Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 3. Звон российской наковальни

Глава 21

   После обеда зарядил дождь и, судя по всему, надолго. Небо сплошь затянуло серой хмарью, и оттуда летели мириады мелких капель, издававшие своим падением ровный шум, очень даже приятный, когда внимаешь ему в теплом и уютном укрытии.

   Канг Чоль пристроился возле окна, используя столярный верстак в качестве стола. Водя указательным пальцем по странице, он с увлечением читал вслух тоненький потрепанный учебник «Азбука». Иногда что-то не нравилось ему в собственном произношении, и тогда он снова и снова повторял прочитанное.

   Рисунки, а их было множество, являлись большим подспорьем, но учебник все-таки был рассчитан на человека, знающего разговорную речь, а не на такого, как Канг Чоль, чей запас русских слов исчислялся лишь двумя десятками. Названия проиллюстрированных предметов вопросов не вызывали, но вот что с ними делали в предложении, иногда даже самом коротком, приходилось только догадываться.

   Еще от матери Канг Чоль знал, грамматическая основа у языков с буквенной письменностью, как правило, очень схожа. Все слова подразделяются на части речи, имеют корень и могут приобретать дополнительные смысловые оттенки в зависимости от суффиксов, окончаний, приставок и предлогов. И в предложении они связаны склонением, числом и временем, а сами предложения могут быть повествовательными, вопросительными и восклицательными. Что существуют такие понятия, как ударение, знаки препинания, прописные и строчные буквы. И еще масса других понятий.

   Он вспомнил также, что процесс обучения у матери был поделен на две части: один день посвящали произношению слов и их восприятию, а другой — чтению и письму.

   Для начала Канг Чоль составил список слов, которые хотел выучить в первую очередь. При этом он пользовался корейскими буквами. И с нежностью думал о матери, которая предусмотрительно заставила его и Донг Чоля выучить наряду с иностранными языками и родную письменность.* Всего у него вышло порядка двухсот слов, не считая числительных, которые он решил выучить в первую очередь.

   *Корейцы с незапамятных времен пользовались китайской письменностью. В середине XV века был создан корейский алфавит, но новая письменность не нашла широкого употребления вплоть до начала ХХ века. И одной из причин, как ни странно, была ее простота и доступность по сравнению с иероглифами. Среди корейской знати было немало тех, кто даже с презрением именовал родную письменность — «женской грамотой».

   «Азбуку», тетрадь и карандаш достал ему Петр. На полке лежало еще несколько учебников. Среди них была и «Родная речь» для учеников начальной школы. Канг Чоль предвкушал момент, когда он сможет приступить к ее чтению.

   Помещение, в котором он находился, являлось пристройкой к конюшне, и использовалась как мастерская и склад для хранения различного инвентаря. С разрешения хозяина Канг Чоль на лето переселился сюда. С помощью дядюшки Хона он соорудил полки и вешалки, что позволило высвободить угол для топчана и переставить верстак к окну.

   В комнате всегда пахло свежими стружками, кожей и клеем. И это нравилось Канг Чолю. Особенно было приятно сидеть одному, как сейчас, и вникать в чужую речь и письменность, которые по мере узнавания манили к себе все больше и больше.

   И дождь за окном, чья монотонность могла бы мигом навеять тоску, уныние или сонливость, не был помехой, поскольку Канг Чоль в данный момент совершал увлекательное путешествие в мир неведомого языка. Он до сих пор не так уж часто слышал русскую речь, но и того, что довелось услышать, хватало, чтобы понять, какая она сочная и красивая. Обилие звонких согласных придавало ей необычайную звучность: даже смех, особенно, у девушек звенел совсем не так, как у его соплеменниц. Нет, он обязательно должен постигнуть этот язык!

   С алфавитом он более или менее разобрался, хотя были такие буквы, которые ставили в тупик. Вот, например, «Ь» или «Ъ». Они не имели собственного звука, но, несомненно, как-то влияли на произношение согласных букв, поскольку всегда стояли за ними. И вообще, изменение произношения согласных, а таковых моментов хватало и в корейском языке, было самым слабым пунктом в самостоятельном изучении Канг Чоля. Он несколько раз обращался за помощью к дядюшке Хону, но у того были свои нелады с русским языком, ибо абсолютно не мог четко выговаривать такие буквы, как «Б», «В», «Г», «З», «Ж» и другие. Петр сильно помог освоить алфавит, местоимение, числительные, но совсем не знал основ грамматики, не говоря уже о стилистике. Немало русских слов Канг Чоль выудил у Трофима, сопровождая того в поездках. Но, увы, такие поездки случались не часто.

   После сенокоса потекли будничные дни, наполненные однообразной крестьянской работой. Огород, конюшня, заготовка бревен для пристроек, колка дров… Иногда Канг Чолю казалось, что он и не покидал Корею: с утра и до вечера его окружали корейцы. И в пище тоже не было особенных перемен. А вот названия предметов, позаимствованных переселенцами у местных жителей, при перенесении на корейский язык претерпели такие изменения, что и не походили на русские слова.

   Как выучить иностранный язык без общения? Даже при наличии хорошего учебника, словаря, но без непосредственного восприятия живой речи, разве сможешь правильно говорить, читать? Конечно, со временем и Канг Чоль сумеет не хуже дядюшки Хона или Трофима изъясняться по-русски. Только удовлетворит ли его такой уровень?

   Как-то Петр предложил ему вместе сходить на посиделки, которые устраивала русская молодежь. Канг Чоль отказался и теперь жалел о своем отказе. Решил при ближайшей возможности намекнуть тому, что нынче он не прочь составить компанию. Для этого случая даже выучил слова приветствия, благодарности и прощания, которые звучали так: «Здрассте», «Спасибо» и «До свидания». И еще несколько фраз: «Мой имя Канг Чоль», «Приятно познакомиться», «Как твой имя?».

   Легче было со счетом, поскольку русские названия цифр были, в основном, созвучны французским. Так что стоило выучить единицы, как десятки, сотни и тысячи приложились само собой. Правда, корейские сложные числительные, заимствованные из китайского языка, составлялись еще проще и без всяких исключений. А в русском как раз эти исключения часто выбивали из колеи. Скажем, «двадцать», «тридцать» и вдруг — «сорок»! Или — «пятьдесят», «шестьдесят», «семьдесят», «восемьдесят» и снова вдруг — «девяносто»! Словно неожиданные подводные камни на пути плавного хода лодки. Они словно предупреждали — эй, не зевать, держать ухо востро!

   Из опыта изучения иностранного языка Канг Чоль знал, что любое слово лучше запоминается при переписывании. Изображение русских букв, также как испанских или французских оказалось двояким. Существовала графика книжная и скоропись: первая проще для чтения, а вторая… Логика подсказывала Канг Чолю, что вторая удобнее для письма, но пока что выходило наоборот. Все эти закорючки и загогулинки, придуманные для того, чтобы писать быстро, не отрывая перо от бумаги, давались нелегко. Легко скакать на лошади, если умеешь.

   Канг Чоль как раз учился запрягать слова, старательно выводя карандашом буквы, как пришел Петр.

   — Ничего, если я зайду, — спросил он у порога.

   — Конечно, конечно, Петр, — радушно пригласил его Канг Чоль. — Проходи сюда и садись на топчан.

   Тот стряхнул одежду от дождевых капель и, усевшись, сказал:

   — Вы, я вижу, время даром не теряете. А я хотел поспать, да что-то расхотелось…

   — Хочешь мне помочь, Петр? А то я тут запутался немного, — Канг Чоль, не дожидаясь ответа, взял учебник в руки. — Вот, слушай… Как твоя фамилия? Моя фамилия Петров. Почему «твоя» и «моя»? Должно же быть — «твой» и «мой»?

   — У русских есть женские слова и мужские, — улыбнулся Петр. — Например, корова — это женское слово. Значит, надо «моя корова». А дом — мужское слово. Надо — «мой дом».

   — А как их различать?

   — Думаю, если слово оканчивается на гласную — это женские слова, а если на согласную — мужские.

   — Так, так, значит, имя будет «моя». Как твоя имя? Моя имя Канг Чоль. Правильно?

   — Вроде бы, — не очень уверенно согласился Петр. — Есть еще слова, которые и ни туда, и ни сюда. Как бы посередине.

   — Неужели? — лицо Канг Чоля выражало такой неподдельный испуг, что Петр рассмеялся. — А как их различать?

   — Не знаю. Говорите лучше, меня зовут так-то.

   — Меня зовут Канг Чоль.

   — Очень хорошо.

   — Моя фамилия… Твоя фамилия… Мой дом… Твой дом, — с паузами выговорил Канг Чоль, прислушиваясь к звукам.

   — У вас неплохо получается, — похвалил Петр. — Такое трудное слово, как «фамилия» запомнили.

   — Его-то как раз и нетрудно запомнить, — ответил польщенный Канг Чоль и тут же спохватился. Он чуть было не сказал, что это слово ему знакомо по французскому языку. Правда, там оно звучит чуть по-другому — «фамиле» и означает «семью». — Я его переписал несколько раз, прежде чем запомнил.

   — Все равно быстро. Вам бы с русскими пообщаться, сразу научились бы.

   — А где с ними общаться? Может, к какому-нибудь русскому богатею наняться на работу? — улыбнулся Канг Чоль. — Если отец твой отпустит…

   — Отец не отпустит, — покачал головой Петр. — Я же вас приглашал на посиделки в русскую деревню. Так вот, хотите выучить русский язык, соглашайтесь. Завтра же и пойдем, если дождя не будет…

   — Хорошо, — кивнул Канг Чоль. — Только мне, наверное, надо волосы постричь.

   — Это совсем просто. Попросите дядюшку Хона. Кстати, где он?

   — Прилег отдохнуть после обеда.

   — Сейчас я его позову.

   — Как-то неудобно, Петр. Может, спит старик…

   — Ничего. Если он узнает, что это вам надо, сразу прибежит.

   Действительно, Канг Чоль не успел написать и трех строчек, как в столярку в сопровождении Петра явился дядюшка Хон.

   — Вот этого господина надо сделать похожим на русского, — с порога объявил Петр. — А то поедет в Никольск и всех жителей распугает.

   — В Никольск? — удивился Канг Чоль.

   — Да, да. Отец вроде хочет взять тебя, когда поедет за Еленой. Табуретку поставим вот сюда… Так, прошу садиться, господин.

   Канг Чоль послушно сел на приготовленное место.

   — На плечи вам накинем этот кусок тряпки… Специально сбегал за ним в дом. И зеркало у Глафиры выпросил… Сидите спокойно, господин. Концы завернем вокруг шеи вот так, — с воодушевлением хлопотал Петр. — Все. Приготовления закончились. Дядюшка Хон, можете приступать.

   — Подождите, — остановил щелканье ножниц Канг Чоль. — Петр, мне хочется посмотреть на себя в зеркало.

   — Хотите запомнить себя диким корейцем? — засмеялся тот. — Вот, смотрите, пока я добрый…

   Не часто Канг Чолю доводилось иметь дело с зеркалом, и поэтому он стал с интересом разглядывать свое изображение. Длинные волосы зачесаны назад и уложены пучком. Некогда гладкий лоб прорезали две поперечные морщинки, придавая лицу сосредоточенное и в то же время чуть печальное выражение. Узнаваемы были глаза, хотя и от них веяло небывалой раньше серьезностью. Рот почему-то стиснут, уголки губ чуть опущены, отчего тоже было не очень весело. И это я — Канг Чоль?

   Знакомое лицо было и незнакомым одновременно. Если бы где-нибудь ему неожиданно встретился собственный двойник, то он вряд ли узнал бы в нем самого себя. Эта мысль заставила его улыбнуться, и улыбка тоже показалась чужой.

   Он усмехнулся и сказал:

   — Давайте, дядюшка Хон.

   — А не жалко? — спросил старик.

   — Есть немного, — признался Канг Чоль. — Но раз попал в другую страну, надо перенимать ее быт и облик. Да и потом короткие волосы удобнее…

   Через полчаса с зеркала смотрел на Канг Чоля снова не очень знакомый человек. Остриженные волосы были уложены с пробором. Лицо чуть вытянулось, уши, открывшись, казалось, увеличились в размере, и что самое интересное, он вдруг помолодел, и сам себе ни за что не дал бы свой нынешний возраст.

   — Ну и как? — спросил Петр, держа перед ним зеркало.

   Канг Чоль провел руками по волосам, глянул на дядюшку Хона. Тот добродушно проговорил:

   — Хорошо или плохо — делать нечего. Просто надо привыкнуть.

   — Через неделю никто и не вспомнит, как вы выглядели раньше, — заявил Петр. — Ну, я пошел домой. Завтра, если дождя не будет, как договорились.

   — Хорошо, — кивнул Канг Чоль.

   Оставшись один, он подмел пол и решил помыть голову.

   Супруги Хон и два молодых работника питались вместе в старой фанзе, которую непонятно для чего Трофим сохранил на своем подворье. Когда Канг Чоль пришел на ужин, тетушка Хон, выразила свое мнение по поводу стрижки улыбкой и одним словом:

   — Помолодели.

   Иван, кажется, даже и не заметил.

   Зато утром хозяин заставил Канг Чоля снять картуз, повернуться кругом.

   — Что ж, неплохо, — заявил он. — Будем в городе, поведу в парикмахерскую. Там тебе сделают настоящую прическу. А здесь и так сойдет.

   Дождя не было, и Петр напомнил о вчерашнем договоре. Поэтому целый день Канг Чоль провел в ожидании предстоящего похода в русскую деревню. Он сам усмехался над своим нетерпением, но ничего не мог с собой поделать. Единственный способ убыстрить время — это отдаться полностью работе. Вместе с Иваном сложил аккуратно привезенные накануне камни: их заготавливали для фундамента еще одной пристройки. Затем вычистил полностью конюшню и сводил лошадей к речке, где заодно искупался и сам. После обеда работал на прополке огорода. Вместе с дядюшкой Хоном перебрали всю выполотую траву, чтобы отобрать съедобную для свиней. Притащил все это во двор, нарубил и закидал в котел. Наполнил бочки с водой. Заготовил дрова для завтрашней бани.

   Ближе к вечеру принялся за работу, которая ему очень нравилась. Топором он расщеплял короткие осиновые чурбаки на ровные дощечки. Ими Трофим на манер русских собирался застелить крышу фанзы, крытую до сих пор соломой. Расчетливость хозяина, его умение быстро перенимать хорошее поражали Канг Чоля.

   Чурбак он ставил на попа и четырьмя ударами скашивал края, превращая круглый обрубок в брус. Затем расщеплял на дощечки, стараясь, чтобы на каждую затрачивалось лишь одно движение. В прошлый раз ему удалось точно расколоть подряд двенадцать чурбаков, но сегодня глазомер нет-нет да подводил Канг Чоля. И особого желания соперничать с самим собой не было.

   Только поужинал и переоделся, как во дворе раздался призывный свист.

   Сумерки уже начинали сгущаться, когда парни вышли из подворья. С собой Петр нес небольшую котомку.

   Русская деревня Рузаевка находилась в десяти ли (примерно пять километров) и от корейского поселения ее разделял небольшой лес. Узкая дорога была хорошо наезжена. Хотя дождь лил почти сутки, ее совсем не развезло. Лишь иногда встречались небольшие лужицы.

   Канг Чоль бывал в Рузаевке лишь один раз: после сенокоса Трофим отвозил кузнецу Епифану обещанную красную икру и взял работника с собой. Заодно там подковали лошадей. Любо-дорого было смотреть, как работал светловолосый русский мастер, играючи помахивая тяжелым молотом. Он и Канг Чолю дал постучать им, а потом что-то сказал Трофиму, и оба рассмеялись. Когда возвращались домой, хозяин сказал, что давно мечтает поставить свою кузницу в корейской деревне. И если Канг Чоль желает обучиться кузнечному делу, то он направит его к Епифану подручным на месяц.

   Желал ли этого Канг Чоль? Конечно. Но с тех пор прошло полмесяца, а Трофим ничего не говорил. То ли забыл, то ли время не подошло.

   Петр, шагавший впереди, чуть привстал, поджидая Канг Чоля.

   — Летом хорошо бегать в Рузаевку, — сказал он. — А зимой как снегу навалит, еле ноги передвигаешь. Пробовал ходить на лыжах, но у меня плохо получается. А вы катались на лыжах?

   — Был случай, — и Канг Чоль вспомнил, как в партизанском отряде их обучал дядюшка Сан.

   — А многие русские, особенно, охотники, зимой только на лыжах передвигаются. И так быстро, что пешком ни за что не угонишься за ними. А вот тунгусы, они живут где-то там, на севере, так те на собаках ездят. Слышали?

   — Нет, — улыбнулся Канг Чоль. — А как они ездят?

   — Привязывают шесть-семь собак, вот они и тащат сани. Я сам видел года три назад в Никольске. Туда приезжали тунгусы. Они на корейцев очень похожи. Собаки, здоровые такие, и очень послушные. Сани легкие, одной рукой можно перевернуть. А в Корее очень холодно?

   — В южной части — тепло. Есть места, где вообще не выпадает снега. А в северной части — как здесь. Снегу выпадает не очень много, но зато дуют очень сильные ветра.

   — Вот бы попасть на юг. Вы в море купались?

   — Да.

   — А я и моря-то не видел, — признался Петр. — Ага, собаки лают, слышите? Скоро будем в деревне…

   Они вошли в Рузаевку и зашагали по темной и безлюдной улице.

   — А кто хозяин дома, куда мы идем?

   — Там живет девушка, Наталья ее зовут. Странная такая.

   — Почему? — заинтересовался Канг Чоль.

   — Как вам сказать… Приехала одна из города, купила дом и превратила ее в библиотеку. Столько книг понавезла. И всем дает читать. В школе учительствует, а по вечерам у нее собирается молодежь. Нам бы выпить, повеселиться, а она все хочет, чтобы мы книги читали и обсуждали их.

   — И что здесь странного?

   — Ну, вы подумайте, из города приехать в деревню! Накупить столько книг и всем давать бесплатно! Разве нормальный человек будет делать так?

   — Действительно, странный человек, — согласился Канг Чоль, а сам подумал: «Но разве такие странные люди не примечательны уже тем, что заставляют нас задуматься? Хотя бы над тем, почему они так поступают?».

   — И еще она, как ребенок, очень наивная, — засмеялся Петр. — Впрочем, вы сами все увидите. Вот ее дом. Видите, ни забора, ни ворот. Разломала все и палисадник поставила. Цветник развела.

   Действительно, дом выделялся своей открытостью. Петр открыл калитку и только собрался шагнуть, как Канг Чоль спросил:

   — Может надо позвать хозяйку?

   — Зачем? Здесь принято сразу входить в дом.

   По дорожке, присыпанной песком, они прошли к крыльцу и без стука вошли в полуосвещенные сени. Свет пробивался через проем, занавешенный двумя красивыми портьерами, одна из которых была убрана за крюк. Из глубины дома доносились голоса, играла тихая музыка.

   Петр прошел вперед, а Канг Чоль, чуть замешкавшись, так и остался стоять в сенях. Было слышно, как приветствовали вновь прибывшего гостя, и как гость что-то сказал им, а потом издал удивленный возглас.

   — Вы чего остались здесь? — в проеме показалась голова Петра. — Я говорю им, что пришел с товарищем, а вас нет. Идемте, я вас представлю всем.

   В просторной комнате было светло от большой керосиновой лампы. За круглым широким столом расположились две девушки и парень. Еще два парня сидели на скамье возле стены, и один из них держал на коленях большую черную ребристую коробку с длинными рядами кнопок по обеим сторонам. Коробка эта, видно, представляла собой музыкальный инструмент, могла растягиваться и сжиматься. Когда вошел Канг Чоль, музыка как раз прекратилась, и парень сжал эту коробку.

   Петр представил товарища. С разных сторон посыпались неизвестные Канг Чолю приветствия — «здорово», «привет» и, наконец, знакомое — «здравствуйте». Это произнесла возникшая в дверях статная девушка в длинной юбке и белой кофточке. На ее плечи был наброшен темный пуховый платок, который красиво оттенял ее золотистые волосы. Именно она пригласила жестом Канг Чоля сесть за стол. Он решил, что это хозяйка. И еще ему показалась, что она не в духе.

   Канг Чоль не ошибся — Наталья действительно была не в духе. А как все замечательно складывалось у нее с утра — ведь день сегодня был непростой, а конец учебного года. Все принарядились по этому поводу, а многие ученики пришли в школу с цветами. Поздравляли отличников, вручали похвальные листы. И не было только Марфушки Головачевой — любимицы Натальи. Обеспокоенная, она стала расспрашивать учениц, и одна из них сказала, что отец Марфушки снова запил. И в состоянии запоя держит всю семью взаперти.

   Пришлось обратиться к старосте: тот позвал нескольких мужиков и пошли вызволять Марфушку. Пока выбили дверь да повязали буйного мужика, пришлось выслушать немало хриплых матерных слов. А ведь девочка чуть ли не ежедневно сталкивается с этим. Так ее жаль, что хоть вой. Забилась на печку и совсем онемела от испуга. Еле-еле отогрела ласковыми словами и подарками.

   Нет, надо что-то решать с девочкой, иначе пропадет она с таким отцом, погаснет ее ясный ум и великолепная память. Увезти бы Марфушку куда-нибудь, да куда? Забрать к себе? Уже пробовала и зареклась. Протрезвеет папаша, придет со смиренным лицом и встанет на колени перед ее домом на потеху всей деревни. Вот это было самым удивительным: человек, звероподобный во хмелю, был удивительно кроток в трезвом состоянии! И нужно видеть обе стороны превращения, чтобы не обольщаться призрачными надеждами на просветление ума.

   Событие с Марфушей уже омрачило настроение, когда после обеда Огаешка привез Наталье письмо пятидневной давности от Игоря Владимировича, в котором тот сообщал, что намеченный отпуск летом ему отменен в связи со срочным вызовом в Хабаровск. И куда он немедленно выезжает. А ведь они вместе собирались в Москву, где поручик Бубенов хотел представить ее своим родителям.

   Все это не располагало ее к субботней вечеринке, но душевная доброта не позволила закрыть двери перед гостями.

   Как обычно, раньше всех явился Порфирий, худощавый и остроносый парень. Первым делом спросил — здесь ли Глеб? Как будто он пришел не к ней в дом, а к Глебу. В этом сказывался весь характер парня, привыкшего быть на вторых ролях. Сверстники постоянно подшучивали над ним, иногда очень обидно, пытались командовать над ним. Но по-настоящему Порфирий преклонялся только Глебу.

   За ним пришли два неразлучных друга — Василий и Николай: последний был со своей неизменной гармошкой. Гармонист всегда был любимцем деревенской молодежи, а Николай к тому же так пригож лицом, что не одна девушка сохла по нему.

   Вслед за парнями тут же объявились Палаша и Марья. Видать, до дома шли вместе, а войти почему-то решили порознь. На Марье сегодня новый сарафан и, когда Наталья сделала ей комплимент, та вся зарделась от удовольствия.

   Никто из гостей не заметил, что у хозяйки неважное настроение. А если бы и заметил, вряд ли выразил сочувствие: такие тонкости — не в ходу у крестьян. И потом — молодым, сильным и красивым так часто свойственна слепота к душевным переживаниям других.

   Поэтому Наталья удивилась, когда в глазах незнакомого гостя, которого привел Петр, она ясно увидела понимание ее состояния, сочувствие и неловкость, что явился некстати. Этот взгляд невольно тронул ее, и она внимательно пригляделась к нему.

   Он был тоже, как и Петр, кореец, среднего роста, широкоплеч. Черные волосы зачесаны назад, обнажая большой лоб с двумя поперечными складками, придававшими лицу суровое и в то же время печальное выражение. Но больше всего поражали глаза — черные, умные и умеющие внимать. Одет был во все новенькое, странно пострижен, но в движениях не чувствовалось скованности, как обычно бывает у человека, попавшего в незнакомую обстановку. Когда его пригласили сесть, он с достоинством склонил голову и произнес: «Спасибо!». Одной рукой легко отодвинул тяжелый стул и сел напротив девушек.

   Петр представил его, как дальнего родственника, недавно приехавшего из Кореи. Поэтому он, само собой, русский язык знает плохо, но день и ночь учит.

   -Так как вас зовут? — спросила Наталья, усаживаясь рядом.

   Гость глянул на нее и произнес:

   — Канг Чоль.

   — Канг Чоль, — повторила Палаша. — Какое трудное имя. Петя, можно мы его будем звать просто Чоль?

   — А это вы у него спросите, — засмеялся Петр. Он устроился на лавке рядом с парнями.

   — Можно мы вас будем звать просто Чоль? — обратилась она к гостю.

   Канг Чоль не понял вопроса, но решил кивнуть утвердительно.

   — Он понимает, — похвалила Палаша. У нее было круглое лицо, золотисто-соломенным жгутом заплетенная коса и удивительно большие, словно нарисованные, голубые глаза с длиннющими ресницами. Когда она распахивала их и вперяла свой взор с прямотой невинного ребенка, то трудно было не смутиться. Канг Чоль, глянув один раз в этот голубой омут, больше не решался. А вот Натальины глаза — карие, глубоко посаженные, и в них, будто в колодце, видишь свое отражение. У Марьи такая белая кожа лица, что алый румянец кажется нарисованным. Серые зрачки переменчивы — в них вспыхивает то откровенное любопытство, то стеснительность и робость.

   — Как вам в России? — спросила Наталья. И заметив, что вопрос не понят, она тут же перестроила фразу: — В России хорошо?

   — Да, хорошо, — кивнул Канг Чоль.

   — А сколько ему лет, Петюша? — вновь зазвучал звонкий голос Палаши.

   — У него, у него спрашивайте… Он же пришел, чтобы учиться говорить по-русски.

   -Тебе… Сколько… Лет? — она выговаривала слова раздельно как глухонемому.

   — Подожди, Палаша, — остановила ее Наталья и сама обратилась к Канг Чолю. — Вот ей восемнадцать лет, Марье — семнадцать, а мне — девятнадцать. А вам сколько?

   И снова Канг Чоль понял вопрос.

   — Двадцать… два, — с запинкой ответил он.

   — А на вид такой молоденький, — заметила тихо Марья.

   — И хорошенький, — добавила Палаша.

   Наталья улыбнулась. Ей тоже понравился новый гость, но она никак не могла согласиться с утверждением подруг насчет возраста Канг Чоля. Конечно, на взгляд русских, корейцы, часто выглядят моложе своих лет. Но только не этот парень со спокойными и в то же время очень внимательными глазами. Чувствуется, что они повидали немало, и увиденное не всегда было радостным. Наталье вдруг захотелось, чтобы гость оживился, стал рассказывать что-нибудь интересное, чтобы сам весело засмеялся и стер с лица печальное выражение.

   — Девочки, — сказала она, — что-то парни наши заскучали. Расшевелите-ка их частушками.

   Те переглянулись. Палаша что-то шепнула на ухо Марье, и тут же затараторила:

   — Как у нашего Порфиши,

   Продырявилися вирши,

   Он их ставит день и два,

   А поймает черта с два!

   Порфирий погрозил кулаком девушкам и толкнул Николая. Тот рванул гармошку, и тут же понеслась веселая музыка, повторившая мотив, на который пела Палаша. Комнату огласил мужской басок:

   -Заявила Пелагея,

   Я милее всех на свете,

   Не хочу в телеге я,

   Только на карете.

   Гармошка, выдав затейливый перебор, стала приглашать следующего.

   В спор вступила Марья.

   — Коля, Коля, Николашка,

   В голове — одна гармошка,

   С нею он и ест, и спит,

   Ей «милашка» говорит.

   У этой стеснительной девушки оказался очень звонкий голос. А когда она завершила свое четверостишие задорным «ух» и «ах», то невозможно было удержаться от улыбки.

   Канг Чоль сразу понял смысл игры: и та, и другая сторона подшучивали друг друга, при этом четверостишия выдумывались тут же на ходу. У корейцев тоже есть нечто подобное, но там была игра на знание стихотворных отрывков. Смех, конечно, тоже звучал, когда кто-нибудь проигрывал, но здесь было больше озорства, азарта и лихости.

   Снова гармошка, сделав пируэт, забасила одним и тем же зазывным перебором. И вдруг сам гармонист решил выдать ответный куплет.

   -Дома, дома у Марии,

   Запираются все двери,

   Но в любую щелочку,

   Умыкают доченьку.

   После этих слов уже Марья шутливо погрозила парням кулачком. А Порфирий выскочил на середину комнаты и ладонями, ударяя то по груди, то по голенищам сапогам, выдал такую дробь, что Канг Чоль изумленно выкатил глаза. А потом неудержимо захохотал.

   — Весело гуляете, — вдруг раздался чей-то громкий мужской голос. Гармошка тут же смолкла, издав напоследок жалобный писк.

   У двери стоял могучего телосложения парень. Тесный пиджак расстегнут спереди, обнажая расшитую косоворотку. Крепкая шея походила на крепкий ствол кедра, которую венчала голова с темным волнистым чубом. Взгляд нового гостя чуть снисходителен и властен. Губы изогнуты в насмешливой улыбке. От всей его мощной фигуры исходила спокойная уверенность, которую подчеркивал голос с хрипотцой.

   — Глеб Евлампиевич, наше вам почтение, — выкатился вперед Порфирий. — Припозднились вы сегодня чего-то…

   — Не мельтешись, Порфирка, — усмехнулся вновь прибывший. — Всем здоровеньки булы! А Наталье наш особый привет!

   — Здравствуйте, Глеб, — сдержанно поздоровалась Наталья. — Проходите, что же вы встали в дверях.

   — А я не один, — ответил тот и оглянулся. — Даша, где ты?

   Из-за его спины показалась высокая чернобровая девушка. Сразу было видно, что они брат и сестра. Ее лицо весело улыбалось.

   — Дашка приехала! — закричала Палаша и бросилась к гостье. Девушки обнялись. И тут же посыпались вопросы.

   Глеб подошел к парням и каждому пожал руку.

   — А это кто? — спросил он, глянув на Канг Чоля.

   — Это родственничек Петра, — высунулся Порфирий. — Недавно приехал из Кореи и ни бе, ни ме по-русски. Ха-ха!

   — Это ничего, — сказал Глеб. — Давай поздороваемся что ли, черт не русский.

   Протянутая огромная ладонь клешней обхватила пальцы Канг Чоля и стала медленно жать. При этом лицо у русского силача было спокойным, лишь в уголках глаз появилась усмешка.

   Канг Чолю пришлось напрячься, чтобы выдержать натиск. Неожиданное сопротивление, видимо, удивило Глеба. Левой рукой он пощупал напрягшие выше локтя мускулы соперника и с уважением произнес:

   — А ты крепкий мужик, кореец.

   Канг Чоль по тону понял, что вновь прибывший парень выразил одобрение. Правда, бесцеремонность, с которой тот ощупал его, словно лошадь, несколько задела.

   — Как зовут-то его?

   -Канг Чоль, — снова опередил всех Порфирий. — Но мы решили звать его Чоль. А можно Чолька…

   — Он что тебе собака, чтобы обзывать так, — нахмурил брови Глеб. — Чоль — хорошее имя. Садись, Чоль. Петю мы уважаем, а значит, и тебя в обиду не дадим.

   Канг Чоль, конечно, не понимал, о чем говорят, но доброжелательность новых знакомых ему нравилась.

   — Выпить есть что-нибудь? — спросил Глеб. — Ты в прошлый раз обещал, Петя, кое-что принести? Принес, значит. Тогда нашу присказку, хлопцы.

   Он сложил ладони рупором и громко продекламировал:

   — Что-то стало холодать…

   И все остальные парни хором поддержали его:

   -Не пора ли нам поддать!

   Наталья посмотрела в их сторону и отреагировала улыбкой, какая часто бывает у взрослых в ответ на детские шалости.

   — Сейчас, сейчас, — сказала она. — Ну что ж, давайте действительно устроим праздничный вечер. Все-таки Дарья приехала и гость у нас новый.

   Девушки захлопотали.

   Парни говорили о чем-то своем, а Канг Чоль наблюдал, как шли приготовления к ужину.

   Сначала стол накрыли белой скатертью, а на нее уже стали расставлять керамические тарелки, стеклянные стаканчики и блестящие металлические вилки. Первым делом в глубокой деревянной посудине появилась соленая капуста с красными прожилками моркови. В чашках поменьше — маринованные грибы разных видов. Знакомое уже Канг Чолю сало, нарезанное тонкими ломтями. Картошку, сваренную прямо с кожурой. Красную икру, которая, как говорил Трофим, корейской каше не спутница. На большой тарелке — куски вареной курицы и ржаной хлеб, нарезанный тонкими и красивыми ломтями. И, наконец, водрузили на стол две большие бутылки: одна была наполнена светлой жидкостью, другая — красноватой.

   — Прошу к столу, гости дорогие, — объявила Наталья. — Чем богаты, тем и рады…

   Канг Чоль сел рядом с Петром и Палашей.

   — Наливай, Порфирий, — велел Глеб. — А ты, Николай, поухаживай за дамами. Они, конечно, хотят рябиновку…

   Вот как оказывается у русских. Женщины так же, как и кореянки, накрывают на стол, но садятся с ними наравне. И не они наливают вино, а им. И воспринимается это как должное. Никто не церемонится: все держатся свободно и непринужденно.

   — Ну, Дарья, с приездом тебя! — подняла стаканчик Наталья и протянула руку вперед.

   Все потянулись чокаться. Хозяйка лишь пригубила настойку, зато остальные осушили до дна.

   Палаша взялась ухаживать за Канг Чолем. Наложила всего понемногу на тарелку.

   Ели, не торопясь, оживленно беседуя. Часто смеялись. И в который раз Канг Чоль пожалел, что не знает русского языка. Он внимательно следил за соседями и старался все делать, как они. Руками очищал картошку от кожуры, макал ее в соль. Закусывал капустой. Только вот маленькие гладкие грибочки трудно цеплялись на вилку.

   Потом пили за него. Он это понял по тому, как все посмотрели в его сторону и потянулись чокаться.

   После второго стаканчика в голове у Канг Чоля зашумело, и он решил пить понемножку. Но не тут-то было. Когда он после третьего тоста лишь пригубил самогон, Порфирий воскликнул:

   — Эй, эй, парень, не годиться так. До дна надо пить, до дна…

   — Оставь его, — вступился Петр. — Не привык он пить еще самогон.

   — Как это оставь, — взбеленился тот. — Все пьют как люди, а он?

   — Порфирий, перестаньте, — вмешалась уже Наталья. — Не хочет человек напиваться и это очень хорошо.

   — А я, значит, напиваюсь, — начал заводиться Порфирий.

   Но его осадил Глеб.

   — Да, напиваешься как свинья, — сказал он жестко. — Сколько раз мне приходилось тащить тебя домой.

