линь был ни жив, ни мертв: не дай бог когда-нибудь еще раз оказаться в подобном положении. Только ради жены он решился на такое, только ради Ма. Чтобы лицо ее снова озаряла счастливая улыбка кормящей матери. «Прости меня, чужестранец, — молила его душа. — Прости. Но ведь ты так молод, и у тебя еще будут дети, а у нас… Все-таки я спас тебе жизнь… Пусть это малая плата за мою чудовищную ложь, но прости…»

   Сломленный печальным известием, человек уполз под одеяло, словно в раковину, и затих.

   Фу Линь полежал еще немного и решил встать. Налаженный ход жизни крестьянского двора требовал ежедневной подзарядки. Надо напоить лошадь, подогреть варево для свиней, задать корм курам, покопаться на огороде, перебрать семенной картофель, словом, дел не перечесть. Как и в любой семье, супруги Фу делили обязанности, и каждый знал, что делать. Теперь же все придется делать одному, так что некогда нежиться в постели. Да оно и к лучшему: привычная работа отвлекает от тревожных дум и волнений.

   То, что испытывал Фу Линь, не было страхом перед физическим возмездием. Хотя от незваного гостя можно было ожидать чего угодно, судя по оружию и сабельному шраму на груди. Но, тем не менее, он не походил на человека, который может наброситься с кулаками и бранью. Такой может испепелить взглядом, уничтожить презрительным словом и уйти, поселив в душе обманщика вечный стыд и унижение за содеянное. И это тоже было страшно.

   Покончив с кругом утренних обязанностей, хозяин вошел в дом и встал на пороге, привыкая к полумраку в комнате. При виде его незнакомец присел и кивнул головой. При этом чуть смущенно улыбнулся. И эта слабая улыбка чрезвычайно обрадовала Фу Линя.

   — Как вы себя чувствуете… э-э, господин?

   Фу Линь и сам не понял, почему он избрал такую почтительную форму обращения. Скорее всего, магическую роль сыграл взгляд чужестранца, полный достоинства и благородства.

   Вопрос не был понят, но хозяина это не смутило. Он показал рукой, не хочет ли тот поесть.

   Незнакомец снова улыбнулся. Ткнул себя в грудь и произнес:

   — Канг Чоль.

   Хозяин ответил точно таким же жестом и тоже представился:

   — Фу Линь.

   Оба снова улыбнулись. Фу Линь опять спросил, не хочет ли тот поесть.

   Канг Чоль сделал движение, словно набрасывал на себя одежду. И показал на дверь.

   «Хочет во двор», — догадался Фу Линь и закивал головой. Сдернул с вешалки старый стеганый халат и подал гостю.

   Канг Чоль встал, и стало заметно, как маловаты ему хозяйские штаны и рубашка. Он накинул халат, сунул ноги в ботинки и шагнул в предусмотрительно открытую дверь.

   Свежий шальной воздух оглушил его. «Пять дней, неужели пять дней я уже здесь, — подумал он. — Ничего не помню. Только лес, дорога и сыночек, прижавшийся к спине. Куда же ты делся, Чоль Су?»

   Канг Чоль отрешенно оглядел двор, вспомнил, зачем вышел на улицу, и обернулся к хозяину. Фу Линь сразу понял, чего тот хочет, но замешкался с подсказкой. Дело в том, что в яме под туалетом он, как и многие жители деревни, держал свинью, которая могла если не напугать, то сильно шокировать непривычного посетителя. Но поскольку и предложить гостю справить нужду за забором он не мог, то обречено показал на строеньице в углу двора. А сам поспешил в дом готовить завтрак.

   Он поставил на плиту вчерашнюю кашу из размолотой кукурузы и решил сварить пару яиц. Вода уже закипела, когда Канг Чоль вернулся. Лицо и руки его были влажными от воды. «Видно, ополоснул в бочке», — подумал Фу Линь и вспомнил, что сам еще в суете дел даже не умывался.

   Он подал гостю полотенце. Тот утерся и пригладил длинные волосы. Теперь это был совсем другой человек — вставший после болезни и побывавший на свежем воздухе. А неожиданная встреча со свиньей, видать, даже чуток развеселила его.

   Они сели за завтрак. К каше и яйцам Фу Линь добавил салат из редьки вперемежку с маринованными побегами папоротника. Так что стол по крестьянским меркам получился вполне приличный.

   «Хотя, кто его знает, к каким изысканным яствам привык этот молодой человек», — подумал было Фу Линь, но увидев, как тот с аппетитом уплетает его стряпню, остался доволен. И старался не смотреть на гостя, чтобы не смущать.

   Отправив последний кусок в рот, Канг Чоль почувствовал, что надо как-то отблагодарить хозяина. Он знал несколько китайских слов, но среди них не было такого нужного, как сейчас, понятия «благодарю». Но на ум пришло нечто родственное.

   — Хо, — сказал он и показал большой палец. — Дадады хо!

   Что означало «хорошо, очень хорошо».

   Фу Линь изумился и снова внутренне сжался. Что если все-таки этот кореец хоть немного да знает китайский и начнет расспрашивать о своем ребенке? Ладно бы его одного, он как-нибудь выдержит. А если пойдет к соседям и выяснит несколько странных моментов — неожиданный отъезд жены и исчезновение батрака. Значит, надо как-то объяснить гостю, чтобы тот реже выходил из дома, а позже и вовсе поторопился покинуть деревню.

   — Канг Чоль, — сказал Фу Линь, с трудом выговаривая непривычное имя. Показал на дверь и, двумя пальцами изобразив походку человека, покачал головой. — На улицу не надо. Пухо, дадады пухо.

   «Пухо» — означало «нехорошо». «Дадады пухо» — соответственно «очень нехорошо».

   Канг Чоль кивнул и с трудом подавил зевок, деликатно прикрыв рот ладонью. Сытный завтрак после многих дней недоедания, усталости и лишений уморил его.

   Фу Линь показал на постель и сказал:

   — Бай-бай.

   Гость послушно залез под одеяло.

   А хозяин снова глубоко вздохнул и озабоченно принялся убирать посуду.

Глава 12.

   Канг Чоль хотел по привычке укрыть сына, обнять и прижать к себе, но рука вместо маленького живого комочка скользнула по пустоте. Он открыл глаза и сразу вспомнил все. Боль утраты заставила сжать зубы.

   Он спал недолго, но очень крепко. Впервые за последние месяцы ничто не тревожило его сознание во сне. И если бы не отсутствие Чоль Су…

   «Где же ты сейчас, мой мальчик? — прошептал он. — Когда же я потерял сознание, и что мне в последний момент запомнилось? Какая-то лужайка возле дороги… Еще продирался туда через кусты. Там я, скорее всего, и упал. А сынок, видно, выполз на дорогу и кто-то его подобрал…»

   Если это так, то он найдет Чоль Су. Куда страшнее думать, что мальчика мог унести дикий зверь. Волк, например, или, еще хуже, тигр, который, вполне мог забрести в эти края из уссурийской тайги.

   «Надо будет спросить у хозяина дома, — подумал он. — Постой, как же его зовут? Фу Линь? Да, Фу Линь… Какой славный китаец, лицо бесхитростное и немного напуганное… Немудрено, вид-то у меня, наверное, был страшенный… Как же он меня обнаружил? И куда делась моя котомка? Там же был маузер!»

   Вспомнив про оружие, Канг Чоль приподнялся и обвел взглядом комнату, словно надеялся вдруг обнаружить где-нибудь в углу свои вещи. Ничего. Зато на стене он увидел картину, исполненную тушью: море, острова и маленький парусник. Сбоку в две вертикальные строки выстроились иероглифы, трудно различимые. «Надо будет, потом прочитать, — подумал он. — Скорее всего, что-нибудь про попутный ветер, удачу и счастливое возвращение».

   Да, ветер был попутный, удача переменчивой, а возвращения, увы, видимо, долго не будет. Разве можно считать везением то, что он остался жив, когда друзья погибли? Когда неизвестно, что с отцом, когда пропал сыночек…

   «Надо встать, найти хозяина и пойти с ним на то место, где он нашел меня, — теребил его внутренний голос. Но другой, тот, который вечно возражает, стал успокаивать: — Подожди, это успеется, надо окрепнуть. Если прошло пять дней, то час-два уже не играют роли. Лучше вспомни, вспомни все, как было. Просей прошлое, как говорят философы, сквозь сито настоящего, и ты выловишь будущее».

   Поначалу все складывалось удачно. В назначенный день — пятнадцатого числа шестого месяца по лунному календарю — парусник Канг Чоля на волне прилива вошел в устье реки Хан и бросил якорь возле деревни Канхва, чуть ниже впадения реки Имдин. Добрались без особых приключений — сказалась многодневная тренировка под руководством опытных моряков. На борту кроме Канг Чоля — четверка верных друзей. Трое из них совершили далекое путешествие на север: особенно досталось Ким Ман Гиру, который добирался аж до Чхондина, расположенного почти у самой границы с русским Приморьем. Все они привезли добрые вести, которые наверняка обрадуют отца.

   Единственное отступление от намеченного плана — сын Чоль Су. Канг Чоль так и не смог решиться отвезти его к тетушке. Хотя отец скрыл от него свой замысел, Канг Чоль кое о чем догадывался. И ясно понимал, что после операции, когда они будут уходить на север, у него не будет ни времени, ни возможности забрать Чоль Су. А потому и решил, что бы ни случилось, сын будет рядом с ним.

   Два якоря надежно удерживали лодку. Парус был спущен, а кормовое весло вынуто из уключины. На дне лодки под навесом уютно посапывал Чоль Су. Рядом горел потайной сигнальный фонарь.

   Каждый из команды хорошо знал свои обязанности. На всякий случай под рукой — два револьвера и японский карабин. Патронов, правда, всего два десятка, но имелось еще и холодное оружие, которое можно с успехом применить в абордажном бою.

   Прилив все усиливался. Неизбежный при этом свежий бриз с моря гнал ощутимые волны, бесцеремонно кидавшие парусник то вверх, то вниз.

   — Никого еще не укачало? — спросил веселым голосом Канг Чоль, чтобы разрядить напряженное ожидание. — Ман Гир, ты у нас самый молодой матрос, как себя чувствуешь?

   — Нормально, — ответил тот, полуобернувшись и приложив ладонь рупором ко рту. Он сидел на носу с подветренней стороны и был за впередсмотрящего.

   — А ты как, Сам Бель?

   Че Сам Бель — самый молодой среди них и потому все относятся к нему с особой заботой. Его задача — оберегать ребенка и фонарь.

   — На меня качка не действует, ведь я же родился в море.

   Такой факт действительно был в его биографии восемнадцать лет назад, когда родители Сам Беля перебирались из Пусана в Сеул на судне. Роды произошли вечером, и на небе как раз зажглись три звезды, в честь которых и был назван ребенок.* (*»Сам бель» по-корейски означает три звезды).

   Следящих за якорями Канг Чоль не стал отвлекать: у Ду Бона и у И Соля забот хватало. Они то и дело стравливали концы канатов и тут же крепили их, пока прилив снова не натягивал поводки, которыми был стреножен парусник

   Серпик луны то появлялся, то исчезал. Мерцавшие вдалеке огоньки деревни погасли давно. Брызги волн уже не доставляли удовольствия, поскольку стало довольно свежо.

   Вдруг порывы ветра стали понемногу стихать, заметно уменьшилась и качка.

   — Ну, Ман Гир, теперь надо смотреть в оба, — сказал Канг Чоль, сам не спуская глаз с темной водной глади, тускло рябившей под ущербной луной. Хотя отец четко сказал, что ждать их надо на отливе, — мало ли что может случиться.

   — Такой ночью хорошо клюет камбала, — услышал он негромкий голос И Соля, который, освободившись от необходимости постоянно следить за якорем, переместился с кормы поближе к нему. — Родители запрещали мне ходить с крестьянскими детьми на рыбалку, а я все равно убегал с ними.

   — А меня отец сам брал на рыбалку, — охотно поддержал разговор Канг Чоль. — Не часто, правда, но каждая запомнилась надолго.

   — Твой отец вообще особенный человек, — в словах товарища сквозило явное восхищение. — Если бы он служил в линейных частях, то стал бы прославленным генералом.

   — Может быть, — ответил Канг Чоль. Ему было приятно слышать такие речи об отце. — Но я как-то не могу его представить в роли человека, посылающего на смерть людей. Он ведь и солдат никогда не бил…

   И Соль смутился, поскольку в словах друга ему почудился отголосок их давнишнего спора. Старшие офицеры полка считали рукоприкладство непременным атрибутом воинской службы, тогда как молодежь разделилась по этому поводу на два лагеря. Канг Чоль с первых же дней службы был непримиримым противников старорежимных порядков. И когда однажды И Соль ударил одного нерадивого солдата, они сильно повздорили. «Нельзя бить человека хотя бы потому, что он не может тебе ответить тем же. Это подло! » — сказал тогда Канг Чоль убежденно.

   Сейчас он понял, почему замолчал И Соль. Нашел его руку и сжал.

   — Когда надо выполнить приказ, от которого зависит судьба сражения, все средства хороши. В опасную минуту мы кричим «мансе»* (*Мансе — «ура») и преодолеваем страх. А если еще нас подтолкнут сзади прикладами или выстрелами, то мы помчимся вперед как пули. Но вот как сделать, чтобы каждый солдат сражался не из-за боязни наказания?

   — Как?

   Канг Чоль повернул голову к товарищу.

   — Вот мы с тобой знаем, за что будем драться, верно? Нам страшно, но мы преодолеваем страх и идем. Потому что верим и знаем за что. Мы не хотим быть рабами у японцев — вот наша убежденность и сила. Когда солдат знает, за что воюет, он непобедим.

   — А японские солдаты знают, за что воюют?

   — Да. Им внушили, что Япония должна захватить Корею, Китай и тогда она, а значит и их семьи, близкие смогут жить спокойно, богато и мирно.

   — Хе, — усмехнулся И Соль. — За наш счет, да?

   — Вот именно, — улыбнулся Канг Чоль. — За наш счет. А нам японцы внушают, что так для корейцев лучше.

   — Собаки! — выругался И Соль. — Они еще горько пожалеют об этом!

   — Это будет не скоро, — охладил пыл товарища Канг Чоль. — Погоди — ты чувствуешь, как разворачивает лодку? Давай к якорю, начинается отлив!

   Отлив в устье реки всегда сильнее прилива, поскольку усилен течением самой реки. Якорные канаты могли не выдержать и, чтобы уменьшить напор, надо было парусник все время держать носом против быстро несущейся воды. Канг Чоль бешено заработал кормовым веслом.

   В противоборстве с отливом как-то отодвинулась тревога, зародившаяся в душе у Канг Чоля из-за долгого ожидания.

   — Вижу огонь! — вдруг раздался голос Ман Гира. И действительно, вдалеке мигнул слабый свет.

   — Снимаемся с якоря, быстро! — скомандовал Канг Чоль. — Ман Гир, помоги Ду Бону. Сам Бель, дай сигнал фонарем.

   Сам он бросился на помощь И Солю. В четыре руки они с трудом подняли якорь со дна. Парусник стало разворачивать к берегу. Канг Чоль поспешил назад к рулевому веслу.

   Фонарь на лодке отца мигнул несколько раз и стал приближаться.

   Раз-два, раз-два… Длинное весло было сработанно из крепкого дерева: гнулось дугой, но не ломалось. Вот уже вырисовались очертания выплывающей из темени лодки, фигура, держащая фонарь. Отец, видать, на корме за веслом.

   Осторожно приблизились, еще мгновение — и борта двух посудин притянуты друг к другу крепкими руками.

   — Это ты, Чанг Хо, — радостно воскликнул Кан Чоль и, увидев на корме фигуру, спросил: — Это вы, отец?

   В ответ — тишина. И только тут Канг Чоль понял, что обознался.

   — Мужайся, Канг Чоль, — ответил Чанг Хо. — Твоего отца нет с нами.

   — Как нет? Что случилось?

   — Он не спустился с крепости. Были выстрелы… Мы ждали до последнего момента…

   — Перебирайся к нам, — с трудом вымолвил Канг Чоль после паузы. — А это кто с тобой?

   — Лодочник… Он остается, — сказал Чанг Хо и быстро перебрался на парусник.

   — Слушай, лодочник, там впереди полоса прибоя, — крикнул Канг Чоль. — Тебя может выбросить на мель.

   — За меня не беспокойтесь, — раздалось в ответ. — Отпускайте лодку и счастливого плавания!

   — И тебе счастливого возвращения!

   Течение и темнота тут же разъединили два суденышка.

   — Поднять парус! — скомандовал Канг Чоль суровым голосом и крепко сжал кормовое весло.

   Отец, отец! Что случилось, почему вы остались? И куда это мы несемся без вас? Неужели вы убиты или, что еще хуже, схвачены, и враги сейчас пытают вас?

   Канг Чоль стиснул зубы. Глаза затуманились слезой, и он яростно провел ладонью по лицу. Не время горевать и расслабляться: впереди встреча с морем, которое всегда хлесткими волнами встречает пресный речной поток и все, что он с собой несет.

   — Держитесь! — крикнул он, заметив пенную полосу бурлящего водораздела. — Сам Бель, возьми мальчишку на руки и ложись на дно!

   Парусник ласточкой взлетел над бурунами. Удары волн, казалось, вот-вот разнесут его в щепки. Потом началось стремительное падение, от которого замерло дыхание. И снова взлет. Как на качелях. К этому привыкнуть нельзя — или страх, или упоение.

   Несколько минут яростного противоборства двух водных стихий — и опасность миновала, вызвав у членов экипажа облегченный вздох. Пошли ходко и плавно: оглохшие от напряжения уши отпустило и стало слышно, как вода привычно хлюпает по борту.

   «Пронесло», — подумал Канг Чоль. Оглядел парусник и спросил:

   — Все живы — здоровы?

   Он все еще был возбужден азартом схватки с морской стихией, но тут же вспомнил об отце.

   — И Соль, замени меня… Держи курс прямо вон на ту звезду, а я поговорю с Чанг Хо.

   Канг Чоль прошел к мачте, по пути заглянув под навес. Мальчишка продолжал крепко спать на руках у Сам Беля.

   Чанг Хо сидел под мачтой один. При виде Канг Чоля привстал и подал руку.

   — Садись сюда, — сказал он и сжал ладонь друга. — Мужайся, Канг Чоль…

   — Рассказывай, не тяни душу, — взмолился тот. — Какая крепость? Почему отец пошел туда ночью?

   — Я так думаю, он хотел встретиться с королем, — ответил Чанг Хо. — Чтобы убедить его бежать вместе с нами.

   — Он говорил тебе об этом?

   — Нет, он вообще не посвящал нас в свои планы…

   — Тогда почему ты решил, что отец хотел похитить короля?

   — Я же не слепой, Канг Чоль. Если бы он хотел просто встретиться, что ему мешало попросить аудиенции? А он, знаешь, какой избрал путь? По отвесной стене со стороны канала… Он специально тренировался в деревне Самчок. По ночам. Соорудил бамбуковые лестницы, которые вставлялись одна в другую. А крепил их, вбивая в стену железные костыли. И взобрался! Никогда бы не поверил, если бы сам не видел, — в голосе Чанг Хо сквозило восхищение.

   Подошли Ман Гир и Ду Бон.

   — Но что случилось дальше?

   — Через люк на крыше твой отец проник в башню. Потайной ход, оказывается, проложен внутри крепостной стены. Где-то посередине, на высоте примерно трех метров имеется еще один люк. Он открыл его и посветил нам факелом. Мы, как он велел, передвинулись с лодкой под этот выход. А потом…

   — Что потом? — подался вперед Канг Чоль.

   — Мы услышали выстрелы. Слабые такие звуки — тах, тах, тах. Три выстрела. Еще подумал, что мне показалось. Но лодочник тоже слышал. Решил подняться наверх. В покоях короля горел свет, мелькали какие-то тени. Я нашел люк, но он оказался заперт изнутри. Что мне оставалось делать? Твой отец ведь строго наказал, что бы ни случилось, ничего не предпринимать и, если в час отлива его не будет, идти на встречу с тобой. Прости меня, брат, что я ничем не мог помочь.

   Канг Чоль слишком хорошо знал друга, чтобы заподозрить того в трусости. «Так вот, что вы задумали, отец. Но почему, почему решили сделать все сами? — подумал он с отчаянием. — Если бы я был рядом, может, вдвоем как-нибудь отбились. Или погибли вместе… А теперь — как мне жить вас?»

   Канг Чоль сдержал готовый вырваться стон. Но голос все равно предательски дрожал, когда он спросил:

   — Как ты думаешь, отец погиб или взят в плен?

   -У него с собой был меч, так что живым он вряд ли им сдался. Разве что раненым…

   — Ах, отец, отец! — прошептал с болью Канг Чоль. — Рядом с тобой я бы выдержал все.

   Он опустил голову. Друзья всем сердцем разделяли его печаль. А парусник все несся, подгоняемый попутным ветром, навстречу звездному небосклону.

   Канг Чоль поднял голову.

   — У нас есть два выхода, — сказал он глухим, но твердым голосом. — Вернуться по домам к прежней жизни, чтобы дождаться лучших времен или совсем забыть, чего мы хотели. Кто осудит нас за это? Никто. Но я решил идти до конца. На рассвете мы укроемся в ближайшей бухте, и тогда пусть каждый из вас выскажет свое решение. Нет, нет, — поднял Канг Чоль руку, заметив протестующее движение друзей. — Каждый должен принять решение наедине с собой. А сейчас постарайтесь отдохнуть.

   Он встал и тяжелой поступью направился вновь на корму парусника, чтобы побыть одному.

   С детства ему запомнились увлекательные рассказы матери о звездах и созвездиях, о том, как еще в далекой древности люди научились по ним прокладывать курс в пустыне и в море, где нет четких ориентиров. Многие названия тогда она переводила с испанского произвольно, поскольку не знала аналога на родном языке. Потом в военной школе Канг Чоль познакомился с трудами китайских и корейских астрономов и поразился тому, как люди с разных точек планеты сумели разглядеть в звездной карте схожие образы. Одна только Большая медведица чего стоит. Он запомнил ее с первого раза, потому что мать задала увлекательную задачу — найти среди семерки ковшеобразно расположенных звезд ту, что имеет едва заметную спутницу. При этом поведала, что еще несколько тысячелетий назад в Греции, которую тогда называли Элладой, у будущих воинов таким образом проверяли зоркость зрения. И что если прямую ручку ковша дополнить воображаемой линией, то она упрется прямо в яркую звезду. У разных народов она носит свое название — то Полярная, то Северная, но все мореплаватели знают ее как самую путеводную, верно и точно указывающую курс на ту часть света, имя которой она носит.

   Вот и сейчас Канг Чоль вел парусник, держа Полярную звезду по правую сторону. Чтобы достигнув устья реки Намчон, повернуть влево. Тогда рассвет их застанет у побережья острова Годонг, который он хотел обогнуть под видом рыбачьего судна. А ночью, пройдя мыс Енан, взять курс на остров Дэенпхен. Дальше будет еще группа островов, под прикрытием которых можно достичь Западного моря и уйти в нейтральные воды. Там сделать круг и появиться в районе впадения Амноканг, чтобы, поднявшись по этой полноводной и широкой реке, разделяющей Китай и Корею, найти убежище в городе Синиджу, где, как было известно Канг Чолю, командовал пограничными частями друг его отца.

   К нему медленно приблизился Чанг Хо.

   — Чем я могу помочь, Канг Чоль? — спросил он. — Хотя я мало, что понимаю в судовождении, но ты мне покажи, может, и сгожусь на что-нибудь.

   — Конечно, сгодишься, Чанг Хо. Как там остальные?

   — Велел им поспать.

   — А ты что?

   — Не могу. Знать, что ты один на корме, со своим горем… Сначала жена, теперь отец. Если бы я мог хоть часть твоей тяжести принять на себя…

   — Считай, что ты уже принял, Чанг Хо, — голос Канг Чоля потеплел. — Мы с тобой старше других, и на нас лежит больше ответственности. Скажи откровенно, решение мое, сейчас, когда нет рядом отца, тебе не кажется самонадеянным?

   — Нет, — убежденно ответил тот. — Если бы ты поступил по-другому, то…

   — Говори. Я же не поступил по-другому.

   — То навсегда потерял бы мое уважение.

   Они замолчали. Потом Канг Чоль сказал:

   — Подержи руль. Видишь вон ту звезду. Чтобы она все время была вот так, под правую руку. А я посмотрю, как там ребята устроились.

   Первым делом Канг Чоль заглянул под навес, где лежали Сам Бель с малышом. Оба крепко спали, прижавшись друг к другу. Под Чоль Су было сухо и тепло, и успокоенный отец двинулся дальше.

   Остальные три члена экипажа устроились на полубаке, накрывшись старой парусиной. Плотная ткань защищала их от ветра и брызг волн. Канг Чоль заботливо накрыл чьи-то высунувшиеся ноги и подоткнул края полотнища.

   — Кто это? — вдруг пробормотал один из спящих.

   Канг Чоль узнал голос Ман Гира и успокаивающе сказал:

   — Спи, спи. Все спокойно. Видишь, звезды светятся.

   — Ага, — ответил тот, снова уходя в мир сновидений.

   Канг Чоль вернулся на корму.

   — Рассветает, — сказал Чанг Хо. — Вон впереди заря встает.

   — Впереди? — удивился Канг Чоль. — Мы же идем на северо-запад, так что солнце должно всходить сзади.

   — Нет, — упрямо ответил товарищ. — Я же вижу впереди светлую полосу.

   «Неужели я ошибся курсом?» — встревожился Канг Чоль и внимательно вгляделся вдаль.

   — Ты прав насчет полосы, — сказал он облегченно. — Но это не заря, это река Намчон, впадая в море, создает пенный след. Разбуди ребят, пусть приготовятся к спуску паруса. Дальше пойдем налево по течению.

   Команда четко выполнила его команду, и лодка со спущенным парусом пошла по течению. Ветер дул в левую щеку и поэтому Канг Чоль постоянно делал поправку на снос.

   Начинало светать. И по мере того, как гасли звезды, впереди все отчетливее вырисовывался остров Годонг.

   Восход солнца парусник встретил в уютной бухте. Его молодые хозяева выспались, словно в слабо покачивающейся колыбели, отогрелись под полуденным солнцем и искупались, прыгая прямо за борт.

   Улучив минутку, Канг Чоль уселся на корме и осмотрел содержимое отцовской котомки. Смена белья и одежды, цейсовский бинокль, миниатюрный ножик в деревянном чехле и полотенце, в которое было что-то завернуто. Он осторожно развернул его. Портрет матери, исполненный маслом, и сложенный листок бумаги. На нем были начертаны тушью всего две строки:

   «Смысл жизни — в любви к ближним, к земле, на которой родился и живешь.

   Долг мужчины — защитить их от врагов».

   Канг Чоль прижал портрет матери и послание отца к груди. Закрыл глаза. И увидел их обоих — таких родных и близких. Потом сложил обратно все кроме бинокля. Встал и обвел взглядом бухту. В движениях была решительность человека, готового к действию.

   Пообедали взятыми еще из дома припасами. Сваренный и просушенный рис размачивали в горячей воде, заедая ее различными маринадами из овощей и кореньев.

   — Эх, сейчас бы скумбрию, приготовленную на пару, — сказал Сам Бель и смачно причмокнул. — У меня мать ее так здорово готовит! Берешь кусочек рыбы, макаешь в «кандянг»*, и он во рту прямо тает. (*Кандянг — соевый соус).

   — Домой захотелось, к маме? — спросил Ман Гир. В вопросе сквозила легкая насмешка.

   — Я не это имел в виду, — обиженно ответил Сам Бель. — Просто вспомнил.

   — Не обижайся. Я бы и сам не против угоститься сейчас за домашним столом. Но я твердо решил, ребята, — плыву вместе с Канг Чолем.

   Мн Гир обвел взглядом друзей.

   — Я тоже, — сказал Чанг Хо.

   — И я…

   — И я…

   Взгляды всех членов экипажа скрестились на Канг Чоле, который задумчиво вертел в руке палочки. Обвел взглядом друзей и сказал:

   — Честно сказать, мне было трудно представить, что мы могли бы разойтись и пойти каждый своей дорогой. Я рад вашему решению. Отныне у нас один путь — трудный и, что скрывать, смертельно опасный. Но мы будем вместе, а когда люди вместе, — Канг Чоль сжал кулак, — многое преодолимо. Мой отец считал, что долг мужчины — защищать свою землю и свой народ. Тем более для нас, офицеров, профессиональных военных. Но, к сожалению, каждый из нас пока мало что может и умеет. Выход один — будем учиться, и чем быстрее мы научимся, тем больших избежим жертв.

   Канг Чоль замолчал на миг и продолжил:

   — Задача наша каждому из нас, думаю, ясна. Добраться до севера Кореи, создать опорные базы и начать партизанскую войну. Любой из этих этапов требует от нас максимального перевоплощения в тех, за кого будем выдавать себя. Сегодня мы рыбаки, завтра — лесорубы, послезавтра еще кто-то. И никто, особенно японец, не должен усомниться в этом. Что для этого надо делать?

   — Ловить рыбу, рубить лес, — сказал Чанг Хо.

   — Верно, — Канг Чоль улыбнулся. Впервые за много дней. И это обрадовало друзей. — Забыть, что мы дворяне, не чураться любой работы. И самое главное, следить за своей речью, ибо речь сразу выдает, кто ты.

   — Этай правильнай говоридай, — поддакнул Чанг Су на диалекте северной провинции Хангек, где жители чуть ли к каждому слову прибавляют «ай» или «дай». У него получилось так, похоже, что все покатились со смеху.

   Все это время Чоль Су сидел на коленях Сам Беля. Смех заразил и его.

   — Вот кто будет настоящим северянином, — Канг Чоль взял сына на руки. — Не так ли ме?

   Вопрос был задан тоже на одном из северных диалектов, где любое предложение заканчивается частицей «ме» Смех грянул новой силой.

   — Может быть, мы не доживем до победы, но я верю, что мой сын, наши дети будут жить в свободной Корее. Они продолжат наше дело. Давайте поклянемся, что пока сердце будет биться, а руки — держать оружие, мы будем делать все, чтобы ни один японский солдат не оставался на нашей прекрасной земле.

   Канг Чоль протянул руку и тут же ощутил крепкое рукопожатие друзей.

   До острова Дэенпхен, самого крупного на пути к Западному морю от Годонга, их парусник добирался три дня. И все это время они учились нелегкому ремеслу рыбаков.

   Из многих орудий ловли рыбы Канг Чоль выбрал самые, на его взгляд, простые — сети. Без особой мудрости устанавливаешь их, а потом проверяешь. Но какое разочарование испытали новоявленные рыбаки, когда в первый раз вытаскивали сети.

   Закинули они их вечером в той же бухте, где остановились. Допоздна не могли заснуть, возбужденные рыбацким азартом. Каждый всплеск рыбы заставлял замирать сердце. То и дело шутили — вот, мол, еще одна наша добыча.

   Вахтенному Чанг Хо не пришлось утром долго будить команду. Трое встали цепочкой вдоль борта, четвертый на кормовом весле. Канг Чоль взобрался на банку, чтобы координировать ход лодки и действия рыбаков. У всех позы напряженные как у охотников, подкрадывающихся к дичи. Первые метры голых сетей никого не смутили: вначале обычно бывает пусто.

   — Давай, давай, — подгоняли они друг друга с нетерпением.

   Но по мере того, как сокращалось расстояние между лодкой и последним поплавком, нетерпение и азарт сменялись удивлением, недоумением и даже отчаянием.

   — Неужели и сейчас ничего не будет? — воскликнул Канг Чоль, вытягивая последние полметра паутины.

   Увы, им так и не довелось в то утро увидеть запутавшихся в сетях серебристых рыбин, почувствовать в руках их упругую тяжесть. Ничего не оставалось, как присесть, чтобы прийти в себя от такого невезения.

   — Да-а, — промолвил Ман Гир, — с такой рыбалкой с голоду подохнешь. Кто это у нас хотел пареной скумбрии?

   — Все хотели, — усмехнулся Чанг Хо. — А больше всех ты.

   -Я? Да мне бы сейчас хоть кусочек высохшего позапрошлогоднего минтая и то был бы рад!

   Молодой смех вспугнул чаек с прибрежных скал. Никогда, наверное, рыбаки так не смеялись над своей неудачей. Каждый счел нужным вставить шутку.

   — Придется опять довольствоваться маринованной редькой…

   — Ничего, размочим рис в морской воде, и будет как уха…

   — На третий раз, говорят, обязательно повезет…

   — Как же, повезет. Легче самому нырнуть за рыбой…

   — Стоп! — Канг Чоль посмотрел на И Соля. — А ведь ты прав. Только не в воду нырять, а пойти пошарить по берегу. Рыбу, может, и не поймаем, зато ракушек, крабиков наберем точно. Покидаем все в котел, и получится отличный тиге*. (*»Тиге» — густой суп).

   — А ведь это хорошая мысль, ребята! Вперед на берег!

   С воодушевлением разбрелись по берегу, и вскоре радостные крики возвестили о первых удачах. В трещинах скального грунта, омываемого волнами, обитали целые колонии крабиков. Песчаные отмели были усеяны ракушками. Чтобы их обнаружить, достаточно было пройтись босиком по воде. То здесь, то там на берегу валялись выброшенные волнами охапки морской капусты, которая тоже была съедобной.

   Тиге получился действительно превосходным. И каша, пропахшая дымком, была хороша, так что никто не стал ждать особого приглашения. Сыночек Канг Чоля не отставал от взрослых. Отец кормил его из отдельной чашки, в которую все то и дело старались подложить лучшие кусочки, выловленные из котла. Малыш, широко открывая рот, шустро глотал и крабье мясо, и ракушечью мякоть. Быстрота, с которой он поглощал пищу, могла изумить любого.

   — Ты только посмотри, как он ест!

   — Настоящий богатырь…

   — Этот себя в обиду не даст!

   Утром перед отплытием состоялся совет, на котором Канг Чоль единодушно был избран капитаном, а Чанг Хо — его помощником. Отныне на паруснике вводилась вахта, и в обязанности вахтенного входило также и приготовление пищи.

   Особо обсудили план на случай встречи с японским сторожевым судном. Решили — ничем не выказывать настороженности, не ввязываться ни в какие конфликты и соглашаться выполнять все приказы. Кроме одного — возвращения на буксире.

   — Чанг Хо, ты бывал на японском сторожевике. Какова на нем обычно численность экипажа и вооружение? — спросил Канг Чоль.

   — Восемь-десять человек. На носу — скорострельная пушка малого калибра. Экипаж вооружен карабинами.

   — Итак, представим себе, что такой сторожевик останавливает нас и решает взять на буксир. Каким образом мы можем оказать сопротивление?

   — Надо первым делом захватить пушку, -сказал Сам Бель.

   — Если оружие у нас будет под рукой, можно внезапно открыть огонь, — добавил Чанг Хо.

   — Кинуться на борт сторожевика, а там врукопашную…

   Последняя фраза принадлежала Ман Гиру и вызвала улыбку на лицах друзей. Все они знали его как прекрасного бойца тхэквондо.* (*»Тхэквондо» — вид корейского единоборства).

   — А ты что думаешь, молчун? — спросил Канг Чоль у Ду Бона. Тот действительно отличался немногословностью, за что еще в полку получил такую кличку.

   — Нужен общий план действий, — ответил Ду Бон, не спеша.

   — Что ж, общий план наших действий понемногу уже вырисовывается, — удовлетворенно заметил Канг Чоль. — Значит так, начинаем действовать только по моему сигналу. Им будет крик: «Что вы делаете, господин офицер!». По этому сигналу Чанг Су должен открыть огонь из пистолетов по группе прикрытия. Их будет два-три человека, поскольку японцы вряд ли сочтут каких-то рыбаков опасными. Тот, кто будет сзади офицера, сразу нападает на него и хватает его вот так, — и Канг Чоль, неожиданно повернув сидящего рядом Чанг Хо спиной к себе, замкнул правую руку на его шее. — Видимо, это будет тебе под силу, И Соль. Ты у нас высокий и сильный, так что любого япошку удержишь. Ман Гир, твоя задача самая сложная. По сигналу ты перепрыгиваешь на борт сторожевика, чтобы напасть на рулевого. Тебе, Ду Бон, придется вспомнить свое умение метать ножи. У нас пять разделочных ножей, держи их у себя под рукой. И, наконец, ты, Сам Бель. Будешь возле Чоль Су. В нужный момент вытащишь из под колыбели ребенка карабин. Такой вот план. Как он вам?

   — Ты забыл про пушку, Канг Чоль.

   — Нет, не забыл. Пушка будет просто бесполезна, если два судна встанут борт к борту. И о своей задаче тоже не забыл. Я буду следить за всей картиной боя в целом и поспешу на помощь тому, кто будет в ней нуждаться. В пути мы потренируемся на случай внезапной атаки. Это всегда может пригодиться. А теперь давайте сниматься с якоря.

   На веслах вышли из бухты и сразу поймали ветер. Яркое солнце и синь воды, тугой парус и уплывающий берег, молодость и близость друзей — все это отражалось в каждом из членов маленького экипажа улыбками, шутками и смехом.

   Канг Чоль старался не уходить далеко от острова, поскольку знал, что ему придется обойти его на четверть окружности, прежде чем повернуть на север.

   — Впереди по курсу рыбацкая лодка, — крикнул Ман Гир, занявший свое место впередсмотрящего. На этот раз он был вооружен биноклем. — О, дальше вторая, третья…

   «Отлично, — подумал Канг Чоль. — Вот мы и затеряемся среди них. Если бы еще поговорить с каким-нибудь опытным рыбаком».

   — Вижу, — ответил он Ман Гиру и решил, что третью лодку он возьмет на «абордаж».

   Их было двое — мужчина с узенькой бородкой и юноша. Оба в белых полотняных штанах и куртках.

   Они наблюдали за приближением парусника. Мужчина курил трубку. Что-то сказал молодому, показывая мундштуком в их сторону, и оба заулыбались.

   — Доброго улова вам! — приветствовал их Канг Чоль.

   — И вам такого же, — ответил с достоинством мужчина.

   — Можно нам ненадолго стать рядом и поговорить с вами.

   — Не возражаю. Можете перебраться к нам.

   Канг Чоль ступил на опасно закачавшуюся лодку. Ладони обоих рыбаков были шершавы от мозолей.

   — Он ваш сын? — спросил Канг Чоль и, получив утвердительный ответ, предложил юноше: — Хочешь посмотреть наше судно?

   — Иди, Бонг Чер. Ты же мечтал подняться на такой парусник.

   Мужчина подождал, пока сын, подхваченный протянутыми руками, не оказался на соседнем борту, и повернулся к гостю.

   — Вот вышли на промысел рыбы, — сказал Канг Чоль, представившись. И смущенно добавил: — Но у нас что-то не получается. Вот хотел бы с вами посоветоваться…

   — Меня зовут Хак Бо, э-э… господин Канг Чоль. А чем вы ловили?

   — У нас есть сеть. И… и с чего вы взяли, что я господин?

   В глазах рыбака блеснула лукавая усмешка.

   — Если я ошибся, то простите. Но я думаю, еще никто не обижался на такую ошибку.

   — Нет, вы все-таки скажите. Для меня это важно.

   — Ну, вы говорите не так. Потом… Потом вид у вас не рыбацкий.

   — Это потому что мы в первый раз вышли на промысел. Ничего, от солнца и воды наша одежда вылиняет, лицо покроется загаром, а руки мозолями. Только вот нам надо научиться ловить рыбу. Вы тоже ловите рыбу сетями?

   — Да.

   — Мы, наверное, их не так ставим. За всю ночь ни одна рыба не попалась.

   — Есть и такие случаи, — добродушно усмехнулся рыбак. И стал охотно делиться своим опытом.

   Оказывается, это только непосвященным кажется, что ловить сетями проще простого. Чтобы поставить их на уловистое место, надо знать, где ходят косяки рыб, учесть приливы и отливы, погоду, время года и даже состояние луны. А самой сетью можно пользоваться двояко: дрейфовать вместе с ней на лодке по течению или накрепко укреплять концы при помощи якорей. И еще много разных нюансов.

   — Хорошо, как же сейчас нам поставить сети? — спросил Канг Чоль.

   -А какой длины ваша сеть?

   — Саженей двести будет.

   Старик показал одинокий зуб — скалу.

   — Один конец закрепите там, а второй — за парусник. Встаньте поперек острова и заякоритесь. Если утром не будет рыбы, можете забрать мою добычу.

   Последние слова Хак Бо произнес с улыбкой.

   — Спасибо за советы. Чем я могу отблагодарить вас? Табак, соль, деньги?

   — Что вы, господин! У нас все есть. Желаю удачи!

   До захода солнца успели расставить сеть так, как посоветовал старый рыбак. После скудного ужина легли спать. Лишь на высокой корме остался бодрствовать И Соль — ему выпало дежурить первым.

   Чуть забрезжил рассвет, а команда уже была на ногах. Начали выбирать сеть — и уже первые метры заставили всех радостно оживиться. Видимо, целый косяк напоролся на ловушку. Сам Бель принялся вслух считать каждую рыбину, но тут же сбился со счету. Шутки и смех заметно приутихли: выпутывать рыбу из сетей оказалось не таким уж простым делом.

   — Ребята, давайте вытащим всю сеть, а выбирать будем в пути, — предложил Канг Чоль.

   Так и сделали. Когда солнце вышло из-за гор виднеющегося вдали материка, парусник, оторвавшись от острова Годонг, уже взял курс на север. К завтраку успели очистить сеть. Три большие плетеные корзины были полны рыбой.

