Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 4. Подобно летящим стрелам

Глава 31

   Канг Чоль по-прежнему жил в старом домике Епифана, но занимал его уже полностью, поскольку кузницу переместили ближе к речке. Две комнатки теперь соединены дверью: в маленькой устроена кухонька, а большая, что раньше была кладовой, разделена пологом, за которой стояла кровать. Возле окна — тот же стол, стул. К ним добавились шкаф для одежды, полки для книг и широкая скамья. Над входом в комнату висят ветвистые рога сохатого, заваленного прошлой зимой Канг Чолем. Если раздвинуть полог, то можно увидеть на стене еще один охотничий трофей — распластанную шкуру рыси.

   По краям стола высятся стопки книг. Учебники, художественная литература и словари — все вперемежку. Посередине раскрытая газета «Русские ведомости» за 16 января 1913 года. Хотя газета трехмесячной давности, видно, что ее постоянно читают и перечитывают, так как многие статьи исчерканы карандашом, а поля и пробелы испещрены словами на корейском языке.

   Над столом висит небольшая картина в рамке. На ней изображены двое — мужчина и женщина в корейской национальной одежде. Молодые лица светятся счастьем. Лишь внимательно приглядевшись можно заметить, что рисунок выполнен необычным способом и представляет собой искусную вышивку на шелковой ткани.

   Если бы не картина и газета, то вряд ли кто смог догадаться, что в доме живет кореец. А ведь прошел всего год, как Канг Чоль перешел границу России.

   Утро. Сквозь распахнутое окно апрельский ветерок колышет занавеску и заставляет шелестеть газету. Постель на кровати неприбрана, на полу валяется домашняя одежда. Такое ощущение, словно хозяин внезапно покинул дом.

   Так оно и было.

   Канг Чоль проснулся ночью от яростного колокольного звона, явно извещавшего беду. Кинулся к окну и увидел на темном небе алые отблески пожара. Горело внизу у реки.

   «Мельница!» — ахнул Канг Чоль и принялся поспешно одеваться. Выскочил на улицу. Где-то рядом слышались крики и топот бегущих людей. Он прихватил топор и багор, которым промышлял рыбу в сезон нереста, и тоже ринулся к реке. Когда его взору открылась горящая мельница, то невольно, как и все спешившие на помощь, замедлил шаги. Вид пожара был пугающе притягательным. Огонь, полыхавший вовсю, уже охватил крышу и перекинулся на соседнее строение, в котором располагались магазин и склад. Высокое буйное пламя грозно плясало, изрыгая вверх тысячи искр.

   Вблизи пожар был еще более страшен. Треск падающих балок, гул и жар, разлетающие во все стороны горящие головешки заставляли людей держаться полукругом на почтительном расстоянии, и лишь беспомощно взирать на веселящийся огонь. Да и что могли сделать людей с маленькими ведерками и топорами против грозной огненной стихии.

   В толпе Канг Чоль заметил дядю Епифана. Жена Катерина держала за руку мужа, словно боялась, что он кинется в огонь. По бокам приклеились дочери. Рядом стояли многие знакомые односельчане. Отсвет пожара играл на их окаменевших лицах.

   «Известили ли Трофима? — подумал Канг Чоль. — А впрочем, что Трофим… Что он может сделать? Хотя…»

   Он решительно раздвинул впереди стоящих и кинулся напрямик к Епифану под изумленные взгляды стоящих полукругом сельчан. Старый кузнец тоже повернул к нему лицо.

   — Дядя Епифан, надо открыть плотину! — закричал Канг Чоль, подбегая к нему. -Дамба, заслонку… Где ключ?

   И видя, что тот не понимает, стал крутить руками, словно выворачивал винт.

   — А-а, — оживилось лицо Епифана, и он поспешно стал искать что-то в кармане. — Вот, нашел!

   Это был ключ от замка, на который запиралась створка шлюза. Канг Чоль схватил его, и в этот момент к нему откуда-то вынырнули Афоня и Глеб.

   — Давайте со мной, — сказал им Канг Чоль. — А вы, дядя Епифан, закройте воду мельнице.

   И побежал к дамбе в сопровождении двух парней.

   Лед сошел всего неделю назад. Половодье в реке не отражалось на заводи, где стояла мельница, благодаря высокой дамбе и шлюзу. Решение Канг Чоля было простым — открыть створки и затопить низ мельницы и магазина.

   Ступили на дамбу. Справа — заводь, а слева — бурлящая река. Весь шлюз, сооруженный из бетона и железа, казалось, дрожал от бешеного напора воды. Проржавевший замок подался не сразу. Высвобожденная цепь соскользнула в воду — черт с ней, выкуем новую. Главное — поднять створку.

   Афоня по узенькому трапу перебрался на другую сторону шлюза и схватился за рычаги подъемного механизма.

   — Начали! — крикнул ему Канг Чоль, стараясь перекричать шум воды. Глеб стал помогать ему.

   Механизм подъема и спуска створок шлюза был сделан на заводе во Владивостоке. Канг Чоль с Афоней помогали Епифану в его установке и поэтому хорошо знали, как он действует.

   То ли недюжинная сила Глеба сыграла свою роль, то ли сам механизм был так сделан, но тяжелые стальные пластины створок пошли вверх на удивление легко. Вода из реки со страшным шумом пошла в заводь.

   — Стой здесь, Глеб, — крикнул Канг Чоль. — Я пойду на нижнюю дамбу…

   Люди расступались, давая ему дорогу. Как это обычно бывает в ситуациях, когда никто не знает что делать, любой, кто берет на себя инициативу, невольно становится главным, и все готовы повиноваться ему.

   Оба шлюза были установлены с таким расчетом, чтобы иметь в заводи постоянный запас воды. Верхняя дамба возвышалась над нижней метра на полтора и поэтому даже в августе, когда речка сильно мелела, створки не бездействовали. По весне же они сдерживали бешеный напор реки. Теперь, когда преграда убрана, вода должна была переполнить заводь, перелиться через нижнюю дамбу, которая собственно являлась стеной мельницы и затопить нижнюю часть строения, где находилось самое ценное оборудование — жернова и зубчатые колеса. А затем залить фундамент магазина и склада.

   Весь вопрос — кто успеет раньше? Вода или огонь?

   Епифан с несколькими мужиками стоял у края дамбы на спасительном расстоянии от огня. Его руки были обмотаны тряпками. Хорошо, что ветер дул по течению реки, и ему удалось пробраться к шлюзу и закрыть створки.

   — Ну как? — спросил Канг Чоль, подбежав к нему.

   — Сейчас начнет заливать мельницу, — ответил Епифан. — Уже можно черпать воду ведрами…

   Канг Чоль выхватил у кого-то деревянную бадью и шагнул на дамбу. Зачерпнул и, подскочив к огню, плеснул. Снова поспешил к воде. И тут же увидел, как рядом шлепнулось в воду еще несколько ведер. И пошло-поехало.

   Без всякой команды люди выстраивались в очередь, чтобы передавать друг другу посудины с водой. Самые сильные мужчины становились у огня, чтобы плеснуть подальше и повыше.

   А вода все поднималась. Вот она уже стала переливаться через дамбу, сначала растекаясь быстрой лужей, потом поднялась до щиколоток.

   — Уходите! Все уходите с дамбы! — закричал Канг Чоль.

   Вода уже сама должны была сделать свое дело. Единственное, чем могли ей помочь люди, так это баграми обрушить горящую крышу.

   Огонь пошел на убыль. Вода уже хлестала через широкую дамбу. Наконец крыша мельницы обрушилась, выдав последний сноп искр и злобное шипенье.

   Оставались магазин и склад. Со стороны это выглядело фантасмагорией: два больших пылающих ковчега над зеркальной кладью, а вокруг фигурки людей, стоящие по колено в воде, и пытающие залить разбушевавшийся пожар. Холод леденит ноги, тело, а голову обдает жаром, но в азарте борьбы с огнем мало кто из мужиков чувствует это.

   Топорами и ломами вышибли двери, чтобы вода затопила помещение. Стали падать горящие стропила и их тут же заливали водой.

   Принесли лестницу и смельчаки полезли наверх, чтобы баграми растащить горящий скелет крыши.

   Но прежде чем огонь был окончательно повержен, Канг Чоль поспешил на верхнюю дамбу, чтобы закрыть шлюз. Глеб и Афоня все еще были там, продрогшие насквозь от холода. Втроем они не без труда перекрыли воду и поспешили на берег, где кто-то разжег. Большая часть людей уже разошлась по домам.

   Когда парни подошли к костру, Епифан протянул бутылку Канг Чолю:

   — На согрейся, — сказал он. — Молодец, что догадался открыть шлюз. А то у меня аж руки опустились, все, думаю, конец мельнице. А она, вот, побитая, но стоит…

   Он хмыкнул. Мужики, уже хлебнувшие водки, поддержали его коротким усталым смехом.

   Канг Чоль сделал глоток и передал бутылку Глебу. В груди стало сразу горячо.

   — За Трофимом послали? — спросил он.

   — Отправил Катерину, — сказал Епифан. — Скоро должен быть. Афанасий, просьба к тебе, смотайся домой к деду Макару. Что-то энтого сторожа никто не видел. На обратном пути зайди к Марии, пусть она передаст тебе хлеба, сала и еще что-нибудь закусить.

   Афоня легко понесся к деревне.

   Рассветало. На свету последствия пожара были особенно ужасны. Обугленные строения без крыш, все еще курились дымком, кругом плавал мусор.

   — Без злого умысла не обошлось, Епифан, — сказал кто-то из мужиков. — Кому-то мельница стала поперек горла…

   Все выжидающе замолчали. Каждый догадывался, кто это мог сделать, но высказать вслух не решался.

   — Ничего. Она у нас лучше прежнего работать будет.

   Мельница и магазин в течение года внесли заметное оживление в жизнь села. Сюда съезжались со всей округи, наслышавшись о высоком качестве помола, и многие оставались на ночь у родни и знакомых, если таковые оказывали в Рузаевке. По выходным дням здесь даже образовывался небольшой базар, что давал неплохой приработок местным жителям. Сам магазин тоже прославился хорошими товарами и низкими ценами. И что особенно было ценно в краю, где каждый мужчина добывал зимой зверя, здесь также скупали пушнину, причем, платили не скупясь. Сейчас, по весне, в амбаре мельницы скопились сотни мешков отборного зерна, а на складе магазина различного добра хранилось на сотни и тысячи рублей. И вот огонь чуть было не уничтожил все то, что было выращено, добыто и сделано нелегким трудом людей.

   Пришел Афанасий с узелком.

   — Нету деда Макара дома, — сказал он. — Бабка его говорит, что как ушел вечером сторожить мельницу, так и не появлялся. Разохалась старая, сюда собирается прийти.

   — Странно, — проговорил Епифан. — Куда же он подевался?

   — Может, к бабке Анисье подался для сугреву, — пошутил кто-то. Все засмеялись: бабке Анисье было за восемьдесят лет.

   Только выпили еще и стали закусывать, как на пригорке показалась телега.

   — А вот кажись и Трофим с сыном, — проговорил Еифан.

   Все молча смотрели, как Трофим соскочил с телеги и направился к ним напрямик по тропинке, поскольку дорога, чтобы лошадям легче было тащить груз, делала длинный зигзаг.

   Епифан встал и шагнул навстречу компаньону.

   — Как… Как это случилось? — спросил тот хриплым голосом, и только эта хрипота да строгий взгляд выдавали состояние Трофима.

   — Кажись, поджог. И сторож куда-то запропастился…

   Скупыми фразами бывший кузнец обрисовал, как тушили пожар. Трофим слушал, поджав губы, и время от времени поглядывая на обгоревшую мельницу. Когда рассказ коснулся сообразительности Канг Чоля, глянул на бывшего батрака и молча кивнул.

   Вода уже спала. Трофим в сопровождении Епифана, сына Герасима обошел свои обгоревшие владения и вернулся к костру.

   — Что ж, Епифан, созывай мужиков на помощь, надо спасать хотя бы то, что осталось. Герка, будешь составлять опись сохранившегося имущества. Сперва восстановим склад, для этого нужны телеги, плотники. Канг Чоль, прикинь потребность бревен, людей. За урядником посылали? Надо послать…

   И снова берег заполонили люди. К обеду все уцелевшее добро из магазина и со склада было разложено на берегу. Мешки с зерном увезли на ток для просушки. Нанятая бригада плотников принялась разбирать обгоревшие стены склада.

   Почти две недели кипела напряженная работа. И все это время Канг Чоль не переставал удивляться Трофимом, чья энергия и неутомимость подгоняли каждого. Хозяин заметно похудел, лицо почернело, в выпуклых глазах нет-нет да проскальзывало отчаяние, но он не подавал виду, стараясь сохранять спокойствие.

   Так получилось, что Канг Чоль принял на себя роль прораба: планировал и контролировал работу, снабжение стройматериалами. Епифан — нанимал людей, доставал телеги, организовывал питание. Герасим был за бухгалтера. Ежевечерне Трофим собирал их, чтобы подвести итоги сделанной работе и наметить задачу на следующий день. И чаще всего он советовался с Канг Чолем. Бывший кузнец это воспринимал спокойно, а вот Герасим каждый раз реагировал очень ревниво.

   Канг Чоль раньше мало общался со старшим сыном Трофима: их встречи обходились лишь краткими сухими приветствиями. Когда строили мельницу, Герасим появлялся в Рузаевке лишь от случая к случаю. Да и после этого они виделись лишь тогда, когда Канг Чоль ездил навестить супругов Хон.

   Другое дело — Петр, у которого была совсем другая натура. Но вот уже шесть месяцев как тот служит в армии, где-то в Белоруссии, и, надо полагать, что у него все обстоит хорошо.

   С Еленой у Канг Чоля тоже сложились очень хорошие дружественные отношения. А в последнее время их связывает еще общее дело — воспитание детей. Месяц назад он организовал в школе занятия по тхеквондо (восточное единоборство).

   И только Герасим холодно встречает любой дружеский жест Канг Чоля. Может у него для этого есть веские основания? Скорее всего, да. И причина такого неприятия человека, который ничего не сделал ему плохого и не собирается, может быть только одна — ревность. По все видимости Глафира наговорила в пылу ссоры с мужем что-то такое, что повлияло на его отношение к Канг Чолю.

   В конце концов, можно ведь и не обращать внимания на Герасима. Но Канг Чолю было жаль его, и в глубине души, что греха таить, он чувствовал невольную вину перед ним.

   Наконец настал день, когда мельница ожила. Десятки подвод, нагруженных мешками с зерном, потянулись с утра к реке. Лица крестьян озарены улыбками, в их оживленных разговорах и воспоминания о том, как тушили пожар, и последние новости, что пойман виновник случившегося. Им, как и предполагали, оказался владелец мельницы с соседней деревни, который подбил на это злодеяние двух бывших каторжан. Они сознались не только в поджоге, но также и в убийстве деда Макара, чей труп, сброшенный в реку так, и не нашли.

   Полдеревни высыпалось, чтобы посмотреть, как заработает мельница. Многие принарядились, как на праздник. Приехала семья Трофима, и даже супруги Хон. Весь пригорок был усыпан детворой.

   На берегу накрыли столы, чтобы каждый мог подойти и осушить стопку в честь такого события. И только Трофим, человек, который должен был бы больше всех радоваться, странно невесел.

   Еще утром, когда приоткрыли створки шлюза, и поток воды завертел громадное колесо, Канг Чоль заметил, что лицо Трофима исказилось словно от боли. Он приписал это пережитым треволнениям, но потом, замечая, как тот безучастно воспринимает происходящее, понял, что хозяина терзают какие-то мрачные мысли. Да и Герасим ходил как в воду опушенный.

   — Что-то не так? — спросил Канг Чоль, улучив минутку.

   Трофим ответил не сразу, словно не понял вопроса. А потом с вздохом произнес:

   -Все нормально. Только ни к чему все это…

   — Извините, что лезу с вопросами. Только я не понимаю, о чем это вы?

   — О чем? — Трофим заколебался, не зная, стоит ли откровенничать с бывшим работником. Но тронуло душу сочувствие Канг Чоля, единственного, кто углядел его состояние. Да и хотелось с кем-то поделиться со своими терзаниями. — Видишь ли, я не успеваю к сроку погасить долги, так что придется распрощаться и с мельницей, и с магазином…

   Канг Чоль опешил. Он, конечно, кое о чем догадывался, но не думал, что дело обернется таким образом.

   — А большой долг?

   -Большой. Пять тысяч рублей. Даже если удастся продать уцелевшие шкуры, ткани и другой товар, то все равно наскребу лишь одну треть долга. Пожар, будь он проклят, все мне подгадил. Что делать?

   В глазах у Трофима была тоска.

   — Но ведь виновник пойман, с него, наверное, взыщут штраф в вашу пользу…

   — Э-э, когда это будет. А мне надо деньги отдать через двадцать дней.

   Беседуя, они незаметно для самих себя отошли в сторону и теперь стояли на дамбе. Канг Чоль смотрел на оживленный берег, выхватывая из толпы знакомые лица. Вот дядя Епифан, на минутку оторвавшийся от жерновов, чтобы выпить с мужиками, его жена Катерина… В компании молодежи увидел Афоню, не покладая рук трудившегося все эти дни в кузнице, Глеба, Николая и многих других, бескорыстно откликнувшихся на беду. Мельница явилась для деревни не просто техническим сооружением, где мелют муку, она объединила людей — бедных и богатых, русских и корейцев, показала, как важно уметь вместе работать и помогать друг другу. Нет, нельзя чтобы она перешла в чужие руки!

   — Деньги будут к сроку, — сказал Канг Чоль.

   — Что? — недоверчиво вскинул голову Трофим, но в глазах его вспыхнула надежда. — Неужели ты сможешь помочь?

   Ответ был решителен и краток:

   — Да.

   — Ты? Да у тебя вряд ли наскребется денег хотя бы на новую рубашку?

   — Пусть вас это не беспокоит. Нет-нет, — засмеялся Канг Чоль, — я их не украду. И никого грабить не собираюсь.

   И Трофим поверил.

   — Если ты поможешь, то я возьму тебя в компаньоны, — заявил он. И неожиданно добавил: — И выдам за тебя свою дочь Елену.

   Канг Чоль с изумлением посмотрел на хозяина.

   — Не веришь?

   — Почему же, верю, — улыбнулся Канг Чоль. Надо же, вот уже второй человек предлагает ему свою дочь в жены, даже не спросив согласия. — Только мне это не нужно. Я хочу вам помочь потому, что вы всегда хорошо относились ко мне, к другим людям. Ваши кредиторы кто? Ну, кому вы должны уплатить деньги?

   — Три тысячи я взял в земельном банке в Никольске, а две — у местных богатеев.

   — Деньги я достану в Никольске, но чтобы туда поехать, мне нужен паспорт, лошадь и триста рублей. И банковская закладная.

   Канг Чоль твердо выдержал испытующий взгляд Трофима.

   — Твой паспорт я выправил давно, и он у меня. Лошадь, закладную и деньги я дам.

   — Тогда завтра же с утра отправлюсь в Никольск. Буду у вас на рассвете.

   — А ты меня,.. — Трофим замялся. — Может, я тоже с тобой? Или Герка?

   — Нет, — отказался Канг Чоль. — Не бойтесь, я вас не обману. Слово корейского дворянина.

   — Так ты… Вы дворянин? — настала очередь изумиться Трофиму.

   Канг Чоль кивнул.

   И снова Трофим поверил безоговорочно. Потому что всегда чувствовал, что этот молодой человек слишком образован для простолюдина. Но он не мог понять одного — зачем Канг Чолю триста рублей, если у него есть деньги для уплаты пятитысячного долга? Он хотел спросить об этом, но не стал, побоявшись, что тот подумает, что он все еще не верит ему.

   В обед Канг Чоль, тоже пропустивший несколько стаканчиков водки в честь такого события, решил пойти домой и прилечь. Неожиданно для себя проспал до вечера и разбудил его приход Афони.

   — Ты что это разоспался среди дня? — возмутился товарищ, но глаза его весело блестели. — А я тебя там ищу, понимаешь

   — Да сам не знаю, — смущенно пожал плечами Канг Чоль. — Никогда такого не бывало со мной. Устал, наверное.

   — Да, похрячили что надо. Я теперь могу все, что угодно, выковать.

   — Не хвались, Афоня. Все может только Гефест.

   — Гефест? А он кто такой?

   — Был такой древнегреческий бог-кузнец. Который, ох как не любил хвалиться.

   — А я хвалюсь! Потому что я не бог, а человек, у которого есть свои слабости.

   Канг Чоль с удивлением посмотрел на друга. Надо же, как хорошо сказал -«Человек, у которого есть свои слабости».

   — Если ты такой мастер, то отныне сможешь работать самостоятельно?

   — Смогу, конечно, — заявил Афоня, но тут же опомнился. — Постой, постой, а ты куда?

   — Завтра мне надо отправиться в Никольск. Приеду через пять дней. А потом… Потом я хотел бы учительствовать в корейской школе.

   — А я как же?

   — А ты будешь главный кузнец Рузаевки и всех окрестных деревень. Мастер, который может выковать все.

   — Чоль, ты, верно, шутишь? Это из-за Елены, это она замутила такое?

   — Нет, Афоня. Помнишь, осенью случай на рыбалке? Ну, когда русские парни стали отбирать у корейцев рыбу?

   — Конечно, помню. Негодяи. Но мы им тогда здорово надавали!

   — Так вот, я хочу организовать в школе уроки тхеквондо. Чтобы каждый мальчишка мог постоять за себя. И русскому языку хотел бы их тоже обучать. Чтобы могли свободно понимать, общаться и дружить. Понимаешь?

   Афоня кивнул:

   — Я понимаю. А в Никольск зачем? Может и мне с тобой, а?

   — Дело у меня там, очень важное. Мы бы поехали вместе, но кто же будет в кузнице?

   — Подумаешь, кузница. Да не пропадет она…

   — Нет, Афоня. Нельзя с людьми так. Особенно, когда ты им нужен.

   — Ладно, что уж там… На посиделки пойдешь?

   — Что-то не хочется. Да и в дорогу надо собраться. Так что тебе придется идти одному. Только, смотри, никому голову не проломи, напившись.

   — А вот назло так и сделаю, — сказал с шутливой угрозой Афоня. — Может тебе помочь надо? Или проводить?

   — Ничего не надо, спасибо. Счастливо тебе погулять!

   — А тебе счастливо съездить. За кузницу не сумневайся, все будет в порядке.

   — А я и не сомневаюсь…

   Канг Чоль сегодня не раз вспоминал Наталью. Вот уже три месяца, как она уехала в Никольск, выйдя замуж за поручика Бубенова. Написала несколько писем, и Канг Чоль бережно хранил их, нередко перечитывая. Именно с ней он хотел встретиться в городе, рассчитывая на ее помощь в предстоящем деле. Предложение Афони — сходить на посиделки, снова вызвали в памяти образ русской учительницы. Он вспомнил, как в первый раз попал к ней в дом, и с каким радушием был принят ею. Какая прекрасная, добрая и возвышенная душа, сколько чуткости и внимания к людям! Как многим он обязан ей. И как должен быть счастлив ее избранник, офицер, с которым ему так и не довелось познакомиться, так как, когда он приезжал, Канг Чоль в это время помогал Трофиму убирать зерновые.

   Неожиданно он вспомнил слова хозяина, его обещание выдать дочь за него. Елена, конечно, хорошая девушка, и она нравится ему. Но жениться на ней? Эта мысль как-то не приходила к нему в голову.

   Когда после празднования именин Натальи, он пришел навестить супругов Хон, у ворот его встретила Елена. Поздоровалась, как со старым знакомым и сказала, что хотела бы с учениками изготавливать разные красивые поделки. И не может ли Канг Чоль в одно из воскресений сопровождать ее класс в прогулке на берег реки, чтобы дети могли набрать разные корни деревьев, наподобие тех, из которых был изготовлен его подарок имениннице. Он согласился.

   Елена, сама не зная, случайно подарила ему один из самых чудесных дней. Золотая осень, берег реки, дети, их восторг от находок, печеная в костре картошка и редкое отдохновение души. После той прогулки между ними наладились ровные и дружеские отношения: он относился к ней как к младшей сестре, а она… А она, наверное, как к брату, хотя иногда он замечал ее взгляды, волнующие и тревожащие душу.

   Как-то весной он сказал Елене, что хотел бы приобщить корейскую детвору к восточному единоборству. Она не сразу приняла его предложение, но когда он убедил ее в целесообразности такого обучения, стала горячей сторонницей, поговорила с директором школы и добилась согласия. Но занятия так и не начались из-за пожара. И сейчас они снова отодвигались.

   Интересно, увидит ли он ее завтра на рассвете, чтобы предупредить ее об этом? Если нет, то тоже ничего страшного — она ведь будет знать, что он в отъезде. Но ему захотелось ее увидеть, и это желание вызывало странное волнение.

   Канг Чоль явился к Трофиму очень рано, но тот уже был на ногах. Пригласил в дом, предложил вместе позавтракать. После того, как поели, хозяин положил на стол документы и деньги.

   — Ты теперь вольная птица, — сказал Трофим, когда Канг Чоль проверив паспорт и банковскую закладную, положил их во внутренний карман пиджака. — Ты когда-нибудь имел дело с банком?

   — Нет, — сказал Канг Чоль. — Но вы не беспокойтесь. Я найму адвоката.

   — Я тебе написал на всякий случай адреса двух моих хороших знакомых. Можешь к ним обратиться в случае чего. Они помогут.

   — Хорошо.

   — Поедешь на жеребце?

   — Да, — ответил Канг Чоль и оглянулся на скрип двери. В комнату вошла Елена. Она поздоровалась и обратилась к Трофиму:

   — Отец, у человека впереди дальняя дорога, может собрать ему кое-что?

   — Конечно, дочка. Это ты хорошо придумала.

   Канг Чоль вывел из конюшни жеребца и стал седлать его. Показался дядюшка Хон и сразу поспешил на помощь.

   — Что случилось, Канг Чоль? — спросил он с тревогой. — Куда это ты в такую рань?

   — Да есть дело, дядюшка Хон. Ну, как вы тут?

   — Мы-то как всегда. Далеко собрался?

   — В Никольск.

   — Неужели? Сейчас разбужу старуху, чтобы собрала чего-нибудь на дорогу…

   — Не беспокойтесь, дядюшка Хон.

   Трофим с сыном и дочерью стояли возле крыльца. Елена с едва заметным поклоном подала ему узелок с едой .

   — Спасибо, — сказал Канг Чоль и сунул узелок в свою котомку, которую приторочил к седлу.

   — Будь осторожен, — предупредил Трофим. — Может, ружье возьмешь на всякий случай?

   — Не стоит. Ну, счастливо оставаться!

   — Тебе счастливо съездить.

   Канг Чоль пожал протянутую руку хозяина, кивнул головой Герасиму и Елене. Девушка чуть приподняла ладошку и пошевелила пальцами в знак прощания. До ворот его провожал лишь дядюшка Хон.

   Канг Чоль вскочил на лошадь.

   Будучи офицером, ему доводилось часто ездить верхом, так что он быстро восстановил былой навык. Да и жеребец был смирным и послушным.

   В обед, когда он миновал уже несколько деревень, впереди показалась подвода, которую сопровождали верхом трое вооруженных жандармов. Один из них поскакал навстречу Канг Чолю.

   — Кто таков? — спросил он строго, приблизившись. — Куда едешь?

   — Я — житель Рузаевки, — ответил Канг Чоль. — Еду по своим делам в Никольск.

   — Айда до урядника, — велел жандарм.

   Урядник — мужчина лет сорока, крупный телом и с пышными усами, узнал Канг Чоля, но, видно, на всякий случай решил уточнить:

   — Это ты работал с Епифаном в кузнице?

   — Да.

   — Вот везем тех, кто поджег его мельницу.

   На подводе сидели трое бородатых мужчин. Их руки и ноги были скованы цепью. В крайнем Канг Чоль признал мельника из соседней деревни.

   — Тебе придется или обогнать нас или отстать, — сказал урядник. — Поезжай-ка лучше вперед, будешь заместо авангарда. Если что заметишь подозрительное, скачи до нас.

   — Хорошо, — согласился Канг Чоль и ударил пятками лошадь.