   Порфирий обиженно замолчал, обдав Канг Чоля злобным взглядом.

   Канг Чоль, нутром чуял — из-за чего возникла перепалка, но сидел спокойно, лишь переводил взгляд с одного на другого. Оказывается у ситуации, когда все думают, что ты ничего не понимаешь, есть свои преимущества.

   Потом за столом запели. Первой, после недолгих уговоров, начала Марья. Ее голос, вначале был едва слышен. Мелодия была плавной и печальной: гармонь словно тихо рыдала.

   Канг Чоль замер и прикрыл глаза. О чем она пела? Что-то бесконечно широкое и далекое разворачивалось вместе с песней: то ли бескрайнее небо со звездами, при виде которой всегда захватывает дух и хочется помолчать, то ли спокойная гладь моря, своей далью манящая взгляд, то ли лицо любимой женщины, такое знакомое и такое переменчивое, что никогда не наскучит любоваться им. А на душе — щемящее волнение, грусть и тоска по чему-то неизведанному, но такому желанному.

   Когда звучали последние аккорды песни, Канг Чоль почувствовал, как глаза его затуманились слезой. Ах, если бы никого не было рядом, с каким облегчением можно было разрыдаться!

   Песня Натальи тоже была грустной, но эта грусть была не безнадежной. Что-то в ней говорило, что не все потеряно, что еще будут впереди счастливые времена. И хотелось улыбаться сквозь слезы.

   Парни пели вместе. Сначала затягивал Николай, а потом его дружно поддерживали остальные. При этом Глеб издавал временами лихой свист, похожий на свист хлыста, который подстегивал и без того галопом несущийся припев.

   Дарья читала стихи. В ее голосе то гневном, то умоляющем, звучала неподдельная страсть страдающей девушки.

   Отодвинули в угол стол, чтобы Палаша с Василием могли показать свое умение плясать. Но сначала они разыграли целый спектакль: парень гоголем прошелся по комнате и, остановившись перед девушкой, поклонился ей. Та встала и ответила тоже поклоном. Затем с платочком в руке выплыла на середину. Василий семенил за ней, заложив руки за спину и покачиваясь всем телом. Палаша выбила дробь каблучками и сделала несколько пируэтов. Кавалер тоже показал ей, что умеет выделывать лихие коленца. И тут же оба пустились в пляс. Это было захватывающее зрелище, и музыка была такой задорной, что Канг Чоль стал невольно притоптывать ногой. Петр взял две деревянные ложки и принялся ловко отбивать такт. Вскоре все, кроме гармониста Николая, выскочили в круг.

   Наталья подскочила к Канг Чолю.

   — Идемте, идемте к нам, — крикнула она и потянула его за руку.

   Он не стал ломаться и тоже начал, как мог, плясать, хлопая себя по груди и барабаня сапогами пол. Его участие вызвало среди танцоров бурное одобрение: гармошка тут же убыстрила темп музыки, а Палаша временами звонко взвизгивала: «Ой -и -их!».

   Под конец вечеринки пили чай с вкусным ароматным вареньем.

   — Приходите еще, — сказала Наталья, улыбаясь на прощанье. И Канг Чолю показалось, что улыбка предназначалась именно ему.

   — Как вам русские посиделки? — спросил Петр, когда они возвращались домой.

   — Понравилось, — ответил Канг Чоль.

   — А кто из девушек вам больше всего понравилась?

   — Не знаю. Все вроде понравились…

   — Да? А вот мне очень нравится Палаша, — признался Петр. И пожаловался: — Но она на меня даже не обращает никакого внимания.

   — Может, ты ей не привычен? — предположил Канг Чоль.

   — Как так? — не понял тот и даже остановился на миг. — Мы давно знакомы. Ей просто Николай нравится. Эх, умел бы и я так играть на гармошке!

   — И что тогда?

   — Любая девушка была бы моя, — заявил Петр.

   Канг Чоль усмехнулся. Если бы все так было легко с женщинами, то они не обладали бы такой притягательной силой.

   — И что тебе мешает научиться?

   — Не получается. То ли терпения нет, то ли способностей. А впрочем, уже поздно учиться. Все равно осенью в армию идти. А вы служили в армии?

   — Немного пришлось, — осторожно ответил Канг Чоль и переменил тему разговора: — А я представлял себе посиделки несколько по-другому.

   — Чтобы все напились и обязательно подрались, да? Нет, у нас все по-хорошему. А вот на соседней улице парни и девушки собираются у одной вдовушки. Там действительно часто происходят потасовки.

   И Петр рассказал, что молодежь деревни поделена на две группы. В одной — дети состоятельных крестьян, а в другой — сплошь беднота..

   — Вот у Глеба и Даши отец имеет свыше десяти лошадей и двадцать коров. Держит пять работников. Даша учиться во Владивостоке, в гимназии. Или взять, Николая, он сын старосты деревни. У Василия отец держит сельскую лавку. Родители Палаши, Марьи и Порфирия тоже не из бедняков. У них дома строго насчет спиртного, хотя и могли бы каждый день напиваться. Нет, нам незачем водиться с той компанией.

   Последние слова были произнесены с твердым убеждением.

   — Иногда они задирают нас, — продолжал Петр. — Зимой была крупная драка.

   — И кто кого? — улыбнулся Канг Чоль. А сам подумал: «Совсем как мальчишки».

   — Их больше, но все равно мы не отступили. Если бы один на один, то Глеб всех бы побил.

   — А тебе досталось тогда?

   — Еще как! У них есть такой Афоня, ох и ловок в драке, — с восхищением сказал Петр. — Ростом он даже чуть пониже вас, но вряд ли вы его победите.

   — Ну, мы это еще посмотрим, — сказал Канг Чоль и запнулся. Ведь он только что подумал о деревенской молодежи, как о мальчишках, и сам же вдруг почувствовал себя таким же. Неужели им уже овладевает лихой русский дух соперничества? Эта мысль непонятно почему очень развеселила его.

Глава 22

   Пак Трофим давно мечтал стать владельцем мельницы. С детских лет ему запомнилось, как он с отцом ездил молоть зерно. Это было это в ту пору, когда из-за обильных паводков несколько лет подряд выдались неурожайными. Тогда особенно сильно пострадали именно корейские переселенцы, чьи земли, считавшиеся бросовыми, находились в зоне затоплений. Отец был вынужден наняться в работники к русским. Хотя семья не шибко голодала, но работать приходилось всем до седьмого пота. Даже маленький Троша имел немало обязанностей. И на мельницу его взяли по делу, а не просто для прогулки.

   Еще издали его поразило обилие телег, скопившихся в одном месте. И все с мешками, полными зерна. Это богатство исчезало в чреве мельницы, чтобы вылиться оттуда белой мукой. Мельник со своими сыновьями — все здоровые, бородатые и веселые — тоже оставил неизгладимое впечатление. Обсыпанные мукой с головы до ног они казались пришельцами из иного мира. Но особенно поразила Трофима сама мельница с огромным колесом, беспрерывно вращающимся под потоком падающей воды, грохот, издаваемый жерновами. Мельница казалось живым существом, неким идолом, день и ночь требующим пищи. И люди, словно муравьи, носились возле нее, озадаченные лишь одним — чтобы это чудовище насытилось.

   С годами Трофим все яснее стал понимать высказанную как-то отцом китайскую пословицу: «Если хочешь жить бедно — занимайся земледелием, если богато — торговлей». Иметь мельницу еще лучше, чем заниматься торговлей, потому что нет риска, особых хлопот по поиску товаров, его перевозке. Люди сами везут зерно, а ты только перемалывай и получай денежки. И следи, чтобы жернова крутились безостановочно.

   В окрестности уже была мельница. Старенькое оборудование часто выходило из строя, из-за маломощности скапливались большие очереди, а весной по месяцу и более она и вовсе простаивала. Потому что, когда ее ставили, не предусмотрели меры против паводка. А нужна была всего лишь крепкая высокая плотина со шлюзами.

   Бывая на мельнице, Трофим замечал, что это место — особенное для крестьян. В долгих очередях они делились новостями, заводили знакомства, пили и даже совершали куплю-продажу. А в центре этого мирка был мельник — царь и слуга, хозяин и друг одновременно.

   Если Трофим поставит мельницу, то станут ли русские мужики, а именно они являются основными клиентами, ездить к нему, корейцу? Низкие цены, хорошее качество помола быстрое обслуживание, конечно, привлекут людей, но большая часть крестьян все равно останется за старым мельником. Таков — русский характер, готовый радеть за своего человека. Но самое главное — непредсказуемость поведения конкурентов. Они могут запросто сами или, напоив и подговорив мужиков, сжечь его мельницу.

   Так что деньги еще не все. Нужен компаньон — надежный, работящий, честный и обязательно русский. Такой, который пользуется уважением среди своих соплеменников. И такого человека Трофим высмотрел в лице кузнеца Епифана из русской деревни Рузаевки, которого знал много лет. Вот если его поставить мельником, то успех будет обеспечен. Во-первых, мастеровой, может сам починить любую неполадку, во-вторых, его все знают и уважают, в третьих, пьет умеренно. Но особенно привлекало то, что Епифан хорошо относился к Трофиму. Вот и в трактире, когда русский бугай прицепился к нему, заступился никто иной, как Епифан.

   Что ни говори, выбор верный. А Трофим открыл бы рядом с мельницей магазин и приторговывал бы разными товарами для нужд крестьянского хозяйства.

   Во время сенокоса, когда Канг Чоль просил выковать крюк для ловли рыбы, Трофим, будучи у кузнеца, прямо предложил тому стать компаньоном. Что со стороны Епифана надо вложить только свое мастерство. А прибыль пополам.

   Предложение, что ни говори, было выгодным для Епифана во всех отношениях. И Трофим был уверен, что кузнец обязательно согласится. Но надо знать русский характер, чтобы не споткнуться…

   — Мельницу, говоришь? — задумчиво переспросил Епифан. — Что ж, можно поставить. Да и мне, честно говоря, надоело изо дня в день махать молотком. Но куда я денусь, кто без меня будет ковать лошадей, клепать обода для колес и бочек, делать косы и скобы? Закрою кузницу, а люди что скажут? Нет, Трофимушка, спасибо тебе за хорошее предложение, но я так поступить перед односельчанами не могу.

   Трофим опешил от этих слов. Вот те на! Ни один бы кореец не додумался до такого: что ему до соседей, а им — до него? Наоборот, даже позлорадствовал бы — вот теперь попробуйте без меня! А этот уперся непонятно из-за чего.

   — Может, мы найдем другого кузнеца, — попытался найти выход Трофим.

   — Другого? Где? Был бы другой — и разговору не было бы…

   — А если научить кого-нибудь?

   — Какой парень нынче захочет целый день жариться в кузнице? Эх, жаль, сына у меня нет, одни дочери. Вот его бы я научил.

   — Значит, если бы нашелся такой парень, ты бы его обучил? — сощурился Трофим. — А потом мы с тобой занялись бы мельницей?

   — Да, — согласился Епифан. — За месяц я его обучу азам. Но это должен быть не какой-нибудь шалтай-болтай, а стоящий сильный парень, охочий до работы.

   — Будет тебе такой парень, — торжественно обещал Трофим. — Скоро я его приведу и покажу тебе.

   Он подумал о Канг Чоле.

   Трофим за эти несколько месяцев хорошо пригляделся к молодому работнику. Неглуп, почтителен и работящ. Любую работу выполняет добросовестно, и никогда не надо ему повторять задание дважды. И быстро вникает в любое новое дело. Одно плохо — прошлое Канг Чоля окутано туманом. Кто его родители, чем он занимался в прошлом? В глубине души Трофим чувствовал, что непрост, ох, как непрост этот парень. Особенно, когда смотрит в упор и, кажется, видит тебя насквозь. Нет, не из простой крестьянской семьи он, видно, и грамоте обучен, и воинскому делу. Как он лихо вытащил Трофима тогда из трактира. А случай в сенокос, когда ночью, с первого выстрела, этот батрак сумел ранить грабителя. Огаешка рассказывал, что у Канг Чоля была жена, которую погибла от рук японцев. И что он в отместку дрался с ними и даже убил нескольких. А вдруг он и здесь захочет связаться с теми, кто создает отряды «ыйбен»? Им только и подавай таких парней, как Канг Чоль, — мигом завербуют в отряд, и тогда прощай все планы Трофима.

   Но пока-то этот парень в его руках. Куда он пойдет без документов? Так что выбор правильный, и надо быстрее отправить Канг Чоля к кузнецу. Это будет тройная выгода — мельница, магазин, а теперь еще в придачу и кузница со своим кузнецом, которую надо будет переместить в корейскую деревню. Пусть русские побегают сюда.

   Была еще одна выгода от этого решения, в которой Трофим никому не признался бы. Скоро должна была приехать на каникулы Елена. Из троих детей он больше всех любил дочь, гордился ею, и мечтал о ее счастливом будущем. И она стоила того. К семнадцати годам Елена стала настоящей барышней. Красива, умна, образованна. В гимназии не нахвалятся ею. Правда, своевольна немного, но это уже его, Трофима кровь. Придет время, и он выдаст ее замуж. За кого?

   В этом месте Трофим всегда запинался. За кого может выдать богатый кореец-крестьянин свою красивую и образованную дочь в России? За сына купца, дворянина? Но где они — эти отпрыски корейских аристократов, и что они представляют собой здесь, на чужбине? Тоже, как мы, наверное, ковыряются в земле. А если и отыщутся такие, что заняты благородным трудом, захотят ли они породниться с крестьянским родом?

   Эти мысли часто донимали Трофима. Но одно он знал твердо: замуж дочь должна выйти только за корейца. Он даже и представить не мог, чтобы у него зять был русским.

   Дочери уже семнадцать лет. Не вчера ли он баюкал ее, радовал подарками и вот тебе на — уже семнадцать лет. Приедет на каникулы, а тут этот Канг Чоль. Молодой и статный. Вдруг она увлечется им? И так уже Трофим стал замечать, что сноха Глафира, сучка такая, неравнодушна к работнику. Конечно, Герасим слабоват для мужских дел, но как он, отец, может допустить, чтобы жена сына гуляла на стороне? Никак. Так что, он правильно поступит, отправив на все лето Канг Чоля к Епифану. Пусть там и живет от греха подальше.

   Трофим решил поговорить с Канг Чолем после ужина. Уже стемнело, когда он вышел из дома. Окно комнатки работника было занавешено, но с боков пробивался свет.

   «Интересно, чем он там занимается», — подумал Трофим с любопытством. Решил подкрасться и тихонько открыть дверь. Но та, к его великому удивлению, оказалась заперта.

   «Это что еще за дела? — рассердился он и громко постучал.

   — Кто там? — раздался вопрос.

   — Кто может быть, как не твой хозяин? А ну-ка быстро открой дверь!

   Раздался глухой стук деревянной щеколды и на пороге возник Канг Чоль.

   — Ты что запираешься? — спросил Трофим.

   Он вошел в помещение и окинул его внимательным взором. Кругом был чисто прибрано, инструменты сложены на полке. Постель скатана в рулон, видать, еще не собирался спать. Возле окна — верстак. На нем стоит небольшая керосиновая лампа, которую Трофим видел впервые. А уж он-то в своем хозяйстве, как говорится, знал каждый гвоздь. Перед лампой лежала тоненькая книжка.

   — Чем это ты занимаешься, что держишь дверь на запоре, а? — Трофим старался говорить спокойно, хотя его так и распирало от желания вспылить. Обычно он не церемонился с работниками и, если бы не Канг Чоль, то дал бы волю чувствам. Молодой человек был нужен, а главное — удерживало инстинктивное чутье, что его грубости могут оказать неожиданный отпор.

   Трофим шагнул к верстаку.

   — Книжку почитываешь? — удивился Трофим, а у самого так и екнуло. Какую книгу читают тайком? Конечно же, запрещенную!

   И тут он заметил, что это «Азбука» и, скорее всего, та, по которой учились его дети. Трофим облегченно вздохнул:

   — Так ты русский язык учишь? Это хорошее дело. А лампу где взял?

   — Петр, — спокойно ответил Канг Чоль. — И керосин тоже. Я ему денег дал, когда он ездил в Рузаевку.

   Трофим понял, что работник предугадал его следующий вопрос. «Глазаст, ох глазаст», — подумал он с невольным восхищением. Злость его пропала. И он, улыбаясь, спросил:

   — Ты хорошо говоришь по-русски?

   Канг Чоль покачал головой и медленно ответил:

   — Плохо. Я буду хорошо говорить по-русски.

   — Молодец! — изумился Трофим. — Только вот зачем запираешься? Боишься, что ведьма утащит?

   Канг Чоль смутился. Если бы хозяин знал, как он близок к догадке!

   — Не знаю, случайно, наверное.

   — Случайно, говоришь? — усмехнулся Трофим. — Ну ладно, садись, поговорить надо.

   Он сел на топчан, а Канг Чоль устроился на табуретке.

   — Э, как тебе у меня живется?

   Уже задав вопрос, Трофим вспомнил, что не так давно уже задавал подобный вопрос.

   — Нормально, — ответил с удивлением Канг Чоль.

   «Да что это я так церемонюсь с ним?» — подумал Трофим раздраженно. Но продолжал в том же благожелательном духе.

   — Помнишь, я тебе говорил про кузнечное дело? Ты еще согласился обучаться…

   — У кого?

   «Все-таки, этот парень стоит, чтобы к нему относились с уважением, — подумал Трофим. — Другой человек забеспокоился бы: почему, отчего, да смогу ли. А этот сразу — у кого?»

   — У Епифана — кузнеца Рузаевки. Я с ним уже предварительно договорился. Он тебя видел в тот раз, когда мы ездили к нему, и согласен. Так что, если хочешь, то месяц-два будешь обучаться у него. Согласен?

   — Да, — ответил Канг Чоль. По его лицу было видно, что предложение хозяина было принято с приятным удивлением.

   «Не делаю ли я ошибки, — кольнула Трофима запоздалая мысль. — Жаль было бы потерять такого работника. Хотя, куда он денется без документов».

   — Вот и договорились, — с удовлетворением произнес он. — Жить будешь у Епифана. Прямо в кузнице есть комнатка. Питаться тоже у них.

   — Да? — уже явно обрадовался Канг Чоль. — Это же замечательно!

   И снова Трофим подумал, что он делает ошибку. Как может человек радоваться, когда его отрывают от привычной обстановки, родной пищи? Нет, надо спросить, чему он так обрадовался?

   — Почему замечательно? — вопрос был задан не без иронии. При этом Трофим внимательно смотрел на молодого работника.

   — Меня будет учить кузнечному делу такой мастер, как Епифан. Я буду жить с русскими и ежедневно общаться с ними. Разве это не замечательно? — засмеялся Канг Чоль. — И когда начнется обучение?

   — Завтра. Поедем после обеда.

   Выйдя во двор, Трофим не сразу направился к дому. Зашел зачем-то на конюшню, погладил лошадей и кинул в кормушку охапку сена. Постоял у свинарника, прислушиваясь к сонному хрюканью свиноматки, которая на удивление всем весной принесла двенадцать поросят. Прошел мимо уснувшего птичника, такого шумливого днем. Все было объято ночным покоем и тишиной.

   Уже поднимаясь на крыльцо, он оглянулся. В окошке работника все еще горел свет. И тут до него дошло — почему Канг Чоль запирался. Глафира! Эта сучка, видать, бегала к нему ночью и напугала его. Хотя, если женщина хочет, то какой мужчина устоит? Уж его-то, Трофима, точно не испугала бы никакая бестия, тем более, что жена болеет вот уже столько лет и не может исполнять свои супружеские обязанности. А этот молодой полный сил мужчина запирается на ночь! Ну, разве не чудак?

   В мужском негодовании он совсем забыл, что Глафира — его сноха.

   Трофим догадался верно — Канг Чоль запирался от Глафиры. Спустя неделю после сенокоса хозяин с Герасимом уехали на какое-то торжество к родне и загуляли там. Вот этим обстоятельством и воспользовалась Глафира, чтобы явиться ночью к молодому работнику.

   В тот вечер Канг Чоль недолго просидел над учебником. Целый день он с дядюшкой Хоном тесал бревна для новой баньки и потому сильно намаялся. Но как бы крепко он ни спал, звук открываемой двери разбудил его. В проем проскользнула неясная фигура и застыла. Канг Чоль инстинктивно сжал ноги и поднял руки. Под головой у него был набитый шелухой ячменя валик, который можно было использовать в случае чего. И вдруг по дыханию, легкой поступи он понял, кто перед ним и спокойно произнес:

   — Я же сказал, чтобы ты больше так не делала.

   Глафира тут же бросилась вперед, упала на колени у его изголовья, обняла и зашептала:

   — Молчи, молчи, сделай вид, будто спишь, и что тебе все это приснилось…

   Канг Чоль освободился от ее рук и сел. Она снова полезла к нему. Он схватил ее за плечи и легонько потряс.

   — Где же твоя женская гордость?

   — Нет у меня никакой гордости, — забормотала она глухим голосом. И заплакала. — Из-за тебя, проклятого, потеряла я свою гордость… Ну, неужели тебе не хочется?

   — О чем ты говоришь? Даже, если бы хотел, неужели я стал бы это делать исподтишка?

   — Тогда давай уедем, убежим. Во Владивостоке живет дядя, он нам поможет. А деньги у меня есть…

   Канг Чоль негромко засмеялся.

   — Ну, ты сумасшедшая… Ты бы хоть спросила — люблю ли я тебя?

   — Любишь, я ведь вижу, любишь…

   — С чего ты взяла? — Канг Чоль покачал головой. — Нет, Глафира, я не люблю тебя.

   Она замерла.

   — А теперь иди, а? Я тебя прошу — иди…

   — Ты врешь, — заявила она неожиданно. — Я тебе нравлюсь, но ты боишься. Ты трус! Ты не настоящий мужчина! Или… или ты не можешь?

   — Да, да, — поддержал ее Канг Чоль. — Я трус, не настоящий мужчина. И не могу. А ты иди…

   Он слегка подтолкнул ее.

   — Нет, нет, — встрепенулась она. -Канг Чоль, прости меня. Я сама не знаю, что говорю. Обними меня, возьми… Хоть раз!..

   Она потянула к нему, и ему снова пришлось оттолкнуть ее.

   — Слушай, Глафира, вот если бы к тебе пришел человек, которого ты не любишь, и стал бы домогаться тебя, чтобы ты стала делать?

   — Может, и отдалась бы.

   — Не болтай глупостей, — рассердился Канг Чоль. — Иди!

   Она встала.

   — Я уйду, — в ее голосе зазвучала угроза. — Но ты еще меня припомнишь. Ты еще не знаешь, что такое оскорбленная женщина.

   Она ушла, даже не подумав закрыть дверь.

   На другой день Канг Чоль сделал засов и с тех пор стал запираться на ночь.

   Живя в одном подворье, они не могли не встречаться. Глафира держалась холодно и надменно, и Канг Чоля это устраивало. А теперь он месяц-два вообще не будет видеть ее.

   За завтраком он сообщил сотрапезникам новость.

   — Ай-гу, — всплеснула руками тетушка Хон. — Как же вы будете одни жить у русских? Кто же вас кормить будет?

   — Русская тетушка, — засмеялся Канг Чоль. — Жена Епифана.

   — Похоже, вы рады этому, — заметил дядюшка Хон. В его голосе была грусть.

   — Но я же ненадолго. Поживу месяц-два и снова вернусь. Да и Рузаевка в двух шагах, так что буду часто навещать.

   — С чего это Трофим так решил? — лицо дядюшки Хона стало задумчивым. — Может, вы не поладили между собой?

   — Что вы такое говорите? — напустилась на мужа тетушка Хон. — Уж такого работника, как Канг Чоль, поискать надо.

   — В том-то и дело. На того, кто тащит, больше грузят. Верно, Иван?

   Тот, занятый едой, только кивнул головой.

   Пожилая чета явно расстроилась. Видя это, и Канг Чоль был уже не так рад предстоящей поездке. Все-таки он сильно привязался к ним.

   До обеда дядюшка Хон, Канг Чоль и Петр занимались строительством. Накануне разобрали старую крохотную баньку и успели поставить бревенчатую коробку. Осталось только закончить крышу. Старый мастер выделывал дверь, а оба парня наверху стелили горбыль.

   Петр уже знал о решении отца — отправить Канг Чоля к Епифану.

   — Вижу, что вы очень рады, — сказал он. Стук молотков не мешал им переговариваться. — Я бы тоже с удовольствием уехал куда-нибудь. А то уже это чертово хозяйство надоело до смерти. Конца и края нет проклятой работе. Баньку переделаем, кузницу будем ставить. Потом еще что-нибудь придумает!

   — Так ты же осенью в армию уходишь, — удивился Канг Чоль.

   — Армия что? Там я подневольный человек, — Петр посмотрел на небо. — Хотелось бы быть свободным как вон та птица.

   Канг Чоль тоже поднял голову. На фоне белых облаков парил стервятник.

   — Свобода без обязанностей, наверное, тоже угнетает, — сказал Канг Чоль.

   — А что такое обязанность? — голос Петра все еще был брюзжащим. — Сыновний долг, семья, дети — это все понятно. А вот вы одни, какая у вас обязанность?

   — Цель. Человек ставит перед собой цель и хочет достичь ее. Так он обязывает себя.

   — И что это ему дает? — скептически усмехнулся Петр. — Богатство, власть — все, что опять привязывает человека?

   — Все зависит, какую цель ставит перед собой человек. Не обязательно же деньги…

   — А какая у вас цель? — в ожидании ответа Петр даже перестал стучать молотком.

   — Пока лишь выучить русский язык.

   — А потом?

   — Потом видно будет, — уклончиво ответил Канг Чоль.

   — Темните, — снова застучал яростно молотком Петр. — Хотите выучить русский язык, потому что без этого вам никогда разбогатеть.

   Канг Чоль с любопытством глянул на хозяйского сынка.

   — А почему ты думаешь, что я хочу стать богатеем?

   — Все хотят этого. Мой отец спит и видит, как бы еще больше разбогатеть. И вы этого хотите, разве не так?

   — Нет, Петр. Мне об этом незачем мечтать, потому что я очень богатый человек.

   — Вы? — от неожиданности тот чуть не выронил молоток.

   — Да, я, — кивнул головой Канг Чоль. — Все мои друзья погибли, а я жив. Разве это не величайшее богатство?

   Петр глянул на работника и глотнул слюну.

   — И вы… вы мечтаете расквитаться за них?

   — Я не просто мечтаю, я живу этим.

   Канг Чоль произнес эти слова, сузив глаза, и таким яростным шепотом, что Петр смутился и отвел взгляд. И больше не стал задавать вопросов.

   После обеда Канг Чоль быстро собрал свои вещи. Да и собирать особо было нечего: одежда, постель, книги, керосиновая лампа и «толстый японец», которого он решил тоже забрать с собой, поскольку счеты с ним были еще далеко не сведены. Пошел на конюшню выводить жеребца. И там встретил Глафиру.

   — Уезжаешь? — спросила она.

   Канг Чоль ничего не ответил. Взял коня под уздцы.

   Галифира загородила проход.

   — Неужели так и будешь мыкаться, как бездомный бродяга?

   Он глянул в ее глаза, полные злой иронии, и спокойно заметил:

   — Все зависит от того, что мы считаем домом. Из родного дома — не бегут. Дай пройти.

   Она поняла его намек, покраснела и сразу не нашла, что ответить. И лишь, когда Канг Чоль прошел мимо, она прошипела ему вслед:

   — Ты еще вернешься, и я тебе тогда покажу родной дом.

   Трофим, решил воспользоваться случаем и заодно отвезти к кузнецу для ремонта старый плуг, и велел погрузить его на телегу. Когда поверх плуга Канг Чоль водрузил «толстого японца «, хозяин с удивлением спросил:

   — А это что такое?

   — Мешок с опилками, — ответил Канг Чоль.

   — С опилками? — не поверил Трофим и пощупал. — Ну-ка развяжи его…

   Тот послушно взялся за узел, но тут вмешался Петр.

   — Да это для тренировок, отец. Канг Чоль подвешивает его и молотит ногами.

   — Ногами? — по лицу Трофима промелькнуло какое-то воспоминание. — Ладно, оставь. Только Епифан будет смеяться. И вообще, смотри там у меня. Ишь ты, ногами учится бить по мешку. Сил много…

   Канг Чоль не знал, с чего это хозяин ворчит, но чувствовал, что тот это делает не со зла. Он попрощался с четой Хонов, пожал руку Петру.

   — Встретимся в субботу у Натальи, — прошептал тот и подмигнул.

   Ехали молча. И лишь, когда миновали полдороги, Трофим кашлянул и примирительно сказал:

   — Ты на меня не обижаешься, Канг Чоль?

   — За что? — обернулся Канг Чоль.

   — Ну, что отсылаю из дому, за мешок этот, — Трофим стукнул локтем по опилкам. — Я же не знал, что там… Сразу взыграло хозяйское чувство. Когда сам будешь хозяином, поймешь меня…

   — Да я не обижаюсь, — успокоил его Канг Чоль. Он действительно и думать забыл про это.

   — Правда? Я вспомнил, как ты того русского мужика свалил ударом ноги. Ха-ха! — повеселел Трофим и неожиданно спросил: — А кем был твой отец?

   — Служащим в канцелярии правителя уезда.

   — И родители живы?

   — Нет. Мать умерла, когда мне было одиннадцать лет, а отец два года назад.

   — Ваш род дворянский?

   — Нет. Просто отец воспитывался в дворянской семье и сумел получить образование.

   — А-а. Думаешь вернуться в Корею?

   — Нет. Меня там никто не ждет.

   — А ты слышал про отряды «ыйбен»?

   — Да, — безразличным тоном ответил Канг Чоль, а сам весь напрягся. — Говорят, сейчас они все разбежались?

   — Кое-какие командиры все пытаются организовать новые рейды в Корею, но у них ничего не получается. И не получится, — заявил Трофим. — Людям сейчас не до этого. Да и русские власти стали относиться строже к таким набегам.

   — А вам не обидно, что Корею захватили корейцы? — как бы, между прочим, спросил Канг Чоль.

   — Обижайся — не обижайся, что тут поделаешь. Я — русский подданный, крещенный, и живу по законам России. Во время русско-японской войны помогал государству, чем мог. Случись новая война, снова буду помогать. А поддерживать «ыйбен» не хочу и не буду. И тебе не советую. Ты меня понял?

   — Да, хозяин, — смиренно ответил Канг Чоль.

   Епифан встретил их приветливо. Помог стащить с телеги плуг. Показал комнатку, где предстояло жить Канг Чолю.

   Кузница представляла собой навес, примыкающий к хибаре, где когда-то жила семья Епифана, переселившись из Псковщины. Со временем кузнец поставил большую избу, которую от прежнего жилья разделял огород.

   В хибаре было две комнаты. Большую Епифан приспособил под слесарную мастерскую, а маленькую использовал под склад. В ней-то и предстояло жить Канг Чолю.

   Деревянный пол оказался чисто вымытым. У стены — топчан, возле окна — небольшой стол, табуретка. Совсем как в плотницкой, но еще лучше.

   Комнатка сразу понравилась Канг Чолю. Он быстро перетащил свои вещи: водрузил лампу на стол, раскатал одеяло. В дверях показались Трофим и Епифан.

   — О, да ты будешь здесь жить как господин, — воскликнул Епифан. — Ко мне и не захочешь вернуться.

   И сказал то же самое кузнецу по-русски. Тот добродушно засмеялся:

   — Это доченьки мои прибрались. Сегодня мы с работой погодим, а вот завтра с утра пораньше попросим к наковальне. А сейчас, пожалуйте ко мне в дом…

   В большой горнице Епифановского дома гостей уже ждал щедро накрытый стол.

Глава 23.

   — Переоденься вот в это, — сказал Епифан и кивнул на стопкой сложенную одежду. Рядом стояли старые сапоги.

   Канг Чоль послушно стал переодеваться. Епифан исподлобья оглядел его мускулистое тело и одобрительно хмыкнул.

   Бывшие в употреблении штаны и рубаха оказались аккуратно выстиранными. Сшиты они были из какой-то очень толстой и плотной ткани, которой, казалось, износу не будет. Сверху Канг Чоль накинул видавший виды кожаный фартук. К этому наряду прилагался еще и головной убор, сделанный из войлока. Сапоги чуть великоваты, но это не беда: не плясать же в них ему.

   Епифан тоже был в фартуке, но без головного убора. На лбу — лента: ею он прижал кудрявые волосы, чтобы не мешались.

   Кузнец неторопливо положил в топку кусок скрученной березовой бересты, на нее положил горсть щепок. Разжег огонь и потом уже стал подкладывать полена. Когда пламя весело затрещало, кузнец высыпал сверху древесный уголь и взялся за ручку мехов. С каждым хлюпающим выдохом кожаного мешка огонь разгорался сильнее.

   — Ну-ка сам попробуй, — сказал Епифан. — Спокойней, спокойней…

   Доверив Канг Чолю меха, кузнец сунул в горн несколько полосок железа. На темной поверхности заготовок сначала заискрились точечки, потом они стали сливаться, придавая металлу сначала темно-малиновый окрас, а потом красный. Но и это было еще не все. Огонь-художник жаждал уподобить инородное тело своему ослепительно бело-оранжевому цвету.

   Епифан длинными клещами вытянул светящую полоску, сунул ее между двумя штырями, согнул конец в виде подковы и бросил обратно в горн. То же самое он проделал с другими заготовками.

   Канг Чоль внимательно следил за кузнецом. Тот снял с гвоздя готовую подкову, положил на край большой наковальни. Показал пальцем на глаза и на готовое изделие — смотри, мол, на него, когда будешь работать. Взял молот и изобразил удары. Тоже понятно, что это дело подручного.

   Утром Канг Чоль уже тщательно обследовал кузницу, подержал каждый инструмент в руке. Примерил молот с железной отполированной ручкой: он показался ему не очень тяжелым. Обратил внимание на чайник, висящий на веревочке, и наполнил его свежей водой. Рядом — чистая тряпка для вытирания. Дрова сложены в углу кузницы, а готовые изделия хранятся в маленькой кладовке.

   Еще в первый приезд Канг Чоля поразило, что кузница у русских и у корейцев мало, чем отличаются. Горн, мехи, наковальня, различные инструменты имели несколько иную форму, но принцип действия и предназначение были точно такими же — раскалить до восковой спелости металл и выковывать из него то, нужно.

   И вот брызжущая жарким светом заготовка на наковальне. Епифан слегка стукнул молотком по кончику дужка и тут же, как бы ненароком, задел наковальню. Канг Чоль опустил молот, на то место, которое показал кузнец. Снова легкий стук молотка, но уже чуть повыше, звон наковальни и тут же эхом тяжелый удар молота. И пошло-поехало: тах-дзинь-бум, тах-дзинь-бум…

   Вдруг «дзинь» не последовало, и Канг Чоль замер с поднятым молотом. Епифан кивнул:

   — Правильно, если я не ударяю по наковальне, то тебе бить не надо. Понял? Давай еще…

   Опять молоточек, словно ищейка, повел за собой молот, при этом каждый раз, подтверждая свою команду звонким постукиванием по наковальне.