   — Все пальцы исколол о плавники, — пожаловался И Соль.

   — Легко только жевать, — назидательно заметил Ман Гир. — Кстати, эй, повар, ты еще долго собираешься морить нас голодом? Ну-ка неси быстро жратву!

   — Сейчас, сейчас, господин, — поддержал игру Ду Бон, которому выпало быть за кока. — Вот, принимайте.

   На большой разделочной доске высились аппетитно дымящиеся куски вареной рыбы, присыпанные красным перцем. Все взвыли от восторга.

   — Капитан, неплохо бы по случаю первого улова пропустить по стаканчику содю, а? — заметил Чанг Су. — Как, ребята, поддерживаете мое предложение?

   — Конечно, — чуть ли не хором вскричала команда.

   Канг Чоль вообще-то хотел на паруснике придерживаться сухого закона. Но раз они рыбаки, что ж, пусть все будет как у рыбаков. Не выпить за хороший улов — значит, накликать в следующий раз неудачу.

   Чашка пошла по рукам. Выпив, крякали как простолюдины и обтирали рот ладонью. Обжигались горячими кусками рыбы. И оттого, что она была добыта своими руками, казалась вдвойне вкусней.

   Остров Дзенпхен Канг Чоль решил обойти слева, заметив, что правобережье усеяно рыбачьими лодками. Их хозяева наверняка из одной местности, так что чужак сразу будет приметен. С другой стороны, он хотел проверить мореходные качества парусника и выучку команды.

   Ветер был юго-восточный, и, чтобы не оказаться прижатым к острову, все время приходилось идти в крутом бейдевинде. Несколько раз, пока не приноровились, парусник опасно разворачивало. Дыхание открытого моря чувствовалось по крупной зыби.

   Опыт судовождения давался нелегко: спина у Канг Чоля не просыхала от напряжения, а ладони саднило от полопавшихся мозолей и соленой влаги.

   На исходе дня бросили якорь в северной оконечности острова. Все так намаялись, что предложение Канг Чоля поставить сети встретили без энтузиазма. Но капитан настоял на своем — раз рыбаки, то нечего прохлаждаться.

   Утренний улов снова оказался богатый, что мало кого обрадовало. Выбирали рыбу с кряхтением и ворчанием. Прежнюю добычу пришлось выкинуть за борт, чтобы высвободить корзины. Тут же невесть откуда налетели чайки.

   — Для них старались, — засмеялся Чанг Су. — Чайки тоже должны кормиться.

   — Через месяц такой работы до самой смерти больше не захочешь рыбы, — заявил Ман Гир. — Иль Соль, затянул бы ты какую-нибудь песню, а?

   Тот не заставил себя просить, и вскоре над морем понеслась печальная песня о молодом рыбаке, не вернувшемся с промысла. Все уже перестали ждать его, кроме любимой девушки, которая ежедневно приходит на берег и всматривается вдаль…

   Миновали еще несколько мелких островов. Материк все еще виднелся вдали в легкой дымке дневного марева.

   Команда отдыхала. Канг Чоль, передав кормовое весло Ду Бону, был с сыном, когда раздался голос впередсмотрящего:

   — Вижу впереди по правому борту дым.

   Он уложил Чоль Су в колыбельку и вылез из-под навеса. На горизонте явственно виднелось движущееся им наперерез суденышко, из трубы которого валил черный дым. Канг Чоль прошел на нос парусника.

   Бинокль сразу уменьшил расстояние. Это был военный сторожевой корабль, и на нем развевался японский флаг. Отчетливо был виден номер на борту. Возле носовой пушки, наведенной в их сторону, две застывшие фигуры матросов.

   — Японцы, — сказал Канг Чол и передал бинокль Ман Гиру. — Спрячь его.

   Команда ждала его решения.

   — Будем действовать так, как договорились. Ман Гир, остаешься на носу, а ты, Ду Бон, перед навесом. Чанг Хо, спустишь по команде парус и в парусину спрячешь револьверы. И Соль, будешь встречать гостей. Сам Бель, будь под навесом. Ничем не показывать своего напряжения, мы — простые туповатые рыбаки.

   А сам подумал: «Эх, не успели потренироваться…»

   — Может, попытаемся уйти влево? — спросил Ду Бон.

   — Ни в коем случае, — покачал головой Канг Чоль. — Все начинают действовать, когда я крикну — что вы делаете?

   Он пристально следил за приближением сторожевика, который шел им явно наперерез. И успевал замечать, как готовятся друзья к возможной схватке. Чанг Су сунул два револьвера за пояс и стоял, держась за канат, готовый по первому сигналу спустить парус. Ман Гир снял дощечку с бортовой обшивки на носу лодки и спрятал туда бинокль, завернув в тряпку. Ду Бон после некоторого раздумья, решительно сунул связку ножей под среднюю банку.

   Сторожевик в длину был метров пятнадцать. Канг Чоль насчитал на палубе семерых, да еще в рубке одного. И внизу, в машинном отделении, наверное, как минимум двое. Но эти не так опасны.

   Итак, десять против шести. По спине прошлась знакомая волна ощущения опасности.

   Резкий звук сирены заставил вздрогнуть каждого на паруснике. Корабль шел прямо на них.

   — Спокойнее, ребята! — крикнул Канг Чоль, не меняя положение руля. И подумал, надо обязательно сделать так, чтобы «японец» пристал к ним с правой стороны. Иначе Чанг Су оказывался спиной к сторожевику.

   Сторожевик опасно пересек курс парусника метрах в тридцати. Видны насмешливо улыбающиеся лица японских матросов. Офицер поднял рупор и прокричал что-то по-японски, а затем передал его рядом стоящему человеку в гражданском. Последовала команда на корейском языке:

   — Остановите лодку! Японский офицер требует остановить лодку!

   Канг Чоль поднял руку в знак того, что понял и скомандовал:

   — Убрать парус!

   Серая парусина с хлюпом упала вниз. И сразу почувствовался свежий ветерок.

   Пока сторожевик описывал круг, Канг Чоль подал парусник влево. Теперь «японец» оказался сзади. И снова такое ощущение, что железная махина идет прямо на них. Но вот стук двигателя пошел на убыль. Сторожевик стал медленно заходить с правой кормы.

   — Всем оставаться на местах! — раздалась снова команда на корейском языке, усиленная рупором.

   Два матроса баграми зацепили борт парусника и подтянули его к сторожевику. Еще два матроса застыли с карабинами, угрожающе наведенными в сторону рыбаков. Артиллеристы даже не стали разворачивать орудие:один из них небрежно оперся о ствол пушки, а другой, прихватив оружие, присоединился к группе, собравшейся перейти на парусник. Рулевой вышел из рубки и облокотился на поручни.

   Итак, по трапу, спущенному со сторожевика, готовились перебраться на парусник: невысокий офицер в черном мундире с картинным кортиком на боку, два матроса и переводчик. Первым оказался на паруснике артиллерист с карабином. Он прошел к Канг Чолю и велел ему сойти с кормы. Канг Чоль молча повиновался, но японец все равно больно ткнул его в спину стволом карабина, произнеся что-то явно издевательское.

   — Кто хозяин судна? — спросил офицер, встав на банку и обведя всех надменным взглядом. Стекла очков при этом слепо блеснули, отразив лучи полуденного солнца. Кореец тут же перевел, невольно или нарочно передавая гортанную интонацию.

   — Я, — сказал Канг Чоль и наклонил голову.

   — Откуда и куда плывете?

   — Ловили рыбу возле острова Годонга, теперь плывем домой в Ондин.

   — Что-то вы далеко отошли от Ондина, — сказал офицер и, видно, приказал матросу обыскать судно, поскольку тот сразу нырнул под навес.

   Предчувствие опасности мгновенно охватило Канг Чоля. Он знал, что друзья следят за ним, и поэтому кивнул утвердительно головой — будьте, мол, спокойнее. Под навесом послышалась возня, и оттуда выскочил Сам Бель с ребенком на руках. Лицо офицера изумленно вытянулось, и он что-то выкрикнул торжествующе.

   И тут Канг Чоль попятившись, крикнул умоляющим голосом:

   — Что вы делаете, господин офицер!

   Он еще не закончил фразу, а Чанг Хо уже начал приседать, чтобы выхватить револьверы, спрятанные под парусиной. Дальнейшие его действия уже выпали из поля зрения Канг Чоля, поскольку у него была своя задача — обезвредить матроса, стоящего сзади на корме. Он резко подпрыгнул и уже в воздухе, сделав полуоборот, поймал правой рукой ствол карабина и, падая, резко дернул его к себе. Раздался оглушительный выстрел: матрос, не ожидавший нападения, успел нажать на курок, прежде чем выпустить оружие. И тут же понеслась дробь сухих револьверных щелчков.

   Канг Чоль приземлился на дно лодки и опрокинулся на спину. Опомнившийся японец прыгнул на него сверху, метя ногами в грудь. Но Канг Чоль сумел перекатиться в сторону и взмахнул карабином, как дубинкой. Тяжелый приклад описал стремительный полукруг и сбил матроса с ног. Его истошный крик оборвал второй удар.

   Доли секунды понадобились Канг Чолю, чтобы обхватить взглядом всю картину схватки. Офицер, на которого И Соль напал сзади и обхватил за шею, даже не пытался сопротивляться. А Ман Гир уже был в рубке корабля и дрался с рулевым. Оба матроса прикрытия были убиты наповал меткими выстрелами Чанг Су. Ду Бон, завладев оружием, несся к орудийной башне, чтобы справиться с артиллеристом. Но того нигде не было видно.

   Чанг Су все еще стоял с двумя револьверами, устремив выжидательный взгляд в сторону сторожевика.

   Раздался выстрел, второй. Это стрелял Ду Бон, целясь куда-то за борт корабля. Потом обернулся к ним и замахал карабином.

   В рубке тоже все было кончено. Ман Гир вытащил обмякшее тело рулевого, протащил его по трапу вниз и сбросил в воду.

   И тут Канг Чоль вспомнил про машинное отделение.

   — Чанг Хо, там внизу еще есть матросы. Надо постараться их взять живыми.

   — Понял, — ответил тот и поспешил на сторожевик.

   И тут Канг Чоль услышал плач Чоль Су. Скорее даже не плач, а тихое обессиленное повизгивание.

   Он поспешно заглянул под навес. Матрос, производивший обыск вылезал с другой стороны и сразу попал под пулю. Так и остался лежать, разделенный светом и тенью. Возле его ног лежал скрючившись Сам Бель, а рядом в крови ползал маленький Чоль Су и тихонько плакал.

   Канг Чоль быстро вытащил сына из под навеса, а потом бросился к Сам Белю. Когда он попытался приподнять его, тот тихо застонал.

   — Ты жив, Сам Бель? Ничего, ничего, сейчас я тебя вынесу…

   Пуля, случайно выпущенная опешившим японским матросом на корме, нашла свою цель. Она попала в живот Сам Беля. Кровь все еще толчками выдавливалась из раны.

   Канг Чоль разорвал низ своей нательной рубахи и зажал рану куском ткани. Подбежал Ду Бон.

   — Что с ним?

   — Ранен в живот. Срочно достань соевую пасту*. (Соевая паста обладает дезинфицирующим свойством). Наложим на рану.

   Ду Бон нырнул под навес, где хранились припасы.

   — Вот, — и протянул глиняный горшочек.

   — Что делает И Соль? Все держит офицера? Помоги связать его. Да, куда девался переводчик, я его что-то не видел.

   Перевязывая раненного друга, Канг Чоль услышал крик Ду Бона: «Ах, вот ты где скрываешься! Вылезай, собака!»

   Подошел Чанг Хо. Этот ничего не стал спрашивать. Сразу взял руку Сам Беля и стал прослушивать пульс. Уловив взгляд Канг Чоля, покачал головой:

   — Очень слабый.

   — Где Ман Гир?

   — Сторожит мотористов, — усмехнулся Чанг Су. — Хотел их там же прикончить, еле уговорил…

   Канг Чоль встал. Есть прекрасное упоение боя, но как ужасно послевкусье. И как горько терять друга.

   Он вытащил из под навеса одеяло, и вдвоем с Чанг Су уложили на нее Сам Беля.

   — Ты побудь с ним, ладно? — Канг Чоль положил руку на плечо друга. — А здорово ты их перещелкал!

   Он прошел к средней банке, где спиной друг к другу сидели со связанными руками японский офицер и переводчик. В пылу схватки первый потерял фуражку и очки. Бодрая прическа под ежик никак не вязалась с глазами, беспомощно и часто моргающими. Переводчик же весь сжался, опустив голову.

   — И Соль, постереги их. А мы с тобой, Ду Бон, пройдем на корабль.

   Ман Гир сидел перед входом в машинное отделение.

   — Что случилось с Сам Белем? Он жив?

   — Да, но очень плох. Выведи этих…

   Одному из мотористов можно было дать лет сорок, другой выглядел совсем молодо. У обоих очень напуганный вид. Старший что-то забормотал, показывая то на себя, то на напарника.

   — Подожди, — прервал его Канг Чоль. — Ду Бон, приведи сюда переводчика. Совсем забыл, что они не понимают нашего языка.

   Переводчик оказался невысокого роста, со скуластым лицом и реденькой бородкой. Шеи совсем не видать, так вжал голову в плечи.

   — Скажи старшему, что он сейчас поведет корабль. А этот, — Канг Чоль кивнул на молодого, — будет в машинном отделении. Если оба постараются, то останутся живы.

   Старший, выслушав перевод, что-то пробормотал, поглядывая на парусник.

   — Он говорит, что боится офицера.

   — Пусть он боится за себя, — жестко сказал Канг Чоль.

   Офицера заперли в маленьком матросском кубрике. Канг Чоль хотел заставить его повести корабль, а потом решил, что справится сам. Какое условие можно было поставить японцу? Жизнь или смерть. Но в том то и дело, что он не собирался сохранять тому жизнь. А обманывать пленного врага, нет, это не в его характере.

   С большими предосторожностями перенесли на сторожевик Сам Беля. Он был в беспамятстве. Часы его были сочтены, и это понимал каждый.

   Канг Чоль поднялся в рубку и огляделся. Штурвал, компас, металлический полубарабан с делениями на цилиндрической поверхности. Сбоку — ручка с поперечной стрелкой. Трубка с изогнутым раструбом, куда мог пролезть детский кулачок.

   Над лобовым стеклом он увидел приколотую карту. Снял ее и вгляделся. Корейский полуостров, Западное море, остров Годонг… Приблизительно вычислил местоположение парусника. Если все время идти на запад, то можно обогнуть гряду островов, а там повернуть на север в сторону Китая.

   Он повесил карту на место и снова оглядел рубку. Что ж, если рядом будет учитель, то всему можно научиться.

   Команда ждала его на палубе. Он посмотрел на лица друзей и поразился их серьезности. А ведь только утром хохотали над каждым пустяком и по-мальчишески подтрунивали друг над другом. Не зря говорят — глянуть смерти в глаза…

   — Ребята, наш план удался, и каждый действовал как надо. И если бы не этот шальной выстрел, — Канг Чоль сжал кулак. — Дальше пойдем на японском корабле. Найдите надежный канат, мы возьмем парусник на буксир. Чанг Хо , будь рядом с Сам Белем и моим малышом. И Соль займись ужином. А мы с Ду Боном, Ман Гиром и вот с ними, — он кивнул на пленников, — поведем корабль. Надо уходить отсюда, как можно быстрее. По местам, ребята.

   Снова капитанская рубка корабля. Канг Чоль глянул на пожилого моториста и кивнул — давай, мол. Тот чуть пригнулся, и что-то сказал в переговорную трубку. Через несколько секунд застучал двигатель, и корабль ожил. Опять фраза вниз — и оттуда прозвучал краткий утробный ответ. Моторис медленно потянул ручку к себе. Стрелка над полубарабаном передвинулась на несколько делений. Раздался звонок, шум двигателя усилился, и тяжелый корабль медленно пошел вперед.

   Канг Чоль сам встал за штурвал, который на удивление легко крутился как в одну, так и в другую сторону. И судно послушно поворачивалось в нужном направлении. Заметив, как реагирует стрелка компаса на каждое движение штурвала, он добился того, чтобы она своим острием указывала строго на запад. И с удовлетворением усмехнулся — с курсом корабля пока вроде ясно.

   Машинист, с интересом наблюдавший за действиями Канг Чоля, показал на ручку, которой привел корабль в движение.

   — Он говорит, — сказал переводчик, — что ею регулируется ход корабля. Стрелка показывает скорость. Но прежде, чем увеличить или уменьшить ход, надо передать команду в машинное отделение.

   — Понял, — кивнул Канг Чоль. — Отойди, я сам попробую. Передай, что я увеличиваю скорость на три деления.

   Гул двигателя усилился, и судно заметно прибавило ход.

   Особой сложности пока вроде нет. Конечно, чтобы причалить такую махину к пирсу, требуется немалая выучка и слаженность действий капитана, рулевого и моториста, но в этом, скорее всего, нужды не будет. Он не собирается вести корабль в порт. Главное — уйти в нейтральные воды. Когда кончится топливо, пересесть на парусник. А «железку», как ни жаль, придется потопить.

   Канг Чоль оглянулся. Покинутый всеми парусник покорно шел на привязи, печально покачиваясь на волнах. Словно лошадь, потерявшая седока.

   Он поставил на свое место Ду Бона и объяснил, что к чему.

   — Держи все время на запад и не сворачивай. Если этот заартачится, — Канг Чоль выразительно посмотрел на моториста, — не церемонься с ним. За дверью будет Ман Гир. А вы, господин переводчик, идемте со мной.

   При всей своей неприязни к этому корейцу — прислужнику японцев, он не мог позволить себе обратиться к нему на «ты», поскольку был воспитан в духе уважения к старшим. И потому избрал несколько ироничную форму обращения.

   Ман Гир стоял за дверью и, когда она открылась, сдернул карабин с плеча. Канг Чоль невольно улыбнулся.

   — Я проведаю Сам Беля, а ты не спускай глаз с рубки, хорошо? Переводчик пока постоит рядом, я его позову, когда надо.

   — Есть, капитан.

   Канг Чоль спустился по трапу и услышал голос И Соля, напевающий песню. Он открыл маленькую дверцу, и на него пахнуло запахом жареной рыбы. Это был миниатюрный камбуз. И Соль, видно, уже освоился здесь.

   — Как дела?

   — Отлично, капитан. Ужин скоро будет готов.

   — Тебе придется его еще разнести всем.

   — Будет сделано, посуды здесь хватает.

   — Молодец, И Соль! А я сейчас пойду и поговорю с твоим пленником. Надеюсь, ты не сломал ему шею.

   — Честно говоря, хотел. Да, вот его кортик, возьми себе, Канг Чоль.

   — Нет. Это твой трофей, и ты можешь гордиться им, когда-нибудь показывая внукам, — улыбнулся Канг Чоль и вышел.

   Чанг Хо сидел на полу капитанской каюты и дремал, прислонившись спиной к койке. Малыш, лежал на его коленях и играл кобурой от револьвера. Услышав шаги, Чанг Хо открыл глаза.

   — Ну, как он? — спросил Канг Чоль,

   — Плох. Так и не приходит в себя.

   Канг Чоль подхватил потянувшегося к нему сына на руки. Оба склонились над раненым. Лицо Сам Беля потемнело, но все еще хранило юношескую чистоту. Глаза были закрыты, грудь тяжело поднималась и опускалась в такт прерывистому дыханию.

   — Что же делать? — с отчаянием произнес Канг Чоль. — Лишь бы довезти его живым до Синиджу…

   — Будем надеяться, — сказал Чанг Хо, но в словах его было сомнение. — Когда рассчитываешь туда добраться?

   — Не знаю. Пока идем на запад, в нейтральные воды. А там, сколько хватит топлива. Ты побудь еще с ним, ладно? Пойду проведаю самурая, хочу кое-что спросить у него. Там И Соль готовит ужин, он занесет еду тебе. Сильно устал?

   — Ничего. Ты иди и не беспокойся.

   Канг Чоль вышел на палубу и свистнул Ман Гиру.

   — Направь переводчика ко мне.

   Все двери на корабле, как заметил Канг Чоль, открывались наружу. И каждая была снабжена с обеих сторон рычажным засовом. «Наверное, в этом есть какой-то смысл», — подумал он, пробираясь в матросский кубрик.

   Японец лежал на животе, видно, предпочтя эту позу из-за связанных за спиной рук. Он приподнял голову и тут же повернул ее к стене. Канг Чоль перерезал бечевку и коротко велел:

   — Сядь.

   Тот понял и с трудом повиновался. Размял затекшие руки и глянул выжидающе на Канг Чоля. Неглупый, между прочим, взгляд, и страха в нем особенного не было. «Случись встреча при других обстоятельствах, могли бы о многих интересных вещах поговорить», — мелькнуло в голове у Канг Чоля.

   — Переводи. Хочу спросить, господин капитан, почему ваш корабль вышел нам навстречу? Вы обычно всех задерживаете или получили недавно такой приказ?

   Лицо офицера вытянулось от удивления, которое тут же сменилось грустной усмешкой, какое бывает у человека, жестоко обманувшегося. Он сжал кулаки и твердо ответил:

   — Неужели вы думаете, что японский офицер будет отвечать на ваши вопросы?

   — Что ж, ваше мужество достойно уважения. Какой смертью вы хотите погибнуть?

   — Что? — вскинул голову японец. — Ах, да… Впрочем, другого выхода, наверное, у меня нет.

   Он встал и решительно шагнул к двери. Переводчик испуганно отпрянул в сторону.

   Над морем сиял предвечерний закат. Красное солнце застыло над ровным горизонтом. Японский офицер пристально посмотрел на него, затем вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь, словно перед флагом.* (На японском флаге изображен красный круг). Повернулся кругом и четко зашагал к корме. На секунду замер перед леером — и бросился в воду.

   Канг Чоль не шелохнулся. Но когда все кончилось, тяжко вздохнул: совсем, оказывается, не просто — бесстрастно наблюдать, как человек принимает смерть. Пусть враг, но человек же. А ведь в другой ситуации могли бы стать и друзьями…

   Всю ночь шли на запад. На рассвете, когда небо гасило свои звезды, умер Сам Бель, так и не придя в сознание.

   Хоронили его в полдень. Сторожевик с пришвартованным парусником дрейфовал на северо-восток. Тело Сам Бел завернули в парусину, обвязали веревками и уложили на миносбрасыватель. К ногам привязали за неимением лучшего, два артиллерийских снаряда.

   Выстроились полукругом на корме. Не в обычае корейцев произносить речи на похоронах, но как без слов опустить друга в безмолвную морскую бездну?

   — На корабле ты родился, Сам Бель, и на корабле встретил свою смерть, — сказал Канг Чоль. — Такая выпала тебе судьба. Но ты знай, мы всегда будем помнить тебя. Прости нас и… прощай.

   Он махнул рукой, и Ман Гир дернул рукоять. Металлическая плита приподнялась, тело Сам Беля скользнуло вниз и скрылось в пучине моря.

   Никто не скрывал слез. Напряжение последних суток, смертельный риск, бессонная ночь и смерть друга сказывались на душевном состоянии каждого.

   Прощай, друг, и прости нас! За то, что не смогли защитить тебя, самого молодого из команды, за то, что сами остались живы, за то, что не смогли предать твое тело земле.

   …Канг Чоль разлепил глаза, и сквозь пелену слез проступили стены китайской фанзы и картина с парусником. Он плакал во сне, заново переживая тот опасный и трагический переход по Западному морю. Смерть пощадила его, но реальный мир не радовал: ему хотелось вернуться назад, в ту жизнь, когда рядом были друзья и маленький Чоль Су.

Глава 13.

   Только на четвертый день Канг Чоль встал на ноги. За это время он не раз беседовал с Фу Линем и окончательно убедился, что тот не знает грамоты. Значит, возможность объясниться при помощи иероглифов отпала. В ход снова пошли жесты, рисунки и заимствованные китайские слова, которыми пользуются корейцы с незапамятных времен.

   Весна все более властно заявляла о себе. По утрам уже не подмораживало, и парной туман, что обволакивал все кругом, к восходу солнца рассеивался, обогащая воздух сочной влажностью.

   Крестьяне рьяно готовились к полевым работам. Канг Чоль мог судить об этом по хозяину: тот целыми днями пропадал во дворе. Забегал лишь на короткое время в обед, чтобы разогреть еду и наскоро перекусить. Лишь за ужином при свете лучинки они могли немного пообщаться.

   Канг Чоль чувствовал теплую признательность к этому очень занятому, но не унывающему китайцу. Но отблагодарить его он мог только одним — своим трудом. И поэтому решил обязательно помочь тому управиться с посевной, прежде чем тронуться в путь. И, конечно же, приложить все усилия, чтобы найти сына.

   За окном еще была темень, когда Канг Чоль открыл глаза, почувствовав, что хозяин уже встал и вышел на улицу. Он оделся и последовал за ним. Предутренняя прохлада и свежесть мигом согнали сон. Канг Чоль с удовольствием потянулся, сделал пару нехитрых упражнений, как услышал испуганный возглас возвращающегося Фу Линя. Того, видимо, удивил и обеспокоил ранний подъем гостя.

   — Ничего, ничего, — успокоил его Канг Чоль и стукнул себя по груди. — Я уже выздоровел.

   На завтрак была лапша. Тесто, раскатанное, нарезанное, сваренное и промытое в холодной воде, хозяин приготовил с вечера. Отдельно он сварил мясной бульон с луком и редькой, заправил его чесноком и красным стручковым перцем. Утром лишь разогрел и разлил в большие миски с лапшой.

   То ли выздоровевший молодой организм жадно требовал пищи, то ли утренняя свежесть так возбудила аппетит, но никогда еще завтрак не казался Канг Чолю таким вкусным. Он со свистом втягивал в рот лапшу, помогая себе палочками, и шумно запивал бульоном прямо из миски

   Хозяин с улыбкой одобрения наблюдал за ним. И когда миска гостя опустела, он без слов наполнил ее снова.

   Фу Линь в этот день намеревался заняться подготовкой почвы для траншеи, в которой выращивалась рассада. Неожиданный помощник обрадовал его: весной всегда так много дел, что только успевай поворачиваться. Тем более что в нынешней ситуации он не мог позвать ни прежнего батрака, ни нового, так как опасался лишних глаз.

   На краю двора высилась кучка прошлогоднего навоза. Фу Линь мотыгой разгреб кучу и удовлетворенно хмыкнул. Нагрузил с горкой две большие плоские корзины, вдел в веревочные петли бамбуковую палку и понес их, чуть покачиваясь. Корзины походили на чашки весов, а сам человек на стрелку. Наглядно продемонстрировав китайский способ переноски сыпучих грузов, он поручил эту работу Канг Чолю. А сам возле парников занялся смешиванием навоза и земли. Готовую смесь скидывал на дно траншеи.

   Канг Чоль с воодушевлением принялся за работу. Накидал в корзины навоз, вдел концы палки в веревочные петли и подставил плечо. Первые шаги дались без особого напряжения: груз, несмотря на большой объем, оказался легким. Но потом корзины так раскачались, что пришлось остановиться. Новая попытка — снова вынужденная остановка. А ведь со стороны казалось — ничего особенного.

   Пока Канг Чоль укрощал раскачивающиеся весы, Фу Линь нет-нет да поглядывал в его сторону и с удивленной улыбкой покачивал головой. Надо же, не может перенести две корзины с легким навозом.

   К любой работе можно постепенно приноровиться. После нескольких попыток Канг Чоль догадался, почему Фу Линь раскачивался на ходу: наклоны тела в такт болтающемуся грузу гасили колебания. Когда ему, наконец, удалось без единой остановки протрусить весь маршрут, то он почувствовал большое удовлетворение.

   Глубина траншеи, в которой ранней весной выращивалась рассада риса, была по колено. Дно устилалось навозом, смешанным с землей, а на ночь его сверху укрывали соломенными матами, чтобы уберечь от заморозков.

   С детства Канг Чолю была знакома картина весеннего пересаживания рассады. Залитые водой рисовые чеки казались чистыми листами бумаги, куда крестьяне наносят зеленые строчки. Начало посевной всегда встречали радостным настроением. Иногда и отец с матерью принимали участие в праздничном ритуале, когда крестьяне-арендаторы предоставляли дворянину воткнуть в землю первые стебельки рассады. Но то был лишь срединный акт весенних полевых работ. А начало — вот оно: навоз, заготовленный с прошлого года, семена, перебранные по зернышку долгими зимними вечерами, маты, сотканные из соломы и, наконец, изумрудная рассада, выращенная неусыпными хлопотами и волнениями. И за каждым циклом работ — тысячелетний опыт земледельца, передаваемый от поколения к поколению.

   Канг Чолю вдруг стало досадно, что он, всю выросший рядом с рисовым полем, даже не знает, как выращивается рассада на его родине, ибо никогда не интересовался этим. Иначе он мог бы сейчас сравнить и что-то посоветовать этому китайскому крестьянину, который наверняка с интересом примет секреты своего далекого собрата по труду.

   «Что ж, зато, когда попаду обратно в Корею, то там сравню и чем-то помогу», — решил он, и эта мысль приятно согрела его душу.

   Они не разговаривали, и тому причиной был не языковой барьер. В их совместной работе все было предельно ясно: один перетаскивает, а другой укладывает. Иногда подсказка жестом — куда высыпать навоз.

   Предварительную подготовку почвы они завершили быстро. Канг Чоль присел отдохнуть. Хозяин тем временем священнодействовал на дне траншеи.

   Небольшими грабельками Фу Линь разравнивал почву, собирая комки, которые перетирал прямо мозолистыми ладонями и посыпал сверху. Потом брал семена, замоченные накануне, набухшие в тепле, готовые вот-вот выплюнуть расточек жизни, и укладывал их на любовно приготовленное ложе. И так ряд за рядом, не спеша, словно совершал некий торжественный ритуал и боялся поспешностью нарушить великое таинство оживания семян.

   Выросший в дворянской семье Канг Чоль, естественно, был далек от крестьянских забот. Хотя родители с детства внушали ему уважение к труду, сословная принадлежность не позволяла ему связать свое будущее с профессией земледельца. Но сейчас, сидя возле унавоженной траншеи и наблюдая, как работает этот немолодой китайский крестьянин, он понял простую и очень важную истину — любое дело почтенно, если вкладываешь душу. На миг закралась мысль, что хорошо бы ему тоже поселиться в деревне. Сажать рис, растить детей и думать о самых простых житейских вещах…

   Он обвел взглядом хозяйство Фу Линя. Видавшая виды фанза с двумя окошками, сарай-конюшня, изгородь. А дальше, куда ни кинь взгляд, всюду рисовые чеки и островки крестьянских подворий. Каждый день видеть этот пейзаж, непривычный, но почему-то с первого раза навевающий тоску и уныние? К нему, конечно, можно привыкнуть, как можно привыкнуть ко всему на свете, но он, Канг Чоль, наверное, не сможет. Ему нужны горы, сосны на скалах, звенящие ручьи и зеленые долы. Там, когда-нибудь он, возможно, и найдет покой, возделывая землю. А пока его путь предрешен — на север, в Россию, куда уже бежало немало корейцев. Среди них найти единомышленников, готовых с оружием в руках вернуться в Корею, чтобы освободить ее.

   Канг Чоль очнулся от своих дум. Фу Линь уже заканчивал закладку семян и, свесившись над траншеей, доглаживал ладонями последний угол. Отряхнул руки и удовлетворенно вздохнул. Глянул на помощника и тут же опустил глаза.

   «Жалеет меня и сочувствует», — подумал Канг Чоль с теплотой.

   — Фу Линь, — обратился он к китайцу, — сегодня вы мне покажете место, где нашли меня?

   При помощи жестов, рисунков он сумел втолковать свое желание.

   После обеда запрягли телегу и поехали в сторону темнеющего вдали леса. Когда проезжали мимо соседских домов, Канг Чоль по знаку хозяина ложился на дно телеги.

   Чем ближе они подъезжали к цели назначения, тем больше волновался Фу Линь. С виду он был невозмутим, но в душе его была самая настоящая паника. Почему — он и сам не знал. Свидетелей их встречи не было, никто не видел, как Ма Цзинь унесла ребенка, но, тем не менее, его почему-то страшило прибытие на место.

   Фу Линь остановил лошадь.

   — Вот здесь, — сказал он и только тут подумал, что ничем не сможет объяснить, как сумел обнаружить человека, находившегося в глубине зарослей. И поспешно показал рукой на обочину дороги.

   Канг Чоль слез с телеги и подошел к указанному месту.

   — Я лежал вот здесь?

   — Да, да, — закивал Фу Линь.

   Канг Чоль опустился на колени и стал осматривать землю. Затем словно ищейка пополз в сторону, нашел проход в зарослях и скрылся в них. Что хотел найти, и сам не знал. Он не помнил, как дошел до этого места, был ли в этот момент сын с ним. И провал в памяти мучил больше всего.

   Его не было минут десять, и все это время Фу Линь сидел на телеге, оцепенев от волнения и страха. За всю свою жизнь ему впервые приходилось испытывать такое смятение, потому что никогда до сих пор он не совершал такого, что терзало бы совесть. Достаточно было в этот момент краткого вопроса на китайском языке — ты забрал ребенка? — и Фу Линь признался бы тут же. Но сознание, что такого вопроса не будет, что он всегда сможет притвориться непонимающим, помогало ему молчать.

   Канг Чоль вынырнул из зарослей неожиданно и в другом месте. Он держал какой-то предмет, и Фу Линь пытался издали понять, что это такое. Но разглядел, лишь приняв его из безмолвно протянутой руки. То была деревянная игрушка — искусно вырезанный олененок с большими глазами, тоненькими ножками и коротеньким хвостиком. Такой маленький и хрупкий, он, казалось, все еще хранил тепло детской ладошки.

   Оба молчали. Лошадь медленно тронулась. Фу Линь подумал было, что надо развернуть телегу, но боялся нарушить молчание. Канг Чоль тронул его за плечо и, печально улыбнувшись, показал рукой, что надо повернуть назад.

   Итак, до этого места Чоль Су скорее всего был с ним, потому что сынок никогда не расставался с этой игрушкой. Но что же случилось здесь девять дней назад? Канг Чоль обшарил всю ложбинку и не нашел каких-либо следов, свидетельствующих о нападении дикого зверя.

   Он смутно помнил, как дошел до этого места, потому что последние два дня был весь в жару. Здесь, видимо, прилег отдохнуть, и потерял сознание. Чоль Су выбрался из «диге», может, долго пытался разбудить его, а потом голод погнал малыша на дорогу. И там кто-то подобрал его. Если так, то он найдет его. Главное, чтобы Чоль Су был жив!

   При въезде в деревню Канг Чоль обвел рукой дома и спросил:

   — Как называется деревня? Не понял?… Вот тебя зовут Фу Линь, меня — Канг Чоль, а вот эти все дом а вместе как?

   — Ингань, — дошло до китайца. Он повторил: — Ингань.

   — Хорошо, — одобрительно кивнул Канг Чоль и, обернувшись, ткнул рукой в противоположное направление дороги. — А там, какая деревня?

   — Сунгань.

   — Ингань и Сунгань, — повторил Канг Чоль. — Завтра поедем в Сунгань.

   Фу Линь сразу догадался, чего тот хочет, но не сумел притвориться непонимающим и потому кивнул головой.

   Привезенный в тот злополучный день хворост все еще лежал сваленный в кучу возле сарая. Когда Фу Линь собрался нарубить его на удобные для топки части, Канг Чоль решительно отобрал у него топор.

   — Я сам все сделаю, — сказал он и показал на соседские дома. — А вы идите туда и спросите про ребенка.

   Канг Чоль принялся рубить сучья. Топором работать он умел и любил, поскольку отец с детства заставлял рубить дрова, считая это занятие полезным как для физической закалки, так и для развития глазомера. Лезвие было зазубренным, но за счет силы и точности, когда удар производится наискось, даже самые толстые сучья перерубались одним махом. Фу Линь, не ожидавший такой сноровки, с минуту наблюдал восхищенно, прежде чем пойти укрывать рисовыми матами рассадочную траншею. Закончив, ушел в дом переодеться. Когда он снова появился, на нем был темный длинный халат с длинными рукавами. Голову венчала небольшая шапочка.

   Выходная одежда придала Фу Линю осанистость, хотя и так-то он не страдал отсутствием степенности. Не спеша, оглядел подворье, кивнул Канг Чолю и размеренным шагом направился к ближайшим домам, по пути обдумывая цель своего визита к соседям. Он, конечно же, не собирался спрашивать о ребенке. Один сосед недавно просил у него денег взаймы, так как собирался женить сына, другой ездил в уездный город и потому жаждал расспросов, третий приходился дальним родственником… Так что темы для разговоров найдутся. Заодно можно будет объяснить причину отсутствия жены, которая, мол, уехала в родную деревню из-за болезни дяди. Единственное, что не решил Фу Линь, так это заходить к старосте деревни или нет. По неписаным правилам, он обязан сообщить, что в его доме поселился чужестранец. Зная ретивость старосты, можно не сомневаться, что тот сразу же доложит по инстанции. Немедленно явятся жандармы и заберут Канг Чоля. И тогда неизвестно, как развернутся события: при допросе с переводчиком выяснится пропажа ребенка. Его станут искать и, конечно же, найдут…

   Фу Линь поежился, на секунду представив последствия такого оборота дел, и решил, что к старосте заходить не следует. Пока.

   Канг Чоль тем временем все махал топором. Работа раззадорила его. Когда был разрублен последний сук, он даже почувствовал сожаление. Тщательно уложив вязанки хвороста у стенки сарая, собрал щепу в корзину и понес ее в дом.

   Он разжег очаг, долил воду в котел. Ему хотелось приготовить ужин, но он не знал, из чего и как. И поэтому, оставив эту мысль, продолжал сидеть перед огнем время, от времени подкидывая щепки. Натруженные плечи и руки сладко ныли, а дым очага приятно щекотал ноздри. Он вытянул ноги. Если бы не мысль о сыне, — какой был бы покой на душе…

   «Ингань и Сунгань», — вспомнил он названия двух деревень. — Завтра же отправлюсь в Сунгань. В деревню заходить не стоит. Буду издали наблюдать в бинокль».

   Мысль о бинокле заставила вспомнить об оружии. «Надо бы смазать маузер» — подумал он вяло.

   Двигаться не хотелось — так хорошо сидеть перед огнем, вытянув ноги. Но Канг Чоль заставил себя встать и сходить в сарай, куда он спрятал котомку.

   Когда Фу Линь вернулся, то застал гостя сидящим у окошечка. Перед ним была знакомая котомка с раскрытым верхом. При виде нее хозяин тревожно замер у двери.

   — Уже вернулись? — спросил Канг Чоль, убирая в сторону то, чем занимался. — Есть, какие новости?

   Фу Линь покачал головой.

   — Неужели никто не видел и не слышал о ребенке?

   В ответ снова отрицательное покачивание.

   — Проклятье!..

   Фу Линь занялся ужином. Канг Чоль отнес котомку в сарай и, вернувшись, стал помогать хозяину.

   Утром он снова встал рано. Работали на поле — приводили в порядок рисовые чеки. Канг Чоль короткой лопатой укрупнял межчековые гряды, а Фу Линь разравнивал их мотыгой и через каждые полшага сажал бобы сои.

   День был солнечный и теплый, что отвечало желанию Канг Чоля. Он твердо решил после обеда направиться в сторону соседней деревни и понаблюдать из бинокля. Не могут же ребенка все время держать взаперти, тем более в такую погоду.

   Работа постепенно увлекла его. Вначале он, как и вчера, отставал, и хозяин принимался сам мотыгой наносить землю на прошлогоднюю прохудившуюся гряду. Это задевало Канг Чоля. Он попробовал по-другому держать лопату, встать боком к гряде. Вместо того чтобы каждый раз ногой втыкать лопату, решил обойтись только руками. Это требовало большего напряжения, но зато увеличилась скорость работы. Вскоре он уже сам нет-нет да помогал Фу Линю, срезая края гряды и притаптывая верх.

   Несложная вроде работа требовала большой аккуратности. Ведь межчековая гряда должна удерживать воду и не размываться. По ней ходят, и зачастую с грузом, на ней сидят, свесив ноги, в краткие минуты обеда. И на ней же растет соя, из бобов которой готовят самый важный компонент китайской, да и корейской тоже, кухни — соевую пасту и соус.

   Любой совместный труд, если напарники в ладу, сближает. И заставляет соперничать. Фу Линь мог выполнять свою работу с закрытыми глазами. Но ближе к обеду ему пришлось смотреть в оба, чтобы не отстать совсем от помощника. То и дело он с удовольствием посматривал на Канг Чоля, который, словно играючи, орудовал лопатой. Словно всю жизнь этим и занимался.

   «Сильный, очень сильный кореец, — думал Фу Линь. — Несколько таких работников — и можно горы свернуть».

   Но он также понимал, что нежданного помощника преподнес ему лишь случай.

   После обеда Канг Чоль решительно сказал:

   — Мне надо отлучиться на время.

   Двумя пальцами он изобразил идущие ноги и показал рукой в сторону деревни Сунгань.

   Фу Линь согласно закивал головой, но сердце его снова сжалось. За Сунганем находилась деревня, где скрывалась жена с ребенком. Правда, до нее двадцать пять ли, но разве это расстояние для мужчины?..

   Через раскрытую дверь он видел, как Канг Чоль зашел в сарай и вышел, прижимая что-то к груди. «Зачем ему оружие? — встревожился Фу Линь. — Вдруг убьет кого-нибудь — и все узнают, что это я его приютил».

   И он снова подумал о старосте.