   Дорога до Янчихи была ему знакома, поскольку он бывал в этом крупном селе несколько раз. Уже миновав его и поднявшись на пригорок, увидел шедшую за ним подводу, которая только выехала из леса. Канг Чоль спешился, решив закусить и дать лошади отдых. С интересом развязал узелок и обнаружил там хлеб, половинку вареной курицы, пяток яиц и несколько крупных соленых огурцов. Отдельно завернутая в бумажку соль заставила его улыбнуться. «Ну, спасибо тебе, Елена, за заботу», — тепло подумал он и с удовольствием вонзил зубы в ножку курицы.

   Между тем подвода и верховые тоже остановились. Их от Канг Чоля отделяло километра три. Вскоре там задымил костер.

   Поев, Канг Чоль лег на спину. Ноги с непривычки сладко ныли, и он несколько раз то вытягивал их, то сгибал в коленях. Закурил.

   Весенний ветерок играл молодой листвой березы, под которым он устроил привал, по небу плыли огромные белые облака.

   На душе у Канг Чоля было спокойно и безмятежно. Как хорошо пребывать в одиночестве на лоне природы. Все тревоги жизни отошли в сторону — кругом лишь тишина и благодать.

   Уже год прошел, как он в России. Как быстро и незаметно пролетело время, наполненные трудом и неустанным изучением чужого языка. Когда-то его мечтой было научиться свободно говорить и читать, а теперь, когда это худо-бедно, но достигнуто, хочется, чтобы и мысли текли на русском. Эх, если бы поступить учиться куда-нибудь, но где это учебное заведение для таких взрослых мужчин, как он. Правда, Наталья говорила, что в крупных городах нынче есть вечерние школы для рабочих. Хорошо бы попасть туда, но как?

   С некоторых пор Канг Чоль стал тяготиться работой в кузнице, которая не давала возможности более обширно заняться самообразованием. Все чаще приходила мысль о перемене работы. И вот сейчас у него появилась возможность впервые побывать в русском городе и посмотреть на горожан. Как хочется познакомиться и пообщаться с умными и образованными людьми, не отягощенными сиюминутными бытовыми заботами и тревогами. Понимать и быть понятым. Как это было с Натальей. А ведь таких людей, как она, должно быть в городе полным-полно.

   Предстоящая встреча с женщиной, которой он всегда восхищался, наполнила душу радостью. Завтра, завтра он увидит ее и поразит своим знанием русского. Скажем, произнеся такую фразу: » Наталья Николаевна, примите от меня низкий поклон от многочисленных ваших друзей». Или: «Наталья Николаевна, низкий поклон вам от деревни Рузаевки, которая помнит вас».

   Канг Чоль привстал. Подвода с арестантами уже тронулась в путь, так что пора и ему. Отдохнувшая лошадь легко понесла его.

   Верст через десять дорога углубилась в густой темный лес. За ним, как ему сказали, будет большое село Ивановка, где предстояло переночевать. А к завтрашнему обеду он уже будет в Никольске.

   Впереди открылась небольшая ярко освещенная солнцем полянка, густо усыпанная белыми цветами. Когда Канг Чоль пересекал ее, откуда-то донеслось тихое ржанье, и он почувствовал, как жеребец под ним встрепенулся. Интересно, кто это может быть впереди?

   Снова лес. Но не успел он проехать метров двадцать, как из-за деревьев появились двое с ружьями. Канг Чоль обернулся. Сзади тоже стояли двое и тоже вооруженные. Все они были молоды, за исключением одного, чернобородого и в мохнатой папахе. Он и крикнул, вскинув берданку:

   — Стой! Оська, иди придержи лошадь, чтобы не убег.

   Его напарник подскочил и схватил поводья. Лицо парня было нахально угрожающим.

   — А ну-ка слазь, — велел он и, оглянувшись, бросил старшому: -Дядь Пахом, да это кореёза.

   — Подведи его ко мне. Сейчас спросим его насчет подводы.

   Канг Чоль медленно слез с лошади. Слова бородатого ясно дали понять, кого они поджидают в лесу. Подошли те, что были сзади. Один из них больно ткнул концом ствола в спину Канг Чоля.

   — Давай, шагай, а то как шарахну прикладом.

   Впереди парень вел под уздцы жеребца. За ним шел Канг Чоль, чью спину нет-нет да подталкивал ствол ружья. Третий участник засады шел сзади, небрежно закинув берданку на плечо. Момент был более чем благоприятный для попытки вырваться из рук неизвестных людей.

   Канг Чоль резко обернулся и левой рукой отбросил ствол берданки, а правой сжатой ладонью нанес конвоиру жесткий прямой удар чуть ниже адамова яблока. И тут же, не переводя дыхание, ударил ногой в пах его напарнику. Тот с криком схватился за за свое мужское достоинство и согнулся пополам. Канг Чоль бросился бежать по дороге назад к полянке.

   — Стой! — услышал он и оглянулся. Парень, что вел лошадь под уздцы, уже сорвал с плеча ружье, но не мог стрелять: оба напарника, корчась от боли, заслоняли ему обзор. А бородач, которого вообще не было видно из-за лошади, кричал:

   — Не стреляй, не стреляй!..

   Так что можно спокойно нырнуть за стволы деревьев.

   Выстрела так и не раздалось. Погони тоже не было, и Канг Чоль метров через двадцать остановился, схоронившись за огромным поваленным деревом.

   Итак, они поджидают подводу с арестованными. Скорее всего, это сыновья и родственники мельника. Надо предупредить урядника, а для этого необходимо обогнуть полянку. А вдруг он не успеет? Нет, надо сделать по-другому.

   Вместо того, чтобы пойти в сторону поляны, Канг Чоль двинулся в обратном направлении, делая крюк к дороге. И вскоре обнаружил то, что искал. Четыре лошади мирно щипали траву, привязанные к дереву. Канг Чолья спрятался невдалеке и стал ждать.

   Послышался топот и вскоре возле коновязи появился парень с нахальным лицом, ведя жеребца Канг Чоля. Быстро привязав его, он поспешил обратно. Но до дороги дойти не успел. Какая-то стремительная тень выскочила сбоку, взмыла над ним и последней деталью, что он успел увидеть, была подошва сапога, несущаяся прямо ему в лицо. Это Канг Чоль в высоком прыжке наносил ему удар ногой в голову.

   Отброшенный в сторону, парень ударился об дерево и повалился без чувств на землю. Канг Чоль подошел к поверженному, снял ремень и быстро стянул тому руки за спиной. Надел его фуражку и закинул ружье на плечо.

   Он вывел чужих лошадей на дорогу и связал попарно поводья. Срезал гибкий хлыст, сел на жеребца и свистнул. Животные, напуганные свистом и погоняемые хлыстом, понеслись изо всех сил к поляне.

   Первым выскочил на дорогу бородач.

   — Оська, ты куда?

   И тут же отскочил в сторону, заметив, что обознался. Но Канг Чоль все равно достал его хлыстом, да так метко, что папаха соскочила с головы. Остальные двое высунулись, было из-за дерева, но тут же спрятались.

   Лошади выскочили на поляну. Раздался выстрел, второй. Канг Чоль пригнулся к седлу. А вот и спасительный лес.

   Он сдернул с головы фуражку и выбросил ее. Достал из-за пазухи свою вязаную шапочку.

   Метров через двести он наткнулся на подводу. Жандармы, спешившись, поджидали его, изготовив винтовки. Канг Чоль крикнул, маша рукой:

   — Э-гей, не стреляйте, это я — корееза!

   Когда он рассказал, что случилось с ним, урядник, заметно побледневший, спросил:

   — Так они все еще там?

   Канг Чоль кивнул.

   — Им деваться некуда без лошадей.

   -Ч то же делать? Может, повернем назад?

   Жандармы сразу поддержали его:

   — Конечно, назад, Семеныч. Неровен час — перестреляют всех нас из укрытия…

   — А ты как думаешь, паря? — обратился к Канг Чолю урядник.

   — А вот мы проезжали развилку, помните? Куда ведет левая дорога?

   Жандармы переглянулись.

   — А ведь верно, Семеныч, — воскликнул один из них. -Это же объездная дорога. Правда, придется делать крюк в семь верст с гаком, но зато, как говорится, береженного бог бережет.

   На том и порешили.

   Урядник велел привязать захваченных лошадей к подводе.

   — По ним я найду этих мерзавцев, и покажу им кузькину мать.

   Всю дорогу ехали молча, постоянно озираясь по сторонам, держа оружие наготове. Лишь к вечеру, когда перед ними открылось село Ивановка, урядник перекрестился и сказал с улыбкой:

   — Кажись, бог миловал. Спас ты нам жизнь, паря, не знаю, как тебя зовут. Спасибо тебе. Если негде остановиться, то давай с нами на постоялый двор. Хозяин мой старый приятель и ужином угостит, и бутылку вина поставит. Ну, так как, идешь с нами?

   Канг Чоль кивнул в знак согласия.

   На другой день до обеда он вместе с жандармами добрался до Никольска и, недолго поблуждав по городу, нашел дом Натальи.

Глава 32

   Двоюродный брат Трофима, у которого Канг Чоль должен был остановиться по настоятельной просьбе хозяина, жил в корейской слободе под названием Корейка. Она была расположена на окраине Никольска, и первый же встречный показал дорогу туда.

   Десятка два бревенчатых изб, мало, чем отличались от виденных до сих пор строений. Но когда Канг Чоль остановил лошадь возле одной из них и заглянул во двор, на него сразу повеяло чем-то родным и близким. Летняя кухонька и печка с вмазанным котлом, висящие на столбах «сиридари»*, стручки красного перца и несколько рыбин, распластанных со спины и для лучшего обвяливания, распятые на палочках. Все это явно выдавало, что здесь живут его сородичи.

   На стук вышла пожилая кореянка в длинной юбке и жакете. Канг Чоль невольно улыбнулся: как, оказывается, приятно видеть знакомое национальное платье.

   — Здравствуйте, — согнул голову Канг Чоль. — Вы не скажете, где здесь проживает Пак Мирон?

   — Пройдете пять домов, и увидите справа большой дом с железной крышей.

   — Спасибо.

   Был предобеденный час, улица пустовала. Лишь возле одних ворот стояла телега, и лошадь хрумкала овсом, тыча мордой в торбу. Где-то за заборами слышались женские и детские голоса.

   Здесь, на окраине города, особенно зримо ощущалось, как корейцы сильно уподобились образу жизни русских. По внешнему виду домов мало кто определил бы, что здесь живут переселенцы из другой страны, где и жилища строят совсем по-другому, и дворы не обнесены глухим забором. Но бытие определяет сознание, а бытие здесь суровое, особенно, зимой. Так что не желание огородиться от соседей и не боязнь лихих людей, а снежные бураны и заносы вынуждали ограждать дом дополнительной защитой. Тем более, что строевого леса сколько хочешь.

   Время убыстряет процесс восприятия русских традиций и обычаев. Лишь корейская пища сохранится надолго, хотя и она тоже видоизменится со временем. И чем меньше будет у переселенцев своего национального, тем они рьянее будут стараться сохранить их. Таков парадокс жизни.

   Открыл калитку мужчина лет сорока — невысокого роста, но, судя по телосложению, очень сильный. Он окинул гостя внимательным взглядом и доброжелательным голосом спросил:

   -Вы ко мне?

   — Если вы Мирон Пак, то к вам, — ответил Канг Чоль. — Я от Трофима из деревни Иванчихи.

   — А-а, — воскликнул хозяин. — Добро пожаловать! Я сейчас открою ворота…

   Он помог расседлать лошадь.

   — Идемте в дом. Мы как раз собирались обедать.

   Семья Мирона была большая — жена, четверо детей. Все они сидели за общим столом на длинных скамьях. Канг Чоля усадили за торец и через минуту перед гостем появились миска каши из чуимизы, «сирогигук»* (суп из сушеных листьев капусты) и кимчи. Хозяйка — под стать супругу тоже невысокая ростом, но хорошо сохранившаяся, подавая еду, произнесла традиционную фразу:

   — Извините, что ничем особенным не могу угостить гостя…

   — Для гостя важно не чем угощают, а как, — ответил Канг Чоль. — И потом что может быть лучше «сирогигук»!

   Но прежде чем взяться за ложку, он окинул всю семью взглядом. На правой стороне сидели отец с двумя сыновьями, и сходство их бросалось в глаза. Старшему было лет шестнадцать, и он уже обогнал ростом родителя. Девочки-подростки, похоже, были близняшками. Младшенький, лет восьми, ухоженный и аккуратно причесанный, видать, был любимцем семьи. Только дети, не знающие строгих запретов и наказаний, могут так откровенно разглядывать гостя.

   Из соседней комнаты раздался старческий голос:

   — Что за молодой человек пришел, Мирона?

   — Гость от Трофима, отец. После обеда я вам представлю его.

   — От Трофима, говоришь? Давненько я его не видел.

   Канг Чоль удивился, как это старик, не видя гостя и не слыша, догадался о его возрасте. Но он не придал этому значения и с аппетитом принялся за еду. А после обеда хозяин провел его к своему отцу.

   Комнатка старика представляла собой «ондолькхан». Пол был выстлан циновками из рисовой соломы. Впечатление аккуратности и чистоты дополнялось обликом отца Мирона — белая бородка клинышком, белая одежда, включая белые самодельные чулки на ватной подкладке. Старец сидел на полу, скрестив ноги, и курил длинную трубку. Взгляд его был устремлен куда-то в сторону и вверх, отчего его худощавое лицо с гладкой смуглой кожей выражало покой и умиротворение. Когда они вошли, он сделал жест рукой:

   — Проходите сюда и садитесь… Как там, Трофим? Мы слышали, что он мельницу поставил большую. Нормально ли все у него?

   -Д а, — кивнул головой Канг Чоль. — Все у него нормально.

   — Петр, слышал, в армии служит. Пишет ли хоть письма?

   — Да, пишет. Недавно вот письмо получили.

   Старик все также смотрел куда-то в сторону, и только тут до Канг Чоля дошло, что перед ним слепой. Тем более, было удивительно слышать, как он сказал:

   -Только что видел Петра. У него действительно все хорошо…Ну, а вы, молодой человек, за каким делом пожаловали?

   Опять — «молодой человек». Откуда он знает?

   — Я приехал по поручению Трофима. Вот письмо Мирону, — сказал Канг и Чоль и достал из кармана пиджака сложенный лист бумаги.

   Мирон пробежал глазами письмо и чуть смутился.

   — Отец, Трофим просит вас посмотреть на этого человека…

   — А что смотреть? Я и так вижу, что он добрый человек и хочет помочь моему двоюродному племяннику.

   — Все-таки, отец, раз Трофим просит, надо уважить его.

   Странный диалог отца и сына изумил Канг Чоля. Что значит «посмотреть», когда старец слеп?

   — Хорошо, раз племянник просит… Молодой человек, протяните обе руки вперед…

   Канг Чоль выполнил требование старика и поразился, как тот безошибочно точно нашел и вложил свои сухонькие руки в его ладони. Они были на удивление теплыми. В наступившей тишине отчетливо слышалось тиканье настенных часов в соседней комнате.

   — Я вижу, хотя ты и молод, но уже познал страдание, — заговорил вдруг речитативом старик. — Немало ли (мера расстояния) тебе пришлось пройти, но впереди тебя ждет еще большая дорога. Будет радость и горе, любовь и разлука. Твоя честность и обязанность долгу послужат причиной твоей гибели, а примешь ты смерть от близких людей. И будет у тебя три сына — двоих я вижу, а третий маячит где-то вдали. Все они пойдут твоей дорогой — дорогой страданий, любви и помощи людям… Война, слезы людей, кровь…

   Последние слова старик уже произносил шепотом, и Канг Чоль невольно наклонился вперед, чтобы расслышать их. Наконец, гадальщик умолк, и ладони его заметно похолодели.

   — Дедушка, а могу я вас спросить? — голос Канг Чоля прозвучал хрипло от волнения. Ни на минуту он не усомнился в правдивости слов этого слепого старца. Потому что знал о существовании таких людей, которым дано заглянуть в будущее.

   — Спрашивай. Но только один вопрос.

   — Что с моим сыном?

   — Он находится далеко, очень далеко отсюда… Зреет, наливается соком… Сейчас носится по двору с щенком, смеется…

   Старик снова замолчал и убрал свои ладони.

   Канг Чолю хотелось задать еще вопрос, но Мирон тронул его за плечо.

   — Отец устал и больше ничего не скажет.

   Так вот значит, что его ждет впереди. Дорога. Что ж, это неплохо, он и сам не хотел бы всю жизнь прожить на одном месте. Страдания, любовь, разлука. Но они сопровождают жизнь почти каждого человека. Три сына. Старик сказал, что уже есть двое. Кто же второй? Неужели Сун Хи?..

   Канг Чоль обеими ладонями с силой провел по лицу. Надо разыскать ее и, если у него действительно родился сын, то он будет с ним. Но это потом. А сейчас пора за дело, которое привело его в Никольск.

   Он вышел во двор. Мирон под навесом что-то обсуждал с двумя бедно одетыми мужчинами, очевидно, работниками. При виде направившегося к нему гостя, прервал беседу и повернулся к нему.

   — Мне необходимо в город, — сказал Канг Чоль.

   — Я могу проводить вас, — охотно предложил Мирон.

   — Не стоит беспокоиться. Вы мне только объясните, как пройти в центр. Там еще, как мне объяснили, есть площадь и церковь.

   — Его легко найти. Как выйдете за ворота — направо и дорога сама выведет вас к площади. Давайте все-таки я провожу вас.

   — Не стоит беспокоится, — еще раз вежливо отказался Канг Чоль. — Возможно, я буду отсутствовать до вечера.

   — Ничего, ничего. Только будьте осторожны, проходя через русскую слободу. Там живут извозчики, рабочие и прочий трудовой люд. Много пьяных, которые могут придраться.

   — Спасибо, что предупредили. Тогда я схожу по делам?

   — Конечно, конечно…

   Русская слобода отличалась от корейской меньшим количеством деревьев, неряшливостью и не ухоженностью построек. Было такое ощущение, что люди поселились здесь временно и готовы в любой момент покинуть это место. Прохожих стало больше. Возле трактира валялся пьяный, но на него никто не обращал внимания.

   Потом пошли дома получше — двух и даже трехэтажные. И улица была вымощена булыжником. Появились фонари. На каждом шагу стали попадаться различные магазины. И людей, хорошо одетых, стало больше.

   Навстречу шла под руку пара: мужчина с каштановой бородкой был в элегантном светлом костюме в полоску и серой шляпе, и женщина в длинном платье, зауженной в талии и пышной внизу. Широкие поля соломенной шляпки закрывали ей лоб и нависали над самыми глазами.

   Канг Чоль решил у них спросить адрес:

   — Простите, пожалуйста, вы не могли бы сказать, как мне пройти на улицу Никитина?

   Они изумленно остановились. Она улыбнулась и глянула на спутника. Тот показал рукой и сказал:

   — Видите церковь. Справа от него как раз и начинается улица Никитина. А вы собственно к кому?

   — Я? — Канг Чоль предпочел бы отмолчаться, но вопрос был задан прямо и властным тоном. — К Наталье Сергеевне.

   — А-а, к супругам Бубеновым. Четвертый дом справа.

   — Спасибо.

   — Всего хорошего, любезнейший.

   В том, как этот господин протянул «а-а», и назвал фамилию Бубеновых был оттенок легкого пренебрежения — понятно, мол, к кому еще могут наведываться такие странные, нерусского происхождения, простолюдины. Но ведь не отмахнулся он с самого начала от вопроса, объяснил и даже показал. Что значит культура и воспитание. Попробовал бы крестьянин в Корее осмелиться спросить дорогу у дворянина — мигом заработал бы плетей.

   Канг Чоль развеселился от этой мысли. Но, более всего, он был доволен тем, что сумел задать вопрос со всеми причитающимися для вежливого человека словесами —

   «простите», «пожалуйста» и «разрешите». И вот тебе, любезнейший, каков вопрос — таков и ответ. Ай-да, Чоль!..

   Улица Никитина утопала в зелени больших деревьев. Заборов нет и в помине, по обе стороны железные ограды. И каждая сделана с большим художественным вкусом. Канг Чоль невольно остановился возле одной из них и погладил ажурную решетку. Интересно, а смог бы он выковать такое изделие? И честно признался самому себе — нет, не смог бы. Но со временем, может, и научился бы.

   Сразу было видно, что здесь живут люди с достатком. Каменные особняки, ухоженные лужайки и цветники, дорожки, посыпанные светлым песком. Интересно, каково жить в них после серых бревенчатых изб?

   Канг Чоль остановился возле указанного адреса. Большой красивый одноэтажный дом был выложен из красного кирпича, на островерхой, крытой железом крыше, торчали две трубы. Так вот теперь, где вы обитаете, Наталья Сергеевна.

   Решетчатая дверь на правой стороне ворот была не заперта. Канг Чоль толкнул ее и направился к дому.

   У двери парадного подъезда он увидел шнур и сразу догадался, что надо дернуть его. Раздался мелодичный звон колокольчика внутри дома. Послышались легкие шаги, и в дверях возникла пожилая женщина с приятным лицом.

   — Вам кого? -спросила она, окинув удивленным взором Канг Чоля с головы до ног. -Если насчет работы, то пройдите в дворницкую.

   — Нет, я не насчет работы, — сказал спокойно Канг Чоль. — Наталья Сергеевна здесь проживает?

   — Да. Ах, вы, наверное, с Рузаевки? Проходите… Я сейчас доложу ей.

   «Ну и ну», — подумал Канг Чоль, оставшись один в небольшой гостиной и окидывая взглядом окружающую обстановку. Блестящий паркетный пол, мягкий диван и кресла, лакированный столик, стены, от которых веяло голубыми тонами, и белые шелковые шторы на больших окнах, мелкими гребешками спадающие с расписного потолка до самого низа.

   Его внимание привлекла картина. В бушующем океане тонула шхуна. Большая часть экипажа, видимо, уже погибла. Лишь горстка матросов, облепив обрубок мачты с крестовиной, отчаянно боролась за свою жизнь. Взоры потерпевших кораблекрушение устремлены с надеждой вперед: лишь один оглянулся, и лицо его искажено ужасом при виде настигающего их грозного девятого вала. Спасутся ли они? Сумеют ли удержаться за спасительный крест? Нет на это ответа, но так хочется, чтобы они остались живы…

   — Боже мой, да ведь это Чоль! — услышал он возглас и обернулся.

   В дверях стояла Наталья — такая знакомая и незнакомая одновременно. Новая прическа и непривычное платье — с открытым лифом и кружевными оборками внизу.

   Она подошла к нему и, улыбаясь, протянула руку.

   — Какими судьбами, Чоль? Вы не представляете, как я рада видеть вас!

   Он слегка пожал ее руку.

   — И я тоже рад видеть вас, Натали. Низкий вам поклон от Рузаевки, где все помнят вас добром.

   — Спасибо. А вы стали очень хорошо говорить по-русски.

   — Вашими стараниями, Натали. Всю дорогу мечтал поразить вас своими познаниями, — засмеялся он.

   — И вам это удалось, Чоль.

   Они вдруг замолчали и только улыбались , глядя друг на друга.

   — Ой, что же это мы стоим, — спохватилась Наталья. — Садитесь вот сюда, Чоль. И рассказывайте, рассказывайте…

   — О чем?

   — Мне все интересно. Вы все еще работаете в кузнице?

   — Да, — ответил Канг Чоль. — Так что ничего интересного. А вот вы как живете после… после…

   — Замужества, хотите сказать? Я счастлива, Чоль. Преподаю в гимназии и еще занимаюсь разными общественными делами. Помогаю мужу, чем могу. Но все равно скучаю по Рузаевке.

   — Мне так хотелось познакомиться с вашим мужем…

   — Он сейчас в командировке, но через два дня должен вернуться. Так что, если вы пробудете здесь это время, то встретитесь. А что вас привело в Никольск? И где вы остановились?

   — В корейской слободе. Там живет родственник Трофима. А я приехал вот по какому делу. Помните, мельницу? Так вот, ее подожгли…

   — Боже мой, кто?

   — Нашлись люди. И вот теперь Трофим и Епифан не знают, как расплатиться с долгами. Вот я и приехал, чтобы помочь им.

   — И большой у них долг?

   — Около пяти тысяч рублей, — Канг Чоль выжидательно посмотрел на Наталью.

   Та что-то прикинула в уме и решительно заявила:

   — Я постараюсь найти эту сумму.

   Канг Чоль улыбнулся. Какой она все-таки добрый и отзывчивый человек.

   — Нет-нет. Я приехал к вам не за деньгами, — сказал он. — Мне нужна помощь другого рода.

   — Какая?

   Канг Чоль расстегнул воротник рубашки, снял с шеи шелковый мешочек, развязал шнурок и достал золотое кольцо с сапфиром.

   — Вот, — протянул он драгоценность Наталье.

   Она осторожно взяла кольцо, посмотрела и воскликнула:

   — Какое красивое! Откуда оно у вас?

   — Его подарила моей матери русская императрица, ныне вдовствующая.

   — Как? — на лице у Натальи было написано неподдельное изумление.

   — Когда-то давным-давно мой дед по матери был направлен корейским императором в Европу. Испания, Франция, потом Россия, где он скончался. Матери было двадцать два года, когда она возвратилась в Корею.

   — Вот откуда у вас знание французского, — заметила Наталья с едва уловимым упреком.

   — Простите, что обманывал вас, говоря, что изучал этот язык у миссионеров. Этому меня вынуждали обстоятельства, а теперь я вас достаточно знаю, чтобы ничего не скрывать.

   — И вы хотите продать это замечательное кольцо?

   — Да, — кивнул Канг Чоль. — Конечно, если можно заложить его, то было бы лучше.

   — Мы так и сделаем, — решила Наталья. — Но как вы… Как вы собираетесь заложить его?

   — Вот тут мне и требуется ваша помощь. Вот здесь триста рублей. Мне нужен костюм, туфли, шляпа, словом, полное облачение вполне респектабельного человека. Попробуйте узнать, у кого из ювелиров можно заложить кольцо и поедем к нему вместе. Вы представите меня, скажем, корейским дворянином, обучавшимся в Европе и потому знающим французский язык.

   — Я вижу, вы все продумали, — улыбнулась Наталья.

   — У меня нет другого выхода. Согласитесь, было бы странно, если я, в таком виде, как сейчас, направился сам к ювелиру? Да он тут же вызовет полицию.

   — Я бы вам предложила костюм Игоря, но, боюсь, он будет тесноват вам в плечах, -сказала Наталья. — Сейчас позову тетю Надю, она в прошлом была знатной портнихой. Пусть снимет с вас мерку, а потом я схожу в магазин.

   Тетя Надя оказалась той самой женщиной, что открыла дверь. Она охотно сняла мерку и записала все на бумажку.

   — Давайте, я угощу вас чаем, — предложила Наталья, после того, как тетя Надя удалилась.

   — Не откажусь. Откровенно говоря, я часто вспоминал ваше гостеприимство в Рузевке.

   За разговорами они не заметили, как пролетело время до вечера.

   — Уже поздно, — спохватился Канг Чоль, — а мне посоветовали в вечернее время не ходить по русской слободе. Мною движет не страх, но благоразумие.

   — Я бы могла предложить остановиться у нас…

   — Нет-нет, Натали, — решительно отказался Канг Чоль. — Во сколько утром мне прийти?

   — В десять. Если что-то из одежды окажется не по размеру, можно будет обменять. А часов в одиннадцать поедем к ювелиру.

   Она проводила его до парадных дверей.

   Канг Чоль без особых приключений добрался до дома Мирона. После ужина хозяин отвел его в пристройку, где была приготовлена постель на полу.

   Утром, когда он вновь оказался у Натальи, она сказала:

   — Чоль, я подумала, что вам не помешало бы постричься.

   В туалетной комнате его уже дожидался вызванный парикмахер. Чернявый, худой и необычайно подвижный мастер колдовал над ним минут сорок. В зеркале напротив Канг Чоль наблюдал за собственным преображением. На глазах исчезал парень с лохматой головой и вместо него возрождался щеголь с аккуратной и модной прической.

   — Ну как-с? — спросил парикмахер, счистив щеткой волосинки с плеча и шеи клиента.

   — Мерси. Вы хороший мастер, — сказал Канг Чоль, чем заставил того покраснеть от удовольствия.

   Тетя Надя провела его в ванную, где уже была приготовлена горячая вода. Канг Чоль с наслаждением искупался, испытывая полузабытое чувство комфорта от душистого мыла, белого полотенца и чистого дорогого белья. В халате прошел в раздевалку, где висела его новая одежда.