   Заготовка стала темнеть. Кузнец сунул ее в горн и тут же достал другую.

   При втором заходе уже стало вырисовываться очертание подковы. Наступил момент, когда мастер сам должен довести дело до конца. Кузнец надел почти готовое изделие на круглый пирамидальный конец наковальни и подравнял края. При этом наносил удары с оттяжкой к себе, отчего бороздки двумя полукругами выступили лишь на одной стороне. Еще несколько ударов и они сгладились. Между ними оказалась канавка. И по этой канавке Епифан прошелся молотком с острым концом. Он бил, почти не целясь, левой рукой четко перемещая заготовку над отверстием в наковальне. Жало протыкало раскаленный металл насквозь, и вскоре маленькие дырочки дугообразно усеяли канавку. Оставалось лишь отделить почти готовое изделие от остальной полоски железа, что и сделал Епифан двумя ловкими ударами. Укоротившаяся заготовка снова ушла в горн, а готовая подкова, приняв еще несколько подрумянивающих шлепков, полетела в кадку с водой, где и угомонилась с шипением.

   Все манипуляции с заготовкой кузнец совершал клещами, которые казались естественным продолжением левой руки. Он действовал ими лучше, чем иной кореец палочками для еды.

   Канг Чоль даже не успел толком восхититься, как на наковальню легла новая алая полоска железа. И снова звон ударов огласил кузницу. Это повторялось до тех пор, пока не были использованы все заготовки.

   — Отдохни, — казал Епифан и подошел к горну. Поворошил кочергой угли, сунул туда новый кусок железа. И только после этого сел на чурбак и достал кисет. По его лицу даже ни видно, что он только что отковал девять подков.

   Зато Канг Чоль весь взмок. Он смахнул рукой пот с лица и жадно припал к носику чайника. Холодная колодезная вода приятно освежила.

   Епифан что-то сказал добродушно, покачивая головой. И Канг Чоль понял, что тот советует много не пить. Потом показал рукой — садись, мол, рядом.

   — Куришь? — спросил он и протянул кисет. Канг Чоль хотел отказаться, но потом решил — раз у русских не возбраняется младшему курить рядом со старшим, то почему бы и не попробовать. Взял кусочек бумаги, насыпал туда крупного табаку. Пальцы все еще дрожали от напряженной работы, но он кое-как справился с непривычным делом. Провел языком по краю бумажки, прикурил. И тут же закашлялся.

   — Что крепок табачок? — засмеялся Епифан. — Ничего, привыкнешь.

   Сам кузнец неторопливо и вкусно втягивал дым, но еще дольше выпускал его через большие четко очерченные ноздри. Светлые усы над краями губ порыжели от табака. Самокрутку он держал двумя пальцами — большим и указательным. И затягивался так, что трещал огонек.

   Епифану было под сорок. Кудрявая светлая бородка и усы, как ни странно, не делали его старше. Карие глаза смотрели приветливо и чуть добродушно. Роста среднего и по телосложению не скажешь, что он обладает недюжинной силой. И лишь крупные руки сразу выдавали в нем человека, занятого тяжелым физическим трудом. В его огромном кулаке молоток казался игрушечным. Когда Канг Чоль в первый раз пожимал руку Епифану, то почувствовал, как широка и крепка ладонь кузнеца.

   Вчера в доме у мастера его ожидало приятное удивление. Оказывается Марья — дочь Епифана. Она, видимо, тоже не знала, что новый подручный отца окажется знакомым. Смутилась, но по глазам было видно, что рада встрече.

   Впервые Канг Чоль ужинал в кругу русской семьи. И ему очень понравилось, как они обращались друг к другу. Интонация в голосе, улыбки, взгляды — все выдавало атмосферу любви и заботы друг к другу. Очень пришлась по душе Канг Чолю жена Епифана, которую звали Катериной. Настоящая красавица с золотистыми волосами, уложенными тугим узлом на макушке. Ее большие глаза излучали мягкость, полные губы — доброту. Но особенно поразил Канг Чоля ее голос — удивительно певучий и ласковый. Не мудрено, что Марья так хорошо поет.

   Младшей дочери Епифана было лет десять. Все звали ее Настенькой. Тоненькая как тростинка. Глаза такие же, как у отца — карие, смотрят на мир с неподдельным интересом.

   …Перекур длился минут десять. Опять задышали мехи, выдувая из горна раскаленный жар. Снова перед глазами Канг Чоля лишь яркая заготовка и молоток, рыбкой-лоцманом, снующий впереди. И одна забота — не промедлить, ударить точно и именно с такой силой, какая требуется. Ведь от работы молотобойца зависит, как долго потом будет мастер доводить деталь до готовности. Да и для самого Канг Чоля неверный удар стоил минимум как двух дополнительных: Епифан тут же поворачивал заготовку, и молоток строгим звоном командовал исправить ошибку.

   Этот молоток даже снился в первое время Канг Чолю. Маленький и юркий он так и сновал перед глазами, указывая не только место удара, его силу, но и направление оттяжки.

   Напряженную работу прервал темноволосый парень, приехавший на лошади без седла.

   — Здорово, дядя Епифан, — весело поздоровался он с кузнецом и обвел взглядом Канг Чоля. — А это кто? Уж не примака ли взяли в дом?

   — Да будет тебе, Афоня, — чуть насмешливо сказал Епифан. — Что там у тебя?

   — Подковка слетела.

   Канг Чоль понял, что парень что-то спросил о нем. А когда кузнец назвал того Афоней, то сразу вспомнил, что именно про него упоминал Петр как о первейшем драчуне деревни. И с любопытством оглядел посетителя.

   Ростом он был действительно не выше Канг Чоля. Плечи кажутся очень широкими из-за тонкого стана. В каждом движении чувствуется кошачья ловкость. Заметив, что его разглядывают, вскинул голову.

   — Ты чего уставился, тунгус? Русского человека не видал?

   В его словах сквозил явный вызов, а в серых глазах плясали дерзкие и веселые огоньки.

   — Какой он тебе тунгус, паря? Это Чоль, кореец. Учится у меня кузнечному делу.

   — Кореец или тунгус мне то что. Чего он уставился на меня? Я ведь могу и по морде врезать…

   -Ты чего пристал к нему? — строго прикрикнул Епифан. — Идем, Чоль, покажу, как надо подковывать лошадей.

   Они вышли из навеса. Лошадь была старой и неухоженной. Кузнец привычными движениями проверил поочередно все копыта и выпрямился. Его лицо выражало недовольство.

   — Так у тебя же все в порядке, Афоня.

   — Неужели, дядя Епифан, — с деланным изумлением воскликнул парень. — Вроде правая передняя того…

   — Кончай дурака валять. Скажи, чего явился?

   — Хотел посмотреть на этого тунгуса. А то мне Мариша все уши прожужжала.

   — Какая Мариша? — удивился кузнец.

   — Да дочь ваша, дядя Епифан.

   — Я тебе сейчас покажу Маришу! — рассердился Епифан и шагнул к Афоне. — А ну марш отсюда немедленно!

   Тот в деланном испуге поднял руки, но глаза при этом смеялись.

   — Напужали, ох напужали, дядя Епифан. Все ухожу.

   Афоня с разбегу вскочил на лошадь, которая от неожиданности присела. И прежде, чем уехать, еще раз обжег взглядом Канг Чоля.

   — А этому тунгусу скажите, чтобы и близко не подходил к Марише. А то я ему ноги повыдергиваю.

   — Иди, иди, балабол.

   Парень хлестнул лошадь по шее концом поводьев, и та с места рванула в карьер.

   Они вернулись в кузницу, и Епифан, видно, счел нужным объяснить, зачем приезжал этот парень.

   — Ухаживает он за Маришей, фу ты, за Марьей, понятно? Парень хороший, но балабол?

   — Ухаживает? — с вопросительной интонацией повторил Канг Чоль непонятное слово.

   — Ну… ухлестывает. Нравиться ему Марья, понимаешь? Афоне нравится Марья…

   И Канг Чоль понял, для чего приезжал парень. Чтобы взглянуть на него. Интересно, откуда он узнал? Если от Марьи, то они, значит, встречаются. А вот что он говорил ему, Канг Чолю? Вроде не угрожал, но какие-то вызывающие нотки в голосе явно были. Да и прищуренный взгляд много чего значил. А так парень понравился.

   -Так что ты, Чоль, будь осторожен. Афоня может тебя, — тут Епифан ткнул в Канг Чоля сначала пальцем, а потом кулаком, — поколотить. Ты не улыбайся, он серьезно это может сделать, с него станется. Что-что, а драться он мастер. Эх, если бы к работе было столько рвения…

   Последние слова кузнец произнес с невольным сожалением.

   — Ну, давай за работу.

   До обеда в кузнице побывали еще два посетителя. Один из них, тщедушный, борода клинышком, возраста неопределенного и одежда в заплатках, принес сломанную косу.

   — Почини, Епифанушка, а то без косы никак невозможно, — стал просить он. — Только денег сейчас у меня нет, я тебе их потом занесу.

   Кузнец осмотрел обломки и покачал головой.

   — Приварить невозможно. Я тебе лучше другую дам, — сказал он и вынес из кладовки новую косу.

   Мужик принялся униженно благодарить его.

   — Ладно, ладно, чего уж там. Занесешь деньги, когда будут…

   Когда тот ушел, Епифан взял обломок косы, потрогал лезвие и показал подручному большой палец.

   — Металл — во! Работа златоустовских мастеров. Эх, какую косу сгубили… Ну, да ладно, ножи из него хорошие получатся…

   Потом пришла полная пожилая женщина. Несмотря на летний день она была одета в теплую кофту. Принесла самовар и показала, где протекает. Голос у нее оказался на удивление басистым и тоже просительным.

   — Завтра приходи, Василиса. Сделаю, обязательно сделаю. Сейчас некогда, видишь, сколько работы.

   — А энто кто такой, чернявенький?

   — Помощник он мой. Ну, ты иди, иди…

   Обедали в кузнице. Узелок с едой принесла Настенька. Расположились прямо за наковальней, постелив тряпку. И никогда еще русская еда — хлеб, щи, соленые грибочки не казались Канг Чолю такими вкусными. Запивали еду квасом — кислым и бодрящим напитком. Он чем-то напоминал корейскую бузу, который готовят из перебродившего риса.

   В узелке оказались еще два куска от вчерашнего пирога, который был испечен в честь гостей. Когда его подавали на стол, Трофим еще сказал: «Вот это русские готовят по праздникам или когда приходят дорогие гости. Каких только пирогов нет — с мясом, капустой, грибами. А бывают и сладкие пироги с различными ягодами. Есть даже такая русская пословица — красна изба не углами, а пирогами».

   Петр говорил, что Марья из богатой семьи. Действительно, достаток в доме Епифана чувствовался, но назвать его богатым было бы большой натяжкой. Да и где это видано, чтобы человек разбогател, работая в кузнице? Но трудовая жизнь хороша тем, что не оставляет время для зависти и лени. «Ничто не иссушает душу человека так, как страсть к богатству», — эти слова отца Канг Чоль запомнил на всю жизнь.

   После обеда долго не раскачивались, поскольку в горне уже томились несколько заготовок. На сытый желудок тяжело было начинать, но вскоре Канг Чоль вошел в ритм и даже не заметил, как подошел к концу рабочий день.

   Когда очередная деталь полетела в кадку с водой, и Епифан сказал: «Шабаш», Канг Чоль не понял. Кузнец засмеялся:

   — Все, на сегодня хватит. Ша-баш. Как умоешься и переоденешься, приходи вечерять. Не понял? При-ходи кушать…

   — Спасибо, — кивнул Канг Чоль. — Я приходи ужинать.

   — Точно. Только надо говорить — не приходи, а приду. Я приду ужинать.

   — Я приду ужинать.

   — Вот теперь сказано по-русски.

   Канг Чоль решил сходить на речку и искупаться. Еще утром, делая пробежку, он облюбовал там одно место, довольно уединенное и глубокое.

   Несмотря на начало июня вода была очень холодной. Но зато усталость как рукой сняло. Поскольку до ужина было еще время, решил пройтись по Рузаевке.

   Деревня, как и говорил Петр, действительно состояла из трех улиц, которые сходились к центру. А там — площадь, белая церквушка и три больших дома. Один из них был Натальин. Тогда в сумерках Канг Чоль не очень хорошо разглядел его, но сейчас сразу узнал по палисаднику.

   Улица, в конце которой жил Епифан, была шире, чем другие. И дома здесь выглядели солиднее. А всего их Канг Чоль, пока дошел до центра, насчитал семнадцать. Увеличил эту цифру втрое, и получалось, что в Рузаевке приблизительно пятьдесят-пятьдесят пять хозяйств. Значит, всего двести с лишним человек. По корейским меркам это была очень большая деревня.

   Людей на улице было мало. Встретил лишь двух женщин, который глянули на него с нескрываемым любопытством, да возле одних ворот на скамейке сидели старик со старухой. По площади проехалась телега: худой востроносый парень сердито понукал лошадь.

   Канг Чоль уже собрался повернуть назад, как из соседней улицы показалось стадо коров. Они брели медленно и важно, поминутно мыча. Словно извещали о своем прибытии. Достигнув площади, передние коровы убыстрили шаг, а потом и вовсе заспешили. Показавшийся пастух еще больше заторопил их, хлестко щелкнув пару раз длинным кнутом. Словно выпалил из пистолета. Если бы Канг Чоль не поддался в сторону, то животные могли его запросто сбить с ног и затоптать. И что удивительно, каждая корова целеустремленно неслась к своему двору, где их уже ждали открытые ворота. За ними суетливо бежали телята, стараясь не отстать от своих маток.

   Мгновение и площадь опустела. Пастух тоже куда-то исчез. Лишь местами дымились коровьи лепешки.

   «Что значит дом родной, — подумал неожиданно с грустью Канг Чоль. — Даже скотина его знает».

   В доме Епифана стол уже был накрыт для ужина, но никто еще не садился. Ждали его. Канг Чоль с виноватым лицом застыл у двери.

   — Проходи, проходи, Чоль, — радушно сказал Епифан. — Садись вот сюда… Отныне это твое место. Катерина, можешь подавать щи.

   За ужином он впервые увидел, как произносят молитву. И это ему понравилось. Он, конечно, не понял ни единого слова, но то, что люди не сразу набросились на еду, а нашли минутку обратиться к своей душе, произнести что-то важное прежде, чем степенно взяться за ложки, вызывало уважение. Невольно вспомнилось, как нетерпеливы корейцы, особенно, за обеденным столом. Бывает, не успеют еще всех обнести едой, как первые уже встают, поев. Будто на пожар спешат.

   После молитвы Епифан налил в стаканчики самогону. Один преподнес жене, а другой протянул Канг Чолю.

   — За твой первый день в кузнице, — сказал он, подняв чарку. — Чтобы вышел из тебя настоящий кузнец!

   Вся семья приветливо улыбалась ему, заставив смутиться от нахлынувшего теплого ответного чувства.

   Прошло несколько дней.

   Канг Чоль уже вполне освоился в кузнице, определил круг своих обязанностей, который постоянно расширял по собственной инициативе. Прочищал горн от золы и с вечера заготавливал топливо. Следил, чтобы всегда была свежая вода. Стирал утиральники. В конце дня складывал инструменты и готовые изделия, а затем тщательно убирал кузницу.

   С работой тоже ладилось. Научился орудовать не только молотом, но и клещами. Под присмотром Епифана уже дважды сам менял подковы у лошадей, и каждый раз кузнец одобрительно кивал головой. Ковал ножи, серпы, ухваты и топоры.

   Вчера целый день ремонтировали косилку. Привез ее Глеб, который, как уже все в Рузаевке, знал, что у кузнеца новый помощник-кореец.

   — Здорово, Чоль, — приветливо поздоровался он. — Слышал, что ты здесь робишь. И как тебе тут?

   — Хорошо, — улыбнулся в ответ Канг Чоль. На этого высокого русского парня нельзя было смотреть без восхищения.

   — Афоньку видел? — спросил он. — Ну, Афоня, он приходил сюда?

   — Да, Афоня ходить сюда.

   — Вот, вот. Теперь он везде хвастает, что припугнул тебя, — и видя, что его не понимают, помахал кулаками. — Сказал, что… если… ты… прибли-зишься к Ма-рье, то.. он… те-бя изо-бьет. По-ко-ло тит, понимаешь?

   Канг Чоль засмеялся. И тоже помахал кулаками.

   — Я… Афоня… по-ко-ло-тит.

   -Ты? — удивился Глеб. — Да ты знаешь, как он дерется. Я, — тут Глеб ударил себя по груди, — могу его поколотить, а ты…

   Он покачал головой.

   — Глеб, чему ты учишь парня? — вмешался Епифан. — А Афоньке передай, если он Чоля тронет, то пусть лучше мне на глаза не попадается.

   — Я передам, но Афонька все равно его где-нибудь да подловит. С него станется.

   — Пусть попробует. Да и Чоль тоже не слабак.

   — Главное в драке не сила, а смелость. Помню, на масленице…

   — Ты лучше помоги Чолю приподнять косилку, Глеб, а я подложу камень. Ну, взяли, раз-два… Смелость… Все вы смелые — семеро на одного.

   Когда Глеб ушел, Епифан спросил:

   — Ты, вижу, многих уже знаешь в деревне. С Глебом-то где познакомился? Ну, где Глеба повстречал? Видел?

   — Наташа… дом.

   — А-а, у училки Натальи Сергеевны. Хорошая девушка. И Глеб хороший. А Афонька, балабол…

   По утрам Канг Чоль по-прежнему делал свои упражнения — бегал, бился с невидимыми противниками, и ногами отделывал «толстого японца», которого подвесил на сук дерева, растущего прямо за кузницей. И мечтал своими руками выковать настоящий меч.

   Обычно его завтрак состоял из крынки молока и солидного ломтя ржаного хлеба, дополненного куском мяса или сала, яйцом или красной икрой. От молока, правда, в первое время сильно бурчало в животе. Ведь Канг Чолю никогда раньше не доводилось пить его регулярно и в таком большом количестве.

   К «Азбуке» он еще не притрагивался, но запомнившиеся за день слова аккуратно заносил в тетрадку и заучивал по утрам. В его памяти их уже значилось свыше ста, но Канг Чоль еще не умел распоряжаться ими как следует.

   Была суббота. После обеда поработали еще часа два, как Епифан отложил молоток.

   — Шабаш, — сказал он и, поймав удивленный взгляд Канг Чоля, пояснил: — Сегодня суббота, банный день. Банька сегодня, понимаешь? Мыться будем.

   И показал руками, как будет мыть свое тело.

   — Банька, — повторил Канг Чоль. Это слово ему было знакомо. — Мыться банька.

   — Вот, вот. А ты будешь мыться в баньке, Чоль? Ты… будешь… мыться… в баньке?

   — Я будешь мыться в баньке…

   — Буду, понимаешь? Я буду мыться в баньке. Повтори!

   — Я буду мыться в баньке.

   — Молодец! — похвалил Епифан и, уходя, добавил: — Настенька тебя позовет.

   Канг Чоль залил горн водой и прибрал в кузнице. Поскольку впереди предстояла банька, то на речку идти смысла не было. Он ополоснул лицо и решил позаниматься русским. Постелил на широкую наковальню тряпку и разложил учебник и тетрадь.

   В «Азбуке» он видел рисунок, на котором была изображена девочка, купающая куклу. Канг Чоль нашел эту страницу и стал читать вслух:

   — Маша купает куклу.

   Маша — это Марья, только уменьшительное. Удивительны все-таки русские имена. Наталья — Наташа, Дарья — Даша. Еще ее звали Дашенька. Епифан — Епифанушка. Глеб — Глебушка. А вот Настя почему-то Настенька. Наверное, все зависит от имени и от того, какое оно — мужское или женское.

   Потом — почему «купает»? Я буду мыться. А тут «купает». А-га, когда кто-то кого-то моет надо говорить «купает».

   — Маша купала куклу.

   Купала, купала… Это же прошедшее время, поскольку в следующем предложении есть слово «будет».

   — Маша будет купать куклу.

   Итак, в трех предложения одно и то же слово имеет разное окончание: купает, купала, купать. Так ведь в корейском, испанском и французском — тоже есть временные окончания. Но как это все запомнить?

   Так, посмотрим следующее предложение.

   — Коля идет домой. Коля шел домой. Коля пойдет домой…

   Увлекшись, Канг Чоль не сразу, заметил, что кто-то вошел в кузницу. Он поднял голову. Перед ним стояла Наталья. На ней цветастом платье и соломенная шляпа. В руке она держала плетенную из ивы корзиночку с полевыми цветами.

   — Вот проходила мимо и решила заглянуть, -сказала она, улыбаясь. -Мне Маша сказала, что вы работаете с его отцом.

   Канг Чоль медленно привстал и пожалел, что не переоделся в чистую одежду.

   -Вы что меня не узнаете, Чоль? Я — Наталья. Помните, вы приходили с Петром?

   Он был уверен, что понял смысл ее слов. Но как сказать это?

   — Да, — сказал он. — Я …был твой дом.

   — О-о, у вас неплохо получается. Так, чем вы тут занимаетесь? — подошла она ближе и взяла тетрадку. — У вас хороший почерк, Чоль. И «Азбука» есть у вас! Хотите, я буду учить вас русскому языку? Не поняли? Я… буду… учить … вас. Хотите?

   — Да, — еще не веря в свою догадку, выдохнул Канг Чоль.

   — Приходите ко мне по вечерам. Сегодня тоже. Придете?

   — Я иду… тебе … домой.

   — Ну, вы какой молодец! — похвалила Наталья. — Сегодня, хорошо?

   — Я иду сегодня… тебе домой.

   — Обязательно. Я скажу Маше, и вы вместе приходите.

   Она ушла легкой и стремительной походкой.

   Какая милая, приветливая девушка. И, видно, очень образованная. Даже Канг Чоль различает разницу между ее речью и речью, скажем, того же Глеба. Хочет учить его русскому языку. Это же здорово!

   Пришла Настеньки и сообщила, что банька освободилась.

   Канг Чоль слышал и от матери, и от дядюшки Хона о русской парной. Что на раскаленные камни плещут воду и от пара температура поднимается такая, что без привычки долго не вытерпеть. А русские еще хлещут себя вениками. А потом, если дело происходит зимой, выбегают на улицу, в чем мать родила, и ныряют в снежный сугроб. Или в ледяную прорубь.

   У Трофима, конечно, тоже есть банька. Но она такая, какая бывает у корейцев. Кипяток из чана разбавляют холодной водой и моются. Это сейчас он вознамерился построить баньку такую же, как у русских.

   Парная, куда вошел Канг Чоль, оказалась маленькой комнаткой, пропахшей влажной сосной. Левую часть занимала печка-корыто с крупными камнями, на правой стороне расположились нары. Было горячо, но терпимо. На полу стоял деревянный тазик с водой. В ней мочился березовый веник с мелкими листьями.

   Канг Чоль взял черпак, искусно выдолбленный из цельного куска липы, набрал воду и плеснул на камни. Раздалось злое шипенье, и тут же его обдало влажным жаром. Он плеснул еще и еще раз. На минутку все обволокло паром. Дышать стало трудно, а тело покрылось прозрачными каплями. Он прошел к нарам и сел. Сердце бешено колотилось, вены на руках вздулись. Любое движение обжигало тело, и поэтому Канг Чоль старался сидеть неподвижно.

   Спустя какое-то время стало легче: то ли он привык к жаре, то ли температура спала. Все тело зачесалось. Он взял веник и стал хлестать себя. Было больно и сладостно: будто отдираешь корочку от почти зажившей раны, испытывая при этом нестерпимый зуд.

   Из-за мальчишеского любопытства взял и плеснул еще воды на камни. И чуть не задохнулся. Решил сосчитать до двадцати, но на пятнадцати не выдержал и выскочил из парной и облил себя холодной водой.

   Это было замечательное ощущение. Из горячего парной попасть под струю холодной воды. Словно тысячи иголок прокалывали кожу, давая ей возможность свободно дышать.

   Канг Чоль решил сделать еще один заход в парную.

Глава 24

   Вопреки утверждению Трофима, что русские без самогона жить не могут, Канг Чоль заметил: в доме Епифана пьют не часто и только по какому-нибудь поводу. Так было, когда он с хозяином приезжал в гости. В день его первого трудового крещения в кузнице. В третий раз графинчик появился за ужином в субботу.

   — Как говорил Суворов, после баньки — укради, но выпей, — сказал Епифан, протягивая Канг Чолю стаканчик. — Если не хочется, то пригуби чуть-чуть…

   Слово «чуть-чуть» было знакомо, и Канг Чоль последовал совету, отпив лишь небольшой глоток.

   Кузнец же залпом опрокинул стаканчик, крякнул и потянулся к капусте. Лицо его после баньки помолодело и подобрело. Волнистые волосы, борода были аккуратно пострижены и причесаны, отчего он стал удивительно похож на Иисуса Христа, чье изображение, похоже, хранится в каждом русском доме.

   На душе у Канг Чоля было спокойно и хорошо. Словно он, чистый и умиротворенный, сидел в кругу родной семьи, где каждый излучал друг к другу тепло нежности и любви.

   За едой обычно переговаривались мало. Вначале Канг Чоль думал, что их стесняет присутствие чужого человека, но вскоре понял, что так принято за столом, где сидит глава дома. Если он молчал, то остальные тоже молчали. В случае надобности говорили шепотом. При этом ими двигала не боязнь хмурого взгляда или окрика, поскольку невозможно было представить Епифана, разгневанного на жену или дочерей вообще и, в частности, из-за такого пустяка. Немногословность за столом была своего рода почитанием кормильца семьи, которое существует и в корейских домах. Главе семьи полагается самое удобное и почетное место за столом, ему сначала подают чашку супа, а потом уже остальным. И, наконец, он первым начинает трапезу. Не говоря о том, что на родине Канг Чоля существуют еще и другие признаки почитания — отдельный столик, лучшая посуда и самая вкусная еда.

   Правда, сам Канг Чоль вырос в семье, где не придерживались старинного корейского обычая — раздельного питания мужа и остальной семьи. И сам он, когда женился, садился за стол только с женой и никогда не думал, что ей положено молчать, пока он что-нибудь не скажет.

   Как бы там ни было, в доме кузнеца ему еще ни разу не было тягостно. Даже если вкушали еду молча, то все равно все пе-ре-го-ва-ри-ва-лись друг с другом — взглядами и улыбками.

   Когда Канг Чоль ужинал с епифановской семьей в первый раз, то, поймав полный любопытства взгляд Настеньки, сидящей напротив, решил разыграть ее. Как раз подали гречневую кашу. После первой ложки он перекосил лицо, будто в рот попало нечто несъедобное. Девочка замерла, глаза ее испуганно округлились. Канг Чоль медленно задвигал челюстью, потом быстрее. Проглотил и всем своим видом изобразил удивление — о-о, а это оказывается вкусно.

   Настенька прыснула смехом, и мать со старшей дочерью тут же обеспокоено глянули на нее, а потом на Канг Чоля. Но он уже ел, как ни в чем не бывало. С тех пор между ним и девочкой завязалась за столом игра, и каждый раз она ждала от него очередного представления.

   Мастером таких розыгрышей был Ман Гир. Со смеху можно было умереть, когда он изображал едока, которому на зуб неожиданно попал камешек. Начинал гоняться за ним пальцем по всему рту: при этом щеки надувались то с одной стороны, то с другой. А, в конце концов, оказывалось, что все уже давно в желудке. В другом представлении он находил воображаемый злосчастный камешек, со злостью разглядывал его, а потом яростно дробил зубами, проглатывал и удовлетворенно хлопал по животу. Ман Гир был неистощим на выдумки. Но особенно ему удавался номер слепого едока. Однажды он превзошел себя, устроив полный разгром, а под конец и вовсе опрокинув обеденный столик. При этом на лице у него было такое тупое недоумение, что зрители так и катались по полу от неудержимого хохота.

   Конечно, многое из того, что показывал Ман Гир в кругу друзей, Канг Чоль не мог повторить в доме Епифана. Да и таких способностей у него не было. Но сегодня он придумал собственный номер.

   В конце ужина он подмигнул Настеньке и принялся гоняться ложкой за скользким соленым грибочком. Остальные уже знали о его представлениях, но старалась не подавать виду. Хотя потом с удовольствием присоединялась к смеху девочки. Пару раз Канг Чолю удавалось зацепить добычу, но трясущиеся руки тут же упускали ее. Он изобразил негодующее лицо, пожевал губами, а потом, хитро улыбнувшись, достал из рукавов заранее приготовленные палочки. С их помощью он ловко схватил грибочек, отправил его в рот. И тут же спрятал палочки. И продолжал, как ни в чем не бывало, есть.

   Вся семья дружно засмеялась.

   — Дядя Чоль, покажите еще раз, — попросила Настенька. — Ну, пожалуйста…

   — И то верно, — поддержал ее просьбу Епифан. — Покажи еще раз, Чоль.

   Канг Чоль достал снова палочки и оглядел стол. Посередине стоял деревянный ковчежец с остатками соленой капусты. Он протянул руку и подцепил тоненькую красную соломку моркови. Ему было неловко демонстрировать то, что было присуще каждому выходцу из Юго-Восточной Азии. Ну, кому в Корее пришло бы в голову восхищаться, тем более, хвастать этим?

   — Это же надо, придумать такое, — покачала головой Катерина. — Я бы с голоду умерла, заставь меня есть так.

   — А, может, голод как раз и заставил бы тебя быстро научиться, — улыбнулся Епифан.

   — Но их-то не голод заставлял, — возразила супруга. — Ложкой так удобно и привычно.

   — У них тоже есть ложки, — сказал Епифан. — Только не деревянные, а бронзовые. Они ими суп хлебают, а вот рис варенный и закуску берут палочками.

   — Как в иных домах вилками, — добавила Марья.

   — Вот-вот, — кивнул Епифан.

   — Когда мать работала прислугой, я видела, как едят в господском доме, — глаза Катерины оживились воспоминанием. — Для каждого едока кладут три ложки, три вилки, ножи. Что чем брать — ни в жисть не сообразила бы!

   — Так этому учат с детства, мама, — засмеялась Марья.

   — Всему можно научиться, — назидательно изрек глава семьи. — Что умеет один, то же сумеет другой.

   — И ты тоже, папочка, можешь научиться есть палочками? — спросила Настенька.

   — Могу, — заявил Епифан. — Вот сейчас Чоль мне покажет и я смогу. Чоль, ты мне покажи…

   Канг Чоль не понимал, о чем говорят за столом, но чувствовал, что разговор вертится вокруг палочек. И когда Епифан обратился к нему, подкрепляя свои слова красноречивыми жестами, то сразу догадался, о чем тот просит. Канг Чоль вытянул растопыренную правую руку ладонью вверх, положил на нее одну палочку таким образом, что она оказалась в тисках из трех пальцев: верхнюю часть зажал указательным и большим, а чуть ниже подпер безымянным. Потом пристроил к ней напарницу: теперь уже обе палочки оказались зажаты тремя пальцами — большим, указательным и средним, сложенными в щепотку. И стал показывать, как надо ими действовать.

   — Так, понятно, — сказал Епифан. — А теперь я попробую.

   Он точно так же, как показал Канг Чоль, пристроил палочки в своей громадной руке и пошевелил пальцами. Концы сходились не совсем уверенно, но вполне могли подцепить что-нибудь. Кузнец тоже потянулся к ковчежцу.

   — Видали! — торжествующе воскликнул он, подняв палочки с зажатым между ними пучком соленой капусты. — И я его сейчас, ам…

   Под одобрительный смех он отправил капусту в рот.

   — Еще, еще раз, папочка, — стала просить Настенька, но Епифан не стал рисковать.

   Тогда девочка сама решила попробовать. Только на третий раз ей удалось зацепить две или три соломинки капусты, но и те выпали, когда она подносила их ко рту. От досады она даже прикусила губу. Но вскоре ее звонкий смех снова звучал громче всех.

   Еще было светло, когда Канг Чоль вернулся в свою каморку. Взялся, было за учебник, но вскоре отложил его в сторону. Лег на топчан, закинув руки за голову. Спать не хотелось, хотя в предыдущие дни стоило только прикоснуться к подушке, как засыпал мгновенно. Вся неделя была посвящена одной цели, как можно быстрее освоить новую работу. Даже его тренированному телу было нелегко целый день махать молотом.

   Он, конечно, не собирается всю жизнь работать кузнецом. Что его ждет впереди — неизвестно, но пока все представляет острый интерес. С Епифаном — полное согласие и понимание даже без слов. Как повезло, что судьба свела с таким человеком. А семья Епифана? Недаром говорят, каков муж — такова и жена. И дети.

   Канг Чоль вспомнил ужин и улыбнулся. Какие славные люди! Простая деревенская семья, а сколько чуткости и заботы. В ее кругу даже забываешь о том, что ты из другого роду-племени. Но это, конечно, потому, что он — один в кругу русских. Был бы рядом другой соплеменник, то различие во внешности все время бросалось бы в глаза.

   Или представить, что в Корее, в его доме, жил бы русский. Как бы ты и твоя семья воспринимали его? Несомненно, что все время ощущали бы присутствие человека иной национальности.

   Это же надо сделать так, чтобы русский и кореец были так непохожи цветом кожи, волос, глаз и очертаниями лица. Нравится ли ему внешность белых людей? Канг Чоль задал себе этот вопрос, заранее зная ответ: да, нравится. Сначала они казались ему все на одно лицо, а почему — непонятно. Скорее, корейцев труднее различить друг от друга, потому что у всех черные волосы и карие глаза.

   Красивы ли русские? Красива ли Марья, ее мать и Настенька? Канг Чоль перебрал в памяти еще других знакомых из числа русских. Ни чье лицо не оттолкнуло, не вызвало отвращения, наоборот, только притягивало. Несомненно, русские — красивые люди, высокие, хорошо сложенные. Не то, что корейцы — низкорослые, зачастую с непропорционально короткими по отношению к туловищу ногами.

   Он вспомнил Ми Ок, ее лицо, улыбку, голос. Да, он считал жену очень красивой, всегда любовался ее внешностью, всегда желал ее. Бедная Ми Ок, где сейчас пребывает твой дух и каково ему на том свете? Прости, что я не часто вспоминаю тебя!