   До деревни Сунгань Канг Чоль добрался за полтора часа. Когда проходил мимо ложбинки, где его нашел Фу Линь, ему на миг захотелось еще раз обшарить это место. Но, понимая бесцельность этого, двинулся дальше.

   За все время пути он встретил лишь одну встречную телегу и вовремя нырнул в заросли. То, что по этой дороге редко ездили, вселяло надежду. Значит Чоль, Су подобрал, скорее всего, местный житель. Ребенок — не кошелек с деньгами, его не спрячешь в карман, не утаишь. Эх, если бы знать язык! Но ничего, он обшарит биноклем каждый двор деревни, даже если для этого понадобится месяц, полгода.

   Деревня Сунгань находилась сразу за лесом, что облегчало задачу. На опушке Канг Чоль отошел от дороги, выбрал подходящее дерево и взобрался на него. Настроил резкость бинокля и стал разглядывать ближайший дом.

   Обычное крестьянское подворье, мало чем отличающееся от подворья Фу Линя. Только фанза поскромнее, да и пристроек меньше.

   Пожилой хозяин с подростком занимался тем же, чем накануне занимался Канг Чоль. Траншея для выращивания рассады риса, правда, была совсем миниатюрная. Несколько раз во двор выходила женщина, и тогда Канг Чоль буквально впивался в нее. Она была в возрасте, худа и неопрятна. Помои выплескивала прямо у порога дома. Лицо ее было хмурым. Потом показалась девочка лет шести и стала играть с щенком.

   Канг Чоль навел бинокль на другое подворье. Его хозяева были помоложе. Мужчина копался в огороде с тяпкой, а женщина нянчила ребенка. Увы, совсем младенца, так что он никак не мог быть Чоль Су.

   На третьем подворье было многолюдно. Видно, готовились к какому-то событию. К событию, скорее всего, печальному, нежели праздничному. Это чувствовалось по отсутствию улыбок и смеха, обычно сопровождающих такие мероприятия. То ли похороны, то ли поминки. Обычной вездесущей детворы не было. Но Канг Чоль все равно внимательно оглядел озабоченные лица мужчин, женщин и старух.

   Он перебрался на другое дерево. Снова чужие подворья. На одном из них супруги бранились, на другом — было безлюдно, на третьем — жили одни старики.

   Отчаяние охватило Канг Чоля. Да и на что он надеялся? Что сразу, с первого захода, обнаружит сына? Может, ребенка уже увезли в уезд и сдали в какой-нибудь приют. Но как об этом узнаешь?

   Он решил, что на сегодня хватит.

   Вечерело, когда он вернулся Фу Линь был во дворе, видно, ждал его. Лицо было явно встревоженным.

   — Что случилось, Фу Линь?

   В ответ посыпались взволнованные слова, сопровождаемые отчаянной жестикуляцией.

   Итак, как понял Канг Чоль, о нем стало известно начальству, судя по тому, как Фу Линь поднимал палец вверх. Скоро придут какие-то люди, скорее всего, стражники, свяжут руки и поведут. Надо скорее уходить: это китаец продемонстрировал бегом на месте.

   Канг Чоль стиснул зубы — ничего не поделаешь. Власти вполне могут выдать его Корее и ясно, в чьи руки он тогда попадет. Нет, он не собирается так просто и глупо пропасть. У него немалый счет, который он должен предъявить японцам. За смерть отца, жены, друзей. За Чоль Су, которого он, скорее всего, потерял безвозвратно.

   Особых сборов в дорогу не было. Переодеться в свою одежду, котомку за плечо — и вперед.

   Фу Линь с виноватым лицом протянул ему узелок и показал жестом, что там еда.

   — Спасибо вам за все! — сказал Канг Чоль. Он пожал обеими руками мозолистую ладонь, отступил на шаг и поклонился.

   Китайский крестьянин был смущен донельзя. Что-то пробормотав, достал из-за пазухи игрушку Чоль Су Канг Чоль покачал головой и сказал:

   — Если найдешь ребенка, то привяжи олененка ему на шею. Хорошо?

   Китаец кивнул. За это время они все-таки здорово научились понимать друг друга.

   Канг Чоль быстро исчез в надвигающейся темноте. Фу Линь вздохнул. Он испытывал стыд и раскаяние. И никогда не хотел бы снова оказаться в том положении, в котором пребывал все эти дни. Даже мысль о том, что теперь у них есть ребенок, что жена его будет счастлива, не грела душу.

   Он побрел к фанзе. Не поужинав, улегся на циновку и тихо заплакал. Ему было жаль корейца, одиноко ушедшего в ночь, жаль его сына, который больше никогда не увидит своего отца, жаль себя, вынужденного отныне всю жизнь мучиться совестью. Перед ним возникло нежно улыбающееся лицо жены, которое он видел, когда она обнимала ребенка. И бесконечно счастливый смех.

   Фу Линь слабо усмехнулся. Если бы не Ма Цзинь, разве стал бы он брать на душу такой смертный грех?..

Глава 14

   Деревню, в которой находился маленький Чоль Су с женой Фу Линя, Канг Чоль обогнул на рассвете. Он шел всю ночь и очень спешил.

   Было полнолуние, и серебристого света хватало. Когда он вышел на Сунгань, то решил пройти прямо мимо домов, благо их было немного и располагались они в глубине от дороги. Все это он разглядел еще днем в бинокль.

   Кое-где забрехали собаки, но лай их был ленив. Неизвестно, как повели бы они себя, полезь Канг Чоль на их подворье. А так, перекликнулись друг с другом, мол, шляется тут всякий, и замолкли. С другой стороны, какие хозяева — такие и собаки. Разве у такого незлобивого хозяина, как Фу Линь, мог быть зверюга-пес?

   Пока дорога вела его туда, куда он хотел — на север. Это знал он точно, хотя из-за деревьев ему было трудно ориентироваться по звездам. Но как раз деревья и указывали ему направление: время от времени он подходил к стволу и ощупывал его основание. С северной стороны мха всегда больше, чем с южной. Этому способу его научил старый охотник, бывший в отряде проводником, которого все звали дядюшка Сан*. (*»Сан» — по-корейски означает гора). И еще он учил определять сторону света по срезу пня и по кроне дерева. С южной стороны расстояние между годовыми кольцами шире, ветви более кучны.

   Ночь не пугала Канг Чоля, наоборот, он чувствовал себя в темноте спокойнее и безопаснее. Но ремешок деревянной кобуры маузера на всякий случай перекинул через плечо. Так было веселей, словно идешь не один, а со старым надежным другом.

   Неожиданно он заметил, что дорога стала расширяться. И тут же услышал пение петухов. Значит, скоро рассвет. Значит, впереди деревня и, судя по петушиному многоголосию, не маленькая. Он решил обогнуть ее справа, снова вспомнив совет старого охотника, который говаривал, что в лесу человек, сам того не сознавая, все время забирает влево, потому как правая нога сильнее и делает чуточку больший шаг, чем левая.

   Деревня оказалась действительно большой — дворов шестьдесят. Нет, не обойти ее до рассвета. Канг Чоль решил устроить привал. Два вывороченных с корнями дерева, упав крест-накрест, образовали своеобразный остов шалаша. Нападавшие с деревьев сухие ветви, листья являли собой готовую крышу. Канг Чоль заполз в убежище и удовлетворенно хмыкнул. Внутри оказалось на удивление сухо и просторно.

   Он развернул узелок с едой. Рис, сваренный вперемешку с чумизой, и скатанный в пять шариков, столько же яиц и несколько головок чеснока.

   «Спасибо тебе, Фу Линь», — подумал Канг Чоль с благодарностью.

   Он съел шарик риса и яйцо. Остальную еду аккуратно завернул и убрал в котомку. Захотелось пить. Достал флягу, которую наполнил ночью, переходя ручей.

   Теперь можно было и вздремнуть. Он улегся, подложив под голову кобуру маузера, и закрыл глаза. Но, как часто бывает на новом месте, сон долго не шел.

   Наконец усталость взяла свое. И едва уплыв в мир снов, Канг Чоль встретился с отцом. Тот ни о чем не спрашивал, но готов был выслушать. Было такое чувство, что ему известно начало злоключений сына, словно они уже встречались. Будто Канг Чоль не успел рассказать про все свои злоключения, и это мучило, поскольку, кто может понять его лучше, чем отец.

   «…Отец, как хорошо, что мы снова встретились. Мне так нужно, чтобы вы до конца выслушали меня и решили, в чем ваш сын был не прав.

   Мы шли на сторожевике еще два дня. На душе у каждого была горечь, что не смогли уберечь самого молодого из нас. И в то же время, мы ощущали себя, как никогда, сильными: под нами дрожала палуба боевого корабля, носовое орудие имело полный комплект снарядов. Если бы нам встретилось вражеское судно, то без страха и колебания мы вступили бы с ним в бой.

   Но море было пустынным. Редкие паруса сворачивали в сторону, видимо, опасаясь нас.

   Когда на сторожевике кончилось топливо, мы приняли решение потопить его. Ман Гир предлагал поджечь, но это было опасно, ведь на море дым далеко виден.

   Но самый сложный вопрос, отец, был с пленниками. Не знаю, как бы вы решили. Разум подсказывал, что нельзя их оставлять в живых. А душа отказывалась принимать такое решение. Одно дело — убить в бою и совсем другое — лишить жизни безоружного человека. И все облегченно согласились с предложением Ду Бона — отпустить их на спасательной лодке. Сумеют доплыть до берега — значит, небо уберегло их, может быть, для чего-то хорошего. Не сумеют — значит, не судьба.

   Мы так и сделали, отец. Пленники безропотно покорились своей участи, а пожилой механик даже поблагодарил. Сторожевик с прорубленным днищем сразу ушел под воду, спасательная шлюпка еще долго маячила на горизонте.

   И снова — парусник. Знаете, отец, не раз, стоя за кормовым веслом, мысленно благодарил вас за наказ — научиться управлять парусом и ориентироваться в море. Это так пригодилось в нашем плавании.

   На четвертый день достигли устья реки Амноканг и, смешавшись с вереницей таких же парусников, по приливной волне поднялись до города Синиджу.

   Ваш старый соратник Ли Сонг Ир принял нас очень тепло. Вздохнул, выслушав печальное известие о вас. Без долгих раздумий обещал помочь. И слово свое сдержал. Уже на другой день прислал двух молодых людей, которые должны были проводить нас вверх по реке до деревни Исуль.

   В деревне Исуль мы встретились с дядюшкой Саном, который, оказывается, хорошо помнит вас по охоте на тигра. Не скрою, мне было очень приятно, когда он с большой похвалой отозвался о вас и вашем друге. И почему вы никогда не рассказывали мне и Донг Чолю о том, как брали полосатого хищника живьем?

   Старый тигролов охотно согласился сопровождать нас дальше на север.

   Ваш расчет, отец, оказался верен. Северный глухой край еще слабо затронут влиянием японцев. В труднодоступном урочище, куда нас привел дядюшка Сан, мы поставили свой лагерь. Построили землянки, кладовую, кухню и даже баньку. За месяц наш отряд увеличился до двадцати человек. Приходили, в основном, лесорубы, искатели женьшеня и золотодобытчики. Каждый из них в той или иной мере уже познал «прелести» японского рая. Одних заставляли работать как на каторге и почти задарма, других — безбожно ограбили, лишив средств к существованию.

   Мы обучали новичков стрельбе, сами учились у дядюшки Сана ориентироваться в лесу, распознавать следы, подавать сигналы звериными криками, скрытно подкрадываться. В лагере был единый военный распорядок: никто не смел отлучаться без разрешения, ежедневно выставлялись посты, каждый знал, что делать по тревоге. Все бойцы были разбиты на пятерки, которые возглавили мои товарищи. На Чанг Хо возложили обязанности начальника штаба, а мне доверили возглавлять отряд.

   Кое-кто из местных рассказывал, что в прошлые годы на север Кореи нередко прорывались отряды «ыйбен» из русского Приморья и завязывали целые сражения с японскими солдатами. Правда, в этот горный край они забредали редко, действовали, в основном, на границе с Китаем и на восточном морском побережье. Участники этих сражений нам не попадались, поскольку они, как правило, уходили с отрядами обратно в Россию или Маньчжурию.

   И еще, отец, с нами был Чоль Су. Да, да, ваш внук, ставший любимцем отряда. В свободные минуты кто-нибудь да мастерил ему игрушку или катал на спине. По совету дядюшки Сана мы завели двух сибирских лаек, и эти умные псы стали верными друзьями малыша.

   И все это время во мне жила надежда, что вы живы, каким-то образом сумели вырваться из плена и находитесь на пути к нашему отряду. И однажды вдруг появитесь в лагере, вызвав всеобщее ликование. Обнимете внука, всех нас. Но шли дни, а вас все нет и нет… И все-таки никакая сила не убьет во мне веру в нашу будущую встречу.

   Настало время конкретных действий. На заседании штаба решили устроить первый налет на жандармский пост, который находился в деревне Обонгсан. От нашего лагеря до туда — сто двадцать ли. Мы выбрали этот объект по двум причинам. Во-первых, в отряде был парень родом из этой деревни, во-вторых, объект нападения находился на приличном расстоянии.

   Вы всегда учили меня принимать решение, тщательно выслушав мнения подчиненных, взвесив все «за» и «против». И обязательно учитывать последствия. По рассказам уроженца Обонгсана, японский пост в деревне чувствует себя в полной безопасности, так что застать их врасплох ничего не стоит. Но что предпримут японцы, узнав о нападении?

   Вывод однозначен — они начнут репрессии против гражданского населения. Вы понимаете, отец? Японцы начнут убивать корейцев. За каждого солдата — пять, десять двадцать человек. И нас начнут бояться, вместо поддержки мы встретим ненависть.

   Когда перед нами встала такая перспектива, скажу честно, опустились руки. Выход подсказал дядюшка Сан, Он сказал так — когда волк не знает, кто у него выкрал волчонка, то он воет на небо. Одна фраза, но она озарила нас! Мы должны быть неуловимыми, стараться не оставлять свидетелей, следов. Устраивать засады на пути передвижения японских солдат, переодевшись в их военную форму.

   А ведь свой первый налет мы хотели обставить очень эффектно — со стрельбой, с пожаром. На месте уничтоженного жандармского поста оставить надпись вроде: «Мстители» или «За свободу Кореи». И, конечно, глупее ничего не могли бы придумать.

   И снова мне вспомнились вы, отец, ваше умение не говорить лишнего. Ваша цель дерзкого проникновения в королевский дворец ведь так и осталась тайной для меня и моих друзей. Мы можем только догадываться и… брать пример с вас.

   Для выполнения операции решили использовать две пятерки. Кого выбрать? Ведь в налете хотели участвовать все мои друзья. Они предлагали бросать жребий, но я не согласился на это. Помните, свое напутствие, когда вы провожали меня на службу. Вы сказали тогда: командир может сомневаться, колебаться, советоваться, но решать должен единолично. Ибо он, и только он, несет ответственность за свой приказ.

   Выбор пал на пятерку Пак Ду Бона, поскольку в ней был Ча Доль — уроженец деревни Обонгсан, и на пятерку Ким Ман Гира, которая по всем показателям была лучшей в отряде. Удивительны неписаные законы армии. Вы, наверное, тоже обращали внимание: на наиболее опасное задание посылают, как правило, самых лучших и преданных офицеров.

   Сто двадцать ли мы покрыли за два с половиной дня. Мы спешили, потому что хотели успеть на место в канун «чусок»* (Корейский осенний праздник). Наверняка в праздники крестьяне наварят бражки, немалая часть которой перельется в желудки японских солдат. И потом, мне хотелось проверить выносливость бойцов.

   Наше предположение подтвердилось — вся деревня вовсю отмечала «чусок». Резали свиней, кур, варили, жарили, парили. Ели, пили, гуляли. И с утра до вечера носили еду и питье на жандармский пост.

   Может, праздник был тому причиной, но более беспечных солдат мне не доводилось видеть. Никто и не думал выставлять на ночь караул, спали допоздна, часами резались в «хато» (японские карты), бражничали. Пьяные носились по подворьям, пугая хозяев и гостей. Приставали к женщинам. Словом, вели себя, чувствуя безнаказанность, очень вольготно.

   За два дня наблюдений мы хорошо запомнили каждого из двенадцати солдат, некоторым даже дали клички. Офицера видели всего несколько раз, выходил, покачиваясь, справлять нужду. Зато его денщик то и дело сновал взад-вперед, стараясь услужить своему командиру.

   У нас на одиннадцать бойцов было три карабина и два револьвера. План был прост. В две комнаты, где спят солдаты, войдут по три бойца и постараются без шума вынести оружие, форму. Офицером займется Ман Гир. Остальные — в группе прикрытия. Никого не убивать. Если кто-нибудь проснется, лишь оглушить. Затем поджечь дома и немедленно уходить. Пусть думают, что пожар случился по их собственной вине.

   Была соблазнительная мысль — связать японцев или подпереть дверь. Но с сожалением отказались от нее — ведь тогда умышленный поджог будет налицо.

   Когда пропели вторые петухи, мы уже заканчивали операцию. Все оружие солдат и их мундиры удалось вынести незаметно. А маузер офицера — вот он, под моей головой.

   Соломенная крыша, подожженная с нескольких сторон, заполыхала сразу. С пригорка мы наблюдали, как солдаты в одном исподнем выскакивают на улицу, а офицер палкой бьет их, заставляя спасать воинское имущество. Потом крыша дома рухнула. В живых осталось лишь пятеро.

   Бойцы ликовали и упивались первой победой. А в моей душе была печаль, меня одолевало смущение. Разве можно радоваться, УБИВАЯ? Не скрою, отец, когда наблюдал за мечущимися врагами, то испытывал мстительное чувство. За смерть жены, за вас, за поруганную родину. Но ликовать? Не могу и не буду.

   Может быть, я не прав, считая так. Может быть, профессия солдата не для меня. Но вы учили меня думать, сомневаться и быть всегда честным перед самим собой.

   Отец, вы так и не ответили мне! Вы уже уходите? Подождите… Отец…»

   Канг Чоля разбудила весенняя гроза. Раскаты грома он принял за оружейные выстрелы. Мигом присел и потянулся за маузером, но тут же усмехнулся: пуганый заяц и шороха листвы боится.

   Крупные капли дождя забарабанили по крыше шалаша. Канг Чоль с опаской посмотрел вверх. Пока сухо, но надолго ли?

   Дождь превратился в ливень. Буйство природы всегда страшит и в то же время обостряет все чувства человека.

   Ага, вот первая просочившаяся капля, вторая, третья… Канг Чоль отодвинулся в сторону. Вскоре стало капать отовсюду.

   Гроза прекратилась внезапно. Канг Чоль вылез из убежища и невольно зажмурил глаза от яркого света. Сквозь редкие кроны деревьев виднелось умытое солнце.

   «Дождь — это хорошо, — подумал он. — Все сидят дома, так что можно смело двинуться в путь».

   Лес кончился метров через двести. Деревня живописно расположилась в низине и вся просматривалась.

   Он пробежал биноклем от ближнего дома до дальнего. Что-то заставило его вернуться назад. Третье подворье во втором ряду. Так, так, женщина с малышом. Лица не очень различимы, но по одежде видно, что китайчонок. А ведь по возрасту вроде ровесник Чоль Су. Ах, если бы это был его сыночек! Но, увы…

   Он стал искать дорогу, нашел ее и с удовлетворением убедился, что она тянется за деревней параллельно его маршруту. Значит, не придется делать большой крюк.

   Канг Чоль закинул за плечи котомку и решительно тронулся в путь.

   Пустынный лес располагал к размышлениям. Он вспомнил удивительную встречу с отцом во сне и свое острое сожаление, что не успел рассказать ему все до конца.

   На чем же оборвался сон? Кажется, я жаловался на что-то… Точно, я жаловался на судьбу солдата, вынужденного убивать. Как будто солдат создан для чего-то другого.

   Да, отец, мне претит это занятие, но обратной дороги уже нет. Большая часть отряда перебита, участь остальных неизвестна. И Соль, Ду Бон и Чанг Хо погибли, судьба Ман Гира неизвестна.

   А все началось с того, что поздней осенью в отряд пришли трое. По виду — охотники: за плечами берданки, на поясах широкие ножи. Сумели скрытно обойти посты, и только уже в лагере чужаков учуяли собаки и подняли лай.

   Их привели ко мне. Вернее, они потребовали встречи со мной и ввалились в землянку не как задержанные, ибо оружие было при них, а как желанные гости.

   — Это ты Канг Чоль? — грубовато спросил один из них, окидывая меня оценивающим взглядом. Видимо, он был старшой среди них. — Наслышан про тебя. Вот пришел познакомиться и, если понравимся друг другу, то, как знать, может и объединимся с твоим отрядом.

   Может, мне следовало сразу резко осадить его, вызвать людей и разоружить незнакомцев, словом, показать свою власть. Но ничего этого я не сделал. Пригласил сесть, закурить, велел подать чаю. А сам присмотрелся к ним.

   Старшому было лет сорок. Роста невысокого, но кряжист. Голова крупная с покатым лбом, взгляд открытый и немного насмешливый. Несмотря на развязность, он мне понравился.

   Его спутники не очень пришлись мне по душе. Один из них, худой, лет тридцати, с ухмылкой в узких глазах, почему-то произвел впечатление человека, способного на любую подлость. Другой был тщедушен и похож на хорька

   Когда я спросил старшого — кто вы? — этот тщедушный со своим визгливым голосом сразу вылез вперед:

   — Кто он? Хе, эти люди действительно скрываются в горах словно мыши, если не знают, кто он! Откройте глаза пошире — это же Кхальним, современный Хон Гиль Дон!*. По всей Корее ураганом разносится его имя, а тут и слыхом не слыхали.

   (*»Хон Гиль Дон» — корейский вариант Робин Гуда).

   Мне стало любопытно, поскольку я действительно слышал это имя впервые. Но сравнение с Хон Гиль Доном сразу подсказало, чем мог заниматься этот человек.

   — Хватит травить, — небрежно оборвал тщедушного Кхальним. — Какой я Хон Гиль Дон? Так, понемногу помогаю людям. Это мои товарищи. Набалькун — большой любитель хвастать, и Камчо — человек дела, а не языка.

   Прозвища ярко характеризовали владельцев.

   — Пришли посмотреть на вас, — продолжал Кхальним. — Чем вы тут занимаетесь, чего хотите? Место выбрали хорошее, ничего не скажешь, но часовые ваши — раззявы.

   Он заставил меня покраснеть, отец. И я решил ответить ему любезно:

   — Кхальним, это не часовые раззявы, а вы очень ловки.

   Слова, видно, польстили ему. Он добродушно засмеялся:

   — Может быть. Но вы тоже не лыком шиты. Пожар в Обонгсане, засада у города Пхуренга и нападение на обоз в ущелье Еннам — ваша работа?

   Настал мой черед улыбнуться.

   — Может быть.

   Кхальним понимающе хмыкнул.

   — А ты умен и за словом в карман не лезешь. Дворянин?

   — Я патриот, и в этом смысле в отряде все равны.

   На миг в его глазах мелькнуло разочарование.

   — Так, понятно. Я тоже патриот и хочу, чтобы японцы убрались вон. И поэтому предлагаю объединить наши силы. Если вы согласитесь, то приведу одиннадцать человек. Все они бывшие охотники, в горах не первый год.

   — Хоть я и командир, но один такое решение принять не могу. Сделаем так. Вас сейчас отведут в землянку, накормят. Отдохните с дороги. Потом снова поговорим.

   Я собрал Чанг Хо, командиров пятерок и дядюшку Сана. Рассказал им о незваных гостях, их предложении. И спросил старого таежника:

   — Вы слышали о них, дядюшка Сан?

   Он погладил свою седенькую бороденку и как всегда неторопливо ответил:

   — Не только слышал, но и встречался с Кхальнимом. Он даже предлагал мне стать их проводником, но я отказался.

   — Почему?

   — Не по мне это — носиться по деревням, грабить богатеев и одаривать бедных. Бедность часто бывает не от отсутствия денег, а от отсутствия ума, трудолюбия и терпения.

   — Давно он объявился в этих краях?

   — Да лет десять назад. Родом Кхальним из Пхеннамдо, здесь отбывал ссылку.

   — А за что он отбывал ссылку?

   — Говорят, избил своего хозяина до полусмерти. Вроде девушку не поделили.

   Мне показалось, отец, что это не такая уж страшная вина. Скорее презрения заслуживает тот, кто молча перенесет потерю любимой.

   — А местное население как к нему относится?

   — За глаза обзывают бандитом, при встрече кланяются. Благодарят, если что подкинет. В целом, незлобиво. Все-таки, надо отдать ему должное, он простых людей не трогает.

   — На его счету много жертв?

   — Три или четыре человека, и то давно. Японцы хотели его поймать, но он горы хорошо знает. За его голову, кстати, назначена награда.

   Это уже неплохо. Значит, у Кхальнима есть свои счеты с японцами.

   Мы долго совещались. Моих соратников почему-то особенно занимал вопрос — кто у кого будет в подчинении. Меня же это мало трогало, я думал, что мы можем сделать, получив солидное подкрепление в лице бывалых охотников.

   В общем, решили пригласить гостей, выслушать, узнать, какие у них цели и чего они ждут от объединения, а потом уже дать окончательный ответ.

   И вот мы напротив друг друга.

   — Чего мы хотим? — переспросил Кхальним. — Того же, что и вы. Чтобы японские собаки убрались из Кореи! Но действовать хотим по-другому. Всех японцев не перебьешь и не напугаешь, а вот на корейцев-предателей страху нагнать можно. Уберешь с десяток, сотни испугаются. Крепко подумают, прежде чем пойти служить японцам.

   Мысль вроде неглупа. Изолировать японцев, лишить их доносчиков. Но как определить, кто доносчик, а кто сотрудник? Ведь не секрет, что многие корейцы восприняли аннексию как благо для страны. Взять Донг Чоля. Добровольно поехал учиться в Японию. Он что, тоже враг?

   Кхальним, казалось, прочитал мои мысли и сказал примирительно:

   — Я же предлагаю истреблять не всех, кто работает на японцев. Есть явные предатели. От простых доносчиков до крупных богатеев, которые помогают японцам грабить нашу страну. Вот их и будем выявлять.

   Мы снова посовещались без гостей. Особых возражений не было, многим, как и мне, идея уничтожения предателей показалась заслуживающей внимания.

   Так была создана специальная группа во главе с Кхальнимом, куда вошли семеро из его отряда и трое из нашего. В их числе был и Ман Гир, который с воодушевлением принял новую пятерку. А я и не сомневался, что это дело придется по нраву его бесшабашной натуре.

   Спецгруппа приступила к выполнению заданий уже через неделю. За месяц она ликвидировала четырех старост деревень, особенно ретиво выбивавших с крестьян налоги для новой власти, переводчик японского карательного отряда, двух помещиков, активно сотрудничавших с Восточным колонизационным обществом. Сам отряд за это время осуществил две операции. Одна из них — засада на дороге Пуренг — Мусан — позволила захватить обоз с боеприпасами. Четырех японских солдат убили, с нашей стороны был лишь один раненый. Извозчиков-корейцев отпустили, навьючили на лошадей, сколько смогли, ящиков с патронами и гранатами, а остальное уничтожили.

   Вторая операция была самой крупной за все время существования отряда. Не только по численности бойцов, участвовавших в ней, но и по замыслу. Впервые было решено напасть на объект, имеющий отношение к японской армии. Это был небольшой завод по изготовлению из местного сырья кожаной обуви, шапок и рукавиц. Поскольку вся продукция шла на нужды японской армии, то и охрана там была военизированной.

   Тут необходимо сказать, что все операции разрабатывал Чанг Хо, который к этому времени наладил неплохую разведывательную службу. Три бойца — начальник штаба сам отбирал их — постоянно находились в отлучке, собирая разного рода информацию. Так мы узнали, что японцам хорошо известно о существовании нашего отряда и местному населению объявлено, что любой, уличенный в общении с нами, будет казнен. Все посты в деревнях усилены, японским солдатам категорически запрещено передвигаться в одиночку и без оружия. И, наконец, власти объявили награду каждому, кто укажет местонахождение партизанского лагеря.

   Именно разведчики принесли потрепанный номер газеты «Чхондин синмун», в которой с большой пышностью рассказывалось о пуске завода в городе Кенгсон. Что это, мол, яркий пример зарождения корейской промышленности под благотворной эгидой Японии.

   В походе на Кенгсон участвовало пятнадцать бойцов. В лагере осталась спецгруппа и несколько раненых и больных.

   Было начало декабря, уже выпал первый снег. Правда, он растаял на другой день. Солнце все еще грело, но по утрам явно ощущалось дыхание зимы.

   Путь нам выпал немаленький — предстояло пройти почти триста ли по горной и лесистой местности. Едой мы были хорошо обеспечены, поскольку захваченный в ущелье Еннам обоз с провиантом удалось полностью перетащить в лагерь. А вот с одеждой и, особенно, с обувью было плохо. Так что в походе многие бойцы мечтали разжиться военной амуницией при налете на завод.

   Погода нас не подвела, отец. Подвело другое — мы не предусмотрели наличие сторожевых собак. Наблюдение велось нами днем, а в это время псы как раз находились в клетках. Именно они и подняли лай, когда ночью пятерка И Соля перебралась через забор на территорию завода. И тут же раздались выстрелы. Что мне оставалось делать? Я дал команду всем — вперед! Охрану из шести солдат удалось перебить, но и они нанесли ощутимый урон. Четверо наших бойцов — я их помню всех поименно — остались там навсегда. И среди них — И Соль и Ду Бон. Я даже не успел попрощаться с ними в пылу боя, а потом в спешке уничтожения завода, складов сырья и готовой продукции.

   Оказывается, кожу трудно поджечь, но, разгоревшись, она полыхает вовсю. И если бы не бочки с бензином и красителями, то вряд ли мы смогли бы уничтожить завод полностью.

   Дым от пожара мы еще видели даже через сутки, находясь далеко в горах. И он мне все время напоминал о погибших друзьях…

   Нет, не удалось никому разжиться ни шапками, ни ботинками. Хорошо, что унесли ноги до подхода японских солдат.

   И вот наступает зима. Холодная, снежная. Операции приостановлены. Еды и боеприпасов достаточно, но нет зимней одежды, обуви. И безделье, словно ржа, стала разъедать дисциплину.

   В такой ситуации Кхальним предложил очень простую идею — ограбить банк. Будут средства — одежду можно закупить. Он даже составил подробный план, как это сделать.

   У отряда были кое-какие деньги, захваченные при разных налетах, и все об этом знали. На эти деньги, сказал Кхальним, надо приобрести восемь лошадей и двое саней. Намеченный банк находился в Мусане — приграничном с Китаем городе — и денег там, по его словам, было предостаточно из-за оживленной торговли. Расстояние дотуда 400 ли. Через каждые 120 ли расставить по две лошади, и на санях под видом купцов въехать в город. Шести вооруженных бойцов будет достаточно, чтобы взять банк. Естественно, будет погоня, вот тут-то и пригодятся запасные лошади.

   План был хорош, ничего не скажешь. Но меня смущало другое, отец. Мои принципы, мое понятие о чести. Имею ли я право посылать людей, которые воюют ради идеи, на такое дело?

   А с другой стороны, вы ведь всегда учили сомневаться. Вот я и засомневался — а так ли уж бесчестно предлагаемое дело? Во все времена, находясь в безвыходном положении, командиры не брезговали ничем, чтобы одеть, обуть своих солдат. Как же иначе воевать?

   И я согласился, отец. Даже не предполагая, что своим согласием положил начало распаду отряда.

   Они вернулись через четыре дня — возбужденные и гордые удачей. Каждый притащил по мешку денег, и столько же спрятали у подножья горы. Весь отряд собрался слушать рассказ о налете, и у многих жадно блестели глаза. Вот как можно разбогатеть в одночасье! Столько денег! Да на них можно содержать целую армию!

   Денег действительно оказалось много. Отряд приоделся и приобулся. Часть денег решили раздать бойцам. И люди, которые за год не зарабатывали столько, словно взбесились. Ежедневно, кто-нибудь да исчезал, якобы, проведать родных, а возвращался непременно со спиртным.

   Сам налет отмечали неделю. Потом сплошным косяком пошли разные праздничные события. Раз есть деньги, чего ради отмечать их всухую.

   Через полмесяца стали возникать требования — раздать еще часть денег. О военных действиях никто уже и не думал. Переждем, мол, зиму, а там видно будет.

   Ман Гир, проявивший себя героем во время налета на банк, стал кумиром бойцов. Но эта слава обернулась для него скверной привычкой: он все чаще стал прикладываться к бутылке. Иногда, обходя пьяный лагерь, я даже думал, хоть бы японцы напали на нас. Грешно, конечно, желать такое, но уж больно грустно было видеть, как разваливается наше дело.

   Мы с Чанг Су приняли решение покинуть отряд. К нам безоговорочно присоединился дядюшка Сан и еще трое бойцов. С Ман Гиром невозможно было поговорить — или пил, или спал.

   Мы не успели осуществить свое намерение, как произошло неожиданное. Ночью Кхальним исчез со своими людьми. Их расчет был ясен — забрать оставшиеся мешки с деньгами и постараться забыть дорогу в отряд.

   Что сделалось с теми бойцами, кто счел себя обманутым? С пеной у рта они поносили вчерашних собутыльников и взывали к Ман Гиру, требуя организовать погоню. И тот принял вызов.

   Как они спешили! Словно в лагере вспыхнула эпидемия чумы.

   Но Ман Гир зашел ко мне в землянку попрощаться. Лицо его стало одутловатым от беспробудного пьянства. Он посмотрел на меня мутноватым взором и виновато пробурчал:

   — Они мне верят, и я должен их повести.

   — Ты волен поступать, как хочешь, Ман Гир, — сказал я, стараясь, чтобы в моем голосе была теплота. — Но я хочу, чтобы ты знал. Когда вернешься, нас в лагере не будет.

   — Как? — вскричал он. По его лицу пробежала тревога. — Неужели вы уйдете без меня? Я постараюсь вернуться сразу, как покончим с Кхальнимом.

   — Хорошо, мы не уйдем без тебя.

   — Обещаешь?

   — Да, я обещаю ждать тебя два дня.

   Он неловко снял через голову ремешок и протянул мне деревянную кобуру с маузером.

   — Я давно хотел подарить его тебе…

   У него был такой просящий тон, отец, что я не посмел отказаться. Взамен отдал Ман Гиру свой шестизарядный револьвер.

   Они уходили, пряча взоры от тех, кто остался. Ибо знали, что назад уже больше не вернутся. Но смогли спуститься лишь до середины горы, потому что навстречу им поднимался японский отряд.

   Выстрелы отчетливо донеслись до лагеря. Это могло означать только одно — нападение на лагерь. Мы стали быстро собираться.

   Тыльная сторона лагеря упиралась в шестиметровую скалу. Но именно через нее пролегал путь к отходу. Лестница, заготовленная еще в те счастливые времена, когда оборудовался лагерь, лежала в нише под скалой. Поставить ее было делом нескольких минут.

   Чоль Су сидел за моей спиной в специально изготовленном «диге» с лямками для плеч. Так что подняться с ним по лестнице мне не составило особого труда. Гораздо сложнее было с лайками дядюшки Сана.

   Уже на вершине скалы мы наблюдали в бинокль, как в лагерь вбежали отступавшие бойцы из отряда Ман Гира и заметались между землянками. А за ними буквально по пятам ворвались японские солдаты и стали их расстреливать, закалывать штыками. И мы ничем не могли помочь им.

   Ман Гира среди вернувшихся не было. Но зато мы видели Кхальнима, чья группа, видно, тоже напоролась на японцев. Его привели со связанными руками и без шапки. На сук росшей посреди лагеря сосны солдаты перекинули веревку с петлей.

   Безмолвно наблюдали мы за этой ужасной сценой. Когда Кхальнима подвели к виселице, он движением плеч освободился от рук державших его солдат, и сам встал под петлю.

   В нем были скверные черты характера, но в целом я всегда испытывал к нему невольную симпатию. Может быть, потому, что сам никогда не буду таким. А вот смерть его достойна высокого уважения.

   Через три дня был убит Чанг Хо. Накануне мы простились с дядюшкой Саном, который с тремя бойцами решил вернуться в родную деревню.

   А наш путь лежал в Россию. И надо же, возле деревни, расположенной на пограничной реке Туманг, напоролись на японских солдат. Они ехали на санях навстречу нам. Из-за лошади мы не сразу разглядели седоков.

   — Японцы! — воскликнул Чанг Су. — Быстрее в лес.

   Мы кинулись к спасительным деревьям. По мартовскому обледеневшему снегу было трудно бежать. К тому же с ребенком на спине.

   Чанг Хо мог раньше достигнуть леса, но он почему-то отстал. Я оглянулся. Увидев, что друг решил прикрыть меня, остановился и вынул маузер.

   Солдаты уже соскочили с саней и неслись за нами с карабинами наперевес. Их было пятеро.

   Раздался револьверный щелчок, и одна из фигурок в черной форме упала. Я тоже выстрелил, потом еще раз — и оба раза промазал. Отдача у маузера была очень сильной и непривычной для меня.

   Солдаты залегли и открыли ответный огонь. Одна из пуль просвистела рядом со мной.

   Почему Чанг Су не стрелял больше, так и осталось для меня загадкой. Может, револьвер заело или патроны отсырели. Он лежал на открытом месте, и я хорошо видел, как его тело судорожно дергалось от попадавших в него пуль…

   Я вскочил и снова побежал к деревьям. Выстрелы участились. Только не в сына, только не в сына, молил я.

   Спасительный лес укрыл нас. Погони не было.

   Так я потерял своего последнего друга, отец. А теперь и сына нет рядом.

   Почему, когда у меня было все, я рвался в бой, а сейчас, когда мне абсолютно нечего терять, иду в Россию? Вы можете ответить мне на этот вопрос, отец?..

   Ответа не было. Лишь молчаливый лес окружал Канг Чоля, бредущего на чужбину. Может быть, там, в далекой России, он обретет новую жизнь и найдет свое счастье…

   Глава 15.

   От дядюшки Сана и других местных жителей Канг Чоль слышал немало рассказов о переселении корейцев из северных провинций Кореи в Китай и Россию. О том, что волны переселения совпадали с неурожайными годами, и голод гнал людей на чужбину. С приходом японцев переходить границу стало сложнее, но все равно существовали тайные тропы и проводники, которые за умеренную плату могли провести через любые кордоны.

   На карте, отнятой у капитана японского сторожевика, дядюшка Сан показал, где примерно можно пересечь границу по одной из таких троп. Если бы у Канг Чоля была возможность спокойно осуществить свой замысел, он бы тронулся летом. По пограничной реке Туманг спустился бы до города Онсонг, находящегося в самой северной точке Кореи. Именно оттуда лежал кратчайший путь в Россию через Китай.

   Но у Канг Чоля такой возможности не было. Он перешел реку, когда лед еще не сошел. И долгие дни и ночи шел почти параллельно реке Туманг, пока не свалился в жару возле китайской деревни, где его подобрал Фу Линь. И где он потерял своего сына, а потом в спешке бежал, чтобы не попасть в руки китайских жандармов.

   Можно и из Кореи попасть сразу в Россию. Но этот путь тяжел и опасен, поскольку пролегает через труднодоступные горы и таежные дебри. Дядюшка Сан знал это по собственному опыту: в молодости он не раз хаживал в уссурийский край добывать панты. Бывал даже в городе Никольске. Рассказывал, что русские люди в целом добродушны, любят выпить, но когда напьются, им сам черт не страшен. Что земли в том краю немеряны, и каждому, кто примет русскую веру и подданство, дают по 200 чхонбо* (*»Чхонбо» Мера площади равная 0,5 га).

   И еще старый таежник поведал удивительную историю. Однажды его и других корейских охотников пригласили в очень богатое поместье, где их принял сам хозяин — граф Иваницкий*. Этот граф давно мечтал разводить пятнистых оленей, из рогов которых добывают пантокрин — бесценное лекарство, чье главное достоинство — повышение потенции у мужчин. Но никто не мог поймать взрослых пантачей живьем в достаточном для размножения в неволе количестве. Но граф, дескать, слышал, что это смогут сделать корейцы-охотники. За каждого пойманного оленя он предлагал фантастическую сумму — десять рублей. Был готов полностью снабдить охотников всем необходимым.

   Но, оказывается, для ловли пятнистых оленей не требовалось особого снаряжения. Просто нужны зоркие глаза следопыта и выносливые ноги бегуна. По весне, когда появляется первая зелень, эти пугливые животные, отведав свеженькой травки, уже не приемлют кору дерева, которой питаются всю зиму. И вот тогда охотник начинает преследование. Три дня, четыре, а то и неделю он идет по пятам, пока уставший олень не падает, обессилено, на землю. И тогда его берут голыми руками.

   Корейцы-охотники отловили тогда двух самцов и шесть самок. Граф выплатил им обещанное вознаграждение. Но, увы, дядюшке Сану так и не пришлось воспользоваться деньгами: при возвращении в Корею его ограбили хунхузы. Хорошо еще, что оставили в живых.

   …Как ни экономил еду Канг Чоль, она кончилась на четвертый день. А чем можно разжиться в апрельском лесу, когда земля во многих местах еще покрыта снегом, а на деревьях нет ничего, кроме голых ветвей. Он подбирал сосновые и кедровые шишки, вытряхивал из них редкие семена и жевал. Смолисто-вяжущий привкус потом долго держался во рту.