   Он оделся и встал перед зеркалом. «Неужели это я «, — невольно подумал Канг Чоль, глядя на свое изображение. Что значит одежда, прическа, как они могут изменить внешность человека. Глянул на свои руки. Да, как он их только не тер, но они от этого не стали мягче и белее. Наоборот, от горячей воды жилы на руках вздулись еще больше. Но тут уж ничего не поделаешь.

   С запонками Канг Чоль кое-как справился, а вот как завязывать галстук не знал. Так и вошел в гостиную с цветастой лентой в руке.

   Наталья сидела на диване и читала книгу.

   — Встаньте там, — сделала она движение рукой. — Вы отлично выглядите в этом костюме, Чоль. Будто всегда одевались так.

   — Благодарю за комплимент. Только вот галстук…

   — Сейчас я его вам завяжу, — сказала она. — Накинем его вам на шею, делаем одну петлю, потом вторую, затягиваем не очень туго, поскольку воротник у вас стоячий… Вот и все.

   Запах натальиных духов кружил голову, а прикосновения нежных рук были приятны.

   Опять зеркало. Галстук придал всему облику законченное выражение. Наталья чуть поправила узел и велела:

   — Распрямите плечи и пройдите вон туда.

   Он молча повиновался.

   — Держитесь свободнее, Чоль. Вы теперь комильфо, не забывайте этого. Легкая небрежность, вальяжность и даже чопорность не помешают. Шляпу надевать не будем, поскольку погода сегодня великолепная. А вот тросточка вам не помешает.

   Она сходила куда-то и принесла изящную тоненькую трость с костяной ручкой.

   — Это Игорю Владимировичу один умелец из экспедиции сделал.

   Канг Чоль принялся вертеть тросточку пальцами.

   — О, у вас это прекрасно получается. Так и вертите время от времени, — одобрила Наталья.

   У подъезда их уже ожидал извозчик в легкой коляске с откинутым верхом.

   Наталья назвала адрес, и лошадь легко рванула с места. Это было упоительно — нестись, покачиваясь на мягких рессорах после того, как он провел два дня в жестком седле. Мимо проносились дома, люди и можно было беспечно созерцать кругом.

   Они пересекли центр города со знакомой уже церквушкой и вынеслись на широкую улицу, по обеим сторонам которой высились двух и трехэтажные здания. В глазах пестрило от бликов стекол на оконных рамах, вывесок с различными названиями.

   Свернули направо и остановились возле небольшого, но изысканного здания с красивыми башенкам. Канг Чоль соскочил с коляски первым и помог Наталье спуститься с коляски. Парадная стеклянная дверь была устроена таким образом, что, вращаясь, пропускала посетителей только по одному.

   Они вошли в светлое помещение и первое, что бросилось в глаза, были витрины с блестящими драгоценностями. К ним подскочил приказчик с поклоном. Аккуратный пробор делил его набриолиненные волосы от лба до затылка на две ровные части.

   — Милости просим, мадам.

   — Мне господина Зальцмана, — негромко сказала Наталья и, повернувшись к Канг Чолю, проговорила на французском. — Это я позвала хозяина магазина.

   — Сию минуту, мадам, — снова почтительно согнул голову приказчик и юркнул в какое-то боковое помещение. Вскоре оттуда вышел полноватый господин в очках, казавшиеся маленькими на его большом горбатом носу. Увидев Наталью, весь засиял.

   — Честь имею, мадам Бубенова.

   Его голос неожиданно оказался тонким.

   — Господин Зальцман,я хотела бы представить вам дворянина из Кореи. У него есть к вам дело, так что не могли бы мы побеседовать в каком-нибудь приватном месте?

   — Пожалуйте в мой кабинет, — сказал хозяин.

   Кабинет больше походил на тюремную камеру из-за зарешеченных окон и дверей, каменного пола и стальных сейфов вдоль стены.

   — Садитесь, мадам. Желаете ли кофейку или чаю?

   — Нет, спасибо. Господин Ким, старый знакомый нашей семьи, здесь проездом из Парижа. В городе встретил кое-каких своих дальних родственников и решил оказать им материальную помощь. С этой целью решил заложить кольцо. Вы ведь принимаете драгоценности в заклад?

   -Так точно, мадам. Разрешите взглянуть на вещицу…

   Мадам Бубенова обратилась к спутнику на французском языке, переведя просьбу хозяина. Канг Чоль, не спеша, достал маленькую коробочку из тисненого сафьяна. Год назад эту коробочку вместе обручальным кольцом подарил Наталье Игорь Владимирович.

   Господин Зальцман, тоже не спеша, открыл крышку и полюбовался содержимым. Потом осторожно, двумя пальцами, вынул кольцо и поднял на свет.

   — Вы разрешите? — спросил он и, не дожидаясь ответа, достал из ящика стола лупу.

   С минуту он разглядывал кольцо, вертя его так и сяк, а потом, стараясь скрыть волнение, спросил:

   — А можно полюбопытствовать, как эта вещица попала к корейскому дворянину?

   Наталья перевела вопрос. Канг Чоль закивал головой, отвечая на французском:

   — Да, да, конечно. Мой дед по матери был послом в России и, естественно, принят в императорском дворе. Одна из великосветских княгинь, пораженная экзотическим видом бабушки, решила сделать ей подарок. Уже потом кольцо перешло к матери, а теперь ко мне. Честно говоря, я думал найти невесту во Франции, но, увы, моей мечте не суждено было сбыться. А родственникам надо помочь. Думаю, месяцев через шесть, когда я буду возвращаться назад, выкупить ее.

   — И сколько вы за нее просите? Учтите, чем больше вы попросите за нее, тем большим будет процент заклада…

   — А во сколько бы вы оценили ее, господин Зальцман?

   — Видите ли, мадам Бубенова, само кольцо не очень дорогое. Вес ему придает вот этот знак о принадлежности к императорскому дому. Так что любители коллекционировать такие вещицы могут заплатить и в два и три раза выше его настоящей стоимости. Лично я оценил бы кольцо в восемь тысяч рублей. Вы… вы согласны?

   Канг Чоль побарабанил пальцами по столу, делая вид, будто размышляет. Про себя же он сразу решил согласиться. Но роль светского повесы пришлась ему по вкусу.

   — А каков будет процент закладной?

   — Если на полгода, то это будет пятнадцать процентов.

   Опять Канг Чоль выбил дробь и решительно сказал:

   — Десять тысяч и десять процентов.

   — Я согласен, — сразу ответил Зальцман. — Сейчас я подготовлю документ.

   Через полчаса сафьяновая коробочка с кольцом исчезла в сейфе, а тугая пачка денег оттуда перекочевала в карман Канг Чоля. Документ он подписал, едва пробежав глазами.

   — Мадам Бубенова, не желает ли что-нибудь приобрести?

   — Как-нибудь в следующий раз, господин Зальцман.

   — Непременно будем-с ждать…

   Ювелир проводил их до выхода из магазина.

   — А не продешевили ли мы, Чоль? — спросила Наталья, когда они катили в сельскохозяйственный банк.

   — Скорее всего, нет. Процент по закладной что так, что эдак примерно одинаков — порядка тысячи рублей. Зато удалось заполучить большую цену.

   — А все-таки жаль, такое красивое кольцо, — вздохнула Наталья.

   Процесс погашения трофимоского кредита в банке оказался еще проще и короче, чем продажа кольца. Банкир был сама любезность, а немедленно вызванный юрист сразу представил на подпись нужные документы. Пачка денег заметно похудела, но все равно на руках у Канг Чоля оставалась значительная сумма. Посоветовавшись с тем же банкиром, он решил купить на три тысячи рублей государственные облигации и оставить их на хранении у Натальи.

   — Хочу переехать в Никольск, — признался он ей. — Не знаю почему, но жизнь в Рузаевке мне вдруг показалась скучной и серой. Но у меня есть одно дело, которое я обещал начать.

   Канг Чоль рассказал Наталье о своем желании преподавать в корейской школе русский язык и учить мальчишек боевому искусству тхеквондо.

   — Хотя бы несколько месяцев занятий, и я заложил бы в ребятах стремление быть сильным и ловким, а потом они могли бы уже дальше сами развивать себя, — сказал он, убеждая не сколько ее, а себя.

   Обедали они дома у Натальи. И говорили, говорили, и любая тема была им интересна. Вечером, перед уходом Канг Чоль переоделся в свой деревенский наряд.

   Следующий день они снова провели вместе. В большом охотничьем магазине Канг Чоль купил в подарок Игорю Владимировичу двуствольное охотничье ружье. Долго думал, что бы такое подарить Наталье. И не придумал ничего лучшего, кроме как чайного сервиза на двенадцать персон, сработанного китайскими мастерами фарфора и завезенного в Россию контрабандой. Накупил еще кучу подарков для друзей и знакомых

   Игорь Владимирович приехал в обед. Канг Чоль сидел вместе с Натальей в гостиной, когда вошла тетя Надя и радостно возвестила:

   — Они приехали-с!

   Не сразу признал в стройном офицере Канг Чоль поручика со второй Амурской заставы. И лишь когда Игорь Владимирович заговорил, то вспомнил и радостно улыбнулся.

   Наталья как раз представляла их, и хозяин принял улыбку за обычное проявление дружеских чувств.

   — Рад, рад с вами познакомиться, господин Чоль, — сказал он. — Мне о вас много рассказывала Наталья. Но только она говорила, что вы вроде работаете кузнецом?

   — Мое перевоплощение просто связано с делом, по которому я оказался в Никольске. Завтра снова переоденусь в свое обычное платье и обратно превращусь в деревенского парня.

   — Вы неплохо усвоили русский язык. Давно в России?

   — Год с небольшим. И тогда же мы видели с вами…

   — Как?

   — Вспомните Амурскую заставу, весна прошлого года, одинокий кореец, перешедший границу. У меня еще был нож, который так поразил господина капитана…

   Игорь Владимирович внимательно посмотрел на Канг Чоля.

   — Я помню, что это был необычный переселенец, но лицо забыл. Или вы так изменились. Значит, это вы… Мы еще с капитаном решили проследить вашу судьбу. Встречу капитана Ломовцева, обязательно расскажу о встрече с вами. Ты слышала, Наталья, вот так встреча, вот так метаморфоза…

   За обедом продолжили оживленную беседу. Больше говорил Игорь Владимирович, весь переполненный радостью встречи с женой.

   — Что сейчас творится в мире? Передел. Каждая мало-мальски развитая страна, спешно вооружается и старается отхватить себе колонии. Африка, Ближний Восток, Центральная Азия — везде происходит передел. Назревает крупная война, в которую ввяжутся десятки стран. Россия вряд ли окажется в стороне, уж больно весомо его политическое и экономическое влияние на судьбу мира. И здесь, на Дальнем Востоке, столкнулись интересы Японии, Америки и Англии. Корея уже пала жертвой японских колонизаторов, на очереди — Китай и многие страны Юго-Восточной Азии.

   Канг Чоль не стал засиживаться в тот день допоздна у Бубеновых, понимая, как хочется супругам побыть одним. После затянувшегося обеда он стал прощаться с хозяевами. Они попытались, было, уговорить его побыть еще, но он не подался.

   — Мне завтра рано утром трогаться в путь, — сказал он. — Трофим, поди, с ума сходи, в ожидании.

   Уходя, он оглянулся. Чтобы с ним ни случилось, в каких краях ему не доведется, быть, отныне, в его душе всегда будет жить теплое чувство к этим людям.

   Через два дня он возвратился в Рузаевку.

Глава 33

   Трофима хватил паралич.

   Случилось это после обеда. Он и раньше страдал отдышкой, но в последнее время то ли погода стояла на удивление душной для начала августа, то ли организм его пришел в такую негодность, что уже не мог противостоять болезни, которая много лет подтачивала его.

   Лет десять назад с ним уже случалось подобное, в результате чего отнималась речь и рука, но его тогда сумел вылечить дядюшка Хон своими лесными снадобьями. И с тех пор Трофим старался следить за своим здоровьем, но поскольку тревожных симптомов больше не было он, как это часто бывает в жизни, стал снова злоупотреблять вином и жирной пищей. А переживания, связанные с пожаром, вовсе выбили его из привычной колеи: он стал запивать. Спиртное в свою очередь вызывало неумеренный аппетит. Уже не раз родные, особенно, Елена, пытались оградить его от объедания, но все это было бесполезно. Несдержанность в еде отразилась и на характере — чуть, что Трофим впадал в ярость.

   Вот и в этот день он умял за обедом миску супа, тарелку пельменей и полкурицы, выпил три стопки самогона. Ел он неряшливо, жадно и торопливо, словно боялся не успеть. За столом сидели втроем — отец, дочь и новая сноха Варя, которая была на сносях. Беременность протекала болезненно, молодая женщин постоянно страдала тошнотами и головокружением. Елена, видя, как сноха остро реагирует на чавканья и рыганья отца, не раз порывалась сделать ему замечание, но каждый раз сдерживалась, поскольку знала, что толку не будет.

   Был воскресный день. Герасим еще вчера уехал с двумя подводами в Янчиху, чтобы спозаранку набрать товару для магазина. Женитьба на Варе после бегства Глафиры, радость ожидания будущего потомства благотворно отразились на нем. Он стал более жизнерадостным, активнее занимался коммерцией и вскоре полностью заменил отца во многих делах. Жена в нем души не чаяла, и это слепое поклонение тоже поднимало в нем вес в собственных глазах. Ему с самого начала надо было жениться на такой девушке, но кто в молодости знает, что нужно?

   Варя и Елена давно поели, но не смели подняться из-за Трофима, который никак не мог насытиться. Они старались не смотреть на него и молча ждали конца обеда.

   -Вы чего сидите? — вдруг спросил их Трофим.

   — Ждем , когда вы закончите есть , папа, — сказала Елена.

   — Ждете? — его выпуклые глаза округлились, что было признаком надвигающейся ярости. — Если я буду есть до вечера, вы так и будете сидеть? Что у вас дел нет? Даже поесть спокой…

   И тут он неожиданно замер с открытым ртом и испуганно уставился куда-то поверх женщин. Те в тревоге оглянулись.

   — Папа, что с вами? — первой опомнилась Елена и бросилась к нему.

   Трофим попытался привстать, но не смог. Его тело, сильно располневшее за последнее время, бессильно обмякло и повалилось набок. Падая, он ухватился за скатерть. Чашки, ложки с шумом полетели на пол.

   — Папа, папа! — закричала Елена и с трудом повернула его на спину.

   Глаза Трофима были сильно зажмурены, словно он увидел нечто ужасное. Грудь судорожно вздымалась и опускалась вниз. Воздух со свистом проходил через открытый рот, в котором оставались куски непрожеванной пищи.

   — Варя, быстро позови дядюшку Хона! — велела Елена. — Папа, очнись, папа…

   Она приподняла его голову, так как испугалась, что остатки еды застрянут у отца в горле.

   В дом вбежал дядюшка Хон. За ним показалась его супруга.

   — Опусти, опусти голову, — велел он Елене с порога.

   — Но у него полон рот еды, — плачущим голосом сказала она.

   Дядюшка Хон перехватил голову и двумя пальцами стал выгребать остатки еды.

   — Подайте чашку воды, — попросил он. — И ложку…

   Елена и Варя с надеждой взирали, как дядюшка Хон велел супруге растворить в чашке какой-то черный шарик величиной с голубиное яйцо, а потом вдвоем стали вливать ложкой снадобье в рот Трофиму.

   — Боже, помоги ему немного, — прошептал старик. — А-а, оживает…

   Глаза Трофима осторожно приоткрылись, но взгляд был устремлен в никуда. Затем зрачки медленно стали двигаться, появилось осмысленное выражение. Но говорить он не мог, и тело по-прежнему оставалось парализованным.

   — Надо отнести его в постель, — сказал дядюшка Хон. — Позовите Ивана…

   Общими усилиями двух мужчин и трех женщин Трофима перетащили на кровать, раздели и укрыли одеялом.

   — Ну как вы, папа? — спросила Елена.

   Отец долго, будто впервые, смотрел на дочь, потом что-то прояснилось в его взгляде. Он мигнул и закрыл глаза.

   — Если он не умер сразу, значит, будет жить, — заявил дядюшка Хон. — Может и на ноги встанет со временем.

   — А разговаривать? — встрепенулась Елена.

   — И речь может вернуться к нему, — обнадежил старик. — Покой и хороший уход — вот что сейчас для Трофима самое главное…

   Герасим приехал под вечер и был ошеломлен новостью. С напуганным видом прошел к отцу. Тот так же неподвижно лежал на кровати. Сын наклонился к нему.

   — Отец, вы меня слышите?

   Трофим открыл глаза. Казалось, вот-вот он оживится, начнет спрашивать о поездке, ценах и знакомых. Но ничего это не случилось. Лишь на секунду в глазах блеснул интерес и только.

   А жизнь должна была идти своим чередом. Ужинали поздно и молча. Лишь изредка кто-нибудь бросал взгляд на пустующее место главы дома. На лице Герасима — хмурая сосредоточенность, будто его глодала какая-то неотвязная мысль.

   Весть о болезни Трофима быстро распространилась по деревне. Соседи приходили выражать сочувствие, но зачастую за этим скрывалось естественное человеческое любопытство, поскольку ничто не интересует людей так, как чужое несчастье или беда. И невесть откуда пополз слух, что причиной паралича Трофима явился его бывший работник, который, якобы, обманул хозяина, присвоив деньги, доверенные ему для оплаты долга в банке. Вот она черная неблагодарность! Год назад этот Канг Чоль явился нищим из Кореи: его не только приютили, но и обучили кузнечному делу, доверили кузницу, а он что наделал? Пропил, прогулял чужие рубли. Из-за этого человек чуть не лишился жизни и лежит теперь неподвижный, лишенный речи как какое-то животное. Делай после этого добро людям…

   Ничего этого Канг Чоль не знал, поскольку вместе с Афоней был занят ремонтом косилок. Вопреки русской поговорке — готовь сани летом, а телегу — зимой, мужики тянули с подготовкой «телеги» до самой жатвы. Естественно, потом слезно молили починить как можно быстрее. Появление в кузнице дядюшки Хона удивило Канг Чоля. Как всегда почтительно и радостно поздоровавшись с ним, спросил:

   — Какими судьбами? — и только тут обратил внимание на озабоченное лицо старика. — Случилось что-нибудь? Тетушка Хон?..

   — Нет, нет, — покачал головой дядюшка Хон. — С тетушкой все в порядке. Только вот Трофим… Словом, его ударил паралич…

   До Канг Чоля не сразу дошел смысл слов старика.

   — Как паралич? Почему?

   Старик развел руками.

   — Кто его знает… Болезнь не спрашивает и не объясняет…

   — И что? В каком он сейчас состоянии?

   — Лежит неподвижно. Говорить тоже не может… Только глазами хлопает…

   — Надо же а? — огорчился Канг Чоль и стал решительно развязывать тесемки кожаного фартука.

   — Что случилось, Чоль? — спросил Афоня, перестав стучать молотком и сунув побуревшую заготовку в горн.

   — Трофим заболел. Мне надо сходить к нему. Ты уж как-нибудь один тут управляйся.

   — Конечно, конечно.

   Канг Чоль ополоснул лицо и переоделся. Дядюшка Хон ждал его на улице, сидя на скамье.

   — Все, я готов. Идемте, дядюшка Хон…

   Но тот указал рукой на место рядом с собой:

   — Присядь на минутку, Канг Чоль… Мне тяжело говорить, но и молчать тоже не могу… Ты мне, как сын, поэтому я выложу тебе все без утайки…

   Не в характере Канг Чоля торопить вопросами собеседника, тем более, старшего по возрасту, но тут он не удержался:

   — Что еще случилось, дядюшка Хон?

   — Люди болтают, не знаю почему, что это ты виноват в несчастье Трофима, — старик пытливо глянул на молодого собеседника и твердо добавил: — Будто ты растратил его деньги, которые он доверил тебе для уплаты долга в банке…

   Лицо Канг Чоля вытянулось от изумления.

   — Что за ерунда? — воскликнул он. — Как же я мог обокрасть его, если сам заплатил его долг…

   -Ты? — настала очередь изумиться старику. — Откуда у тебя были такие деньги, чтобы заплатить?

   — Я продал кольцо матери, дядюшка Хон. В Никольске. Мне помогла бывшая русская учительница в Рузаевке Наталья…

   — Может, она…

   — О чем вы говорите, дядюшка Хон? Когда я сам был в банке, заплатил деньги и забрал вексель. Правда…

   — Что Канг Чоль?

   — Я заплатил от имени Герасима, поскольку ездил с его паспортом. Пойдемте быстрей к Трофиму. Хочу его проведать и заодно поговорить с Герасимом…

   Гнев душил Канг Чоля. Но в пути он несколько поостыл и старался не спешить, чтобы идти вровень со стариком. Тот подробно рассказал, как случился паралич с Трофимом. Что Герасим привозил из Янчихи фельдшера, но тот ничего не мог сказать утешительного.

   — И никакой надежды нет на выздоровление? — спросил Канг Чоль.

   — Кто его знает, — ответил дядюшка Хон. — Иногда выздоравливают. И речь возвращается, и тело оживает. Часто наполовину. Но надежды мало.

   Канг Чоль стиснул зубы. Кроме Трофима никто не может доказать, что слухи о его нечестности — ложь. Правда, есть еще Наталья. Но не привезешь же ее сюда, чтобы она стала каждому говорить, как все было на самом деле?..

   Но откуда пошли такие слухи? Кто вообще знал, что Канг Чоль поехал в Никольск заплатить долги Трофима? Кому мог рассказать хозяин о своих делах? Неужели он сам все это выдумал? Хотя вряд ли, Трофим вроде не такой человек…

   Канг Чоль неожиданно остановился и шедший за ним дядюшка Хон чуть не наскочил на него.

   — Ты чего, Канг Чоль?

   — Я знаю, кто это распространяет слухи обо мне, — обернулся к старику Канг Чоль. — Это Герасим. Он же теперь наследник всего имущества Трофима, вот и испугался, что я могу потребовать свои деньги. Если он так, то зря…

   Только сейчас до Канг Чоля дошло полностью, в каком положении он оказался. Если Герасим сам распустил этот слух, то, ясное дело, он не станет его опровергать. Потому что в таком случае вынужден, будет признать долг отца.

   Но ведь есть же еще Елена! Неужели и она думает, что он… Канг Чоль замер при мысли, что, и дочь Трофима может поверить этим слухам. Или уже поверила…

   Лицо Канг Чоля потемнело. Э-э, в конце концов, можно на все плюнуть. Что ему сельчане, Герасим? Близкие люди все равно не поверят в такую ложь. Но Елена?

   Он испытывал к ней двойственное чувство. Что скрывать, она притягивала его и красотой, и умом. Но их отношения налаживались с трудом: невозможность раскрыться перед ней полностью сковывала чувства, заставляла держаться неестественно. Когда Трофим обещал выдать Елену за него замуж, он, конечно, просто посмеялся над этим. Но в душе он часто думал об этом, невольно представляя ее в роли своей жены.

   И она была всегда сдержанна с ним, а что за этим скрывалось, было трудно распознать. То ли соблюдение дистанции между хозяйской дочкой и бывшим работником, то ли свойственная кореянкам сдержанность, то ли просто отсутствие особенного интереса к нему. Канг Чоль не был расчетливым человеком, но он часто думал, что работа в школе сблизит его с Еленой. И надо же случиться такое с ее отцом!

   Двор Трофима словно вымер. Даже собака куда-то исчезла. Канг Чоль глянул на хозяйский дом.

   — Дядюшка Хон, я сначала зайду к Трофиму, — сказал Канг Чоль. — А потом проведаю вашу жену.

   Он поднялся на крыльцо и взялся за ручку двери. Но она оказалась запертой. Что за дела? Никогда такого еще не было.

   Канг Чоль постучался. Потом еще громче. Наконец, послышались шаги,

   — Кто там?

   Это был голос Герасима.

   — Это я, Канг Чоль. Пришел проведать дядю Трофима…

   — Что? Довел отца до такого состояния, а теперь пришел проведать? Уходи и не смеши людей, негодяй! Отныне забудь дорогу в этот дом…

   — Слушайте, Герасим, откройте дверь. Нам надо поговорить…

   — Не о чем мне с тобой говорить. Уходи! Я уже заявил в полиции на тебя.

   — Но за что, Герасим?

   — Ты сам знаешь за что, негодяй! Еще раз повторяю, уходи подобру-поздорову, а не то…

   Канг Чоль не знал, что делать. Не ломать же дверь, в конце концов… Потоптавшись на крыльце, он отступил от двери.

   Да, но нельзя же оставить все как есть? Оказать помощь и самому же остаться виноватым…

   Канг Чоль вспомнил свою поездку в Никольск. Как чуть не погиб от рук сыновей мельника, как встречался с ювелиром и играл роль молодого корейского дворянина. И вот на тебе! Что еще там такое сказал Герасим насчет полиции? Что будто заявил на него?..

   Канг Чоль пошел в домик супругов Хонов. Если умрет Трофим, кого будет жаль, так этих стариков. Он то что, хоть завтра может покинуть эти края. А они? Так и будут всю жизнь жить на чужом подворье. Да еще с таким, как Герасим.

   Супруги Хон сидели на полу в «ондолькхане». Тетушка, как всегда, засуетилась, чтобы накормить Канг Чоля, но он остановил ее.

   — Я не голоден, спасибо, — и обращаясь к старику, сказал: — Не открывает дверь Герасим.

   — Он теперь все время запирает дом, — произнес дядюшка Хон. — Нас и то не пускает. А так хочется чем-нибудь помочь Трофиму.

   — Бедная Елена, — вздохнула старуха, — весь уход за отцом на ее плечах…

   Канг Чоль вскочил. Как же он сразу не подумал о том, что Елена сейчас в школе, и он сможет ее там увидеть!

   — Я сейчас схожу в одно место и приду, — объявил он старикам и выскочил из дома.

   До школы было недалеко, так что минут через десять он уже открывал дверь класса. Все ученики разом повернули к нему головы. В другое время Канг Чоль, может, улыбнулся бы или подмигнул им, но сейчас во взгляде мальчишек и девушек ему почудилось отчуждение. Он глянул на Елену, которая, видно, никак не ожидала его прихода и застыла, прижав раскрытую книгу к груди.

   — Я хотел бы поговорить с вами, — произнес глухим голосом Канг Чоль. — Можете выйти на минутку?

   Она кивнула и направилась к нему. У дверей оглянулась и негромким голосом попросила?

   — Дети, вы будете сидеть тихо, правда?

   — Е-е, — дружно ответствовал класс.

   Миновав маленький коридорчик они вышли на улицу и остановились на крыльце. Елена зябко запахнула пуховую шаль, скрестив под ней руки. Она явно избегала его взгляда. Вся ее поза выражала горестное недоумение.

   — Мне только сегодня передали, что отец твой заболел, — сказал Канг Чоль.- Пришел проведать его, а Герасим не пускает меня к нему. Вы не знаете, почему?

   — Не-ет, — неуверенно ответила она.

   — Вы знаете, Елена, — возразил он. — Вы знаете и верите тому, что он наговорил вам про меня. Как верят многие в деревне. Ну и пусть, мне до них дела нет. Есть люди, которые мне близки, и они никогда не поверят, что я мог так поступить. Но вы… Но я,.. я хочу перед вами защититься от злого наговора. Не мог я никак украсть деньги вашего отца, поскольку их не было.

   — Как? — подняла она голову. — А чьи же деньги вы повезли в Никольск?

   — Это были мои деньги. Вы спросите — откуда они у меня? Вот, — Канг Чоль сунул руку за пазуху и вытащил шелковый мешочек. — Вот здесь я хранил кольцо моей матери, которое и заложил в Никольске ювелиру. Но совершал продажу и взнос в банке под именем Герасима, поскольку ездил туда с его паспортом.

   — Я ничего не знала об этом, — растерянно произнесла Елена. — А потом брат мне сказал, что это он ездил в Никольск…

   — Вы помните, когда он ездил? Так вот, сверьте даты на закладной, и вы увидите разницу.

   Лицо Елены робко коснулась улыбка, она глянула ему в глаза, словно узрела впервые.

   — Я верю вам, — сказала она тихо. — Мне было просто страшно подумать, что вы могли так поступить?

   Канг Чоль тоже улыбнулся.

   — Спасибо. Как отец-то?

   — Плох, совсем плох. Лежит неподвижно. Только глаза еще живые…

   Она сжала губы, боясь расплакаться.

   — Почему Герасим не допускает к нему дядюшку Хона? Ладно, меня не пускает, но дядюшка-то знахарь?