   В глубине души Канг Чоль знал, что, как бы счастливо он ни жил с Ми Ок, были у него однако моменты, когда он чувствовал легкую неудовлетворенность. Да, она была хорошей и заботливой женой, нежной матерью, но не раз он ловил себя на мысли, что с ней не о чем поговорить, как о семье, домашних делах. В такие моменты Канг Чоль вспоминал мать, и сопоставление двух женщин всегда заставляло почему-то вздыхать и сожалеть о чем-то. А иногда супружество с Ми Ок казалось ему ирреальностью, что в будущем его ожидает другая жизнь с другой женщиной. Эта женщина часто являлась в мечтах, и он часами беседовал с ней. И о чем бы он ни говорил, она всегда понимала его. А сама была не только образованна и умна, проницательна и чутка, но и непредсказуемо таинственна.

   Конечно, он старался ничем не выдать себя. Да и сама Ми Ок никогда не догадалась бы о тайниках его души. Никогда! В этом Канг Чоль почему-то был уверен, и почему-то именно эта уверенность удручала больше всего.

   И вот нет Ми Ок, и он чувствует вину за то, что не так часто вспоминает ее.

   И ты прости меня, мой маленький Чоль Су. Что потерял тебя в Китае и не сумел найти. Каково тебе среди чужих людей, не болеешь ли ты, не обижают ли тебя?

   При воспоминании о Чоль Су душа тонко и привычно заныла. Ах, если бы он был рядом! Доведется ли когда-нибудь найти его?

   Мысль о сыне заставила вспомнить Сун Хи. Бедняжка, тоже потеряла своего ребенка в Китае. Как она иступлено отдавалась ему в ту последнюю ночь перед расставанием! Любил ли он Сун Хи? Не знаю, но так было жаль ее, и так хотелось тепла и ласки женщины.

   Интересно, а какова русская в такие моменты? Он невольно представил, как обнимает рослое тело с высокой грудью, и на мгновение ему стало жарко.

   «Э-э, перестань», — велел он самому себе и тут же вспомнил, что сегодня суббота.

   Канг Чоль рывком присел. Надо же, забыл в последний момент. Весь день помнил, что вечером он приглашен к Наталье. И Петра почему-то нет, ведь обещал зайти пораньше. Но, видимо, еще рано, хотя в комнате уже совсем сумрачно. В тот раз они в это время только тронулись в путь. Надо зажечь лампу, а то Петр может подумать, что его нет дома.

   Фитилек мгновенно вспыхнул от поднесенной горящей спички. В каморке сразу стало уютней. Канг Чоль снова прилег.

   Петр, конечно, совсем освоился среди русских. И его больше тянет к ним, нежели к соплеменникам. Наверное, и жениться хочет на русской. Но захочет ли русская девушка выйти замуж за корейца? Даже если захочет, как воспримут ее родители? А Трофим? Скорее всего, будет противиться, но не настолько, чтобы стоять насмерть. Его отношения с Петром не такие, какие бывают между отцом и сыном в Корее. Там по-прежнему все решает волеизъявление родителя.

   У русских, судя по всему, то же самое. Хотя такой человек, как Афоня, вряд ли уступит даже отцу. Уйдет из дому, но сделает по-своему. Настоящий мужской характер! А вот как поступила бы Марья, если захотела бы выйти замуж за Афоню, а родители против? Чувствуется, что Епифан не очень-то привечает парня, был чем-то недоволен, когда говорил о нем. Но, может, русские отцы все так реагируют на тех, кто ухаживает за их дочерьми? Все-таки здешние нравы не такие строгие, как в Корее: там и представить невозможно, чтобы парень и девушка могли свободно встречаться до женитьбы, проводить время на вечеринках, подобной той, что была в доме Натальи. Но такая свобода импонирует Канг Чолю.

   Интересно, а какой будет человек, которого изберет Наталья? Ясно, что ни один из деревенских парней, какой бы он ни был удалец, не подойдет. Канг Чоль был уверен в этом, потому что чувствовал — она из другого мира. Из мира, где красота человека воспринимается только как единство физических и духовных качеств.

   Канг Чоль чувствовал сердцем, что он и она — из одного мира. Потому что они могут понимать друг друга. Эх, если бы не языковой барьер, о чем бы только они не говорили!

   Все-таки, какая она добрая и отзывчивая. Не поленилась зайти в кузницу и пригласить его. И такая привлекательная, что хочется все время смотреть на нее. А имя какое ласковое — Наташа, Наталья, Натали…

   Кстати, почему все еще нет Петра?

   Канг Чоль встал и подошел к окну. Но за стеклом была лишь темень. Он накинул пиджак и вышел на улицу.

   Луны не было, но в просветах между облаками блестели звезды. Где-то вдалеке чуть слышно играла гармошка.

   Канг Чоль отошел от кузницы и оглянулся. Маленькое светящееся окошко придавало дому на отшибе сиротливость. Но еще большую сиротливость чувствовал его жилец, разглядывающий из темноты свое одинокое обиталище.

   «Может, Петр просто забыл зайти ко мне, — подумал Канг Чоль, но тут же отверг это предположение. — Наверное, что-то случилось дома, и он не смог прийти. Но что могло случиться?».

   Он решил сам пойти к Наталье.

   Ночная улица была пустынна, и звук шагов казался громким. Канг Чоль быстро дошел до площади и с радостью убедился, что окна большого дома приветливо освещены.

   Оказалось, что в гостях у Натальи лишь Марья и Даша. Они разглядывали фотографии. Ему стало неловко, но еще большей неловкостью было бы сразу повернуться и уйти. Девушки радушно откликнулись на его приветствие, хозяйка показала на стул.

   — Садитесь, Чоль.

   — Нет. Спасибо. Я, я, — сказал он и похолодел, поскольку внезапно забыл слово, которое объяснило бы его отказ присесть. И Наталья могла не так понять его. Не зная, что делать, Канг Чоль нагнулся к ней и, чтобы только ей было слышно, прошептал по-французски: — Книга…

   Ее брови удивленно вскинулись. Боясь поверить, что правильно поняла его, переспросила по-русски:

   — Книга? Вы хотите посмотреть книги, Чоль?

   — Да, да, — закивал он громко и облегченно. — Я посмотреть книга.

   — Идемте, — встала она. Из двух ламп, что горели в комнате, взяла поменьше и направилась в другую комнату. Канг Чоль последовал за ней.

   Это был небольшой кабинет. Большую часть площади занимали стол и два шкафа, сплошь набитые книгами. Канг Чоль замер. Потом медленно подошел к шкафу, вытащил наугад книгу и осторожно погладил ее. Когда он оглянулся, Наталья увидела в его глазах неподдельное ликование. И ей тоже невольно передалось его состояние.

   Но ее занимало и другое: она не совсем была уверена, что Канг Чоль произнес слово «книга» именно на французском языке. Спросить же его прямо ей почему-то казалось бестактным. Этот молодой кореец не знал русского, но это не означало, что он вообще неграмотен и необразован. Как воспитанного человека выдают манеры, так и умного — взгляд. За время работы в школе она имела дело с сотнями детей. И всегда тот, кто обладал смышлеными глазками, преуспевал в учебе. Человек может притупить взгляд, но сделать его умным, если он туп и необразован, невозможно.

   Именно такое отношение к Канг Чолю не позволило ей отмахнуться от, казалось бы, нелепейшей мысли, что этот переселенец-батрак может знать французский язык. И поэтому решила проверить свою догадку с чисто женской хитростью.

   — Смотрите и то, что вам понравиться, отложите, — сказала она и быстро спросила по-французски: — Вы меня поняли?

   — Ви, — ответил он машинально, продолжая разглядывать книгу. И тут же понял, что выдал себя. Вскинул голову, словно мальчишка, застигнутый врасплох.

   — Чоль, оказывается, вы знаете — французский язык, — сказала она с упреком. А за что упрекала она и сама не знала.

   — А я и не скрывал этого, — ответил он. Глаза его снова стали печальными. — Просто я не знал, что с вами можно изъясняться по-французски.

   Наталья изучала французский язык в гимназии и не ограничивалась лишь учебной программой. Много и упорно занималась самостоятельно, но ей всегда не хватало практики. Особенно, когда она приехала в Рузаевку. Если бы не редкие встречи с Игорем, не письма и книги, то и недолго было бы совершенно забыть с таким трудом выученный язык. И вдруг оказалось, что этот молодой кореец совершенно свободно владеет французским. Правда, говорит несколько витиевато и с чуть заметным акцентом. Но это не беда. Главное, они могут теперь общаться! А ведь она не раз испытывала сожаление, что между нею и этим человеком, у которого такие умные и печальные глаза, лежит языковой барьер.

   — Если бы вы знали, Чоль, как мне хотелось встретиться с человеком, знающим французским. И я так рада, что этим человеком оказались вы!

   Она произносила его имя, чуть растягивая: Чо-оль. Точно как его мать, когда звала по-французски.

   — Я тоже, Натали, — сказал он.

   Они и не заметили, что встали на одну ступень в обращении друг к другу.

   — Теперь я знаю, что вы выучите русский очень быстро. И я вам буду очень и очень помогать. Итак, чтобы вы хотели выбрать в моей библиотеке?

   — Я рвался сюда в надежде, что у вас может оказаться русско-французский словарь.

   — Ваши надежды оправдались, — сказала со смехом Наталья. — Вот вам русско-французский словарь.

   Словарь был небольшого формата, но за счет мелкого текста очень объемный.

   — Прекрасно! — воскликнул Канг Чоль. — А теперь вы сами порекомендуйте мне какую-нибудь интересную увлекательную книгу на русском. Чтобы я не смог оторваться от нее ни вечером, ни ночью.

   Она сразу поняла, каким образом хочет изучать русский Канг Чоль.

   — Я думаю, вам лучше всего подойдет книга Александра Дюма «Граф Монте Кристо». Вы читали ее?

   — Увы, я только слышал о ней. Насколько я помню, это история о моряке, который долгое время провел в тюрьме, а потом, совершив побег, стал мстить своим обидчикам.

   — У меня есть издание и на французском языке, — радостно объявила Наталья. — И вам следует прочитать сначала оригинал, чтобы следовать своей методе изучения русского.

   — Рад, что вы поняли, каким образом я хочу быстро овладеть русским. Но я хотел бы заполучить сегодня сразу оба издания, — сказал довольным голосом Канг Чоль.

   — Конечно, конечно, — кивнула она и через минуту положила на стол две довольно увесистые книги. — Вот вам первые тома книги. А теперь идемте пить чай, и я скажу девушкам…

   — Натали, я хотел просить вас, чтобы вы никому не говорили о моем знании французского. Мы живем среди крестьян, которым будет трудно понять и принять корейца-переселенца со знанием европейского языка. Мне просто повезло в жизни, что именно в нашей деревне миссионерами из Франции была создана школа. Так что войдите в мое положение и…

   — Я поняла вас и никому не скажу, — обещала Наталья. — Но чай мы все равно пойдем пить. Как вам понравилось в прошлый раз мое варенье?

   — Оно было замечательным.

   — А после чая мы снова придем в библиотеку и поболтаем. Вы не против, Чоль?

   — С удовольствием. Тем более у меня есть кое-какие вопросы по грамматике русского языка.

   — О-о, вы хотите прямо с места в карьер.

   — У меня нет времени. Через месяц я должен вернуться в дом Петра. Кстати, вы не знаете, почему он не пришел сегодня?

   — Он говорил, что должен съездить с отцом в Никольск за сестрой. Вы видели его сестру Елену?

   — Нет, но наслышан.

   — Она своеобразная. Молода, наверное, красива по корейским канонам красоты. И вы, скорее всего, влюбитесь в нее.

   В ее словах едва заметной ноткой прозвучала грусть.

   — У корейцев не принято говорить о таких вещах вслух, — проговорил Канг Чоль. — Даже на французском. Тем более — с прекрасными девушками, умеющими не только готовить превосходное варенье, но и угощать им.

   — Да вы оказывается большой льстец, мсье Чоль, — засмеялась Наталья. — Ну что ж, надо оправдывать ваш комплимент. Идемте пить чай…

   Мария и Даша, закончив рассматривать фотографии, тихо беседовали о чем-то.

   — Девушки, уберите все со стола, — скомандовала веселым голосом Наталья. — Будем пить чай. Чоль, помогите мне занести самовар.

   Снова как в тот раз появилась красивая чайная посуда, вазочки с вареньем, тарелка с сушками и крохотные ложечки. Посередине занял свое место блестящий круглый самовар.

   Наталья оживленно хозяйничала за столом.

   — Чоль, попробуйте сушки, и если у вас крепкие зубы, то, возможно, и разгрызете их. Марья, а ты что сидишь, скромница? Давай я тебе наложу варенье. Вот так…

   Видно, у нее был необычный вид, так как подруги удивленно переглядывались. Наконец, Даша не выдержала и с улыбкой спросила:

   — Наталья, ты сегодня такая радостная. Получила весточку от Игоря?

   — Да, — улыбнулась она и бросила мимолетный взгляд на Канг Чоля. — Я получила сегодня замечательную весточку.

   — И он приедет сюда?

   — Кто?

   — Как кто? Игорь Владимирович…

   — Ах, Игорь… Да, да, он непременно приедет. Что-то вы сегодня вяло пьете чай…

   Если Дашу удивило возбужденное состояние Натальи, то Марью обеспокоил вид Канг Чоля. Он был спокоен и сдержан как обычно, только глаза как-то странно блестели. Таким она еще его не видела, и это непонятно почему встревожило ее. Ведь Чоль совсем не знает русского языка: он, как немой, который вызывает жалость и сочувствие, и потому кажется, что его может обидеть любой. Чувства Марьи были сродни чувствам старшей сестры. И они подсказывали ей, что между Натальей и Чолем что-то произошло, в результате чего учительница так оживленна, а у парня-корейца необычно блестят глаза. Неужели Наталья обидела его? Обидела и радуется… Надо увести домой Канг Чоля.

   — Марья, — донесся до нее голос Даши. — У Натальи, оказывается, через две недели день ангела. Вот повеселимся… Может, и ее жениха увидим. Мне так хочется взглянуть на эн-того ох-фицера и отдать ему честь.

   Девушка шутливо поднесла два сжатых пальца к виску.

   Наталья засмеялась, и ее смех показался Марии неестественным. И вся она — возбужденно-веселая, словом, не такая, как обычно, вызывала неприязненное чувство. Обидела Чоля и радуется….

   — Марья, ты совсем не пьешь чаю. Он у тебя, наверное, давно остыл. Дай сюда чашку, я тебе налью горячий…

   — Нет, нет, — отказалась Мария и, глянув прямо в глаза Натальи, сказала: — Мне пора домой.

   Наталья с Дашей стали уговаривать посидеть еще, но та была настроена решительно.

   — Уже поздно, а я обещала маменьке придти вовремя. Чоль, ты меня проводишь до дому?

   Услышав свое имя, Канг Чоль поднял голову. Он сразу понял: Марья недовольна чем-то, собралась домой, а подруги уговаривают ее остаться. И она хочет, чтобы он подтвердил, что ей надо идти.

   — Да, — сказал он и продолжал спокойно сидеть.

   Марья встала и вопросительно глянула на Канг Чоля. И только тут до него дошло, чего она хочет от него. Он с сожалением посмотрел на Наталью и прочитал в ее глазах то же самое.

   — Чай. Спасибо, — согнул голову в поклоне Канг Чоль и заспешил за Марьей, которая уже направилась к двери.

   На улице она спросила его:

   — Чоль, что у вас случилось с Натальей? Она тебя что-то сказала?

   Он не понял ее и покачал головой.

   — Ну и слава богу, — сказала она. — Она тебе нравится?

   Канг Чоль снова покачал головой.

   — Ох, обманываешь ты меня, Чоль. Она… она так смотрела на тебя… Смотри, Чоль, ты ей — не ровня. Она гимназию закончила, языки знает. А ты по-русски двух слов связать не можешь. Посмеется она над тобой…

   Марья еще что-то говорила увещевательным тоном, но Канг Чоль не старался понять ее, поглощенный собственными мыслями.

   Вот и нашлось окошечко в мир русского языка. Почему ему даже не пришло в голову, что Натали может знать французский язык? И как это, оказывается, восхитительно понимать друг друга! Так много интересных вещей, о которых можно поговорить, узнать. Она поможет ему овладеть русским, а я… я сделаю все, что она скажет.

   И тут Канг Чоль вспомнил, что забыл взять книги и словарь. Не беда, подумал он, главное, что книги эти есть и никуда не денутся. Машинально отметил раза два блеснувший впереди красный огонек: кто-то курил там, а потом то ли бросил, то ли спрятал окурок в ладони.

   — Ой, кто это? — испуганно воскликнула Мария и схватила Канг Чоля за локоть.

   Из темноты выступили три фигуры, явно поджидающие их. Бледный свет луны не давал разобрать лица, но было видно, что это молодые парни. Их позы — а они стояли полукругом — явно таили угрозу. Средний из них был пониже ростом, и в его фигуре было что-то знакомое. Но Марья узнала его раньше:

   — Афоня, это ты?

   — А кто же еще? — ответил тот с веселым вызовом. — Красивенько гуляете…

   — Тебе что нужно? — в голосе девушки послышались строгие нотки. — Делать больше нечего, как пугать прохожих…

   — Мне нужен твой тунгус. Хотим поговорить с ним. Верно, ребята?

   Его напарники весело заржали и подтвердили:

   — Ага.

   — Вот я скажу отцу, и он покажет тебе тунгуса, — заявила Мария. — А ну пропусти нас.

   — Тебя пропустим, а твоему кавалеру сейчас намнем бока.

   Канг Чоль с интересом слушал их перепалку. Парни стояли в метрах четырех от них и пока не делали попыток приблизиться.

   — Какие храбрецы, втроем на одного, — язвительно усмехнулась Мария. — Ты пропустишь нас или нет?

   — С тунгусом надо поговорить, — упрямо повторил Афоня. — Запросто могу и один на один.

   Он презрительно выцедил сквозь зубы струйку слюны.

   Канг Чоль мягко, но решительно убрал руку Марьи и шагнул вперед. Девушка испуганно зашептала:

   — Не ходи, не ходи, Чоль! Они тебя побьют…

   — Еще как побьем, — подтвердил тот, что стоял справа. — Ну, что встал? Давай…

   — Афоня, — обратился к заводиле Канг Чоль миролюбивым тоном, — ты — один, я — один. Пойдем туда?

   Парни опешили на миг.

   — А что, пойдем, — принял вызов Афоня. — Сейчас я его, ребята, быстренько отмордую.

   Марья снова схватила Канг Чоля за руку и стала тянуть назад.

   — Не надо, Чолюшка, побьет он тебя. Афоня, не смей!

   Но тот никак не отреагировал на девичий окрик. Канг Чоль освободил руку и внушительно сказал:

   — Мария, шабаш. Иди дом.

   — Нет, нет, я буду стоять здесь!

   — Хорошо. Афоня, пойдем, — Канг Чоль первым направился к центру площади.

   Он слышал, как русский парень сказал своим дружкам: «Стойте здесь» и поспешил за ним. На мгновение ему захотелось оглянуться, но он пересилил себя. Афоня не был похож на человека, который может коварно напасть сзади.

   Отойдя шагов тридцать, оба без слов встали лицом друг к другу. Первым нарушил молчание Афоня.

   — Чего встал, тунгус? — спросил он. Тон его голоса снова был вызывающим. — Ну, вдарь, вдарь меня…

   Канг Чоль улыбнулся. Он в полной мере понимал состояние русского парня. Одно дело — начать драку в пылу ссоры, другое — отойти в сторону и, как бы ни с того, ни сего, начать биться на кулаках. Корейские парни тоже в таких случаях распаляют себя и предлагают противнику ударить первым. Канг Чоль не стал облегчать Афоне задачу, поскольку было интересно, как тот все-таки затеет потасовку.

   — Трусишь да, тунгус? Вот как задам тебе, — Афоня шагнул и сделал угрожающий замах рукой.

   Стоящая напротив фигура даже не шелохнулась. Это несколько озадачило парня, и он снова стал раззадоривать себя:

   — Что стоишь как столб, тунгус? Небось, в штаны наложил от страха? Я тебе говорил, чтобы ты не приближался к Марье? Говорил, что ноги повыдергиваю? Так, на вот, получай!

   На этот раз он взмахнул рукой по-настоящему, целясь в ухо. Это был резкий боковой удар, которым Афоня не раз оглушал в драке противника. Но кулак лишь разрезал пустоту, зато кисть руки больно ударилась о выставленный локоть. И тут же нападавший почувствовал резкий толчок пятерней прямо в лицо, от чего голова откинулась назад, а в шее что-то хрустнуло.

   Афоня отступил назад, задыхаясь. Фигура напротив снова застыла неподвижно.

   — Ах, ты так да, гад! — с яростью закричал драчун и ринулся вперед, стараясь схватить Канг Чоля за грудки. Но руки снова ощутили тревожную пустоту, а глаза на секунду потеряли из виду соперника. Он не успел остановиться, как сильный толчок в спину заставил его упасть на четвереньки и унизительно спешно перебирать всеми конечностями, чтобы не распластаться.

   Афоня чертыхнулся, вскочил и снова изготовился к драке. Он прижал кулаки к груди и медленно стал приближаться к застывшей фигуре. Молчаливая неподвижность Канг Чоля начинала пугать и заставляла лихорадочно соображать. Как же дотянуться до головы этого тунгуса? Никогда ему не доводилось драться с таким странным противником. И вдруг он услышал спокойный и тихий голос, в котором прозвучали миролюбивые нотки:

   — Афоня, шабаш…

   — Нет уж, тунгусская морда, — прохрипел Афоня. Самолюбие не позволяло ему остановиться. — Ну, чего встал? Вот идол корейский…

   Он стал обходить Канг Чоля кругом, с удивлением замечая, что тот по-прежнему стоит неподвижно. И лишь, когда Афоня зашел почти за спину, соперник сделал прыжок с полуоборотом и вновь оказался лицом к противнику.

   «Вот это да», — невольно поразился Афоня и закружил в обратную сторону. И снова легкий прыжок с полуоборотом.

   «Сейчас я тебя поймаю», — подумал Афоня. И когда в очередной раз Канг Чоль приземлился после прыжка, бросился ему под низ, чтобы, схватив за ноги. Но пальцы снова ощутили пустоту, и на этот раз толчок последовал не в спину, а прямо в зад, отчего он был вынужден ткнуться лицом о землю. От досады Афоня стукнул кулаком по земле. С этим чертовым корейцем невозможно драться, он не знает правил и у него какие-то странные приемы.

   Афоня встал и уже не стал снова лезть в драку. Отряхнул руки и спросил с возмущением:

   — Эй, ты, где научился драться таким макаром? В Корее что ли?

   В его голосе не было прежней злости.

   — Афоня, шабаш? — спросил Канг Чоль.

   — Шабаш, шабаш, кореец чертов. Днем ты мне покажешь, как это у тебя получается. Хорошо?

   — Хорошо.

   — Но к Марье не лезь, понял?

   — Понял, понял.

   — То-то. Ну, пошли к ребятам.

   Завидев их, Марья бросилась навстречу и испуганно спросила.

   — Чоль, он тебя не очень?

   — Хорошо, хорошо, — стал успокаивать ее Канг Чоль, но она испугалась еще больше.

   — Хорошо? — воскликнула она. — Афоня, уж я тебе…

   — Да не трогал я его, — стал оправдываться тот. — Так, поговорили между собой. Не веришь? А ты посмотри на своего корейца — нос не разбит, глаз не опух. Чего тебе еще?

   Дружки Афони засмеялись. Один из них насмешливо бросил:

   — Может, мне побить его?

   — Ладно, успеешь, — оборвал его Афоня. — Пошли, ребята. А ты, Чоль, помни, что я сказал. Хорошо?

   — Хорошо, хорошо, — заулыбался Канг Чоль.

   — Вы и в правду не дрались, Чоль? — стала допытываться девушка, когда они зашагали к дому.

   — Нет, — ответил он.

   — А что он сказал тебе?

   Канг Чоль засмеялся:

   — Он сказал… Он сказал — Марья очень хорошая девушка.

   — Да ну тебя, Чоль. Я тебя серьезно спрашиваю, а ты… Вот балабол, Афонька…

   Но, судя по голосу, она была довольна.

Глава 25

   — А-игу, Канг Чоль пришел! — воскликнула тетушка Хон и обратилась в глубину дверного проема: — Ебо, выходите быстрее. Посмотрите, кто пришел!

   Но еще раньше дядюшки Хона из задворок выскочил Гром. Пес несся с визгом и прямо с разбегу вскинул передние лапы на грудь Канг Чоля. Толчок был так силен, что тому пришлось сделать шаг назад. Человек и животное закружились, весело и громко изъявляя свою радость.

   — Совсем обезумела от радости собака. И целует, и облизывает, — смеялась тетушка Хон, не замечая, как из «пагади»* (* Посуда, сделанная из высушенной тыквы-долблянки) сыпется корм, который она несла цыплятам.

   Показался дядюшка Хон. На лице — приятное изумление.

   Канг Чоль подошел к старикам, поклонился и поздоровался:

   — Здравствуйте? Хорошо ли пребывали за это время?

   — О-ня. Ну, а у тебя как, все нормально?

   — Е-е, все нормально?

   — Не болел ли?

   — Не болел, дядюшка Хон.

   — Что же ты стоишь у порога? Давай, быстрее заходи в дом.

   — Может, мне надо поздороваться сначала с хозяином? — предположил Канг Чоль.

   — Нет его. Позавчера уехал с Петром в Никольск за дочерью. Сегодня должен приехать. Так что, заходи. Мы как раз собирались завтракать…

   — А я уже завтракал.

   — Даже если и завтракал, все равно поешь с нами.

   — Кормят ли тебя хоть нормально? — заботливо спросила тетушка Хон.

   — Конечно, — улыбнулся Канг Чоль. — Вот это вам.

   Он протянул небольшой узелок, который принес с собой.

   — А что это? — старушечьи глаза сверкнули любопытством.

   — Это вкусная вещь. Жена кузнеца дала на дорогу.

   — Значит, надо было съесть в дороге, чем тащить сюда, — упрекнула тетушка Хон. — Сразу видно, что похудел за это время.

   Канг Чоль снял обувь и вслед за дядюшкой Хоном взошел на «ондоль» и сел, скрестив ноги. Возле стены спал Иван, лежа на боку и поджав колени.

   — Этому лишь бы поспать, — добродушно заметил старик и шлепнул Ивана по заду. — Эй, вставай, уже утро.

   Тот никак не среагировал на побудку.

   Дядюшка Хон подмигнул Канг Чолю:

   — А сейчас, посмотри, как он мигом встанет, — и громко крикнул: — Вставай, а то мы весь завтрак съедим.

   Иван тут же присел, протер глаза и, увидев Канг Чоля, удивленно открыл рот.

   — Иди быстрее умывайся, пока не подали завтрак, — и когда тот вышел на улицу, задумчиво проговорил: — Вот действительно счастливый человек. Лишь бы поспать, да поесть…

   — И вы, дядюшка Хон, завидуете такому счастью?

   Старик глянул искоса на Канг Чоля и усмехнулся:

   — Если бы был животным, то, верно, завидовал бы…

   Тем временем тетушка Хон уставила низенький столик едой. Обычно переносил его с кухни на «ондоль» Канг Чоль, хотя старуха каждый раз ворчала, что и сама может сделать это. Вот и сейчас Канг Чоль поспешил к ней на помощь и ожидал услышать знакомое ворчание. Но она ничего не сказала, лишь с бесконечной нежностью наблюдая, как парень легко, словно перышко, перенес столик от очага на середину комнаты.

   Знакомая неприхотливая еда — каша из чумизы, соевый суп с картошкой и «кимчи» из свежей капусты и огурцов. Как у русских — хлеб, щи да та же самая капуста, только приготовленная по-другому. В маленькие чашечки наложены еще салат из папоротника и маринованный чеснок.

   — Надо же, пришел Канг Чоль, а подать нечего, — сказала с сожалением тетушка Хон. — Но, тем не менее, ешьте с аппетитом.

   — Что может быть лучше соевого супа, — весело успокоил ее Канг Чоль. — Вам тоже приятного аппетита…

   Он последовал примеру Ивана, который положил кашу в чашку с супом, перемешал и стал есть. После первой ложки воскликнул:

   — Очень вкусно!

   — И все это время питался русской едой? — полюбопытствовала старуха.

   — В русском доме, какая может быть еда кроме русской? — покосился на нее дядюшка Хон.

   — Да я знаю, — засмеялась супруга. — Просто хотела спросить, по душе ли она Канг Чолю?

   — Сытная, ничего не скажешь. Утром, как скушаешь чашку с гречневой кашей да ломоть хлеба и, действительно, сыт до обеда. Но очень скучал по корейской еде.

   Он не кривил душой — ему действительно не раз хотелось и каши, и соевого супа.

   — Своя еда — есть своя еда, — изрек многозначительно дядюшка Хон. — А как насчет ремесла кузнеца? Многому научился?

   — Немного научился. Могу подкову выковать, скобу, серп…

   — Даже серп? — ахнула тетушка Хон. — А как к тебе относятся в семье кузнеца? Кормят ли вовремя или только работать заставляют?

   «Как к сыну», — хотел ответить Канг Чоль, но ревнивые нотки в заботливом вопросе старухи, заставили сдержаться.

   — Все нормально, — улыбнулся он. — Ну, а вы как тут?

   — Так, по-прежнему, — равнодушно ответил дядюшка Хон. — Дочку сегодня привезут и будут день и ночь ублажать ее, словно нечто особенное. Не понимают того, что образование без воспитания мало чего стоит.

   — Ну что вы говорите? — упрекнула супруга дядюшку Хона. — Елена хорошая девушка.

   Старик промолчал, но по его лицу было видно, что он сильно в этом сомневается.

   — Давай, я еще супу налью? — предложила старуха. — И Ивану тоже.

   — Только немного, я же говорил, что уже завтракал, — согласился Канг Чоль. Он был сыт, но хотелось доставить удовольствие тетушке Хон.

   В конце завтрака на столе появился нарезанный на четыре доли большой кусок пирога.

   — О, это действительно русская еда, — оживился дядюшка Хон. — А начинка какая?

   — Не знаю, — сказал Канг Чоль.

   Старик покосился на Ивана, который разом отправил свою долю в рот, и осторожно откусил.

   — С грибами сделано, вкусно. А вы чего не едите?

   — Что-то не особенно хочется, — призналась его супруга, но взяла пирог. Отломила кусочек и отправила в рот, подставив снизу ладонь.

   Иван потянулся за другой долей.

   — Слушай, — сказал ему дядюшка Хон, — ты же съел свой кусок…

   — Ничего, ничего, пусть ест. Наверное, нравится ему, — засмеялся Канг Чоль.

   Старик махнул рукой.

   — Для него что вкусно, что невкусно — разницы нет. Лишь бы живот набить.

   В это время за дверью раздался женский голос:

   — Тетушка Хон, вы дома?

   — Да, — ответила старуха, вставая. — Глафира пришла. И что ей надо?

   — Учуяла кошка запах мяса и пришла, — произнес дядюшка Хон и усмехнулся. Канг Чоль смутился — намек был слишком прозрачен.

   Тетушка Хон не успела шагнуть к выходу, как дверь открылась, и на пороге возникла Глафира. На ней — нарядное платье, красивые сапожки. Лишь белый платок, повязанный на манер русских замужних женщин, несколько диссонировал с ее общим праздничным обликом.

   — О, у вас оказывается гость, — с улыбкой сказала она и сощурила взгляд. — Это случайно не Канг Чоль?

   — Да, Канг Чоль, — простодушно подтвердила тетушка Хон.

   — Непохоже что-то, — засомневалась Глафира. — Канг Чоль не такой…

   — Как? — удивилась старуха, и только тут до нее дошло, что хозяйская сноха ломает комедию. В ее глазах мелькнула улыбка. — Действительно, ты права, это не Канг Чоль…

   — Вот я и говорю, — подтвердила Глафира, не отрывая от Канг Чоля свой откровенно-радостный взгляд. — Канг Чоль-то похож на дурачка, а этот вполне нормальный человек. Хотя погодите… Где-то я видела его… Точно, как же я сразу не признала Канг Чоля!

   — А я говорю, что нет, — покачала головой старуха. — Этот человек — двоюродный племянник мужа моей троюродной сестры.

   Она так легко и свободно выговорила многоступенчатую степень мнимого родства, что все изумленно уставились на нее.

   — Да? — в голосе Глафиры прозвучало сомнение. — Может, гость выйдет на улицу, чтобы я могла убедиться в своей ошибке… Э-э, уважаемый гость, не выйдете ли вы на минутку?

   — Думаю, в этом нет надобности, — неторопливо ответил Канг Чоль. — Наверное, мне лучше других известно, кто я. Прошу прощения, но я действительно двоюродный племянник мужа троюродной сестры тетушки Хон.

   — Да? — растерялась Глафира. — Ну… извините тогда. А то у нас жил такой дурачок Канг Чоль, уж очень вы на него похожи… Он такой непутевый и бродит, небось, где-то сейчас голодный и оборванный. Если вы встретите его, бедненького, пусть возвращается домой. Здесь ему хоть миску жидкой каши, да подадут…

   — Если встречу, то обязательно передам, — согнул голову Канг Чоль и не стал поднимать ее, пока Глафира не вышла, хлопнув дверью.

   Первым не выдержал дядюшка Хон. Не разжимая губ и потому издавая какие-то булькающие звуки, он весь затрясся в неудержимом смехе. И тут же захихикала его супруга, стыдливо прикрывая рот рукой. Никогда еще Канг Чоль не видел, чтобы старики так смеялись.

   После завтрака дядюшка вышел на улицу покурить. Канг Чоль увязался за ним. Не успели они присесть на завалинку, как прибежал Гром и, обласканный, улегся у ног.

   — Куришь? — спросил дядюшка Хон, набивая трубочку табаком.

   — Когда как. Особенно не тянет, — ответил Канг Чоль. — Вижу, баньку совсем закончили. Пробовали купаться?

   — Вчера обновили, — не спеша сказал старик. — Хорошая банька получилась. И как тебе живется у русских?

   — Хорошо. Очень душевная семья.

   — Русский по-прежнему учишь? Разговариваешь?

   — Чуть-чуть, — ответил по-русски Канг Чоль. — Очень трудный язык, но интересный. А у вас что нового? Каковы виды на урожай?

   — В этом году будет отменный урожай. И весна не запоздала, и дожди вовремя идут. Скоро начнем уборку овса. Иван сейчас пасет деревенское стадо. Многие корейцы стали держать коров, вот и решили нанять двух пастухов. День на поле спит, день дома, — усмехнулся старик.

   — А вы сегодня, чем будете заниматься?

   — Особых дел нет. А ты что, хочешь поработать? Не надо. Поди, за неделю умаялся в кузнице-то… И нравится тебе кузнечить?