   В узелке, который дал ему на дорогу Фу Линь, кроме съестного было несколько бумажных купюр. Какого они достоинства и что на них можно купить — Канг Чоль не знал. Он, естественно, опасался попасть в руки китайских властей, которые могут выдать его Корее. Но голодная смерть была ничем не лучше, и потому он решил, что попытает счастья, если только деревня встретится ему ближе к вечеру. Чтобы, в случае чего, прорваться в лес. А ночью его преследовать не будут.

   Ему повезло. Солнце уже садилось, когда впереди открылось небольшое селение, насчитывающее всего одиннадцать фанз.

   Он снова вооружился биноклем и наблюдал до тех пор, пока совсем не стемнело. Почему-то его выбор пал сразу на второй дом, хотя логичнее было бы выбрать крайний. То ли потому, что во дворе именно этого он подглядел, как старуха, не спеша, снимала белье, и ей помогал мальчик, держа корзину. То ли потому, что дом этот выглядел опрятнее других. И еще не было собаки, что тоже говорило в пользу его выбора.

   Он подошел к низенькой двери. Постучать или нет? Так или эдак — испугаются чужого человека все равно, решил он и потянул ручку двери.

   В нос сразу ударил знакомый запах соевого соуса, заставив желудок судорожно сжаться.

   Хозяева ужинали. За низеньким столиком сидели знакомая уже старуха с мальчиком и молодая женщина. Они удивленно уставились на него, но испуга на их лицах не было.

   Канг Чоль с легким поклоном поздоровался по-корейски:

   — Анненхасипника!

   Молчание. Потом старуха встала, и смело подошла к нему. Всматриваясь в Канг Чоля, что-то спросила по-китайски. Он уловил слово «каули» и кивнул:

   — Да, да, каули. Коре сарам*. (Буквально — корейский человек).

   Ее лицо понимающе прояснилось. Она тронула его за рукав и показала на столик.

   Он снял телогрейку и шапку. Котомку положил рядом с обувью и взошел на каны. Ступни ощутили приятное тепло.

   Свободное место было рядом с молодой женщиной. Она чуть отодвинулась, потом встала и приняла от старухи дымящуюся чашку лапши. Только тут Канг Чоль заметил, что женщина в положении.

   Ему хотелось наброситься на еду, но он подождал, пока сядет старуха. И взялся за палочки, когда та подбодрила его жестом.

   Он старался есть спокойно и не смотреть на хозяев, чтобы не смущать их. И все думал, что вид у него после многодневных скитаний по лесу, наверное, страшен.

   Канг Чоль опорожнил чашку и с благодарностью принял добавку. Поймал детский взгляд, полный нескрываемого любопытства, и слегка улыбнулся. Мальчик тут же опустил голову.

   Он бы съел еще, но больше не предлагали. Стараясь не выдать сожаления, отложил палочки, глянул в участливые глаза старухи.

   — Хо, — сказал он. — Дадады хо.

   И показал большой палец.

   Старуха улыбнулась, молодуха — то ли дочь, то ли сноха — прыснула в ладошек, а мальчик так и залился смехом.

   Сразу у всех возникло чувство легкости и свободы общения. Канг Чоль, поднаторевший в языке жестов, показал два пальца, затем помахал рукой возле рта и отрицательно покачал головой.

   Старуха поняла, что он не ел два дня, и спросила о чем-то. О чем? Вмешался мальчик. Он показал руками: вы пришли оттуда сюда, а дальше — куда?

   — В Россию, — ответил Канг Чоль и повторил по слогам: — В Ро-сси-ю.

   Старуха поджала губы и покачала головой. Потом показала на пол и подложила ладонь под щеку.

   Канг Чоль покачал головой. Нет, он не останется на ночь в этой маленькой фанзе, где и хозяевам-то повернуться негде. Если бы была только старуха с мальчиком, еще, куда ни шло, но спать с незнакомой молодой женщиной в одной комнате не в правилах воспитанных корейских мужчин.

   Он сунул руку за пазуху, достал деньги и протянул старухе. Та с достоинством отвела его руку.

   И снова жестами Канг Чоль объяснил, что ему нужна еда на дорогу.

   Разморенный едой и теплом, он наблюдал, как женщины что-то собирали ему, кивал согласно головой, когда они что-то показывали — надо ли, мол, это? Глаза слипались, а рот раздирала зевота. Еле-еле пересилил себя и, когда узелок с припасами был готов, встал.

   Ему требовалась также посуда для воды, так как металлическую флягу он решил превратить в котелок, срезав бок. Кувшинчик с узким горлышком, стоявший на полке, как раз бы пригодился. Он показал на него рукой, и молодая женщина тут же сунула кувшинчик в узелок.

   Старуха взяла стола деньги и протянула ему. Он подхватил рукой снизу ее сухонькую ладонь с купюрами, нежным движением согнул старческие пальцы в кулачок и кивнул ей.

   У двери Канг Чоль обернулся, чтобы в последний раз поблагодарить хозяев. Они все встали, как это принято в восточном доме, провожая гостя. Старуха с жалостливым выражением лица, все еще сжимавшая деньги в руке, будущая молодая мать, полная женственности и достоинства, и мальчик — сын или внук? — с чистым детским взором.

   Славные люди, даруй вам небо мир и покой! И низкий вам поклон за гостеприимство.

   И снова Канг Чоль упорно шел север, избегая деревень, которые стали встречаться все реже и реже. Замечал, как меняется вокруг природа: лиственные деревья совсем исчезли, зато все больше сосновых да кедровых чащ, пробираться сквозь которые было нелегко. По утрам в низинах клубился густой туман, и почти до полудня не сходила обильная роса. Сумрачная тайга была хороша лишь своей безлюдностью, а зверей Канг Чоль не боялся. В часы привала он смело разжигал костер и в маленьком котелке, сделанном из солдатской фляги, варил жидкую кашицу.

   На восьмые сутки в котомке оставалась лишь горсть молотой кукурузы и одна сладкая картофелина. Скудное питание начинало сказываться: по утрам не хотелось вставать, все чаще его донимали усталость и головокружение. Но самое паршивое — он стал временами испытывать чувство отчаяния, граничащее с безысходностью.

   Последние несколько дней Канг Чоль все время высматривал кругом, в тщетной надежде подстрелить какую-нибудь живность. Пытался попасть в белку, но только зря израсходовал кучу патронов.

   Спускаясь в лощину, он услышал похрюкивание. С замершим сердцем присел и вынул маузер. И тут раздался топот, и прямо на него выскочили два кабана. Впереди летел здоровенный секач. Заметив человека, он резко свернул в сторону. Зато кабаниха чуть не налетела на Канг Чоля — и упала, сраженная двумя выстрелами в упор.

   Секунд десять, наверное, Канг Чоль сидел неподвижно, переводя дух и не веря в такую удачу. Потом встал и подошел к поверженному животному.

   Он никогда раньше не видел дикую свинью. От домашней она отличалась меньшими размерами, вытянутым телом и более длинной щетиной. Держа маузер наготове, ногой потрогал морду животного. Потом взял кабана за заднюю ногу и потащил вниз. Спустившись со склона, он понял, чему обязан своей удачей. По дну лощины протекал маленький ручей. Крутой берег обвалился, и обнаженные сплетения белых съедобных корней, видно, привлекли кабанов. Спугнутые чем-то, они кинулись по тропе наверх и наткнулись прямо на него.

   Добыча тянула килограммов тридцать, но он не смог приподнять ее, чтобы подвесить на сук дерева. А ведь было время, когда легко вскидывал на плечи мешки в три раза больше весом.

   Он стал разделывать свинью прямо на земле. И с удивлением обнаружил, что она должна была вот-вот опороситься. На мгновение ему стало жаль ее.

   С детства Канг Чоль не раз наблюдал, как резали хрюшек, опаливали соломенными жгутиками щетину и скребли ножами кожу. Мясники непременно лакомились сырой печенкой, предварительно выпив содю. Как-то раз угостили и его. Вкус свежатинки ему понравился.

   Он достал еще теплую колышущуюся багрово-красную массу и разрезал на полоски. Макнул в соль и сунул в рот. Запахом детства пахнуло на него.

   Но после нескольких кусочков его стало поташнивать. Он принялся собирать дрова. Вскоре запылал костер и по лощине пополз вкусный запах поджариваемого мяса.

   Два дня он только тем и занимался, что ел, спал и заготавливал мясо впрок. Для этого воткнул две рогатульки по краям костра и на них ставил палку с нанизанными ломтями кабанятины. Первые опыты оказались неудачными — мясо обугливалось, а сало шипело, брызгало, оживляя пламя. И он понял, что коптить надо дымом.

   Никто его этому не учил — у корейцев не принято коптить свинину. Просто он знал, что поджаренное мясо хранится дольше, чем свежее.

   Неродившихся поросят, а их оказалось четыре, он хотел было выкинуть вместе с потрохами. Но вспомнил рассказы о том, что они очень полезны для здоровья. Вот только как их едят — в сыром или вареном виде — забыл. Решил закоптить их тоже. Когда они стали похожи на больших перезревших куколок майского жука, он решил попробовать одну. Мясо оказалось на редкость нежным и вкусным. И совсем не имела того специфического запаха, который, оказывается, присущ дикой свинье.

   На третий день он залил костер водой и двинулся дальше, чувствуя бодрость в отдохнувшем теле. В ногах появилась прежняя упругость, а руки налились силой. Теперь ему не страшен никакой дальний переход.

   …Канг Чоль наткнулся на них через двое суток, после полудня. Он совершал спуск в очередную лощину, когда почувствовал запах дыма и насторожился. Как учил дядюшка Сан, смочил палец слюной и определил направление ветра. Тянуло дымом справа.

   Пригнувшись, он стал крадучись передвигаться от дерева к дереву. Все чувства обострились: глаза зорко высматривали кругом, слух реагировал на малейший шорох, а руки готовы были мгновенно выхватить оружие.

   Он услышал чьи-то голоса и лег, чтобы дальше продвигаться ползком.

   На небольшой полянке, в метрах тридцати от него, дымился костер. Рядом расположилась группа людей. Ближе всех находился старик, на котором, к радостному изумлению Канг Чоля, были надеты дурумаги и такая знакомая черная фетровая шляпа.

   Корейцы!

   Первым желанием было броситься к ним и приветствовать, но Канг Чоль тут же подавил его. Он достал бинокль, и люди приблизились на расстояние вытянутой руки.

   Их было шестеро: старик с белой бородкой, еще крепкий на вид, два парня, один из которых казался совсем юным, две молодые женщины и мальчик лет шести. Женщины латали одежду, и у той, что помоложе, почему-то были заплаканные глаза. Старший из парней чинил обувь, другой — задумчиво ковырялся палочкой в костре. Старик сидел и курил. Мальчика Канг Чоль обнаружил позже. Тот лежал возле женщин и лишь один раз поднялся, чтобы сходить по нужде.

   И вот тогда он отчетливо услышал голос на родном языке. Одна из женщин крикнула:

   — Не ходи далеко, сыночек.

   Голос ее был протяжен, особенно, в конце фразы: а-а-а… И в этой протяжности была бесконечная нежность и заботливость. Другая, молоденькая, поморщилась, словно от боли.

   Что они делают здесь?

   Несомненно, они пробираются в Россию. Но что случилось, почему не трогаются в путь? Может, ждут кого-то?

   Последнее предположение показалось ему наиболее верным. Они о чем-то переговаривались, но из-за расстояния трудно было расслышать. А подползти ближе Канг Чоль не решался. Но эти люди, несомненно, кого-то ждали, потому что все время пристально поглядывали в противоположную от него сторону.

   Нет, он не выйдет до тех пор, пока не появится тот или те, кого они ждут.

   Время тянулось долго. И с каждым часом беспокойство этих людей росло. Мужчины даже вставали, чтобы посмотреть, не идет ли кто.

   Он разглядывал женщину — ту, что помоложе, заплаканную, как вдруг по ее изменившемуся лицу понял — что-то случилось. Явственно донесся возглас:

   — Идет!

   По тропе, которая вела вверх из лощины, спускался человек. Канг Чоль навел на него бинокль. Бородатое лицо, на голове — малахай, какой носят маньчжуры, темный стеганый халат, перепоясанный широким ремнем. Из-за спины выглядывал ствол ружья.

   «Наверное, их проводник», — подумал Канг Чоль и вдруг насторожился. Идущий мужчина улыбнулся, и эта улыбка была полна злорадности. Потом проводник бросил взгляд куда-то вбок и махнул рукой. Он был явно не один.

   Встретили его в лагере радостно. Мужчины бросились к нему и стали пожимать руки. Он успокаивал их, просил сесть. Снял ружье, но не положил на землю. Стал что-то говорить им, а взглядом все косил в сторону.

   Канг Чоль перевел туда бинокль и увидел выходивших на полянку с другой стороны двух вооруженных мужчин. Ружья они держали в руках, так что их намерения были ясны. Они подошли совсем близко, когда одна из женщин, та, что постарше, оглянулась и испуганно вскрикнула.

   Все застыли. Неожиданно юноша вскочил на ноги и тут же раздался выстрел проводника.

   Парень упал на колени, а потом повалился набок. Женщины закричали, молоденькая кинулась к упавшему.

   — Тихо! — заорал проводник. — Закройте рты!

   Подскочившие напарники оттащили женщину, а затем начали связывать старика и второго парня.

   Связанных уложили лицом вниз. Мальчик, который все это время сидел, лишь испуганно поворачивая голову, потом лег сам и обнял ручонками молодого мужчину — отца или дядю? — замер.

   Канг Чоль стиснул рукоять маузера. Нет, рано и далековато. Из ружей они пристрелят его в два счета.

   Один из бандитов подошел к пленницам, которые сидели, прижавшись, друг к другу, присел перед ними на корточки и протянул руку. Женщины с криком отпрянули. Бандит засмеялся и вернулся назад.

   Тройка негодяев о чем-то посовещалась. Потом двое вынули деньги и передали проводнику, который сразу принялся их считать. Что-то сказал напарникам. Те стали возражать ему, возмущенно размахивая руками. Но потом добавили денег.

   Канг Чоль еле сдержался, когда эти двое стали уводить женщин. Отчаянные крики и сопротивление только разъярили бандитов, они стали тащить пленниц силой, нанося удары.

   Проводник терпеливо дождался их исчезновения и стал рыться в вещах переселенцев. При этом он уселся лицом к пленникам — аккурат спиной к Канг Чолю.

   Пора. Быстрыми легкими шагами Канг Чоль стал приближаться к увлеченному обыском проводнику. И тут его заметил мальчишка. Глаза его расширились. Канг Чоль приложил палец ко рту.

   Видимо, что-то насторожило проводника. Он оглянулся, ахнул и инстинктивно прикрыл ладонями голову.

   Канг вложил в удар всю силу. Хруст, — и рукоятка маузера на три четверти вошла в черепную коробку. Проводник так и остался сидеть, пока Канг Чоль не выдернул рукоятку и не толкнул ногой обмякшее тело. Не спеша, высвободил ружье из-за спины мертвеца и передернул затвор.

   Два гулких выстрела разнеслись по лощине.

   Канг Чоль развязал пленникам руки. Они были в таком шоке, что не могли говорить.

   — Спасибо, спасибо тебе, добрый человек, — прорвало наконец старика. Он весь затрясся и вдруг запричитал, раскачиваясь, тонким голосом: — Ох, что же делать! Увели бандюги наших женщин, спаси их, добрый человек! Все отдам, все деньги, только спаси их!

   Он стал обнимать ноги нежданного заступника. Канг Чоль взял его за плечи и властно сказал:

   — Тихо, старик, тихо! Я все видел. Успокойся! Сейчас мы их догоним, — и обратился к парню: — Тебя как зовут?

   — Гун Даль, — ответил тот, запинаясь.

   — Стрелять умеешь?

   Парень кивнул.

   — Держи ружье и не бойся. Ну, выпрямись, ты же мужчина! Идем. А вы, старик, ждите нас здесь. Поняли?

   Они кинулись вдогонку за бандитами. На ходу Канг Чоль принялся инструктировать Гун Доля.

   — Что бы ни случилось, не стреляй без команды. Не высовывайся вперед, все делай, как я. Ты меня понял?

   — Да, — ответил парень.

   — Если ты дашь обнаружить себя первым, они убьют нас. Всех. Тебя, меня, женщин, старика. Он кто тебе?

   — Отец.

   — Помни, что я сказал, Гун Даль.

   — Буду помнить.

   Настигли их на перевале. Нелегко было, видать, бандитам тащить упиравшихся пленниц, хотя они и не спешили. Выстрелы проводника ясно возвестили, что отбирать их добычу некому. Так что на первом же удобном месте решили насладиться женщинами.

   Они разделились попарно, и это было на руку преследователям. Канг Чоль сделал знак Гун Долю, чтобы тот остановился. Вынул широкий охотничий нож.

   — Стой здесь, пока не позову.

   Первая пара была за валуном. Было слышно, как насильник кричал:

   — Ты успокоишься или нет? Успокойся, тебе говорят. Дай по-хорошему, а не то схлопочешь…

   Женщина — молоденькая или постарше? — только обессилено выла. Вдруг стала кричать:

   -Помогите! Помо…

   Крик прервался на полуслове, видно, ей зажали рот.

   Канг Чоль обогнул валун и кинулся вперед. Ударом ноги он отбросил приподнявшегося было бандита, и в плавном броске, словно нырял в воду, настиг его и одним махом всадил нож в незащищенную шею. Услышав хрип, дернул рукой, и острое лезвие почти наполовину срезало голову. Кровь брызнула фонтаном.

   И тут же он помчался ко второй паре. Они лежали за кустом, и бандит уже насиловал женщину. Услышав топот, он оглянулся, но не мог сразу остановиться. Потом замер, вжав голову в плечи. Заплаканное лицо женщины — молоденькая! — виднелось наполовину, глаза ее страдальчески были закрыты.

   Канг Чоль схватил насильника за шиворот и с холодной яростью оторвал от женщины. На миг глянул в ослепленное от страсти лицо и ударил в переносицу кулаком. Бандит беззвучно опрокинулся на спину, а то, что он спешил удовлетворить, все еще торчало багрово-красным стручком — нелепо и гадко.

   Канг Чоль повернулся к жертве насильника. Женщина сидела, съежившись, сжав колени, и вся дрожала, прижав два кулачка к подбородку. Острое чувство жалости охватило Канг Чоля. Он поднял разорванное верхнее одеяние и протянул ей.

   — Одевайтесь и не бойтесь. Больше вас никто не тронет. Гун Даль! — позвал он парня. — Иди сюда, Гун Даль.

   Показался Гун Даль с женщиной. Молоденькая с воем кинулась к ним. И вскоре все трое рыдали, обнявшись. Но то были слезы облегчения.

   Бандит застонал, приподнял было голову, но тут же уронил ее. Канг Чоль подошел к нему и пнул ногой.

   — Вставай, негодяй!

   Тот с трудом сел и, ерзая задом, стал влезать в штаны. Спрятав свое «достоинство», робко поднял голову и, не выдержав взгляда Канг Чоля, снова опустил ее.

   И снова нет в душе ликования при виде поверженного врага. Да и враг ли он по большому счету? Испокон веков продавали и покупали женщин, насиловали, били и издевались. Все от дикости, оголодалости и сознания безнаказанности. В другое время и при других обстоятельствах, как знать, может, этот человек и не был бы насильником, и, встретив эту женщину, полюбил бы ее, и она сама, сама отдала бы всю себя. Да и сейчас тоже — не окажись Канг Чоль, рядом, — увел бы он ее в свои края и, глядишь, смирилась бы она со своим положением, нарожала бы кучу детей и была бы хорошей матерью и доброй хозяйкой.

   Что ж теперь, убивать его? Выстрелить безжалостно прямо в эту поникшую макушку, чтобы прошла пуля сквозь мозг целого мироздания, круша и уничтожая все, что было накоплено за тридцать — вряд ли он старше? — долгих лет жизни…

   Нет, не ему, Канг Чолю, брать роль судьи над безоружным человеком.

   Он глянул на все еще не пришедшую в себя от пережитого троицу.

   — Гун Даль, подойди сюда.

   Женщины пытались удержать парня, но тот отцепил их руки и подошел.

   — По-твоему что с ним надо сделать? — спросил Канг Чоль.

   — Как что? Убить надо, собаку эдакую! — воскликнул Гун Доль.

   — Ты уверен?

   — Конечно.

   — У тебя в руках ружье. Вот и убей его.

   Гун Даль опешил.

   — Как это убей?.. А вы?

   — Ты же считаешь, что его надо убить. Вот и убей!

   — А вы разве так не считаете?

   — Нет.

   На простоватом лице парня снова мелькнула растерянность. И вдруг он воскликнул:

   — Но ведь вы убили двоих?

   -Тех я убил в драке. Понимаешь, в драке, когда условия равны. А вот так застрелить человека не могу.

   — А я могу? — с нотками рыдания выдавил Гун Даль.

   — Слушай, Гун Даль, он насиловал твою — она кто тебе? Сестра? — так вот, он насиловал твою сестру, убил, не знаю уж кого — твоего брата или зятя? — вместе с напарником чуть не увел твою жену, а я должен его убивать? Почему?

   Он с грустным любопытством посмотрел на Гун Доля.

   — Не знаю, — тихо сказал тот.

   — Иди и спроси у женщин, если не знаешь, — жестко сказал Канг Чоль. — Когда ты, кореец, поймешь, что никто за тебя не будет выполнять твою обязанность защищать отца, жену, детей, свой дом, страну? Тебя обидели, оскорбили, унизили, чуть не убили, а ты не знаешь, что делать? Иди и спроси у женщин.

   Парень — или мужчина? — затравленно посмотрел на Канг Чоля и решительно вскинул ружье. Прицелился.

   Бандит сложил на груди сцепленные ладони и с закрытыми глазами покорно ждал выстрела.

   Гун Даль медленно опустил ружье. И вдруг твердо заявил:

   — Нет, я не сделаю это. И вас просить не буду. Пусть он уходит.

   Канг Чоль изумленно посмотрел на него и сказал:

   — Это твое право. Но когда он еще раз нападет на тебя, ты убьешь его, верно?

   — Да, — кивнул решительно Гун Даль.

   Канг Чоль подобрал ружье и патронташ пленника. Прошел мимо женщин, которые все еще стояли, обнявшись.

   Все-таки хорошо, что они не убили его…

Глава 16.

   В лагере старик уже выкопал могилу, собрал вещи. Тело юного парня — сына или зятя? — завернули в кусок старой ткани и засыпали землей. Женщины снова заплакали.

   — Куда вы идете? — спросил Канг Чоля старик. В его глазах была надежда.

   — Туда же, куда и вы. В Россию.

   — Вот и замечательно. А то этот негодяй…

   Старик не закончил фразы и направился к мертвому проводнику. Посмотрел и плюнул.

   — Истинно говорят, если ты собака, то никогда не умрешь человеческой смертью, — сказал он.

   Тронулись в путь. Канг Чоль шел впереди, а Гун Доля поставил замыкающим. Прошли то место, где бандиты пытались изнасиловать женщин. Один все так же лежал с ореолом запекшей крови вокруг головы, а второго давно и след простыл.

   Солнце уже садилось, когда устроили привал. Сварили кашу из риса и чумизы, Канг Чоль достал копченную кабанятину.

   При виде мяса спутники заметно оживились. Поди, всю дорогу пробавлялись растительной пищей.

   — Что это за мясо? — спросил старик и, взяв кусок, понюхал. — Вкусно пахнет. Свинина?

   — Точно, — улыбнулся Канг Чоль. Ему было приятно угощать их. — Дикая свинья.

   — Под такую закуску не грех и выпить, — старик вытащил откуда-то кувшинчик. — Не хотите ли принять стаканчик, э-э, господин?

   — Было бы неплохо. И зовите меня, пожалуйста, просто Канг Чолем.

   — Хорошо, Канг Чоль.

   Старик налил только ему и себе. Женщинам не положено пить при мужчинах, а сыну — при отце. Таков корейский обычай и эта семья готова была и на чужбине придерживаться его. Но, кто знает, как там все обернется. Что сохранится, что исчезнет, а что и приобретается.

   — За тебя, сынок, — сказал старик, подняв чарку. — За твое мужественное и доброе сердце!

   Выпили.

   Это было не содю. Словно огненная лава прошлась по пищеводу Канг Чоля, чуть не заставив поперхнуться. Он открыл рот и, задыхаясь, отчаянно замахал рукой.

   Старик быстро сунул ему чашку с водой, а женщины с тревогой смотрели, как он заливает пожар внутри себя.

   Уф, полегчало. Изумленно уставившись на кувшинчик, Канг Чоль спросил:

   — Что это?

   — Ханшин. Китайский спирт.

   — А я думал, содю, — признался Канг Чоль и засмеялся. — Чуть не умер!

   Вся семья дружно поддержала его смех. Кто бы подумал, глядя на них в этот момент, что всего лишь несколько часов назад они рыдали от смертного страха и горького отчаяния. Согнутая ветка выпрямляется, вместо высохшей травы — вырастает новая. Жизнь продолжается. И от этой мысли, от выпитого китайского спирта, на душе у Канг Чоля стало веселей.

   После ужина, когда женщины с мальчиком улеглись спать, а Гун Доль был выставлен на пост, старик стал рассказывать о злоключениях своей семьи.

   — Если бы не японцы, у нас и мысли не было бы о переселении на чужбину. Где эта Россия, в какой дали она находится, чтобы тащиться туда! Но что делать? Была у меня большая семья — два сына и дочь, да и мы со старухой. В молодости довелось мне промышлять золотишком, месяцами жил как бродяга, дважды меня обворовали, пока не скопил денег, чтобы купить полчхонба земли. Дом построил, огород развел. Со временем в городе лавочку заимел. Жить бы да жить.

   Старик тяжко вздохнул.

   — И вот пришли японцы. Сын младшенький, он был погодок Гун Доля, забрали как неженатого на строительство порта в Чхондине. Ездил я его проведывать и ужаснулся. Живут в бараках, кормят дрянью и работают с утра до ночи. И сторожат их, чтобы не убежали. Я решил вызволить сына любой ценой, собрал денежки и начал хлопотать. Тому дал, этому. Пока всех накормил, сын заболел и умер. Старуха от горя слегла, и через три месяца ее тоже не стало.

   Потом пришли из этого… как его? Колонизационного общества. Вступай, говорят, в члены, мы тебе то, мы тебе это. Вступил. Заставили подписать какую-то бумагу. И оказалось, что я уже не волен, распоряжаться своей землей. Не разгибая спины могу на ней работать, а продавать не имею права. А налоги такие установили, хоть вой.

   Задержал арендную плату за лавку, нас тут же выгнали. Оказывается, владелец дома уже японец.

   Решил сеять рис. Нельзя, говорят, в колонизационном обществе. У нас все рассчитано. Продолжай выращивать овощи. Так у меня же лавки нет, объясняю им. Ничего, мы будем скупать. И скупали… за смехотворную цену.

   Вот тогда я и решил бежать в Россию. Хотел летом, да вот дочка родила сыночка. А у меня намерение было забрать и ее вместе с зятем Сан Дари. Того, которого убили днем. Его родители все боялись, что японцы запекут Сан Дари, как и моего сына куда-нибудь. И упросили меня выдать дочку. Она старше на три года, но ничего, ладили между собой, внука мне родили.

   Но, видно, не судьба мне быть его дедом. Потеряли мы его, потеряли, — голос старика предательски задрожал.

   — Умер что ли? — спросил Канг Чоль.

   — В том то и дело, что не умер. Оставили мы его в китайской деревне. Вынуждены были оставить. Внук старший, вот этот, что спит, крепко заболел. Месяц отхаживали. Все проели, жили в долг. Вот хозяева и сказали, чтобы мы расплатились младшеньким. Бездетные они были. Взамен обещали и долг простить, и денег на дорогу дать. Что было делать? Дочка с зятем молодые, еще нарожают, подумали мы. И… и согласились.

   Уж так плакала Сун Хи, дочь моя. А теперь вот и мужа потеряла. Хе, что ты будешь делать… Где она теперь найдет нового мужа?

   Старик горестно покачал головой и неожиданно предложил:

   — Может, вы на ней женитесь, а? Человек вы, я вижу, сильный и надежный, а она, она очень даже неплохая.

   Канг Чоль усмехнулся. «Эх, старик, старик. Если бы вы знали, как судьба вашей дочери перекликается с моей», — подумал Канг Чоль и посмотрел в сторону спящих женщин. На миг вспомнилось лицо Сун Хи, как оно было искажено судорогой отвращения в момент насилия, и острое чувство сострадания к ней охватило его. Он с грустью спросил:

   — Так и прямо отдадите ее замуж за меня? Когда она еще не пережила горе от потери сына и мужа? Даже не спросив ее согласия?

   — Почему? Мы спросим. Да и подождем, пока все не уляжется, — забубнил старик. — А может вы женаты?

   — Да, я был женат. Но жену мою, как и вашего сына, убили японцы. Сына, как и вашего внука, я тоже потерял в Китае. А я, как и ваша дочь, только и думаю, как бы жениться!

   Старик, не ожидавший такого оборота, потерянно молчал. Канг Чолю стало стыдно своего сарказма. Он ласково положил руку на колено ночного собеседника и виновато сказал:

   — Простите за мои слова. Я понимаю, что вам хочется помочь дочери, мне. Но вы поймите, каждый человек имеет право сам распорядиться своей жизнью Ваша дочь- взрослый человек и не надо ее больше неволить. Придет время, она встретит кого-нибудь, полюбит и вы благословите их. И будет у вас много внучат.

   — И вы меня простите, Канг Чоль, — тихо сказал старик. — Видно, сегодняшний день был такой хлопотный, что голова моя совсем не соображает.

   — Да, день был не из легких, — согласился Канг Чоль. — Скажите, а вот вы как женились? Родители вам нашли невесту?

   — А как же? Конечно, родители.

   — Вы ее любили?

   — Любил? Да, конечно. Как не любить, любил…

   — Поколочавали?

   — А как… Кх-м… Нет. Так иной раз учил уму-разуму.

   — А на руках жену носили? Стихи ей писали? Цветы дарили?

   — Э-э, — промямлил старик и признался. — Такими делами не занимался.

   — А ведь мы идем в страну, где отношение мужчин к женщинам совсем другое, чем в Корее. Там боготворят женщину. Ради нее мужчины дерутся на саблях и пистолетах. Только у таких женщин-свободных, любимых и любящих рождаются настоящие мужчины. Знаете, самое что ни на есть драгоценное в Корее — это корейская женщина. Я это знаю твердо. Трудолюбивая, преданная, скромная. Но она рабыня в семье. А разве у рабыни могут родиться настоящие мужчины? Вот почему корейцы так слабы и… трусливы.

   — Но ведь вы корейский мужчина?

   — У меня была удивительная мать. И удивительный отец, — сказал Канг Чоль. В его голосе была такая проникновенность, что глаза старика заморгали.

   Канг Чоль подкинул дрова в костер и встал.

   — Вы ложитесь, а я сменю Гун Доля.

   Старик запротестовал:

   — Вам тоже надо отдохнуть. Сын крепкий, пусть еще постоит.

   — Ничего, ничего, — успокоил его Канг Чоль и направился к Гун Долю. Когда он проходил мимо спящих женщин, на миг показалось, что одна из них шевельнулась.

   Ночь прошла спокойно. Перед рассветом Канг Чоль прошел вниз по тропе и убедился, что погони нет. Поход освежил его, и он вернулся в лагерь бодрым и веселым.

   А там царила настоящая паника. Женщины, приготовив завтрак, послали мальчика за Канг Чолем. Он вернулся с сообщением, что дяденьки нигде нет. Тогда Гун Доль побежал искать и тоже вернулся безрезультатно. Напуганный старик скомандовал срочно паковать вещи. И в самый разгар лихорадочных сборов появился Канг Чоль. В руке он держал два подснежника.

   — Смотрите, что я нашел, — сказал он весело, делая вид будто не замечает, что творится с попутчиками. — Все кругом обшарил, никаких бандитов нет, кроме вот этих двух ласточек весны. Кому мы их подарим?

   И, глядя в глаза мальчику, подмигнул.

   — Вот ты и скажи, каким таким женщинам мы их подарим?

   — Маме и тетушке Сун Хи! — закричал тот восторженно.

   — Правильно. Вот этот ты подари маме, а я… — Канг Чоль протянул маленький белый цветочек Сун Хи. Та зарделась, принимая подарок. На миг их руки коснулись: ладошка молоденькой женщины была тепла и нежна.

   — А мы очень испугались, когда вас не оказалось, — признался старик, когда все уселись завтракать.

   — Почему? — улыбнулся Канг Чоль. — Вы один раз уже смотрели в смерти глаза, чего же теперь бояться. У вас два ружья, а бандиты… Они ведь тоже жить хотят.

   — Так-то оно так. Да ведь они понаторели на этом деле, а мы кто? Бедные крестьяне…

   Двинулись в путь в том же порядке: Канг Чоль — впереди, за ним — старик, женщины с мальчиком и замыкал группу — Гун Доль.

   Узенькая тропа петляла между деревьями, огибала непролазные буреломы, то исчезала, то снова появлялась. Кто и когда проложил ее — неизвестно, но, видно, немало людей протоптало ее, раз ни снег, ни грозы не размыли. И вела она все время на север.

   В местах, удобных для засады, Канг Чоль инстинктивно брал ружье наизготовку. Но тайга была безлюдна, на тропе тоже никаких следов.

   Один раз им встретилось старое, скорее всего прошлогоднее, пепелище от костра. Рядом — полуразвалившийся шалаш. Жерди остова были перевязаны веревкой, свитой из рисовой соломы.

   Канг Чоль обследовал место. Нашел порванный лапоть и показал старику. Тот осмотрел его, зачем-то понюхал и с убеждением сказал:

   — Кореец делал.

   То, что здесь останавливались земляки, обрадовало всех. Значит, они на верной дороге и, возможно, осталось идти не так далеко.

   Было еще рано для привала, и они тронулись дальше.

   За спиной у старика и сына были удобные для переноски груза «диге». Женщины несли свои узелки на голове, используя для этого соломенный жгут, сплетенный кольцом, который клали на темя. Канг Чоль мог бы взвалить их ношу на себя, но не мог себе этого позволить. Он должен быть налегке, чтобы предпринять в случае чего быстрые и четкие действия. Его помощь путникам — выбирать дорогу получше, отводить нависающие ветви в сторону, поддерживать при переходах через овраги.

   Вышли к широкому ручью. Канг Чоль поднял руку, чтобы все остановились. Достал бинокль и тщательно обследовал противоположный берег. Если уж устраивать засаду, то лучшего места нет.

   Вроде никого. Но осторожность не помешает. Он сказал Гун Долю:

   — Видишь, бугор на той стороне. Перейдешь речку и ляжешь на ней. Увидишь кого, подними руку. «Диге» оставь здесь. Ружье возьми в руки и передерни затвор. Иди.

   Тот послушно выполнил все команды Канг Чоля и двинулся вперед. Вот он подошел к речке, хотел снять обувь, но передумал и решительно шагнул в воду. Перебравшись на другой берег, бегом взобрался на бугор, лег, выставив ружье. Молодец, Гун Доль, стал немного соображать!

   Все это время Канг Чоль наблюдал за противоположным берегом сквозь прорезь прицела.

   — Теперь вы, — сказал он старику. — «Диге» возьмите с собой. Вы спрячетесь вон за тем камнем и смотрите не на нас, а в сторону леса.

   Потом настала очередь женщин. Они-то, конечно, сняли «босон» — толстые простеганные носки и лапти, подняли подолы длинных юбок. Но холодная вода и об острые камешки заставили женщин остановиться на середине реки. Сун Хи шла сзади и, казалось, вот-вот упадет.

   — Обувь наденьте! — закричал Канг Чоль, не выдержав. — Наденьте обувь!

   Те услышали, спешно натянули лапти и чуть ли не бегом выскочили на берег.

   Канг Чоль взвалил «диге», посадил мальчика на плечи, велев крепко держаться за его голову. Вода, действительно оказалась ледяной, но он это почувствовал уже перейдя большую часть речки.

   Чуть углубившись в лес, утроили привал. Мужчины быстро развели большой костер и все принялись сушить промокшую обувь. Переход через речку оживил путников.

   — Чуть сознания не лишилась, так свело ноги, — призналась жена Гун Доля. У нее было широкое лицо, обычно маловыразительное из-за спокойного молчаливого характера. Но сейчас глаза ее смеялись. — Тебе тоже, Сун Хи, поди, досталось?

   — Конечно, досталось. Думала, вот-вот упаду.

   — Обувь-то, зачем сняли, дурочки? — спросил с ласковым упреком старик.

   — Жалко стало, отец. И непривычно как-то переходить речку в обуви, — ответила сноха.

   — Разве это обувь. Вот попадем в Россию, заработает твой муж много денег и купит тебе настоящую кожаную обувь, — сказал старик.

   Канг Чоль улыбнулся. Ему почудился в словах старика отголосок вчерашней беседы. Он поднял голову и поймал откровенно устремленный на него взгляд Сун Хи. В ее черных глазах искрилось лукавство, будто их обладательница знала тайну его улыбки.

   Он смутился. В свои двадцать два года — неужели только двадцать два? — ему довелось познать только свою жену Мин Ок. Все эти сутки он воспринимал спутниц, как сноху и дочь старика, делящих с ним наравне тяготы пути, обыденно и привычно готовивших пищу, и у него в мыслях не было, что это женщины, которые могут понравиться, возбудить. Даже, когда бандит насиловал Сун Хи, или вот только что, когда она переходила речку, оголив ноги, он не испытывал ничего, кроме желания помочь, поддержать. Но этот взгляд словно разбудил его.

   Он глянул еще раз на ее опущенное лицо. Старик все еще шутил со снохой, внук тоже что-то просил купить, сын смеялся, но это все проходило мимо ушей двоих, внезапно замолчавших и почувствовавших, что между ними что-то произошло, и что теперь их взгляды, слова, отношения будут другими, наполненными новым смыслом и содержанием.

   После обеда не стали засиживаться и быстро тронулись в путь. Канг Чоль все так же шел впереди, но теперь его чаще подмывало оглянуться, чем-то помочь спутникам и, что скрывать, особенно, Сун Хи, такой тоненькой и беззащитной на фоне сумрачной тайги. Когда он, раздвинув кусты орешника, стал пропускать группу, она благодарно улыбнулась ему и тихо произнесла:

   — Спасибо.

   Так он делал не раз на протяжении пути, и вся группа молча воспринимала это как должное. Поэтому Канг Чоль несколько удивился высказанной вслух благодарности, тому, что Сун Хи нашла нужным выделить такую незначительную услугу, интонации голоса, словно он был ей близким и родным человеком, улыбке, в которой были радость и поощрение. Вот это последнее было самым удивительным и… приятным. Ему захотелось как-то облегчить участь спутников и, заметив, что мальчишка сильно приустал, взял того на руки. Детские ручонки обвили его за шею, от волос исходил теплый запах костра.

   Они прошагали еще несколько часов, прежде чем старик не предложил сделать привал. В стороне от тропы нашли ровное место под двумя могучими кедрами.

   Пока женщины готовили ужин, Канг Чоль, верный своей привычке, обошел лагерь кругом.

   Ужинали при свете костра. Все устали, а мальчик прямо засыпал с ложкой в руке.

   — Может сегодня не надо охранять? — предложил старик. — В такой глухомани кто появится?

   — А если появится? — спросил Канг Чоль. — Скажем, тигр…

   Женщины испуганно переглянулись.

   — Отец, надо делать то, что говорит опытный человек, — сказал Гун Доль. Тон его голоса был просительно-виноватым, как-никак возражал родителю. — Мне первым заступать на пост?

   Канг Чоль кивнул.

   — Видел поваленный ствол? Под ним и устроишься. Я буду спать вон там. Разбудишь, когда луна скроется за верхушки деревьев.

   Бессонная ночь накануне сказалась: Канг Чоль заснул мгновенно, как только лег. Вначале снился ему беспорядочный тревожный сон, но потом появилась мать. Будто он лежит в постели, а она, наклонившись, целует его. Какой родной запах, какое знакомое прикосновение рук, которые столько раз заботливо укрывали его одеялом!

   Канг Чоль открыл глаза. Какая-то фигура отдалялась от него, но он не встревожился, думая, что это продолжается сон. Повернулся на бок и тут же приподнялся. Кто-то на самом деле прикрыл его одеялом!

   Он глянул на небо — луны не было. Как долго он спал и почему его не разбудил Гун Доль?

   Он подошел к костру, подкинул дрова и направился к поваленному дереву.

   — Гун Доль, — тихо позвал часового. — Ты где?

   — Я здесь, — ответил тот. — Поспали бы еще, Канг Чоль…

   — Выспался. А ты почему со мной разговариваешь на «вы», Гун Доль? Мы ведь с тобой ровесники, кажется. Тебе ведь тоже двадцать два?

   — Да. Только перед вами я чувствую себя почему-то гораздо моложе.

   — И все-таки, давай на «ты», хорошо?

   — Хорошо.

   — Спать сильно хочешь?

   — Есть немного.

   — Иди. Там у костра лежит одеяло. Да, кстати, а твоей сестре сколько лет?

   — Семнадцать, — ответил тот с удивлением. — А что?

   — Да это я так, просто хотел спросить. Иди.

   Значит, ей всего семнадцать лет! А сколько же лет тогда было ее мужу? Четырнадцать, раз старик сказал, что он моложе Сун Хи на три года. Ребенок еще… Тогда получается, что она вышла замуж за тринадцатилетнего мальчишку!

   Ему стало почему-то грустно. Конечно, такие браки не редкость в Корее, бывает, женят и десятилетних. Но если возраст у жениха и невесты одинаков, еще куда ни шло. А тут надо же — шестнадцатилетняя девушка, считай, совсем взрослый человек, становится женой мальчишки, которому надо во всем подчиняться.