   — Он считает его самозванцем. Говорит, толку все равно не будет. А раз так, пусть никто не вмешивается, чтобы хуже не было…

   Канг Чоль покачал головой.

   — Похоже, Герасим совсем ошалел от случившегося. Может надо привезти врача из Никольска?

   — Я тоже говорила ему, но он никого не слушает. И вообще он в последнее время стал такой странный…

   — Знаете что, я буду у дядюшки Хона, а когда вы придете со школы, то откроете мне дверь. Хочу все-таки поговорить с твоим братом.

   — Он… он очень рассердится. И потом — разве он будет слушать вас?

   — Надо, чтобы послушался. Так вы откроете мне дверь?

   — Да, — твердо обещала она.

   Свое обещание она сдержала. Когда после ее прихода из школы, Канг Чоль взошел на крыльцо тромифского дома и потянул дверь — она оказалась незапертой. Но дальше горницы он не сумел пройти. Из соседней комнаты показался Герасим, и в руках у него было ружье.

   — Я же сказал тебе, чтобы ты навсегда забыл дорогу в этот дом, — угрожающим тоном сказал он. — Уходи немедленно, подлый человек, или я продырявлю твою голову.

   Канг Чоль сузил глаза. Ему ничего не стоило отнять ружье у Герасима, но он не стал этого делать. И оправдываться тоже не хотелось.

   — Хорошо, Герасим, я уйду. Но прежде выслушайте меня. Не будем говорить о деньгах. Все, что было сделано, это ради твоего отца. Пусть все остается так, как вы считаете нужным. Я ни на что не претендую. Прошу вас только об одном — позволь мне привезти из Никольска врача?

   — Я сам привезу врача и в твоей помощи не нуждаюсь, — заявил Герасим с презрением.

   — Хорошо, хорошо. Еще раз повторяю, Герасим, мне ничего не надо. Ничего. Но у меня есть к вам еще одна просьба…

   — И много же у тебя просьб, — усмехнулся тот.

   — Одна. Только не спешите отказывать, выслушайте и подумайте. Мне действительно ничего не надо. Но ваш отец обещал, я просил его об этом перед поездкой в Никольск, что он выделит супругам Хон пять гектаров земли и поможет построить дом. Исполните это и, я клянусь, что ничем не потревожу вас.

   — Мало ли что отец обещал? А если я не исполню, что ты мне сделаешь?

   Канг Чоль поддался вперед и тихо произнес:

   — Тогда я сделаю так, что долг придется возвратить мне.

   Герасим не выдержал его взгляда и процедил сквозь зубы:

   — Я подумаю. А теперь убирайся из моего дома!

   — Хорошо подумай, Герасим, — впервые обратился к нему на «ты» Канг Чоль и, повернувшись, вышел из дома.

   Супруги Хон ждали его во дворе.

   — Видел, Трофима? — спросил старик.

   — Нет, — покачал головой Канг Чоль. -Так и не пустил меня к нему Герасим. Ладно, я пойду в Рузаевку. А вам желаю всего хорошего.

   — И тебе, сынок, всего хорошего!

   Возле ворот он обернулся и в крайнем окне заметил раздвинутую занавеску и чье-то лицо. Канг Чоль знал, что это была комната Елены. Она поверила ему. Это было для него самым главным, потому что сегодня он вдруг понял, что любит ее.

   Лето было на исходе, и природа спешила воспользоваться последними погожими деньками. В воздухе носились паутинки, мошкара вилась тучами, но уже не набрасывалась на человека. Каждое растение, будь-то дерево, кустарник или травинка выполнило свое предназначение — отцвело и вызрело семена на потомство. Чтобы вечно свершался круг природы, и новая поросль всходила взамен отмирающей.

   Осень всегда навевала на Канг Чоля грусть и покой. Скоро пойдут дожди, наступят холода и будет другое состояние души. Но это будет завтра, а сегодня — умиротворенное прощание с летом. И как любое прощание, оно не обходится без воспоминаний.

   О многом может вспомнить человек, идущий один по лесной дороге в предвечерний час. Родителей, жену, брата, всех, кого любил и продолжает любить. Мысленно беседовать с ними и радоваться их незримому присутствию рядом. И со всеми он обращался так, как и было когда-то в действительности. Со всеми, но не с Еленой. Если бы только она знала, какие диалоги он ведет с ней, будучи при этом свободным от многих условностей. Какой она бывает остроумной (и он тоже), как часто она смеется (и он тоже), изумляется, восхищается, гневается… И он тоже. В мыслях она была реальнее, чем в жизни, что, в общем-то, не смущало его, поскольку он надеялся и верил, что придет время, и они станут общаться друг с другом так, как воображалось в мечтах.

   В тот вечер Канг Чоль как никогда остро ощутило свое одиночество. «Уехать бы в Никольск вместе с Еленой», — неожиданно подумал он и усмехнулся несбыточному желанию. Даже если Елена желала бы этого, как она бросит отца? Ему вдруг страстно захотелось написать ей письмо.

   Канг Чоль засиделся допоздна и исписал несколько страниц. Кое-какие фразы получились сумбурными, но в целом он сумел выразить то, что хотел. Засыпая, он все еще не решил — передаст ли письмо Елене, хотя желал всей душой, чтобы она прочитала его.

   На другой день перед концом работы в кузницу заявился урядник. Канг Чоль и Афоня не удивились его приходу, поскольку тот тоже пользовался их услугами. Но на этот раз было видно, что полицейский пришел по другому делу.

   — Слушай, Чоль, — сказал он , строго сдвинув брови к переносице, — ко мне обратился Пак Герасим, и он обвиняет тебя в присвоении денег его отца. Это правда?

   — Нет, — ответил Канг Чоль. — Деньги, которые мне дал Трофим для погашения долга в сельскохозяйственном банке, я внес от имени Герасима. И привез ему вексель.

   — А Герасим утверждает, что сам ездил в Никольск и заплатил долг.

   — Но вы же помните, как мы ехали вместе?

   — Я-то помню. И как ты помог нам тоже… Но насчет денег я ведь не могу знать. Поскольку я не могу отмахнуться от его заявления, то должен обыскать твой дом. Собирайся, и пойдем к тебе. И ты, Афоня, пойдешь с нами.

   Канг Чоль сразу подумал о костюме. Урядник, конечно, найдет его и потребует объяснений. Скажу, что его подарила мне Наталья. Хотя, надо ли впутывать ее? Но другого выхода ведь нет!..

   Костюм, накрытый куском материи, висел на стене и сразу бросался в глаза. Но урядник вроде не замечал его. Методично обыскал квартиру, находя порой такие вещи, о существовании которых Канг Чоль уже и забыл. И только потом обратил внимание на стену.

   — А это что? — спросил он и сдернул кусок тряпки. — Ишь ты, какая шикарная одежонка. Твоя, Чоль?

   Канг Чоль не супел ответить.

   — Дядя Алексей, — вмешался в разговор Афоня, — зачем корейцу такая одежда. Конечно, это мой костюм. Купил для свадьбы.

   Если бы в комнате было светлее, то урядник, может, и обратил бы внимание на необычный фасон одежды и дороговизну материала.

   — А-а, — повернулся к Афоне урядник. — Так ты женишься? И на ком?

   — А это секрет, дядя Алексей, — засмеялся Афоня.

   — Знаем мы ваши секреты, — буркнул тот. — Итак, Чоль, что будем делать? Кто может доказать, что ты внес деньги в банк?

   И снова Канг Чоль подумал о Наталье, что нельзя ее впутывать в эту историю. Если дело дойдет до банка, там скажут, что платил некий дворянин из Кореи, который назвался Герасимом, что вызовет еще большее подозрение.

   — Никто, — ответил Канг Чоль. — Вы помните, какого числа вы ездили в Никольск?

   — Кажись, четырнадцатого. Да, точно, четырнадцатого.

   — А вы посмотрите на вексель. Там стоит шестнадцатого августа. Не мог же Герасим вслед за мной или раньше меня поехать в Никольск?

   — А ведь верно! — прояснилось лицо урядника. — Завтра же схожу к нему. А ты никуда не смей уезжать из Рузаевки.

   После его ухода Канг Чоль решил объяснить Афоне появление костюма. Что, мол, так и так, не мог же он явиться в банк в сапогах и телогрейке. Но, судя по лицу друга, понял, что тот не очень-то поверил его объяснению.

   Через сутки урядник снова пришел в кузницу.

   — Чоль, плохи твои дела. Герасим утверждает, что вексель отдал отцу, а тот, сам понимаешь, в каком состоянии… Я так думаю, ему хочется, чтобы ты исчез отсюда. Он так и сказал, пусть убирается куда хочет, тогда, мол, заберет заявление. Иначе сделает все, чтобы засадить тебя в тюрьму.

   И Канг Чоль решил уехать. Понимая, что, поступив так, он тем самым как бы признает свою вину. Если бы только удалось убедить Герасима, что тому нечего бояться. Но как его убедить? Ведь слух-то уже пущен и было бы странным, если сын обокраденного оставался спокойным. Нет, лучше всего уехать. Но как отнесутся к этому супруги Хон, Афоня, дядя Никифор… Что подумает Елена?

   Положение было безвыходным.

Глава 34

   Дядя Трофима — слепой старик-провидец выслушал рассказ Канг Чоля, закрыв глаза и тихонько раскачиваясь в такт какому-то своему внутреннему ритму. А потом негромким голосом сказал:

   — Я знаю, что ты не виноват. В тот раз еще я поразился тому, как чисто и ровно бьется твое сердце. А Герасиму мне придется написать письмо, чтобы не возводил на тебя напраслину. Его будущее и так покрыто серой пеленой, а он еще усугубляет ее корыстной ложью…

   — А что будет с Трофимом? — спросил Канг Чоль.

   — Вряд ли он вернется к прежнему состоянию. Но жить будет долго, если что-нибудь не случится.

   Канг Чоль не собирался в Никольске заезжать в корейскую слободу. Но в дороге неожиданно вспомнил о слепом старике, и ему захотелось узнать о судьбе больного. Слова «синсея» опечалили Канг Чоля. Бедный Трофим! Оказаться на долгие годы прикованным к постели… Бедная Елена…

   Ему так и не удалось попрощаться с ней. Накануне отъезда Канг Чоль заходил в школу, но ее там не оказалось. Он направился к супругам Хон и втайне надеялся, что повстречает Елену. Но, увы, дом Трофима снова казался вымершим.

   Старики очень расстроились, когда узнали, что Канг Чоль собрался уезжать из деревни. Тетушка Хон не могла сдержать слез.

   — Как будешь жить один в незнакомом городе, — заохала она.

   — Почему один, старая, — возразил дядюшка Хон. — Везде люди, познакомится с ними, подружится и все будет в порядке. Правильно, Канг Чоль, что собрался ехать. Пока молодой — надо многое увидеть многое. Только вот…

   Старик не договорил. Лишь вздохнул.

   Не думал Канг Чоль, что так будет тяжело расставаться с супругами Хон. И про себя твердил, что, устроившись на новом месте, он постарается забрать их к себе. Хотя в глубине души сам мало верил в это. Половину оставшихся денег пришлось вручать им насильно, так как старики долго и упорно отказывались принимать их.

   Дядя Епифан тоже опечалился. В последний раз поужинал с его семьей. На прощальной трапезе был и Афоня. Он сидел рядом с Марьей задумчивый и время от времени поглядывал на девушку, словно пытался убедиться, что она стоит того, чтобы остаться в Рузаевке, а не уехать вместе с другом.

   Рано утром Канг Чоль тронулся в путь. Афоня провожал его до околицы.

   — Чоль, я бы тоже уехал с тобой, но…

   — Но тебя что-то удерживает, — улыбнулся Канг Чоль. — Не вини себя, друг. Если бы меня кто-то полюбил, как Марья, я бы никуда и ни за что не уехал бы.

   — Да, если бы не Марья, — признался Афоня. — Только зря ты костюм оставил, он бы тебе пригодился в городе.

   -Кто женится — ты или я? Не знаю, как на свадьбу, а вот на годовщину твоего первенца постараюсь приехать.

   Они обнялись, и дальше Канг Чоль зашагал один. И через два дня был в Никольске.

   Наталья и ее супруг были несказанно удивлены и обрадованы его неожиданным появлением. В этот раз Канг Чоль остался у них ночевать. Он не стал им рассказывать истинную причину своего отъезда из деревни. Просто, мол, решил уехать, чтобы повидать мир. И это объяснение нашло понимание.

   — Чем бы вы хотели заняться, Чоль? — спросил Игорь Владимирович.

   — Пока не знаю. Хотелось бы поехать во Владивосток или еще куда-нибудь…

   — Почему бы вам не остаться в Никольске? — предложила Наталья. — Игорь поможет вам найти работу.

   — Я думал об этом. Но ветер странствий уже дует мне в спину, как сказал один корейский поэт.

   — Прекрасные слова, — одобрил Игорь Владимирович. — Вот что, сейчас в Никольске находится этнографическая экспедиция, которую возглавляет молодой ученый Липатов. Ему как раз нужен человек, знающий корейский язык. Маршрут экспедиции проходит через Посьет, а к зиме вы будете во Владивостоке.

   — Это было бы замечательно! — воскликнул Канг Чоль. — А что такое … этнографическая экспедиция?

   — Наука, изучающая расы, народности, племена и тому подобное.

   Через два дня Канг Чоль в составе экспедиции выехал из Никольска.

   Вениамину Петровичу Липатову недавно исполнилось тридцать, и вместе с круглой датой он отметил также и пятилетие со дня окончания Московского университета. Еще в студенческие годы его увлекла этнография, вернее, ее раздел — этногеография, наука молодая для России, поскольку до Х1Х века особого притока иммигрантов не было, не говоря уже о перемещении населения внутри страны или за ее пределы. Его дипломная работа, посвященная вопросам этнических границ, динамики развития и численности российской еврейской диаспоры, была замечена в научных кругах, и он был зачислен в аспирантуру. Через три года стал приват-доцентом. Но в последнее время молодого ученого очень сильно увлекла тема переселения на Дальний Восток представителей азиатских народов из Кореи и Китая. Год он изучал различные документы и публикации по этому вопросу, пока, наконец, не представилась возможность снарядить экспедицию.

   Как и в любой науке в этнографии существовало несколько школ — культурно-историческая, диффузионизм, функционализм и другие. С появлением теории Дарвина об эволюционном развитии появилась новая школа, и Липатов стал ее приверженцем. Особенно поразил его труд Фридриха Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Он прочитал ряд других книг немецкого философа, которые хотя и не относились непосредственно к этнографии, но убедительно доказывали взаимосвязь между качеством и количеством, единство и борьбу противоположностей, во многом объясняли причины развития общества и природы в целом. А труды сподвижника Ф. Энгельса — Карла Маркса привели к тому, что Липатов стал убежденным марксистом. Этому способствовал также один случай.

   Года два назад ночью кто-то постучался в его холостяцкую квартиру. Удивленный чьим-то поздним визитом он открыл дверь. На пороге стоял бородатый мужчина, в котором он не сразу признал бывшего сокурсника Андрея Крылова, исключенного на втором курсе за участие в организации каких-то политических кружков и хранении нелегальной литературы. С тех пор они не виделись.

   — Я не слишком обеспокоил тебя? — спросил глуховатым голосом Андрей.

   — Что ты, я рад тебя видеть. Проходи, — сказал Вениамин, распахивая дверь. Он действительно был рад встрече, поскольку всегда испытывал симпатию к этому юноше.

   — Предупреждаю, что я бежал с ссылки, — заявил тот и выжидающе посмотрел на хозяина квартиры. — У тебя могут быть неприятности.

   — Тем более, проходи, — кивнул Вениамин.

   Андрей пробыл в квартире Липатова две недели. И все эти дни прошли в бесконечных беседах и спорах. Когда впервые Вениамин услышал, что этот бежавший с ссылки сокурсник вместе со своими товарищами собирается ни много ни мало, как свергнуть царизм, он лишь снисходительно улыбнулся, словно перед ним был мальчишка, не знающий, что затевает.

   — Не веришь? — спокойно отреагировал на его улыбку Андрей. — Но ты согласен, что в истории бывают периоды, когда один строй сменяется другим?

   — Да, — согласился Вениамин, — но этому всегда предшествовали войны, революции. Вы что же хотите смуту? Ваше прекрасное будущее будет стоить таких кровавых жертв?

   — А что мы теряем? Свободу, которой у нас нет? Равенство, когда меньшинство обогащается за счет жесточайшей эксплуатации большинства? Братство, когда идут сплошные войны между империями за захват колоний? Мы ничего не теряем, но приобретем весь мир. Извини, может, я несколько выспренне говорю, но, боже мой, когда я думаю о великих грядущих событиях, не могу говорить иначе!..

   — Я ученый, и меня можно убедить лишь языком фактов, — заметил спокойно Вениамин. — А факты говорят, что Россия преодолела болезненную стадию ломки крепостного права и вступления на капиталистическую стезю…

   — Вот именно — вступления! — воскликнул Андрей. — Если капитализм в Европе развивался столетиями, то у нас он ограничен временными рамками. Все будет сжато до предела, так что взрыв народного негодования неизбежен. Ты когда-нибудь бывал на российских заводах, шахтах, видел в каких нечеловеческих условиях живут и трудятся рабочие? Хуже некуда! Страшная антисанитария, невежество, скученность и жесточайшая эксплуатация…

   — И вы собираетесь это изменить? Но ведь нормальные условия для жизни и труда не появляются сами по себе. Материальные блага надо создавать, не так ли?

   — Мы хотим это сделать по-человечески. Путем изменения существующего царского режима, создания такого государственного управления, когда во главу угла будут поставлены демократизм, гуманность и сострадание.

   — Мы — это кто? Или это тайна великая есть?

   — Нет никакой тайны. Мы — это партия большевиков, которой руководит Ленин. Нас мало, но ведь и реки начинаются с родника. Придет время, и волна народного гнева сметет этот прогнивший монархический строй. И этой цели я готов посвятить всю свою жизнь!

   Слова бывшего сокурсника целый день не выходили из головы Вениамина. Если бы он услышал их от кого-то другого, они, может быть, не произвели бы на него такого впечатления. Но Андрей — потомок знатного дворянского рода, красавец и умница, пользовавшийся среди студентов большим уважением и авторитетом. Какую благородную и прекрасную цель он поставил перед собой!

   Вечером Вениамин сам вернулся к вчерашней теме.

   — Допустим, вам удастся свергнуть царизм. А что взамен? Конституционную монархию? Парламент?

   — Да, парламент, — кивнул Андрей, очень довольный возобновлением разговора. — В истории России было несколько попыток создания некой думы при царе, но все они, как вы знаете, закончились провалом, ибо ни один монарх не хочет терпеть ограничение своего абсолютизма.

   — Но пример Англии говорит, что это возможно, — возразил Вениамин.

   — Для этого понадобилось отрубить голову королю. Скорее, нам ближе государственное устройство Франции или Соединенных Штатов, но без их частной собственности на средства производства. Когда все богатства будут принадлежать народу, вот тогда будет истинное равенство.

   — Как в первобытнообщинном строе?

   — Да, но на новом витке сознания, — подтвердил Андрей.

   Вениамин на минутку задумался. Русский народ, вернее, его большая часть — крестьянство все еще живет общиной — этой обезличенной формой собственности на основное средство производства — на землю. И что в итоге? Никакой самостоятельности, инициативы, полное растворение личности и безропотное подчинение большинству. Он хотел поделиться своими мыслями, но его неожиданно повернуло в другую сторону:

   — Мы не знаем, что обуславливает смену одного строя другим, и можем только строить более или менее научные теории. Но насильственное вторжение в ход истории…

   -… которое является замыслом божьим, — со смехом закончил Андрей. — Очнитесь, господин Липатов, и окиньте мысленным взором всю историю человечества. Все в этом мире имеет оборотную сторону: свет — тьму, свобода — неволю, любовь — ненависть… И переход из одной противоположности в другую только в природе безболезнен. В обществе оно сопровождается борьбой.

   — Да, да, я читал про эту теорию единства и борьбы противоположностей. Но ведь человек тоже часть природы. Не лучше ли положиться на естественных ход истории?

   — Можно, — ответил Андрей, и лицо его стало серьезным. — Но что поделать с совестью, которое не может примириться с тем, что одни — ничтожное меньшинство! — имеют все, а другие — большая часть! — ничего. Нет и нет!

   От слов собеседника исходила такая страсть и искренность, что Вениамин невольно почувствовал восхищение.

   Таких бесед было немало. И с каждым разом Вениамин убеждался, что Андрей — человек исключительно цельный, прочитавший немало книг и о многом размышлявший. То, что этот бунтарь был атеистом, не удивляло, но поразили его слова насчет бога: «Мы не знаем, в чем предначертание всего сущего, что окружает нас. Но пока есть разум, будет и совесть — квинтэссенция человеческих взаимоотношений. Это и есть бог в душе каждого человека». И на вопрос: «А что такое совесть?», ответил просто: «Чувство сострадания и благодарности «.

   Несколько раз Андрей пропадал по вечерам и приходил лишь поздно ночью, пропахший дешевым табаком. Но вином от него никогда не разило. Где он бывал, не рассказывал, и Вениамин мог лишь догадываться. Приносил листовки и брошюрки, от чтения которых учащалось дыхание и вскипала кровь. Такая страстная убежденность в правоту своего дела и ненависть к существующему строю заключалась в каждой фразе.

   Однажды Андрей объявил, что уезжает за границу. И прямо спросил — готов ли Вениамин присоединиться к делу свержения царизма и становлению нового более демократического строя.

   — Дело это опасное, — предупредил он. — В случае провала придется расплачиваться тюрьмой и каторгой.

   Но Вениамин сам знал об этом. Но в последнее время он о многом передумал. И понял, что уже не может оставаться в стороне равнодушным наблюдателем.

   — Я готов идти с вами, — сказал он и крепко пожал протянутую руку.

   Оставшееся до отъезда Андрея время они посвятили изучению приемов и секретов подпольной работы. Явки и пароли, обнаружение слежек и отрыв от нее, оборудование тайников, шифрование посланий и передача их связникам, и еще многое другое, о чем Вениамин никогда не помышлял.

   И вот уже три года, как он жил двойной жизнью. Внешне все обстояло благопристойно — научная работа и карьера, общение с коллегами, обеспеченная зарплата и благоустроенная квартира. Другая жизнь — участие в нелегальном движении, которое отнюдь не ограничивалось лишь созданием марксистских кружков и изучением теорий. Печатались листовки и прокламации, проводились стачки и демонстрации, завозилось или закупалось оружие, которое пряталось в тайниках, словом, готовились к революции. Вся эта деятельность — теоретически и практически — направлялась из-за границы, и тактика борьбы постоянно менялась. Но цель оставалась одна — свержение существующего строя. Любой недовольный царизмом был потенциальным союзником. Сплотить их и направить на расшатывание трона — этому подчинялось все. Но экономический взлет России, достигший пика в 1913 году, относительная свобода слова, печати, грядущее создание Государственной думы — все это уменьшало ряды недовольных, и партии большевиков приходилось все чаще обращать взоры на самые низы общества — люмпен-пролетариат, национальные меньшинства, уголовную среду. Не случайно поэтому, когда Вениамину Петровичу наметилась поездка по Дальнему Востоку, он получил задание — тщательно прощупать умонастроение переселенцев из Юго-Восточной Азии.

   Новую тему научных изысканий молодому ученому подсказал профессор Батаев, который был буквально помешан на теории о родственном происхождении большинства народов, населяющих Центральную Азию, Сибирь и Юго-Восточную Азию. Их прародиной он считал Алтайский регион, расположенный в междуречье Оби и Лены. В одной из своих статей сей ученый муж даже имел дерзость высказать предположение об общих этнографических корнях русских и монголов, рассматривать их как единый исторический конгломерат, а не разделять, как это делалось, периодом до и после татаро-монгольского нашествия. Статья наделала много шума — профессора критиковали на все лады, и не один оппонент с сарказмом упоминал татарское происхождение автора. Но Батаева это не смущало.

   — Да, я татарин, — гордо возвещал он в кругу коллег. — Но чем русские отличаются от нас? А прошло ведь всего пять веков, как началось смешение рас. Разве это не лучшее доказательство моей теории!

   После защиты диссертации Вениамин попал на кафедру профессора Батаева, и тот буквально с первых же дней стал убеждать молодого ученого заняться изучением этногенеза алтайской группы народов.

   — Самая удивительная ветвь этого алтайского древа простирается через весь Корейский полуостров и доходит до Японии. Да, да, я убежден, что корейцы, японцы это переселенцы с Алтая. Об этом ярко свидетельствует схожесть верований и обрядов, которые мы определяем как шаманизм, фольклора, тесно связанного с тотемизмом. Сейчас многие корейцы активно заселяют Дальний Восток. С точки зрения экономической это приветствуется правительством России, хотя сами переселенцы испытывают, скорее всего, и расовое, и политическое притеснение со стороны русских жителей. А ведь корейцы — не переселяются, они возвращаются на свою историческую родину. Как возвращаются русские на Алтай. И на огромной территории России, быть может, в скором времени возникнет новая историческая общность людей, имеющая единые древние корни. Займитесь этой темой и не пожалеете!

   — Но я занят еврейским вопросом, — попытался уклониться Венеамин.

   — Э-э, батенька, евреи сами себя изучат и подадут себя миру так, как им будет выгодно. Во всех странах, куда они внедряются, происходит одно и тоже. Сначала их снисходительно принимают, терпят, потом начинают ненавидеть, и все кончается еврейскими погромами. Их объединяет не род, а вера. Глубокая тайная вера в свою избранность. Отсюда их беды и их величие. Когда кончатся их страдания, кончится и их вера.

   Большое содействие в снаряжении экспедиции оказал знаменитый исследователь Дальнего Востока Арсеньев. Именно он ходатайствовал перед Русским географическим обществом о выделении средств. Денег этих было не так уж много, и поэтому профессор Батаев обратился к богатым купцам-татарам, которые благоговели перед своим ученым соотечественником.

   Поначалу Батаев сам хотел возглавить экспедицию, но зимой сильно простудился, и врачи строго-настрого запретили ему принимать участие в путешествии. Таким образом, Липатов оказался главой. Среди многих желающих Вениамин выбрал Гаврилу Савельева — студента-старшекурснка, и тому было несколько причин, о которых речь пойдет ниже. Третьим член экспедиции — Алексей Ковров, молодой выпускник Академии художеств. Его графические зарисовки, выставленные в каком-то пассаже, поразили Вениамина. Тогда же они познакомились и подружились. Алексей также увлекался фотографией, и это наряду с умением рисовать могло быть очень полезным.

   Все трое были молоды и полны энтузиазма. Каждый мечтал внести свой вклад в науку, но, обязательно пройдя через трудности и лишения, и в этом они были схожи.

   Сам Липатов основательно подготовился к экспедиции: прочитал все, что мог найти, о переселенцах из Юго-Восточной Азии. Тогда же он натолкнулся на статьи Бубенова и узнал, что сей автор служит поручиком в Никольске, который как раз и являлся отправной точкой предполагаемого маршрута. Именно до этого города дошла строящаяся Транссибирская магистраль, и отсюда дальше экспедиции предстояло отправиться на лошадях.

   Так скрестились дороги Вениамина Липатова и Канг Чоля.

Глава 35

   И вот в воскресенье, после завтрака, Игорь Владимирович повез Канг Чоля представлять Липатову. Поручик надел гражданское платье, в котором выглядел гораздо моложе своих лет. Легкое пальто сидело на нем как влитое, а во всем облике чувствовалась выправка военного. Канг Чоль бросил на него восхищенный взгляд и невольно одернул свою поддевку, в которой приехал из деревни.

   — Я бы вам предложил свой костюм, но, боюсь, он будет узок в плечах, — сказал, улыбаясь, Бубенов. — А так мы с вами выглядим как барин и приказчик. Не так ли, Наташа?

   — Как легкомысленный молодой барин-повеса и расчетливый, знающий себе цену приказчик, — подхватила шутку жена и перекрестила их у выхода. — Удачи вам!

   Из их диалога Канг Чоль, как это делал уже не раз в последнее время, вырвал непонятные слова и постарался запомнить, чтобы потом спросить или найти в словаре. «Легкомысленный молодой повеса, — повторил он про себя, выходя из дома. — Наверное, балагур или что-то в этом роде».