   — Да, нравится. Настоящая мужская работа. Огнем и молотом можно выковать что угодно. Но, — Канг Чоль обвел взглядом большой двор, — я соскучился по крестьянской работе. Хочется, что-то поделать неторопливо. Пойду переоденусь.

   — Отдыхал бы лучше, — попытался снова отговорить дядюшка Хон, но Канг Чоль уже направился в сторону своей бывшей каморки.

   Переодевшись, он первым делом зашел на конюшню. Привычный запах навоза, сена, конского пота защекотал ноздри. За две недели его отсутствия, видно, ни разу не убирались здесь. Стойла были пусты: лошади в поездке, а быки и корова на выпасе. Канг Чоль закатал рукава, штанины брюк и взялся за уборку. Тишина и одиночество располагали к размышлениям.

   Увлеченный делом он не сразу заметил, как в конюшню вошла Глафира. С минутку она наблюдала, как он работает, а потом насмешливо бросила:

   — Я вижу, ты без навоза жить не можешь…

   Он невольно вздрогнул и оглянулся.

   — Так и будешь всю жизнь ковыряться в дерьме. А с виду неглупый человек.

   Она говорила в своей обычной манере, но сквозь насмешливый тон явно пробивались ласковые нотки.

   — Но ты же сама только что говорила, что я дурачок, — заметил Канг Чоль. Он хотел перейти в другое стойло, но она загородила проход.

   — Подожди, Канг Чоль… Неужели ты совсем не рад встрече со мной?

   — Почему не рад? От кого еще услышишь такие правдивые слова о себе?

   — Обиделся?

   — Дурачки не обижаются, — засмеялся Канг Чоль. — Дай пройти…

   — А вот не пущу, — заявила она. — Что ты будешь делать? Навозом измажешь?

   — Ну что за глупости болтаешь, Глафира! И вообще, что тебе нужно?

   — А то ты не знаешь? — с болью воскликнула она. Казалось, она вот-вот заплачет. Тихо прошептала: — Если бы ты знал, как мне хотелось тебя увидеть. А тебе… Ты хоть раз думал обо мне?

   — Нет, Глафира, — чувствуя панику в душе, поспешил с ответом Канг Чоль. — Дурачки не думают. Тебе, наверное, лучше уйти, а то пропитаешься навозным духом…

   — Не твоя печаль и забота. Я, я живу, как в дерьме. И откуда ты взялся на мою голову! К тебе женщина пришла, молодая и интересная, а ты… Может, ты перед хозяином выслуживаешься? Вот, мол, я какой, даже в выходной день сам пришел и работаю. Думаешь, он, — тут Глафира осеклась. — Ах, вот ты зачем пришел сегодня? Хочешь Ленку увидеть! Думаешь, понравиться ей и зятьком заделаться…

   Весь этот всплеск женского негодования и ревности Канг Чоль встретил с холодным любопытством, скрестив руки на груди и разглядывая в упор пылающее от ярости лицо Глафиры.

   — Скажешь, что я не права? Ты… ты ведь действительно за этим пришел?

   — Да, — бесстрастно ответил Канг Чоль. — Увидеть дочь Трофима, увлечь ее, жениться на ней и стать хозяином. День и ночь думаю над этим. Такой вот — негодяй. Все, ты — довольна? А теперь — уходи!

   Глафира хотела что-то сказать, но лишь махнула рукой. Повернулась и направилась к выходу.

   Канг Чоль перешел в соседнее стойло. Но прежнее настроение исчезло. А как было хорошо возиться в тихой конюшне после недельного грохота кузницы. Чертова женщина! После нее и запах навоза стал резче. Действительно, почему ему неймется в кои веков выдавшийся выходной день? Неужели он как собака, которая не может без ошейника, и сама возвращается к неволе. Как раб, не представляющий свою жизнь без рабской доли?

   Но работа — не под палкой, конечно, — обладает удивительной свойством успокаивать, увлекать. К концу уборки Канг Чоль уже тихо напевал песенку.

   Он вышел во двор. Солнечный день был чуть душноват: если не будет ветерка, то обязательно хлынет дождь. Канг Чолю захотелось дождя — после грозовых раскатов и бушующего ливня чувствуешь во всем теле такую свежесть.

   Из трубы трофимовского дома валил густой дым: видно, там сейчас варили, жарили и парили. И все женские силы брошены туда. Канг Чоль прошел между свинарником и конюшней на огород, где возился дядюшка Хон. Старик, присев на корточки, тяпкой пропалывал грядки. Его старенькая соломенная шляпа покачивала в такт равномерным взмахам руки.

   Еще весной, когда Канг Чоль работал с дядюшкой Хон в огороде, тот показывал, где, что и как сажать. Тогда еще трудно было представить, что и как произрастет: голый участок напоминал пустой холст, куда художник только-только начал наносить штрихи, которые должны выявиться под воздействием солнца и воды. И вот перед Канг Чолем — ожившая картина во всей своей зеленой красе.

   Огород занимал сотки три и был поделен на десятки участков с определенными видами культур: между некоторыми из них — узенькая межа, по которой можно ходить. Грядки вскопаны, словно по шнуру, и в зависимости от того, что в них посажено, имеют различия в ширине. Так, под кукурузу они — широки и высоки, и растения, посаженные в шахматном порядке, уже вымахали на полметра и своими широкими листьями касались друг друга.

   Сплошной стеной встала соя: для этой культуры теснота — первейшее дело. Никакой сорняк не сможет расти рядом с ними, а сами они, соперничая друг с другом, растут лучше. Соя очень любит влагу и потому под нее отведена карта с краю, чтобы можно было поливать отдельно.

   Ровной беспрерывной строчкой прямо по остренькому гребню струятся ростки лука — придет время и будет сделано прореживание: слабую рассаду безжалостно выдернут. То же самое ожидает и посевы редьки, а пока курчавая ботва так и рвется вверх. Чеснок уже начал кое-где выбрасывать стрелки — эта культура ранняя, поскольку сажают ее еще осенью.

   Огурцы капризны, любят влагу и пригорок. Поэтому им отведено место возле канавки. А вот тыква рассажена вдоль деревянной ограды, чтобы могли они оплетать ее и ползти наверх. Со временем ее тонкие стебли станут такими крепкими, что смогут удерживать на весу даже десятикилограммовые плоды.

   Корейская капуста, салат занимают небольшие участки. По мере употребления освободившуюся площадь снова засевают и тем самым обеспечивают постоянный запас этих свежих овощей.

   Особо надо отметить перец, о котором дядюшка Хон сказал, что это первейшая огородная культура для корейца, самая бесхлопотная, выносливая и благодатная на заботу и внимание. А ведь без перца невозможно представить корейскую кухню: его едят в свежем, пареном, жареном виде, кладут в супы, жаркое, салаты. Не говоря уже о красном растолченном перце. Едят и листья, которые обрывают осенью и хранят в соленом виде.

   Соя, перец и чеснок будут произрастать в огороде у корейца до тех пор, пока его кухня не претерпит радикальных перемен. Но в мире самые приверженные к своей еде — азиаты.

   Есть в огороде культуры, которых не часто увидишь в Корее. Например, морковь, белокочанная капуста, укроп, хрен. Они посажены, чтобы ублаготворять вкусы Елены: дочь хозяина, когда приезжает на каникулы, требует подавать русские блюда. По этому поводу дядюшка Хон выразился так:

   — Стыдится она корейской еды. Как-то зашла к нам в хибару и воротит нос — фи, мол, все пропахло соевым соусом. Как может человек так измениться. В детства во всю уплетала соевые супы, а сейчас, видишь ли, стыдится…

   Канг Чоль подумал, а есть ли у русских такая еда, с таким запахом, что для корейца была бы неприемлема. И не мог вспомнить. Взять соленое сало. Уж на что оно, казалось бы, чуждо азиату для восприятия, а есть можно, поскольку пахнет чесноком.

   Глядя на произведение дядюшки Хона, Канг Чоль невольно вспомнил огород Епифана, через который он ежедневно ходил на ужин. Там тоже кое-что посажено, но как-то странно. В одном месте — картошка, в другом — лук, в третьем — капуста. Возделанные клочки, как островки посреди моря сорняков, которые, естественно, не оставляют в покое своих окультуренных собратьев. Но ни разу Канг Чоль не видел, чтобы епифановская семья ковырялась в огороде: их и представить с тяпкой в руках было трудно, да и тяпки у них в хозяйстве, скорее всего, нет. Хотя глава семьи делает их десятками на продажу.

   Канг Чоль подошел к дядюшке Хону и стал с соседних грядок выдергивать сорняк. Старик бросил на него одобрительный взгляд: ему особенно нравилось в этом парне то, что тот никогда не будет сидеть без работы и ждать указаний, а сам всегда находит дело и незамедлительно приступает к нему. И еще он заметил, что в присутствии Канг Чоля, его часто тянет на разговор. То ли потому, что слушатель был благодатный, то ли возраст уже был такой, когда человеку необходимо с кем-то делиться своими размышлениями.

   — В мире нет ничего, щедрее земли, — задумчиво сказал он, ловко орудуя тяпкой. — Такое маленькое семя сажаешь, а вырастает во сто крат больше. Все так устроено, что захочешь и не умрешь с голоду. Посмотри на этот чеснок… Такую холодную зиму пережил и хоть бы что. Эх, была бы у меня своя земля…

   Дядюшка Хон вздохнул.

   — И чтобы вы тогда делали? — полюбопытствовал Канг Чоль.

   — Я бы сажал только овощи. Что может быть лучше, чище и вкуснее свежих овощей!

   — Но ведь только ими не пропитаешься. Зерно, мясо…

   — Овощи можно продавать или обменивать. Вон русские как любят огурцы, на зиму бочками засаливают. А выращивать толком не умеют…

   Канг Чоль задумался. Как мало в сущности надо дядюшке Хону и как недостижима, видно, эта мечта для него. Почему так устроено: у одного столько земли, что ни в жизнь ему самому не обработать, а другого ничего нет, и он вынужден наниматься в батраки? Так повелось испокон веков — что в Корее, что здесь, в России. И, наверное, везде так. Даже если все поделить поровну, все равно со временем произойдет перераспределение — умные и деловые будут расширять свои наделы, а глупые и ленивые — терять их.

   Тогда получается, что дядюшка Хон относится к последним — ведь у него была своя земля, но он ее лишился. Нет, старика нельзя назвать ни глупым, ни ленивым. Просто он не деловой — разве его можно сравнить с Трофимом? Интересы дядюшки Хона не простираются дальше огорода, других мелких хозяйственных забот. Ему на роду написано всю жизнь — ковыряться в земле.

   При этой мысли Канг Чоль невольно покосился на старика. Простите, дядюшка Хон, что так подумал о вас, но разве мы властны над своими мыслями, которые иногда несутся как горные реки — холодные и бесстрастные.

   А каков твой удел, Канг Чоль? Чего ты желаешь в этой жизни? Не уготовано ли и тебе — всю жизнь провести в батраках и в старости мечтать о клочке земли?

   Подожди, подожди, тут надо поразмышлять… Любой человек, имеющий мечту, заслуживает уважения. Неважно, о чем он мечтает, главное — есть цель, есть желание. Может, достижение мечты и не принесет желанного счастья или удовлетворения, а может, удивительный смысл мечты как раз в ее недостижимости? Да, да, удивительный смысл мечты — именно в стремлении исполнить мечту.

   Канг Чоль выпрямился и глянул за ограду огорода, туда, где за рекой, темно-синие контуры леса сливались с горизонтом. Как это оказывается просто: смысл жизни — желать. Когда желания иссякнут — иссякнет жизнь. И ты умрешь, исчезнешь. И ничего не будешь чувствовать, желать…

   С ним такое уже бывало: яркий солнечный день, вокруг сочная зелень, свежий воздух и вдруг все предстает в ином свете, как будто ты каким-то образом отделился от тела и паришь в совершенном отчуждении от блестящего реального мира. Когда-то он поделился своими ощущениями с отцом, и отец сказал, что тоже испытывал подобное в молодости. И высказал предположение, что такое происходит именно в юные лета, когда человек наиболее остро чувствует жизнь. И ее антипод — смерть. Так и получается, что в детстве мы не понимаем, что такое смерть, в молодости — живо представляем и ужасаемся, в старости — привыкаем к ней.

   Канг Чоль зажмурился и тряхнул головой. Итак, о чем же он думал. Ах, да — о дядюшке Хон и его мечте…

   Допустим, у тебя, Канг Чоль, появилась возможность помочь ему в приобретении земли. Исполнится мечта старика, но будет ли он счастлив? Поздняя весна, град, засуха, любые природные катаклизмы, конечно, заставляют крестьянина переживать, но одно дело, когда ты работаешь на хозяина, и совсем другое — на себя. А потом надо пристраивать выращенный урожай — продавать или обменивать, словом, сплошные хлопоты и треволнения. А как было сладко мечтать в уединенном огороде за свинарником, и в мечтах все было по-другому, все получалось чудесным образом. В воображаемой жизни всегда можно одним махом или отбросить, или перескочить через подробности реального бытия. Для одних — эти подробности скучны и утомительны, а для других… Вот представим, что ты, Канг Чоль, с завтрашнего дня каким-то чудесным образом постиг в совершенстве русский язык? Знаю, что невозможно, но все-таки? Да, это было бы здорово! Но… Но это значило бы лишить себя вдохновенную жажду познания, радость поиска и счастье открытия. Ты хочешь этого? Нет и нет. Чудо — прекрасная вещь, но лишь в мечтах. Мы жаждем его, зачастую не понимая, что теряем, если оно произойдет.

   …Грядка кончилась, и Канг Чоль машинально вслед за дядюшкой Хоном переместился на следующий ряд, чтобы двигаться в обратном направлении. Но не успели пройти ее до конца, как показалась тетушка Хон.

   — Ебо, — позвала она мужа, — хозяин приехал с дочерью. Давайте встретим их…

   Тарантас, одолженный ради такого случая у старосты деревни, уже въехал во двор, и дочь хозяина обнималась с родственниками. На крыльцо вышла даже мать Елены.

   Трофим, заметив Канг Чоля, нахмурился. В такой день мог бы и принарядиться. Но он тут же понял, что молодой работник не сидел без дела, и ретивая хозяйская душа заставила разгладить брови и улыбнуться.

   — А-а, Канг Чоль, — кивнул он. — Как поживаешь у Епифана?

   — Хорошо, хозяин. Благодаря вашим заботам…

   Подошел Петр и протянул руку.

   — Давно не виделись, — приветствовал он. — Как на новом месте?

   — Нормально, — ответил Канг Чоль, краем глаз наблюдая, как Елена здоровается с Глафирой и тетушкой Хон.

   — Как тебе моя сестра?

   Канг Чоль лишь улыбнулся в ответ.

   Девушка, ничего не скажешь, была хороша собой. Длинное, зауженное в талии платье, делало ее выше и стройнее. Юное, на удивление белое для кореянки лицо с чуть припухлыми губами и ямочками на щеках, было оживленно неподдельной радостью. Длинная черная коса толщиной с кулак змеилась на спине. В ее концы были вплетены белые бантики.

   Она радостно приветствовала дядюшку Хона и бросила вопросительный взгляд на Канг Чоля.

   — Это тот самый новый работник, о котором я говорил, — сказал Петр. — Ну-ка скажи ему что-нибудь по-русски…

   Елена чуть наклонила голову.

   — Здравствуйте, — произнесла она и, сама удивилась, что послушалась брата, хотя его предложение показалось ей неуместным.

   Новый работник лишь молча склонил голову. В его глазах была некая грустная отстраненность.

   «Странный какой-то взгляд, — подумала она. — Будто видит и не видит».

   Эта мысль ее смутила и заставила поспешно вернуться к матери. Но прежде чем войти в дом, она оглянулась. Петр направлялся с новым работником в сторону конюшни и, наклонившись к собеседнику, оживленно рассказывал что-то, жестикулируя руками. И только тут Елена заметила, что ноги Канг Чоля с закатанными штанинами разуты. И в том, как он шел, сунув руки в карманы, легко и уверенно ступая голыми ступнями, было что-то от мальчишки — независимого и привыкшего верховодить. А ведь ей только что показалось, что новый работник — гораздо старше ее и очень степенный.

   С детства в их доме жили батраки, и все они относились к ней почтительно. А некоторые и вовсе угодничали. В дороге Петр несколько раз говорил о новом работнике, но она слушала его в пол-уха. Батрак есть батрак — неухоженный, вечно в грязной одежде, с грубыми мозолистыми руками. Новый работник мало, чем отличался от других, но ее удивил его взгляд. Вокруг так радовались ее приезду, и сама она была в приподнятом настроении, а этот… Этот глянул так, словно был в чем-то разочарован. Непонятно почему, но ей стало досадно.

   -…Значит, парней не было у Натальи? И ты был один с тремя девушками? — допытывался Петр, идя рядом. — Эх, жаль, что мы не смогли приехать вчера…

   — А Никольск большой город? — спросил Канг Чоль.

   — Разов сто больше нашей деревни. Есть двух, и даже трехэтажные каменные дома. Вот где, наверное, интересно жить.

   — А корейцы там есть?

   — Не очень много, но есть. Ты до вечера здесь пробудешь?

   — Нет, наверное. После обеда пойду.

   — Я где-то в среду буду в Рузаевке. Если ты встретишь Палашу, скажи ей… Впрочем, где ты можешь ее встретить…

   — Могу через Марью передать…

   — Да? Пусть она скажет Палаше, что я в среду приду в гости к Наталье.

   — Хорошо.

   — Ладно, я пойду в дом. Кстати, я тебе привез то, что ты больше всего желаешь. После обеда вручу…

   Оставшись один, Канг Чоль решил сходить на речку искупаться. Проходя через двор, он невольно бросил взгляд на хозяйский дом. Где-то внутри него дочь Трофима, о которой ему столько раз говорили, что невольно хотелось увидеть ее. И вот — увидел. Она оказалась такой, какой он и представлял, и от этого ему почему-то стало грустно. Елена чем-то напомнила Канг Чолю мать, но только чисто внешним обликом. В глазах девушки он не ощутил того понимания и того ощущения родственности души, которое бывает иногда при встрече даже с незнакомым человеком. Как было с Натальей. Что красота, одежда, манеры без этого духовного родства?

   Русские девушки сразу поразили Канг Чоля. Они оказались именно такими, какими рисовало их его воображение. Но он не думал, не представлял, по крайней мере, пока еще, что их можно полюбить, обнимать. Они были как экзотические цветы — красивые, благоухающие и… чуждые. Но и девушки-соплеменницы, встречавшиеся ему до сих пор, не вызывали в нем трепетного волнения. А сейчас, когда он их мог сравнивать с представительницами другой расы, и вовсе вызывали сожаление.

   Канг Чоль, конечно, понимал, что он только что видел корейскую девушку с необычной судьбой, имевшую редкую возможность получить образование. И именно поэтому ожидал увидеть в ней нечто необычное. Что — он и сам не знал, но встреча, скорее, разочаровала, нежели поразила. Ничего не скажешь, красивая девушка, наверняка, образованная и, несомненно, обрусевшая. Но… ничего особенного.

   Он стал думать о Наталье, и чуть ли не вслух разговаривать с ней. Это так чудесно — говорить о чем угодно. И знать, что ты всегда поймешь собеседника так же, как и он — тебя.

Глава 26

   Вернувшись в кузницу, Канг Чоль первым делом решил скинуть выходной костюм. Переодеваясь, он то и дело посматривал на стол, куда положил принесенный с собой узелок. И сам же посмеивался над своим мальчишеским нетерпением.

   Канг Чоль сел, опоясал лоб лентой, чтобы отросшие волосы не мешали, и неторопливо развязал узелок. В нем была книга, привезенная Петром из Никольска. С благоговением взял ее обеими руками. Серая гладкая обложка до того истрепанна, что надписи все стерты. Он перевернул ее. На первой странице красивым готическим шрифтом выведено: «Опыт русско-корейского словаря». Наверху — имя автора: «М. Пуцилло», внизу — «Хабаровск. 1874 г.»

   Невероятно, но словарь был издан почти сорок лет назад! Отцу Канг Чоля тогда было — тринадцать, и он только начинал служить королевским пажом, пятилетняя мать уезжала в Европу, а некий русский М. Пуцилло уже составил русско-корейский словарь. Но он же не мог его составить, не изучив прежде корейский?

   Эта мысль поразила Канг Чоля. Понятно, почему переселенцы усваивают русский, но что за нужда заставила этого русского учить чужой язык. И как, наверное, ему было тяжело!

   Конечно, Канг Чоль знал, что были, есть и будут люди, которых неуемная жажда любознательности и творческого духа заставляет пускаться в рискованные путешествия, проводить бессонные ночи в поисках научных открытий, изучать прошлое, изобретать, учить языки и разглядывать звездное небо. Но он никогда не встречался с ними. И вот перед ним — творение одного из таких людей. Не может быть, чтобы только служебное рвение двигало этим Пуцилло: он, наверное, испытывал огромный интерес к Корее, к ее выходцам.

   Канг Чоль пытался представить автора словаря, и перед ним невольно встало лицо офицера, встреченного на границе. Не того — главного, а заместителя. Какие у него были умные и благожелательные глаза.

   Он погладил книгу, испытывая огромную благодарность к ее автору. Ему было трудно, во сто крат труднее, чем любому корейцу-переселенцу. Но этот человек добился своей цели. Какой прекрасный пример трудолюбия и целеустремленности. Канг Чоль бережно перевернул титульный лист и начал с увлечением читать словарь.

   Он не замечал, как бежит время. Смысл услышанных, но не понятных доселе русских слов озарением входило в него, заставляя испытывать восторг первопроходца. Иногда поднимал голову и громко повторял прочитанное слово, и звуки уже не казались чужими, ибо теперь ему известен смысл. Придет время, и он будет не только свободно понимать любую русскую фразу, но и произносить ее сам, читать и писать о чем угодно.

   Осторожный стук заставил его оторваться от словаря. Машинально хотел крикнуть на корейском — войдите, но тут же спохватился. Стук повторился и поскольку Канг Чоль не знал, что говорят в таких случаях русские, пришлось встать и направиться к выходу. За дверью стояли Наталья и Марья.

   — Здравствуйте, Чоль, — приветливо улыбнулась Наталья. — Мы не оторвали вас от дел?

   — Здравствуйте, — вымолвил он.

   Приход девушек приятно изумил его и порядком смутил. Он так и сразу представил себя со стороны — старая рубаха, коротковатые белые штаны в заплатках и к тому же еще босой. По законам вежливости их полагалось пригласить в комнату, но там было так голо и неуютно. Канг Чоль не знал, что делать. Потом все же пересилил чувство неловкости и, шагнув в сторону, сделал приглашающий жест рукой.

   — Нет, нет, — покачала головой Наталья. — Просто вчера вы оставили книги. Вот, возьмите…

   Она протянула обернутый в бумагу пакет и извиняющим тоном добавила:

   — А я в спешке взяла не все, что вы просили. Так что, если вы меня проводите до дому, то сможете забрать оставшуюся книгу. Вы пойдете со мной, Чоль?

   Канг Чоль понял лишь последнюю фразу.

   — Да, — кивнул он. — Я чуть-чуть…

   — Хорошо, мы подождем.

   Наталья, взяв Марью под руку, увлекла в сторону от двери. Канг Чоль ринулся в комнату и стал лихорадочно переодеваться. Когда вновь предстал перед девушками, они непонятно чему заулыбались, и он, подумав, что в спешке что-то одел не так, оглядел себя. Смех еще больше усилился, окончательно вогнав его в краску.

   — Ленточку снимите, — подсказала, наконец, Марья и показала на лоб. Ну, надо же, совсем забыл про нее.

   Через огород прошли к дому кузнеца. Здесь Наталья попрощалась с подругой:

   — Родителям скажи, чтобы не ждали Чоля к ужину. Я его сама чаем напою.

   Воскресенье чувствовалось по оживленности на улице. На завалинке перед воротами сидели старики и старухи, кто-то шел в гости или наоборот возвращался домой. Каждый считал нужным почтительно поздороваться с Натальей и бросить взгляд на Канг Чоля. И только убедившись, что никто не услышит ее слов, сказала по-французски:

   — Вы меня простите, если я нарушила ваше уединение…

   — Что вы? Мне очень приятно встретиться с вами, тем более что вы оказываете такую заботу.

   Фраза была длинной и не очень складной. С одной стороны, он давно не говорил по-французски, а с другой, он не знал — можно ли девушке говорить так откровенно. Все это заставило его смешаться. Но она восприняла его слова с благодарной улыбкой. И это воодушевило Канг Чоля.

   — Я не мог пригласить вас в комнату, потому что она показалась мне убогой до неприличия. А сейчас вдруг до меня дошло, что это ложный стыд и смущение. Ведь, согласитесь, все в мире относительно. И ваш большой дом рядом с каким-нибудь дворцом может показаться…

   — Жалкой лачугой, — со смехом закончила Наталья, поскольку он замялся в конце.

   — Не совсем, но что-то в этом роде. Когда есть понимание, то условности тут же отпадают. Я это только что ощутил. Если бы я не имел возможности объясняться с вами на доступном языке, то по-прежнему чувствовал бы неловкость в кое-каких моментах.

   — Например? — спросила спутница. Его слова вызвали в ней живейший интерес, ибо сама ощущала нечто подобное.

   Канг Чоль переждал пока встречный мужик, поздоровавшись, не прошел мимо, обдав их легким запахом самогона.

   — Ну, например, что я, кореец, иду с русской девушкой, что на мне простая крестьянская одежда и род занятий у меня — труд наемного работника.

   — Насчет последнего тезиса сразу возражу, — заявила Наталья. — Явление это временное, ибо, я уверена, умный и целеустремленный человек всегда займет достойное положение в обществе. Одежда — чистая условность. А вот насчет того, что вы — кореец, знаете, я как-то даже забыла об этом.

   — Вам не дадут забыть ваши соплеменники, — с улыбкой сказал Канг Чоль.

   — Ну, этого я не боюсь, — махнула она рукой и открыла калитку.

   Они вошли в дом. Наталья быстро прошлась по комнате, что-то убрала, расправила, переставила. А потом спросила:

   — Вы не голодны?

   — Еще одно преимущество понимания. Раньше я непременно сказал бы — нет, нет, что вы! А сейчас откровенно могу заявить — да, я голоден. С тех пор, как стал работать в кузнице, чувствую себя новобранцем, которого постоянно терзает голод, но он вынужден терпеть, поскольку кормят его по часам.

   — Знаете что, давайте вместе пойдем на кухню? Я буду готовить ужин, и мы сможем продолжать беседу.

   Кухня была средних размеров и имела отдельный выход во двор. Сразу бросилась в глаза печь внушительных размеров. Возле стены стоял шкаф для посуды и небольшой столик на двоих.

   — Вот обитель русской женщины, по поводу чего даже сложена поговорка: бабья дорога — от печи до порога, — сказала с иронией Наталья, обведя рукой кухню. — У кореянок, наверное, тоже нет другой дороги.

   — Да, — кивнул Канг Чоль. — И она во сто крат тяжелее, чем у европейской женщины.

   — Раз у нас такое полное единение мыслей о тяжелой женской доле, то не соблаговолите ли вы разделить со мной приготовление ужина?

   — С удовольствием. Только, боюсь, что я ничего не умею.

   — Вот-вот, лучший способ мужчины отлынивать от работы, заявив, что он ничего не умеет. У меня в школе есть мальчик, у которого эта фраза постоянно на устах. Печь-то можете растопить?

   — Могу. В последнее время постоянно занимаюсь этим.

   Наталья, накинув опрятный передник, принялась чистить картошку. Время от времени она посматривала на Канг Чоля, который умело и сноровисто разжигал огонь в топке.

   — Я так понимаю, что эта печь предназначена не только для приготовления пищи, но и для обогрева той, большой комнаты? — спросил он, поймав ее взгляд.

   — Да, — кивнула Наталья и пожаловалась: — Кстати, на это уходит прорва дров.

   — Зимой это, наверно, оправданно, но летом… Вы же не пользуетесь постоянно всей этой огромной плитой, верно? Есть смысл под ней сделать маленькую временную печку.

   — Представьте себе, мне тоже приходило нечто подобное в голову. Только боюсь, что я ни-че-го не умею.

   Она в точь-точь повторила его фразу, передразнивая. Канг Чоль, изобразив глубокую задумчивость, изрек:

   — Лучший способ женщины отлынивать от мужской работы. Нанять-то вы можете кого-нибудь?

   — Кого?

   — Ну, меня, например, — с серьезным тоном заявил он.

   — Вы наняты, мсье Чоль. И, надеюсь, плита не будет дымить после вашего вмешательства?

   — Будем надеяться.

   Они поменялись местами. Теперь она стояла у плиты, жаря картошку на большой чугунной сковороде. А он сидел за столиком, разглядывал кухоньку и думал, что заставило эту красивую, образованную и состоятельную девушку жить в деревне.

   Ужин накрыли в гостиной. Наталья разложила еду в самую лучшую посуду, какая нашлась в доме, вытащила не часто пользуемый столовый прибор из серебра, украсила стол цветами в красивой вазе из толстого фиолетового стекла и поставила хрустальный графинчик с малиновой настойкой.

   — Натали, должен вас предупредить об одной вещи, — сказал он, когда они сели. — Ваш гость всю жизнь ел палочками и поэтому вы, надеюсь, извините его, если он что-то будет делать не так.

   Она, ожидавшая услышать нечто другое, засмеялась.

   — Что может быть условнее всех тех манер, что придумало человечество в погоне за красотой! — воскликнула девушка. — Да если бы я ела среди корейцев со всеми эти вилками и ножами, им, возможно, показалось бы все это дикостью? Так что, ешьте с аппетитом и не думайте о таких мелочах. А вот вино принято наливать мужчинам. И это уже не только манеры, но и отношение к женщине.

   — А в Корее, — сказал Канг Чоль, осторожно наполняя красивые рюмки на тонких ножках малиновой жидкостью, — принято считать, что из женских рук питие вкуснее.

   — И часто вам доводилось пить, как вы говорите, из женских рук? — спросила она и слегка покраснела, поскольку вопрос, который она постаралась задать в шутливом тоне, мог показаться несколько фривольным.

   Канг Чоль понял причину ее смущения, но ничем не выдал.

   — Всегда, — спокойно ответил он. — В питейных заведениях Кореи нет мужчин-официантов.

   Они чокнулись рюмками, и отпили по глотку. Настойка оказалась на удивление сладкой и совсем не крепкой. А картошка с хрустящей корочкой очень вкусной. И брать ее вилкой было гораздо удобнее, нежели палочками.

   Канг Чоль украдкой наблюдал, как Наталья пользовалась столовым прибором. Вилку она держала левой рукой, а нож — правой. И ела не из общих блюд, а сначала накладывала себе в тарелку. Если вилке было трудно подцепить что-нибудь, активно помогала ножом. Постоянно действовали обе руки, но при этом она не клала локти на стол. А ведь у корейцев все наоборот. Даже, когда приходится чередовать палочки с ложкой, умудряются держать их в одной руке, чтобы не терять время на замену. Словом, все направлено, чтобы как можно быстрее покончить с едой, словно прием пищи — тягостная обязанность. А между тем — как хорошо неторопливо ужинать и беседовать. Получать удовольствие не только от еды, но и от разговора.

   — Часто тоскуете по родине, Чоль? — спросила она, заметив, что гость задумался о чем-то.

   — Не очень, — ответил он. — Как сказал один философ: жить прошлым — значит обкрадывать настоящее, но забыть прошлое, значит, не иметь будущего. Сказано неплохо, верно? Иногда все происходящее со мной кажется сном. Русская деревня, другие люди, быт, нравы. Что делаю здесь я — кореец и куда приведет меня эта жизнь. Если бы вы знали, как я благодарен судьбе, что она подарила мне встречу с человеком, который способен выслушать и понять меня.

   — Я тоже, — тихо сказала Наталья. — Да, да, не удивляйтесь. Хотя я и живу среди русских, ощущение глухонемоты часто не покидает меня.

   — А как вы попали сюда? — спросил он и испугался. — Ничего, что я задал такой вопрос?

   — Нет, нет, конечно. Просто это долгая история. Для этого надо основательно поворошить историю нашей семьи, начиная с прадеда.

   — Скорее всего, она как-то связана с историей страны. А я ведь совсем плохо осведомлен о прошлом и настоящем России. Знаю только, что это огромная страна и правит ее царь, что она всегда доброжелательно относилась к Корее и никогда не воевала с нами. Принимает наших переселенцев, помогает по мере возможности.

   — Но есть и другие темные стороны в истории России. Придет время, вы прочитаете книги и поймете сами. Но не кажется ли вам, что мы уж больно увлеклись серьезными темами? Серьезные темы за едой чреваты плохим пищеварением…

   — Извините, — улыбнулся Канг Чоль. — Никогда не предугадаешь, куда может завести беседа.

   — Хотите еще картошки?

   — Спасибо, давненько я так вкусно не наедался.

   — Вы… Как вам в доме у Марьи?

   — Очень славная семья, — голос Канг Чоля потеплел. — Дружная, трудолюбивая и… красивая.

   — Слышала, что вчера вас с Марьей встречал Афоня с дружками? Они… не доставили неприятностей?

   — Хотите спросить — не побили ли они меня? — засмеялся Канг Чоль. — Знаете, в Корее крестьянские парни редко дерутся из-за девушек. Дуэли среди знати из-за дамы сердца тоже не приняты. А ведь женщинам это должно быть приятно, да и мужчин это во многом облагородило бы.

   — Но ведь это же дикость — выяснять отношения кулаками? — возразила Наталья. — Бескультурье и дикость! Как будто женщина — вещь, которую можно завоевать грубой силой.

   — Ну, смотря с какой точки зрения. Если женщина не вызывает духа соперничества среди мужчин, то чего она стоит? А чего стоит мужчина, который побоится защитить честь женщины?

   — В культурном обществе женщина должна сама решать, кто избранник ее сердца. Но, увы, Россия еще долго не может называть себя таковым обществом.

   — А Корея тем более. Вот там женщина действительно — вещь. Ее никто не спросит, отправляя под венец, не говоря уже о том, чтобы драться за нее. Натали, а за вас дрались?

   — Ну что за глупости вы спрашиваете? — она смутилась и покраснела. Представила, как Игорь Владимирович, поправив очки, вынимает саблю из ножен. И поняла, что это невозможно. А если пистолеты? Наталья зажмурилась, потому что сразу увидела, как Игорь упал, сраженный выстрелом. Что она могла поделать, если он не виделся ей победителем?