   Хотя почему подчиняться? На людях, возможно, и соблюдается видимость субординации, поскольку так принято из спокон веков. А наедине друг с другом, как знать… Разве он не встречал таких мужчин, которые в кругу друзей и собутыльников изображали грозного главу семьи, а дома без совета супруги и шагу не смели ступить.

   Канг Чоль невольно вспомнил Ми Ок. Да, она была покорной женой и всегда соглашалась с ним. Но сколько раз одной только интонацией голоса умела заставить его переменить решение, а потом взглядом выразить одобрение, от которого расправлялись плечи и хотелось совершить еще что-нибудь. Она умела ценить заботу и внимательность, но еще в большей мере сама проявляла их. С ней было хорошо, тепло и спокойно на душе.

   Наверное и с Сун Хи будет также безмятежно. Но разве он, Канг Чоль, идет в Россию за такой жизнью? Пройти через горечь утрат родных и близких, познать настоящую цену дружбе, верности и отваге, испытать упоительную ярость схваток и жажду мщения, чтобы обрести покой? Забыть все — отца, жену, друзей, Корею? Нет и еще раз нет! Он еще вернется на родину с оружием в руках, чтобы вымести из страны чужеземную нечисть. Сколько бы ни пришлось ждать, он вернется!

   Так что, видно, не судьба нам, Сун Хи, быть вместе. У тебя своя дорога, а у меня — своя. Крутая и мятежная. А другой — не приемлю.

   За завтраком Сун Хи, подавая Канг Чолю чашку с жидкой кашей, весело пожелала:

   — Приятного аппетита!

   Он, не поднимая головы, коротко ответил:

   — Спасибо!

   Она удивилась, ибо ожидала совсем другой реакции. Что это с ним? Всегда был такой внимательный и отзывчивый, а тут словно подменили. Может, не выспался? Или догадался, что это она ночью накрыла его одеялом, и ему это почему-то не понравилось?

   Канг Чоль ощущал озабоченные взгляды Сун Хи, но старался не смотреть в ее сторону. Ни к чему все это. Скоро их дороги разойдутся, и время сотрет с памяти черты красивого лица.

   И снова трудный однообразный поход по тайге. В обед она снова, подавая еду, пожелала приятного аппетита. Голос ее дрожал при этом.

   Ему стало жаль Сун Хи. Виновато глянул ей в глаза, полные ожидания — чего? — и кивнул.

   После обеда небо стало затягиваться тучами. Надвигался дождь, и Канг Чоль заколебался — продолжить поход или нет. Потом все же решил, что может распогодится и дал команду -вперед. Они успели пройти около десяти ли, как начало накрапывать.

   Выбрали площадку на бугорочке. Молодые мужчины принялись строить навес, а остальные — заготавливать сушняк. Канг Чоль направился к стайке тоненьких деревцев и только начал рубить их, как заметил, что кто-то до него уже поработал топором. Косой срез пенечка чуть потемнел, но след был явно свежий. Неделю, самое многое две недели назад, кому-то понадобилась толстая жердина. Он встревожился и решил осмотреть кругом после дождя.

   Между двумя стволами установили поперечину, с наветренной стороны частым рядком приставили жерди, острым концом втыкая в землю. Навес сначала обтянули плотной тканью, а потом уже сверху накидали еловый лапник. Только-только успели, как полило будто из ведра.

   Они сидели, тесно прижавшись друг к другу. Капли дождя с яростью били по земле, деревьям и навесу. Иногда легкий порыв ветра учащал дробь ударов и они сливались в единый гул.

   Так получилось — случайно или намеренно? — что Сун Хи оказалась рядом с Канг Чолем, который выбрал место с краю. Дальше сидели старик с внуком, сноха и сын. Двумя одеялами накрыли ноги, руки. Несмотря на сырую прохладу, сумрак, хотя до вечера было далеко, все ощущали защищенность и уютность.

   Канг Чоля занимал обнаруженный след. Кто мог его оставить, и вообще для каких целей человеку может понадобиться в тайге длинная крепкая палка? Как ни крути, ответ один — нести крупную добычу. Значит, их по крайней мере было двое. Куда они могли нести ее? В лагерь, домой? В любом случае, куда-то не так далеко. Из этого следует…

   Занятый своими мыслями он инстинктивно хотел убрать руку, когда ее коснулась теплая ладонь Сун Хи. Но она не дала ему сделать это, обхватив его пальцы.

   Канг Чоль замер. Теперь и подавно было неудобно убирать руку. Лучше сделать вид, будто ее жест воспринят, как дружеское рукопожатие. Он сам накрыл ладонью ее тоненькие пальцы, слегка тиснул и отпустил.

   Но женская ручка не хотела успокоиться. Она тут же подлезла снизу, втерлась в мужскую ладонь, протиснулась между его пальцами, сплетя их со своими и замерла, прижавшись, словно кутенок.

   Оба сидели спокойно, с закрытыми глазами. Как давно он не прикасался к женской руке, как это оказывается приятно ощущать ее тепло и нежность. Поэтому, когда ладошке почему-то захотелось выскользнуть, он невольно удержал ее. Она снова попыталась вырваться, но он держал крепко.

   — Ах, вы так да! — едва слышно прошептала она ему на ухо. На мгновение горячее женское дыхание обдало лицо, заставив замереть сердце.

   Канг Чоль чуть заметно улыбнулся. Ладошка стала вырываться настойчивее. Он разжал пальцы. Женская рука машинально скользнула вниз с его согнутого колена и — случайно или намеренно? — задела его между ног. И тут же — ой, что я наделала! — быстро исчезла.

   Оба замерли от неожиданности. Ему стало жарко. Он скинул одеяло и предложил бодрым голосом:

   — Ну что, давайте запалим костер и готовить ужин.

   — Хорошее дело, — поддержал старик. — Давайте, детки, приступайте…

   Канг Чоль встал и шагнул из под навеса. Дождь вроде перестал, но с ветвей все еще капало. Небо просветлело.

   Он пошел на то место, где обнаружил чужой след. Сосенка была срублена двумя точными косыми ударами крест накрест. Здесь же валялась отрезанная верхушка.

   Канг Чоль потрогал иглы, потерявших упругость, легко опадающих с ветки. Да, дерево срублено неделю, может, чуть больше недели назад, если принять в расчет солнечные дни и довольно открытую местность. Вполне, возможно, что эти люди — охотники или хунхузы*? — все еще находятся где-то неподалеку.

   Он вернулся к навесу, перед которым уже запылал костер.

   — Случилось что? — спросил старик, глянув на него.

   — Да. Кто-то был здесь до нас.

   — Что вы говорите? — встревожился тот. — Давно?

   Все напряженно уставились на Канг Чоля.

   — Дней восемь-девять назад.

   — А-а, — успокоился старик. — Как вы узнали?

   — Деревце там срубленное.

   — Кто это мог быть?

   — Сам хотел бы знать. Но сдается мне, что это бывалые таежники, уж очень ловко срублено. Под самый корень. Хотя…

   Лицо Канг Чоля прояснилось. С самого начала в этом пенечке было что-то такое, что говорило: не бойтесь, не лихие люди оставили здесь след. И он понял — что. Деревце было срублено под корень! Не будет злой бесшабашный человек лишний раз нагибаться и с неудобством подсекать ствол снизу. Он ударит топором так, как ему удобно, стоя и со всего размаху. Вот эта хозяйственная рачительность неизвестного предшественника успокаивала, притупляя в Канг Чоле обостренное чувство опасности.

   Они поужинали, и Канг Чоль решил первым заступить на пост. Он так поступил, потому что старик из-за сырости велел стелить общую для всех постель под навесом. Ему показалось неудобным лечь рядом с чужими женщинами под одной крышей, хотя и понимал, что в походной жизни многие условности стираются. Но все же он был воспитан корейцем, у которого есть свои незыблемые обычаи и принципы.

   Всю ночь он не сомкнул глаз, не став будить Гун Доля для пересменки. И тому сильно досталось утром от старика.

   — Не знал, что мой сын такой любитель спать, — ворчал он. — Без чувства ответственности, как можно быть мужчиной…

   Сын виновато молчал, с упреком поглядывая на Канг Чоля. Тому стало жаль его, тем более что ругали при мальчике.

   — Отец, это я виноват, — сказал он примирительно. — Будь я на его месте, тоже не проснулся бы. Самый тяжелый груз тащит ведь он.

   — Разве что груз, — пробормотал старик. — И когда только мы ступим ногой в Россию?

   — Скоро. А может быть, мы уже в России, — улыбнулся Канг Чоль и посмотрел на Сун Хи.

   — Как это было бы хорошо, — сказала она мечтательно и покраснела.

   Лес еще был мокр от вчерашнего дождя, когда они тронулись в путь. Канг Чоль вооружился палкой, чтобы стряхивать капли с ветвей и кустов. Поскольку он шел, как обычно, впереди, то большая часть влаги доставалась ему. Ватник вскоре совсем потемнел от сырости.

   Первая зарубка на дереве не привлекла его внимания, но когда он увидел вторую, то остановился. Потрогал вырубленную канавку рукой. Рана уже зажила, но явственно выделялась как рубец на теле.

   — А вот еще, — сказал Гун Доль.

   Третья зарубка была в стороне, и туда вело узкое ответвление от тропы.

   — Подождите меня здесь, — велел Канг Чоль. Снял ружье с предохранителя и взял наизготовку. Сун Хи вся подалась к нему, но он осадил ее взглядом. — Не разговаривать. Гун Доль, смотри в оба. Если все будет нормально, свистну.

   Он пошел вперед один, готовый к любой неожиданной встрече. Зарубки по-прежнему встречались на каждом четвертом-пятом дереве, хотя нужды уже в них не было, поскольку тропинка была хорошо различима.

   Через полсотни шагов он увидел пни срубленных деревьев, а еще чуть дальше, за ельником, перед ним как на картинке открылся небольшой, словно игрушечный бревенчатый домик. Он лег и вынул бинокль. Покатая крыша, выстеленная горбылем, труба, сложенная из плоских камней, окошечко, затянутое чем-то светлым, и дверь, подпертая палкой.

   Канг Чоль закинул ружье за плечо, и смело зашагал к домику. Если кто и увидит его, то лучше в таком виде, а не подкрадывающимся. Он убрал подпорку, потянул дверь на широких кожаных петлях и вошел.

   Комната, оказавшаяся довольной просторной, была аккуратно прибрана, но нежилой дух уже властвовал в ней. Широкий топчан накрыт большой медвежьей шкурой, местами потертой. Стол и скамейка были сколочены грубо, но крепко. Справа печка, на ней закопченный котелок и чайник. Над плитой с двумя отверстиями — полка с рядком круглых банок, сделанных из коры березы. В углу напротив — тоже полка, на ней стоит прислоненная небольшая картина в обрамлении расшитого узорами куска тряпки. Перед ней на четырех тоненьких металлических цепочках, подвешенных к потолку и лучиками расширяющихся к низу, висит лампадка. На картине изображен маслом бородатый мужчина по пояс. Он вгляделся в потемневший и потрескавшийся от времени лик и несколько смутился от его ясного и пронзительного взгляда. За головой этого ясновидящего был серебристый круг, и поэтому казалось, что от картины исходит свет.

   И только тут до него дошло, что он уже находится в России. Ведь, несомненно, дом срублен русскими и служит, скорее всего, зимней базой для охотников. И то, что они, уходя, навели порядок и чистоту в доме, оставили соль, крупу и даже табак, заготовили поленницу дров, аккуратно сложенных во дворе, — все говорило, что натура у хозяев этого обиталища открытая и добрая. Канг Чолю стало спокойно и хорошо на душе.

   Он поспешил назад к оставшимся спутникам.

   Когда первые впечатления от русской заимки поутихли, переселенцы уселись на топчан и скамейку. Старик постучал кулаком по широкой крышке стола и торжественно подвел итоги:

   — Вот, оказывается, как живут русские. Значит, и мы скоро будем жить так.

   Все радостно засмеялись.

   — Сегодня у нас праздник, — объявил дальше глава семейства. — Женщины, приготовьте что-нибудь особенно вкусное.

   Вскоре комната наполнилась запахом соевого соуса, без чего не обходится ни одна азиатская кухня.

   Что особенного могли сварить женщины из скудных запасов. Ту же желтую чумизовую кашу, разве что чуть больше усеянную крапинками белого риса, «тиге» с кусочками вяленого минтая и редьки, салат из сушеного баклажана, предварительно размоченных и пробланшированных в кипящей воде, а затем заправленных перцем и кунжутным маслом. Выставили на стол также маринованный чеснок и соевые бобы. И венчало все это мелко нарубленная ломтиками копченая кабанятина. Ничего особенного, но после походного однообразия угощение казалось царским.

   Женщины ради такого случая распаковали бронзовую посуду, и она своим блеском создавала еще более праздничное настроение.

   Трапезничать за высоким столом было непривычно, но удобно. Можно облокотиться, вытянуть свободно ноги.

   Старик снова вынул кувшинчик с китайским спиртом.

   — Как насчет этого? — посмотрел он на Канг Чоля и, получив утвердительный кивок, весело добавил: — Сегодня я и сыну налью.

   Гун Доль смутился, поспешно схватил двумя руками чашку и подставил под горлышко кувшинчика.

   Выпили. Три раза. За то, что худо-бедно дошли, избежав больших жертв, не растеряв скудное, но все-таки добро. За то, что приобрели надежного и храброго спутника, который помог им преодолеть страх и неуверенность в себе. За то, чтобы сбылись мечта на лучшее будущее, чтобы стала Россия им доброй матушкой, а не злой мачехой.

   Мужчина на портрете в углу — прародитель или бог? — смотрел на иноземных пришельцев ясными и всевидящими глазами, из которых — казалось или на самом деле? — исходил свет добра и сочувствия.

   После ужина мужчины вышли во двор покурить. Сели на обрубок бревна.

   — Сегодня, наверное, можно не охранять, — заметил старик, раскуривая свою длинную трубку. — Места всем хватит в доме.

   — Нет, — сказал Канг Чоль. — Я буду спать вон за теми дровами. А вы запретесь изнутри.

   Старик хотел возразить, но не стал. Когда вернулись в дом, где женщины уже заканчивали убирать со стола, он скатал медвежью шкуру в рулон и сказал дочке:

   — Сун Хи, отнеси это во двор, где дрова лежат. Кое-кто хочет спать там.

   Она хотела исполнить распоряжение отца, но Канг Чоль перехватил рулон.

   — Не стоит беспокоиться. Я сам отнесу.

   Устроив себе ложе он вернулся, чтобы одеться потеплее и забрать ружье. Женщины и мальчик уже улеглись на топчане, накрывшись одеялом, мужчины тоже готовились ко сну.

   — Сегодня ночью обязательно разбудите меня, — сказал Гун Доль.

   — Ничего. Спи спокойно. Думаю, мы уже в безопасном месте.

   Сам он, однако, так не думал, поглядывая на топчан.

   Она пришла к нему за полночь и так же, как в прошлый раз, принесла одеяло и накрыла Канг Чоля. Он проснулся и не удивился ее приходу. Будто знал об этом и ждал. Взял ее руку и легонько сжал.

   — Спасибо тебе за заботу, Сун Хи. Только…

   Она быстро закрыла его рот ладошкой и зашептала горячо:

   — Не говорите ничего, не говорите. Мне так стыдно, но я ничего не могла с собой поделать…

   Ее била дрожь. Канг Чоль приподнял край одеяла.

   — Ты замерзнешь. Иди сюда.

   Она без тени колебаний легла рядом и прижалась к груди. Канг Чоль обнял ее, успокаивающе погладил. Ощутил снова этот до боли родной запах волос, волнующий изгиб спины.

   Сун Хи приподняла голову и заговорила быстро, почти бессвязно.

   — Тогда ночью вы с отцом говорили. Я не спала, все слышала. Я согласна, но вы не спросите меня никогда. Знаю, мы скоро расстанемся, зачем вам необразованная глупая женщина. Пусть, все равно… Я, я хочу вас. Мой бедный ребенок, — на миг ее голос всхлипнул. — Хочу ребенка от вас, сыночка… Сильного и надежного. Возьмите меня!.. — и она с необыкновенной силой обняла его и повторила: — Возьмите меня…

   Канг Чоль был потрясен, растерян и не знал, что делать. Но и оттолкнуть ее он не мог.

   Она приняла его молчание за согласие и стала смелее. Ее рука подлезла под его ватник, прошлась по груди и задержалась у пояса, чтобы развязать. Он попытался удержать ее, и сам попал в плен. Она взяла его руку и потянула к себе, туда, где пылало огнем желания ее женское естество.

   И он сдался, потому что тоже хотел ее. Сдался, чтобы стать победителем. Дважды он овладевал ею, испытывая острое блаженство, входя в нее, возбуждаясь от запаха женского тела и тихого сладостного постанывания.

   Когда все кончилось, они еще долго лежали, обнявшись. Потом она заплакала.

   — Сун Хи, тебе плохо? — спросил он встревожено. Поцеловал ее в щеку и ощутил соленый привкус.

   — Нет, дорогой мой, мне хорошо… Очень… Думать не думала, что это может быть так хорошо.

   — Ты не пожалеешь об этом?

   — Никогда! Я знаю, вы бы остались со мной, но вам надо идти… Куда-то далеко. Для чего, мне неведомо. Но со мной останется наш маленький сыночек… Он вырастет и тоже уйдет вдаль… Такой же сильный и добрый, как ты…

   Ее шепот становился все тише и неразборчивее. Наконец, она уснула.

   Канг Чолю непонятно почему стало невыразимая грустно. Он уставился широко раскрытыми глазами на небо и ничего не видел. Ни звезд, ни луны. Одна только темная мгла, за которой лишь угадывалась бесконечная даль.

   Сырость, холод и серый рассвет разбудили его. Он открыл глаза и сразу вспомнил, что произошло ночью.

   Сун Хи рядом не оказалось. А была ли она вообще, может, ему все приснилось? Но облегченное тело помнило соприкасание, память хранила запах, голос и соленый привкус ее слез.

   Когда сошлись за завтраком, она глянула него ясными и счастливыми глазами. Ее взгляд словно говорил — не беспокойся ни о чем, все будет хорошо.

   Старик, кажется, он обо всем догадывался, невинно спросил Канг Чоля:

   — Ночью не было холодно?

   — Нет, — ответил Канг Чоль и слегка смутился. — А вы как почивали?

   — Нам тоже было тепло, — кивнул старик. Добрая и понимающая улыбка скользнула по его сморщенному лицу.

   В полдень они вышли на русский пограничный форпост. Он был хорошо виден издалека, поскольку располагался на возвышении. Путников разделяла от него открытая низина с мелкой речкой.

   Над невысокой каменной оградой возвышался частокол, за которыми виднелось несколько бревенчатых строений, одно из которых было довольно внушительным. Канг Чоль залез на дерево с биноклем.

   Просторный двор, неторопливо передвигающиеся солдаты в ватниках, перепоясанных ремнем. Несколько распряженных телег, рядом на привязи лошади. Возле сарая уступами тянется длинный ряд заготовленных дров. Из трубы большого дома шел дым. На левом углу двора — сторожевая вышка с навесом. Из под навеса свисает небольшой колокол. Рядом — часовой с винтовкой на плече.

   — Вот мы и дошли, — сказал он, спустившись с дерева. — Дальше вы пойдете одни.

   — А вы? — удивился старик. Остальные тоже смотрели на него вопросительно. И только взгляд Сун Хи был спокоен и тверд.

   — Мне нельзя с вами, вы одна семья, меньше подозрений. А если я пойду с вами, они начнут каждого допрашивать и выяснится, что я чужой вам.

   — Мы ничего не скажем, — обещал старик.

   — Это тоже неправильно, — улыбнулся Канг Чоль. — Вы шли с человеком столько дней, и ничего не будете говорить о нем? Нет, пойдете одни, расскажете, как шли, куда и зачем. Но про бандитов, про меня ничего не надо рассказывать. Оружие оставьте здесь. Идите и не бойтесь, русские вас не тронут.

   Семья собралась. На лицах — надежда, растерянность и сожаление.

   Канг Чоль пожал старику и его сыну руку. Погладил мальчика по голове.

   — Расти большой и крепкий.

   Поклонился женщинам. Вдруг Сун Хи бросилась к нему, обхватила за шею и замерла.

   — Мы будем ждать вас. Мы.

   И Канг Чоль понял, с кем она собиралась ждать его. На миг им овладела слабость, он готов был сказать, что идет с ней, но тут же пришел в себя и отстранил Сун Хи.

   — Идите и старайтесь не оглядываться.

   Он наблюдал, как его вчерашние попутчики медленно шли по камням, переходили ручей и остановились перед воротами, которые распахнулись, выпустив нескольких солдат. Переселенцев повели во двор, а затем в большой дом, где они пробыли не очень долго. Потом их усадили в телегу: она, выехав из ворот, тут же свернула в противоположную от Канг Чоля сторону. Лица сидящих были не очень отчетливы, но поднятую женскую руку, махнувшую ему на прощанье, он разглядел четко.

   Утром он выкопал яму под могучим приметным кедром, чтобы закопать оружие. Ружья и маузер были завернуты в одеяло. Тщательно разровнял землю.

   Он не прощался с оружием, он верил, что оно еще ему понадобится.

   Первое русское слово, которое услышал Канг Чоль, был окрик часового:

   -Стой!

Глава 17

   — Денщи-ик! Рассолу-у!..

   Раскатистый рык исходил от крупного мужчины, лежавшего на кровати пластом в одном нательном белье. Жилистыми руками он держался за голову: то ли пытался удержать ее от раскачивания, то ли наоборот раскачивал.

   На зов моментально явился денщик. Обеими руками он бережно нес деревянный жбан. На простоватом лице — жалостливая ухмылка, какая бывает у подчиненного при виде слабости своего начальства. Подойдя к кровати, денщик щелкнул каблуками.

   Капитан приподнял голову и простонал:

   — Подай сюда…

   Взял обеими руками жбан и, не вставая, припал к нему. Рассол тек мимо рта прямо на пол, но капитан не замечал этого.

   — Уф! Кажется, полегчало…

   Он перевернулся на спину и разлепил веки. Голубые глаза все еще были замутнены похмельем, и потому казалось, что их обладатель ничего не видит. Наконец, в них мелькнула жизнь: взгляд с потолка переметнулся на стоящего перед ним денщика.

   — Солдат разводили?

   — Так точно, ваше благородие!

   — А почему такая тишина?

   — Так ведь сегодня воскресенье, ваше благородие.

   — А-а…

   Капитан рывком сел.

   — Дай еще попить.

   Оторвавшись от жбана, прожевал что-то, и сказал, морщась:

   — Да-с, это, конечно, не огуречный рассол…

   Денщик, первогодок, еще не научился толком держаться при начальстве и потому счел нужным пробормотать:

   — Где ж, его взять-то, огуречного рассолу, ваше благородие.

   Но капитан его не слышал, лишь махнул рукой, чтобы тот ушел. Как часто бывало после попойки, Ломовцев пытался вспомнить, в какой момент он вырубился и, хотя вроде это не имело особенного значения, да и четко обозначить границу между сознанием и его потерей никогда не удавалось, почему-то с похмелья всегда казалось важным вспомнить — когда и как.

   «Так-так, семья корейцев… Старик, сын, две женщины и мальчик. У той, что младше, такие были печальные глаза. Мне еще вдруг захотелось ее…»

   Тут капитан с силой провел ладонью по лицу. Надо же, пожелал грязную желтую кореяночку, мерзавец! И давно вы дошли до такой жизни, господин капитан?

   Ему так явственно слышался этот вопрос с издевкой, что он зажмурился и помотал головой. Конечно, его бывшая жена никогда не стала бы произносить такие слова, но что поделаешь, если воображение вот уже в течение года настойчиво рисует ее именно такой — циничной и вульгарной, все больше уводя от чистого и светлого образа девушки, которая когда-то пленила молодого офицера.

   «Что же такого было в этой туземке? Ах, да, печаль в глазах. Она была так трогательна… А потом появился этот кувшинчик, черт бы его попрал!»

   Такие керамические кувшинчики с крепчайшим китайским спиртом он немало перевидал в русско-японскую войну. Поэтому удивился, заметив его в вещах переселенцев. А когда они укатили на подводе, то посудина непонятным образом оказалась на его столе за ужином. То ли денщик выцыганил ее, то ли сам старик оставил в знак благодарности.

   И капитан русской армии, начальник второго Амурского погранпоста, кавалер ордена Владимира второй степени Ломовцев Алексей Николаевич напился. Он пил за боевых соратников по русско-японской войне, многие из которых полегли навсегда на полях Ляодуна и сопках Маньчжурии, за родителей, живущих в Вятской губернии и, поди, уже совсем состарившихся, за нынешнюю жизнь и службу, кажущуюся не таким монотонно-однообразным, если не подаваться хандре и тоске. И, конечно же, за жену, изменившую ему, но все еще любимую. И потому, дай бог ей счастья. За того гвардейца, что увел ее и побоявшего принять вызова на дуэль, — пущай, живет, трус эдакий. Вчера капитан Ломовцев, пивший китайский спирт на краю российской земли, вспоминал близких и прощал недругов. Он пил один, что вообще-то было несвойственно его характеру, пил до дна, как полагается пить русскому. И только, когда опустошил кувшинчик, свалился замертво на кровать.

   И вот похмелье. Голова звенит, в глазах — муть, а во всем теле ощущается вялость и ломота. Хорошо, что день еще воскресный и можно поваляться. Несмотря на то, что Ломовцев выпил полный жбан рассолу, снова захотелось пить. Но он знал, что утреннюю жажду после спирта нельзя заливать водой — снова будешь пьян. Закрыл глаза и неожиданно для себя сладко заснул.

   Капитан проснулся от осторожного стука в дверь. Так деликатно стучался обычно поручик Бубенов.

   — Сейчас, Игорь Владимирович, — крикнул Ломовцев и стал одеваться. С облегчением заметил, что голове полегчало.

   Он вышел в другую комнату, служившую кабинетом, приемной, залом совещаний и офицерской столовой. Поручик сидел на лавке, закинув нога за ногу. При виде капитана встал и приветствовал кивком. При этом обозначился четкий пробор на аккуратно причесанной голове.

   — Случилось что-нибудь? — спросил Ломовцев, приглаживая волосы.

   — Ничего особенного, Алексей Николаевич. Разве что еще один кореец приблудился к посту, — при этом на молодом лице поручика мелькнула улыбка.

   — Что-то сезон переселенцев в этом году начался рано, — пробурчал капитан. — Мы же договорились, что вопросы туземцев — ваша компетенция.

   — Да, но мне хочется, чтобы вы посмотрели на этот экземплярчик. Может, этот кореец как-то переменит ваши взгляды на выходцев с полуострова.

   «Тоже мне мировая проблема?» — хотел сыронизировать Ломовцев, но промолчал. При всей разности характеров и взглядов он симпатизировал поручику, с которым уже год с лишним нес службу в этом таежном краю.

   Оба они попали в Уссурийский край по собственному желанию. Отличие было в том, что капитан принял это решение под давлением обстоятельств, а его младший коллега в силу убеждения.

   В самом конце войны Ломовцев, раненный под небольшой деревушкой Синьгофу, попал в плен, где провел восемь месяцев. Он никому не рассказывал о муках унижения в японской тюрьме. Мало того, что война позорно проиграна, надо было еще пережить позор плена. А ведь с каким разухабистым настроением ехали на фронт — да мы этих желтомордых макак шапками закидаем!

   По возвращении в Россию Ломовцева ждал новый удар судьбы. Его жена Анастасия сошлась с поручиком Кунцевским, которого в гвардейском полку знали, как лихого выпивоху и заядлого юбочника. Вот это последнее обстоятельство и особенно ранило мужское самолюбие Ломовцева. Осознавать, что соперник — негодяй, а вот предпочли его. Почему? Значит, есть в нем что-то такое, чего нет в оставленном муже, будь он даже трижды порядочнее и благороднее.

   Кунцевский не принял вызова на дуэль даже после оплеухи и вынужден был оставить службу. Но и Ломовцеву ничего не оставалось, как уйти из гвардии. Человек, которого покидает жена ради такого труса, вызывает невольную жалость, а этого он вынести не мог. Два года прослужил в Новгородском пехотном полку, а потом попросился на Дальний Восток. Ему предложили должность в штабе генерал-губернатора, но он отклонил предложение и попросился на погранпост.

   Поручик Бубенов в войне не участвовал по молодости лет. И в гвардии не служил, поскольку родом не вышел. В 1907 году, закончив с отличием военное топографическое училище, новоиспеченный офицер был счастлив, когда узнал, что его зачислили в Амурскую экспедицию. Поклонник знаменитых путешественников Пржевальского и Арсеньева он давно грезил дальневосточным краем, мечтал подобно своим кумирам исходить ее вдоль и поперек. Будучи самым молодым членом экспедиции он тем не менее быстро выдвинулся благодаря обширными знаниями и профессиональными качествами. Но его взгляды в отношении заселения края инородными переселенцами были отличны от официальных выводов руководства экспедиции, о чем имел он дерзость написать в нескольких столичных журналах. Статьи его о мытарствах китайцев и корейцев на российской земле, написанные по горячим следам, вызвали немалый общественный переполох. Но в ведомстве генерал-губернатора края к ним отнеслись иначе: так молодой способный специалист попал на глухой погранпост.

   Ломовцеву было двадцать семь лет, Бубеннову — двадцать три. Один из обедневшего, но старинного дворянского рода, другой — из семьи разночинцев. Капитан — статен и широкоплеч, лицо открытое и мужественное, глаза голубые и добродушно насмешливые. А поручик же наоборот — худощав, лицо серьезное, а серые глаза притушены линзами очков.

   В то весеннее воскресное утро на втором амурском погранпосту темой разговора двух русских офицеров был некий переселенец-кореец.

   — Не откажусь от вашего предложения посмотреть на ваш экземплярчик, — согласился капитан. — Но я сначала хотел бы побриться. А вы пока накормите этого чудо-корейца. Встретимся через полчаса.

   Когда-то у гвардейца Ломовцева были шикарные усы. Но, покончив с прежней жизнью, он решил также изменить внешность. Отныне он каждое утро выбривал лицо и всегда после бритья и одеколона чувствовал себя посвежевшим.

   — Денщик, вода готова?

   — Так точно, ваше благородие.

   Капитан разделся по пояс и вышел на крыльцо. Яркий солнечный свет заставил на миг зажмурить глаза. От свежего ветерка его большое мускулистое тело непроизвольно вздрагивало.

   Он нагнулся, и денщик стал поливать ему на спину. Вода была ледяной, и капитан с удовольствием рычал. Водная процедура привлекла внимание нескольких солдат и, хотя они видели ее регулярно, каждый раз она вызывала у них улыбку и изумление.

   Пока капитан растирал грудь и плечи широким махровым полотенцем, денщик разложил на столе завтрак, состоявшего из двух широких ломтей белого и черного хлеба с щедрым слоем красной икры и большой солдатской кружки сладкого чая.

   Ломовцев с аппетитом поел и закурил папиросу. Мысль его непроизвольно коснулась темы давнишних споров с Бубеновым. В своих статьях поручик, в целом соглашаясь с выводами Амурской экспедиции, что привлечение корейцев-переселенцев облегчит освоение края, горячо призывал оказывать последним всяческое содействие, чтобы они могли конкурировать на равных с русскими крестьянами. Иначе выходцы из Азии быстро превратятся в дешевую наемную силу, которая быстро развратит и уже развращает коренных землевладельцев Приамурья. И убедительно доказывал это яркими примерами и цифрами.

   Из многих умных и горячих высказываний Бубенова, почему-то данный пункт задел Ломовцева. Капитан не был расистом, но ему претила мысль, что эти коротконогие и плосколицые желтые люди способны своим конкурентством в землепользовании не дать развратиться русскому крестьянину.

   — Да поймите вы, Игорь Владимирович, казачество несколько сотен лет отвергало соху и каждого, кто брался кормиться от земли, изгоняло из своего общества. И что же? Разве оно выродилось? Наоборот, сегодня казаки — самая здоровая часть нашей нации! — возразил он как-то в одном из бесконечных споров с поручиком. — Проблема кроется в другом. Люди, покидающие свою родину ради куска хлеба, не способны вызвать у других чувства патриотизма. Вот где, на мой взгляд, развращение. Да, казаки тоже убегали от тяжкой доли, но они не покидали Россию, селились на окраинах и в конце концов стали защитниками дальних рубежей отчизны. А что мы видим здесь? Вместо того, чтобы противостоять японскому нашествию, бегут как крысы с корабля. Они и от нас также побегут, когда станет тяжко.

   Ломовцев помнил, что ответил тогда Бубенов:

   — Кто знает, какими будут их потомки на русской земле? Старшее поколение, пройдя через унижение и страх, боль и притеснение, передаст своим детям бесценный опыт выживания в чужой среде. Это — быть хоть ненамного, но выше, чем коренное население, во всех отношениях. В образовательном, культурном и профессиональном. Уже сейчас мы видим, какие школы строят переселенцы в своих деревнях, как они не жалеют денег, чтобы содержать лучших учителей. И если только Россия не станет для них мачехой, они будут великими патриотами земли нашей.

   И вот теперь поручик хочет поразить его неким переселенцем, как будто Ломовцев не перевидал их сотнями в прошлом году. Все они, как правило, были грязными, изможденными и напуганными. Больше всего боялись, что их отправят назад.

   Капитан докуривал папиросу, как в комнату вошли поручик Бубенов, среднего роста крепыш-кореец и толмач погранпоста Огай Никанор, которого все звали просто «Огаешкой». Он был сыном крещеного корейца, неплохо владел русским языком. Когда Никанора призывали на службу, поручик специально ездил в уездный военный комиссариат, чтобы того направили на второй Амурский погранпост.

   Они уселись напротив. Ломовцев внимательно разглядывал переселенца, пытаясь угадать его возраст. Но с этими корейцами не поймешь: иной кажется совсем мальчишкой, а на самом деле ему уже за тридцать. Этот, несомненно, молод, хотя по глазам видно — повидал кое-что. Оброс, но не одичал. Взгляд спокойный и, кажется, ничуть не напуганный. Одет тоже не так, как обычные переселенцы из Кореи. Ватные штаны и стеганая куртка, на голове то ли малахай, то ли треух. Может, шпион японский?

   — Вы уже допрашивали его, Игорь Владимирович?

   — Да. Зовут Ким Канг Чоль. Возраст двадцать четыре. Родом из Мангендэ, что под Пхеньяном. Из семьи зажиточных крестьян.

   — Что он говорит о причинах переселения?

   — В прошлом году решил отметить годовщину ребенка, у них это большое торжество. Но в самый разгар веселья явились японские солдаты, напились и стали приставать к женщинам. Он и еще несколько мужчин оказали сопротивление. Те начали стрелять, убили несколько человек, в том числе и его жену, ребенка. Ему удалось бежать.

   — А дальше что? — спросил капитан, заинтересовавшись услышанным.

   — А дальше самое удивительное. Он говорит, что ушел на север Кореи и там был в партизанском отряде. Зимой их окружили японцы, но некоторым удалось спастись. Вот тогда он решил перебраться в Россию.

   — Так, любопытно, — промолвил Ломовцев. — Ну-ка, спроси его, убивал ли он лично японцев? Если «да», то скольких?

   Кореец внимательно выслушал вопрос и показал три пальца.

   — Лихой партизан, — усмехнулся довольно капитан. Японцев он ненавидел всей душой. — А теперь, пусть поднимет голову и посмотрит на меня в упор.

   Огаешка перевел.

   Два человека несколько секунд всматривались в глаза друг другу. Нет, надо признаться, что такого корейца капитан еще не встречал.

   — Документы у него есть какие-нибудь?

   — Никаких.

   — Где он перешел границу Китая?

   — В районе города Мусан.

   Ломовцев достал карту и разложил на столе. Нашел город Мусан и прикинул расстояние, которое пришлось преодолеть корейцу.

   — Да, бедолаге пришлось преодолеть около тысячи верст. Оружие было при нем?

   — Нет. Только нож.

   — Покажите-ка мне его, — попросил капитан. Он и сам не знал, для чего ему это понадобилось.

   Огаешка развязал котомку и вынул нож в кожаном чехле. Капитан внимательно осмотрел его, потянул за рукоять, изящно сделанную из кривоватого рога изюбра. Потрогал остро наточенное лезвие и хмыкнул.

   — А ведь это русский охотничий нож, Игорь Владимирович. Их делают в Уссурийске. Ну-ка, Огаешка, спроси его — где он достал этот нож?

   Когда толмач перевел вопрос, лицо корейца чуть оживилось. Рассказывал тот не спеша, но гладко и без запинки.

   — Он говорит, что нож ему достался от одного старика-охотника, который в молодости бывал в России. Что однажды этого старика пригласили в поместье графа Иваницких, и тот поручил нескольким корейцам-охотникам отловить пятнистых оленей.

   Ломовцев изумился.

   — Граф Иваницкий?

   Ему сразу вспомнился моложавый пятидесятилетний аристократ, прославившийся в крае как своим гостеприимством, так и причудами. Одна из причуд как раз и касалось разведения пятнистых оленей. Говорили, что он угрохал десятки тысяч рублей, прежде чем добился своего. И все для того, чтобы сберечь этих животных.

   Капитан опять внимательно посмотрел на корейца. Нет, японский шпион не стал бы прибегать к столь сложной маскировке. У японского шпиона, скорее всего, был бы документ, разрешающий въезд в Россию на временную работу, и границу он пересек бы легально — на пароходе, который сейчас доставляет корейцев прямо во Владивосток.

   — Его накормили? — спросил капитан, обращаясь к толмачу.

   — Так точно, ваше благородие. Поел щи и кашу.

   — И как он ел?

   — Положил кашу в щи, все смешал и съел. А хлеб не стал есть, — засмеялся было Огаешка, но тут же прикрыл рукой рот.

   Ломовцев невольно улыбнулся.

   — Ладно. Отведите его пока в кутузку и заприте. Караульного можно не выставлять.

   Офицеры закурили. Поручик с нескрываемым интересом ждал, что скажет Ломовцев. Он любил с ним спорить. Капитан не был особенно начитан, но высказывал неординарные мысли. Как, например, о казачестве.

   — Не скрою, Игорь Владимирович, ваш экземплярчик меня действительно чем-то поразил, — сказал, наконец, Ломовцев, пытаясь легкой иронией прикрыть свое признание. — Я понимаю, что для скорейшего освоения края необходимы желтые переселенцы. Но меня удручает, что мы вынуждены принимать самых бедных, темных и покорных.

   — Не такие уж они покорные, если даже под страхом смертной казни все равно решаются покидать Корею, — тихо, но твердо возразил Бубенов. — И потом у меня есть точные данные, что среди корейских переселенцев формируются отряды, которые вот уже несколько лет переходят в Корею и сражаются там против японцев.

   — А вот это зря мы допускаем, — поморщился Ломовцев. — Почему? Скажу чуть позже. Сейчас мне хочется остановиться на истории Соединенных Штатов. Со всей Европы ринулись в Америку те, кто нашел смелость порвать с прошлым, пересечь океан и начать новую жизнь. Это были пионеры — мужественные и неунывающие. Они сражались с индейцами, вспахивали целину и стойко переносили все тяготы. А в конце концов превратились в рабовладельцев! Как эти люди, сами пережившие угнетение, только-только вырвавшиеся на свободу, смогли так быстро изменить свое мышление? Да все потому, что нашлась раса, готовая быть покорными рабами!

   Поручик опешил. Он никак не мог привыкнуть к неожиданным выводам Ломовцева, хотя общался и спорил с ним немало.

   — Подождите, Алексей Николаевич, вы… вы обвиняете самих негров?

   — Вот именно-с. То же самое может получиться и у нас. Сюда переселяются десятки тысяч русских крестьян, поверивших в себя и решивших стать свободными, сильными и богатыми. Для этого требуется только работать, преодолевать трудности и помогать друг другу. И когда наши крестьяне уже начали осваиваться в этом глухом краю, как мы их подсовываем рабов. Да, да, рабов. Потому что, как я уже говорил, со стороны Азии сюда переселяются самые темные и забитые. То есть — готовые рабы. А я не хочу, чтобы самый свободный край России стал краем рабов и господ.

   — Но ведь сами американцы уничтожили рабство! — воскликнул Бубенов. — Значит, не все стали рабовладельцами.

   — Да, но для этого им понадобилось двести лет. Да, рабство они уничтожили, но рабовладельческое мышление будет властвовать над многими американцами еще не одно поколение. Разве сейчас негры свободны от расовых гонений, от судов Линча?

   — Но, Алексей Николаевич, разве не потому я стою за скорейшее признание всех инородцев русскими поданными, чтобы наделить их правами?

   — Но ведь не наделят, правильно? Никто не позволит, чтобы число инородцев превосходило число коренных жителей. А это значит, что мы уже фактически превращаемся в рабовладельческий край. А когда люди разделены на две полярности, происходит революция. Вот и получается, что мы сами, своими руками, создаем здесь те силы, которые захотят переворота существующего строя. В такой ситуации мы еще позволяем переселенцам создавать вооруженные отряды инсургентов, пересекать границы, словом, всячески нарушать законы страны, в которой они живут. Если бы я не знал России, то мог бы подумать, что это она умами неких политических и военных деятелей натравливает корейцев. Но Россия слишком громадная, сильная и открытая, чтобы действовать исподтишка!..

   Оба замолчали. Бубенов снял очки и стал протирать стекла. Так он делал, когда был в смущении или растерянности. Закончив, тихо спросил:

   — И что же вы предлагаете, Алексей Николаевич?