   Свои немудреные пожитки он нес в переметных сумках, подаренных Игорем Владимировичем. Сшитые из толстой кожи они могли поразить любого своей продуманностью. Каждая сумка имела по два отделения и множество кармашек на лицевой стороне. Теплая волна благодарности охватила Канг Чоля при виде заботливо уложенного теплого белья, рубашек и носков. Не забыты были и тетради, карандаши, перочинный ножик и даже спички. Каждый коробок в бумажной обертке, а обертка в свою очередь обмакнута в воске. Сумки удобно свисали с плеч — одна спереди, а другая — сзади и грели душу.

   Они сели на извозчика и кучер на вопрос — знает ли он дом купца Ребрикова? — важно ответил:

   — Знаем-с, ваше степенство, как же не знать купца Ребрикова то. Никак один из первых богачей Никольска будут…

   — Тогда доставь нас к нему.

   — Будет сделано, ваше степенство.

   Канг Чоль удивился, что они едут к какому-то купцу, и вопросительно глянул на спутника.

   — Тут, видите ли, какая история, — сказал Игорь Владимирович, когда пролетка тронулась. — Когда- то отец Ребрикова был крепостным у Липатовых и однажды на охоте с риском для жизни спас хозяина от верной смерти. Тот не остался в долгу, дал вольную, деньги на обзаведение. Со временем бывший мужик превратился в крупного купца, перебрался сюда. И никогда не забывал семью Липатовых, сыну наказал помнить. Вот так через много лет встретились отпрыски двух людей — бывшего крепостного и его хозяина.

   — А кто такие отпрыски? — спросил Канг Чоль.

   — Потомки, наследники, дети, — улыбнулся Бубенов.

   — А крепостной?

   — Холоп или по-другому — раб. Был такой в России позорный факт — крепостное право, когда большая часть крестьян принадлежала помещикам. Помещик мог продать такого крепостного, наказать, словом, являлся его полным хозяином.

   — И убить?

   — Нет, убить права не имел. А в Корее было крепостное право?

   — Очень давно. Но все равно крестьянин всегда был зависим от дворянина. Ведь все решала земля, кому она принадлежит. Так что бедняк, что в России, что в Корее везде плохо.

   — А как вы думаете, Канг Чоль, откуда берутся бедные люди? — спросил Игорь Владимирович и с любопытством глянул на спутника. Он не первый раз задавал такие каверзные вопросы, потому что все пытался понять мировоззрение человека с Востока, его познания в философии, науке, политике.

   — Трудно сразу ответить, — улыбнулся Канг Чоль. — Наверное, от нехватки богатства.

   — А почему не хватает этого богатства? Вон сколько земли, полезных ископаемых… Только работай, производи.

   — Значит, мало работаем, мало производим.

   — Это верно, — кивнул Игорь Владимирович. — Но главное, причина в том, что потребности людей все время растут. Чем больше производим, тем больше надо. Вот здесь и кроется причина прогресса. Человеку всегда будет чего-то не хватать. Денег, знаний, власти и тому подобное. Пройдет каких-нибудь двадцать лет и этот край неузнаваемо преобразится. Люди станут жить богаче, чем сейчас в несколько раз. И все равно многого не будет хватать.

   — Особенно беднякам, — заметил Канг Чоль.

   — Э, нет, бедняку как раз многого и не надо. Бедность материальная — это ведь вещь относительная. Всегда найдется человек более бедный. И более богатый. А я хочу сказать о бедности духовной, которая зачастую сопровождает бедность материальную. Бытие порождает сознание. Чем лучше, богаче живет человек, тем лучше и богаче он будет мыслить. Беда России — в темноте и невежестве. Именно из-за этого у нас не может широко развернуться капиталистический способ производства, который только и может обеспечить достаток.

   — Ну, это вопрос времени, я думаю, — сказал Канг Чоль. Ему было очень интересно беседовать с Игорем Владимировичем, поскольку тот, несмотря на свои обширные знания, всегда воспринимал собеседника как равного. — Будут жить богаче, больше будет школ, университетов.

   — Дай бог, дай бог. Если только не будут великих потрясений.

   — Я вас не понял, Игорь Владимирович, — признался Канг Чоль.

   — Видите ли, Россию сейчас подтачивают политические страсти и политическая борьба. А государству для развития всегда нужна стабильность власти. Возможно, революции и нужны для переворота сознания, но они отбрасывают страну на многие годы назад. Ибо наступает или эра анархии, или эра диктатуры. Вы когда-нибудь слышали о Томасе Море?

   — Нет, — покачал головой Канг Чоль.

   — Этот человек жил четыре столетия тому назад и написал книгу, в которой изобразил страну с идеальным государственным строем. Страну, где нет богатых и бедных, все принадлежит обществу и каждый потребляет по потребности. Конечно, идея сделать всех равными и счастливыми — это великая идея. Она питала, и будет питать многих. Но для ее осуществления, мне кажется, понадобятся многие и многие десятилетия.

   — Почему?

   — А вы сами, Канг Чоль, ответили на этот вопрос. Не хватает богатства. Материальных, духовных, научных. Это понимал и сам Томас Мор, и потому свою книгу он назвал «Утопия», что на латинском языке означает место, которого нет.

   — Но ведь было время, когда люди жили как одна семья?

   — Да, было, — согласился Игорь Владимирович и глянул на Канг Чоля, еще раз поражаясь способности этого корейца точно поражать вопросом слабое место. — Люди вынуждены были так жить, потому что по-другому просто невозможно было выжить. Потребности были минимальны, богатства никакого. А вот когда стал появляться достаток, появилась собственность и деление людей на богатых и бедных. Но так будет тоже не всегда. Придет время, я повторяю, это будет не скоро, и будет на земле такой достаток, когда собственность, как таковая, потеряет смысл. Но и тогда будет неравенство — по уму, силе, красоте. Люди не могут быть одинаковыми, каждый уникален и в этом — счастье человечества.

   Канг Чоль чувствовал, что Игорь Владимирович неспроста затеял этот разговор. И что слова русского офицера обращены не только к нему, но и к другому невидимому собеседнику.

   — Значит, надо смириться, склонить голову, ничего не замечать. Все равно, что восточная философия! — воскликнул Канг Чоль.

   — Нет, нет, — возразил Бубенов. — Я имел ввиду другое. Человек должен жить пристрастно, то есть не равнодушно. Но… Но пытаться изменить естественный ход истории, развития общества это все равно что… взять и приостановить рост человека, растения. В итоге получается урод. Природа, мы же, люди, часть этой природы, не терпит грубого насилия. Идея утопического социализма прекрасна, но не дайте себе увлечься ею, ибо это пока утопия. А делать добро можно всегда и везде. Да, везде и всегда.

   — Японцы выращивают такие деревья. Маленькие и уродливые. Бонсай называется, — сказал Канг Чоль.

   — Вот, вот, — кивнул Игорь Владимирович. — Из естественного делают необычное, чтобы привлечь внимание. Во Франции были разбойники, кампричоксы. Они похищали детей и делали из них уродов, чтобы потом показывать в цирках. А что может быть прекраснее всего того естественного, что окружает нас.

   Он обвел руками вокруг, и Канг Чоль невольно проследил за его жестом, отметив взором большие дома с покатыми крышами, деревья, оживающие после зимней спячки, и по-весеннему умытое чистое небо.

   Пролетка остановилась возле кирпичного двухэтажного дома.

   — Вот вам и дом купца первой гильдии Ребрикова, — обернулся извозчик, ухмыляясь в широкую бороду. — У них нонче многолюдно, понаехали гости, бают, аж из Москвы. Чудно.

   — Что же в этом чудного? — спросил Игорь Владимирович, соскочив с пролетки.

   — Это же надо, в такую даль ехать на охоту, ха-ха!

   — А почему вы решили, что они приехали на охоту?

   — Так ружья закупают, опять же порох, припасы разные. Давеча, бают, лошадей высматривали…

   — Вижу, извозчики все знают, — улыбнулся Бубенов и протянул деньги. — Держите, сударь.

   — Премного благодарствую, — склонил голову в поклоне извозчик, отчего его борода согнулась надвое, упершись в грудь. — Извозчики ухо держат на макушке.

   Игорь Владимирович и Канг Чоль прошли через калитку, обогнули дом с торца и попали в громадный двор, окруженный хозяйственными постройками. На земле был растянут большой кусок плотной ткани, и молодой чернобородый верзила огромной иглой зашивал квадратный вырез мелкой белой сетки. Чуть поодаль такой же молодой и тоже с бородкой парень в пенсне вынимал из деревянного ящика какие-то свертки и коробки, помечал их карандашом и складывал в мешки. Делал он это основательно и неторопливо. Возле стены были грудой навалены одежда, сапоги, веревки. Отдельно рядком прислонены ружья. Где-то из глубины навеса раздавались удары молотка по наковальне.

   — Бог в помощь! — сказал весело и громко Игорь Владимирович.

   Парни приветливо отозвались, на минутку прервав работу.

   — А где Вениамин Петрович?

   Чернобородый показал рукой в сторону навеса.

   — Он там обувки лошадям готовит. Да только кузнец со вчерашнего дня никак не протрезвится. С утра возятся и всего лишь одну подковали.

   Игорь Владимирович подмигнул Канг Чолю.

   — Идемте, вы же, кажется, коваль?

   Проход под навесом оказался таким широким, что две телеги могли спокойно разъехаться. С одной стороны тянулись стойла для лошадей, с другой — коровник, овчарня и свинарник. Пока шли, Канг Чоль насчитал свыше двадцати отсеков, и почти все они были заполнены животиной. Некоторые лошади, высунув морды, фыркали, словно приветствовали незнакомых пришельцев. В самом конце проход расширился, образуя площадку, вымощенную кирпичами. По периметру располагались кузница, шорницкая и столярная мастерские, кухня с летней столовой. Судя по крюкам, здесь же забивали скот. Все было сделано с размахом, достойной удивления.

   Два безусых юнца держали небольшую лошадь под уздцы, которая вела себя очень беспокойно, каждый раз, шарахаясь, когда кузнец пытался схватить за ногу. Стоящий рядом высокий мужчина в фуражке с красным околышем поддерживал круп животного, успокаивая ласковыми словами. Наконец, кузнецу удалось оседлать копыто зажать копыто между своими коленами, но, прилаживая подкову, выронил молоток. Пока нашаривал его, лошадь снова брыкнула и высвободила ногу. Кузнец выругался: его широкое лицо со всклокоченной бородой выражало бессильную досаду и злость.

   — Стойте, — крикнул Канг Чоль и подошел к мастеру. На него так и пахнуло водочным перегаром. Если человеку это невмоготу терпеть, то каково лошади. — Бросьте молоток и уходите отсюда.

   Тот растерялся, глянул по сторонам.

   — Делай, что говорят, — сказал высокий мужчина. Рукава его темной рубашки были подвернуты, обнажая белые крепкие руки.

   — Чё скажете, барин, — повиновался кузнец.

   Канг Чоль подождал пока пьяный мастер не отошел и шагнул к лошади.

   — Испугалась, хорошая моя, — сказал он по-корейски и потрепал животное по шее. Лошадь сразу смирилась и опустила голову, на минутку припав влажными губами к человеческому плечу.

   Канг Чоль нагнулся, спокойно приподнял переднюю ногу лошади и осмотрел копыто.

   — Грязноватенькая. Но мы сейчас сделаем все как надо…

   Все молча наблюдали, как новоявленный мастер, что-то бормоча под нос, быстро зачистил копыто, умело приладил подкову, и несколькими точными ударами вогнал гвоздочки.

   — А теперь дай другую ногу… Вот так… Э-э, не стоит всем держать лошадь, она уже успокоилась.

   Мужчина в казачьей фуражке подошел к Игорю Владимирову, пожал протянутую руку.

   — Дельный кореец. Это о нем вы говорили?

   — Да, — кивнул Бубенов.

   — Степана Иваныча какие-то срочные дела призвали в Альметьевск, вот он и прикрепил мне сына и племянника. А у обоих парней только гулянки на уме. Притащили вот кузнеца с похмелья, чуть лошадь не покалечил…

   — Сами то с лошадьми имели дело? — спросил Игорь Владимирович, закуривая папиросу.

   — Откуда? Только ездить верхом и умею. Воистину, помрем без мужика а?

   Оба весело засмеялись.

   — Ну-с, не будем мешать работникам, — сказал Вениамин Петрович. — Тем более, мне надо с вами обсудить еще кое-какие детали маршрута. Идемьте-ка отсюда…

   Когда Канг Чоль, закончив подковку лошадей, вышел во двор, яркий солнечный свет заставил зажмурить глаза.

   — Устали? — услышал он рядом голос Вениамина Петровича. — А теперь, давайте, познакомимся основательно…

   Как и ожидал Канг Чоль, рукопожатие нового знакомого оказалось крепким и энергичным. Это ему понравилось.

   — Игорь Владимирович просил извинить, что уехал, не попрощавшись. Но он придет провожать нас утром. Так что до самого отъезда вы в нашем распоряжении. Не возражаете?

   — Нет.

   — Может вам надо с кем-нибудь повидаться в Никольске?

   — Спасибо, но у меня кроме Игоря Владимировича и его жены больше нет знакомых в городе.

   — Мне поручик рассказывал, что вы жили в деревне, но ваши познания в кузнечном деле, похоже, поразили и его. Где это вы научились так ловко ковать лошадей?

   — Работал помощником у одного кузнеца. У него мала-мала научился…

   — Мала-мала? — удивился Вениамин Петрович и громко засмеялся. Потом неожиданно вскинул подбородок, подпер бока руками и грозно спросил: — А еще что вы умеете, сударь? У нас мала-мала не пойдет, у нас много-много надо! Итак, что вы еще умеете?

   Канг Чоль оторопело глянул на русского и по смеющимся глазам понял, что тот шутит. И решил поддержать шутку.

   — Что умею? — вскричал он и сорвал картуз с головы. Бросив его на землю медленно попер на Липатова, стараясь выговаривать слова с надрывом. — А я, господин хороший, много чего мала- мала умею. Дрова рубить мала-мала умею, косить мала-мала умею, пахать мала-мала умею, варить кашу тоже мала…

   — Хватит, хватит, — попятился назад с деланным испугом Вениамин Петрович. — Не знаю, где вы это подглядели, но очень похоже на русского мужика-брехуна. Но почему все-таки мала- мала? Надо ведь хвалить себя…

   — Не знаю, — пожал плечами Канг Чоль. — У корейцев как-то не принято заявлять, что он много чего умеет. Но если он говорит «немного умею» это значит, хорошо умеет.

   — Интересный оборот. Теперь я понимаю, почему мала-мала. Словом, я вижу, вы и жнец, и косец, и на дуде игрец. Так уж и быть — беру вас мала-мала проводником, мала-мала дровосеком, мала-мала охотником и много-много переводчиком. Мала-мала согласны?

   — Мала-мала согласен, — склонил голову Канг Чоль. Он сразу почувствовал симпатию к этому новому знакомому, умеющему весело шутить и смеяться.

   — А теперь давайте познакомимся со всеми. Гей вы, молодцы! — окликнул Вениамин Петрович остальных членов экспедиции. — Сигайте до меня!

   Первым подошел чернобородый.

   — Гаврила, — протянул он устрашающих размеров руку.

   — Он у нас и завхоз, и повар, и главный носильщик, — пояснил Вениамин Петрович. Насчет худощавого, в пенсне, когда тот представился, сказал: — А это Алексей — художник, он же фотограф и главный кочегар.

   — А теперь, позвольте познакомить вас, молодцы, с четвертым членом нашей великой экспедиции — Канг Чолем. Он будет переводчиком, охотником и главным дровосеком. Пойдемте на лавочку, господа, покурим и побалакаем… Вы курите, Канг Чоль? Нет? Очень похвально.

   Трое русских с удовольствием задымили папиросами.

   — Итак, экспедиция в полном сборе и можно двигаться? — спросил Алексей. Голос у него на удивление оказался звучным и очень мелодичным.

   — Да, — согласился Вениамин Петрович. — После обеда приедет наш опекун Ребриков, а завтра утром, бог даст, двинемся в путь. Так что поспешим со сборами. Какой раздел списка у нас остался еще не вычеркнутым, Гаврила Семенович?

   — Подарки. Поскольку мы еще конкретно не решили что купить, то…

   — Ага, вот мы и спросим нашего переводчика — чего желает корейская душа и тело? Мужчины, женщины, дети… Что бы вы им повезли в подарок, Канг Чоль?

   — Я? Много чего повез бы… Например, пианино, книги, граммофон. Лошадей не хватит в Никольске. Так что предлагаю что-нибудь полегче. Взрослым — кисеты, платки, детям — карандаши цветные, шарики стеклянные…

   — Перья стальные, иголки, — вставил Алексей.

   — Пуговицы, — добавил Гаврила. — Чего смеетесь? Вчера в лавке видел такие красивые наборы пуговиц, что сразу вспомнил мать, детство. У нас дома была такая большая берестяная коробка, откроешь ее, а там целый калейдоскоп…

   — Вот и прекрасно, — сказал Вениамин Петрович. — Действительно, пусть будет мелочь, но много. Алексей и Канг Чоль, вы займетесь покупками, вот вам двадцать пять рублей, и можете отправляться немедленно. А мы с Гаврилой закончим здесь…

   Подарков действительно набралось несколько мешков, так что пришлось даже нанимать телегу, чтобы довезти.

   После обеда приехал купец Ребриков. Это был крупный мужчина с чисто выбритым лицом. Особенно поражал взгляд — пронзительный и властный.

   — Говоришь, все готово, Вениамин Петрович? А ну-ка, давай, устроим генеральный осмотр. Вели всем одеться по-походному, оседлать лошадей и навьючить груз. А мы посмотрим…

   Через полчаса вся экспедиция выстроилась во дворе, в полном снаряжении. Ребриков с Липатовым выступали в роли инспекторов: проверяли одежду и обувь, сбрую и седла, оружие и упаковку груза.

   Последним была очередь Канг Чоля.

   — А это Степан Ильич, наш переводчик-кореец. Тот самый, о котором говорил Игорь Владимирович.

   Несколько секунд два человека всматривались в глаза друг другу.

   — По виду смышлен. Сколько лет, давно ли из Кореи, чем занимался там?

   Канг Чоль чуть замешкался. Он еще не научился с ходу облекать свои мысли в русские слова.

   — Мне двадцать четыре года. Из Кореи приехал два года назад. В Корее был служащим конторы.

   — Молодец, если за два года так научился говорить по-русски! — одобрительно сказал Ребриков и положил свою тяжелую ладонь на плечо Канг Чоля. — Не подведи Вениамина Петровича, помни, он желает добра корейцам-переселенцам. И я тоже, потому что корейцы — народ трудолюбивый и честный.

   Он сделал шаг назад и обратился ко всем:

   — Много раз я ходил в тайгу, бывало неделями жил под открытым небом, повидал всякого. И с тигром встречался, и с медведем. От лихих людей приходилось отбиваться. И знаю одно, если рядом верные друзья, то никакая опасность не страшна. Мне тоже хочется пойти с вами в поход, да вот оброс делами, заботами, которые не сбреешь как бороду. А то бы… Эх, да что говорить… Прошу извинить, что мало уделил вам времени. Спасибо тебе, Гаврила, за починку маслобойни, руки у тебя золотые, голова умная, так что, надумаешь после института в наши края, с удовольствием приму на работу. И тебе спасибо, Алексей, за рисунки и фо-то-графические снимки. Верю, что станешь большим художником и радовать людей своими картинами. А тебе, кореец, скажу одно, будь честным, помни, что, чем больше русские узнают о твоих сородичах, тем легче будет им прижиться в России. Ну, а теперь попарьтесь в баньке напоследок и посидим перед дорогой за чаркой вина.

   Перед ужином все собрались в просторной гостиной. Канг Чоль с интересом разглядывал мебель, картины в массивных рамах, оленьи рога и медвежью голову. Пол был устлан ковром с густым ворсом. Все поражало своими размерами и говорило о пристрастии хозяина к вещам крупным и весомым.

   Вошел Степан Иванович. На нем элегантный черный смокинг и бабочка. Волосы тщательно приглажены и разделены аккуратным прибором. Канг Чоль не сразу узнал купца.

   — Как банька? — спросил он веселым голосом. — Хороша? Где бы ни был русский человек, как бы он ни жил, а без березового веничка и парной сразу затоскует. А вот без чего может затосковать кореец, как вы думаете?

   Канг Чоль не сразу понял, что хозяин обращается к нему. А когда понял, то на минутку задумался.

   Действительно, без чего было бы худо корейцу, где бы он ни жил и как?

   — Скорее всего, без ондоля, — сказал Канг Чоль и пояснил. — Ондоль — это теплый пол.

   — Знаю, знаю, — кивнул Степан Иванович. — Это что-то наподобие лежанки на русской печи. Особенно хорошо спать на таком полу зимой. Но банька у вас есть?

   — Как у русских — нет. Да и не может быть. Иначе мы тоже стали бы русскими.

   Слова Канг Чоля вызвали дружный смех.

   — Папенька, стол накрыт. Зовите гостей ужинать.

   В дверях стояла высокая красивая девушка в белом платье. Канг Чоль видел дочь Степана Ивановича днем: она несколько раз появлялась во дворе, и каждый раз было трудно оторвать взгляд от ее белого лица с большими голубыми глазами. Наверное, такое ощущал не только он один. Алексей, например, открыто любовался девушкой, Гаврила смотрел чуть украдкой. А вот Вениамин Петрович бледнел и забывал обо всем.

   Большой стол сверкал белоснежной скатертью, хрусталем и столовым серебром. Степан Иванович занял место на торце, по бокам усадил дочь Алену и Вениамина Петровича. Подождал, пока усядутся остальные, и произнес:

   — Знаю, молодые интеллигентные люди не очень привержены к богу, но в этом доме принято перед едой сотворять молитву, — он сцепил руки перед собой и чуть склонил голову. — Благодарю тебя, боже, за ниспосланную тобой еду, за то, что вкушаю я ее не в унылом одиночестве, а в кругу близких мне по уму сердцу людей. Ибо не только хлебом насущным живет человек, но и хлебом духовным, взращенным на дрожжах человеческого общения. Аминь!

   Пройдут годы, и многие детали этого ужина сотрутся в памяти Канг Чоля. Но образ хозяина дома, с которым ему больше уже не доведется свидеться, навсегда останется в памяти. Потому что в тот вечер бедный переселенец из Кореи, любуясь и восхищаясь непринужденным манерам, речам и шуткам Степана Ивановича, вдруг осознал великую истину — все люди, независимо от цвета кожи, рождаются одинаковыми, и лишь судьба возвышает одних и принижает других. Кем был дед этого умного, полного чести и достоинства человека? Простым смердом. А кем стал внук?

   Если бы все люди имели равные возможности на хорошее воспитание и образование, то насколько мир был бы счастливее? Почему одним с рождения — все, а другим — ничего? Откуда такая несправедливость?

   Надо так переустроить мир, чтобы любой человек мог стать творцом своей судьбы. Разве это не великая цель — помогать тем, кто обделен и унижен? Посвятить себя всецело тому, чтобы у всех людей были равные права на достойную жизнь.

Глава 36

   И снова — дорога.

   Как будто не было двух лет спокойной жизни в деревне, и все стерлось в памяти перед нетерпеливым стремлением вперед и вперед. Но не бедным переселенцем и не украдкой передвигался теперь Канг Чоль, а полноправным гражданином России, членом научной экспедиции, оснащенной всеми необходимыми документами и снаряжением.

   Но, как оказывается, трудно целый день находиться в седле. Когда сделали первый обеденный привал, и Канг Чоль сполз с лошади, то чуть не упал. Ноги не слушались и гнулись под тяжестью тела. Судя по ковыляющей походке и стонам, похоже, в таком положении находились все.

   — Уф, — выдохнул Вениамин Петрович, усевшись под деревом и вытянув ноги. Остальные повалились рядом. — А как хорошо было представлять себя, лихо скачущим по прерии.

   — Совсем не чувствую задницы, — в тон ему пожаловался Гаврила. — А как настроение у сына корейского народа? Эге, да он никак решил заняться моционом…

   Все с интересом уставились на Канг Чоля, который, лежа на спине, сгибал и разгибал колени. Потом рывком вскочил на ноги и сделал несколько медленных приседаний.

   — Ну, как, полегчало? — спросил Алексей.

   — Да, — улыбнулся Канг Чоль и достал топор. Остальные спутники тоже зашевелились, и вскоре под громадным медным чайником весело запылал костер.

   Отобедали сухим пайком, запивая горячим и сладким чаем.

   — К вечеру будем в Вантеевке, там, надеюсь, нас угостят горяченьким, — весело сказал Вениамин Петрович. — Лиха беда — начало, через неделю спать будем в седле.

   Покурили и тронулись дальше в путь. Впереди ехал Гаврила на черном крупном жеребце, которому тот сразу дал кличку Черт. За ним — Вениамин Петрович, две лошади с грузом, Алексей и замыкал цепочку Канг Чоль.

   Оказывается, передвижение верхом очень способствует к размышлениям. Лошади идут гуськом и не требуют особого управления: отпусти поводья и думай, о чем хочешь. Однообразный ландшафт тоже не отвлекает мысли.

   …Бубеновы, как и обещали, пришли провожать их. Когда прощались, Игорь Владимирович протянул серый конверт и сказал:

   — Вот письмо моему знакомому. Будете во Владивостоке, непременно разыщите его, и он поможет устроиться. Ну, удачи вам!

   Наталья нежно обняла Канг Чоля и наказала:

   — Не теряйтесь, Чоль, пишите чаще. Бог даст, скоро свидимся.

   И еще она подарила ему перчатки, и они сейчас на руках у Канг Чоля. Резкий поначалу запах сыромятный кожи уже стал привычен.

   Уже все вскочили в седло и лошади нетерпеливо перебирали копытами. Но ждали Вениамина Петровича, который чуть отошел в сторону с Аленой и что-то говорил ей. Девушка как завороженная слушала его и кивала головой. Степан Иванович покосился на них и махнул рукой.

   — Трогайтесь, он вас нагонит.

   Вениамин Петрович догнал спутников на выезде из города. Его глаза светились радостью, при виде которой не каждому удалось бы сдержать улыбку. Странно, приобщение к чужой радости происходит так естественно, тогда как сострадание иногда приходится изображать.

   Вчера за ужином между хозяином дома и Вениамином Петровичем произошел интересный разговор, позволивший Канг Чолю в какой- то мере уяснить отношение двух представителей различных слоев русского общества к вопросу о корейских переселенцах. Начал эту тему Степан Иванович.

   -Как истинный хозяин этой земли, — сказал он, — я приветствую цели и задачи вашей экспедиции. Мы должны знать, кто приходит под наш кров, с кем придется жить нашим детям и внукам. И тут во мне борются два чувства. С одной стороны, мне больно смотреть, как огромные территории пустуют в ожидании настоящих земледельцев, понимая, что понадобятся десятки, а может сотни лет, когда они будут освоены нашими силами. Но чувства русского патриота говорят мне — нельзя допущать сюда чужеродных. И здесь я согласен с мнением генерала Унтербергера в корейском вопросе.* Действительно, что же получится, если переселенцы из другой страны будут превалировать над переселенцами. Если они возьмут ключевые позиции в земледелии, торговле, золотодобывающей и другой промышленности? Нам сейчас кажется, что этого не произойдет, или произойдет не скоро, уповая на то, что когда это, мол, забитый, не знающий толком русского языка, лишенный многих прав переселенец освоится в этих краях. Но так может думать только наивный человек. Переселение само по себе огромный переломный момент в жизни любого человека, а потом на этот шаг решаются, как правило, самые решительные и энергичные. А насколько быстро он может освоиться в чужом краю… тут, я думаю, даже не надо далеко ходить за примером. Вот с нами сидит господин Канг Чоль. Не прошло и двух лет, а он уже вполне грамотно говорит на русском. Допустим, он исключение, большинство представляет собой неграмотное крестьянство. Но я часто бываю по торговым делам в корейских деревнях, и я вижу, как эта нация с огромной приверженностью относится к образованию. Ни в одном русском селе я не видел таких школ, какие построили корейцы. Все это подтверждает предвидение бывшего генерал- губернатора. Переселенцы обскачут русского мужика — ленивого и тяжелого на подъем, все еще живущего по законам авось и небось, постоянно надеющегося на какое- то чудо вроде живительной влаги, скатерти-самобранки, царевны — лягушки или золотой рыбки…

   Степан Иванович сделал паузу и снова продолжил:

   — А с другой стороны, как деловой и человек и, снова же, как патриот, желающий скорейшего освоения края, я за переселенцев с востока. И мое сознание протестует против искусственного ограничения прав человека, который живет рядом с тобой. Всегда были и будут люди бедные из-за своей лености, но когда их заставляют быть бедными, низводя их до положения вечных батраков, это никуда не годится, это чревато социальными бунтами. Как тут быть, что вы на это скажете, Вениамин Петрович?