   — Да, кажется, я действительно сказал глупость, — донесся до нее виноватый голос Канг Чоля. — Но мне хотелось бы испытать подобное чувство…

   Наталья очнулась. Канг Чоль задумчиво вертел в руке вилку, и она невольно обратила внимание, какие у него сильные и красивые пальцы. Такой никому не даст в обиду женщину и сам никогда не обидит. Неожиданно она вспомнила графа Монте-Кристо. Ей захотелось, чтобы Чоль поскорее прочитал книгу Дюма. Интересно, какое впечатление она произведет на него. Ясно одно, что его высказывания будут неординарными: у него на многое свой взгляд, свое мнение, заставляющее Наталью спорить, возражать, приходить к неожиданным для себя выводам и поступкам. Она убеждалась в этом уже не раз в течение всего вечера.

   — Да, пока я вспомнила про книгу, — сказала она. — Сейчас принесу ее, а то снова забуду.

   — Мне, наверное, надо идти, — встал Канг Чоль, когда Наталья вернулась. — Спасибо за ужин и за… беседу.

   — И вам спасибо, Чоль.

   — Я помогу вам отнести посуду на кухню.

   — Нет, нет, что вы. Я приберу сама.

   Но Канг Чоль не стал слушать ее возражение и начал складывать тарелки на поднос. Вдвоем они быстро освободили стол. Она взяла лампу, чтобы посветить ему в прихожей.

   — Приходите, когда надумаете, Чоль.

   — Спасибо, обязательно приду, — сказал он, спускаясь с крыльца.

   В своей каморке он, прежде чем улечься спать, не удержался от соблазна и развернул книгу на французском языке. Медленно и с наслаждением прочитал начало:

   «Двадцать седьмого февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля «Фараон», идущего из Смирны, Триеста и Неаполя».

   Перед его глазами предстала картина, которую привезла мать из-за границы: на ней был изображен европейский порт со стоящими на рейде многомачтовыми кораблями. «Хорошо бы посмотреть на карту и найти, где находится Смирна, Триест и Неаполь. Последний, кажется, итальянский город, — подумал он и поспешно захлопнул книгу, чтобы не зачитаться ею допоздна. — Наверняка у Натальи найдется карта. Какая все-таки удивительная девушка и как с ней легко, свободно и радостно».

   Засыпая, он все еще думал о ней.

   Инцидент с Афоней, о котором Канг Чоль и думать забыл, несколько раз всплывал в разговорах на другой день. Сначала спросил Епифан, когда они утром приступали к работе.

   — Что у вас там произошло с Афоней?

   Задавая вопрос, кузнец внимательно осмотрел подручного. Видимо, выискивал следы побоев.

   Канг Чоль догадался, о чем тот спросил, и покачал головой.

   — Если он еще раз попробует, — Епифан поднял кулак и ткнул себя в грудь, — ты мне скажи. Уразумел? Что головой качаешь? Не понял?

   — Я понял, — сказал Канг. — Сказать тебя нет.

   — Почему? — нахмурился кузнец. Посмотрел в глаза Канг Чолю и хмыкнул. — Тоже правильно. Мужчина должен сам за себя постоять. Но от этих парней всякое можно ожидать. Навалятся всемером и намнут бока. Так что с Афонькой я все-таки поговорю…

   Перед обедом в кузницу заехал по делу Николай и тоже первым делом спросил про Афоню. Такое ощущение, что вся деревня только и занята обсуждением драки, которой, в общем-то, и не было. И откуда они все узнали?

   — Ты только скажи, если Афоня еще раз полезет к тебе, мы ему живо намнем бока, — сказал Николай.

   Но самое удивительное событие произошло вечером. Канг Чоль, как обычно, искупался в речке и, неторопливо возвращался домой, как заметил возле кузницы Афоню. Он сидел на завалинке и курил.

   — Здорово, кореец, — поздоровался Афоня, и по голосу было трудно определить, с чем пришел русский парень. Во взгляде нет явной приветливости, но и вражды тоже не ощущалось. Эдакая выжидательная позиция.

   — Здравствуйте, Афоня, — улыбнулся Канг Чоль и сделал приглашающий жест рукой. — Идемте туда.

   — В дом что ли? Ладно, зайдем и посмотрим, как живут корейцы, — Афоня выбросил окурок и шагнул к двери.

   Войдя в каморку, он с порога оглядел ее и промолвил:

   — Да, невесело жить в такой конуре. Невесело, говорю. А что это за книги?.. Граф Мон…те-Кристо… Ишь ты, граф. Это тебе Наталья-учителка дала?

   Канг Чоль кивнул. Его удивило, что Афоня читал по складам. Такой вроде смышленый парень и такое неважное знание грамоты.

   — А эта на каковском языке написана? На корейском что ли?

   — Да, — подтвердил Канг Чоль, довольный, что так обернулось. И подумал, что французское издание, уходя, надо обязательно прятать.

   — Читаешь, значит, — промолвил Афоня и, потеряв интерес к книгам, сел на топчан.

   С какой целью явился этот неожиданный гость, было невозможно догадаться. Чувство вины? Вроде драки как таковой и не произошло. Любопытство? Может быть, судя по тому, что настроен он явно миролюбиво.

   — Закуришь? — спросил неожиданно Афоня и достал кисет.

   — Нет, — покачал головой Канг Чоль. — Я не курить.

   — Не куришь, значит… Слушай, а как ты в тот раз так ловко свалил меня на землю, а? Ну, когда мы с тобой хотели драться…

   Похоже, незнание Канг Чолем русского языка делает всех его собеседников актерами. Вот и Афоня изобразил, как он махал кулаками, а потом упал. Хочет знать, как это произошло. При этом у него был такой непосредственный вид, что Канг Чоль почувствовал симпатию к парню. Только по-настоящему смелый человек может прийти к сопернику и признать свое поражение.

   Канг Чоль встал с табуретки и сказал:

   — Идем.

   Он привел его за угол кузницы, где висел «толстый японец». Большой мешок, набитый опилками, удивил Афоню.

   — А это еще для чего?

   Но еще больше он удивился, увидев, что Канг Чоль снимает сапоги и скидывает рубаху. А дальше и вовсе было невообразимое. Кореец встал перед мешком и поклонился. Потом мгновенным движением принял грозную стойку: ноги раздвинуты, руки прижаты к груди. Вдруг кулаки так быстро замолотили мешок, что град ударов слился в сплошной гул та-та-та… И снова стойка. На этот раз замелькали ноги: мешок от мощных ударов закачался словно пьяный. А цель, куда он метил, находилась на высоте человеческого роста, так что настоящему противнику удары как раз приходились бы в голову. Под конец Канг Чоль изогнулся боком на одной ноге, а другой, сгибая и разгибая в коленях, стал бить всей ступней. Удары были так стремительны и сильны, что мешок весь дрожал. Мгновение и боец снова принял первоначальную стойку. Затем развел плавно руками и вновь поклонился мешку.

   — Ну, ты даешь, кореец! — с восхищением выдохнул ошеломленный Афоня. — Вот бы мне научиться… Слушай, научи меня, а? Все для тебя сделаю, только научи!..

   Канг Чоль согласно кивнул ему.

   — Завтра утро, — сказал он и, прокукарекав дважды, ткнул пальцем в землю. — Сюда приходи.

   — Понял. Утром, как пропоют вторые петухи, быть здесь. А ты, парень ничего, а? Ты меня того… извини, что я тебя все тунгусом обзывал. Из-за Мариши это… А ты, я вижу, больше к училке липнешь. Извиняешь?.. Ну, дай тогда пяток…

   Афоня протянул ладонь, и оба, смеясь, обменялись крепким рукопожатием.

Глава 27

   Канг Чоль получил от отца конфуцианское воспитание, основной смысл которого можно было выразить несколькими философскими изречениями.

   Довольствуйся в быту малым, ибо богатство материальное может затмить богатство духовное.

   Мир в твоей душе так же безграничен, как и мир вокруг тебя.

   Доброта и терпимость сохраняют гармонию души.

   Пресыщение или голод дают возможность телу властвовать над душой. Умеренность — вот золотая середина.

   Все относительно в мире материальном: несравнимы ни с чем только собственные мысли и чувства.

   Любовь и ненависть — дети дня и ночи. Свет любви постигают, тьма ненависти сама овладевает нами.

   Такое философское отношение к жизни помогало Канг Чолю спокойно приспосабливаться к любым обстоятельствам и тем самым обособлять свой внутренний мир, чтобы иметь возможность с интересом размышлять обо всем, что происходило вокруг. Физические упражнения, к которым он был приучен с детства, тоже являлись прекрасным средством постижения собственного «я». Когда натренированное тело, подчиняясь самым неожиданным командам, способно легко, мгновенно и автоматически перемещаться, прыгать, переворачиваться в воздухе, оно начинает существовать как бы самостоятельно, не докучая больше человека своим несовершенством. И тогда происходит то состояние наивысшего блаженства, в котором мы иногда, освободившись от принижающего нас земного тяготения, пребываем в свободных полетах во сне. Сколько прагматизма в известном изречении древнегреческого философа: «В здоровом теле — здоровый дух» и сколько философского начала, если переиначить всего лишь одно слово: «В здоровом теле — свободный дух».

   Натренированность позволила Канг Чолю не только быстро научиться профессии подручного кузнеца, но и спокойно отключаться во время работы. Махая тяжелым молотом, он мог думать о посторонних вещах — повторять русские слова, вспоминать что-то, спорить, вести диалог с воображаемыми лицами. Прикованный к наковальне он в то же время был свободен от него.

   Согласившись обучать Афоню восточному единоборству, Канг Чоль ясно понимал, что русским парнем двигало одно желание — научиться драться. Но этот новоявленный ученик не знал, что достижение цели возможно лишь через осознание того, что все эти приемы ударов ногами, руками и головой созданы не для забав, а для защиты слабых и униженных, для праведного дела. И что такие мысли обязательно появятся у него по мере прохождения всего комплекса тяжелейших физических упражнений, который невозможно освоить без громадной силы воли, жесточайшей дисциплины, внутреннего самоограничения и самоконтроля. На пути к цели человек неизбежно преображается и вместе с этим происходит переориентация самой цели. Идущий на тигра — не унизится охотой на шакала.

   Вот это парадоксальное явление подметили древние китайские монахи, создававшие искусство восточного единоборства. Возникшее первоначально как средство самозащиты, оно со временем наполнилось целым философским содержанием, суть которого — освободить тело от несовершенства и тем самым сделать дух свободным.

   Афоня, как и договорились, явился в кузницу после вторых петухов. Канг Чоль уже встал и одевался, когда услышал топот шагов. В дверь нетерпеливо постучались, и раздался громкий голос:

   — Эй, вставай! Слышишь, я пришел…

   Канг Чоль бесшумно выскользнул из каморки в серый рассвет. При виде него Афоня, сидевший на наковальне, вскочил и оживленно поздоровался:

   — Здорово, Чоль!

   Тот ничего не ответил, лишь чудно поклонился ему как какому-нибудь господину и рукой показал следовать за ним. И сразу от кузницы устремился бегом в сторону речки. Афоня ринулся следом.

   Сначала Канг Чоль бежал не очень быстро, но по мере того как тропинка делала все больший уклон, темп стал возрастать. Афоня, стараясь не отстать, громко топал сапогами. «Ему-то легко босиком, — подумал он, с раздражением глядя на голую спину и весело мелькающие пятки. — И не боится ведь поранить ногу… Опять отстаю… Нет, не уйдешь… Ну, скоро там конец?..»

   Добежав до речки, Канг Чоль свернул вправо. Берег был усеян большими окатышами и чертов кореец запрыгал по ним как кузнечик. Афоня, повторяя за ним прыжки, чуть не упал, поскользнувшись. Кое-как преодолев трудную полосу, он, тяжело дыша, понесся к бугру, где росла раскидистая маньчжурская сосна. Последние метры дались особенно тяжело — в груди не хватало воздуха, а ноги сделались ватными.

   Канг Чоль стоял под деревом и, держась рукой за ствол, делал махи ногой. При этом совсем не было видно, что он только что отмахал пару верст: носок задирал так высоко, что чуть не целовал коленку. И ничего не говорил, как будто Афони рядом и не было.

   «Ну, погоди, — разозлился Афоня. — Подумаешь, ногой размахался. Я тоже так могу. И еще такое покажу, что ты ахнешь…» Он стал повторять движения Канг Чоля, чувствуя, что ноги плохо слушаются и совсем невысоко вскидываются вверх.

   Потом пошли приседания на одной ноге, другая при этом вытянута вперед. После третьего раза Афоня почувствовал, что не может встать. А левое колено и вовсе не смогло разогнуться после первого приседания. С невольной завистью он посмотрел, как его напарник то поднимается, то опускается без видимых усилий. Будто садится и встает со стула.

   Когда Канг Чоль ухватился за сук и стал делать подтягивания, Афоня решил, что умрет, но не отстанет. Цифру «одиннадцать» он еще выговорил, но следующую, как ни тянулся, пришлось оборвать на полуслове и разжать пальцы. Этот же кореец продолжал по-прежнему возносить и отпускать свое, казалось, невесомое тело. Мало того, подтягивал уже не подбородок, а затылок, что было гораздо труднее. При этом мускулы на спине, груди и животе извивались клубками змей, что не могло не вызывать восхищения.

   А когда начались подтягивания на одной руке, Афоня и вовсе открыл рот. Но больше всего его поразило одно упражнение, на первый взгляд, не очень трудное. Канг Чоль лег на спину и стал поднимать вытянутые ноги вверх, чуть ли не касаясь коленями лба. Афоня стал делать то же самое упражнение. Потом, скосив глаза, заметил, что его сосед каждый раз при опускании ног старается не касаться земли. Это оказалось намного труднее: сапоги разом отяжелели, заныл живот. Афоня сел и изумленно застыл. Между кончиками ног Канг Чоля был зажат большой плоский камень, который дугообразно проносился над головой, готовый при малейшей оплошности упасть на голову и поранить.

   В самом конце была демонстрация боевой стойки, но Афоня, принимая те или иные позы, нанося удары кулаками по воздуху, с горечью ощущал свою неуклюжесть и скованность. И яростное желание, пройти через все и быть похожим на этого необычного корейца.

   Эта мысль билась у него в мозгу, когда они бежали назад к кузнице, и потом, когда он шел домой, стараясь пружинить шаг.

   Неделя, начатая утренней тренировкой вместе с Афоней, выдалась для Канг Чоля трудной. Причиной тому явились не физические нагрузки, а ежедневное недосыпание из-за графа Монте-Кристо. Изучить язык при помощи художественный книги он предполагал следующим образом: сначала прочитывать абзац на русском, потом на французском и дальше работать над переводом. План потерпел полный провал, ибо книга так увлекла Канг Чоля, что он не мог оторваться от французского издания.

   Вместе с Дантесом он любил Мерседес, был жертвой вероломности мнимых друзей, ощущал отчаянность и безысходность в каменном мешке острова Иф, испытывал безмерную радость встречи с аббатом Фариа и готовил вдохновенный побег из тюрьмы. Каждый раз он старался предугадать дальнейший ход событий, его голова была забита фразами и диалогами из романа, а все остальное — еда, тренировки, кузница — было лишь прелюдией к вожделенному мигу — встрече с любимым героем. Мир больших страстей — кто сказал, что они выдуманы? — манил и волновал воображение, наполняя душу ожиданием необыкновенных приключений и встреч. И ожидание это подчеркивало щемящее чувство одиночества.

   Епифан, заметив, что с подручным творится что-то неладное, несколько раз спрашивал о здоровье, а в пятницу и вовсе решил прервать трудовую неделю до понедельника. Обрадованный Канг Чоль читал весь субботний день. И лишь к вечеру, перевернув последнюю страницу первого тома, облегченно вздохнул. Поскольку и сам был озадачен своим непомерным увлечением.

   Канг Чоль лежал на спине, закинув руки за голову. Ибо он все еще находился под впечатлением книги. Если бы в этот момент ему сказали, что пережитые им приключения не менее удивительны, чем описанные в книге, он не поверил бы. В жизни так много грязи и таких грязных подробностей, что не до прекрасных переживаний. Что может быть отвратительнее насильственной смерти с запахом крови и испражнений, зато как она величава в романе. Когда герой успевает высказать свою заветную волю, оглядеть в последний раз этот прекрасный мир, прежде чем его покинуть.

   Перед Канг Чолем встали лица погибших друзей, жены. Смерть настигла их неожиданно и подло, не дав ни последнего осознанного слова, ни последнего осмысленного взгляда. А что случилось с отцом, если он не погиб сразу, какие пытки ему пришлось вынести, когда нестерпимая боль превращает человека в животное?

   Но разве во всех этих горестных воспоминаниях не было ни одной прекрасной строки? Почему же, были. Были — волнующее чувство любви и дружбы, незабываемые яростные мгновения схватки с врагом, торжествующий вопль победы. Но сколько ужасных подробностей? Может, с годами они исчезнут из памяти, и останется только то, что будет приятно вспоминать? Ты хотел бы этого, Канг Чоль? Нет и нет! Я ничего не хочу забывать: забыть — значит предать.

   Стук в дверь заставил его очнуться. Оказывается, пришел Петр.

   — Не спите, Канг Чоль?

   — Нет, нет. Проходи, Петр. Рад тебя видеть.

   — А чего в темноте сидите?

   — Да так. Ну, чего встал, проходи.

   — Да я не один. Там Елена, сестренка… Решили пойти в гости к Наталье. Вы не пойдете с нами?

   Канг Чоль вспомнил, что сегодня суббота и что всю неделю не видел учительницу. А ведь обещал ей зайти на неделе. И вообще во время последней встречи казалось, что и дня не прожить без общения с ней.

   Он хотел согласиться, но представил, что там будет куча народу, все будут что-то говорить, шутить, понимать друг друга и жалеть его, словно глухонемого калеку.

   -Ты извини, Петр, но я что-то неважно чувствую себя, — сказал Канг Чоль.

   — Не заболели ли вы? — с тревогой спросил тот.

   — Нет, просто какая-то вялость. Устал, наверное. Ты иди и… спасибо, что зашел.

   — Жаль, — протянул Петр и, понизив голос, добавил: — А я, честно говоря, хотел, чтобы ты лучше познакомился с сестренкой. Вы, действительно, не больны?

   — Нет. Как-нибудь в другой раз.

   — Жаль, — повторил Петр. — И еще — отец просил передать, что он с утра придет к Епифану, и просил, чтобы вы его дождались.

   — Хорошо…

   Петр, попрощавшись, ушел. Канг Чоль снова прилег и закрыл глаза. Сон не шел, хотя в последнее время он все время недосыпал. Прочитанная книга тоже не взывала к себе, видать, насытился до предела. Неожиданно пришли на ум слова Петра: с чего это он, интересно, решил, что ему, Канг Чолю, надо поближе познакомиться с его сестрой?

   Он вспомнил Елену, которая представлялась ему совсем другой, судя по рассказам. А оказалось, что она мало, чем отличается от других девушек-кореянок. Одеть ее в обычное платье и мало кто обратил бы внимания. Нет, если человек образован и умен, это должно как-то выделяться. В словах, во взгляде, в манере держаться. У такого человека есть свое, отличное от других, лицо. Вот Наталья никогда бы не затерялась в толпе девушек. Как жаль, что она… не кореянка.

   Эта мысль удивила его. Почему он так подумал? Если бы она была кореянкой — что тогда? Мог бы жениться на ней? Нет, Канг Чоль не это имел в виду, хотя… что-то такое мелькнуло в голове. Но если представить, что она стала кореянкой, тогда она не была бы Натальей. Той самой русской девушкой, в которой все необычно и этим привлекает к себе внимание. Но она необычна не только тем, что иной национальности. Она интересна сама по себе — вот что главное. А национальность — не главное: к внешности человека привыкаешь довольно быстро, если его часто видишь. Другое дело — отличие в поведении, образе мышления, культуре. Они могут раздражать или восхищать, с ними можно примириться, а можно и бороться, привыкнуть, в конце концов. Все зависит от степени отношений между людьми разных национальностей. Когда любишь, все в человеке кажется прекрасным. Наталья прекрасна, все в ней нравится ему и…

   Канг Чоль рывком сел и уставился в темноту. Разве можно так хладнокровно рассуждать, когда любишь, подумал он, чувствуя томление в груди. Нет, ему надо увидеть Наталью сегодня, немедленно, сейчас.

   Он вскочил и стал лихорадочно одеваться. Неважно, что там уйма народу, какое значение имеет его и их непонимание: он увидит ее, они понимают друг друга, и им так хорошо и интересно быть вместе.

   Канг Чоль распахнул дверь и замер. Перед ним стояла Наталья. Оба невольно вскрикнули. Первой опомнилась гостья.

   — Мне сказали, что вы неважно себя чувствуете? Вы… вы не больны?

   — Не-ет, — ответил он, запнувшись от волнения. — Как видите, стою на ногах, дышу и даже приглашаю вас в свою хижину.

   — Ну, слава богу. Но вы куда-то собирались?

   — Я… никуда. Просто услышал ваши шаги. Проходите, — Канг Чоль отступил назад.

   — Да собственно… Впрочем, я не надолго…

   — Сейчас я зажгу лампу… Вот так. Проходите и садитесь вот сюда.

   Он пододвинул табуретку. Наталья, стоявшая у порога, чуть помедлила, затем решительно подошла к столу, но не стала садиться.

   — Ну-ка поверните лицо к свету, — велела она. — Что-то вид у вас действительно неважный. Дайте-ка, потрогаю ваш лоб.

   Прикосновение ее мягкой и теплой ладони сладко закружило голову. Канг Чоль зажмурился.

   — Жара нет. Кашель, сухость во рту, тошноты?

   — Вы как самый настоящий доктор, Натали, — засмеялся он.

   — Так оно и есть, — кивнула она. — Между прочим, я имею диплом фельдшера.

   — Вы забыли присесть, — сказал Канг Чоль.

   — Нет, мне надо идти.

   — Давайте я вас провожу?

   Они вышли на улицу.

   — Что-то случилось, Чоль? — спросила она, когда они направились к ее дому.

   — Да. Я всю неделю читал «Графа Монте-Кристо» и заболел им.

   — А-а, — протянула она. — Тогда понятна ваша болезнь. Книга понравилась?

   — Да, — признался Канг Чоль. — Но, признаться честно, страшусь встречи со вторым томом?

   — Почему? — удивилась Наталья.

   — Не знаю, — сказал он, и сам спросил в свою очередь: — Неужели Дантес посвятит всю свою жизнь отмщению?

   — Да. Он отомстит им. А вы… вы бы не стали мстить?

   — Если бы мне пришлось по чьей-то клевете провести четырнадцать лет в тюрьме? Да, возможно, стал бы мстить. Но посвятить этому жизнь?

   — Вы рассуждаете точно как Игорь Влади.., — тут она осеклась. — Ну, в общем как один мой знакомый. А чему бы вы посвятили жизнь?

   — Я? Когда-то мне казалось, что нет ничего важнее, чем освобождение Кореи от самураев. Но идет время, я занят чем-то другим, прошлое отдаляется все дальше, и чувства остывают, — в словах Канг Чоля была горечь. — Наверное, ненависть тоже нуждается в постоянной подпитке.

   — Вы как тот древнеримский цезарь, который велел слугам каждое утро будить его словами — Карфаген должен быть разрушен, — улыбнулась она и тут же спохватилась: — Простите, я не хотела вас обидеть.

   Его лицо разгладилось.

   — А ваш знакомый… Вы ему тоже задавали этот вопрос?

   — Представьте себе, да.

   — И что он вам ответил, если не секрет.

   — Он прочитал мне четверостишие Пушкина. Был такой великий русский поэт. Он написал… Только вот боюсь, что перевод будет недостаточно точный. Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, отчизне посвятим — души прекрасные порывы!

   Канг Чоль, пораженный тем, что стихи так созвучны его мыслям, даже остановился.

   — Он… он — гений! — обрел он, наконец, дар речи. — Как, вы сказали, его зовут? Пушкин?

   — Да, Пушкин. Александр Сергеевич.

   — Александр Сергеевич, — повторил Канг Чоль и мотнул головой. — Я запомню это имя.

   За разговором они и не заметили, как подошли к дому Натальи, откуда неслись звуки гармошки и женское пенье.

   — Может, все-таки зайдете. Я вас чаем напою с вашим любимым вареньем…

   — Спасибо, Натали. Но я сегодня так переполнен всем… Книгой, вами и… собой. Спасибо, я пойду.

   Она смотрела ему вслед, чувствуя жалость и сострадание.

   Придя к себе, Канг Чоль сразу завалился спать. Засыпая, подумал, что хорошо бы, если Афоня утром не пришел на тренировку.

   Но Афоня утром пришел. Что стоило Канг Чолю отменить тренировку? Сказать о своем неважном самочувствии, нежелании, в конце концов? Но он не сделал этого, потому что его решение могло задеть русского парня. Дело было не в Афоне: просто Канг Чоль всегда привык уважать самолюбие других людей. И потом — он сам принял на себя роль тренера. А роль эта требовала выполнения определенных обязательств, главным из которых является личный пример.

   Афоня уже был не тот, что неделю назад. Уже не стучал кулаком бесцеремонно в дверь и не выкрикивал развязным тоном приветствие. Стал отвечать на поклон поклоном. Где-то достал лапти и теперь бежал легко, чуть ли не наступая на пятки Канг Чолю. Еще позавчера еле двигался, а сегодня своим оживленно-задорным состоянием невольно подзадоривал тренера. Так что к концу занятий от утренней хандры Канг Чоля не осталось и следа.

   На наковальне уже лежал узелок с завтраком. Канг Чоль бросил взгляд на епифановский двор и заметил телегу Трофима. «Рановато что-то приехал хозяин», — подумал он, направляясь с узелком в каморку.

   Не успел он расправиться с завтраком, как услышал голос Трофима:

   — Канг Чоль, ты здесь? Выйди к нам, поговорить надо.

   У обоих мужчин был вид заговорщиков, довольных своим заговором. Их глаза излучали заботливое внимание.

   — Как дела? — спросил Трофим. Его голос необычайно ласков. Услышав в ответ обычное «нормально», кивнул удовлетворенно головой. Кашлянул и объявил: — Что ж, тогда с завтрашнего дня будешь работать самостоятельно. Епифан считает, что ты вполне справишься? Не так ли?

   — А где я буду работать?

   — То есть, как где? Здесь и будешь работать…

   — А дядя Епифан?

   — Он будет занят другим делом. Ему надо кое-куда съездить. Приедет, что надо поможет. А вообще, отныне ты в этой кузнице хозяин. Может, через месяц мы кузницу переместим на другое место…

   Канг Чоль вдруг понял, что эти мужчины задумали какое-то общее дело, а вот что — догадаться не мог. «Да мне что за дело», — подумал он, но в душе был рад тому, что Епифан будет связан с Трофимом.

   — Хорошо, — сказал Канг Чоль. — Но у меня есть вопросы.

   — Спрашивай, — милостиво разрешил Трофим.

   — Пусть дядя Епифан составит список — за какую работу сколько брать денег. И второе — я хотел бы тоже иметь подручного.

   Трофим перевел кузнецу слова Канг Чоля. Тот согласно кивнул головой и спросил:

   — А кого хочешь взять подручным?

   — Афоню.

   — Афоню? — вскинул брови Епифан. — Так он и пойдет к тебе работать. А впрочем, люди болтают, что вы подружились в последнее время. Хорошо, если он согласен, пусть. Только смотри, Чоль, за этим парнем нужен глаз да глаз.

   Но, судя по всему, кузнец был приятно удивлен.

   — Вот и решили, — встал Трофим. — Ну, Епифан, до завтра. Встречаемся, как договорились, утром у развилки на Никольск. А ты, Канг Чоль, поедешь со мной проведать стариков Хонов? Скучают они по тебе, особенно, старуха. Уже не раз спрашивала, когда, мол, твое учение закончится…

   — Я сейчас соберусь, хозяин.

   По дороге Трофим непонятно почему разоткровенничался о своих планах. Начал он с вопроса:

   — Как ты думаешь, для чего мы с Епифаном учили тебя на кузнеца?

   Вопрос несколько удивил Канг Чоля, поскольку он думал, что это затея хозяина. Но утром, когда Трофим уже обмолвился «мы», имея в виду себя и кузнеца, понял, что их объединяет общее дело.

   — Хотите, наверное, поставить большую кузницу?

   — Не угадал. Ну-ка еще подумай…

   Да, насчет большой кузницы Канг Чоль, конечно, поторопился. Даже у этой не так много заказов, что большую часть времени приходится тратить на изготовление различных изделий впрок. Но они распродавались плохо, поскольку все больше появлялось промышленных товаров. Те же косы, ножи и даже подковы, изготовленные заводскими мастерами, по качеству не уступали епифановским, а стоили дешевле.

   — Не знаю, — признался Канг Чоль.

   Его ответ обрадовал Трофима. Если даже ближайший человек не догадывается, то успех обеспечен. Есть такая примета у русских. Например, когда ранним утром они собираются на охоту, то стараются выскользнуть из дома так, чтобы никто и духом не ведал. Домашние, зная эту примету, тоже стараются ничем не выдать свое видимое присутствие. Иначе — все пропало. Потому что удачи все равно не будет. Какой зверь даст незаметно подкрасться к себе человеку, который еще до охоты привлек внимание своим шумом!

   — Я хочу построить мельницу, — торжественно объявил Трофим, и пытливо посмотрел на Канг Чоля. Заметив, что его слова не произвели, как ему показалось, должного впечатления, почувствовал желание рассказать про свой хитроумный план привлечения в компаньоны Епифана и как тот отреагировал на его предложение.

   — …Любой человек обрадовался бы! Как же, не вкладывая ни копейки стать компаньоном такого выгодного дела! — Трофим помахал пальцем и продолжал. — А он, знаешь, что ответил? Как это я, мол, брошу кузницу, что сельчане скажут? Какое твое дело, говорю ему, до сельчан? Нет, отказывается он, не могу так. Вот и пришлось тебе учиться на кузнеца, чтобы заменить его. Очень странный народ — эти русские. Ему выгода сама в руки идет, а он думает о каких-то сельчанах. Столько лет живу среди русских и никак их не пойму…

   Канг Чоля не удивляло недоумение хозяина: уж кто-кто, а Трофим в подобной ситуации не стал бы поступать как Епифан. Может быть, если бы он жил в Корее, то рассуждал по-другому. А на чужбине, что ему до мнения чуждых людей?

   Но Канг Чоль чувствовал, что именно на чужбине так нельзя. Нельзя жить в стране, пренебрегая ее нравственными законами. Менять свои воззрения как старое платье. И в этом отношении ему был ближе и понятней Епифан, который уж точно везде и всегда будет поступать не из соображений выгоды, а в соответствии со своими взглядами и совестью.

   — Эй, что молчишь, парень? Я же спрашиваю — ты бы как поступил на месте Епифана?

   — Только как он, хозяин, — улыбнулся Канг Чоль.

   — Ты тоже, оказывается, дурачок, — с сожалением посмотрел Трофим на молодого работника. — Так будешь рассуждать, до смерти останешься в работниках.

   — Ничего. Зато душа останется свободной.

   — Свобода, хе… Какая может быть свобода без денег. Ты слушай, что говорят старшие, более умудренные жизнью…

   Трофим еще долго о чем-то говорил, но Канг Чоль слушал его не очень внимательно. Его грела мысль, что в России живут люди, чьи рассуждения и взгляды понятны и близки ему. И еще он подумал, что сегодня надо вернуться пораньше и встретиться с Афоней. Канг Чоль был уверен, что тот согласится на его предложение работать вместе.

Глава 28.

   Афонькин дом, срубленный еще отцом, выглядел довольно крепко, но был сильно запущен. Как и все небольшое хозяйство, до которого парню все было недосуг взяться. Но когда человек встает засветло, то у него вдруг оказывается масса времени. Тетка Меланья сначала сильно испугалась, приняв племянника за домового, решившего пошалить на подворье. Даже узнав Афоню, она не могла поверить своим глазам. Чтобы этот сорванец, беспечный гуляка и любитель поспать, с раннего утра брался за работу? Но налицо были наколенные дрова, починенная дверь, заново выстеленная крыша овина. А со вчерашнего дня взялся сооружать свинарник, о котором она талдычила ему уже второй год. Немудрено, что тетка Меланья вот уже всю неделю, каждый раз, проснувшись и услышав возню во дворе, крестилась и бормотала:

   — Спасибо тебе, боже, что надоумил парня взяться за ум.

   Среди всех детей — родных и неродных — она всегда выделяла его, самого младшенького, сиротинушку бедненького. Но с годами жалость куда-то пропала: то ли Афонька, с детства не терпевший жалости, отбил ей охоту, то ли она сама со своими горестями и заботами иссохла сердцем. Так и жили в последнее время, мало замечая друг друга, и ограничивая себя минимальным кругом обязанностей по дому и хозяйству. И вот такая перемена, происходящая с племянником, как ни странно возродили в ней полузабытые чувства нежности и жалости.

   «Стучит топором, — думала она, вставая. — А ведь даже не поемши. Что бы ему такое вкусное приготовить? Испеку-ка я оладушек, Афонька их с детства любил…»

   С необычайным проворством она растопила печь. «Хорошо бы пару яичек замести, да где их взять яичек-то, — погоревала она, готовя мучную жижу. — Хорошо хоть сметанка есть».

   Глядя, с каким аппетитом ест Афоня, тетя Меланья ласково сказала:

   — Ты ешь, ешь все.

   — А тебе? — сдвинул брови племянник.

   — Я уже поела, пока готовила.

   — Не врешь… Не обманываете, тетенька?

   — Ну что ты, Афоня, когда же это я тебя обманывала?

   — И то верно, — согласился он. — Хороши оладушки.

   — Ты их с детства любил. Бывал, пеку их, все прибегут и выпросят, а ты один терпишь и терпишь. Ох, и в кого ты такой уродился, Афоня…

   — А какой такой? — спросил он весело.

   — Гордый, вот какой, — сказала она, тоже улыбаясь. — Это отцовская кровь в тебе. Касьян был человек рассудительный, когда надо мог и в ножки поклониться. Но нутро у него всегда было гордое. Не то, что мой. Бывалочи напьется, и все куражится, а тверезый, так тише воды. А ты — что снаружи, что снутри одинаков. Только давеча стала замечать, ты стал какой-то другой… Ну, прям как Касьян.

   Афоня немного смутился и кашлянул.

   — Тетенька, ты это того… Словом, не береди. Я это… съезжу посмотреть, как там рожь наша. А свинарник закончу после обеда.

   — Конечно, конечно, — закивала тетя Аксинья. — Разве тебя кто неволит. Ты таперича мужик хвозяйственный.

   — Да ладно тебе, тетенька, — отмахнулся Афоня. — И спасибо за вкусный завтрак.

   Никогда раньше она не слышала от племянника слов благодарности. А тут не только поблагодарил, но и как-то чудно поклонился ей, прижав руки по швам. Было от чего ей остолбенеть от изумления.