   — Ограничить переселение с Азии. Сделать его системным и поэтапным. Для желтых переселенцев создать конкретные места проживания, чтобы они могли спокойно встать на ноги, обучиться русскому языку. А потом уже пускать их на свободное поселение, на контакт с коренными жителями. Вот тогда, как вы пишете в своих статьях, это будет здоровая конкуренция.*

   — Но ведь, вы сами понимаете, это невозможно. Границы прозрачны, да и переселенцев не заставишь вернуться назад в Корею даже под страхом смерти.

   — Средства, которые мы сейчас затратим на обустройство границы, будут ничтожны по сравнению с тем, что Россия потеряет от неразумной и недальновидной эмиграционной политики. Мы сами кидаем дрова в топку, которая взорвется вулканом.

   — Мне понятны ваши опасения. Но, понимаете, с развитием прогресса, процесс изменения общественного сознания намного убыстряется. Прошло всего полвека, как отменили крепостное право, а всем кажется, что так оно было всегда. И потом мы сейчас имеем дело с настоящим моментом. Не будете же вы согласно своим взглядам отсылать назад переселенцев?

   — Если бы наши слова не расходились с делом, — вздохнул капитан и тут же оживился. — Вот что, Игорь Владимирович, в этом корейце действительно что-то есть неординарное. Давайте-ка мы отправим его к Паку. Он давно просил меня подобрать ему хорошего и сильного работника. А мы проследим за его судьбой.

   — А как же уездная комиссия по переселенцам?

   — Э-э, да бросьте, Игорь Владимирович. Мало ли их прорывается, минуя посты. Да и в комиссии, не дай бог, решат возвернуть его в Корею. Вы же сами говорили, что существует договор с Японией о взаимной выдаче преступников. А было бы жаль, такой удалец…

   Последний довод убедил поручика.

   — Хорошо. Хотите еще с ним побеседовать?

   — Нет. Но когда будет готова подвода, позовите меня. И еще — отправьте с ним Огаешку, чтобы просветил и заодно дома побывал.

   — Слушаюсь, Алексей Николаевич.

   Все это время Канг Чоль, как и было приказано, находился в кутузке. Это было небольшое помещение с маленьким окошечком и узкими длинными нарами вдоль правой стены. Как только заперли дверь, он, не раздумывая, улегся на спину, закинув руки за голову.

   Когда часовой с вышки крикнул «стой, он сразу догадался, что ему приказали. Из ворот вышли два солдата с винтовками. Один встал на пригорке, а другой спустился с бугра и открыл калитку, чтобы пропустить его в проход через ряды колючей проволоки.

   Канг Чоль еще в бинокль хорошо разглядел, как обмундированы солдаты. Вблизи же его поразило лицо солдата — светлое и густо усеянное рыжими пятнышками. Словно обрызгали чем-то. Справа из под фуражки выбивался пук волос цвета спелых колосков риса, а глаза были синие-синие. Взгляд настороженный, но злобы нет.

   — Проходи, — сказал солдат и ткнул стволом винтовки в сторону строений. Сам же отступил в сторону, пропуская Канг Чоля.

   Они поднялись на пригорок и второй солдат, видать, возрастом постарше, судя по черной и густой бороде, что-то сказал первому. Рыжий подошел к Канг Чолю и отобрал котомку. Затем велел поднять руки и стал обыскивать. Не найдя оружия, довольным голосом сказал:

   — Нет ничего.

   И опять у Канг Чоля возникло ощущение, что он все понимает, настолько русская речь показалась ему знакомой. А потом до него дошло, что это от того, что она похожа на испанский. Ведь по-испански «нет» будет «но». От этого открытия на душе стало свободнее. Значит, ему не трудно будет освоить русский язык. Впрочем, и мать часто повторяла, что основные европейские языки схожи между собой, а многие слова так и вовсе одинаковы и рознятся лишь произношением.

   Они вошли в просторный двор. Находившиеся там солдаты занимались самым, что ни на есть, мирным делом. Под навесом один стриг другого, который сидел, укутанный по шею белой простыней. Рядом плотник строгал доску. Причем, очень странно. Он толкал рубанок от себя, тогда как корейцы тянут его к себе. В конюшне тоже кто-то возился. Все солдаты были без поясных ремней и свободно развевающиеся гимнастерки делали их похожими на штатских.

   Появление Канг Чоля, похоже, мало кого удивило. Лишь парикмахер, щелкнув большими ножницами, сказал что-то, очевидно, смешное, поскольку близстоящие солдаты весело засмеялись.

   Старший конвоир пошел в дом, на ходу поправляя гимнастерку. Скорее всего, докладывать начальству. Через минуту вышел и крикнул что-то рыжему и, судя по взмаху руки, велел вести задержанного к нему.

   Вошли в дом. Большая комната с деревянным полом, по которому ступали, не снимая обуви. За широким столом сидел худощавый офицер в очках. Он внимательно оглядел Канг Чоля и пригласил жестом руки сесть. Что-то велел рыжему и тот исчез.

   Канг Чоль сидел спиной к двери и не видел, кто вошел. Вошедший что-то сказал офицеру, видимо, доложил о прибытии и сел рядом. Оба глянули друг на друга одновременно, и Канг Чоль замер. Перед ним в форме солдата русской армии сидел юный кореец.

   — Анненхасипника? — почем-то смутившись, поздоровался солдат.

   А Канг Чолю наоборот стало свободно на душе. Это же надо — кореец служит в русской армии!

   Начался допрос: имя, год и место рождения, чем занимался, есть ли семья…

   Этот юноша вовсю лопотал по-русски, хотя по-корейски говорил, запинаясь. И по мере допроса Канг Чоль чувствовал, как меняется отношение к нему молодого и очень серьезного офицера. Взгляд стал мягче, а тон уважительнее.

   Потом его стали кормить завтраком в большой столовой с двумя длинными рядами столов и скамеек, способный вместить сразу человек сорок.

   Толмач поставил перед ним котелок с дымящимся супом, крышку от котелка, наполненной доверху какой-то густоватой кашей, несколько кусочков черного хлеба и деревянную ложку.

   — Приятного аппетита! — пожелал солдат-кореец и улыбнулся.

   — Что это за суп? — спросил Канг Чоль.

   — Это русские «щи» и готовятся они из кислой капусты.

   Густой суп действительно оказался кислым, но он совсем не был похож на корейский тиге из «кимчи», который варят обычно по весне.

   — Вы ешьте суп с хлебом, — подсказал толмач.

   Из рассказов матери Канг Чоль знал, что европейцы вместо рисовой каши употребляют хлеб. Он и сам уже хотел протянуть руку за куском черняшки, но подсказка заставила поступить по-другому. Он взял крышку котелка и всю кашу вывалил в суп, перемешал и стал есть без хлеба. Солдат-кореец понимающе улыбнулся.

   Канг Чоля так и подмывало задать несколько вопросов, но он сдержался. Чему быть, того не миновать, а вот лишним любопытством можно себе навредить. Вдруг юный толмач расскажет офицеру про его расспросы, а тому это может показаться подозрительным. Так что лучше притвориться туповатым и неразговорчивым.

   После завтрака состоялась встреча с другим офицером, у которого на погонах было по четыре звездочки, тогда как у первого было по три. Этот, видать, самый старший здесь начальник, сразу пришелся по душе Канг Чолю. Высокий чистый лоб, прямой нос и голубые выразительные глаза, которые мигом выдавали смену настроения и чувств их владельца. А все лицо, гладко выбритое и потому предельно открытое, дышало благородством и мужеством.

   Когда начальник спросил, сколько японцев он убил лично, Канг Чоль хотел отрицательно покачать головой. Но ему почему-то показалось, что правда будет воспринята благожелательнее. И угадал. Когда он показал три пальца, в глазах начальника блеснуло одобрение.

   Потом они смотрели друг на друга. Пронзительный взгляд голубых глаз словно пытался проникнуть вглубь Канг Чоля и прочитать его мысли. Возможно, это удалось начальнику и прочитанное понравилось: пытливые лучи сменились теплыми золотистыми искорками.

   При появлении карты Канг Чоль подумал, что его хотят спросить, где он партизанил и где перешел границу. И решил сделать вид, что он решительно не понимает, чего от него хотят. Но обошлось без опасных вопросов.

   А вот нож дядюшки Сана сильно выручил. Канг Чолю почему-то показалось, что этот офицер должен знать или по крайней слышать о графе Иваницком. Как изумился русский и просветлел лицом, услышав знакомую фамилию. Спасибо тебе, дядюшка Сан!

   Но что тебя страшит, Канг Чоль? Решение о задержании и передачи японским властям Кореи, что означает неминуемую смерть? Ты боишься смерти?

   Нет, смерти я не страшусь. И знаю, что смогу умереть с достоинством. Но я хочу прежде выполнить свою клятву — вернуться в Корею с единомышленниками и отомстить японцам за свою поруганную отчизну. За отца, друзей, жену…

   Канг Чоль сжал кулаки до хруста. И решил, что если его повезут в тюрьму, то он попытается сбежать по дороге. Если он прошел столько ли по Китаю, то уж здесь, в Уссурийском крае, где проживают десятки тысяч корейцев, он как-нибудь схоронится.

   Дверь со скрипом отворилась, и на пороге появился солдат-кореец. Его скуластое лицо с такими родными узкими глазами радостно улыбалось.

   — Идемте.

   Они вышли во двор, где стояла запряженная телега на четырех колесах с железными ободками.

   Показались офицеры. Оба подошли к ним, и старший сказал:

   — Канг Чоль, рад был узнать, что среди переселенцев из Кореи есть и такие, которые хоть что-то сделали, чтобы освободить свою страну. Желаю тебе счастливой новой жизни! И вот тебе на дорогу.

   Русский офицер достал из кармана какую-то бумажку и протянул. Канг Чоль взял ее и поклонился:

   — Гамсахамнида.* (Спасибо).

   Подвода выехала за ворота и свернула на лесную дорогу. И Канг Чоль, сидевший спиной к лошади, увидел китайскую сторону, откуда еще вчера наблюдал, как увозили семью старика и как махала ему рукой Сун Хи. А теперь его черед и, кто знает, что впереди.

   Он повернулся к солдату-корейцу:

   — Куда мы едем?

   Тот словоохотливо сказал:

   — Мне велели отвезти вас к Пак Трофиму. О-о, это первый богач в корейской деревне. Две лошади и пять коров. А дом какой!

   Парень от восхищения даже зацокал языком. А потом с лукавой улыбкой добавил:

   — А ведь теперь и вы не бедный человек. Знаете, сколько денег вам дал господин капитан? Двадцать пять рублей!

   — А что на них можно купить? — тоже заулыбался Канг Чоль.

   — Что можно купить? Сапоги, костюм, рубашку и картуз с блестящим и черным козырьком. Как оденетесь, так все девушки будут ваши!

   Не сразу Канг Чоль присоединился к веселому и заразительному смеху юноши. Сначала из его горла вырвалось какое-то бульканье, больше похожее на рыдание. А потом так засмеялся, что даже слезы выступили из глаз.

Глава 18

   Огаешкин совет — приодеться на деньги капитана — пригодился. Месяц спустя мало кто из старых знакомых узнал бы Канг Чоля. На нем пиджак и черные штаны из так называемой «чертовой кожи», сапоги и картуз. Он бы и сам ахнул, если бы смог увидеть себя в полный рост со стороны. Но, увы, такое большое зеркало находилось лишь в гостиной хозяйского дома, куда работнику, сами понимаете, так просто не зайти. А посмотреть, каков он в русской обновке, хотелось бы.

   Новая и к тому же непривычная одежда стесняла. Кроме сапог. У Канг Чоля такое ощущение, что он всю жизнь носил их. Голенища туго обтягивают икры ног, придавая им при ходьбе дополнительную упругость и легкость. Не то что воротник косоворотки. Кажется — стоит только напрячь шею и пуговицы с треском отлетят.

   Приоделся он так по случаю поездки в волостной центр на базар. До этого Пак Трофим обычно ездил со своим старшим сыном Герасимом, но накануне тому занеможилось, и хозяин решил взять с собой Канг Чоля. Велел запрячь телегу пораньше и одеться как на праздник.

   Канг Чолю не в тягость ранний утренний подъем. Встал засветло, напоил лошадей. Загрузил в телегу две свиные тушки, несколько деревянные клетки с курами, мешки с овсом. Покончив с делами, прошел в закуток между конюшней и сараем, где облюбовал себе место для ежедневных тренировок.

   Он разделся по пояс и встал на середину площадки. Сначала проделал дыхательную гимнастику: медленные глубокие вдохи и выдохи помогали телу расслабиться, а сознанию сосредоточиться к предстоящим упражнениям. А потом внезапный прыжок, и вот уже Канг Чоль в боевой стойке тхэквандиста.* Расставленные полусогнутые ноги крепко упираются в землю, руки со сжатыми кулаками угрожающе выдвинуты вперед. Секунда, две, три и снова расслабление. Новый прыжок, но уже с оборотом в воздухе на 180 градусов, словно противники подкрались сзади. Первый удар Канг Чоль нанес по голове «нападающего» стопой и, не отпуская ногу как богомол, тут же добавил в грудь. Затем молниеносно повернулся к другому «противнику» и сделал серию выпадов кулаками. «Третьего» он достал, сделав сальто назад.

   Но «нападающие» не сдаются. Движения Канг Чоля убыстрились. Прыжки, кульбиты, повороты и финты — все эти передвижения для занятия удобной позиции чередуются с молниеносными ударами рук и ног.

   И вдруг — стоп. Условный бой с тремя противниками закончен. Правда, они еще не повержены и непременно завтра утром явятся снова. А поскольку нынче они дрались с достоинством, то, конечно же, заслуживают поклона.

   Есть еще одно упражнение — толстый японец, то бишь подвешенный мешок с опилками, который каждый раз жаждет испытать крепость ударов кулаками, ногами и головой. Но сегодня на него у Канг Чоля нет времени. Надо собираться.

   Он умылся и побежал в работницкую, где тетушка Хон уже приготовила завтрак для работников.

   Когда Канг Чоль, облачившись в праздничный костюм русского деревенского парня, вышел во двор, уже совсем рассвело. Он вывел из конюшни своего любимца — крупного гнедого жеребца. Лошадь, чувствую дальнюю поездку, нетерпеливо рвалась из рук и фыркала.

   — Тише, тише, — стал успокаивать его Канг Чоль. — И не брызгай на меня слюной. Не видишь что ли, какой на мне костюм…

   На крыльце хозяйского дома показался Пак Трофим. На упитанном, чуть с заметном брюшком, теле 42-летнего мужчины как влитой сидел серый жилет, украшенный серебряной цепочкой часов. Сверху наброшена новая поддевка до колен. На ногах хромовые сапоги, начищенные до блеска.

   Широкое лицо с плоским носом снизу окаймляла черная редкая борода, подстриженная на манер русских. Взгляд чуть выпуклых узких глаз был по-хозяйски внимателен и властен.

   Хозяин оглядел двор. Все привычно и вроде нормально. Кроме, пожалуй, нового работника.

   Пак Трофим сам покупал одежду для Канг Чоля, но в обновке того видел в первый раз. «Смотри, как преобразился! А ведь он парень что надо, — невольно подумал он, наблюдая, как новичок запрягает лошадь. — Хотя мой младшенький Петя не уступит ему ни ростом, ни статью. Не то что старшой, эх…»

   Канг Чоль подвел телегу к крыльцу и с легким поклоном спросил:

   — Спокойно ли почивали, хозяин?

   — Да, выспался хорошо. Ты все погрузил, как я сказал?

   — Да, хозяин.

   — Что ж, поехали.

   Не без труда Пак Трофим водрузил свое грузное тело на телегу, отметив, что работник постарался сделать ему место поудобнее — снизу постелил толстый кусок войлока, а по бокам сложил туго набитые мешки, чтобы было куда прислонить спину. По натуре он не был мелочно придирчивым, но, когда число невысказанных замечаний переваливалось за одному ему известную норму, то мог впасть в ярость. Больше всего ценил в зависимых от него людях предусмотрительность и умение по лицу хозяина понять свою ошибку, тут же исправить и больше не повторять ее. Словом, то, что корейцы называют «быстрым взглядом».

   Волостной центр Янчихи находился в верстах тридцати и за день можно спокойно обернуться. Застоявшийся жеребец шел в охотку, легко катя телегу по подсохшей дороге. Судя по редким облакам предстояла солнечная погода, гнус еще не резвился и ехать было одно удовольствие. А впереди предстоял базар — оживленные торги, покупки, встречи с знакомыми и непременная чарка в трактире. Так что есть от чего Трофиму Паку, зажиточному крестьянину-корейцу, начинающему купцу, папаше двух сыновей и красавицы-дочки , быть в хорошем настроении.

   А чего печалиться Канг Чолю? Все в прошлом. Вот уже месяц, как он живет другой жизнью: сыт, одет-обут и при деле. Хозяин, вроде, ничего мужик. Строговат, конечно, но не зануда. Хозяйка, правда, нелюдимая, показывалась-то всего пару раз. Худенькая такая и маленькая. Но по глазам, видно, справедливая и умная. Сын старший — Герасим, конечно, въедлив и мелочен, но это, наверное, от худобы и болезненности. Жена его — Глафира, наоборот, всегда веселая и, говорят, блудливая. Но что прикажете делать хорошенькой цветущей женщине с эдаким брюзгой, который и мешок зерна не может вскинуть на плечи. Младший сын, Петя, удался и ростом, и лицом. За что ни берется — все с жаром и с пылом. Но нет терпения доводить до конца. Часто по вечерам пропадает на каких-то гулянках и возвращается за полночь. Парню уже восемнадцать, осенью идти на службу, там, поди, приучат к дисциплине. Есть еще дочка у Трофима, но ее Канг Чоль не видел, поскольку учится она в гимназии в городе Никольском и приезжает только на летние каникулы.

   Из постоянных работников кроме него еще бездетные пожилые супруги Хон, хорошие и славные люди, батрак Иван, крепкий, но какой-то нескладный парень лет двадцати пяти, простоватый и безобидный как ребенок.

   А всего в деревне дворов тридцать и с их обитателями встреча еще впереди, поскольку в течении всего этого времени Канг Чолю не было нужды общаться с соседями. Дел невпроворот. Только закончили вспашку, сев, надо будет приниматься за сенокос. Это не считая того, что на него возложена обязанность ухаживать за лошадьми, заготавливать дрова, помогать дядюшке Хону-мастеру на все руки в различных работах по обустройству дома и хозяйственного двора.

   Так что кругом уйма нового и неизведанного — лишь успевай впитывать и мотать на ум. Вот и сейчас он впервые едет на базар, а там, говорят, чего только и кого только не увидишь.

   — Канг Чоль, ты не уснул? — раздался голос Трофима.

   Канг Чоль оглянулся.

   — Ты сядь как-нибудь боком и давай поговорим. А то все работа, да работа, некогда толком и пообщаться. Тебе, как, понравилось жить в России?

   — Да, — кивнул Канг Чоль.

   — А в моем доме как тебе?

   — Хорошо.

   Трофим посмотрел на работника. Немногословность, конечно, хорошее качество, но понимает ли этот парень, как ему повезло, что он попал к такому хозяину, как он, Пак Трофим? Сколько переселенцев мыкает горе по всему Приамурью в поисках работы, идут в батраки к русским или берут землю в аренду. И трудятся день и ночь, чтобы заработать на пропитание. Другой бы рассыпался в благодарностях, а этот…

   Хозяин хотел было высказать свои мысли вслух, но, глянув на Канг Чоля, сдержался. В этом молодом корейце было что-то такое, что удерживало на расстоянии. И притягивало одновременно.

   — Кх-м… Я слышал ты был женат?

   — Да, хозяин.

   — И сын у тебя был?

   — Да.

   — Неужели японцы такие звери? Ты… ты, говорят, дрался с ними? И убил нескольких солдат?

   — Это было в бою, хозяин. Они стреляли, ну и мы тоже…

   — Да, самураи… А какие они собой? Мне не доводилось встречаться с японцами.

   — Умные, жестокие и храбрые, — Канг Чоль сжал губы. — С ними совладать трудно. Солдаты обучены, хорошо вооружены.

   — Но корейцы всегда их били. Ли Сун Син, например…

   — Не знаю, может быть, раньше так было, но сейчас нет таких полководцев.

   — А король? Кто сейчас король в Корее? Ко Джонг?

   Канг Чоль усмехнулся:

   — Тоже не знаю. Вроде был его сын, потом другой, которого увезли в Японию.

   — Да-а, бедная наша родина, — пробормотал Трофим. — Значит, повалятся оттуда корейцы в Россию. А здесь ведь тоже несладко. Тем, кто переселился до восемьдесят четвертого года, хорошо. Русское подданство получили, землю… Как мой отец, например. Но ничего, ты парень молодой, сильный и вроде неглупый, так что все у тебя впереди. Будешь хорошо работать, помогу обзавестись хозяйством. А там, придет время и сам обзаведешься хозяйством.

   — Спасибо на добром слове, хозяин.

   Помолчали. Но у Трофима было хорошее настроение и ему хотелось говорить. Поскольку тема Кореи как бы оказалась исчерпанной он принялся рассказывать о себе. Тем более немногословность собеседника располагала к этому.

   — Видел во дворе фанзу? Так вот, его мне оставил в наследство отец. И десять гектаров земли, из которой мы могли обрабатывать лишь пятую часть. Лошади не было, пахали на корове. Братишка после кончины отца плюнул на все и подался во Владивосток. Сейчас держит небольшой мануфактурный магазин. Но он-то был холостой, а мне куда? На мне мать, жена, Гера уже родился… Ох, как пришлось работать! Год бьюсь, два и ничего не получается. Задумался я. Стал присматриваться к русским — почему они хорошо живут. Ведь как земледельцы они ничто перед корейцами. Но у них есть одно преимущество — широта и размах. Вот мы обрабатываем клочок земли тяпкой и радуемся, что получили большой урожай. А русский крестьянин тяпку в руках не держал. Он за счет количества выигрывает. Плугом запахивает гектаров тридцать и сажает, к примеру, овес. Не надо никакой прополки, только урожай собирай вовремя. Мы своим игрушечным серпом траву косим, а у них серп вот такой, — Трофим раскинул руки. — Коса называется. И ручка у этой косы длиннее, чем у лопаты. Как размахнется, так сразу полкопны! Вот начнем сено косить и ты научишься. За лето русский столько заготовит корма, что табун лошадей может выкормить. А мы с серпом своим чик да чик и на коровенку не начирикаем.

   Нет, думаю, надо учиться у русских. Тоже засадил большое поле овсом и полностью поставил урожай, знаешь, куда? Да на Амур-пост, где тебя задержали. Тогда начальником был Карабаеп* (Скорее всего Караваев, но у корейцев нет буквы «в»), хороший человек. Он взамен дал мне двух старых лошадей. Попросил меня поставлять солдатам овощи — капусту, картофель, лук, морковь. Я и сам сажал, да и у соседей прикупал, чтобы перепродавать.

   Трофим засмеялся. Воспоминания о своих давних делах увлекли его. Да и Канг Чоль слушал с интересом.

   — Но у корейцев тоже есть преимущество перед русскими. Что Корея, что здесь — земля и климат одинаковы. Поэтому мы знаем, как надо выращивать урожай. Вот русский как сеет рожь. Вспашет землю, разровняет ее такими большими граблями, «порона» называется, и разбрасывает семена руками. Вот так. А как поступает кореец? Делает грядки и семена кладет струйкой. Намного труднее, конечно, зато урожай есть всегда и в несколько раз больше. У русского же — то семена сгниют, то посевы, то полученное зерно больное. А все потому, что растения должны обвеваться ветром.* (Почва Приамурья -глинозем. Много сырости из-за дождей, туманов и обильных рос. Растения поражаются корневой гнилью. В такой ситуации способ высевания на грядках предотвращает посевы от губительной болезни, поскольку влага с грядок стекается или испаряется от ветра).

   Вдохновение рассказчика не покидало Трофима.

   — Что самое трудное в корейском способе? Делать грядки. Значит, когда делаешь пахоту, надо так переворачивать землю, чтобы удобнее было делать грядки. Но много ли наработаешь тяпкой? И вот я решил придумать такое приспособление, которое было бы на колесах, чтобы его тащила лошадь, а она делала и взрыхляла грядки. Да ты же его видел, Канг Чоль!

   В пылу рассказа хозяин совсем упустил из виду, что только неделю назад сам обучал нового работника работать на грядкоделателе. Канг Чоль тогда не придал значения этому агрегату, считая, что его применяют в каждом крестьянском хозяйстве.

   — В тот год я освоил все десять гектаров! — сказал с гордостью Трофим. — А через три года у меня уже было двадцать гектаров земли.

   Услышанный рассказ заставил Канг Чоля по-новому взглянуть на хозяина. Уважение, видно, явно читалось на его лице, поскольку хозяин самодовольно усмехнулся.

   — Конечно, до настоящего богатея мне далеко. Но можно. Главное, работать, да и чтобы сыновья не подкачали…

   При мысли о наследниках Трофим вздохнул. Старший — неглуп, но слаб телом, ох, как слаб. И потому нет у него широты и размаха как у русских. А младший хоть и силен, да тяги нет к работе. Хе-хе…

   — Слушай, Канг Чоль, давай перекусим? Да и выпить что-то захотелось. Подай-ка сюда кошелку, что дала тетушка Хон.

   Получив требуемое Трофим снова оживился.

   — Вот корейцы едут куда-нибудь и берут с собой кашу там, закуски разные, словом, хлопотно, — сказал он, вынимая из котомки что-то завернутое в тряпицу. — А у русских просто и сытно. Смотри.

   На тряпице лежали круглый серый каравай хлеба, кусок сала и несколько головок лука.

   — Это сало не сырое, нет, — продолжал Трофим, орудуя ножом. — Его посолили еще осенью, так что за это время оно хорошо поспело. Вот, смотри, я беру два ломтя хлеба, на один кладу кусочек сала и накрываю другим куском хлеба. Видишь, как удобно. Держи. Вот тебе еще лук очищенный. Сейчас и себе приготовлю… А вот теперь, где она, родимая?

   Хозяин сунул руку и извлек большую четырехгранную бутыль из синеватого стекла , наполненного какой-то прозрачной жидкостью.

   — Полная, — с уважением сказал он. — Это самогон. Русские без него жить не могут. А крепкая такая, аж дух захватывает!

   — Крепче чем китайский спирт? — спросил, улыбаясь, Канг Чоль.

   — Китайский спирт крепче, зато вонючий, как будто сделан из дерьма. А этот… На, понюхай, — Трофим подсунул открытое горлышко бутыли под нос Канг Чолю. — Чувствуешь, как пахнет хлебом?

   Честно говоря, Канг Чоль почувствовал лишь многократно усиленный запах содю, но не хотел разочаровывать хозяина и кивнул.

   Трофим плеснул в жестяную кружку самогону.

   — На, попробуй.

   Канг Чоль смутился.

   — Да я как-то…

   — Пей, пей. Когда старший говорит, надо слушаться.

   Канг Чоль взял кружку. Не принято у корейцев пить перед старшим, но когда разрешают, надо осушать чарку, но отвернувшись. Что и сделал Канг Чоль.

   Самогон действительно оказался крепким. Последний глоток он сделал уже с усилием. Во рту зашершавело, а дыхание сперло.

   — Понюхай хлеб, — посоветовал Трофим. — Глубже, еще раз… А вот теперь закуси луком… Все, можешь есть остальное.

   По груди Канг Чоля прошлась горячая волна. Он послушно откусил сдвоенные ломти хлеба, простеленного салом, и принялся жевать.

   — Ну как, вкусно?

   Канг Чоль кивнул. Действительно было вкусно.

   — Вот теперь моя очередь, — сказал Трофим и налил себе полную кружку. — Вот так пьют русские, смотри.

   Он запрокинул голову и одним духом осушил посудину. Лишь кадык шевельнулся пару раз.

   — Кхе-е! — крякнул Трофим и крепко потянул носом, припав к корочке хлеба. — И вот таких кружек русский может выпить пять, а то и больше. Богатыри, настоящие богатыри!

   Хозяин принялся жадно есть. С набитым ртом, брызгая крошками, рассказывал с воодушевлением:

   — Я видел в одном в одном «сультибе»*, у них «сультиб» называется «трактыри», как один русский налил самогон в чашку, накрошил туда хлеб и ел ложкой словно суп. Кореец умрет, но не сможет так! И я тоже не смогу.

   Чуть выпуклые глаза Трофима округлились, словно его сейчас заставили проделать то же самое.

   — Есть, конечно, среди них совсем пропащие пьяницы. Это уже не люди. Каждый день, с утра до вечера только и думает, где бы выпить. Все пропивает, страшно просто… А вообще, люди ничего. Смотрят они на нас, конечно, свысока, могут обругать, избить ни за что. Но если подружишься с ними, то все отдадут за тебя. Очень своеобразные люди. Сильные, а как выпьют, запоют и… плачут. Здоровые такие мужики рыдают как дети. А в драку с русским лучше не лезь, если войдет в ярость, запросто может убить.

   — А у вас друзья есть среди русских? — спросил Канг Чоль.

   — А как же? Конечно, есть. В соседней деревне Тисинке* (Скорее всего Тишинка, поскольку корейцы не выговаривают букву «ш»), есть такой Супруеб (Збруев) Басилий (Василий), он меня еще на свадьбу сына пригласил. Ох, и пили там! Потапобы (Потапов) Ермолаи, кузнец, он-то и соорудил мне приспособление для грядок. Есть и другие, возможно, сегодня встречу их на базаре. Они-то, наверное вчера еще выехали. Эх, погуляем мы там! Только дома никому ничего не говори, понял?

   — Да, конечно, — кивнул Канг Чоль.

   — Я тебе верю. И вообще ты мне нравишься, хотя… Что-то в тебе есть такое, не могу понять. Ну да ладно, давай я еще выпью и посплю. А ты будешь ехать прямо по дорога и она сама выведет в Янчихи.

   Он налил себе еще полкружки. Эту порцию он уже не мог осилить залпом и струйки самогона потекли по его бороденке, а кадык судорожно задергался.

   — А-а, с трудом пошла, — выдохнул он, когда, зажмурившись, сумел каким-то чудом отогнать маленьким кусочком хлеба могучий хлебный дух. — И как это русские пьют, хлебают ложкой… Богатыри… Настоящие богатыри…

   Язык у Трофима уже заплетался, а крупная умная голова все хотела припасть к мешку.

   Канг Чоль убрал остатки еды и прикрыл сладко посапывающего хозяина дерюгой. Голова гудела, но сознание было ясным. Он решил пройтись пешком и соскочил с телеги. Да и лошадь решил облегчить, поскольку дорога пошла на подъем.

   Село Янчихи открылось внезапно, как только поредел лес. Впереди расстилался широкий дол, лишь на горизонте окаймленный темными верхушками сосен. Вспаханные поля, казалось, клубились паром. И посреди дола привольно раскинулось большое село. Оно не было похоже ни на одно селение, увиденных прежде Канг Чолем. Дома стояли ровными рядами вдоль улиц, которые рассекали село на разные части. На фоне потемневших деревянных крыш радостными пятнышками блестели те, что были крыты железом и выкрашены в различные цвета. Распустившаяся зелень деревьев приглушала пустые еще огороды, а белые дымки из труб шелковыми полупрозрачными платками плыли над селом.

   Канг Чоль разбудил хозяина. Тот протер глаза.

   — Уже приехали? — и глянул на село. — А вот Янчихи. Видишь, сколько домов, целый город! А вон базар на краю. Ну и народу будет сегодня…

   По мере приближения к селу дорога стала оживленнее. Пошли первые строения. И только тут Канг Чоль обратил внимание, что ворота и окна многих домов украшены резными наличниками.

   Трофим сам сел за возницу.

   — Еще задавишь кого-нибудь, — сказал он с усмешкой.

   Пользуясь свободой Канг Чоль вертел головой то туда, то сюда.

   — Смотрите, петух на крыше. А вон второй… Зачем, а?

   На тонких длинных шестах гордо воцарились искусно вырезанные из жести горластые птицы.

   — Для красоты. А потом по ним определяют, откуда дует ветер. Замечаешь, они все повернуты в одну сторону. «Плюгер» называется…

   Чем ближе базар, тем оживленнее. Голоса людей, топот копыт и скрип телег, перемежались выкриками мальчишек, продающих что-то из коробок, подносами торчащих на груди. Мужчины сплошь в темных одеждах и сапогах, как будто договорились. А женщины, наоборот, будто соревнуются — чье пышное длинное платье или платок ярче. С первого взгляда все русские вроде на одно лицо, а вглядишься — какое разнообразие оттенков в цвете волос, глаз, усов и бород.

   — На базаре каждый продавец знает свое место. Вот с этой стороны, где стоят телеги, продают зерно, картошку, муку. Дальше — шкуры, разные изделия деревенских мастеров. Еще дальше — живность всякую, лошадей, овец, кур. А с этой стороны, видишь, лавки. Там уже товар городской. Одежда, посуда, ткани… Тот ряд — продукты, сладости, — пояснял Трофим, то и дело осаживая лошадь из-за прохожих. — А мы сейчас вон там поставим телегу, и ты посидишь один.

   Наказав внимательно охранять добро хозяин исчез. Канг Чоль сел спиной к лошади, не уставая наблюдать за базаром.

   «А вот и корейцы, — обрадовался он, заметив сородичей. — Всей семьей, видать , приехали на базар».

   Одежда корейской семьи — муж, жена и сын лет пятнадцати — мало чем отличалась от одежды русских. Они направились в сторону ларьков.

   Два человека привлекли внимание Канг Чоля. По виду похожи на корейцев, а по одежде — не поймешь. Тепло, а они весь в меху. Даже сапоги сделаны из какой-то шкуры. В зубах — коротенькие трубочки.

   Отвлекшись, он не сразу заметил, как с боку к телеге подошел мальчуган в оборванном тряпье. Юное лицо, видно, давно не соприкасалось с водой, но карие бесстрашные глаза блестели словно надраенные.

   Секунду они смотрели в упор друг на друга, потом мальчуган что-то спросил. Канг Чоль пожал плечами. Тот засмеялся и снова заговорил, размахивая руками. А потом похлопал ладонями по груди и принялся плясать, напевая что-то веселое. Канг Чоль вытаращил глаза и оглянулся. И оказалось, очень вовремя, потому что другой, такой же оборванный мальчуган, стаскивал с телеги клетку с курами.

   — Эй, ну-ка брось! — закричал Канг Чоль и видя, что воришка не реагирует на его крик, вдруг вспомнил, как кричал ему часовой с вышки. — «Стой»!

   Мальчуган глянул на него и, улыбнувшись, продолжал тянуть клетку, хотя и слепому было бы ясно, что этого не удастся сделать, поскольку она привязана к остальным.

   Канг Чоль глянул на плясуна. Тот стоял в выжидательной позиции. И сразу стало ясно, что эти два оборвыша в действуют в паре. Если бы возница кинулся за воришкой, плясун спокойно стащил бы кошелку с телеги.

   Возмутителя кур можно было достать прутом, благо он воткнут рядом. Но Канг Чоль не стал этого делать. Он поднял кошелку и улыбнулся плясуну, покачивая головой. Тот тоже расширил рот в улыбке и свистнул. Похититель кур немедленно отпал от телеги, и вскоре оба растворились в толпе.

   Происшедшее позабавило Канг Чоля. «Ну и хитрецы, — подумал он с невольным восхищением. — Ничего не боятся». Особенно ему понравилось, что мальчуганы все это проделывали весело.

   Наконец, пришел Никифор с несколькими русскими мужчинами. Все они были рослые и крепкие. Двое взвалили по свиной тушке на спину, третий забрал клетки с курами.

   — Так, — потер руки Трофим. — Осталось теперь продать мешки с рожью. Ты опять посиди, я сейчас.

   Через полчаса телега опустела.

   — А теперь пойдешь со мной, — велел Трофим. — Возьми пустые мешки. Телегу можно оставить здесь, ее никто не тронет.

   Они прошло два длинных ряда базара, накупив всякой всячины. Трофим вполне сносно объяснялся с продавцами на русском, отчаянно торгуясь и изо всех сил шлепая по протянутой ладони.

   — Что тебе купить, Канг Чоль? — спросил хозяин, возбужденный от торгов.

   — Мне? Вроде ничего не надо, — смутился Канг Чоль. — Разве что тетушке Хон что-нибудь…

   — Тетушке Хон? Верно. Давай мы ей купим теплый платок.

   Один подарок породил другие. Для жены и снохи Трофим взял по отрезу материи, сыновьям по новому картузу. Даже дядюшка Хон и работник Иван не оказались забыты: первому решили подарить пачку пахучего табаку, а второму — перочинный ножик, поскольку тот любил вырезать всякие дудочки и игрушки.

   — И все-таки я тебе тоже хочу купить подарок, Канг Чоль. Скажи, а то ведь куплю ерунду какую-нибудь.

   — Ремень, если можно.

   — Конечно, можно. Это туда…

   На натянутой веревке висели десятки ремней. Среди них были и дорогие — плетенные, с блестящими пряжками.

   Канг Чоль выбрал простой широкий кожаный ремень. Когда он им затянул пояс, стан невольно подтянулся, а грудь будто стала шире. Хорошо!

   — А теперь мы подъедем к магазину и купим одну вещь для дочери. Это будет для нее сюрпризом, — подмигнул хозяин Канг Чолю. — То-то она удивится и обрадуется, когда увидит.

   Остановились возле большого двухэтажного дома, на первом этаже которого был магазин. Хозяин вошел туда, а Канг Чоль принялся изучать вывеску над входом.

   — То-п… Топро-би, — вслух прочитал он и повторил. — Топроби.

   Что же это такое «топроби'»? Ну ладно, давай дальше. Взялся за второе слово. Первая буква была неизвестна, зато две последующие были знакомы.

   — Ом. Тоже непонятно, пробормотал Канг Чоль. — Топроби ом… Топроби ком… Топроби пом… Топроби дом… Дом! Ну, конечно же, «дом»!

   Он вспомнил: на погранпосту, когда солдаты приглашали войти в дом, то употребляли это слово. Значит оно означает дом!

   Канг Чоль аж вспотел. Так, а теперь — какой это может быть дом? Конечно же, торговый, раз здесь что-то продают.

   Значит, «топроби дом» — это дом продажи, торговли… Следующее слово, скорее, всего означает фамилию. Он прочитал:

   — Ко-мо-б… Комоб.

   Следующая отдельно отстоящая строчная буква «i» понятна. И последняя прописная с кругляшком — это буква «К».

   — Итак, все сначала. Топроби дом Комоб и К. Что же означает «К» да еще с кругляшком наверху? Ко… Ко… Да это же «компани»! Группа, сообщество, компания!

   — Топроби дом Комоб и компани. Уф, кажется, прочитал и понял.

   Канг Чоль победно оглянулся. Ему стало радостно как в детстве, когда впервые сумел с матерью одолеть написанное слово. Нет, он обязательно выучит русский язык, тем более, что многие буквы знакомы. И слов он уже знает немало — печика, сакхе(шапка), стой, хлебы, сало, коса и как это… самогон.

   В дверях магазина показался Трофим.

   Сюрприз для дочери оказался внушительным и довольно тяжелым ящиком, который вынесли из магазина два работника.

   — Знаешь, что это такое? — радостно спросил Трофим. — Посуда для русских дворян. Тарелки там разные, чашки, ложки, ножи. Это мы, крестьяне темные, едим из одной миски всей семьей, а у дворян каждый имеет свою чашку и не одну. Я один раз был в гостях у купца Акимоба (Акимова), вот поразился. Не знал, что из чего и чем хлебать.

   Канг Чоль улыбнулся. Видать-то он не видал европейскую дворянскую посуду, но знал из книг и примерно представлял, что это такое.

   -А теперь поедем в «трактыри». Можно, конечно, выпить и дома, но там хорошо, весело. И потом так принято у русских. Продал ли что, купил ли, или еще что-нибудь произошло хорошее, так обязательно надо выпить, — изливался хозяин от радостного предвкушения. — Вот здесь поверни направо… Тпру-у! Приехали. Ты опять посиди, я ненадолго. И тебе что-нибудь вынесу поесть и выпить…

   Питейное заведение оказалось в приземистом одноэтажном доме с маленькими окнами. Народу, видать, там было немало, судя по телегам. Когда хозяин направился ко входу, дверь открылась и на улицу вывалились двое, обняв друг друга за плечи и пошатываясь. Один держал бутылку в руке, а другой — то ли пел, то ли просто выкрикивал что-то. Они пошли по улице, раскачиваясь и заставляя прохожих шарахаться.

   Канг Чоль перевел взгляд на вывеску. Сейчас мы и тебя одолеем, дружище. Канг начал читать вслух:

   — Тпа… Подожди, почему «П», хозяин же сказал «трактыр»… Значит, эта буква не П, а Р. Тогда все правильно читается -ТРАКТИР. Последняя буква, правда, непонятна, ну да ладно. Тогда что же получается в той, первой вывеске. Не ТОПРОВИ, а ТОРРОВИ… Два Р? Нет, что-то не то . Две разные буквы не могут означать одно и то же. Что же это за буква- маленькая «г»?* (В корейском алфавите нет строчных и прописных букв). Надо будет спросить у Трофима, наверняка, он умеет читать по-русски.

   Он отвлекся от вывески и стал наблюдать за прохожими, пытаясь определить возраст и чем занимается, за телегами, на которых тоже коротали время одинокие седоки в ожидании загулявшего главы семейства.

   Вдруг дверь трактира с треском распахнулась и оттуда вывалился человек без головного убора, за ним второй. Выскочившие следом несколько мужчин стали избивать тех двоих. Из трактира донеслись крики и звон посуды. Видимо, там разгорелась драка.