   — Цель нашей экспедиции как раз и состоит в том, чтобы всесторонне изучить насколько — возможна ассимиляция переселенцев, — ответил Липатов. — Опыт прошлого века, когда Екатерина вторая установила черту оседлости для евреев, показывает, что искусственные барьеры зачастую еще больше способствуют стремлению выйти за эти барьеры. Не прошло и века, а евреи уже стали значительным явлением во всех сферах деятельности русского общества, за исключением, пожалуй, армии.

   — И политики, — добавил Гаврила.

   Вениамин Петрович улыбнулся.

   — Ошибаетесь. Политика и власть выражают мнение капитала, а сейчас значительная часть капитала находится в руках у евреев. Но опыт прошлых веков также дает нам примеры, когда иностранцы, прибывшие служить России, становились российскими гражданами и патриотами. Разве сам генерал Унтербергер не есть свидетельство этому. Сама Екатерина вторая, другие царствовавшие и ныне присные не иноземных кровей?

   — Но нас с ними роднит цвет кожи, родственная культура, — заметил хозяин дома. — А между русскими и, скажем, корейцами долго будет стоять расовый барьер.

   — А это все зависит от взглядов, порождаемых воспитанием, насаждаемых властью и возникающих от общения. Вот, давайте, мы спросим представителя переселенцев, как к нему относятся русские?

   Взгляды присутствующих обратились на Канг Чоля. Он чуть смутился.

   — В целом хорошо. Думаю, что русскому в Корее было бы гораздо труднее.

   Его слова вызвали смех.

   — Всплески национальной розни всегда возникают в тот момент, когда страну поражает обнищание, война, экономический упадок. То есть, когда в обществе возникает недовольство, ибо во все времена недовольные искали причину вне себя. Да и властям легче кивнуть на кого-то и, тем самым, скинуть с себя вину. А поскольку пришлые в общей массе живут выше среднего уровня коренного населения, то поводов для обвинений сколько угодно. Значит, что важно для страны, которая принимает переселенцев. Гармоничное развитие экономики, процветание, разумная политика, образование. Ведь несмотря на то, что вся история напичкана примерами расизма, национальных междоусобиц, это всегда осуждалось. И для умного образованного человека идеалом остаются принципы равенства между людьми любого цвета кожи и национальности.

   Вот такой состоялся разговор за ужином. И Канг Чоль, вспоминая его, мысленно вставлял свои замечания. Ему казалось надуманной опасение властей и иже с ними по поводу возможного засилья корейцев. Чтобы его робкие и во многом забитые собратья смогли взять вверх над русскими, за которыми громадная страна, могучая армия и флот, сильнейшая прослойка интеллигентов, развитая культура, литература и искусство. Чтобы превзойти русского, надо изучить все русское. И тогда… и тогда согласно философии восточного единоборства цель станет другой на долгом и трудном пути к ее достижению.

   Нет, корейцы никогда не были склонны к коварству. Могут склониться под давлением силы, предать, но чтобы заранее спланировать измену? Да, корейцы, может, не очень сильны духом, да и спаянности между ними особой нет, поскольку всегда они жили в однородном составе, и не было постоянной нужды обосабливаться от других национальностей. Конечно, сейчас переселенцы живут или стараются жить своей общиной, но это на первых порах. Придет время, когда русский язык и культура станет родным и тогда вся громадная Россия с ее бесчисленными народностями станет родным домом. Станет ли?

   Чей- то свист заставил Канг Чоля очнуться от мыслей. Он поднял голову и увидел, как Вениамин Петрович призывает его рукой.

   — Приближаемся к деревне, Канг Чоль. Здесь мы пробудем день, и очень важно с первых же минут наладить добрые отношения. Надо, чтобы ваши соплеменники понимали, что цели и намерения у нас добрые. А это во многом зависит от вас.

   — Я постараюсь, — ответил Канг Чоль. — Мне и самому интересно, насколько сильно я изменился за это время. Ну… Понимаете, увидев их, я пойму, кем я стал.

   — А-а, скажи мне кто твой друг… Это верно. И вообще, старайтесь подмечать все то новое, что появилось у ваших соплеменников здесь, в России. В быту, одежде, пище, языке, обхождении друг с другом… Нам все интересно. А вот и Вантеевка…

   Вениамин Петрович достал из сумки бинокль и приставил к глазам.

   — Странно, — сказал он, оторвавшись от окуляров. — Насколько удобнее было бы деревню поставить вон там, на бугре, чем углубляться в лощину.

   Так мог подумать русский, но не кореец, сызмальства привыкший жить в окружении гор. Но замечание Вениамина Петровича заставило призадуматься Канг Чоля. Жить на возвышенности, выставив свое жилище на всеобщее обозрение? Словно распахнуть душу перед каждым. Наверное, в этом что- то есть… Ведь состояние человека, обозревающего мир с бугра, иное, чем, если бы он взирал из лощины. Ландшафт диктует место для поселения, а место в свою очередь — формирует какую-то часть сознания его обитателя.

   С непонятным волнением Канг Чоль приближался к незнакомой деревне. Даже издали можно было сразу определить, что здесь живут его сородичи. Сплошь и рядом низенькие строения, обмазанные глиной и крытые соломой. Вокруг них огороды и огороды. Но что-то было не так, как в Корее. Не успел Канг Чоль подумать об этом, как тут же догадался в чем различие. Дома в Вантеевке были разделены друг от друга не глухими заборами, а изгородью как у русских.

   Возле каждого дома — летняя кухонька с широкой и приземистой печкой, куда вмазаны три котла: один большой и два маленьких. В большом, обычно, варят пойло для свиней и в ход идет все — овощные очистки, рыбьи потроха, жмых, остатки еды. А в маленьких котлах варят кашу и суп, являющихся основными блюдами корейской семьи.

   Столбы навеса увешаны всякой всячиной: здесь и прямой корейский серп с длинной ручкой, и красное ожерелье стручкового перца, и связка чеснока, и круглая деревянная решетка, о предназначении которой знает далеко не каждый русский. Тут же висит рыба, порезанная на кусочки и нанизанная на прутья: именно так вялят рыбу корейцы, чтобы потом готовить ее на пару, для чего как раз и используют деревянную решетку.

   Кое-где во дворах копошились люди. Заметив верховых они лишь на минутку отрывались от дел, чтобы окинуть приезжих боязливым взором и тут же поспешно вернуться к прерванной работе.

   — Спросите вот у этого старика, где живет староста, — попросил Липатов.

   Канг Чоль подъехал к изгороди и окликнул хозяина. Тот бросил лопату и, приблизившись, поклонился. Обветренное лицо крестьянина было изборождено мелкими морщинами, но стариком его никак не назовешь. Видно, его щуплый вид да латанная и перелатанная одежда, которая любого могла состарить, ввели в заблуждение Липатова.

   — Анненхасибника, — поздоровался Канг Чоль, соскочив с лошади. — Можно узнать, в каком доме живет староста вашей деревни?

   — Конечно, конечно, — закивал головой крестьянин. — Вон тот третий дом справа.

   — Спасибо. И как вам живется здесь, в России?

   — Да как… Вроде нормально…

   — Давно приехали с Кореи?

   — Да не так давно, года три как будет. А вы… А вы кто будете? — в глазах крестьянина снова появилась настороженность.

   Канг Чоль улыбнулся.

   — Мы приехали поинтересоваться, как вы живете. Может, помочь чем-нибудь. Так что вы не волнуйтесь. А как зовут старосту?

   — По-корейски его зовут Ан Гиль Мо, а по-русски — Григорий Матвеевич.

   — Спасибо, будем знать.

   Когда всадники подъехали к дому старосты, возле калитки их уже поджидал пожилой кореец. Одежда на нем уже полностью русская — черные штаны, заправленные в сапоги, ситцевая рубашка и поверху жилетка с цепочкой от часов. Седоватая бородка аккуратно подстрижена.

   — Здрассте, — поздоровался он, упирая на «р», — Староста деревни Григорий Матвеевич.

   — Здравствуйте, — выступил вперед Липатов и протянул руку. — Меня зовут Вениамин Петрович, а это мои спутники, их мы представим потом. Вот наш переводчик Канг Чоль, он тоже кореец.

   Староста с приветливым любопытством глянул на Канг Чоля и тут же произнес по-корейски:

   — Неужели? Это очень приятно

   Канг Чоль обеими руками пожал сухую мозолистую ладонь старика.

   — Мы приехали посмотреть, как вы живете, — сказал Вениамин Петрович. — Будем здесь несколько дней. Так что просим приютить нас.

   Староста, очевидно, не очень был силен в русском языке и потому вопросительно посмотрел на Канг Чоля.

   — Эти люди ученые. Они изучают жизнь переселенцев из Кореи. Могут помочь, если есть какие- то проблемы. Хотели бы остановиться в деревне на несколько дней, так что просят найти дом, где могли бы остановиться.

   — Да наша жизнь вроде ничем не примечательная, — улыбнулся с удивлением староста. — Но если вам надо ее изучить, то мы с удовольствием примем вас. А пока прошу в мой дом. Лошадей привяжите к изгороди, их никто не тронет.

   Дом старосты в отличие от соседних оказался сильно вытянутым в длину, и имел несколько входных дверей, одна из которых была шире других и имела крылечко с тремя ступеньками. Судя по количеству белья, развешанного во дворе, здесь проживало довольно многочисленное семейство. Под навесом аккуратными штабелями уложены дрова: их было столько, что впору удивиться. Рядом большой коровник. Дальше — мастерская, стены которой увешаны плотничьими инструментами. В центре двора находился колодец, который в точь-в-точь, как у русских, снабжен маленькой двускатной крышей и воротом, на котором намотана железная цепь.

   Вошли в дом и сняли обувь, прежде чем взойти на «ондоль». Комната, хотя по корейским меркам оказалась большой, но явно была рассчитана не для таких высокорослых гостей. Гаврила едва не касался головой потолка, и с опаской посматривал наверх.

   — Садитесь, — повторил Канг Чоль приглашение хозяина и, видя, что его спутники в стоят растерянности, сам первый опустился на золотистую камышовую циновку. — Чувствуете, какой пол теплый?

   Он приложил ладонь к циновке. Остальные последовали его примеру.

   — Как здорово! — воскликнул Алексей. — Все равно что русская печь.

   — Это называется каны, — вмешался Вениамин Петрович. — Я читал об этом в книге Арсеньева. Но сам сижу на них в первый раз.

   — Непривычно?- спросил Канг Чоль, наблюдая за товарищами.

   — Ага,- ответил Гаврила. — Но все равно лучше, чем у русского мужика. Чисто, тепло и уютно. Правда, не попляшешь, но… хорошо.

   — И не нужно, оказывается, никакой мебели, — заметил Алексей. — А спят тоже… на полу?

   — Да, -кивнул Канг Чоль.

   Хозяин куда-то отлучился, но вскоре вернулся с парнем. Вдвоем они внесли длинный низенький стол и поставили в центр комнаты. Все стали пристраиваться возле него.

   — А ноги куда девать? — спросил Гаврила. — Под стол что ли?

   — Нельзя, — покачал головой Канг Чоль. — Вытянуть ноги вперед это…

   — Неприлично? — подсказал Алексей.

   — Да-да. Их надо вот так, одну на другую, — и Канг Чоль показал, как надо скрестить ноги.

   Кто как мог, с шутками и со смехом, уселся по-турецки, лишь Гаврила никак не мог привыкнуть к новой позе и все ерзал, грозя опрокинуть столик.

   Появились женщины и быстро расставили перед гостями мисочки с едой. Запах соевого соуса и маринованной редьки витал над столом. Каждое кушанье вызывало интерес гостей, и Канг Чоль едва успевал отвечать на вопросы.

   — И что, это надо есть обязательно палочками? — спросил Гаврила, заметив отсутствие вилок.

   — Да, — с серьезным видом кивнул Канг Чоль. — Но можно и руками.

   — Не уж, я лучше этой штукой буду, — сказал тот и взял в руки ложку, сделанную из бронзы. — Да она совсем плоская! Как же ею щи хлебать?

   — А здесь щей нет. Только каша и эти салаты. А суп можно пить прямо из чашки…

   Хозяин с улыбкой наблюдал за гостями. Он удивительно умел молчать, но его молчание никого не стесняло: такая исходила от него доброжелательность. Когда столик оказался накрытым он кивнул сыну, и тот с кувшинчиком стал обходить каждого и наливать в чашечки бесцветную жидкость. В комнате сразу запахло спиртом.

   — Это китайский спирт? — спросил Канг Чоль и, получив подтверждение, обратился с предупреждением к спутникам. — Пейте его очень осторожно, он очень крепкий.

   — Для русского человека, чем крепче, тем лучше, — заявил Гаврила, нюхая спирт.

   Но они не успели выпить. Во дворе раздались крики: кто-то приближался к дому, громко выкликая корейское имя хозяина. Через секунду дверь открылась, и в комнату вошел высокий мужчина лет тридцати. Вид его был ужасен: все лицо в кровоподтеках, одежда вся порванная и мокрая.

   — Что случилось, Тхе Иль? — спросил негромко, но властно Григорий Матвеевич.

   Мужчина, видать, не ожидал, что здесь будет столько народу. Тем более, русских. Он остолбенел и смотрел на них, приоткрыв рот.

   — Так что случилось, Тхе Иль? — повторил вопрос староста.

   — Да этот… Кабан, сукин сын, со своими дружками напал на нас и отобрал всю рыбу, телегу и лошадь, — сквозь зубы выдавил Тхе Иль. — Дон Уку голову проломили, чуть живой остался. А сын ваш, убегая, упал в овраг и ногу вывихнул. Еле доволок до деревни.

   — Где он?

   — В дому Гым Су.

   Григорий Матвеевич покосился на гостей.

   — В чем дело, Канг Чоль? — спросил Липатов.

   — Как я понял, парни пошли рыбачить, а на них напал некий Кабан с дружками и отобрал рыбу, телегу и лошадь.

   — Кто это такой Кабан?

   Канг Чоль переадресовал вопрос старосте.

   — Есть такой человек в соседней русской деревне. По правде, говоря, это и не человек вовсе. Собрал вокруг себя таких же негодяев и постоянно задирает корейцев, грабит, насилует.

   — И вы ничего не можете сделать с ним? — удивился Канг Чоль.

   — Пробовали, но все боятся его.

   — Что значит бояться? Вы что не мужчины?

   — Подождите, Канг Чоль, — вмешался Липатов. — Далеко отсюда русская деревня?

   — Верста четыре. Прямо за рекой.

   — Ну что, молодцы, съездим туда? — предложил Липатов и начал вставать.

   — Может не надо? — попытался отговорить староста. — Мы сами уж как-нибудь разберемся. С их старостой.

   — Что значит не надо? — нахмурил брови Липатов. — Надо, Григорий Матвеевич, надо. Чтобы в следующий раз неповадно было.

   — А я боюсь, что в следующий раз будет хуже, — усмехнулся староста. — Вы уедете, а он снова…

   — Старик, с несправедливостью надо бороться. А если бояться, то и сам будешь неправедным.

   Канг Чоль не знал, как перевести последнее слово, замялся, но староста понял, что хотел сказать русский начальник, невесть откуда взявшийся помочь беде.

   — Тогда хоть пообедайте сначала, — пробормотал он.

   Возле дома уже собралась порядочная куча людей. Видно, слух о происшедшем мигом облетел деревню.

   — Поедем налегке, — сказал Липатов. — Скидывайте седельные мешки.

   — Ружья возьмем? — спросил Алексей.

   — Обязательно. Я покажу этому Кабану, где раки зимуют. Кстати, спросите, Канг Чоль, кто поедет с нами?

   Желающих поехать не оказалось. Корейские мужчины отводили глаза и качали головой.

   — Неужели вас все так запугали? — покачал головой Липатов. — Как хоть зовут этого Кабана?

   — Семеном, — сказал староста и снова предпринял попытку остановить гостей. — Все-таки, может, не стоит, а?

   — Посторонись, Григорий Матвеевич. Вперед, друзья.

   За первым ближайшим бугром открылась речка, серповидно блестевшая в низине. За ней, прямо на излучине располагалась деревня. Вокруг нее привольно раскинулись холмы, окаймленными лесами. Нельзя было не залюбоваться местом, выбранным для жилья.

   — И в таком красивом селе живут такие подлые люди, — пробормотал Липатов и стегнул лошадь.

   По мелководью перебрались на другой берег и вскоре уже въезжали в деревню. Добротные бревенчатые дома окнами на улицу, крепкие заборы, за которыми брехали собаки, позванивая цепью, жители, приветливо и с достоинством кланяющиеся незнакомым приезжим, — все выдавало размеренный и зажиточный уклад жизни.

   Староста оказался под стать деревне — высокий, осанистый, с красивыми умными глазами. И имя у него оказалось степенное — Пантелеймон Назарыч. Когда он узнал, с чем пожаловали незнакомые люди верхом и с ружьями, сказал с досадой:

   — Опять этот Семен набедокурил, — и усмехнулся. — Я-то думал, може, случилось, что похуже…

   — Как это хуже? — удивился Липатов. — Что может быть хуже грабежа средь бела дня?

   — Так- то оно так, только… Извиняйте, а вы кто будете?

   — Мы-то? Государственная комиссия по обустройству переселенцев. Слыхали, небось, Пантелеймон Назарыч?

   — Може и слыхал, — ответил уклончиво староста и неожиданно веселым голосом спросил: — И что же вы хотите от меня? Мы уж и пороли этого Семку, дружков предупреждали, да все без толку. Работать не хотят, все норовят на дармовщину пожить. Вот и разживляются у корейцев — то корову уведут, то рыбу отберут. А конец этому положить надо. Только ведь и мы побаиваемся этих голодранцев.

   — А мы вот что сделаем, — наклонился к нему Липатов и стал что-то шептать тому на ухо. Пантелеймон Назарыч слушал и кивал головой. Под конец тихо рассмеялся в бороду.

   — Хорошо, — согласился он и крикнул вглубь двора: — Прошка, Демьян, идите сюда!

   Парни, которых позвал староста, оказались близнецами. Оба рослые и плечистые, хотя по лицу, видать, совсем юные.

   — Младшенькие мои, — в голосе Пантелеймона Назарыча просквозила нежная гордость. — Сынки, немедля скликайте народ к дому Семена. Скажете, что я, мол, велел…

   Дом Семена оказался на окраине деревне. Одной створки ворот не было, а другая скособочилась на одной петле. Из окон, распахнутых настежь, неслась залихвастая музыка, крики и свист.

   — Гуляють, кажний день гуляють, — покачал головой староста. — Праздность и леность — вот дорога к воровству и пьянству.

   — Это вы верно сказали, Пантелеймон Назарыч, — согласился с ним Липатов и обернулся к спутникам. — Алексей и Канг Чоль, встаньте у окон и смотрите, чтобы никто не убежал.

   Канг Чоль подъехал к окну и заглянул вовнутрь. У печки сидел кудрявый парень и с блаженным лицом наяривал на гармошке. Двое самозабвенно плясали, громко топая сапогами и хлопая себя ладонями по груди и бедрам. За столом сидела парочка, и девица в такт музыке громко выкрикивала самые, что ни на есть, похабные слова.

   Когда-то Канг Чоля поразил этот танец, в котором красиво сплелись и лирическое начало, и удалая середина, и бесшабашный конец. Как спектакль, где каждый артист знает свою роль. Как странно, подумал он, эти парни танцуют со всей искренностью, а красоты нет.

   Гармошка взвизгнула и умолкла. Тут же раздался выстрел и команда: «Всем лечь на пол! Я кому сказал — на пол!». Лязг затвора и шум падающих на пол тел.

   Но того, кто сидел за столом, видно, не так- то просто было испугать. Опомнившись от неожиданности, он встал, откинул ногой скамью и двинулся к Липатову. Его плечи были непомерной ширины, отчего парень казался коротышом. Покатый лоб и короткая шея действительно придавали ему сходство с кабаном.

   — Я сейчас вас, бляди… Убью! — зарычал он и вскинул кулак.

   Гаврила заслонил Липатова, наставив ружье на нападающего. Но Кабан схватил за ствол, и оба закружились в яростном единоборстве.

   — Бей их, ребята! — призвал на помощь вожак своих дружков.

   Гармонист кинулся к двери, но его там схватил староста. Один из танцоров набросился сзади на Гаврилу, а другой кинулся к окну. Заметив верховых, заколебался, но все равно решил выбраться наружу. Канг Чоль дождался момента, когда тот спрыгнул на землю и наехал на него лошадью. Подняв плеть, грозно велел:

   — Ну-ка, ложись!

   Тот послушно лег.

   — Алексей, свяжи его, а я в дом…

   А там все ходило ходуном. Два силача кружились в танце, сшибая все на пути, на спине у Гаврилы висел дружок Кабана, стараясь сжать шею. Липатов держал наготове приклад, выжидая момент. Староста загнал в угол гармониста, а девица стояла у стены, горящими глазами наблюдая за происходящим.

   Канг Чоль подскочил к дерущимся и обеими руками ударил по ребрам ловко пристроившегося танцора. Парень коротко ойкнул и свалился на пол.

   Освободившийся от седока, Гаврила попер на Кабана, повалил его спиной на стол и прижал ружьем.

   — А ну затихни, а то задушу ведь, сволочь…

   Связанных парней вывели во двор, где уже начали собираться жители деревни. Во взглядах — жадный интерес к происходящему. Но сочувствия нет. Когда девица пыталась убежать, и староста прикрикнул на нее, раздался смех. Это разрядило обстановку, как бывает в зрительном зале. Прорезались вопросы, реплики.

   — Назарыч, что случилось?

   — Ишь, стоят, як разбойники…

   — Разбойники и есть…

   — Срам и стыд…

   Староста взошел на крыльцо и снял шапку.

   — Сельчане, до коль терпеть нам эту нечисть в своей деревне? Уже который год они воруют, что ни попадя, и не дают спокойной жизни всем честным людям. Сегодня они опять напали на корейцев, которые и мухи не обидят, отобрали у них телегу и лошадь, избили. Терпению нашему пришел конец. Вот из губернии приехали специально, чтобы положить такому безобразию конец. Что будем делать с этими разбойниками?

   — Выпороть как следують…

   — На каторгу отправить лиходеев…

   — Выгнать из деревни насовсем…

   Староста поднял руку.

   — Выгнать можем, а ежели они поселяться рядом? Чтобы на каторгу отправить, надо судить, а это позор всей деревне. Можно еще раз выпороть, но поротая задница все вытерпит, а голова и руки снова за прежнее возьмутся. Не-е-т, сельчане, давайте пусть свой суд и решение скажуть начальство из губернии. Вот, слово имеет господин Липатов!

   Вениамин Петрович тоже хотел снять головной убор, но в последний момент передумал и, взявшись за козырек, лишь надвинул фуражку глубже.

   — Граждане деревни Серебрянка! Вы живете в таком красивом месте и название у вашего села такое… такое песенное, что трудно поверить, что рядом с вами водятся вот такие черви. Вот по ту сторону от вас есть страны — Китай, Корея, Япония, где воровство испокон веков искоренялось очень простым способом. Скажем, украл мешок зерна, ему отрубают палец, лошадь — кисть, а если дом обворовал, то и всю руку. У нас, на Руси, тоже был обычай воров клеймить, вырывать им ноздри. Но вот сейчас я смотрю на этих разбойников и даже не знаю, что делать. Разве что повесить вот на этих сломанных воротах, которые так и не дождутся хозяйских рук. Ну что, повесим их?

   Толпа ошарашено притихла. Никто не ожидал такого оборота дел.

   — Раз молчите, значит — согласны. Алексей, неси табуретку. Гаврила, готовь веревку.

   Крестьяне молча наблюдали за ходом приготовления. Женщины мелко крестились. Кабан и дружки застыли как изваяния. Словно всех охватил гипноз. А может мало, кто верил в серьезность происходящего. И лишь когда через перекладину ворот перекинули веревку, вывели слабо упирающегося Кабана, поставили на табуретку и затянули ему на шее петлю, какая- то женщина слабо охнула. Толпа загудела.

   — Подождите, — вдруг раздался чей-то тонкий голос. Вперед вышел сухонький старичок с палкой в руке. На нем был сюртук старинного покроя со следами споротых позументов. — Все что происходит здесь это нонсенс. Вы не имеете права без суда и следствия… Да-с, без суда и следствия! Это произвол!

   — Кто это? — спросил Липатов у старосты, пораженный видом и речью старика.

   — Бывший ссыльный, дворянин Комелев. Его слово все почитають…

   — …надобно судить, иначе это будет самосуд. Чем мы тогда будет отличаться от этих разбойников без стыда и совести.

   — Все согласны с господином Комелевым? — Липатов обвел взглядом жителей деревни. — Хорошо, если вы против повешения, тогда вся ваша деревня и будет отвечать. За три года лихой разбойник Семен с дружками отнял у корейцев шесть лошадей, три телеги, девять свиней и несчетное количество рыбы. Вы готовы все это вернуть? А женщин, которых они изнасиловали? Вы, как, тоже ответите за это? Что молчите? Нет, этих негодяев надо повесить и точка. Гаврила…

   — Подождите! — раздался снова тонкий голосок старика. — Дайте последнее слово осужденному.

   — Верна-а… Пущай Семка кажет…

   — Семушка, проси прощения, ведь повесют.

   Кабан поднял голову, и лицо его искривилось в жалкой улыбке.

   — Я… сельчане, простите, — хрипло выдавил он. — Больше не притронусь к корейцам. Постараюсь все вернуть…

   — Ага, задело за живое…

   — Со страху кажный запросит пардону…

   — Вот тебе и Кабан, пугало огородное.

   И тут случилось неожиданное: Семен зашатался и потерял равновесие. Онемев от ужаса, толпа наблюдала, как табуретка накренилась на один бок, потом на другой и, побалансировав на двух ножках, стала падать. Гаврила натянул веревку, и это спасло Кабана, иначе бы он, падая, мог повредить шейные позвонки.

   Канг Чоль стоявший рядом мгновенно поставил табуретку, вскочил на нее и выхватил нож. Взмах и натянутая веревка лопнула. Падая, Семен чуть не сшиб своего спасителя.

   Неожиданный поворот сюжета спектакля, к счастью, закончился благополучно.

   — Живой, ну и слава богу!

   — Такой полчаса повисит и то оклемается…

   — А кореец-то, как ловко ножом чиркнул…

   — Кабан корейцев забижает, а кореец ему жизнь спас. В ножки должен теперь кланяться…

   Счастливый финал оживил всех.

   — А все-таки выпороть надо.

   — Выпороть успеем, пусть сначала вернет корейцам их добро, — сказал староста. — Да и всем нам не мешало бы хоть чем-нибудь помочь соседям…

   На том и порешили. Уже к вечеру провожаемые многими жителями русской деревни экспедиция возвратилась, ведя шесть лошадей и две телеги, доверху нагруженных различным добром — одеждой, сбруей, утварью. Каждый двор счел нужным внести свой вклад.

   Возле реки Липатов сказал старосте:

   — Спасибо вам за помощь, Пантелеймон Назарыч. И постарайтесь наладить хорошие отношения с корейцами. Как-никак соседи ведь… Лучше худой мир, чем добрая ссора.

   — Это верно. И вам спасибо, господин Липатов. За добрый совет и хороший урок.

   Корейское село встретило своих защитников тихим ликованием.

Глава 37

   Вопросы, вопросы и вопросы…

   Они были разные: от самых неожиданных до, казалось, нелепых. Например, существует ли среди корейцев многоженство? Значит, нет. А разводы? Тоже — нет. Существуют ли какие-то запреты на этот счет — государственные или религиозные? Ага, просто так принято… Но если невмоготу жить вместе, если женщина не может исполнять свои супружеские обязанности? Для этого существуют наложницы. Интересно, разводиться не принято, а вот наложниц сколько хочешь… Так, так…

   За этим «так, так», которое любил повторять Липатов, скрывалось не просто удовлетворенное любопытство, но и раздумье. Так, так, значит у вас так, а почему так? Что привело к такому укладу жизни, обычаям, верованиям, отношениям, традициям…

   Этнографа интересовало все. Быт, еда, праздники, приметы, пословицы и загадки, торжественные церемонии, одежда, орудия труда, словом, не счесть всех тем, по которым Канг Чолю пришлось задавать бесчисленные вопросы.