   Афоня обрубал конец толстой жердины, которую он собирался использовать для перекладины задней стенки свинарника. Кругляк нет-нет да катался, несмотря на то, что был прижат сапогом. На очередном замахе он вдруг заметил, как чья-то нога пришла на помощь и оглянулся. Это был непонятно откуда взявшийся Чоль.

   — Бей, бей, — сказал тот, улыбаясь. Когда несколько ударов завершили дело, спросил: — Пила?

   И сделал рукой движение взад-вперед.

   — Нельзя пилой, — покачал головой Афоня. — Надо чтобы гладко было, иначе вода, все сгниет. Не понял? Сейчас покажу…

   Он взял валяющееся толстое полено и показал на конец.

   — Вот, весной пилил, и уже вся почернела от воды. А теперь, посмотри на дом. Все концы срезаны топором. Столько лет прошло и хоть бы хны.

   Чоль сразу понял смысл сказанного. А он еще удивлялся, почему концы бревен у русских домов обрублены так неаккуратно. Секрет, оказывается, очень прост. То-то дядюшка Хон, когда они строили баньку, каждый отпиленный срез обмазывал глиной. Топором гораздо труднее обрубить толстое дерево, чем пилой, зато потом беспокоиться не надо из-за влаги.

   Стали прикреплять жердь к стойке. Новоявленный помощник придерживал заготовку, а Афоня привязывал. Обмотал крестовину веревкой плотно, а вот узел вывел бантиком. Чоль, внимательно наблюдавший за ним, решил показать способ завязывания мертвой петлей, которому научил его старый рыбак. Когда он крепко затянул конец, Афоня потрогал узел и восхищенно покачал головой:

   — Здорово! Ну-ка покажи еще раз…

   Вдвоем они быстро установили заднюю перегородку свинарника. Афоня обошел сооружение кругом, проверяя все ли надежно.

   Присели на скамью, вкопанную посреди стайки берез, расположенных полукругом. Крайние деревья были более рослыми. Чоль погладил гладкий белый ствол с черными поперечными бороздками.

   — Это папка и мамка. Вот эти деревца — сестры и я, — сказал Афоня, сворачивая самокрутку. — Родители померли, сестры — тю-тю, лишь я один остался с теткой. — Ты как меня нашел?

   — Женщина спросить, — ответил Канг Чоль. — Работать кузница хочешь?

   -Работать в кузнице? — удивился Афоня. — Вместо тебя что ли?

   — Нет, ты, я работать кузница…

   — А Епифан как же? Тебя Епифан послал?

   — Епифан не работать. Ты, я работать.

   — Что-то не пойму… А Епифан? С ним что-то случилось?

   Канг Чоль не знал, как объяснить, и решил, что лучше всего им сейчас отправиться прямо к кузнецу.

   — Домой Епифан пошли?

   — Давай пойдем, — согласился Афоня.

   Епифана они застали в горнице за необычным занятием. Он сидел за столом, и что-то чертил на бумаги. При виде них удивленно вскинул брови, потом понимающе улыбнулся.

   — Здорово, Афоня!

   — Дядя Епифан, тут Чоль мне что-то про работу в кузнице говорит, а я никак не пойму о чем речь. Он что уходит и хочет, чтобы я заместо него робил?

   Голос Афони звучал с вызовом. Как это, мол, вы решили без него?

   — Это не он уходит, а я. Чоль теперь мастер и хочет с тобой работать.

   — Я с Чолем?

   — Да, с Чолем. Ты не смотри, что он недавно в кузнице. Парень понятливый и руки у него золотые. А ты, Афоня, поработаешь с ним и не хуже него будешь ковалем.

   — А вы куда, дядя Епифан?

   — Никуда, — улыбнулся кузнец. — Просто, буду занят другим делом. Ну, так как, соглашаешься, Афоня? Ремеслу обучишься и потом какой никакой, а приработок.

   Афоня перевел взгляд на Канг Чоля, потом снова посмотрел на Епифана.

   — С Чолем работать буду.

   — Вот и хорошо. Честно признаться, не верил, что ты согласишься. Завтра и приступайте. Если что не получится — позовете. Пока будете пользоваться моей кузницей, половину заработка отдаете мне. А теперь идите…

   Озадаченное выражение лица Афони, когда они выходили на улицу, тут же сменилось радостной улыбкой при виде Марьи. Удивление девушки при виде него еще больше развеселило парня.

   — Зачем, зачем? Зачем женихи приходят в дом невесты? Конечно, свататься!

   — Да будете тебе, Афонь, — отмахнулась Марья. — Чоль, что ему надо было?

   Тот уже догадался, о чем идет речь, и решил поддержать парня.

   — Афоня говорит правильно. Дядя Епифан сказал — да.

   Девушка ахнула и стрелой помчалась в дом.

   — Бежим, Чоль, — сказал Афоня. — А то сейчас нам попадет.

   Уже за воротами они увидели, как Марья выскочила на крыльцо и погрозила им кулачком.

   — А ты, однако, умеешь шутить, — смеясь, промолвил Афоня. — Когда взаправду буду свататься, обязательно приду вместе с тобой. Ты куда сейчас, Чоль? Домой?

   — Да.

   — А что дома будешь делать? Давай пойдем ко мне, поужинаем, а потом завалимся к Таське. Я тебя с ней познакомлю. Она баба веселая. Пойдем?

   Канг Чоль кивнул. Он не понял, куда тот звал его, но согласился потому, что не хотелось расставаться с новым другом. Они зашагали обратно к Афонькиному дому.

   Когда пересекали площадь, им встретился Николай, который выходил из магазина.

   — Чоль, здорово! — приветствовал он. — Куда это ты?

   — Я это, — замешкался Канг Чоль.

   Судя по взглядам, которыми обменялись русские парни между собой, вражда у них была непримиримая.

   — На кудыкину гору, — встрял в разговор дерзко Афоня и остановился, расправив плечи. — Твое какое дело, куда он идет?

   Николай оглядел драчуна и решил не связываться. Молча пошел от них.

   Канг Чоль с укором посмотрел на своего спутника.

   — А плюнь ты на него, — махнул рукой Афоня. — Тоже мне барин нашелся. Куда, куда? Какое его собачье дело?

   Тот еще о чем-то говорил со злостью, но Канг Чоль не слушал, задумавшись. Надо же, в одной деревне живут парни, а так не ладят между собой. Ладно бы их разделяла сословная принадлежность, так нет же, оба из крестьян. Сам он, выросший в дворянской семье, при общении с крестьянскими детьми всегда ощущал разницу в положении, потому что они относились к нему, как к господину. А ему хотелось, чтобы они приняли его в свой круг, не делали скидок на промах во время игр, не уступали понарошку в единоборстве. Завидовал их дружбе и равным отношениям. И всегда чувствовал, что его и их разделяет что-то, тогда как они сами — все вместе. Правда, еще Петр рассказывал, что в Рузаевке парни разделены на две компании и мерилом принадлежности к той или иной компании является достаток родителей.

   «Но ведь это так зыбко, — подумал он. — Сегодня ты бедняк, а завтра богач. Увеличилось состояние, но человек-то остался прежним… Хотя нет, человек тоже меняется постоянно. Разве ты сам не изменился с тех пор? Что осталось в тебе дворянского? Да, я на равных и с крестьянами, и батраками, но я на равных и с Натальей. Нас уравнивает образование. Ну, конечно же, образование — вот главное, вот что возвышает человека».

   Придя к такому выводу, Канг Чоль удовлетворенно хмыкнул.

   Тетки Меланьи дома не оказалось, и Афоня сам стал накрывать ужин. Нарезал хлеб, сало, разлил по мискам щи. Пока он возился, Канг Чоль разглядывал комнату. Громадная печь, икона, лавка. Все как у Епифана, разве что убранство более чем скромное. Ни расшитых рушников, ни занавесок, ни скатерти. Голо и убого, но прибрано чисто.

   Афоня, отлучившись на минутку, вернулся с бутылкой. Поставил ее на стол и вопросительно глянул на гостя. Он не забыл случая с табаком. Кто его знает, может и самогону тоже нельзя.

   — Выпьем, Чоль?

   И обрадовался как мальчишка, получив утвердительный кивок. Зубами вытащил пробку — огрызок кукурузного початка — и разлил по глиняным кружкам. Поднял свою и торжественно произнес:

   — Ну, будя.

   Он выпил до дна и даже не поморщился. Лишь перевел дух и потянулся за огурцом. Заметив, что Канг Чоль сделал лишь глоток, спросил:

   — А ты что? Не понравилась?

   — Я самогон плохо пей.

   — Ну, смотри сам, Чоль. Неволить не буду. Мы, русские, пьем только до дна, а как там, у корейцев, не знаю.

   Рядом с хлебницей стояла маленькая деревянная солонка. Канг Чоль взял ее и сказал:

   — Кореец сюда самогон. Такой чашка пей.

   — Как? — изумился Афоня. — Вы пьете из таких чашек. Наверное, крепкий у вас самогон. Самогон, говорю, крепкий.

   — Нет, — покачал головой Канг Чоль.

   Афоня с сомнением посмотрел на гостя и потянулся за бутылкой. Плеснул в кружку немного.

   — Вот так что ли? — спросил он.

   — Да, да.

   Он одним глотком отправил самогон в глотку и вперил взгляд в стену, пытаясь представить ощущение человека, выпившего такую малость. Видно, оно оказалось не таким, какое бывает после полной кружки, поскольку пробормотал:

   — Не-ет, русский человек так пить не будет. Пить так пить…

   Только поели, как Афоня предложил:

   — Айда, на улицу, покурим.

   Они снова устроились на скамье под березами.

   — Будешь?

   Канг Чоль покачал головой, но взял в руки протянутый кисет. Он был сделан из плотной материи, расшит узорами. Видать, постаралась чья-то искусная рука.

   — Мариша делала, — похвастался Афоня. — Не веришь?

   Не верить ему оснований у Канг Чоля не было. Девушке Афоня нравился, это было заметно, но уж больно он выглядел несерьезным по сравнению с ней. И она, конечно, это чувствовала и держалась от него подальше. Да и ее родители, скорее всего, не очень одобряют ухаживания парня с такой репутацией драчуна.

   Афоня соорудил большую самокрутку и с наслаждением задымил.

   — Курить сколько лет? — спросил Канг Чоль. Ему это было интересно знать, поскольку у корейцев мало кто курил до двадцати лет.

   — Я? С семи лет, — заулыбался Афоня. То ли хвалился, то ли сам понимал, что слишком рано начал баловаться табачком.

   Канг Чоль ужаснулся.

   — Папа, мама не говорил? — Канг Чоль покачал головой.

   — Так они же померли. Были бы живы, раза два высекли бы меня, может я и в жизни не притронулся бы к самосаду. Понимаешь? Папаня бы меня бац-бац, я бы — ай-ай и табак не надо, не надо…

   — Ты сам не надо.

   — Я? Самому трудно бросить. Да и что делать, если не курить. Вот ты мне сказал — по утрам табак не надо, знаешь, как мучался? Э-э, да что об этом. К Таське пойдем?

   — Куда?

   — Вдовушка тут есть одна, веселая и молодая. У нее мы собираемся по вечерам. Песни поем, пляшем, в бутылочку играем.

   — Самогон?

   — Да нет, игра такая, бутылочка называется. Крутишь ее, и на кого горлышком укажет, надо целовать.

   — Целовать?

   — Ну да, — Афоня чмокнул тыльную сторону ладони. — Вот так, целовать.

   Канг Чоль удивился. А он и не знал, что русские крестьяне целуют женщинам руки.

   — Ну что, пойдем?

   — Пойдем.

   Хозяйка дома, где собиралась Афонькина компания, двадцатитрехлетняя Таисия овдовела два года назад и с тех пор гуляла напропалую. Выдали насильно ее замуж очень рано и мужа своего — Тихона, который был старше лет на десять, не любила и очень боялась. Впрочем, чувство страха и опасения он вызывал у многих. Был Тихон немногословен и мало общителен. Никто не знал, чем он занимается, но его нередко встречали в лесу бабы, ходившие по ягоды и грибы. Он слыл хорошим охотником, но промышлял всегда один. И дом его был на отшибе. За глаза все его называли колдуном.

   Таську выдали за него замуж из-за большой нужды. Ходили слухи, что он заплатил за нее немалую толику золота и, как известно, дыма без огня не бывает. За одно лето Таськины родители поставили новый сруб-пятистенку и выдали двух дочерей-переростков замуж, прельстив женихов завидным приданым.

   Четыре года замужества она прожила как замороженная. В первое время ее веселая натура никак не могла примириться с нелюдимым характером мужа, но потом вроде бы начала привыкать к нему, как случилось небывалое происшествие. В деревню неожиданно нагрянули жандармы. Уже потом стало известно, что муж Таисии беглый каторжник, а осужден он был за групповое разбойничье нападение на купеческий караван.

   При задержании Тихон застрелил двоих и сумел бы прорваться в лес сквозь кольцо окружения, если бы не ранили в ногу. Озверевшие жандармы тут же закололи его штыками.

   Почти год сельчане сторонились молодой вдовушки. Но отходчиво русское сердце, да и любопытство, всегда притягательное, одолело вверх. Правда, Таисия мало кому рассказывала о Тихоне. Зато с его смертью расцвела она словно цветок, освободившийся от объятий сорняка-вьюна, и загуляла напропалую, словно наверстывала упущенное время. И, видать, оставил ей кое-что Тихон на черный день, так как зажила она без горя и забот. Чуть ли не через день в доме Таисии дым коромыслом и пляски до утра. Молодежь двух нижних улиц души не чаяла в ней и не раз красавица-вдовушка была поводом драк между парнями на зависть другим девушкам.

   Встретила она Афоню приветливо, окинула оценивающим взглядом его спутника и певучим голосом спросила:

   — Это кого ты привел такого пригожего?

   — Мой друг Чоль. Прошу всех любить и жаловать.

   — Это тот самый, что у Епифана работает в кузнице?

   — Он самый. Еще раз повторяю громко для тех, кто плохо слышит. Чоль — мой друг.

   Афоня обвел гостей взглядом человека, привыкшего повелевать. Не встретив отпора, удовлетворенно хмыкнул и повел Канг Чоля на тут же освободившееся почетное место напротив входной двери.

   Было шумно, накурено и весело. Скамьи, расположенные вдоль трех стенок большой комнаты, сплошь заняты молодежью. Собралось человек двадцать. В правом углу стоял стол, уставленный бутылками, стаканчиками и закусками. Никто еще не пил, но все были возбуждены. Появление Афони с необычным гостем вызвало еще большее оживление: Канг Чолю пожимали руку, хлопали по плечу и что-то говорили, весело и приветливо улыбаясь. От обилия незнакомых лиц у него слегка кружилась голова. Праздничное настроение окружающих невольно передавалось и ему.

   Посиделки начались с того, что пять девушек во главе с хозяйкой стали обносить гостей выпивкой и закуской. Перед Афоней и Канг Чолем выросла Таисия с подносом. Парни встали.

   — Ну, гости дорогие, пожалте, откушать водочки, — сказала она с легким поклоном.

   — Возьми, Чоль, стаканчик. Так, а теперь выпей всю. Ха… И поцелуй хозяюшку.

   Канг Чоль понял, что ему сказал Афоня и потому растерялся.

   — Ну, ты чего, Чоль. Целуй Таську! Ну-ка все хором: це-луй Та-ську, це-луй Та-ську!..

   Все подхватили его крик. Но Чоль застыл как изваяние, потому что не знал, как сделать то, что просили. И тогда она, передав кому-то поднос, решительно шагнула к нему, обняла за шею и крепко поцеловала его. Влажный вкус женских губ, прикосновение упругих грудей, крепкое объятие нежных рук жаром обдало Канг Чоля, заставило задохнуться, оглохнуть и забыть, что десятки глаз смотрят на него.

   Афоня тоже выпил и поцеловал Таисию. Но у него это вышло кратко и привычно.

   — Как русские бабы целуются, а? — дошел до него вопрос Афони. За ним последовала непонятная фраза, утверждающая что-то. — Это только цветочки, а ягодки будут впереди.

   Дальнейшее Канг Чоль помнил смутно. Хором пел песню, плясал, снова пил и на душе было легко и привольно. Во время игры в бутылочку, подбадривал вместе со всеми целующихся, а когда выбор падал на него, уже без всякого смущения подставлял губы. В самый разгар веселья он почувствовал, что кто-то тянет за руку. Это оказалась Таисия. Она повела его на улицу, и свежий ночной воздух заставил прийти в себя. Стараясь не споткнуться, спустился с крыльца.

   — Идем, идем, — возбужденно шептала Таисия, таща его за руку.

   Кан Чоль послушно шел за ней пока впереди не оказался проем в сарай.

   — Стой, — произнес он вслух и остановился.

   Она обернулась и удивленно спросила:

   — Ты что, миленький? Идем. Али ты не хочешь? — и настойчиво потянула за руку.

   Но он встал как вкопанный. Таисия шагнула к нему и обняла. Снова это прикосновение горячего женского тела, сладостной дрожью пронизывающее с головы до ног.

   — Миленький, ты же весь дрожишь. Идем.

   Канг Чоль нерешительно шагнул в сарай. Она увлекла его в угол, обняла и заставила опустить себя на охапку сена.

   — Давай, давай, миленький, раздевай меня, — зашептала она словно в горячке. — Не понимаешь, корейчонок миленький, тогда я сама. Смотри, вот мои груди, ну прижмись же к ним лицом… Вот так… Целуй, целуй губами, еще… Сними пиджак… А теперь штаны… Дай я тебе помогу, миленький… Какой у тебя пояс тугой. Ну, снимай, снимай… Вот он у тебя какой! Приятно, приятно, что я его трогаю, да? Ну, миленький, не робей… Что с тобой? Подожди, куда ты? Стой, не уходи… Убежал, вот дурачок. И что я Афоньке скажу?

Глава 29

   Каждый человек в течение всей жизни неоднократно выступает то в роли ученика, то в роли учителя. Умеющий внимать — умеет и передать.

   Всего лишь полтора месяца назад Канг Чоль впервые надел кожаный фартук, взял в руки молот, чтобы, следуя указаниям мастера, научиться ковать железо. И вот уже он сам за кузнеца, а на его место подручного с небывало серьезным лицом встал Афоня. Скуп был на слова Епифан, и причиной тому являлся не языковой барьер между русским и корейцем. Просто житейский опыт человека, прошедшего стадию ученичества и учительства, подсказывал, что не умеющему внимать глазами — словами не объяснить. Лучше один раз показать, чем сто раз говорить.

   Ставшая уже привычной Канг Чолю кузница сегодня смотрелась по-новому, потому что выступал он теперь в иной роли. Но и прежнюю роль не успел забыть и поэтому ясно представлял, что чувствует сейчас Афоня.

   Будучи офицером Канг Чолю уже доводилось передавать другим людям свое умение, опыт. И именно в армии, где, казалось бы, все подчиненно единой цели — выполнению приказа, он уяснил для себя, что послушный солдат — не значит лучший. Среди новобранцев встречались разные парни, но быстрее всех воинскую науку постигали те, в ком был дух соперничества.

   Дух соперничества! Он есть в каждом человеке. У одних он выражен — неукротимым желанием первенствовать, у других — не отстать, не оказаться хуже других. И не обязательно, чтобы рядом был зримый соперник — он, этот соперник, есть в душе каждого из нас, ибо мы всегда исходим из сравнения с себе подобными. Если он смог, то почему я не смогу. Если он смог, то почему я не смогу лучше. Если он не смог — я смогу!

   Вот такие мысли обуревали Канг Чоля, когда он, невольно сравнивая себя с Епифаном, начал свой первый самостоятельный день в роли кузнеца. И внимательно приглядывался к Афоне, у которого на лице явно было написано, что раз другие могут, то и он сможет не хуже, а даже лучше. Потому что этот русский парень был как раз из тех, кто стремится первенствовать. И такая черта характера нравилась Канг Чолю.

   …Третья подкова полетела с шипеньем в воду, когда в кузнице показался Епифан.

   — Здорово, ковали! — с улыбкой произнес он. — А я думаю, кто это в такую рань растрезвонил на всю округу. Рад тебя видеть, Афоня. Хоть согласился ты вчера, а все я равно сомневался…

   — Это почему же? — вскинул голову парень.

   — Работа здесь такая… обязательная. Дисциплинушку любит, — наставительно изрек Епифан и, заметив, что Афоня собрался возразить, быстро перевел разговор на другую тему. — Что это вы даже не поемши принялись за дело? Пойду скажу Настеньке, чтобы быстрее принесла вам что-нибудь перекусить. И еще, Чоль, я уезжаю на два дня в Никольск, так что остаешься за хозяина. Понял?

   — Да, — ответил Канг Чоль.

   — За это время ты заработал шесть с полтиной. Вот они, — и Епифан протянул деньги. — Если тебе что надо купить в Никольске, скажи.

   Канг Чоль подумал и покачал головой.

   — Ну, хлопцы, бывайте. Я на вас дюже надеюсь, — сказал кузнец напоследок и ушел.

   Перерыв на завтрак был коротким. Парни быстро умяли полкаравая свежеиспеченного хлеба, запивая вкусным холодным молоком. Афоня вскочил первым и сразу начал качать мехи. Канг Чоль понимающе улыбнулся — ведь совсем недавно и он сам горел таким же нетерпением.

   Каждый раз, когда он доводил изделие до готовности, то ощущал на себе пытливый взгляд молодого помощника, в котором нет-нет да проскальзывало сомнение, поскольку тому было известно, что за спиной у мастера трудового навыка с гулькин нос. Этот взгляд подстегивал Канг Чоля, вызывал стремление работать легко и непринужденно.

   Вот уже полгода, как Канг Чоль живет на русской земле. Немало чему научился он за это время, но еще большему предстоит научиться. И цену приобретенных знаний, навыков и опыта часто постигаешь, передавая их другим. Он, конечно, понимал, что до настоящего мастера ему далеко. В мире столько прекрасных вещей, выкованных истинными художниками, но мало кто задумывается, сколько времени и пота затрачено на их изготовление. Потому что людям дела нет до скучных подробностей, им важен сам результат — будь то голубоватый самурайский клинок или ажурный подсвечник. Совершенное произведение должно, прежде всего, задевать чувства, вызывать восторг, изумление, радость. А для настоящего мастера готовая вещь теряет былую привлекательность, она дорога ему лишь воспоминанием о том вдохновенном блаженстве, которое он испытал, творя ее.

   Азартную работу прервал первый посетитель — мужик лет тридцати, прикативший на телеге. Увидев Канг Чоля, он спросил:

   — А где Епифанушка? Нету? А кто же мне, ети ее мать, колесо починит? Афонька, а ты чего тут делаешь?

   — Роблю, а то не видишь. Что у тебя там, дядя Егор?

   — Да вот колесо… А где все-таки Епифан?

   — Нет его, — заявил Афоня. — Так что с колесом-то?

   — Да разболталось оно. Да мне бы Епифа…

   — Дядя Егор, тебе же русским языком сказали, что нет Епифана. Вот Чоль, и я заместо него. Вот это колесо болтается?

   — Угу.

   Афоня взялся за обод и потряс. Чоль подошел к нему. У колеса полетела металлическая втулка, видать, источилась. Вставить новую — пара пустяков. Но на лице мужика было написано явное нежелание связываться с парнями и уехать. Он так бы и сделал, если бы не Афоня, чей властный тон удерживал и одновременно пугал своей уверенностью.

   — Да ты не боись, — успокоил его новоиспеченный мастер. — Чоль тебе мигом починит.

   Мужик обречено пожал плечами — делайте, мол, что хотите. А сам исподлобья наблюдал, как кореец одной рукой легко приподнял край телеги, а другой подставил стойку. Ловко выбил чеку, снял колесо и потащил его в кузницу, кивнув по пути Афоне, чтобы тот следовал за ним. Эту работу можно было сделать и в одиночку, но Канг Чоль хотел показать ее помощнику. Мужик тоже поплелся за ними и молча наблюдал, как вставляли новую втулку, а края загибали ловкими ударами молотка. Потом Канг Чоль смазал отверстие дегтем и без слов протянул колесо Афоне. Тот понял, что от него требуется, и в сопровождении мужика вернулся к телеге.

   — Вот и все, — сказал он весело, поставив колесо на место и закрепив его чекой. Проверил — не болтается ли, и небрежно заметил: — Делов-то на два хрена с пальцем. Дядя Егор, принимай работу.

   Мужик недоверчиво потряс колесо и только после этого на его лице появилось подобие улыбки.

   — Э-э, сколько с меня?

   — Два штофа самогона, шмат сала да полпуда зерна, — быстро ответил Афоня и захохотал. — Да я шуткую, дядя Егор. Сейчас спрошу у Чоля…

   Первые два гривенника, заработанные самостоятельно парнями, зазвенели в жестяной банке.

   — Ух, как весело звенят. Дай бог, чтобы полнилась каждый день…

   Канг Чоль улыбнулся. Первая удачная починка прибавила обоим настроения.

   Последующие мужики тоже сразу спрашивали Епифана и вели себя точно так же, как и дядя Егор. Но Афоня сумел осадить и удержать каждого.

   После обеда, состоявшего из традиционных щей и каши, Афоня с наслаждением закурил и спросил:

   — Ну, как вчера с Таськой?

   Канг Чоль сделал было вид, будто не понял вопроса, но не сумел справиться с краской смущения.

   — Ничего, — пробормотал он.

   — Как ничего? — воскликнул Афоня. — Неужели не дала? Вот стерва! Ну, я ей покажу… Неужели ничего не было?

   В разговорах между собой русские часто употребляли это слово «ничего». И Канг Чоль уяснил его для себя, как «нормально» или «да так себе, ничего особенного». Поэтому реакция Афони озадачила его. И он решил пояснить:

   — Это… Хорошо было.

   — Хорошо было? Значит, дала все-таки, — оживился Афоня. — Я же говорил, что она баба горячая и никому не отказывает. Вечером пойдем к ней снова?

   Он весело подмигнул Канг Чолю. Но тот никак не отреагировал на его игривость. Афоня еще раз внимательно глянул на непроницаемое лицо Канг Чоля и поджал губы. Но настаивать не стал.

   До вечера они стучали по горячему железу, не разгибая спины, не отвлекаясь на разговоры и перекуры, иногда лишь переключаясь на посетителей, а потом снова возвращаясь к наковальне. И работа не казалась им утомительной и скучной, поскольку каждый из них был охвачен чувством соперничества друг с другом и с самим собой. А когда закончили, Канг Чоль предложил Афоне искупаться в речке, и повел его в свою заводь.

   Полуденная жара уже спала. Кажется, мигом пролетело время, но стоило ступить на тропу, по которой они бегали сегодня утром и такое ощущение, что это было давным-давно, что день тянется нескончаемо длинно. С низины веяло свежей прохладой.

   Канг Чоль быстро разделся и остался в коротких подштанниках, которые сделал сам из кальсон. Заметив, что Афоня почему-то не спешит, подумал, что у того, возможно, нет трусов, и потому стесняется. Решил успокоить и сказал со смехом:

   — Женщина нет.

   Тот вроде нехотя стал снимать штаны.

   В детстве мать всегда советовала Канг Чолю, чтобы в жаркий день он не спешил сразу в воду. Что надо сначала смочить руки, плечи и грудь. И он, всегда следовал этому совету.

   Когда тело чуть охладилось после долгого трудового дня в раскаленной кузнице, Канг Чоль поднялся на бугор и, разбежавшись, взмыл ласточкой над заводью.

   Что может быть упоительнее этого мгновения! Когда человек пусть на секунду, но все же совершает полет в воздухе. А потом — стремительное падение и удар о воду. И вот уже другая упругая среда мигом принимает человеческое тело в свои студеные объятия, заставляя сердце работать в бешеном темпе.

   Канг Чоль вынырнул прямо на стремнине, и его быстро потащило вниз. Там, где река разбивалась на два рукава, он сделал несколько энергичных взмахов руками, чтобы попасть в круговорот заводи. Вода теперь несла Канг Чоля назад, чтобы снова выбросить его на стремнину. Таким образом, не прилагая особых усилий, можно было совершить сколько угодно кругов. Но вода была такой холодной, что больше одного круга не выдержать.

   Он выбрался на берег. Откашлявшись, изобразил руками плывущего человека и крикнул с задором:

   — Афоня, давай!

   Но тот покачал головой. И тут Канг Чоль понял, почему русский парень тушуется.

   — Ты, — он опять изобразил плывущего человека, — не могу, да?

   Афоня смущенно кивнул головой. Канг Чолю стало жаль его. Не испытать такой радости! И со свойственным ему практицизмом сразу подумал, что надо научить парня плавать. Но как? Даже в заводи круговерть воды была такой сильной, что трудно устоять на ногах. Что же говорить о стремнине.

   И вдруг Канг Чоля осенило. Он улыбнулся и сказал:

   — Я тебя учить, — и снова замахал руками.

   — Нет, — вскричал Афоня. — Даже не подумаю. Я просто сполоснусь у берега.

   Присев на корточки он набрал пригоршню воды и плеснул себе на грудь. Тело у русского парня было белое, не знавшее загара. И снова Канг Чолю стало жаль его: он-то учился плавать на море, где соленая вода сама держит человека на поверхности и где так жарко, что можно купаться часами. Но с другой стороны, разве там испытаешь такого восхитительное упоение опасностью, как на этой маленькой и строптивой речке. Нет, он обязательно научит Афоню плавать. Правда, способ, к которому он хочет прибегнуть, потребует от человека известной доли мужества. Но этот русский парень как раз такой, который не побоится дерзнуть.

   То ли первый рабочий день оказался очень утомительным для Афони, то ли вынужденное признание в неумении плавать, которое в кругу своих ничего бы не значило, доконало его, но он весь как-то притих. Лишь возле кузницы тихо спросил:

   — После ужина, что будешь делать? Если хочешь, то пойдем к Таське. Она… Ну, не к ней, так еще куда-нибудь.

   Канг Чоль понял, что тому хочется еще раз встретиться вечером. Как ни странно, такое желание испытывал и он. А ведь они вместе провели целый день — от зари до зари.

   — Я буду читать и писать, — медленно ответил Канг Чоль и возликовал. Впервые он почувствовал, что сказал фразу на чужом языке правильно. И его даже задело, что Афоня не заметил этого. Но тут же улыбнулся — это же здорово, что русский воспринял его слова как должные и без всяких замечаний.

   — Если хочешь, я приду, и буду помогать тебе, — тон у парня был просительный.

   — Хорошо, — кивнул Канг Чоль. — Приходи.

   За ужином он тоже чувствовал, что слова стали складно ложиться в предложении. Отсутствие хозяина за столом поначалу заставляло домочадцев держаться чинно и немногословно. Но молчание длилось недолго. И нарушили его сами женщины.

   — Как вам новый работник, Чоль? Ну, Афоня как работал?

   — Очень хорошо. Он, как это, сильный и быстрый.

   — В деревне говорят, что вы по утрам бегаете к реке и там висите на дереве. Это правда? — спросила Марья.

   — Да, — кивнул Канг Чоль. — Утром мы бегать и прыгать.

   — Зачем?

   Вопрос был задан чуть ли не хором. Канг Чоль с удивлением оглядел лица матери и дочерей, полные живейшего любопытства, и удивился. Почему это их так интересует?

   — Это, — он замялся, не зная как объяснить. Поднял руки, сжал кулаки и провел несколько ударов в воздух. — Чтобы быстро и сильно.

   Его слова, похоже, разочаровали собеседниц.

   — А-а, — промолвила Катерина. — Люди-то болтают, бог знает что.

   Канг Чоль улыбнулся, прекрасно поняв последнюю фразу. Если бы он с Афоней напивался по утрам самогону, орал песни, дрался, словом, совершал с точки зрения нормальных людей безумства, жители деревни, может, не придавали бы этому значение, ибо по их понятиям — именно в этом как раз и был смысл. А вот бегать по утрам и совершать какие-то физические упражнения выходило за рамки привычных явлений, и потому казались дикостью.

   Конечно, у каждого народа свой быт, свои традиции. Разве не поразила его самого русская парная, и ныряние после нее в нее ледяную прорубь? Или танцы, когда один старается переплясать другого? Или состязание — кто с разбегу переломит грудью жердину потолще? Поразила и еще как! И ни за что он не воспримет это как дикость. Так почему же русские воспринимают его упражнения, направленные именно на то, чтобы победить свою немощь, победить соперника, как нечто из ряда вон?

   Объяснение пришло само собой. Да потому что он, Канг Чоль, имеет дело с крестьянами. Тот же офицер, начальник погранзаставы, разве не преподал ему урок, как надо закаливать тело обливанием? А какая у него была великолепная мускулатура! Сразу видно, что человек много и упорно тренировал себя.

   Вот для Натальи его утренние занятия не вызвали бы удивления. Наоборот, она отнеслась бы к ним с одобрением.

   Чтобы физические упражнения стали частью досуга мало быть обеспеченным, нужна еще традиция. Можно позавидовать тому, как щедро одарила природа русского человека — силой, ростом, статью. А можно подумать, что это вовсе и не дар природы: просто передалось от предков, которые в суровой борьбе за выживание выработали эти качества и передали по наследству? И, скорее всего, второе предположение более верное — все-таки на каких необъятных и диких просторах выпало им жить. И у их пращуров первейшим делом было умение стрелять из лука, скакать на лошади, драться на мечах. Крестьянский быт потребовал иных профессиональных навыков, а оседлая жизнь сузила общение с иными племенами, с иной жизнью.

   Сколько всего нового узнал для себя Канг Чоль, перебравшись в Россию. И сколько еще предстоит узнать! Не случайно мать была удивительной женщиной, ибо ее кругозор и духовные интересы выходили за рамки привычных норм.

   Вечер он провел за чтением «Граф Монте Кристо» и только перед сном подумал, что Афоня почему-то не пришел, хотя обещал. Все-таки, какой занятный парень, сколько в нем живости и обаяния. И в то же время, сколько наивности и ограниченности. Но это не беда, главное, чтобы глаза были широко распахнуты на этот удивительный мир.

   Афоня не пришел по той простой причине, что встретил старых друзей и не удержался от их предложения выпить. Первая рюмка, как говорится, пошла колом, вторая — соколом, ну а остальные — мелкими пташечками. Если бы не Канг Чоль, он привычно поспал бы до обеда и не чувствовал бы особых душевных терзаний. Но что-то заставило его открыть глаза после вторых петухов и, превозмогая тяжелое похмельное состояние, встать и направиться к кузнице. И испугаться потому, что напарника там не оказалось. А ведь так случалось каждый раз, когда он опаздывал. Но сегодня Афоня почему-то испугался. Не долго думая, он побежал обычным маршрутом к реке, стараясь глубже дышать, чтобы вышибить из себя остатки самогонного духа.

   Канг Чоль делал комплекс упражнений и даже не повернул головы, когда напарник встал рядом. И опять Афоня приписал это тому, что он проспал не случайно, а из-за пьянки.