   «Что там с Трофимом? — подумал Канг Чоль с тревогой. — Чего не выходит? Надо вытаскивать его, пока не случилось что…»

   Но он боялся за добро на телеге. Тем временем крики стали громче. Канг Чоль поколебался еще немного и решился. Быстро пересек улицу и проскользнул в дверь. Шум драки оглушил его. В трактире было темновато, сквозь густой табачный дым еле просматривались горящие светильники.

   Канг Чоль прижался к стене, чтобы освоиться. Неожиданно к нему приблизился здоровый детина и замахнулся. Замах был так долог, что любой мог за это время увернуться десять раз. Хря-сь! Кулак с ужасной силой врезался в стену и тут же раздался дикий вой.

   И тут вырисовался Трофима. Его держал за грудки бородатый мужчина и бил кулаком по голове. Канг Чоль подскочил к ним и выбросил сжатую ладонь вперед. Костяшка согнутого большого пальца угодила обидчику точно в глаз. Мужчина зарычал и повернулся. Второй удар кулаком с выдвинутым средним пальцем вовсе ослепил того, и он выпустил из рук Трофима. Канг Чоль схватил хозяина за изорванную поддевку и потащил к выходу.

   — Идемте, идемте отсюда…

   Впереди выросла покачивающаяся фигура с угрожающе поднятыми руками. Канг Чоль изогнулся боком и выбросил левую ногу вверх. Стопа угодила прямо в бородатое лицо, отчего его владелец опрокинулся на спину как подрубленное дерево.

   Они выскочили на улицу, словно выплеснутые криками: » Держи, держи, корейцев!». Двое, пинавшие лежачего, обернулись и тяжело кинулись вдогонку.

   — Бегите к телеге! — подтолкнул Канг Чоль хозяина.

   Первому преследователю он подставил плечо, чуть согнув колени. Большое тело, перекувырнувшись в воздухе, со всего размаху шлепнулось на дорогу. Второй остановился в трех шагах, изумленно вытаращив глаза.

   Канг Чоль усмехнулся и, повернувшись, спокойно пошел к телеге. Услышав топот он отскочил в сторону и ударил пяткой по сапогу пробегавшего мимо преследователя. Ноги мужика заплелись, и он тяжело распластался лицом вниз.

   Трофим уже отъезжал от коновязи. Канг Чоль прыгнул в телегу, и лошадь понеслась. Из трактира выскакивали взъерошенные люди и грозили кулаком, что-то вопя.

   Они быстро миновали край села. Видя, что погони нет, хозяин пустил лошадь шагом и дал волю своим чувствам.

   — Собаки! Как напьются всегда так! Лишь бы к кому-нибудь придраться и помахать кулаками…

   — Из-за чего драка-то?

   — В том то и дело, что из-за ничего. Захожу в трактир, вижу, знакомый сидит. Епипхан (Епифан) его зовут. Здоровается со мной и приглашает. Я и подсел. Они мне чарку наливают. Выпили. Потом я их угостил. Все бы ничего, да сосед Епипхана, здоровый такой бугай, спрашивает — ты кто? Я говорю, такой-то… А он опять пристает, собака. Говорит — со всеми, мол, пил, только с желтомордым корейцем не доводилось. Катись, говорит, отсюда. Его успокаивают, а он еще больше разошелся. Что, кричит, этот кореец из себя тут воображает, и ка-а-к врежет мне по уху. Епипхан заступился за меня. Другие за того и пошла драка. А из-за чего непонятно. Вот такие русские, понимаешь? — Трофим осмотрел себя, сунул руку под штаны. — Деньги целы, так, часы целы. Картуз потерял, да поддевку, собаки порвали!.. Ну это ничего, могло быть хуже, ха-ха! Но я тоже кое-кому врезал…

   Он засмеялся и вид у него был в точь-точь как у петуха — побитого, но не сломленного.

   — Слушай, а что ты сделал, что этот мужик, который бил меня по голове, отпустил меня и закрыл ладонями лицо?

   — Я ему в ухо свистнул, — на полном серьезе сказал Канг Чоль.

   — Свистнул? Как это свистнул?..

   — А вот так, — Канг Чоль прижал язык к нижнему небу и свистнул. Звук был настолько пронзителен, что лошадь рванулась вскачь.

   — Действительно, заткнешь уши. А эти, двое, чего они упали?

   — Не знаю. Споткнулись, наверное. Они ведь на ногах еле держались…

   — Кх-м, а мне показалось, что ты с ними что-то сделал.

   — Так, немного помог.

   — Ну да ладно. Все хорошо кончилось. Надо бы выпить по такому поводу. Да и ты, поди, проголодался… Где наша котомка?

   — Там под дерюгой. Только я пить не буду.

   — Хорошо, хорошо. Я только немножко…

   Он плеснул себе чуть-чуть.

   — Ну, Канг Чоль, спас ты меня сегодня. Дома никому, ясно? Будешь всегда таким верным, и я тебя не забуду. Ну да ладно.

   Он выпил, вяло пожевал хлеб с салом.

   — Я, пожалуй, немного посплю. Разбудишь перед домом.

   — Хорошо, хозяин.

   До своей деревни они добрались еще засветло и без приключений. Всю дорогу Канг Чоль повторял русские слова — дом, коса, самогон, стой, трактир…

Глава 19

   Когда Канг Чоль попал к Паку Трофиму, только-только начиналась пахота. И новый работник был сразу подключен к делу, важнее которого нет для крестьянина весной.

   Никогда раньше не державшийся за соху Канг Чоль быстро освоил новую работу и уже через несколько дней пахал наравне с Петром и дядюшкой Хоном. Что стоило немалых усилий: в первое время все тело ломило от усталости, а ладони саднило от полопавшихся водяных мозолей. Особенно, тяжело было по утрам. Но это прошло на удивление быстро, и тяжелый крестьянский труд стал привычным.

   Теперь предстояло освоить сенокос.

   Поскольку трофимовские поля находились неподалеку от деревни, ездили на пахоту из дома. Косить же траву предстояло на дальних угодьях, ночуя там.

   Первыми отправились Трофим, Канг Чоль и супруги Хон. Телега была нагружена всяким скарбом, необходимым для полевой жизни. Помимо всего прочего хозяин прихватил и берданку. Когда укладывал ее между мешками, перехватил вопросительный взгляд Канг Чоля и пояснил:

   — Всякое может случиться. Года два назад хунхузы* всю семью одну корейскую порешили. Мужчин убили, а женщин увели с собой. Так что, как говорят русские, береженного бог бережет. При второй ходке я и Грома прихвачу.

   С утра парило. Небо сплошь затянуто белыми облаками, так что не поймешь, где солнце. Тепло, влажно и безветренно. Всю дорогу путников осаждал рой гнуса. Назойливые насекомые еще не набрали силу, но редкие укусы оказывались чувствительны. Их приходилось постоянно отгонять веточкой, иначе они забивались в нос и рот.

   После поездки на базар отношение Трофима к Канг Чолю стало более доверительным. Хозяину нравился этот немногословный молодой работник с любознательными глазами, вызывавший всегда желание рассказать, показать, научить. А потом с интересом наблюдать, как переданный им совет или подсказка быстро воплощаются в жизнь.

   Ехали часа два. Потом лес расступился, обнажив широкие холмистые луга, раскинувшиеся по обеим сторонам небольшой речки. И снова Канг Чоль испытал восторг при виде этих просторов.

   — Эх, хорошая нынче уродилась трава. Будет чем кормиться зимой скотине, — радовался Трофим. — Вот там на бугре мы поставим лагерь. И вода рядом, и ветерком будет продувать. Хоть и дальние покосы мне достались в этом году, зато прекрасные!

   Трофим вскоре уехал назад, чтобы второй ходкой привезти сына, сноху и двух батраков, которых нанял на время сенокоса. Дядюшка Хон и Канг Чоль принялись сооружать два навеса. Один маленький для женщин, другой побольше для мужчин.

   Для начала они сходили в лес и нарубили жердей. Толстые вкопали в землю — по четыре на каждый навес, сверху устлали каркас. Работали споро, с полуслова понимая друг друга. Дядюшка Хон был за главного и, что бы он ни делал, обвязывал ли жердины веревками, сооружал ли очаг для приготовления пищи, все у него выходило ловко и продуманно. Он даже на столбах предусмотрел вешалки, оставив кое-где торчащими на ширину ладони сучки.

   Дядюшке Хону было лет сорок, но поседевшие волосы и морщины делали его на вид старше. Очень скуп на слова, но его молчаливость не тягостна, поскольку взгляд его неизменно доброжелателен.

   Жена его такая же приветливая лицом и такая же немногословная. Ни разу Канг Чоль не видел ее сидящей без дела -то она хлопочет на кухне, то стирает, то штопает. На третье утро пребывания в доме Трофима он с изумлением обнаружил, что его штаны и рубашка выстираны. Догадавшись, чьих это рук дело, поблагодарил тетушку Хон и сказал, что стоит ли так заботиться о нем, когда у нее итак достаточно хлопот. Она ласково улыбнулась в ответ и сказала фразу, которая сразу покорила Канг Чоля:

   — Иногда проявлять заботу приятнее, чем получать ее.

   Потом он узнал, что супруги Хон лет десять назад потеряли своих детей. И стала понятной частая печаль, омрачающая лица этих добрых и задушевных людей. И слова тетушки Хон, в которых сквозила неутоленная материнская забота и нежность.

   Ему тоже хотелось сделать что-то приятное в ответ на заботу. Большой дом и хозяйство потребляло приличное количество воды: доставать ее из колодца и наполнять деревянные бочки было обязанностью Ивана. Но тот частенько забывал об этом. Канг Чоль принял эту заботу на себя. Заметив однажды, как тетушка Хон ножом расщепляет полено для розжига печи, он стал постоянно с вечера заготавливать ей сухую березовую щепу. Когда же он работал в паре с дядюшкой Хон, то всегда старался все тяжелое взвалить на себя. Вот и сегодня большую часть жердей Канг Чоль тащил сам и не дал старику притронуться к лопате, выкопав все лунки.

   Обедали , сидя прямо на земле. За то время пока мужчины ставили навесы, тетушка Хон успела сварить кашу из чумизы и суп из молодых побегов одуванчика, которые в изобилии росли вокруг лагеря.

   — Вкусно, — сказал Канг Чоль, опорожнив чашку.

   — Налить еще? — спросила с готовностью тетушка Хон.

   — С удовольствием, — согласился он.

   Тетушка Хон легко вскочила взяла ее чашку и пошла к очагу. Когда она возвращалась с добавкой, Канг Чоль невольно подумал, как нелегко приходится женщинам обслуживать мужчин. Скоро здесь будет куча народу, и она с ног собьется, угождая каждому. Движимый желанием, как-то облегчить ее работу, он предложил дядюшке Хону:

   — Давайте мы поставим стол и скамейки, как у русских? Гораздо же удобнее, чем сидеть на земле?

   Супруги переглянулись.

   — Хорошая мысль, — одобрил дядюшка Хон. — Но у нас нет досок.

   — А мы настил сделаем из жердей, а поверхность стешем.

   — Правильно.

   Им пришлось повозиться, поскольку гвоздей не было, а из инструментов были только топор и пила. Но дядюшка Хон был горазд на выдумки. Так для ножек скамейки и стола он использовал раздвоенные стволы берез, чтобы на коротенькие рогатульки положить поперечные перекладины. Для связки жердей использовал лыко осины.

   Таким же способом они, к большому удовольствию тетушки Хон, соорудили рядом с очагом небольшой столик с полочкой внизу для посуды и всякой всячины, необходимой на кухне.

   Закончив работу, присели на скамью покурить. Сделанное радовало глаз. Тетушка Хон уже успела постелить стол какой-то тряпкой и поставить кувшин с водой.

   — А сейчас накосим сена, — сказал дядюшка Хон, когда они выкурили по трубочке. — Для крыши навесов и для постели.

   Он взял из связки одну из кос, проверил остроту широкого лезвия, сужающего к концу полумесяцем. Канг Чоль видел накануне, как дядюшка Хон отбивал их и доводил длинным куском крупнозернистого камня, водя им по стали с жутким скрежетом. А ведь его предки испокон веков пользовались маленьким серпом с прямым лезвием, который точили на гладком мокром бруске. Работали же им так: брали одной рукой пук травы, а другой — срезали. Интересно, а как действуют эдаким громоздким инструментом?

   Дядюшка Хон правой рукой сжал отполированное древко косы, а левой ухватился за специальную рогатульку, сделанную так хитроумно, что ее можно было двигать по рукоятке и фиксировать в любом удобном месте, и взмахнул. Широкое лезвие с хрустом прошлось по стебелькам. Второй взмах, третий и уже можно было плясать на скошенной площадке.

   — Дядюшка Хон, дайте я попробую, — взмолился Канг Чоль. Ему показалось, что это очень просто.

   — Попробуй, — остановился тот и протянул косу.

   Канг Чоль ухватился за нее точно так же как дядюшка Хон и взмахнул. Кривое лезвие захватило слишком большой ряд и ближние к нему растения так и остались стоять. При втором взмахе кончик вонзился в землю. Канг Чоль отступил назад и попробовал еще раз. Трава согнулась, но не скосилась.

   — Не получается, — сказал он, сконфуженно смеясь. — В чем дело, дядюшка Хон?

   — Очень важно, чтобы коса срезала как можно ниже, — объяснил тот. — И шла ровно над землей. Потом не надо жадничать, бери понемногу. Давай, я покажу еще раз…

   Дядюшка Хон опять взялся за косу. И снова от его движений исходило ощущение легкости и простоты.

   — Видишь, руки ходят туда-сюда свободно. Коса тяжелая и потому сама срезает. Вот так, чик… чик…

   Легко сказать, свободно. Хочется же помочь лезвию, надавить на стебли, оказавшиеся в плотной массе отнюдь не хрупкими.

   Раз, два, три… Снова кончик воткнулся в землю. Но трава валится с хрустом. Так, свободнее, шире замах, э-эх, еще…

   — У тебя получится, — удовлетворенно хмыкнул дядюшка Хон. — Вот, вот, так ее, так… Заворачивай сюда, будем выкашивать лагерь… Хорошо, совсем хорошо…

   За это время дядюшка Хон произнес, наверное, месячную норму слов. Убедившись, что ученик освоил азы, взял другую косу и встал за Канг Чолем.

   — Будешь отставать, пятки срежу, — пошутил он. Канг Чоль впервые видел его таким веселым.

   Пройдя метров пять Канг Чоль оглянулся и покраснел. По его стерне только пьяному ходить и спотыкаться, тогда как после косы дядюшки Хона оставалось ровное поле, на котором только детям играть и радоваться.

   Канг Чоль сделал несколько холостых замахов. На что напоминают эти широкие плавные движения? Точно, на упражнения с палкой. Только надо целиться ниже, еще чуть-чуть… Вот так, опять ошибка, ничего страшного, еще раз…

   Получалось немного лучше.

   Тетушка Хон тем временем сходила на речку ополоснуть посуду. Вернувшись, села делать что-то и время от времени посматривала с улыбкой на разгоряченных мужчин. Ее сыну сейчас было бы столько же, сколько и Канг Чолю. Он так же бы учился у отца и со временем стал бы таким же мастеровым человеком.

   Женщина вздохнула и, почувствовав, что вот-вот могут политься слезы из глаз, сосредоточилась на своей работе.

   Мужчины заканчивали обкашивать лагерь, когда появилась телега. От нее вдруг отделилась тень и быстро понеслась вперед. Это был Гром, почувствовавший знакомых. Радости его не было предела. Особенно при виде Канг Чоля. Вилял хвостом, прыгал и все норовил лизнуть в лицо.

   — Ну-ну, хватит, — смеялся Канг Чоль. — Утром же виделись. Сядь, сядь вот сюда и сиди смирно.

   — Любит тебя собака. Животные чувствуют хороших людей, — с улыбкой сказал дядюшка Хон. — Что-то припозднились наши.

   Правил лошадью Петя, а рядом сидела золовка Глафира. Сзади виднелись три головы — Трофима и двух нанятых работников.

   — Тпру-у! — остановил телегу Петя. — Сугохасипнида!*

   Трофим огледел лагерь и уставился на стол.

   — А это что такое? — подошел, уселся, похлопал по крышке и похвалил: Это вы хорошо придумали. Твоя затея, Сон Ик?

   Хозяин был единственным, кто звал дядюшку Хона по имени.

   — Нет. Это вот он, — кивнул дядюшка Хон на Канг Чоля.

   Петр и Глафира тоже сочли нужным последовать его примеру. Сын при этом, пнул пару раз ножку стола, и засмеялся:

   — Настоящими русскими становимся.

   А молодая женщина громко заявила:

   — Давно надо было так делать. А то все на полу да на полу. Ни присесть толком, ни поесть, — она презрительно скривила свои пухлые губы и почему-то глядя на Канг Чоля добавила: — И еще надо туалет сделать. Мужчинам-то что, а нам, женщинам, каково…

   Трофим уже было открыл рот, чтобы осадить дерзкую сноху, но передумал и представил новых работников:

   — Вот, познакомьтесь, они будут работать с нами. Этого зовут Ким Бонг Ду, а того — Чве Мун Гиль.

   Оба не старше тридцати. Бонг Ду ростом повыше, но сложен был очень непропорционально: туловище вытянутое, а ноги короткие. Нескладность фигуры подчеркивала голова, похожая на дыню, и длинные, видать, очень сильные руки. Примечательными оказались глаза — большие и наивные.

   Его напарник — эдакий крепыш с круглым и веселым лицом. На обоих — смесь русской и корейской одежды, состоящая из дурумаги, рубашки и штанов. На голове — соломенные шляпы, а обуты они были в лапти.

   — Разгрузите телегу, — велел Трофим.- А потом тетушка Хон накорми их и, если, что-нибудь останется, то и нас заодно, ха-ха!

   До вечера занимались обустройством лагеря. Дядюшка Хон вместе с новыми работниками стелил сеном крышу навеса, а Канг Чоль и Петр съездили в лес и привезли целую телегу сушняка. Трофим тем временем обошел весь участок луга, чтобы прикинуть объем работы.

   Ужинали при свете керосиновой лампы, которую хозяин сам заправил и зажег. При этом не удержался от похвальбы:

   — Ничего не жалею для хороших работников. Видите, как ярко! Даже корейские дворяне не ужинали при таком свете.

   У него весь день было хорошее настроение. Сначала его обрадовал вид луга, буйно заросшего сочной травой, затем дядюшка Хон и Канг Чоль угодили со столом и скамейкой и, наконец, женщины, приготовившие вкусный ужин. И он решил отметить начало сенокоса чаркой самогона.

   — Глапхира, достань-ка из корзины бутылочку и налей всем мужчинам.

   Сноха послушно ответила: «Е-е»,* но глаза при этом недовольно зыркнули как у молодой своенравной кобылы.

   Первую чарку она налила свекру, потом дядюшке Хону, новым работникам, Петру. Подойдя к Канг Чолю она, как бы невзначай коснулась его своим бедром. Он машинально отодвинулся, но она снова прижалась к его боку и, наклонившись, тихо прошептала:

   — Приятного аппетита!

   Канг Чоль молча кивнул и удивился. Он не забыл, как Глафира во время первой встрече, окинула его оценивающим взглядом и пренебрежительно воскликнула:

   — Всякие бродяги приблуждаются к нам.

   И ушла, посмеиваясь, явно довольная, что сказала колкость.

   Мужчины выпили и начали есть, громко причмокивая, что являлось у корейцев признаком «приятного аппетита».

   После ужина посидели еще ровно столько, чтобы выкурить трубочку. Потом Трофим сказал, позевывая:

   — Ну что ж, давайте укладываться спать. С завтрашнего дня начинается тяжелая работа. Главное, чтобы дождя не было…

   Постель была мягкой, ночь теплой, но Канг Чоль почему-то долго не мог уснуть. И только было задремал, как почувствовал, что кто-то подлез к нему и лизнул языком по лицу. Он вздрогнул и тут же догадался, что это Гром. Повернулся на другой бок, но собаку прогонять не стал. Лишь пробормотал, засыпая: «Лежи смирно и не лезь ко мне».

   Когда на рассвете Канг Чоль открыл глаза, то первое, что его поразило, была тишина. Он сел. Было достаточно светло, чтобы рассмотреть кругом. Низина луга укрыта белым одеялом тумана, а косогор до самого леса вырисовывался темным пятном. Все застыло в предутреннем покое. Воздух пропитан парной свежестью.

   Канг Чоль быстро оделся и шагнул из под навеса. Тут же откуда-то появился мокрый от росы Гром и с радостным визгом кинулся к нему.

   — Тише, тише, — сказал Канг Чоль, поспешно отдаляясь от спящих мужчин. — Люди же спят, собака, как ты не понимаешь этого. Хочешь побегать, ну, давай, побежали…

   До леса было метров сто, оттуда он повернул направо и, мчась по опушке, добрался до спуска к речке. Неожиданно Гром зарычал, рванулся вперед с громким лаем. И тут же с середины речки два темных существа, с шумом всплескивая воду, рывками кинулись к противоположному берегу.

   Медведи! В пасти одного из них была зажата большая серебристая рыбина. Они скрылись в лесу прежде, чем Канг Чоль с собакой добежал до воды. Гром от возбуждения весь дрожал и тихо поскуливал.

   Вот так встреча! А что если бы они кинулись не на тот берег, а на него, подумал Канг Чоль, и засмеялся. Вот бы пришлось улепетывать от них!

   Он подошел к воде. Речка шириной метров в пятнадцать, видимо, неглубока раз медведи спокойно переходили ее. Течение было спокойным, лишь на перекате вода недовольно бормотала и плескалась. Судя по размытым берегам и упавшим деревьям с вывороченными корнями весной здесь несся целый поток.

   Канг Чоль присел и опустил руки в воду. Она была очень холодной. Над водой , прямо у самого берега, дрожали от течения кончики обломанных камышинок. Внимательно приглядевшись он понял, что плавники рыб. Один, за ним другой, третий… Вот бы наловить их, но как?

   В Канг Чоле тут же проснулся охотничий азарт, и голова лихорадочно заработала в поисках способа ловли. Вот если бы была бы палка с острым крюком, или… Есть способ!

   — Гром, за мной! — вскочил он и побежал напрямик к лагерю. Там все еще спали кроме тетушки Хон, которая разжигала очаг. При виде запыхавшего Канг Чоля, она испуганно и спросила:

   — Случилось что-нибудь?

   — Там в речке столько рыбы, тетушка Хон. Хочу наловить ее. Где-то у нас тут были вилы. А-га вот они…

   Схватив самые длинные он побежал назад, сопровождаемый Громом.

   Тот же берег, но уже требующий от охотника тихого подкрадывания. Канг Чоль на корточках приблизился к воде, держа вилы как копье почти за самый конец ручки. Вот она! Р-раз!

   Удар достиг цели, но он не ожидал, что рыба окажется такой большой и сильной и поэтому чуть не выпустил вилы из рук. Когда он выкинул добычу на берег, она тяжело заплясала, изгибаясь крупным тускло-золотистым телом, молотя хвостом по гальке. Восторг охватил Канг Чоля.

   А Гром словно обезумел, прыгая с лаем вокруг добычи, то пытаясь схватить ее зубами, то с рычаньем отскакивая назад.

   — Тихо, тихо, Гром. Всю рыбу распугаешь.

   Гром пригнул передние лапы и стал заворожено следить за затухающими трепыханиями.

   Вторую рыбину он зацепил слабо: она рванулась на середину речки и сошла с вил. Зато третью он ударил с такой силой, что ее пришлось освобождать от зубьев, наступив ногой.

   Но уже к следующей добыче он никак не мог подобраться на необходимое для удара расстояние. Совсем рассвело и рыбы отдалились от берега. Канг Чоль понял, что удачи больше не будет.

   Он сломал таловую ветвь, очистил от сучков и продел прут в жабры рыб. Каждая из них весила килограмма три, а то и больше. Умылся и пошел в лагерь, с удовлетворением ощущая тяжесть добычи.

   Там уже кое-кто поднялся. Возле очага хлопотали обе женщины. Первой его заметила Глафира.

   — Смотрите, что Канг Чоль несет, — крикнула она радостным голосом. — Рыбы наловил и каких больших!..

   Крики восторга и восклицаний разбудили Трофима.

   — Что случилось? — спросил он, подходя к зрителям, обступившим добычу, брошенную на стерню. — Аи-гу, здоровые. Это ты поймал, Канг Чоль?

   Ответа и не требовалось, поскольку тот все еще сжимал в руке вилы.

   — Неужели этим поймал? — изумился хозяин. Он тронул ногой все еще шевелящую жабрами рыбину. — Это лососи называется. Вкусная рыба, вот мы ее сегодня попробуем. А икра у нее красная, русские ее солят и едят вместо каши с хлебом.

   На Петра пойманные рыбы не произвели особого впечатления. Он встал позже всех, подсел к столу, когда уже все завтракали. Мельком глянул на добычу и усмехнулся:

   — Если завтра дядюшка Канг Чоль поймает тигра, я и то не удивлюсь.

   И только тут Канг Чоль вспомнил про медведей. Первое желание было рассказать, но он тут же передумал. Надо ли пугать людей, а вот попытаться подстрелить косолапого стоит. Насчет ловли же рыб все ясно — нужен кованный крюк с цевьем, чтобы привязать к длинной жердине. И тогда можно мешками вылавливать. Если только хозяин согласится заказать такой крюк в кузнице.

   То ли добыча, принесенная Канг Чолем, повлияла, то ли предстоящее начало сенокоса, но за завтраком все были оживлены.

   — Откуда начнете? — спросил Трофим дядюшку Хона, когда каждый после завтрака разобрал по косе.

   — От речки, с левого края, — ответил тот.

   — Хорошо. Ну, вы приступайте, а мне надо съездить в деревню. Может, еще какого-нибудь работника найму. Тяжело стало в этом году с наемщиками. Ты что-то хочешь сказать, Канг Чоль?

   — Если можно закажите в кузнице крюк. Вот такой, — Канг Чоль показал руками. — Им можно будет легко ловить рыбу.

   — И много ты можешь наловить за один раз?

   — Думаю, десятка — полтора сумею.

   — Неужели? — воскликнул Трофим. — Так, так… Я обязательно привезу то, что ты просишь. И соли мешок возьму, чтобы месте засолить. Ну, удачного начала вам!

   Низина реки. Берег усыпан галечником. Все пятеро выстроились над невысоким обрывом. Зеленая трава доходила до колен.

   Канг Чоль глянул на противоположный край луга. Только что утром казавшийся близким лес вдруг отдалился. Это же сколько надо взмахов, чтобы осилить такое пространство, невольно подумал он, и крепче взялся за рукоятку косы. Но в любом случае он постарается не отстать от других: раз они могут, то сможет и он.

   Первым заходил дядюшка Хон, и он же будет задавать тон всей работе. За ним оба сезонных работника, Петр и замыкал цепь Канг Чоль, как самый неопытный. Шли уступом, чтобы не мешать друг другу.

   Вчерашний урок, преподанный дядюшкой Хон, не прошел даром. Правда, вначале кончик косы снова то и дело втыкался в землю, но Канг Чоль вскоре освоился и перестал отставать от Петра, чьи лопатки так и ходили под рубашкой ходуном от напряженных движений руками. По мере продвижения вперед Канг Чоль перестал все время смотреть под ноги и уже успевал при замахе оглядеть луг и фигуры напарников. Подумал, почему дядюшка Хон, начал косить с низины, когда, казалось бы, сверху вниз идти легче. И догадался: идти-то, может, легче, зато косить тяжелее, поскольку косу надо тянуть вверх. А так она, сделав полукруг, падает под собственной тяжестью и свободно, как говорил, дядюшка Хон, сбривает траву.

   Прошли метров пятнадцать и Канг Чоль почувствовал, как наливаются тяжестью руки и плечи. Неужели напарники решили без отдыха дойти до края луга? Что ж, стиснул он зубы, если они дойдут, то дойду и я. Стал при каждом развороте энергичнее двигать плечевыми суставами, чтобы размять их. Стало легче.

   Он не сразу заметил, что Петр остановился и пучком травы стал вытирать косу. Остальные делали то же самое. Затем поплевали на ладони и пошли снова мерные взмахи под хруст срезаемой травы.

   Все еще парило. Солнца не видать, но чувствовалось, что оно где-то рядом и тщетно пытается пролить своими лучи на землю, но никак не может прорваться сквозь сплошной белый купол, закрывший небо. Время от времени вспархивали птички и с тонким писком проносились над лугом. Где-то вдалеке стучал дятел, а однажды даже донеслось кукование кукушки.

   Пот градом катился с лица Канг Чоля. Рубашка стала совсем влажной, что оказалось на руку — спину приятно захолодило. Пальцы тоже потели и прилипали к ручке, а надо бы, чтобы они свободно скользили.

   Дошли до середины и снова остановились. Канг Чоль тоже протер влажную сталь и потрогал зазубренное лезвие пальцами. Достал из-за пояса брусок. Несколько минут слышались лишь скрежещущие звуки.

   На бугре появилась Глафира с кувшином в руках. Ее приход продлил остановку. Она поочередно стала поить каждого, пока не подошла к Пете. С ним у нее, видать, были свои особые отношения.

   — Устал, малышок? — спросила она его. — Это тебе не за девками бегать…

   — Твое какое дело? — отпарировал тот. Отпал после жадных глотков от кувшина и насмешливо посоветовал: — За своим лучше следи.

   — А что за ним следить? Он и со мной-то не справляется, — засмеялась она.

   — Не болтай так, — рявкнул Петя и хлопнул золовку по заду. — Вот расскажу брату…

   — Расскажи, расскажи, — засмеялась она, направляясь к Канг Чолю, который сделал вид, будто ничего видел и не слышал, сосредоточенно водя бруском по лезвию.

   — Ну и звуки противные, — сказала она. — Пить хотите?

   Канг Чоль отложил косу и двумя руками взялся за протянутый кувшин. Но она не отпустила его, и он с удивлением глянул на нее. На ее лице была игривая улыбка.

   — Когда отбираешь, то вкуснее, — засмеялась она и отпустила кувшин.

   В словах женщины был какой-то фривольный намек, отчего Канг Чоль слегка смутился. Он сделал несколько глотков: прохладная вода приятно освежила пересохший рот и глотку. Вытер губы и молча протянул кувшин назад. Но она не приняла его. И снова ему пришлось глянуть на нее.

   — Вы, наверное, немой, — усмехнулась она. — Такой большой и сильный, а слов благодарности даже боится выговорить.

   — Спасибо, спасибо, — пробурчал он лишь бы отвязаться от нее.

   — Спе-си-бо, — передразнила женщина и буквально вырвала кувшин из его рук. — Никакого воспитания нет у нынешних молодых мужчин.

   Хотя ее голос звучал издевательски, глаза при этом смеялись. Она повернулась и пошла, покачивая бедрами. Цветастый сарафан, суженный в талии, ладно сидел на ней.

   Канг Чоль взялся за косу, но озадаченное выражение не сразу сошло с его лица. Ну и женщина, ну и нравы у этих обрусевших корейцев. Где это видано, чтобы женщина вела себя так с посторонним мужчиной, а шурин хлопал золовку по попке, словно какую-нибудь шлюху. «Впрочем, какое мое дело?», — подумал он, хотя в душе ясно понимал, что дело есть или будет, поскольку эта женщина не даст ему спокойно жить. Чем-то он не угодил ей с первого взгляда. Ему мало приходилось общаться с женщинами, но никогда он не думал, что с ними будет так трудно разговаривать, спокойно смотреть им в глаза и испытывать смущение от их слов, взгляда.

   Забывшись, Канг Чоль с такой яростью вогнал косу в землю, что еле вырвал ее.

   До обеда сумели сделать полторы захода. Канг Чоль оглядел проделанную работу и поразился. Неужели это все скосили они впятером? Воистину, глаза боятся, а руки делают!

   Тетушка Хон перестала звать мужчин, заметив, что они потянулись к лагерю. Канг Чоль быстро спустился к реке, снял рубашку и ополоснул лицо, грудь, плечи. Все уже сидели за столом, когда он явился с приглаженными мокрыми волосами.

   — До смерти, оказывается, не наработался, если нашел силы еще умыться и прихорашиваться, — съязвила Глафира, ставя перед ним чумизовую кашу и суп. — И из какой деревни такие чурбаны, что даже благодарить за заботу не умеют?..

   — Эй, ты чего пристала к человеку? — прикрикнул Петя. — Да он образованнее всех нас вместе взятых.

   — Это он-то? — насмешливо переспросила Глафира. — Да из него слова палкой не выбьешь. А кому выгода от образования, если человек говорить не умеет…

   — Да он тебе просто нравится, Глафира, — засмеялся Петя. — Так что не ворчи, а то быстро состаришься.

   Его слова, как ни странно, заставили женщину покраснеть и запнуться. Но через секунду она выпалила:

   — Этот простофиля? Да ты знаешь, какие парни за мной ухаживали?

   — Ха, ухаживали… А вышла замуж за какого?

   Они перепирались между собой так, будто Канг Чоля рядом и не было. Он усмехнулся и глянул исподлобья на Глафиру и замер. Она смотрела на него и ее глаза излучали нежность и изумление, словно только что узрела в Канг Чоле что-то необыкновенно радостное. Черт поймет этих женщин, подумал он. И больше старался не поднимать голову от еды, чтобы не встречаться со взглядами этой бедовой молодой женщины.

   После обеда мужчины наблюдали, как дядюшка Хон потрошит рыб.

   Обе лососи оказались самками. Красной икра заняла целую кастрюльку. Еще чашку заняли печень, пузыри и кишки, которые дядюшка Хон тщательно вычистил. Так что Грому достались только жабры и желудки, которые исчезли в его пасти в один присест.

   Наказав женщинам сварить на ужин вкусную уху мужчины снова направились на луг.

   К вечеру вернулся Трофим. Косцы уже заканчивали третий ряд, когда он подошел к ним и весело крикнул:

   — Сугохасимнида! Если будете все время так работать, то за неделю, думаю, управимся. Ну как, Канг Чоль, не тяжело?

   — Он молодец, папа. В первый раз косит, а ничуть не отстает от нас, — ответил за него Петя.

   — Ну, ну, а я и не сомневался этом, — одобрительно произнес Трофим. — Канг Чоль, я привез то, что ты просил. Сам сходил к русскому кузнецу и обещал взамен привезти пяток рыбин. Смотри, не подведи.

   Канг Чоль улыбнулся отцу и сыну. Они оба были ему по душе — веселые и открытые. Особенно Петр. Вроде живет беззаботно — любит поспать, погулять, а как скажет, так сразу в глаз, а не в бровь. Как-то недели две назад, когда Канг Чоль только начал свои утренние тренировки, неожиданно появился Петр, загулявший где-то до утра.

   — Что это вы делаете, дядя Канг Чоль? — спросил он с удивлением. Оглядел его голый торс и поразился: — Ну и мускулы у вас… Вы что мастер по тхэквондо?

   — Да нет, просто когда-то отец научил меня и я стараюсь не забыть, — растерялся Канг Чоль. — А ты чего так поздно?

   — Был в русской деревне на посиделках. Хорошо погуляли… Не то, что корейская молодежь, одна скукота.

   Канг Чолю хотелось, чтобы Петр быстрей ушел, но ему стало любопытно.

   — Почему скукота?

   — А-а, — махнул тот рукой. — Только и знают обсуждать кого-нибудь, хаять за глаза. Нет, с русскими веселей. И попляшешь, и нацелуешься… Хотите, дядя Канг Чоль, как-нибудь вместе пойдем?

   — Староват я, наверное, для таких игрищ,- усмехнулся Канг Чоль. Он представил себя, целующим в щеку белобрысой девушки, и ему стало смешно. Хотя в душе подумал, что было бы интересно посмотреть, как гуляет русская молодежь.

   — Это вы-то старый? — засмеялся Петр. — Герасим, вот кто старичок так старичок. Ну ладно, пойду спать. А вы меня как-нибудь научите своим приемчикам?

   — Вставай по утрам пораньше и будем вместе заниматься, — предложил Канг Чоль.

   — Попробую, — обещал тот. Но так и ни разу не объявился на рассвете.

   Вопреки своему желанию Трофиму так и не удалось найти еще работников.

   — Оказывается, в этом году большая часть косарей подалась в сторону Посьета. Там, мол, больше платят, — пожаловался он, когда все сидели за столом в ожидании ужина. — Хотел русских нанять, да разве они пойдут к корейцам работать?

   — Ничего, — сказал Петр. — Сами справимся. Лишь бы дождя не было.

   Канг Чоль вполуха слушал их разговор и готовил будущее орудие лова. Русский кузнец выковал то, что надо. Жало хищно загнутого крюка было очень острым. Такой без особых усилий проткнет бок любой крупной рыбе.

   Канг Чоль срубил сосенку-двухлетку, но обшкуривать не стал, чтобы руки не скользили. Конец цевья он загнул и вогнал в верхнюю часть жердины. Бечевки не было и вместо нее он использовал узкие полоски кожи, срезав их с оленьей шкуры, постеленной в шалаше. Это посоветовал ему дядюшка Хон, вместе с остальными наблюдавший от нечего делать за работой Канг Чоля.

   Между тем с кухни доносился аромат ухи. Женщины запоздали с ужином по причине замены котла, не рассчитанного на такую большую рыбину. Наконец, Глафира стала подавать еду. Заметив, что ей трудно носить горячие миски, Канг Чоль решил помочь. Он подошел к очагу и предложил тетушке Хон сразу отнести весь котел и поставить на стол. Что он и сделал под шутливые замечания мужчин.

   Уха была удивительно навариста, а куски рыбы прямо таяли во рту. Женщины не успевали подливать добавку.

   — А-а, действительно вкусно, -сказал Трофим, съев три чашки и поглаживая живот. -Хороший нам участок достался в этом году. А я не хотел, думал, далековато будет возить сено.

   Слова хозяина послужили сигналом, что и остальным можно вступить в разговор.

   — В прошлом году я работал у одних корейцев тоже возле речки, — сказал Бен Ду и кивнул в сторону Канг Чоля, который снова взялся за свой багор. — Так там они вот такими дергунами целые телеги налавливали.

   — А вот русские бьют ее вилами прямо с лодки, — добавил дядюшка Хон. — Рыбу выкидывают, берут только икру.

   — Икра эта с кашей не годиться, — заявил Трофим. — Вот с блинами хороша. Особенно под самогон.

   Мужчины засмеялись. Рыбная тема закончилась и дальше разговор пошел о травостое, погоде и русских нравах и обычаях. Петр чуть послушал и пошел спать.

   — Корейским женщинам и не снилось, как русские бьют своих жен, — громко рассуждал Трофим. — На другой день после свадьбы сразу так поколотит, что на всю жизнь запомнит.

   — Почему? — спросил Мун Гиль.

   — А просто так. Для примеру. Но и женщины крепкие у них иная сама может прибить мужика.

   — Неужели такое может быть?

   — Еще как? Вот в русской деревне есть такой, как же его зовут, плюгавый еще такой… Забыл. Так его, говорят, жена постоянно поколачивает. Я видел эту женщину, действительно здоровая. Кулаки во! — Трофим показал обеими руками, какие у этой женщины кулаки. Тут его внимание переключилось на Канг Чоля. — Все, готово? Рыбачить утром пойдешь?

   -Хочется сейчас сходить…

   -Да? Тогда и я хочу с тобой пойти, — заявил Трофим. — Лампу возьмем с собой. Ради такого случая керосина не жалко. А вы все ложитесь спать.

   Канг Чоль взял пару пустых мешков и закинул на плечи багор. Трофим шел чуть впереди с высоко поднятой лампой. Гром увязался было за ними, но Канг Чоль коротко бросил:

   — Назад! Сидеть на месте!

   Луны не было. Канг Чоль первым спустился с обрыва и помог хозяину. Река дохнула сыростью и прохладой.

   — Прямо здесь будешь рыбачить? — шепотом спросил Трофим, вглядываясь в темную рябь воды.

   Канг Чоль задумчиво сказал:

   — Утром я ловил здесь. Но сейчас рыб что-то не видно… Сдается мне, что они скапливаются вон там, под перекатом.

   Они переместились метров на двадцать. Шум воды усилился. Прямо перед ними кончался перекат. Что-то тяжелое плеснуло, потом еще и еще раз.

   — Это же рыба, — возбужденно зашептал Трофим. — Давай, попробуй…

   Канг Чоля тоже охватил азарт охотника. Медленно вытянул вперед длинный конец багра и опустил его в то место, где особенно сильно бурлила вода. И тут же почувствовал как рыбы ударяют о жердь. Он сильно дернул. Есть! Багор повело в сторону, но Канг Чоль уже уцепился за него другой рукой и стал быстро вынимать. На крюке билась большая рыбина. Резким движением он стряхнул ее на берег.

   — Ты смотри какая! — воскликнул Трофим и нагнулся, пытаясь прижать трепыхающуюся добычу. Это удалось ему не без труда. — Попалась, собака! Давай, давай, полезай в мешок. Вот так…

   Кончик багра снова в воде. На этот раз острие впилось в хвост рыбы и она сильно упиралась. Но вскоре тоже оказалась выброшенной на берег.

   Это была не рыбалка, а тяжелая работа. Когда оба мешка оказались набиты, Трофим сказал:

   — Ты отдохни, а я схожу и позову людей. Да тут целую телегу надо.

   Он ушел, а Канг Чоль продолжал вытаскивать лососей, цепляя их то за бок, то за хвост. И ни одна не сорвалась.

   Послышались голоса. Канг Чоль оглянулся и увидел, что Трофим поднял на ноги всех мужчин.