   Да, это была великолепная практика для начинающего переводчика.

   И еще — Канг Чоль как бы глазами русского неожиданно увидел и открыл для себя многие стороны жизни своих соотечественников. Что-то восхищало и позволяло говорить об этом легко и горделиво, а что-то смущало и заставляло самому призадуматься об истоках тех или иных обычаев, нелепость которых раньше не замечал или просто не придавал им значения.

   — Ничто не возникает само по себе, — объяснил как-то Вениамин Петрович. — Бытие определяет сознание, а что определяет бытие? Климатические условия, географическое положение, территория, природные ресурсы, соседние страны и многое другое. Вот, например, в корейском языке почти отсутствуют звонкие согласные. А почему? Да потому что ваши голосовые связки формировал резкий континентальный климат. Взять, например, Италию. Тоже полуостров, но омываемый теплым Адриатическим морем. Там голоса совсем другие. Но что характерно для итальянцев и корейцев? Музыкальность и певческий дар. А вот в танцах корейские мужчины проявляются слабо. О чем это говорит? Танцы ведь во многом отражают социальные взаимоотношения, положение женщины в обществе. Вот на Кавказе есть такой танец лезгинка. Мужчина выступает эдаким орлом, а женщина, словно лебедь, кружится вокруг него. Там и в жизни так. Женщина ходит в чадре, у нее есть своя половина в дому, куда чужаку вход заказан. А русский танец другой, здесь, можно сказать, есть равноправие.

   Или вот такой вопрос — как создаются супружеские пары. Почему молодые не вправе сами выбрать друг друга? Верно, материальная зависимость от родителей. А ведь есть страны, острова, где сватовства нет. Раз в году желающие обзавестись супругом или супругой собираются в определенном месте и знакомятся. Понравились — поженились. Хорошо, правда?

   Но самое главное — нами движет не праздное любопытство. Изучая быт, нравы других народов, мы, в конечном счете, пытаемся понять не только их, но и самих себя. Чтобы сравнить и перенять все лучшее. Так складывается мировая культура — общее достояние человечества.

   Канг Чоль был несказанно благодарен Липатову за эти беседы. Энциклопедические познания русского ученого восхищали и вызывали зависть. А ведь Вениамин Петрович всего лишь на три года старше него. Эх, сколько времени было потрачено невесть на что. И какое счастье, что судьба привела его в эту экспедицию, познакомила с такими удивительными людьми.

   Вот Гаврила. Готов помочь любому. Его физическая сила поражает всех — он может одной рукой поднять пятипудовый мешок. А цельное бревно несет на плече как пушинку. И как все по-настоящему сильные люди, удивительно добр: дети и собаки, которые всегда чувствуют эти качества, так и липнут к нему.

   А Алексей? Канг Чоль мог часами наблюдать, как он рисует. Его рисунки вызывали всеобщий интерес. Он мог набросать карандашный портрет за несколько минут и тут же подарить. Когда он в первый раз стал фотографировать, сбежалось полдеревни. И многие были страшно разочарованы тем, что не увидят фотографий. А больше всех жалел об этом сам Алексей. Но не мог же он притащить с собой целую лабораторию?

   Их разместили в школе, пустовавшей из-за каникул. Это был большой бревенчатый дом с тремя просторными комнатами. Две из них превратили в спальни, из широких столов соорудив кровати. А третья служила и столовой, и кабинетом. Еду носили со всей деревни, причем каждый раз новые люди. Кто-то умело организовал питание, установив четкую очередность между семьями. И каждая семья старалась угодить гостям.

   Липатов рассчитывал провести в деревне три дня, но за день до отъезда произошел неожиданный эпизод, который спутал все планы.

   Поздней ночью кто-то постучался в дверь школы. Всегда спавший чутко Канг Чоль проснулся и прислушался.

   «Почудилось», — подумал он и, только собрался повернуться на другой бок, как стук раздался снова.

   Канг Чоль присел и потянулся к ружью, висевшему на стене. Он сразу подумал о Кабане, что тот пришел с дружками отквитаться за свой позор. Но тут же усмехнулся. Если человек решил мстить, то станет ли так робко стучаться в дверь?

   Канг Чоль зажег светильник и спросил по-корейски:

   — Кто там?

   — Простите, но нам нужно поговорить с вами, — раздался ответ тоже по-корейски.

   Взволнованный голос явно принадлежал молодому человеку. Канг Чоль открыл дверь и поднял светильник. Дрожащий язычок пламени выхватил из темноты парня. А за ним стояла девушка, лицо которой скрывалось в тени.

   — Вы нас действительно простите, но нам очень нужно поговорить с вашим начальником, — повторил ночной посетитель и обернулся к спутнице. И только тут Канг Чоль заметил, что она русская.

   — Случилось что-нибудь? — спросил Канг Чоль, уже догадываясь, в чем дело. — Подождите, я разбужу Липатова.

   Через несколько минут парень поведал свою историю. Рассказывая, он время от времени поглядывал на спутницу. И она кивала ему, нежно улыбаясь.

   А случилась самая обыкновенная история — встретились двое и полюбили друг друга. Как это было до них и будет после. Если бы не одно обстоятельство: он — кореец, а она — русская. Дадут ли им возможность пожениться?

   — Родители твои знают? — спросил Липатов парня.

   — Да.

   — И как они к этому относятся?

   — Были против, но я их убедил. Весь вопрос в родственниках Вари.

   — А они ни о чем не догадываются?

   — Папенька знает, — ответила девушка смело, глядя в лицо Липатову. — Я ему все-все рассказала. Он не откажет, только вот братья мои — шальные. Они, они… Словом, если ничего не получится, то мы с Инсиком решили уехать.

   — Ну, ну, не волнуйтесь. Только вот, как помочь вам… Что думаешь, Канг Чоль?

   — Если отец знает, надо с ним поговорить. И со старостой тоже.

   — Верно. А потом будем действовать по обстоятельствам. И где это вас угораздило познакомиться?

   Действительно, где они могли познакомиться, если деревни разобщены и не поддерживают никаких отношений? Как полюбили, едва понимая друг друга? Воистину неисповедима судьба каждого из нас.

   А встретились и познакомились вот как. Прошлой осенью Варя с подругами пошла в лес по грибы и ягоды, отстала от них и заблудилась. Совсем было отчаялась, обессилела от криков, как откуда ни возьмись появился неожиданный спаситель в лице Ин Сика, возвращавшегося с охоты. Он и вывел девушки из тайги. А потом стали встречаться на той самой опушке, где простились.

   — Это я ему сказала, чтобы он приходил туда, — заявила Варя.

   — Понравился, значит, — добродушно улыбнулся Вениамин Петрович. — Мало парней в русской деревне?

   — А он не такой, как наши парни. Он другой, особенный, — ответила Варя, вся светясь. — Что бы ни случилось, мы будем вместе.

   Когда парень и девушка, окрыленные надеждой, ушли, Липатов выпил кружку воды и сказал мечтательно:

   — Надо же а? Чисто Ромео и Джульета в уссурийском варианте. Надо им помочь. Как знать, может, эти молодые, сами, не зная того, положат начало новым взаимоотношениям двух деревень. Только вот как?

   — Помочь им бежать, вот как, — раздался из дальнего угла голос Гаврилы. Оказывается, он не спал и все слышал.

   — Нет, это не годиться, — покачал головой Вениамин Петрович. — Тем более, отец девушки в курсе и вроде не против. Эх, давайте спать, утро вечера мудренее. Завтра поговорим со старостой и решим, что делать.

   Канг Чоль долго не мог уснуть. В памяти то и дело всплывали неожиданные посетители — такие разные и в тоже время очень похожие, ибо оба были одарены красотой, словно созданной друг для друга.

   Как же произошла их встреча. Юноша услышал крики и поспешил на помощь. Интересно, какой она предстала перед ним? Напуганной, обессиленной и отчаявшейся? Или наоборот — упрямо ищущей дорогу, не теряющей надежды? И вдруг увидела его? Испугалась? Скорее всего, нет, ибо она, наверное, сразу поняла, что этот юноша с чистым лицом и со смелым взором не сделает ей плохого.

   Каковы были их первые слова? Или все происходило без слов. Он улыбнулся и она… тоже. Он кивнул ей — иди за мной. А потом? Возможно, она спросила — кто он и откуда? Обрадовалась, узнав, что он из соседней деревни?

   Юноша шагает легко, как и подобает охотнику. Но не очень спешит, понимая, что она устала. Время от времени оглядывается — не отстала ли. А потом догадался забрать у нее корзину с грибами. А может, он это сделал раньше, и она, в любом случае, благодарно улыбнулась ему. Возможно, сказала «спасибо». Или ничего не сказала. Слов вообще было мало, но это не значит, что они молчали. Разговор происходил в их душах.

   А вот и конец тайги, уже видна деревня Серебрянка. Но почему ноги замедляют шаг, и хочется продлить дорогу. Последнее дерево. Остановились. Он протянул ей корзинку. И она, тут-то уж наверняка, сказала «спасибо». Посмотрела ему в глаза. И то, что увидела, поняла и приняла всем сердцем. Показала на дерево и прошептала: «Я буду ждать тебя здесь через два дня».

   И он пришел через два дня.

   Канг Чоль улыбнулся и, глубоко вздохнув, повернулся на другой бок и уснул.

   Когда Липатов со своей командой и старостой корейской деревни Григорием Матвеевичем приехали к Пантелеймону Назарычу, последний встретил их как старых знакомых.

   — Случилось, что или просто в гости заехали?

   — В гости, в гости заехали, Пантелеймон Назарыч, — успокоил его Липатов. — Но и по делу тоже. По очень хорошему делу.

   -Тогда идемте в дом. Хорошим делам завсегда рад.

   Внимательно выслушал Пантелеймон Назарыч цель визита гостей, время от времени, поглядывая на коллегу из корейской деревни, словно приценивался что и как. Покачивал головой и едва заметно улыбался в бороду.

   -Такие вот дела, — развел под конец руками Вениамин Петрович. — Как вы думаете, выгорит у нас сватовство или нет?

   — Мне на энтот вопрос отвечать невозможно, — осторожно ответил староста. — Но ежели отец Алены знает и не супротив, то кашу, пожалуй, можно сварить. И нехай живут молодые на радость и счастье.

   — Значит, поможете, Пантелеймон Назарыч?

   — Непременно. Грех было бы не помочь в таком деле. Только вот двоюродные братья Алены — это вам не кисель, а сущий гранит. Оба с норовом, как упрутся, так ничем не проймешь. Ну, дак не им ведь замуж выходить.

   — Так как вы посоветуете нам действовать?

   — Как заведено исстари на Руси. Засылать сватов.

   — Мы и есть сваты, — засмеялся Вениамин Петрович. — Полную подводу водки, закусок и подарков привезли. Только вот хотим, чтобы вы и другие, уважаемые на селе люди присоединились к нам. Просить, так сказать, всем миром.

   — Ежели так, то неча откладывать в долгий ящик. Но и неожиданно нагрянуть тоже невозможно. Они может ни сном, ни духом…

   — И что вы предлагаете?

   — Наперед нас пустить слушок, — сказал Пантелеймон Назарыч. Обвел собеседников смеющимися глазами и позвал жену. — Пелагеюшка, подь сюда!

   Из-за занавеси, отделявшей горницу от кухни, показалась дородная женщина. Ее лицо еще сохранило былую красоту. Видать, в молодости она была удивительно хороша.

   — Все слышала, мать?

   Та кивнула, улыбаясь.

   — Как думаешь, кто наперед нас споро донесет слушок?

   — Бабка Спиридониха, конечно, кто же еще. Позвать?

   — Сама поговори с ней, Пелагеюшка. Нехай бежит к Демидычу и так, мол, и так, приехали из корейской деревни сватать Аленушку. Пока, мол, сидят у старосты, но через часок нагрянут. Алешка где?

   — Во дворе кажись.

   — Скажи ему, пусть кликнет к нам Степаныча, урядника и господина Комелева. Да и обязательно Агафью. Чтобы при полном параде. А дочка пущай накрывает на стол.

   — Однако лихо вы распоряжаетесь, Пантелеймон Назарыч, — восхищенно заметил Липатов. — И супруга вас понимает с полуслова.

   — А как же иначе. Почитай два десятка годов вместе.

   — Красивая у вас супруга. Женихов, поди, было пруд пруди.

   — Это верно, — погладил бороду Пантелеймон Назарыч. Глаза у него заискрились воспоминанием. — Я ведь ее из под венца увел.

   — Как? Прямо-таки из под венца?

   — Ага. Она ведь из зажиточной семьи. Не чета моей… Не хотели за меня отдавать. Вот мы и порешили тайком обвенчаться. Правда, когда я ее увел, родители смирились, все хотели, чтобы мы жили у них. Нет, я сказал, у меня свой дом есть, какой-никакой. И достаток сам наживу, на то я и мужчина. А потом порешили ехать сюда. И ничего, как видите, живем — хлеб жуем. Детей вот нарожали и все душа в душу.

   Последние слова он произнес с необыкновенной теплотой и нежностью.

   Первым явился невысокий мужчина. С порога окинул бойким взглядом накрытый стол, гостей и весело произнес:

   — Пошто староста Назарыч выставляет магарыч? Здравствуйте, люди добрые, знакомые и незнакомые, старые и молодые, но все сердцу любезные!

   Вошедший неторопливо и с достоинством поклонился. Липатов и его команда тоже поклонились в ответ.

   — Позвольте вам представить Степаныча, — сказал Пантелеймон Назарыч. — Великий устроитель свадеб и иных прочих торжеств по причине велеречивости и веселого характеру. Без него праздник не праздник, а сплошная пьянка. Садись вот сюда, Стапаныч, и потерпи немного. Вот подойдут остальные, и мы объясним по какому случаю Назарыч — выставляет магарыч. Надо же, как складно сочинил!

   Горница разразилась смехом.

   — А я уже все знаю, Назарыч. Бабка Спиридониха, наша говоруниха, все уже знает и всех оповещает.

   — Что ты говоришь? — притворился встревоженным староста. — Вот старуха болтливая. И откуда она только узнала? Ну, чисто шпиён японский!

   Урядник и бывший ссыльный Комелев явились вместе и представляли собой разительный контраст: один высокий и крупный, а другой — маленький и сухонький. Комелев вошел первым, чуть склонил голову. Урядник последовал его примеру, но вдобавок щелкнул каблуками.

   — Пожалте, пожалте, гости дорогие. Проходите сюда, садитесь… Представлять не буду, поскольку знаем, кто есть кто. А вот и Агафья.

   В горницу вплыла женщина лет сорока, с накинутой на плечи цветастой шалью. Лицо ее было под стать яркому наряду — белая кожа, алые губы и переливающееся смехом черные глаза. Ее усадили рядом со Степанычем.

   Жена и дочь Пантелеймона Назарыча обнесли всех вином. Но никто не притронулся к стакану — все с любопытством ждали, что скажет хозяин дома. А тот вроде не замечал устремленных взглядов, сидел, задумчиво опустив голову. Очнулся, когда Степаныч нарочито громко кашлянул.

   — Тут такое дело, сельчане мои дорогие. Парень из соседнего села, кореец, хочет жениться на дочке Власа Демидыча. Да, на Аленке. Вот приехали и просят нас помочь сосватать ее. Что скажете, люди почтенные?

   На миг в горнице воцарилась тишина.

   — А парень благонадежный? — спросил урядник и смущенно крякнул, поняв, что задал вопрос невпопад.

   — Да ты его знаешь, Василий Терентьевич. Это Ин Сик, охотник. Помнишь, в прошлом году он привел двух заблудших коров. Мы тогда думали, что их Кабан с дружками увел.

   — Да, помню. Он еще отказался от платы. Хороший честный парень…

   — Парень-то может и хороший, — засмеялась Агафья. — Только вот как родитель и родичи Аленки отнесутся к этому. Не за русского ведь замуж отдавать. Хотя по мне — все женихи одинаковы. Любую сосватаем. Верно, Степаныч?

   — Что кореец, что русак, попадется он впросак, — пошутил тот, не задумываясь.

   — Оно, конечно, непривычно как-то, — сказал Пантелеймон Назарыч. — А вы что скажете, господин Комелев?

   Бывший ссыльный поднял голову и устремил взгляд своих пронзительных умных глаз на старосту корейской деревни. Потом почему-то посмотрел на Канг Чоля и негромко произнес:

   — У каждого человека своя дорога в жизни. Если молодые люди любят друг друга и родитель не против, значит, так тому и быть.

   — Родитель не против, а вот как убедить братьев двоюродных Аленки. Они же этому корейчонку все бока обломают, — покачал головой Степаныч.

   — Ежели венчания не будет. А после свадьбы, что им зло-то таить, — веско сказал Пантелеймон Назарыч. — Поэтому мы все вместе будем сватать Алену. Давайте, выпьем на дорогу и немедля отправимся к Власу Демидычу…

   У ворот дома собралась уже порядочная куча народу. Новость, похоже, облетела полсела.

   — Это что же, Назарыч, творится, — выступил вперед, чуть покачиваясь, высокий парень в фуражке, из под которого лихо выбивался рыжий чуб. Говорил он, чуть заплетая язык. — Корейцы наших лучших девушек забирают.

   — И заберут, ежели день и ночь будешь водку трескать, — усмехнулся староста. — А ну посторонись…

   — Хочу замуж за корейца, — раздался шутливый девичий возглас.

   — Чтобы вырвать ему яйца, — в тон голосу ответил Степаныч.

   Толпа дружно засмеялась.

   До дома Власа Демидыча шли пешком, сопровождаемые взглядами десятков сельчан. Впереди выступали Пантелеймон Назарыч с Комелевым, по бокам Степаныч и Агафья. Урядник нет-нет да осторожно поддерживал бывшего ссыльного, и тот каждый раз благодарил кивком головы. Делегация из корейского села шла сзади. Мальчишки бежали рядом и кричали наперебой: «Жених, жених, в тесто влип!». При этом показывали пальцем на Канг Чоля.

   — Это они тебя за жениха принимают, — смеялся Гаврила. — Как бы грозные братья Аленушки тоже не обознались.

   Канг Чоль молча улыбался и махал ребятам рукой.

   Идти было недалеко. Не успел Пантелеймон Назарыч постучать в наглухо закрытые ворота, как обе створки распахнулись, и перед незваными гостями предстали два статных парня. В глубине двора на скамейке сидели мужчина и женщина уже в возрасте.

   — Подождите, — поднял руку один из парней, тот, что постарше и насмешливо бесшабашным взглядом оглядел непрошенных гостей. — Дядя Пантелеймон, мы знаем, зачем вы пришли.

   — Если знаешь, то чего встрял на пути, — нахмурился староста. — Это не твой дом, и не к тебе мы пришли, а к Власу Демидычу.

   — Аленка нам не чужая, — возразил парень. — Она сестра наша двоюродная, и мы не хотим, чтобы ее увел какой-то узкоглазый. Верно, Коля?

   — Угу, — согласился тот. — Пусть только попробует.

   — Вы, братья, я вижу, совсем рехнулись, — усмехнулся Пантелеймон Назарыч. — Не позорьте родителей перед гостями.

   — Это вы нас позорите, сватая Аленку. Ишь, явились, не запылились. Ну, покажись, кто из вас жених. Ты что ли?

   Парень ткнул палец в сторону Канг Чоля.

   — Нет, я не жених. Но я его брат.

   Что заставило так ответить Канг Чоля, он и сам не знал.

   — Ага, брат. Вот и хорошо. Слушай, ты, узкоглазый брат жениха. Сумеешь любого из нас побить, будет по-твоему, — сватай Аленку. Выходи сюда. Иди, иди… Али боишься?

   Канг Чоль стал протискиваться вперед. Пантелеймон Назарыч задержал его.

   — Не связывайся с ними, парень. Это первые драчуны на селе, — и крикнул вглубь двора: — Влас Демидыч, кончайте балаган. Усмирите парней. Слышишь, Влас!

   — А что я могу сделать против энтих бугаев, — раздалось оттуда. В голосе непонятно — то ли насмешка, то ли рыдание. — Пусть жених побьет их и тогда делу конец.

   — Вот черти, — обернулся Пантелеймон Назарыч. — Все не как у людей. Спектакля разыгрывают. Ни за что, ни про что парня побьют.

   — А может я их, — улыбнулся Канг Чоль.

   — Ты? — окинул его недоверчивым взглядом староста. А у самого глаза так и загорелись былым задором. — Что-то непохоже… Младшенького Колю, может, и побьешь, но Илью не переборешь, не…

   — Попробую.

   — Конечно, это форменное безобразие, — задумчиво изрек Комелев. — Но с другой стороны, во все времена жениху устраивали испытание. Что ж, юноша, очень приятно, что вы решили выступить за честь брата.

   — А что если на пару с Канг Чолем выставить Гаврилу, — предложил Вениамин Петрович. — Эй вы, башибузуки, может, хотите сразиться с ним.

   — Не а, — возразили те, посмотрев на Гаврилу. — Нам жениха подавай или энтого брата. Пущай не думает, что мы двое на одного. Все будет честно.

   Канг Чоль решительно шагнул вперед.

   — Давно бы так, — заулыбались братья, отступая назад вглубь двора. — Так кто ж тебе люб, узкоглазый?

   Это сказал Илья, закатывая рукава. При этом он выставил правый кулак и с оскорбительным намеком повертел им. Среди зрителей покатился невольный смешок. После такой насмешки драться с другим было просто позорно.

   Канг Чоль встал напротив. Ткнул пальцем в Илью и кивнул. И тут же усмехнулся: надо же, не смог удержаться от оскорбительного ответа. Ведь у корейцев показывать на кого-нибудь пальцем — значило унизить его.

   Илья улыбнулся, глянул в сторону и неожиданно рванулся вперед, намереваясь схватить Канг Чоля. Но не успел: растопыренные пальцы лишь скользнули по одежде. На миг мелькнули его удивленные глаза: как же я промахнулся и почему падаю?

   Двор разразился смехом и восторженными возгласами.

   — Вот это да! Одной ногой уложил Илюшку!

   — Кинулся волк на овцу, да сам оказался на плацу…

   — Давай, Илюха, еще раз подмети двор, а то он шибко пыльный.

   Канг Чоль понимал, что увернулся чудом, и что если бы Илья его схватил, то неизвестно, как сложился бы дальше поединок. А так, падение лишь на время выбило противника из колеи. Да и вид у него был неважный: щека рассажена, весь бок в пыли. Былой насмешливости как не бывало: зубы стиснуты, глаза горят яростью.

   На мгновенье у Канг Чоля вспыхнуло желание воспользоваться замешательством Ильи, но он тут же расслабился. Ведь перед ним деревенский парень, не имеющий никакого понятия об искусстве восточного единоборства. Пусть нападает, главное, не попасть в его объятия.

   Держа руки наготове, Илья стал медленно приближаться. Удар, еще удар! Зрители не понимали, как это первый драчун на селе не может попасть в человека, который маячит всего в шаге от него. Ну, давай, еще раз, еще! Они уже внутренне поддерживали его, как всегда и везде поддерживают проигрывающих.

   Но Илья вдруг остановился и поднял обе ладони кверху.

   — Все, твоя взяла, кореец. Держи лапу, и давай помиримся.

   Под смех и одобрительные возгласы соперники скрестили руки в пожатии. И тут Канг Чоль почувствовал, что ладонь его попала в тиски.

   — А вот теперь попробуем, чья возьмет, — засмеялся Илья и стал тянуть к себе руку Канг Чоля. — Это тебе не увертываться от ударов. Ох!..

   Новый поединок — перетягивание противника не успел развернуться, потому что Канг Чоль неожиданно поддавшись, затем резко рванул руку соперника. Илья не удержался на ногах, и второй раз оказался на земле.

   Снова смех огласил двор. И поверженный соперник смеялся вместе со всеми. С готовностью принял протянутую руку, поднялся. Канг Чоль помог ему отряхнуться.

   — Ну что, Илюха, признал теперь сватов, али нет? — спросил Пантелеймон Назарыч.

   — Признал, дядя Пантелей. Ежели и жених так ловок, то Аленке теперь сам черт не страшен.

   — Влас Демидыч, а ты чего расселся как в тиатре. Давай, принимай гостей. В горницу, пожалуй, не пойдем, вишь, сколь народу. Расставляй столы прямо во дворе. А вы, бабоньки, чего встали? Несите с телеги угощенье, что сваты навезли…

   Никогда еще в Серебрянке не видели такого сватовства. Один только стол чего стоил: корейские рисовые лепешки вперемежку с русскими пирогами, острый овощной салат и тут же рядом квашеная капуста, говядина в соевом соусе и соленое сало, и, наконец, самогон из риса и пшеницы.

   По одну сторону хозяин дома с родственниками и ближайшими соседями, по другую — сваты. Необычное начало сватовства во многом спутало заведенный порядок древнего обряда и не удивительно, что никто не знал с чего начинать. Но на то сват Степаныч и сваха Варя, чтобы красным словцом навести лад во взаимоотношениях людей.

   — Не буду говорить издалека, коль всем ясно, с чем пожаловали к тебе, Влас Демидыч, мы и как мы были встречены сперва, — улыбнулся Степаныч. — Но все хорошо, что миром кончается, а еще лучше, когда свадьбой. У тебя красна девица, у нас красный молодец. Пусть он иного роду и племени, но все вы видели, как лихо они умеют постоять за себя. И просют за него люди уважаемые, опять же старосты обеих деревень, господин Комелев и урядник Василий Терентьевич. За худого парня просить не будут.

   — Так ведь и Аленка — девица, наша красавица, того стоить, — ловко встряла Агафья. — И скромна, и умна, а работать умеет, никто не догонит.

   — Вот и я к тому клоню, что лучшей пары не бывать, — подмигнул Степаныч. — Только вот согласен ли, Влас Демидыч, дочку свою отдать за нашего молодца?

   Чуть смущенный отец Алены медленно поднялся, обвел сельчан и гостей с соседнего села, крякнул и сказал:

   — Покуда доченька мне не сказала, что люб ей парень-кореец, у меня и в мыслях такого не было. А как узнал, так все думал и почему это со мной приключилося. У всех девки как девки, а моя… Я против корейцев ничего не имею против, а все ж… Хотел даже побить дочку, но рука не поднялась. А теперь вот, пущай сама решает. Алешка, позови Аленку. Пущай при всем народе скажет…

   Со смешанным чувством сидящие за столом наблюдали, как вышла из дома невеста, подошла к гостям, низко поклонилась и, смело глядя в лица сельчан, сказала взволнованным голосом:

   — Согласная я. За Инсика пойду хоть сейчас под венец…

   И тут же, повернувшись, убежала в дом.

   — Да, — покачал головой Пантелеймон Назарыч. — Не пора ли нам выпить по такому случаю.

   Стол ожил звоном чарок. Трижды чокались и закусывали, пока Степаныча не осенило.

   — Раз невеста готова хоть сейчас под венец, не обвенчать ли их сегодня? А чего ждать? Стол готов, жених… только свистни, будет тут как тут…

   — Правильна, — поддержала его Агафья. — Свадебное платье, как мне ведомо, уже давно припасено.

   — Как, Демидыч? Чего ради в долгий ящик откладывать, — сказал Пантелеймон Назарыч. — Что вы скажете, гости дорогие?

   — Мы-то согласны, — заулыбался Липатов. — А жениха, в сей момент, привезем.

   — Эх, — махнул рукой Влас Демидыч. — Везите жениха.

   Русско-корейская свадьбы гудела ровно три дня.

Глава 38

   Хорошее быстро кончается, но долго вспоминается. В этом Канг Чоль убеждался не раз в жизни.

   Три месяца экспедиции пролетели как один миг. Это было чудесное время общения с новыми друзьями, вдохновенная совместная работа. Масса всевозможных впечатлений, знакомств, фактов. А сколько историй, порой очень страшных, довелось выслушать. Как перебирались корейцы в Россию, и через какие страдания и лишения им пришлось пройти. Как подвергались унижениям, обману и откровенному грабежу. Лишались всего и даже детей, которых обстоятельства вынуждали продавать, чтобы добраться до цели. Последнее особенно было тяжело выслушивать Канг Чолю, ибо он тоже потерял сына в Китае.

   А ведь не обетованная земля ждала их в конце пути, а глухой таежный угол на окраине Российской империи. И тяжкий труд. Но труд этот был относительно свободный, и его-то жаждала душа корейского крестьянина, веками лишенного земли и воли.