   За завтраком он прятал глаза. Выпил залпом кружку молока. Вытирая губы ладонью, случайно поймал взгляд напарника и с души, словно камень свалился. Глаза Канг Чоля смеялись.

   — Голова плохо? — сочувственно спросил он.

   — Ох, как плохо, — признался Афоня. Положил руку на сердце. — А здесь еще хуже. Ты меня прости, Чоль, что я вчера не пришел.

   — Ничего, — улыбнулся тот. — Твой дядя… Ты его помнить сегодня, завтра, послезавтра.

   — Понял, понял, — закивал Афоня. — Но я не буду таким пьяницей. Ей богу, не буду!

   И стараясь не мигать глазами, встретил прямой испытывающий взгляд Канг Чоля.

   — Ты кушай, кушай. Сейчас много будем работать. Тогда самогон фьють быстро уходить.

   Его свист был так к месту, что Афоня невольно засмеялся. А потом вскочил, чтобы приняться за работу.

   В этот день Канг Чоль решил пораньше завершить дела в кузнице. Тому были две причины: начать обучение Афони плаванию, и приняться за изготовление подарка Наталье на именины.

   Корейцы отмечают день рождения дважды в течение всей жизни — первую годовщину и шестьдесят первую. Естественно, именины ребенку справляют родители, а юбилей старику, если он доживет, конечно, до такого возраста, — дети. Но мать Канг Чоля решила, что надо перенять прекрасный европейский обычай — праздновать ежегодно день рождения каждого члена семьи. Даже после ее смерти Кимы не забывали поздравить именинника и дарить подарки.

   Когда Епифан спросил, что купить ему в Никольске, Канг Чоль сразу подумал о подарке Наталье, но тут же отверг эту мысль. Уж лучше ничего, чем лишь бы да как. Тем более, через кого-то. Дарят то, что дорого для самого дарящего, то, во что человек вложил частицу своей души. Он вспомнил подарки отца: в детстве — это были красочно расписанные воздушные змеи, которые родитель мастерил сам, в юношеские годы — оружие, лошадь. А мать дарила одежды, которые шила сама. Братишка Донг Чоль — свои любимые игрушки, рисунки, собственноручно написанные стихи.

   Подарок Наталье он решил изготовить своими руками и только вчера вечером придумал, что именно.

   Афоня удивился раннему концу рабочего дня.

   — Что-нибудь случилось? — спросил он.

   — Ничего, — сказал Канг Чоль. — Шабаш. Пойдем купаться. Я тебя учить плавать.

   — Да я как-то не очень хочу, — неуверенно промолвил Афоня. — Давай лучше поработаем?

   — Нет, Афоня. Пойдем, и не надо так, — Канг Чоль поднял обе руки и затряс ими в мнимом испуге. — Ты быстро учить.

   — Ладно, посмотрим. Кому быть повешенным, тот не утонет.

   — Что, что ты сказал?

   Афоня стал изображать, выкатив глаза и раскрыв рот, как его вешают, а потом, захлебываясь, как он тонет. До Канг Чоля так и не дошел смысл поговорки, но он от души хохотал, наблюдая за артистичной игрой подручного.

   Когда они тронулись к реке, в руке у Канг Чоля был моток веревки. «Наверно, будет спасать меня им», — обреченно думал Афоня. Но про себя решил, что праздновать труса не будет.

   Снова, как в тот раз, Канг Чоль нырнул с бугра и, описав круг, вылез на берег. А потом взял веревку и подозвал Афоню. Тот послушно подошел и дал опоясать себя.

   Еще в армии Канг Чоль поразился тому, что многие солдаты, даже выросшие у моря, не умеют плавать. И он стал учить их, применяя как раз этот способ. Новичка, обвязав веревкой, отвозили на лодке в глубокое место и заставляли прыгать. А потом страховали за конец, пока тот отчаянно барахтался руками и ногами. Были такие, которые до смерти боялись воды, но и они, в конце концов, приобретали умение плавать.

   — Ты вода, — показал пальцем на реку Канг Чоль. — Я это держать. Ты вот так — вот так и сюда. Понятно?

   — Что ж тут не понять, — пробормотал Афоня. — Ох, и нахлебаюсь воды.

   Канг Чоль, распуская веревку, поднялся на бугор и закрепил конец для надежности за дерево. И крикнул:

   — Афоня, иди вода!

   Афоня чуть помедлил, потом быстро перекрестился и вошел в реку. Шаг, второй, третий и, почувствовав, как упругое течение сбивает с ног, повалился вперед. Вода стремительно понесла его. Он отчаянно заработал руками. И удивился, что тело каким-то чудом еще держится на плаву, что в груди не только страх, но и жуткое упоение. На мгновение Афоня забылся и тут же пошел на дно, захлебываясь. Веревка сразу натянулась и вытащила его на спасительную поверхность. Но он был оглушен внезапным погружением, тем, что глаза, ноздри, рот были забиты водой.

   — Руками, руками махай, Афоня! — услышал он сквозь шум течения и собственный кашель.

   «Где же берег? » — заметался он и вытер ладонью мокрое лицо. И тут же увидел берег. Да он оказывается рядом и быстро приближается. И тут же ноги коснулись дна.

   С помощью веревки Афоня выбрался на землю и сел, чтобы отдышаться и откашляться. Когда чуть пришел в себя, посмотрел на бугор, где стоял мучитель и весело скалил зубы. Из груди Афони раздались булькающие звуки, отдаленно напоминающие смех. И по мере того, как хохот все сильнее овладевал им, он все больше чувствовал, что только что пережитое совсем не страшно. Надо же, чего он так испугался? Подумаешь, хлебнул водички! Ведь это не так страшно, как кажется. Надо только чаще шевелить руками и ногами и ни за что не потонешь. Ну-ка, покажем этому корейцу, что русские тоже не лыком шиты.

   — Эй, Чоль, давай еще раз!

   — Еще? Давай!

   Афоня решительно шагнул в воду. В этот раз он не хлебнул ни одного глотка воды, и все время работал руками и ногами. Выскочив на берег, потряс кулаками Канг Чолю — видал, мол, получилось!

   Четыре круга совершил Афоня по быстрой заводи, с каждым разом все уверенней. Перед последним заплывом он даже решил снять веревку, но учитель сверху запретил ему.

   После купания Канг Чоль сказал:

   — Ты иди домой.

   — А ты? — удивился Афоня.

   — Мне надо тут, — ответил тот непонятно.

   Афоня пожал плечами и зашагал в сторону деревни. Поднявшись на косогор, он оглянулся. На фоне широкой поймы реки фигура Канг Чоля казалась маленькой и одинокой. Он брел по берегу, подбирая какие-то палки. Словно искал что-то. Что?

   Не испытанное доселе теплое чувство к другому человеку овладело Афоней. У него было много друзей, но ни в ком он по-настоящему не нуждался, не говоря уже о том, чтобы преклоняться перед кем-то. Говорил каждому, что думал, поступал, как хотел, и плевать ему было на их мнение. Но вот встретился ему этот кореец, непонятно откуда взявшийся, и многое перевернул в его жизни. А главное, каким-то образом поселившись в афониной душе и сознании, заставляет на многое смотреть, думать и переживать по-иному. Да-да, и переживать, то есть сожалеть за иные поступки, чего прежде он никогда не испытывал. Да плевать он хотел на всякие там переживания. Еще чего! А тут… И что самое удивительное, Чоль ничего не заставляет, он только спрашивает, предлагает или просто показывает. И при этом никогда не выпячивает свой возраст, ум, опыт, знания. И не потому, что еще плохо говорит по-русски, а потому что такой уж он человек.

   И этот человек — Афонин друг.

   При этой мысли он радостно улыбнулся. Как это оказывается хорошо, когда у человека есть рядом друг, которому веришь настолько, что готов на все. Даже нырнуть в бурлящую реку, не умея плавать.

   Афоня еще раз глянул вниз и закричал:

   — Э-э-гей, Чоль! Давай вечером встретимся, друг!

   — Да-вай…

   Два человека помахали друг другу руками. И ни тот, ни другой не знали, какая славная и горькая судьба ожидает их дружбу.

Глава 30

   Из письма поручика Бубенова И. В.:

   Здравствуйте, Наталья Сергеевна!

   Извините, что в спешке не мог написать более обстоятельно и ограничился лишь запиской о своем отъезде. Письма к Вам для меня слишком много значат, чтобы писать их на ходу. Это все равно, что я разговаривал бы с Вами, куда-то собираясь — укладывая вещи, одеваясь. Но всю дорогу до Хабаровска Вы мысленно были со мной: из того многого, что имел счастье Вам поведать, хочу выбрать самое интересное. Сейчас за окном ночь и тишина. И в этом целом мире для меня только Вы одна — такая далекая и такая близкая.

   Возвращаюсь к традиционному началу письма и начинаю с вопроса:

   Как Вы поживаете и каково ваше здоровье?

   Про настроение не осмеливаюсь спрашивать, поскольку надеюсь, что оно у Вас так же, как и у меня, омрачено тем, что наши планы на поездку в Москву этим летом, скорее всего, откладываются. А если это не так, что ж, значит, действительно, нет худа без добра.

   Более всего меня удручает, что внезапность и срочность отъезда не позволили заехать в Рузаевку. Взглянуть в Ваши глаза, услышать Ваш голос, поцеловать Вашу руку. Для кого-то это покажется такой малостью, но для меня… Еще и еще раз благодарю судьбу, подарившей мне знакомство с Вами на губернаторском балу, на который Вы пришли с сестрой именно моего сослуживца — поручика Смирина. Если бы не сей факт, то разве решился ли бы я пригласить Вас на тур вальса и познакомиться.

   Я часто вспоминаю тот вечер, Ваши слова, улыбку, взгляд. Еще тогда мне подумалось, что Вы редко посещаете шумные балы, поскольку завсегдательницы не ведут себя так естественно, как Вы. (Помните, у Толстого в «В войне и мире» графиня Мягкая вела себя всегда естественно, и это все принимали за оригинальность?) Боже, упаси Вас от мысли, что я сравниваю Вас с книжным персонажем: Вам и в голову не пришло бы уподобляться кому-нибудь и в этом Ваша истинная оригинальность!

   А потом Вы рассказали о своих планах -закончить гимназию и поехать в село, чтобы посвятить себя учительству. Стоит ли говорить, как я был рад услышать Ваше откровение, потому что оно так созвучно и моим понятиям служению Отечеству.

   И вот мы на краю России. Но если меня воинская служба обязывает быть там, где приказано, то Ваш поступок, сумасбродный в глазах многих людей из нашего круга, вызывает во мне восхищение. Вы человек слова и это меня бесконечно радует. Скорее всего, и большинство крестьян не всегда поймет и примет Вас. Вы должны это знать лучше меня, ибо испытываете или испытали это на себе. Но я преклоняю перед Вами колени.

   У российского дворянства громадный неоплатный долг перед своим народом. За то, что так долго держало его в рабстве и невежестве. Вот Вам последние примеры исследований, приведенные в газете: 96 процентов крестьян не умеют читать и писать. Это ужасно! В области просвещения мы отстали от многих стран Европы на многие десятилетия. Вот почему процесс капитализации России сопровождается необычайно жестокой эксплуатацией рабочих, наличием тяжелого физического труда. А применение механизмов затруднено неграмотностью, отсутствием культуры, невежеством. Сейчас в правительстве отчетливо понимают это и обращают серьезное внимание на образование детей из крестьянских и рабочих семей. А в крупных городах повсеместно открываются вечерние школы для взрослых.

   С другой стороны, реформа, которую начал Столыпин, незаслуженно охаянный и трагически убитый, уже приносит свои плоды. Тысячи крестьян, переселившись на просторные окраины России, занимаются вольным хлебопашеством и, уподобляясь фермерам Америки и иных стран, постепенно освобождается от общинного уклада жизни, который удушает работника, лишает самостоятельности, делает рабом решения или мнения небольшой кучки богатеев.

   Кстати, хотя я так расписываю Вам, должен признаться, что моя статья на эту тему, подверглась жестокой критике. Но при всем при этом — стою на своей точке зрения.

   Разве Сибирь, Дальний Восток не есть тому ярчайший пример? Любой человек, даже не будучи исследователем, побывав там, должен был бы признать, что крестьянин Приамурья — это уже не забитый нуждой и понуканиями его собрат из срединной России. А приток с востока азиатских переселенцев даст дополнительный толчок к процветанию края, а значит и всей нашей империи.

   Простите, что меня вдруг потянуло на такую тему. Но кому, как не Вам, высказать мне свои мысли, кто, как не Вы, поймет меня.

   А теперь о причине моего поспешного вызова. Намечается проведение третьей Амурской экспедиции, и я имел честь получить назначение на должность одного из двух заместителей начальника. Дел невпроворот, но энтузиазма нам не занимать. Я говорю «нам», потому что подобралась прекрасная команда единомышленников и энтузиастов. Так что, в середине июля передовой отряд уже высадится в Приморье. Надо ли говорить, с какой радостью я ожидаю нашу скорую встречу.

   И последнее, самое главное. Мне очень жаль, что не смогу лично поздравить Вас, Наталья Сергеевна, с днем ангела. Молю лишь об одном, чтобы мое письмо было доставлено в срок.

   Желаю Вам всего самого наилучшего самочувствия, исполнения всего того, что Вы желаете. Мысленно я с Вами в этот день. А когда он пройдет, напишите мне поподробнее, как Вы его отметили. Мне все, все будет интересно.

   До свидания,

   Ваш И. В.

   г.Хабаровск.

   2 июля 1912 г.

   Из письма Натальи Сергеевны:

   Здравствуйте, Игорь Владимирович!

   Была несказанно счастлива — получить Ваше письмо, которое пришло именно в день именин и оно, конечно же, не затерялось среди других посланий и телеграмм. Спасибо Вам за Ваши теплые поздравления и пожелания! Очень рада за Вас, за Ваше назначение, к которому Вы стремились всей душой. Что может быть прекраснее, чем заниматься любимым делом, отдавать всего себя служению тем идеалам, в которые веришь.

   Не скрою, Ваш внезапный отъезд не только расстроил, но и изрядно напугал меня. Я подумала, что это связано с прежними гонениями на Вас. И даже решила, что, в случае чего, у меня есть прекрасный пример бабушки, когда-то последовавшей за своим суженым на каторгу. При этом мне будет во много раз легче, поскольку она из столицы последовала в Нерчинск, а мне и следовать особенно не надо, ибо я уже на краю России. Если только Вас не сошлют …в столицу. Потому что самым большим наказанием для нас явилось бы отлучение от любимого дела.

   Мое беспокойство за Вас вызвано тем, что избранный Вами род деятельности требует нового мышления, неординарного подхода к решению проблем, и потому те или иные действия часто могут быть расценены как отступление от официальной политики. Я не призываю Вас отказаться от своих принципов, хочу только напомнить лишь о благоразумности. В назидание приведу пример учителя одной из школ Никольска, который вознамерился, во что бы то ни стало ввести в учебную программу теорию происхождения видов Дарвина. Итог — отлучение от школы.

   Вы можете считать меня рационалисткой, но уж лучше быть таковой, нежели мечтать о пирогах, когда и хлеба не хватает на всех. Имею в виду хлеба духовного. Вы привели из газет страшную цифру неграмотности в России, я же с этим сталкиваюсь ежедневно. Но самое ужасное, люди не испытывают потребности в образовании, наоборот, всячески отталкивают от него детей. Сколько сказок, пословиц и поговорок, где славятся дурачки и срамятся грамотеи. Вы правы, понадобятся годы, десятилетия, смешение рас, народностей, чтобы душа русского крестьянина стала жаждать знаний.

   Перечитала написанное и подумала, что уж больно отдает от него ученостью. Но, как говорится, с кем поведешься…Это Вы, Игорь Владимирович, своим письмом настроили меня на больную тему.

   Неужели удел русской интеллигенции — сурьезничать и стенать? И за стенаниями о судьбе народа, не замечать, как вырастает новая поросль, тянущаяся к свету, знаниям, добру.

   Каникулы только начались, а уже я так скучаю по детям.

   Вы просили меня подробнее рассказать, как прошел мой день именин? Охотно исполню Вашу просьбу, потому что мне самой хотелось так и сделать.

   Я Вам уже рассказывала, что подружилась в деревне с некоторыми девушками и парнями и устраиваю для них раз в неделю нечто вроде деревенских посиделок. Читаем стихи, поем песни , танцуем, чаевничаем. Кое-кто из них учится в гимназии, словом, это та молодежь, которая благодаря относительной обеспеченности родителей имеют возможность получить образование и ведут иной образ жизни, нежели основная масса крестьян. Все они явились на день рождения — принесли подарки, натаскали всякой вкусной еды. Но самое интересное, мне преподносили цветы — вещь, неслыханная в деревне.

   Среди гостей были и твои любимые корейцы — Петр, Вы его знаете, поскольку встречали у меня, его сестра Елена, которая учится в Никольске, и их дальний родственник Чоль, с полгода назад приехавший из Кореи. Если брат с сестрой выросли в России, то Чоль, можно сказать, чистой воды иностранец, а это , сами понимаете, не может не вызывать любопытства. Тем более, что Вы часто говорили мне о Корее, считая эту страну одной из древнейших на земле.

   Так вот, Чоль плохо говорил по-русски, и это затрудняло общению с ним. Пишу «говорил» потому, что он делает поразительные успехи, помногу и упорно занимается языком, и я ему всячески помогаю. Месяц с небольшим назад он и вовсе переселился в Рузаевку, стал работать в кузнице. Ему двадцать два года, ростом чуть пониже Вас, очень сильный, спокойный и пытливый. Я предполагаю, что он многое пережил. У него была жена, которую убили японцы, ребенок, которого потерял в Китае, когда шел в Россию.

   Мне трудно судить об уровне его образованности, но он, несомненно, знаком с европейской культурой и литературой и многие его высказывания окрашены налетом эдакой фатальной предначертанности жизненного пути каждого человека. Но в отличие от русского — от судьбы, мол, не уйдешь, считает, что если нельзя уйти, то не лучше ли шагнуть ей навстречу. Правда, любопытный взгляд?

   Так вот, этот Чоль принес самый удивительный подарок. На деревянной подставке — фигурки двух журавлей. Но он вырезал их не сам, а нашел на берегу речки, куда течением выбрасывает немало обрывков разных причудливых корней, отполированных водой и камнями. Чоль придал фигуркам лишь черный цвет с белыми пятнышками, подрисовал красные хохолки и серые круглые глазки. Красота неописуемая, что говорит о высоком художественном вкусе человека, сумевшем выглядеть ее.

   Когда я спросила — почему именно журавли, Чоль сказал, что на его родине, они считаются символами любви и верности. А ведь у нас тоже есть предание о неразлучности этих грациозных птиц, что если одна из них погибает, то другая тоже лишает себя жизни, бросаясь с высоты.

   Эти фигурки журавлей стоят сейчас передо мной , и один из них — это Вы -смотрит в небо, не грозит ли откуда опасность, а другой — это я — мирно склонив голову, мечтает о чем-то. А на деревянную подставку я положила те редкие камешки, которые Вы мне привезли из прошлой экспедиции по Приамурью.

   А закончу письмо строками удивительного поэта Сергея Есенина, чей сборник стихов мне недавно удалось приобрести:

   До свидания, друг мой, до свидания,

   Милый мой, ты у меня в груди.

   Предназначенное расставание —

   Обещает встречу впереди.

   Желаю успешно завершить подготовку экспедиции и быстрее тронуться в наши края.

   Ваша Н. И.

   с. Рузаевка.

   !5 июля 1912 г.

   Из письма поручика Бубенова И.В.:

   Здравствуйте, Наталья Сергеевна!

   Пишу Вам накануне отъезда, в пустом гостиничном номере. В пустом в том смысле, что все это время он был забит образцами обуви и оружия, одежды и питания, всего того разнообразия вещей — Вы даже представить не можете! — требуемого в многодневном походе по тайге. И что отрадно, столько торговых фирм, частных лиц изъявили готовность совершенно бескорыстно помочь нам материально, узнав о цели нашей экспедиции. Велика Сибирь и люди сибирские велики душой.

   Получил Ваше письмо накануне и был безмерно счастлив. Несколько дней ходил под его впечатлением и все никак не мог приняться за ответ. И вот сегодня, сейчас, я снова с Вами. Перед нами бутылка красного бордо, того самого, что мы пили на своем первом свидании в ресторане с двусмысленным названием » Амур». Совершенно не помню, во что Вы были одеты, а вот шляпку помню. И то по той причине, что Вы хотели непременно ее снять, а я уговаривал не делать этого. А потом вдруг подумал, что Вы воспримите мои слова, как опасение, что кто-то узнает Вас, и признался об этом Вам честно. Как Вы весело смеялись! И тогда я, быть может, на всю жизнь понял, что Вы человек абсолютно не боящийся чьих-то слов, мнений, что Вы человек — самостоятельный.

   Только внутренне свободный человек, может обязать себя к чему-то и свято выполнять свои добровольно принятые обязательства. Слово самому себе — что может быть важнее и святее для нас. Ибо, не уважая себя, как можно уважать других!

   Мы живем в мире больших и малых условностей. Мораль, честь, этикет и многое другое — есть ни что иное, как условность, но имеющая для нас большее значение, чем иная реальность. Плебс, простолюдины, крестьянство, словом, люди, живущие трудом физическим, меньше озабочены этими условностями, для них главное — понятие добра и зла. И это действительно так, ибо остальное — все наносное, зачастую призванное замаскировать свое собственное непротивление злу, прикрыть словесной мишурой и какими-то правилами этикета свой проступок.

   Мне, как и Вам, постоянно приходится иметь дело с крестьянскими сынами. Среди них попадаются разные, но большая часть — темная и забитая молодежь, особенно из европейской части России. Но уже сегодня можно выделить новобранцев из мастеровых, мещанского сословия. А если по месту призыва, то сибиряки тоже отличаются большей смышленостью и самостоятельностью.

   Каждый офицер мечтает о таких солдатах, но, увы, при нашей неграмотности и невежестве пока эта мечта неосуществима. Уповаем только на таких, как Вы, сеятельниц разумного, вечного, доброго.

   Поголовная грамотность и всеобщее образование — вот что уничтожит сословность, эту жесточайшую кастовость нашего времени. Но сословность добра и зла будет существовать вечно, так же, как счастье и горе, красота и уродство. Так устроен мир, где гармония держится на единстве… противоположностей. (Европейские философы воображают это своим открытием, тогда как этот закон бытия был подмечен еще китайскими мыслителями задолго до новой эры. У них носителями доброго светлого начала является «Инь», темного злого «Янь»).

   Мы вообще мало знаем о Большой Азии. А ведь по моему разумению — это и есть антипод и противовес Запада, к коему мы причисляем народы Европы. Россия — евроазиатская страна, но окно в Азию мы начинаем только-только прорубать. И кто знает, сколько всего неизведанного, прекрасного и вдохновляющего хлынет через это окно! И я счастлив, что мы с Вами будем не только свидетелями этого процесса единения, но и его творцами.

   Вы чудесно описали мне свой день рождения, особенно, этого корейца Чоля. Он мне так напоминает одного юношу, который переселялся в Россию этой весной. Из-за него у меня с капитаном Ломовцевым произошел еще жесточайший спор о пользе и вреде иммиграции в Приморье выходцев из Азии. Капитан не стоит на позиции тех чванливых русофилов, которые видят в переселенцах лишь дешевую рабочую силу, способную быстро и рационально преобразить край. Его как раз беспокоит тот факт, что такой взгляд может развратить русского мужика, сделает его рабовладельцем на манер американских плантаторов. И что, в конечном счете, мы, мол, поселяем у себя взрывной элемент, который в случае потрясения общества, обернется против существующего порядка. Согласитесь, в этих словах есть резон. Но что бы ни говорил капитан Ломовцев, переселение идет и причем в больших масштабах и задача стоит в русификации инородцев на манер тех малых народностей, что населяют издревле нашу громадную территорию.

   В данной экспедиции, помимо любимой картографии, я как раз буду заниматься изучения переселенцев из Азии. Вопросов много — численность, места проживания, быт, обустройство, социальный состав, особенности земледелия, уклад жизни, язык. И, конечно, меня особо занимают мои «любимые корейцы», составляющие большую часть переселенцев. Я даже начал изучать корейский язык, и он поражает меня своей самобытностью. Поэтому мне было бы интересно, если Вы ближе познакомились с семьей Петра и его сестры, изучили их быт, уклад жизни и т.п.

   Маршрут экспедиции проложен таким образом, что где-то в начале сентября у меня будет возможность заехать к Вам. Поскольку у меня не будет постоянного местожительства, свои письма, адресованные мне, держите у себя. Мы их прочитаем вместе и в этом, наверное, будет своя прелесть и оригинальность.

   Очень благодарен Вам за советы, особенно, за вашу готовность поддержать меня в случае бед из-за моего непослушания. Ради этого даже хотел бы, чтобы эти беды на меня обрушились. Тьфу, тьфу!

   За окном занимается рассвет, идущий с востока. Он будто несет мне весточку от Вас. Счастливых Вам сновидений в эти предутренние тихие часы!

   Ваш И. В.

   г. Хабаровск.

   30 июля 1912г.

   Из неотправленного письма Натальи Сергеевны:

   Здравствуйте, Игорь Владимирович!

   Ваше предложение взяться за письмо, которое не будет отправлено, но прочитано потом вместе, меня поначалу позабавило, но потом я решила принять его. Не всегда ведь автору удается видеть, с каким выражением лица читают его опус. Наверное, это будет очень интересно.

   Буду писать каждый день понемногу. Так что, по сути, это будет дневник, а по обращению к Вам — письмо.

   Итак, начинаю его 17 августа.

   Мне очень понравилась Ваша мысль, что всеобщее образование уничтожит сословность, ибо ум, как ничто, уравнивает людей независимо от его социального происхождения. Другое дело, что всегда будет существовать образование для избранных, а значит и сословность, но уже обозначенная иными критериями. Пример тому — народившаяся интеллигенция, передовое купечество, фабриканты, много делающие для духовного возрождения России.

   Взять мою Рузаевку — небольшую деревеньку на окраине России. Лет пятнадцать назад, когда сюда прибыли первые поселенцы, они были все в равном положении. А сегодня произошло расслоение. Тот, кто работал, не покладая рук, и вел правильный образ жизни, стал жить хорошо, а тот, кто больше отлынивал на печи, пропивал нажитое, естественно, никак не выбьется из нужды. Я это вижу по детям. Бедно одет, не готов к уроку, не высыпается — значит, отец обязательно пьет. А как запивают на Руси — Вы сами знаете. Образ жизни, вот еще один критерий сословности.

   Деревня наша изнутри как бы поделена на два лагеря: на одной стороне, точнее, улицы под названием Верхняя, — зажиточность, презрение и снисходительность, на другой, на улице Нижней, — бедность, зависть и злоба. Чувства родителей передаются детям, которые в школе тоже держатся своими компаниями. Но особенно это разделение выражено среди парней, нередко выясняющих свои отношения на кулаках. Меня ужасает их непримиримость и вражда, словно они — не из одного роду-племени. Вот такая кастовость.

   Всего этого я не знала, когда поселилась в деревне и решила не только учительствовать, но и открыть в своем доме избу-читальню. Мне хотелось приветить каждого, кто будет тяготеть к знаниями. Но так получилось, что я больше сдружилась с теми, чье благополучие не вызывает сомнений. И они ревностно относятся к моим попыткам быть ровным со всеми. А молодежь с Нижней улицы вовсе игнорируют меня.

   Мои чахлые попытки изменить что-либо не дали результатов. И вот нашелся человек, который, сам того не ведая, помог мне. Я уже писала о нем, это кореец Чоль.

   У кузнеца, с кем он работает и у кого живет, есть дочь, чудесная девушка Марья. Они вместе приходят ко мне, и это явилось поводом для ревности местного мавра, которого зовут Афоней, и который является заводилой и первым драчуном на Нижней улицы. Однажды он с несколькими парнями решил проучить Чоля. Не знаю, что у них там произошло, но вскоре и та, и эта сторона были шокированы тем, что вчерашние враги стали друзьями. Каждое утро бегают и изучают какую-то восточную борьбу. Мало того, стали вместе работать в кузнице. Такую «измену» Чоля верховские стерпеть не могли. Как раз на моих именинах они решили выяснить отношение с ним, но он сумел им так достойно ответить, что молодые люди были обескуражены. А потом, с моего позволения, привел ко мне Афоню, который оказался на удивление стеснительным. А за ним уже потянулись остальные низовские парни и девушки.

   Такая вот у нас война между «алой» и «белой» розой…

   20 августа.

   В деревне любая новость быстро становится достоянием всех. Иногда просто диву даешься, как она быстро распространяется. И вот вчера жители Рузаевки были взбудоражены тем, что кузнец Епифан будет строить мельницу. На берег речки высыпали и стар, и млад, чтобы поглазеть, как приезжие техники что-то мерили и чертили. Я тоже не утерпела и присоединилась к толпе. О чем только не судачили мужики и женщины. И всех интересовал вопрос — где кузнец взял деньги? Когда выяснилось, что он затеял строительство на пару с корейцем Трофимом — отцом Петра и Елены, то многих обуяла странная злость. Не будем, мол, возить к этому «кореёзе» зерно на помол! Откуда в русском человеке это не восприятие инородного? Радоваться бы, что теперь не надо будет тащиться за четыре версты, томиться в очередях, клясть вечно пьяного мельника за его дрянную работу. Так нет же, раз «корейцева мельница, пущай он мелет там свое зерно».

   Это тем более странно, что история России с петровских времен неразрывно связана со специалистами из-за рубежа — немцами, французами, голландцами и пр. Их вклад в развитие экономики, культуры неоценим, не говоря уже о языке, который сейчас интенсивно обогащается новыми иностранными словами. Откуда же такое неприятие к иноземцам?

   Я думаю, оно исходит от той большой части нашего общества, которое само неспособно что-либо создать и лишь занимается охаиванием всего нового и прогрессивного, спекулируя на националистических чувствах обывателей. И подспорьем этого неприятия всего иноземного является невежество русского народа, в подавляющей массе не имеющего представления, как живут за границей, в частности, в той же Америке, где сотни рас и племен соседствуют между собой. Любое сообщество, включая и народ в целом, несет в себе зародыш шовинизма, если оно однородно. Не дать этому зародышу развиться, способно лишь образование, культура и умная политика властей.

   23 августа.

   Вчера вместе с Марьей была в гостях у Петра с Еленой. Корейская деревня, в которой они живут, находится от Рузаевки в десяти верстах, и нас сопровождали Чоль с Афоней. Мне редко доводилось гулять по местным лесам, и поэтому прогулка доставила большое наслаждение. По пути собирали грибы, ягоды, а в одном месте видели даже изюбра. Афоня взял с собой ружье и сразу собрался кинуться вдогонку, но Чоль остановил его одним вопросом: «Зачем?» А тот и сам не мог объяснить. Весь русский характер наружу — сначала пальнуть, а потом думать…

   Первое зрительное впечатление от корейской деревни весьма приятное. Дома большей частью небольшие и воздвигнуты из жердей и глины. Крыты они соломой. Снаружи обмазаны известкой и смотрятся очень весело — беленькие и чистенькие на фоне темных лесов. Но есть избы, срубленные из бревен, и они мало, чем отличаются от изб в Рузаевке. Разве что меньше украшены резными наличниками и карнизом.

   Семья Петра и Елены — одна из зажиточных. У них большое подворье, просторный дом и различные пристройки. Нашего прихода ждали, поскольку вся семья высыпала к воротам, чтобы встретить.

   Глава семейства — Трофим Лукич, невысокий чуть полноватый мужчина лет сорока, с маленькими пытливыми глазами, довольно сносно говорит по-русски. Супруги его не было среди встречавших, потом мне Елена сказала, что она вот уже много лет страдает какой-то болезнью, вынуждающей ее большую часть времени проводить в постели. Помимо Петра и Елены есть еще старший сын Герасим, женатый, и его жена Глафира — чисто восточная красавица. Жаль, что была не в национальном платье. Впрочем, они все были одеты по-русски, за исключением двух старых слуг.

   По убранству дома ни за что не догадалась бы, что здесь живут корейцы. Разве что нет икон.

   По случаю гостей стол уже был накрыт и сервирован по-европейски: тарелки, вилки, ножи и никаких палочек. Нам подали кровяную колбасу, которую мы ели, макая в темный соевый соус со своеобразным запахом и вкусом. Было много разных салатов, приготовленных из разных овощей. Даже из папоротника. Никогда не думала, что его можно есть, и что он обладает таким отменным вкусом. Все салаты приправлены чесноком и перцем. Перед каждым поставили небольшую чашку с рисом, сваренного на воде и без соли. Он у корейцев вместо хлеба. Хлеб тоже был, кстати, очень хорошо пропеченный.

   Стоит отметить и напиток из риса, чем-то напоминающий медовуху. Говорят, если сильно перебродит, то становится довольно крепким.

   После обеда я изъявила желание осмотреть корейскую фанзу, в которой жила пожилая чета слуг. Там действительно все по-другому. Пол обклеен желтоватой бумагой и представляет собой нашу печь-лежанку, ибо полностью обогревается за счет того, что дым от печки проходит под ним. Мебели как таковой нет, едят за низеньким столиком. Обувь снимают у порога, сидят и спят прямо на полу. Это …необычно.

   Но больше всего меня восхитил огород, четко расчерченный грядками, на которых нет ни одной сорной травы. И чего только не растет там! Я насчитала тридцать две разные культуры и все в прекрасном состоянии. Воистину, корейцы величайшие земледельцы и у них есть чему поучиться русскому крестьянину.

   Дом, хозяйство, быт корейской семьи, взаимоотношение ее членов — все удивительно и интересно. Особо стоит отметить, как молодежь почитает старших.

   Когда возвращались назад, сделали специально круг по корейской деревне. И меня очень обрадовало, что школа располагается в самом лучшем здании, расположенном прямо в центре. Обязательно хочу познакомиться с корейскими коллегами, и нам будет о чем поговорить.

   Марья и Афоня, наверное, тоже сделали для себя немало открытий и всю дорогу, пока возвращались обратно, расспрашивали Чоля о том, о сем.

   28 августа.

   Чувствуется дыхание осени. Желтеют листья и птицы улетают на юг. С нетерпением жду начала учебного года. И Вас. Так и представляю, как однажды Вы явитесь, словно снег на голову, — ожидаемый и все равно … неожиданный!

   Целый день возилась в школе — готовили классы к началу занятий. В этом году у меня будет помощница — Даша. А Елена тоже будет преподавать в корейской школе.

   Такие вот дела …

• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 1. За честь короля
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 2. Дорога на чужбину
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 3. Звон российской наковальни
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 4. Подобно летящим стрелам
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 5. Прозрение

Telegram