   — Говорят, ты всю рыбу выловил в реке, — пошутил Петр, первым спустившись к воде. Оглядел берег, усеянный шевелящимися серебристыми рыбами и ахнул: — Ну ты даешь!

   Шутки, смех, восклицания огласили тишину ночи. Потом каждый изъявил желание попробовать и удачливее всех оказался Петр, выловивший четыре рыбины. Хуже всех у Трофима — ему удалось подцепить всего одну и то после пятой попытки.

   Добыча уместилась в пяти мешках. Еле-еле дотащили их до лагеря.

   — Завтра с утра отвезу домой и позову соседок потрошить и солить. Бочки две не меньше понадобиться. Ай да, Канг Чоль, на все лето припас нам рыбы. Давай, быстрей иди спать…

   В пылу азарта Канг Чоль не очень чувствовал, что сильно вымок. Но под одеялом он долго не мог согреться, пока его не свалил крепкий сон.

   Он проснулся от ощущения, что кто-то смотрит на него. Открыл глаза и сразу наткнулся на ясно освещенное улыбающееся лицо Глафиры, нависающее над ним. В ее взгляде — снова это пугающее выражение изумления и нежности.

   Канг Чоль хотел приподняться, но она быстро наклонилась к нему и припала губами к его рту. При этом она прижала правым локтем его руку, а левую ладонь сунула ему под одеяло. От неожиданности он чуть не задохнулся, замычал что-то и не успел поймать ее руку, которая крепко обхватила мужскую плоть, как обычно восставшую утром. Он замер, вытянувшись струной. Мгновение казалось вечностью.

   Наконец, Глафира оторвалась от его губ и с закрытыми глазами страстно прошептала:

   — Поймала, вот поймала…

   Канг Чоль вдруг успокоился.

   — И что дальше? — спросил он бесстрастным тоном.

   Она удивленно приподняла веки и медленно разжала руку под его холодным взглядом. Попыталась разжалобить его улыбкой, но он не подался на уловку. Пристально всматриваясь в бездонную глубь черных женских глаз Канг Чоль жестко произнес:

   — Если ты еще раз позволишь себе нечто подобное, то горько пожалеешь.

   — Но я… Но мне тетушка Хон сказала, чтобы я разбудила вас…

   — И часто ты будишь мужчин так? — не удержался от язвительности Канг Чоль и тут же пожалел, что вступил с ней в диалог.

   Глафирино лицо расцвело в озорной улыбке.

   — Нет, только с тобой. Так захотелось тебя, дурачок, что просто не удержалась.

   Она гладящим движением убрала свою руку, встала и как ни в чем не бывало пошла от него.

   Канг Чоль смотрел на нее вслед со смешанным чувством ярости, смущения и, что скрывать, восхищения. Ну, чертова женщина!

   Он вскочил с постели. Однако, почему его не разбудили вместе со всеми? Неужели он так крепко спал, что ничего не слышал?

   Канг Чоль глянул в сторону реки. Мужчины, равно удаленные друг от друга четкими уступами, мерно взмахивали косами. Люди уже давно работают, а он прохлаждается тут, подумал он с досадой.

   Он не стал завтракать, схватил косу и побежал под косогор.

   — Канг Чоль, ты сначала поешь, — донесся до него голос тетушки Хон, но он даже не оглянулся.

   Напарники приветливо улыбались ему.

   — Ну как выспались, дядя Канг Чоль? — спросил Петр.

   — Почему не разбудили?

   — Отец не велел. Да и ничего страшного, подумаешь, чуть-чуть поспали дольше…

   Канг Чоль начал косить с самого начала. Напарники оторвались метров на пятнадцать, и он решил во чтобы то ни стало догнать их к обеду. Поначалу никак не мог настроиться, перед глазами все стояло пылающее страстью лицо Глафиры, под животом пробегал холодок, как только он вспоминал ее крепкую хватку, а губы все еще ощущали непривычный вкус первого в жизни поцелуя. Но постепенно работа его затянула, и он с азартом стал догонять Петра. И настиг-таки его к обеду.

   Трофим уже вернулся и сидел на своем месте за торцом стола. На распряженной телеге стояли три большие бочки.

   — Видал, — сказал он Канг Чолю, кивнув на бочки. — Будем сразу солить здесь. После обеда можешь поспать, ночью будем рыбачить.

   — Рыбачить будем, но спать днем не буду, — засмеялся Канг Чоль. И тут же приняв из рук Глафиры горячую чашку супа, громко поблагодарил ее: — Спасибо, хозяюшка!

   Она глянула на него кротким взглядом и пожелала приятного аппетита.

   Еще издали он заметил, что она вместо цветастого сарафана надела темное длинное платье, а голову замотала белым платком, отчего вид у нее был очень смиренный. Такое перевоплощение, почему-то доставило Канг Чолю удовлетворение: он чувствовал себя спокойным и уверенным. На протяжении всего обеда ему ни разу не удалось поймать ее взгляд. Что ж, решил он, значит его угроза пошла на пользу и перестал обращать на нее внимания.

   Ночью Канг Чоль опять рыбачил с Трофимом. Он так наловчился, что прежде чем проткнуть багром рыбину, даже пытался почесать острием жала ей бок. Уже рассветало, когда Петр подогнал телегу прямо к обрыву. Было столько наловлено, что не уместилось в бочки. Трофим сразу же уехал, наказав Канг Чолю ложиться спать.

   И снова он проснулся от ощущения, что кто-то находится рядом и смотрит на него. Это была Глафира. Канг Чоля удивило не ее присутствие, а выражение женского лица — виноватое и просительное.

   — Случилось что-нибудь? — спросил он хриплым со сна голосом.

   — Да, — сказала она тихо и вдруг заплакала.

   Канг Чоль рывком присел.

   — Что случилось?

   — Я… я полюбила вас…

   Он облегченно вздохнул и открыл было рот, но несчастное лицо молодой женщины заставило его смешаться.

   — Вы… Вы зачем так говорите? Что я вам сделал плохого, что вы не оставляете меня в покое?

   Она печально улыбнулась и прошептала:

   — Это вы лишили меня покоя, Канг Чоль… Как мне теперь жить, даже не знаю…

   Он нахмурился, охваченный невольной жалостью к ней и непонятным чувством собственной вины.

   Глафира вытерла слезы и выпрямила стан.

   — Все. Извините меня за мои колкости. Раньше я думала, пусть хоть на миг… А сейчас осознала, если не навсегда, то чего стоит миг…

   Канг Чоль не совсем понимал, о чем она говорит. Но и перебивать не смел. Глотнул слюну, когда она ушла. Зажмурил глаза и помотал головой, словно отгонял дурной сон. И до самого вечера был задумчив.

   Прошло еще несколько дней, наполненных тяжелым однообразным трудом. Рыба пошла на убыль, зато накашивали больше, чем на первых порах. За едой шутить стали меньше, а после ужина сразу заваливались спать. Глафира была ниже травы и тише воды, что послужило поводом для нескольких шуток Петра, но ее безответность быстро охладила того. Некоторое оживление внесли появившиеся на том берегу русские соседи, как оказалось знакомые Никифора. Но и они вскоре стали привычными деталями порядком поднадоевшего пейзажа.

   Сенокос оказался на редкость удачным: за все время не было ни одного дождя. Скошенной травы должно было с лихвой хватить всей жвачной братии трофимовского хозяйства.

   Накануне окончания страды Канг Чоль проснулся ночью от необычно злобного и приглушенного рычания Грома. Собака лежала рядом, и он по привычке положил руку на ее загривок. Шерсть стояла дыбом и это сразу насторожило его.

   — Тихо, Гром, тихо, — прошептал Канг Чоль и приподнялся.

   Две фигуры, проскользнувшие к лошади, он заметил сразу. А вот еще двоих, залегших в метрах тридцати и держащих навес под прицелом, после того, как достал берданку, отогнув край подстилки. Канг Чоль едва слышно передернул затвор и положил ружье перед собой. Первая пара бандитов не смогла развязать путы на передних ногах лошади, поскольку Трофим использовал железную цепочку и замок, и, видимо, решила так увести ее, чтобы где-нибудь в укромном месте дождаться рассвета. Бедное животное упиралось и всхрапывало, но вынуждено было подчиниться и подпрыгивать, словно хромая, чтобы успеть со спутанными копытами за похитителями.

   И тут поднялись двое, что лежали перед навесом и, полусогнувшись, стали отходить задом. Канг Чоль откатился в сторону, прицелился в одного из них и плавно нажал курок. Вырвавшееся из ствола пламя на мгновение ослепило его, так что он не видел — попал или нет. Не успел затихнуть грохот выстрела, как он откатился еще дальше. И сразу же прогремело двойное тах-тах. Судя по мгновенной реакции ему противостояли опытные стрелки. Пули впились в то место, на котором только что лежал Канг Чоль.

   Четыре тени неслись к лесу. Гром рванулся было за ними, но Канг Чоль осадил резким криком: «Назад!». И наугад разрядил берданку вдогонку похитителям.

   Выстрелы разбудили лагерь. Из под навеса раздался испуганный голос Трофима:

   — Канг Чоль! Где ты?

   — Я здесь, хозяин, — ответил Канг Чоль и встал. Он был уверен, что неизвестные больше не вернутся и поэтому смело зашагал к оставленной лошади. Отвел ее на место и подошел к навесу. Мужчины все еще боялись встать. Лишь головы торчали на весу.

   — Что случилось? — спросил Трофим.

   — Кто-то хотел похитить лошадь. Но не бойтесь, не успели… Убежали в лес и больше не объявятся.

   Тем не менее Канг Чоль всю ночь не сомкнул глаз. Утром он нашел две гильзы и обе были разные.

   В тот же день они начали переселяться домой.

Глава 20.

(Из дневника японского разведчика Охадзуки).

   «…Когда майор Накамури, ознакомив меня с рапортом капитана Танаки, велел изложить в письменном виде свои соображения, я оказался в затруднительном положении. С выводами капитана о цели ночного визита Ким Чоля к бывшему императору я не мог согласиться, но, изложив свою версию, вынужден был бы высказать собственные предположения о том, какие последствия могла иметь эта акция. И если они подтвердятся, то, проследив всю цепочку «от» и «до», будет нетрудно вычислить, что ее мог в самом начале обрубить сам автор этих строк. Тем более что я получил от майора конкретное указание обратить особое внимание на бывшего начальника дворцовой охраны Ким Чоля.

   Но меня смущала возможность отсутствия последствий. Не получится ли так, что я сам, без всяких на то оснований, усугублю свою вину? И тогда, что бы ни случилось, это могут приписать мне. Мне и майору Накамури, который с необыкновенной проницательностью предвидя исключительность фигуры Ким Чоля, не нашел гораздо лучшего исполнителя для его изоляции.

   Вот это чувство вины перед господином майором, к которому я питаю самые благоговейные чувства, сознание, что я его подвел и могу подвести еще раз, скрыв что-нибудь, заставило меня не только подробно изложить свое видение происшедшего события, но и те действия, которые надо бы предпринять. А там уже — воля начальника давать рапорту дальнейший ход, подождать последующих событий или принять упреждающие меры.

   Майор Накамури вызвал меня буквально через несколько часов после подачи рапорта.

   — Ваши соображения не лишены интереса, но они не подкреплены фактами, — сказал он. — Поэтому мы будем придерживаться выводов капитана Танаки, что Ким Чоль из-за личных мотивов хотел лишить жизни Ко Джонга. Но я ценю ваше мнение и поручаю вам безотлагательно начать расследование. Оно должно быть оперативным и, по возможности, незаметным.

   Я был счастлив, что майор по-прежнему мне доверяет.

   Кан Су Бока взяли на рассвете, когда он возвращался с очередной попойки во дворце. Старый шут и поэт, сильно напуганный, сразу подтвердил, что встречался с Ким Чолем, и что тот, мол, был обеспокоен, возможным убийством короля. Слова бывшего начальника охраны были настолько убедительны, что он просто не мог не помочь тому пробраться во дворец. А вот насчет похищения ничего сказать не мог.

   Свет могла пролить наложница, но она как в воду канула. Думаю, в ее исчезновении замешан Танака.

   Ничего путного не могли сказать и «черепишники», по их наблюдениям Ким Чоль большую часть времени проводил в доме, даже бывали дни, когда он вообще не выходил во двор.

   Вполне возможно, что Ким Чоль, решив почему-то, что жизни короля угрожает опасность, решил помочь последнему бежать из дворца и просто схорониться где-нибудь. А все остальное — плод моей фантазии.

   Но тут пришел ответ на телеграфный запрос о Канг Чоле и его сослуживцах. Сын Ким Чоля, оказывается, продал дом, приобрел лодку, якобы, для занятий рыболовством, а в один прекрасный день исчез с маленьким сыном в неизвестном направлении. Вместе с ним пропали несколько офицеров его бывшего полка.

   Я сопоставил даты. Все сходилось. Сын на паруснике должен был встретить отца в каком-то условленном месте, чтобы потом отправиться… Куда?

   Бывший император на месте, отец погиб, но парусник с заговорщиками где-то должен находиться?

   Когда я доложил о результатах расследования майору Накамури, он решил сам связаться с командованием сторожевых кораблей, дислоцированных на западном побережье Кореи, чтобы была дана команда о задержании парусника. Среди примет членов экипажа я указал и ребенка. Мотив задержания — возможное наличие на борту оружия.

   Поскольку майор не мог действовать напрямую, то пока его рапорт прошел через штаб экспедиционного корпуса в военно-морской штаб второй эскадры, а оттуда поступил приказ непосредственно исполнителям, прошло несколько дней. И вдруг в сводке оперативных новостей о происшествиях в армии и на флоте майор выловил сообщение о пропаже сторожевого корабля в районе залива Гангрен. Могло случиться всякое, но чутье подсказывало, что это связано с нашими беглецами. Тем более, как стало известно, капитан сторожевика был извещен о приказе задержать парусник.

   И вот через две недели стало известно, что объявился переводчик, который находился на борту исчезнувшего военного судна. Он задержан и содержится в тюрьме города Хедю. Майор Накамури велел мне срочно выехать туда для допроса.

   На дорогу у меня ушло пять дней. Часть пути преодолел морем, часть верхом на лошади. И всю дорогу меня не покидала мысль, что все наши старания, скорее всего, напрасны. Ведь даже представить невозможно, чтобы беглецы могли захватить боевой корабль.

   Но мои худшие опасения подтвердились. Вот стенограмма допроса переводчика:

   …- Итак, сколько было человек на паруснике?

   — Шестеро. Пятерых мы увидели сразу, а шестой был под навесом с ребенком.

   — Сколько было лет ребенку?

   — Кажется, год или полтора…

   — Как они повели себя после команды остановиться?

   — Они спустили парус и стали ждать нас.

   — Что дальше?

   — Ну, корабль причалил к паруснику. Капитан, два матроса и я перешли туда. Сначала матрос, он прошел на корму и согнал кормщика, мы с капитаном были посередине, а другой матрос стал обыскивать судно.

   — Матросы были вооружены?

   — Да. У всех были карабины.

   — Вот я сейчас нарисую парусник и сторожевик… Отметьте кружочками корейцев и крестиками матросов. Кто где стоял.

   — …

   — Что произошло дальше?

   — Матрос, который обыскивал, обнаружил под навесом человека с ребенком и выгнал их. Капитан еще говорил, что на паруснике, возможно, будет ребенок. Ну и…

   — И что?

   — Ну он, увидел ребенка и вскликнул: «Ага, попались!». И тут кормщик, как закричит, что вы, мол, делаете? Потом как прыгнет вверх на того матроса, который стоял на корме, и выхватил у него карабин… А этот, который стоял напротив нас, стал тут же стрелять из пистолета…

   — В кого он стрелял?

   — Тех, что находились на палубе корабля, потом застрелил этого, который был под навесом…

   — А что делал капитан?

   — Его сразу схватил сзади другой кореец.

   — Что было дальше?

   — Два корейца побежали на корабль, один из них убил матроса возле орудия, а другой скинул за борт рулевого… Потом они все перебрались на корабль. Капитана заперли, механика и помощника заставили запустить двигатель…

   — Они сами повели корабль?

   — Да.

   — Сколько дней вы плыли и в каком направлении?

   — Плыли два дня в сторону Китая… А куда именно, не знаю.

   — Что дальше?

   — Кончилось горючее. Они пересадили меня, механика и помощника на лодку, сами перешли на парусник, а корабль потопили.

   — А что случилось с капитаном?

   — Он… он бросился в море.

   — Почему?

   — Я не знаю. Они вывели его на палубу, и он сам…

   — Куда делись механик и его помощник? Где вы расстались с ними?

   — Мы доплыли до берега и остались ночевать. А ночью я убежал на лодке?

   — Почему?

   — Они решили назад не возвращаться и хотели, чтобы я тоже остался. Сказали, что убьют меня, если я не послушаюсь их…

   — Вспомните, внимательно вспомните. От этого зависит ваше будущее. В своих разговорах корейцы упоминали какие-либо названия городов, любой другой местности?

   — Да, они говорили про Синиджу.

   — Так, так … В связи с чем они упоминали его?

   — Я точно не расслышал… Кажется, один спросил другого — большой ли это город…

   — Они поплыли на север?

   — Кажется, да. Мы поплыли вот так, а они — туда…

   Из допроса можно было уяснить два момента. Первое — нападение на сторожевик, судя по четким действиям корейских офицеров, было заранее спланировано. Из чего следует, что экипаж парусника знал, что их могут задержать. Не случайно именно после возгласа капитана при виде ребенка, последовал сигнал о нападении. Второе — беглецы, несомненно, направились в Синиджу.

   Послав донесение по телеграфу майору Накамури, я получил разрешение следовать в Синиджу. Труднее было добиться согласия на выдачу переводчика, которого местное командование собиралось казнить. И чего бы оно этим добилось? Лучше бы строже инструктировали капитанов сторожевых кораблей, как себя вести при осмотре задержанных судов, и тогда бы не было подобного происшествия, которое, конечно же, прибавило сил и уверенности беглецам, не говоря уже о захваченном ими оружии.

   Благодаря попутному кораблю мы добрались до Синиджу относительно быстро.

Но все же по моим расчетам — беглецы опережали нас минимум как на десять дней.

   Синиджу — крупный пограничный город с населением свыше десятка тысяч человек. Речной порт кишит парусниками, но ни в одном из них переводчик не признал знакомое судно. Мы расспросили многих прибрежных лодочников, но никто не дал утвердительного ответа. Одно из двух: либо беглецы уже побывали здесь, либо вовсе не являлись.

   Оставалась единственная зацепка — начальник пограничного округа Синиджу Ли Сонг Ир. Его фамилия значилась в списке тех, кто был хорошо знаком Ким Чолю и за последние полгода побывал в его доме. Встретиться с ним оказалось несложно: он принял меня сразу, как только я передал через дежурного офицера, что являюсь родственником свояченицы Ким Чоля и хочу повидаться с ним по ее просьбе.

   Гроза контрабандистов и хунхузов Ли Сонг Ир оказался именно таким, каким я его представлял, — сильным, грубоватым и по-солдатски прямым. Это было мне на руку, поскольку я решил рассказать ему в целом правду о том, что случилось с Ким Чолем, исказив лишь мотивы и последствия его проникновения во дворец. В моей версии происшедшее выглядело так.

   Месяца два назад господин Ким Чоль узнал от кого-то, что над бывшим королем Ко Джонгом нависла смертельная опасность, и он решил во чтобы то ни стало спасти его. С этой целью он ночью проник во дворец, приготовив все для побега. Но Ко Джонг не поверил и отказался бежать. И тогда Ким Чоль решил силой увести того. На шум прибежала охрана и схватила похитителя. На допросах выяснилось, что бывший начальник охраны не совсем здоров, и его решили подвергнуть медицинскому осмотру. Диагноз врачей гласил — у Ким Чоля не в порядке с головой. По ходатайству короля его отпустили. Сейчас он дома, чувствует себя лучше, хотя мало кого узнает и большей частью пребывает в молчании. Иногда с ним происходят припадки и тогда он снова начинает бредить идеей спасения короля, зовет сына, друзей. Словом, из его бессвязных слов все же удалось понять, что Канг Чоль оправился куда-то в сторону Синиджу, и если господин Ли Сонг Ир что-нибудь знает о судьбе сына Ким Чоля, то не соизволит ли он….

   — Да, да, Канг Чоль был у меня! — воскликнул старый воин, потрясенный услышанным. — То-то сын мне толком не смог объяснить, для чего понадобилось отцу ночью пробираться во дворец! Бедный Ким Чоль… Столько лет он беззаветно охранял короля!

   — А вы не знаете, где сейчас Канг Чоль?

   — Он вместе с товарищами прибыл сюда на паруснике, и я… — тут Сонг Ир внезапно умолк и пытливо посмотрел на меня. — И я помог им уйти в Китай. Да, да, они собрались в Шанхай. Я еще дал ему адреса своих знакомых…

   По его лицу было трудно определить — солгал он или нет. Но было ясно, что другого ответа уже не будет. Мне оставалось только откланяться.

   — Если вы, господин Сонг Ир, каким-то образом сможете связаться с Канг Чолем, то передайте то, что я вам рассказал. И что тетушка ждет его.

   — Конечно, конечно.

   Итак, я выяснил главное — беглецы были здесь. Если они действительно уплыли в Шанхай, что ж, это их дело, но если двинулись на север Кореи, то значит скоро мы услышим о них. Конечно, можно подвергнуть Ли Сонг Ира допросу, но на каких основаниях? Потом — такой человек даже под пытками, скорее всего, не выдаст сына своего друга.

   Остается одно: установить слежку за домом Ким Чоля. Но в Сеуле выяснилась любопытная вещь — дом оказался проданным еще месяц назад, а свояченица скрылась неизвестно куда.

   Мне ничего не оставалось, как ждать известий о Канг Чоле. Я знал, был уверен, что сын Ким Чоля и его друзья скоро объявятся на севере Кореи.

   Это случилось примерно через месяц. В деревне Обонгсан (провинция Хангег) располагался жандармский пост. Ночью случился странный пожар и из двенадцати солдат погибло шестеро. Оставшиеся в живых так и не могли толком объяснить, что случилось. Но самое удивительное на месте пожарища не могли обнаружить остатков сгоревшего оружия. Вот это было самым убедительным доказательством о неслучайности происшедшего.

   И снова я оказался на севере Кореи.

   Тщательное расследование в деревне Обонгсан не оставило никаких сомнений в том, что пост действительно подвергся умышленному поджогу. Событие произошло в дни празднования осеннего корейского праздника «чусок» и, ясно, что большая часть солдат была пьяна.

   Что мне оставалось делать? Ждать, снова ждать, когда объявятся повстанцы. Их базовый лагерь мог находиться где угодно, ведь основную площадь провинции занимают горные массивы.

   В Чхондине я встретился с командиром четвертого полка полковником Ямасито. Он сначала никак не хотел верить, что мы имеем дело с организованными повстанцами, прибывшими из срединной части Кореи. И все-таки я убедил его довести до всех офицеров приказ о принятии строжайших охранных мер. Личному составу отныне запрещалось передвигаться в одиночку и без оружия. Ряд постов были усилены. Местное население было предупреждено о карательных мерах: любой уличенный в связи с повстанцами будет казнен и что за каждого убитого японского солдата три жителя деревни расплатятся своими жизнями. Обещана награда тому, кто укажет местопребывание партизанского лагеря.

   Уже в ходе принятия этих мер стали поступать сообщения с разных мест, свидетельствующих об активизации повстанцев. Причем, она приняла иной характер — стали исчезать корейцы, добросовестно помогающие нам. Так, без следа пропали старосты четырех деревень, кореец-переводчик карательного отряда, два помещика, рьяные члены Восточного колонизационного общества. А потом случилось нападение на обоз с боеприпасами, во время которого погибли четыре солдата.

   Когда я на карте наметил все точки происшествий, то они в аккурат опоясали горный массив Гванмо. Среди местных охотников мы нашли двоих, которые согласились стать проводниками. Было сформировано два сильных отряда: один выдвинулся в район массива с запада, а другой — с востока. Каждый из них расположился в предгорной деревне и был готов выступить по первой команде. Многочисленные допросы крестьян убеждали, что базовый лагерь повстанцев находится где-то рядом, но никто не мог точно указать его местонахождение.

   И вот в начале ноября повстанцы совершили один из самых дерзких набегов. Совершив почти стопятидесятикилометровый марш-бросок они перебили охрану кожзавода в городе Кенгсон и подожгли его. При этом нападавшие потеряли четверых. Я прибыл туда на второй день и тщательно осмотрел убитых. Переводчик признал в двоих тех, кого видел на паруснике.

   Убитые не производили впечатление изможденных людей, значит с питанием у них все в порядке. Подсумки были набиты патронами. Зато зимняя одежда и, особенно, обувь у них была неважная. Кроме одного все были в лаптях, обутых поверх толстых ватных носков наподобие японских «тапи».

   По моим данным отряд повстанцев насчитывал где-то двадцать-двадцать пять человек. Известно, что командир и его ближайшее окружение молоды и родом они не из местных. Также стало известно, что к ним присоединился со своими людьми Кхальним, которого знают в округе как бандита. Оружием, боеприпасами и питанием отряд обеспечен. Гораздо хуже с зимним обмундированием. А уже надвинулась зима. Вполне возможно, отряд будет отсиживаться на базе до весны. Но что-то мне говорило об обратном.

   Итак, что предпримет отряд, которому нужна теплая одежда, а разжиться ею в окрестных нищих деревнях практически невозможно? Среди многих предположений у меня мелькнула мысль, что повстанцы в такой ситуации постараются раздобыть деньги, потому что на них можно купить все необходимое.

   Где они могут раздобыть деньги? Только путем ограбления, тем более что в отряде есть такой специалист, как Кхальним.

   И снова я опоздал! Пока анализировал ситуацию, поступило сообщение, что в городе Мусане ограблен банк. Стоит ли говорить, что повстанцы четко продумали план операции и блестяще провели ее. Погоня не смогла настигнуть бандитов, поскольку они по всей дороге расставили запасных лошадей.

   Но это была их последняя вылазка, потому что район лагеря мы уже затянули тугим кольцом и нашпиговали осведомителями. Но понадобилось еще две недели, чтобы перебросить солдат и осуществить нападение на лагерь.

   Руководил операцией сам полковник Ямасито, опытный боевой командир. По его приказу все солдаты поверх обмундирования накинули белые маскхалаты. Впереди шла группа разведки со следопытами. Отряд, состоящий из 200 человек, имел четыре пулемета.

   Мы шли по глубокому ущелью, когда разведка донесла, что нам навстречу движется группа вооруженных людей в составе семи человек. Ямасито отдал приказ — пропустить ее, окружить и постараться взять живым.

   Группа практически не оказала сопротивления. Лишь старший, а им оказался не кто иной, как Кхальним, успел выстрелить два раза, ранив солдата. Краткий допрос выяснил: в отряде произошел раскол. Один из пленных согласился показать дорогу в лагерь.

   К обеду нам встретилась еще одна группа повстанцев, которая на этот раз оказала отчаянное сопротивление. Прорвав окружение, они стали отходить к лагерю, куда мы ворвались на их плечах. Я знал от раненого повстанца, что их главный командир с несколькими бойцами и ребенком остался в лагере. Так что я уже готовился к встрече с Канг Чолем.

   Но, увы, у них оказался запасной путь к отходу. В бинокль я видел, как они уходили к перевалу и идущий последним нес на спине ребенка. Пуститься в погоню мы не могли: путь преграждала отвесная шестиметровая скала, на которую беглецы взобрались по заранее заготовленной лестнице, которую они нам, естественно, не оставили.

   Полковник Ямасито, разъяренный тем, что упустил главаря отряда, приказал повесить Кхальнима.

   Последнее сообщение о Канг Чоле я получил спустя полмесяца. Возле деревни Хаиль у реки Туманг группе солдат шестого сторожевого поста повстречались два неизвестных корейца, которые кинулись к лесу, отстреливаясь из пистолетов. Одного из них удалось убить, а второй с ребенком скрылся. Это несомненно был Канг Чоль.

   Я бы счел историю мятежных отца и сына с сотоварищами законченной, если бы меня не мучила одна мысль. Такие, как Канг Чоль, уйдя за границу все равно не оставят мысль вернуться, чтобы снова нарушить наш покой. Он обязательно присоединится к движению «ыйбен», чьи отряды еще недавно доставили нам столько хлопот. Не пора ли японской разведке серьезно заняться Приморьем и Маньчжурией, где скопилось очень много корейцев? Чтобы задушить зверя в его логове.

   Еще в прошлый раз я собрал кое-какие сведения о численном составе переселенцев, их социальном происхождении, причинах переселения и тому подобное. Цифры заставили ужаснуться. Всего только за последние годы число корейцев, ушедших за рубеж, перевалило за десятки тысяч. Причем уходят самые решительные и сильные. Со стороны же России мало того, что никаких препонов, а наоборот, всячески поощряют переселение. Об этом говорит тот факт, что за все время не было ни одного случая высылки переселенцев, хотя такой договор существует между двумя странами.

   В плане экономическом, понятно, что для освоение этого огромного пространства, корейцы, как нельзя, кстати. Но случись что — а новая война с Россией неизбежна — как будут использованы переселенцы? Может, уже сейчас ведется работа по созданию территориальной и психологической приграничной антияпонской полосы, отбору и подготовке будущих шпионов и диверсантов?

   С другой стороны, есть преимущества и для нас. Корейцы в Приморье — это прекрасная защитная среда для наших разведчиков, что, конечно же, не может не учитывать русская сторона.

   Словом, ситуация требует тщательного анализа, для чего необходимы разносторонние сведения о корейцах-переселенцах.

   Поэтому по возвращении в Сеул я составил два рапорта майору Накамури. В одном, доложил о результатах «дела Ким Чоля», в другом — свои соображения относительно корейцев, переселившихся в Приморье. Оказывается многое из того, что я предлагал, уже осуществлялось.

   Еще в период подготовки аннексии в Корее не без нашей помощи было создано общество «Ильчинхве», члены которой активно поддерживали идею присоединения страны к японской империи. В Приморье действовал его филиал под названием «Конгихве», насчитывающий свыше 200 человек. Именно через них мы получали основную массу сведений об организации отрядов «ыйбен», их командиров, других враждебно настроенных нам деятелей различных эмигрантских обществ, умонастроении переселенцев и тому подобное. Эти сведения ложились потом в основу в разрабатываемых нами операциях, в которых были задействованы как официальные круги, так и простые агенты.

   Вот образец прекрасно осуществленной акции. Перед тем как правительство Японии начало переговоры с русским правительством относительно пресечения антияпонских выступлений корейцев Приморья, членам «Конгихве» было дано задание организовать ряд писем местным властям с целью дискредитации движения отрядов «ыйбен», особенно, их командиров. Стрела попала в цель: в августе 1910 года владивостокская полиция арестовала 42 активных участника инсургентского движения и выслала в Иркутскую губернию. Среди них был и особенно ненавистный Ли Бо Мюн.

   Не без рекомендации разведки в Приморье было создано японское благотворительное общество, которое оказывало корейцам в обустройстве и даже получении русских паспортов, естественно, при условии, что они будут вступать в общество » Конгихве».

   Помимо этого велась и тайная работа. Многим богатым купцам-корейцам Владивостока и Никольско-Уссурийского было передано, что, если они будут выступать против аннексии, их торговые операции скотом в Корее будут ликвидированы, а их сородичи подвергнуты репрессивным мерам. Таким образом, значительную часть состоятельных переселенцев удалось привлечь на свою сторону.

   Но особенно меня восхитила идея использования на территории Приморья наших отрядов, которые должны были своими действиями вызвать недовольство среди русских жителей. С этой целью туда были засланы несколько групп, переодетых в корейское платье, чтобы они всячески терроризировали русское население — нападали на проезжих, поджигали дома и уничтожали скот.

   После возвращения из севера Кореи меня перевели во второй отдел, ориентированного исключительно на Россию.

   — Вы будете заниматься корейцами-переселенцами, — сказал мне майор Накамури. -В течении месяца изучите весь материал, собранный нами по Приморью, научитесь хоть немного говорить по-русски. Вам предстоит лично пересечь границу, пообщаться с переселенцами, встретиться с кое-какими нашими агентами, совершить несколько террористических актов.

   Что скрывать, эта перемена в службе меня обрадовала. И я с воодушевлением стал готовиться к предстоящему походу.

   6 апреля наша группа, состоящая из четырех человек, под видом переселенцев тронулась в путь из города Кенхын в сторону корейско-русской границы. Старшим был Хан Чун Нам, старый контрабандист, готовый за деньги продаться кому угодно. Он не раз бывал в Приморье, хорошо ориентировался в тайге. В группе также его сын Ин Хаб и племянник Сан Себ. Оба молоды, но уже имеют все данные превратиться со временем в настоящих лесных разбойников. Никто из них не знал о моей роли и не подозревал, что я японец.

   Наш маршрут пролегал через Посьетский участок, города Владивосток и Никольск. Оттуда мы должны были выйти к маньчжурской границе и пройти в обратном направлении по тропе корейцев- переселенцев.

   Не буду описывать трудности и лишения перехода по тайге, поскольку это обычное приложение работы разведчика. Но стоит остановиться подробнее на тех сведениях, которые мне удалось собрать, личных впечатлениях и выводах.

   На 1 января 1912 года в пределах Амурского края официально зарегистрировано 62 529 корейцев. Из них около 9 тысяч проживают во Владивостоке, 29 тысяч — Никольском уезде. 35 тысяч по прочим уездам.

   Основными направлениями корейской эмиграции в Приморье являются Посьетский участок, окрестности Никольска и озера Ханка. Меньше привлекает переселенцев северная часть — Сучан, Амур.

   В Посьетский участок попадают через Красное село, в основном, со стороны Хуньчуньской долины Маньчжурии, в меньшей степени со стороны корейского города Кенхына. В окрестности Никольска они приходят или из Посьетского участка мили из Владивостока, а основная масса является из заимки реки Ушагоу. На север края корейцы уходят в основном на заработки в г. Николаевск — работают на приисках, строительстве дорог и т.п. Незначительная часть переселенцев из южной Кореи добирается до Приморья на пароходах.

   Сейчас корейское переселение идет, в основном, через Маньчжурию.

   Наиболее густо населен корейцами Посьетский участок. Причины понятны — близость Кореи, а следовательно — похожие природно-климатические условия. При общей численности населения — 30 тысяч человек, русские составляют всего три с половиной тысячи. Участок имеет выгодное географическое положение — морские заливы Амурский и Уссурийский и весь залив Петра Великого, очень удобный. Рядом — Владивосток, Уссурийская железная дорог. Здесь больше, чем в других местностях края, корейцы привержены национальным обычаям и традициям, и здесь же больше всего корейцев, знающих русский язык, принявших православие и знакомых с русскими порядками и законами.

   В Посьетском участке меня не покидало чувство, что я нахожусь в Корее. Такие же, как и там, дома, одежда, двухколесные арбы, посевы. В целом корейцы Посьетского участка не отличаются зажиточностью, но живут, конечно, лучше чем в Корее. Особенно поражают здания, отведенные для школ, сельских управлений и храмов. Насколько мне удалось выяснить, все переселенцы объединены в негласные общества, чьи выборные старшины вершат многими делами, в том числе и судебными.

   Если бы не войсковые стоянки в Славянске (две роты по 70 солдат), Посьете (одна рота) и Новокиевском (две роты), сельские и волостные управления, занимаемые русской администрацией и маленькие церквушки, то мало что говорит о принадлежности участка России.

   В беседах с переселенцами я часто слышал, как они мечтают превратить Посьетский участок в автономию. Мне кажется, стоит всячески поддерживать эту идею, помогая переселиться туда лояльно настроенных к нам корейцам, которые вели бы агитацию в этом направлении. Посьетский участок является своеобразным буфером между Россией и Кореей, и его можно всегда использовать для своей выгоды.

   В городах Владивостоке и Никольске корейцы тоже живут в своих слободках. Но если в целом по краю обрусение переселенцев идет очень медленно, то в городах корейцы больше общаются с русскими и, естественно, быстрее выучивают язык, перенимают местный быт. Именно во Владивостоке засела большая часть политических эмигрантов из Кореи, которые организуют и руководят филиалами общества «Кунминхве», издают газеты. Общество под прикрытием культурно-просветительной и экономической деятельности, вовсю занимаются созданием вооруженных отрядов для засылки в Корею. Причем члены этих отрядов для опознания друг друга носят на груди круглые металлические значки с двумя скрещенными флажками и с изображением террориста Ан Джун Гына, которого корейцы считают своим национальным героем. (Об обществе » Кунминхве» мною составлен отдельный более подробный отчет. В частности, мне стало известно, что часть руководства, попав под влияние американских миссионеров, ведет не только антияпонскую, но и антирусскую пропаганду, что в целом нам на руку).*

   (* — Впервые общество «Кунминхве » возникло в Корее в 1904 году и включало в себя патриотически-настроенную интеллигенцию, либеральных помещиков и чиновников. Деятельность общества активизировалось, когда через год его председателем стал Ким Ен Хван — родственник императора и премьер-министр, решительно отстаивавший независимость корейского государства. Он был одним из первых официальных представителей Кореи, которые посетили Европу после «открытия» страны. В 1896 году Мин Ен Хван присутствовал на коронации Николая П.

   После подписания договора от 17 ноября 1905 года, по которому Корея становилась протекторатом Японии, Ким Ен Хван 40 раз посылал петиции императору Ко Джонгу с требованием отмены договора и казни пяти министров-предателей, поставивших свои подписи. Это вызвало недовольство: премьер-министр был арестован, а после освобождения покончил жизнь самоубийством. Общество «Кунминхве» фактически прекратило свое существование, а многие его активные члены эмигрировали за границу.

   В 1909 году общество «Кунминхве» возродилось в Сан-Франциско и его деятельность сразу же получила довольно широкое распространение. В 1910 -12 гг. в США насчитывалось уже 10 тысяч членов, в Западной Европе — 5 тысяч, в самой Корее — более 20 тысяч. Общество издавало газету «Синхан минбо», которая вела энергичную антияпонскую пропаганду и призывала к объединению корейских патриотов в единую сильную организацию. В частности, в номере от 25 октября 1912 года она призывала к убийству японского императора, восторженно отзываясь и выставляя как достойное подражания убийство в 1909 году Ито Хиробуми, совершенное Ан Джун Гыном.

   Большое внимание руководители «Кунминхве» уделяли корейцам России. Так, посланные ими в Приамурский край Чон Джэ Гван и Ким Сэн Хон создали первые отделения этого общества.

   Опасность антирусской пропаганды казалась настолько реальной, что российский генеральный консул в Сеуле А. Сомов счел безотлагательным поставить перед министром иностранных дел Сазоновым вопрос о необходимости «отстоять корейцев России от посягательства и вмешательства во внутренние их дела изворотливых американских миссионеров». На депеше Сомова Николай II собственноручно сделал пометку: «Правильно. Снестись с обер-прокурором Св. Синода»).

   В конце прошлого года представители корейской интеллигенции, состоящие на государственной службе создали общество «Квонопхе» (Общество поощрения делом). Русские власти, официально разрешив создание этого общества, видимо, желают поставить под контроль общественную жизнь корейцев. Руководители — Ю Ин Сок, Ким Хак Ман, Чве Джэ Хен, Ли Бо Мюн, Ли Сан Соль, Ли Джон Хо. Как видно, среди них есть старые знакомые — активные участники движения «ыйбен». С марта 1912 года общество стало выпускать газету «Квоноп синмун». Пока «Квонопхве» ограничивается только просветительской и экономической деятельностью — созданием во Владивостоке библиотеки-читальни, организацией лекций, сбором средств для строительства корейских национальных школ и т.п. Но, нет сомнений, что оно в скором времени активно включится в вооруженную борьбу против Японии.

   В целом могу считать свою «поездку» по Приморью благополочуной. Помимо сведений мне удалось встретиться со все намеченными агентами, передать им указания Накамури, деньги, договориться о связи. А главное, сам убедился в возможность внедрения агентов в корейскую среду, что обязательно пригодится в последующем.

   Но на обратном пути случился небольшой инцидент. В Никольске нас снабдили документами охотников и оружием. Недалеко от маньчжурской границы мы решили оставить напоследок небольшой «подарочек» и выбрали для этого небольшое русское село. Ночью мы подожгли несколько домов и оставили табличку с надписью на корейском. И совсем не ожидали, что русские крестьяне так быстро организуют погоню. Нам еле удалось скрыться от них в труднодоступной чаще, при этом сын Хан Чу Нама был ранен в спину. Отец ни за что не хотел бросать его и тащил вдвоем с племянником. Через день мы наткнулись на корейцев: шестеро мужчин и две женщины косили сено. И решили у них выкрасть лошадь. Ночью втроем подкрались к их лагерю. Пока Хан Чу Нам развязывал лошадь, я с племянником держал на мушке навес, где спали мужчины. Вдруг откуда-то сбоку раздался выстрел, и пуля, попала мне в руку, что не помешало бежать с остальными.

   Сын Хан Чу Нама в конце концов умер. Когда его хоронили, старый контрабандист плакал, осыпая проклятиями всех. До китайско-корейской границы мы дошли без особых приключений.

   Рука зажила быстро, и лишь маленький шрам напоминает мне о везении, что стоило только неизвестному стрелку взять чуть левее и… Значит, не пришло еще мое время. Может, судьба хранит меня для свершения великих дел во славу нашей благословенной Японии?»

• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 1. За честь короля
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 2. Дорога на чужбину
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 3. Звон российской наковальни
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 4. Подобно летящим стрелам
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 5. Прозрение

Telegram