   Как мало в сущности надо человеку! Клочок рисового поля и возможность свободно трудиться на нем. Есть страны, где природа дает все и, казалось, нет особой нужды бороться и враждовать между собой за право на существование. Но и там нет мира и благоденствия. Ибо всегда есть люди, которых обуревает жадность, зависть, злоба. И чем больше богатства, тем больше черствеет душа. Лишь высокий нравственный и духовный уровень способен защитить человека от этого.

   Частые беседы с Липатовым не прошли бесследно для Канг Чоля. На многие вопросы, которые мучили молодого корейца, оказывается, есть четкие ответы. Почему люди подразделяются на бедных и богатых? Откуда появились сословия? Как происходило образование государства и что такое частная собственность? Об этом задумывались люди с древнейших времен и шли к истине, передавая детям трудный опыт познания окружающего нас мира, титанических попыток уловить взаимосвязь всего сущего и желания предвидеть будущее.

   Идея революционного преобразования общества сразу покорила Канг Чоля своей дерзновенностью. Смести старый строй и построить новый, где не будет насилия, эксплуатации, войн. Ради этого стоит жить и бороться!

   Никогда не забыть Канг Чолю тот вечер у костра, когда Вениамин Петрович откровенно поделился с ним своими заветными мыслями.

   — Если бы мой дед не был жестоким крепостником, я бы, может, никогда не задумывался о социальном неравенстве людей, — сказал он, вороша палкой жаркие угли. — Но в детстве мне довелось видеть ужасные сцены его издевательств над крестьянами, что я на всю жизнь возненавидел его, весь помещичий люд, все крепостное право. Помню, как однажды он решил наказать пастуха, не уберегшего от волков двух коров. Бедные коровы, восклицал дед с лицемерием, а может вполне серьезно, каково им было, когда волчьи зубы рвали их нежное мясо. Вот и ты, сказал он пастуху, почувствуешь на себе их боль и страх. И велел затравить собаками молодого парня. Как он кричал! До сих пор в ушах стоит его дикий крик.

   Да, я ненавидел деда и боялся. Желал ему часто испытать на себе то, что испытал этот парень. Правда, под старость он изменился, стал молиться, часто прощал людей. Видно, знал, что трудно ему будет на том свете вымолить прощения за грехи.

   После смерти деда отец мой, который подолгу жил заграницей, приехал и в один момент отпустил всех крепостных на свободу. Чем заслужил вечную благодарность и память.

   Конечно, я понимаю, что всегда будет неравенство среди людей: одни будут жить лучше, другие хуже. Но строй, социальный строй должен быть справедливым, давать всем людям равные возможности. Так должны думать в первую очередь те, кто с детства рос в роскоши и имел возможность получить образование. Ведь любое богатство нажито путем эксплуатации, трудом сотен и сотен людей. Все зло в частной собственности и потому она должна быть отменена. Должен быть такой строй, когда все средства производства, недра, земля должны принадлежать обществу. Покуда этого не произойдет, в мире будет царить насилие, произвол и жестокость. Эксплуатируемые никогда не смирятся со своим положением, и будут всегда стремиться низвергнуть своих эксплуататоров. Как сказал Маркс — история общества есть борьба классов. И в этой вечной борьбе я на стороне униженных и оскорбленных. И вас, Канг Чоль, призываю примкнуть к партии российских социал-демократов, которые сейчас готовят будущее преобразование России. Вплоть до насильственного свержения самодержавия, вплоть до революции.

   Канг Чоль всем сердцем принял призыв Липатова. Разве он сам не думал о несправедливостях в этом мире. Взять его многострадальную Корею. Как это можно, чтобы одна страна нагло и безнаказанно поработила другую и творила с ней все, что хотела. А все потому, что правящий класс, вся императорская клика продала свой народ, думая только о себе. Если когда-нибудь его родина станет свободной, то она должна иметь только такой справедливый социальный строй, о котором мечтает Липатов.

   В начале августа экспедиция прибыла в конечный пункт маршрута — во Владивосток. Лошадей пристроили на постоялом дворе, а сами поселились в дешевой гостинице напротив. Первым делом, сходили в баньку. Поужинали в ресторане. Усталость брала свое, и потому предложение прогуляться по городу было отвергнуто. Решили пораньше лечь спать.

   — С утра пойду на этюды, — мечтательно сказал Алексей. — Гаврила, айда со мной…

   — Нет уж, — отказался тот. — Ты будешь рисовать свои картины, а я что буду делать? Лучше отосплюсь в номере.

   — А мы с вами, Канг Чоль, куда? — спросил Липатов, когда они остались одни и стали готовиться ко сну. — Пойдемте со мной в географическое общество? А потом будем искать что-нибудь интересное для вас.

   Липатов не раз спрашивал Канг Чоля, чем он хотел бы заняться во Владивостоке. Предлагал свою помощь. Но молодой кореец и сам не знал. С одной стороны, специальность кузнеца у него есть. Но удерживала мысль, что многие часы придется отдать тяжелому физическому труду. А ему хотелось учиться. Ведь столько всего надо узнать. Европейская литература, история, искусство, культура… Горы книг, и они есть — вот что главное! Все это можно прочитать, понять, передать другим.

   И однажды его осенило. Вот чего он хочет — учиться и учить соотечественников! В таком большом городе обязательно должны быть корейцы, нуждающиеся в знании русского языка.

   И вот сегодня Канг Чоль решил поделиться своими соображениями с Липатовыми.

   — Это прекрасная идея! — воскликнул Вениамин Петрович и приподнялся с кровати. — Вам надо открыть вечернюю школу для взрослых переселенцев. Думаю, власти вас обязательно поддержат. А с другой стороны, вы могли бы вести агитационную работу среди соотечественников. Ведь это наиболее угнетенная и бесправная на сегодня социальная прослойка, которая обязательно пойдет за нами.

   Практицизм в словах наставника слегка покоробил Канг Чоля. Показалось циничным использовать нужды людей в свою пользу, какая бы идея за ней не стояла. И он попытался слегка возразить:

   — Но ведь их бедственное положение — следствие неграмотности, незнания русского языка. Это обычная участь эмигрантов.

   — Не спорю, среди них найдутся такие, которые сумеют получить образование, вырваться из своей среды. Но я говорю о системе в целом, о царском самодержавии, о сословности, о богатстве и нищете, о несправедливости!

   — Допустим, вы установили новый строй. И как этот строй воспринял бы эмигрантов из-за рубежа?

   — Как братьев по классу. И незамедлительно предоставил бы подданство, землю, финансовую помощь.

   Канг Чоль невольно улыбнулся. Он вспомнил русских переселенцев, их нелегкое становление на новом месте. Государству даже до своих крестьян не дотянуться, а что уж говорить об иноземцах. Хорошо, что хоть впускают, не лишают возможности нормально жить и работать. А многих приняли в российское подданство, дали землю. Жизнь таких переселенцев стала неизмеримо лучше, чем в Корее. Так против чего бунтовать им?

   — Но ведь все относительно, Вениамин Петрович. Спроси сейчас любого корейца — хочет ли он вернуться домой? — и большинство скажет — нет. Ему здесь лучше по сравнению с Кореей. Со временем он привыкнет, поймет, что ничего в его теперешней жизни хорошего нет. Но и тогда что-то новое, лучшее притянет его. Наверное, так и осуществляется движение человека, общества вперед. Все люди не могут жить одинаково, да и не захотели бы.

   — Почему? Надо делить на всех поровну, по справедливости.

   — Один вкладывает больше, другой меньше, а всем — поровну? Где же справедливость?

   — Каждый вкладывает, что может. Вот мы с вами тащим телегу. Каждый старается изо всех сил. Вы сильнее, но я вкладываю все силы. И имею право на одинаковое вознаграждение.

   — Но хозяин так не думает, он платит по результату.

   — Вот мы и собираемся сменить хозяина, — засмеялся Липатов. — Отобрать у него все и передать народу. Ясно, что хозяева добром ничего не отдадут. Нужна революция, насильственная перестройка государства. Вот для чего мы создаем сильную, боевую организацию. И она уже есть в лице партии социал-демократов. Но понадобятся годы трудной и опасной работы, чтобы она смогла открыто выступить. Сейчас десятки наших товарищей во главе с Ульяновым-Лениным вынуждены скитаться по загранице, но они делают великое дело по укреплению наших рядов. Выпускают газеты, брошюры, заготавливают оружие. Идет кропотливая работа на заводах и фабриках, в армии. И у вас сейчас определяется важный участок работы — с переселенцами. Я готов задержаться на несколько дней, чтобы только помочь вам открыть такую школу. Так что завтра посетим еще и городские власти. А теперь, давайте, спать.

   И опять слова Липатова задели Канг Чоля. А если бы он не принял революционные идеи, тогда что его школа и не нужна была бы? Разве тогда Вениамин Петрович не стал бы ему помогать? Просто, по-человечески? Неужели все надо подчинять идее?

   Проснулся Канг Чоль от пароходного гудка. Инстинктивно бросился к окну и остановился, пораженный красотой картины, развернувшейся перед ним. Город, большей частью одноэтажный, расположился полукольцом вокруг бухты. В сизой дымке виднелись суда: мелкие сгрудились у пирсов, выставив лес мачт. Парусники крупнее держались особняком. А посреди гавани выстроились несколько военных кораблей. Остроносые, ощетиненные стволами орудий, с белыми трубами, они были сурово прекрасны.

   — Окно в Азию, — услышал он голос Липатова и оглянулся. Вениамин Петрович стоял у другого окна. — В приморских городах есть одна непременная прелесть. Откуда ни посмотришь — всегда видишь море.

   — Да, — согласился Канг Чоль, удивившись точности наблюдения. — Тогда получается, что из моря виден каждый дом.

   — Не знаю, как насчет каждого, но свой дом моряк, возвращаясь из странствий, наверняка, увидит.

   «Если он есть, этот дом», — подумал Канг Чоль и вдруг на мгновенье остро ощутил щемящую тоску. Тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли. Нет, он не даст ностальгии испортить такое прекрасное утро. Улыбнулся и стал энергично одеваться.

   Гаврила, как и обещал, остался досыпать в номере. Алексей со своим этюдником сразу повернул в сторону бухты, а Липатов и Канг Чоль неторопливо направились в центр города.

   Было рано. На улицах копошились лишь дворники в белых фартуках, да разносчики молока. Старый китаец катил тележку для мусора. Овощная лавка уже распахнула двери. Вышедший на улицу коренастый хозяин оказался корейцем. Его заспанное лицо скрывало возраст и настроение.

   — Давай поговорим с ним, — предложил Липатов и направился к нему. — Анненхасипника?

   Корейское приветствие из уст русского изумило хозяина лавки. Он испуганно согнулся в поклоне и зачастил по-русски:

   — Здрассте, здрассте…

   — Извините, — сказал Канг Чоль, — но мы только вчера приехали в город и хотели бы кое о чем спросить?

   Знакомая речь успокоила корейца. Но настороженность в глазах не пропала.

   — Да, спрашивайте, пожалуйста.

   — Давно живете в Хесаме?

   — Почти пять лет.

   — Откуда вы родом?

   — С провинции Хангек.

   — Русский выучили?

   — Немного говорю…

   — В Корею не тянет?

   — Ох, не говорите! В первое время так щемило на сердце, хоть вешайся. Уговариваешь себя — чего рвешься в Корею, что там было хорошего? И успокаиваешься. А сейчас вроде привык…

   — Торговля хорошо идет?

   — Понемногу идет. В этом районе меня уже многие знают, и я их никогда не обманываю.

   — А про какие-нибудь корейские общественные организации слышали?

   — Как же, как же… Ко мне даже иногда заходят активисты этого, как его, — торговец на секунду замешкался и махнул рукой. — Ну, в общем, общества какого-то… Приглашают на собрания или так просят деньги на разные дела. Деньги даю, но на собрания не хожу?

   — Почему так?

   — Времени нет, а потом — я всем доволен.

   — Так с какого общества, говорите, к вам приходят?

   — Их у нас два. «Кунгминхве» и «Квонопхе». Я и тем, и этим помогаю, потому, как оба общества радеют о корейцах. А вы, простите, кем будете?

   — Я-то? — перепросил Канг Чоль и кивнул на спутника. — А я помогаю вот этому русскому изучать жизнь корейцев-переселенцев. Мы проехались по всему Южно-Уссурискому краю, от Никольска до Владивостока.

   — И везде живут корейцы? — в изумленном испуге спросил лавочник.

   — Везде. Живут кучно и в целом неплохо. Здесь, в городе, наверное, тоже есть корейский квартал?

   — Есть, конечно, есть. Вот по этой улице дойдете до набережной, там повернете направо, потом еще раз направо и прямо попадете в корейский квартал. Там, говорят, даже читальню для корейцев открыли.

   — Вот и хорошо, — заметил Венеамин Петрович. — Если эти общества стоящие, то они не могут не заметить вас.

   — Про общество «Кунгминхве» я еще слышал, когда учился в кадетском корпусе, — сказал Канг Чоль. — Кажется, оно просуществовало всего год. Часть руководителей тогда была арестована вместе с премьер-министром Мин Ен Хваном, некоторые уехали за границу.

   — Что же такого натворил ваш премьер-министр, что его арестовали? — спросил добродушно Липатов.

   — Он выступил с требованием казнить пять министров, подло подписавших предательский договор с Японией семнадцатого ноября 1905 года. С этого договора началось фактического закабаление Кореи самураями.

   — И что же случилось дальше с премьер-министром дальше?

   — Он покончил с жизнью после освобождения. А может, его просто-напросто убили, — Канг Чоль сжал кулаки. — Придет время, и историки разберутся в этом горьком периоде Кореи, когда трусость и предательство одних восторжествовали над героизмом и патриотизмом других.

   — Постой, — замедлил шаг Липатов. — А как же ваш император? Он-то куда смотрел?

   — Король, — усмехнулся Канг Чоль. — Если бы он захотел, то мог оказать достойное сопротивление. А так, побарахтался немного и сразу присмирел, как его скинули с трона. Мой отец двадцать пять лет прослужил в его охране, дважды спасал от покушения, но никогда не рассказывал мне о короле. Ни хорошего, ни плохого. Но сдается мне, что отец в конце жизни сильно разочаровался в своем повелителе. Эх, отец, отец…

   Никому не рассказывал Канг Чоль о том, как он расстался с отцом. А вот Липатову рассказал. Случилось это на одном из привалов после месяца совместного пути. Венеамин Петрович, выслушав историю, грустно усмехнулся: «Вера в доброго и мужественного царя или императора — была всегда. Самая глупая и… долговечная. В девятьсот пятом и в России были события, которые могли стать судьбоносными. Была революция и царь, испугавшись, тут же издал манифест, по которому даровал народу кое-какие свободы. А потом все отобрал обратно. Нет, с царствующими особами церемониться нельзя. Их надо сразу уничтожить под корень. Да, да, под корень. Весь царский род. И это время не за горами».

   Географическое общество располагалось в небольшом двухэтажном здании, но мало кто из прохожих знал об этом. Хорошо, что у Липатова был точный адрес.

   Зал на первом этаже напоминал каюту корабля: на стене висели карты, большой корабельный компас и самый настоящий штурвал. Но Канг Чоля больше всего поразил громадный глобус.

   Из-за стола приподнялся крепкий чернобородый мужчина в темном кителе и приветливо спросил:

   — Чем могу служить?

   Липатов представился и вскоре между ними завязался оживленный разговор. А Канг Чоль подошел к глобусу.

   Так вот она какая, наша земля. Сплошь окружена морями и океанами. Коричневые хребты гор и голубые прожилки рек. Зеленые пространства лесов и полей, желтые пустыни на африканском континенте. И белый Север: снег, холод, неизведанность. А где же Корейский полуостров? Канг Чоль обошел глобус и нашел свою родину. Какая же она маленькая по сравнению со всей планетой. Сотая, нет, тысячная, десятитысячная доля всей поверхности суши! А рядом большой Китай и громадная Россия.

   — Канг Чоль, позвольте вас на минутку, — позвал Липатов. — Вот, Борис Матвеевич, представляю вам своего протеже. Вместе прошли весь путь и, поверьте, без него нам пришлось бы туго. Очень надежный попутчик.

   — Рад познакомиться, — сказал чернобородый мужчина и крепко пожал руку Канг Чолю.

   — Канг Чоль желает открыть школу для обучения корейцев, в первую очередь, взрослых, русскому языку. Побуждение, как видите, самые благородные…

   — И своевременные, — добавил Борис Матвеевич. — Край переживает невиданную доселе эпоху развития. И кто только не едет к нам. Но для села первостепенное значение имеют корейские переселенцы и надо всячески поддерживать. В городском отделе просвещения трудится мой знакомый — Бобринцев Юрий Михайлович. Он непременно окажет помощь. Впрочем, прямо сейчас я напишу ему записку…

   — Буду вам премного обязан, — поклонился Липатов. — И также благодарю за экземпляр журнала вашего общества, за письма, что сохранили для меня.

   — Всегда рады помочь, — кивнул ответно Борис Матвеевич. — Когда изволите в Москву.

   — Примерно через неделю. Так что еще непременно поработаю в вашем читальном зале.

   Они попрощались и вышли на улицу.

   — В городскую думу или корейский квартал? — спросил Липатов и, оглядев Канг Чоля, сам решил: — Для думы вы не совсем хорошо экипированы. Так что оставим ее на завтрашнее утро, а сейчас посмотрим, как живут ваши соотечественники во Владивостоке.

   — Слушаюсь, господин адмирал! — щелкнул каблуками Канг Чоль.

   — Почему адмирал? — удивился Вениамин Петрович.

   — А-а, сам не знаю… Глобус, море, адмиралы…

   Корейский квартал сильно отличался от остальной части города, прежде всего строениями. Большинство из них были невзрачны: стены сложены не из бревен, а из сырцового кирпича и обмазаны глиной. Как правило, односкатные крыши выстелены на местный манер деревянными дощечками.

   Каждый домик, выбеленный известкой, в отдельности, может, и выглядел симпатичным, но собранные в ряд производили не очень-то приятное впечатление. Ни тебе резных стропил или ставен, фигурно выложенных печных труб. Низенькие калитки, маленькие окна, залепленные белой бумагой. Знакомая до боли картина.

   Они прошли почти весь квартал, с улыбкой отвечая на приветствия детворы, весело кричавшим им по-русски: «Здрассте!», когда наткнулись на избу-читальню. Если бы не вывеска на корейском языке так и прошли бы мимо. Но, к сожалению, дверь в избу оказалась запертой: бумажка над входом извещала, что один день в неделю — выходной. И этим днем раз как оказался сегодняшний — понедельник.

   Делать было нечего, и они направились в порт, где набрели на китайскую харчевню. Липатов тут же предложил пообедать в ней.

   — Надо же, столько слышал про кухню Поднебесного государства, и вот на тебе, пожалуйста, — сказал он, улыбаясь в предвкушении вкусной еды.

   Меню, как такового, не было. Всем посетителям, а их было не мало, метали на стол одно и то же. Суп из разной морской живности: в нем плавали и шупальцы кальмаров с присосками, и пупырчатые, но мягкие, в точь-точь как бычьи губы, трепанги, и жесткие ножки крабов. Особый шик состоял в том, что это ароматное блюдо подавалось в котелке вместе с жаровней: горячее варево обжигало рот, но невмоготу было ждать его остывания, настолько оно был вкусным. После супа в окружении разнообразных салатов последовала нежнейшая камбала, обжаренная в клейком крахмальном соусе.

   — Ай да китайцы, — сказал восхищенно Липатов, когда с едой было покончено. — Молодцы, ничего не скажешь! Придет время, и эта кухня завоюет весь мир. Мне бы еще попробовать японские блюда, и можно было бы написать целый опус про азиатскую кухню. Вам доводилось, мой друг, отведать творения японских поваров?

   — Да, — ответил Канг Чоль и улыбнулся. — Боюсь, после китайской кухни — японская покажется вам пресной. Японцы больше предпочитают морские продукты, особенно, рыбу употреблять в сыром виде. Есть такая поговорка — в японских заливах водятся три тысячи видов рыб, но японцы знают только три способа их приготовления. Тогда как в китайских водах водятся три вида рыб, а китайцы умеют из них приготовить три тысячи блюд.

   — Почему такой контраст? — удивился Липатов. — Ведь не секрет, что Китай оказал огромное влияние на культуру Японии…

   — Как и на Корею тоже, — добавил Канг Чоль. — Все дело, как мне кажется, в воде и перенаселенности. Да, да, в недостатке чистой питьевой воды в Китае. Любой овощ китайцы обязательно варят или обдают кипятком, прежде чем изготовить салат, а мы и японцы большую часть едим в сыром виде. Отсюда и разница в кухне.

   — Интересно бы проследить связь между национальной кухней и национальным характером. Китайцы, корейцы, японцы… Они сильно отличаются друг от друга?

   — Не больше, чем русские, китайцы и японцы, — отшутился Канг Чоль, чем вызвал веселый смех Липатова.

   Они еще долго пили чай, наблюдая за суднами, причаливающих и отчаливающих от пирса, за грузчиками, деловито снующими по трапу, за чайками, этих непременных кавычек на живописной панораме морского порта.

   На другое утро Алексей и Гаврила, воодушевленные рассказом о китайской кухне, направились тоже в район харчевни, а Липатов с Канг Чолем, как и наметили, — в городской отдел просвещения.

   Господин Бобринцев оказался мужчиной средних лет, с типичной для русского интеллигента бородкой и пенсне, за стеклами которой блестели примечательно-пытливые карие глаза. Прочитав записку, он тут же воскликнул:

   — Надо же, только вчера мы получили циркуляр из губернии оказывать всяческую помощь инородцам в изучении русского языка, и вы тут как тут! Но до сих пор к нам корейцы больше обращались с просьбами об открытии школ на своем языке. Оно, конечно, дело важное, родной язык, но если уж переселился в Россию, будь добр, научись говорить по-нашенски. А иначе, что получается? Временное явление-с. Как пришли — так и ушли. А нам работник нужен. Грамотный, умный и добросовестный.

   Вениамин Петрович тут же поддержал его:

   — Совершенно с вами согласен, Юрий Михайлович. Я вот с господином Кимом проехался по Амурскому краю, чтобы посмотреть, как живут корейские переселенцы. И должен заметить, что с изучением русского языка у них дело обстоит не блестяще.

   — Вот-вот именно так-с. А народ трудящий и порядочный. Незнание языка делает его бесправным. Да разве только корейцев? Взять наших тунгусов. Сплошь темнота, невежество и пьянство. Эх, да что там говорить! — вздохнул Аркадий Иванович.

   — И что вы нам посоветуете? — спросил Вениамин Петрович. — Мы слышали, что есть какие-то корейские культурные общества. Может, нам действовать от их имени?

   — Как раз этого я вам не посоветую. Казалось бы, представляют эти общества одних и тех же корейцев, а все не могут поладить что-то между собой. Наговаривают друг на друга, оспаривают первенство. А ведь возглавляют их неглупые, я бы даже сказал, образованные люди. Им бы объединиться и рьяно помогать своим соотечественникам — обустраиваться в России, изучать язык, ремесло, создавать промыслы. Так нет же, одни мутят головы тем, что главнее задачи, чем освобождение Кореи, нет. Другие — тянут корейцев в пресвитерианскую веру. Третьи призывают держаться только за свое — национальное. Того не понимают, что простые корейцы переселились сюда надолго, если не навсегда. Как в Америку, Канаду или Австралию.

   Что же касается вашего вопроса, то просто откройте частную школу. Подайте прошение на имя начальника департамента просвещения, а я вам помогу оформить необходимые документы. Получите лицензию, найдете помещение, учеников и учите их на здоровье.

   Уже на улице Вениамин Петрович восхищением заметил:

   — Не перевелись на Руси еще здравомыслящие чиновники. Послушаемся, Канг Чоль, его дельного совета. Но с обществами корейскими все равно свяжитесь. Все те, кто недоволен самодержавием, до поры до времени — наши попутчики. Это и стратегия партии большевиков.

   Юрий Михайлович сдержал свое слово. Больше того, когда среди прочих документов потребовалось свидетельство об образовании Канг Чоля, он обратился в гимназию с просьбой проверить знание будущего учителя русского языка. Экзамен назначили через неделю, что очень огорчило Липатова: он непременно хотел присутствовать на нем, чтобы как-то помочь, поддержать. Но ему уже пора было трогаться в обратный путь, чтобы до осенней распутицы добраться до железной дороги.

   Накануне отъезда в последний раз поужинали все вместе в ресторане. Было выпито и сказано немало теплых слов. В пылу чувств Гаврила даже предложил Канг Чолю махнуть с ними в Москву.

   — Что тебя удерживает здесь, Чоль? — уговаривал он. — А там, столица, матушка всея Руси. Она каждого примет, не даст пропасть…

   — Он и здесь не пропадет, — усмехнулся Алексей. — В отличие от тебя, вечного студента Гаврилы, Чоль знает, чего хочет и прямо идет к цели. Мы еще увидим его в Москве, и кто знает, каким человеком он прибудет туда.

   — У каждого своя дорога в этой жизни, — добавил Липатов. — Я тоже думал о том, чтобы предложить Канг Чолю поехать со мной в Москву. Но я знаю, что он не согласится. Здесь его соотечественники, и он нужен им. Верно, Чоль?

   — Верно. Куда я от своего народа. Но хотелось бы побывать в Москве. Скажем, годика через два-три…

   — Вот было бы здорово! Давайте выпьем за это…

   Не выпить за этот тост, как, впрочем, и за другие тосты, не было никакой возможности. Так что в гостиницу вся компания вернулась изрядно навеселе.

   А ранним утром, пахнувшим осенней свежестью, Канг Чоль провожал своих друзей. Троекратно, как это водится у русских, обнялся сначала с Гаврилой, Алексеем, а потом с Липатовым.

   — Жаль, что не удалось узнать результаты экзамена, но, думаю, все будет замечательно. Главное, не робей, — прошептал ему на ухо Венеамин Петрович. — Когда хорошенько обоснуешься, свяжешься с человеком, о котором я тебе рассказывал. Это наш проверенный товарищ. Через него будешь получать задания, литературу и разные новости о партийных делах. Пока мы с ним решили, что тебе надо вплотную сойтись с корейскими обществами, познать их изнутри, найти среди их членов единомышленников. Будь предельно осторожен. Ну, все, пора…

   Светлая грусть охватила Канг Чоля. Как только друзья скрылись за поворотом, он вздохнул, тряхнул головой и поспешил по своим делам. Первым делом, он решил снова посетить избу-читальню в корейском квартале.

   Несмотря на ранний час замка на двери не было. Канг Чоль, постучался и мужской голос на корейском языке пригласил его войти.

   Посередине довольно просторной комнаты стояли два стеллажа с книгами, за ними у окна притулился небольшой письменный стул. Тонкий специфический запах, исходивший от бумаг, типографских книг, свежеструганного дерева, был приятен. Когда любишь — все нравится.

   Навстречу ему приподнялся из-за стола невысокий кореец в круглых очках, весь седой, но удивительно моложавый на вид. Он поздоровался с легким поклоном и пригласил сесть.

   — Кажется, впервые вижу вас…

   Это был и не вопрос, и не утверждение. Эдакая традиционная манера корейцев — полуутверждать, полуспрашивать о том, что очевидно, оставляя за собеседником право подтверждения.

   — Да, — ответил Канг Чоль. Теперь настала его очередь полуспрашивать. — Кажется, так много у вас книг…

   — Не сказал бы что много,- мягко возразил библиотекарь. — Всего пятьсот тридцать четыре экземпляра. Из них восемьдесят шесть на корейском языке.

   — Но ведь это только начало, — утешил его Канг Чоль.

   — Конечно, конечно, — живо подтвердил хозяин читальни. — Мы всего только существуем третий месяц. Да, а вы откуда будете?

   — Около полутора лет назад прибыл в Россию. Жил в деревне, а последние два месяца занимался очень интересным делом. Помогал русскому ученому изучать быт и традиции корейцев, обосновавшихся в крае. Проехали от Артемовска до Владивостока.

   — Неужели? — поразился собеседник. — Интересно, а для каких целей ему это понадобилось?

   — Есть такая наука — изучение переселения народов. Ведь, по сути, все народы пришли откуда-то, что-то принесли с собой, что-то переняли у местных туземцев. Меняется язык, быт, традиции. И все это, видимо, надо изучать. Наше будущее скрыто в прошлом.

   — Я вижу, вы человек ученый, — уважительно произнес библиотекарь. — А чем будете заниматься во Владивостоке?

   — Хочу открыть воскресную русскую школу для взрослых корейцев.

   — Очень хорошая задумка, — одобрительно сказал библиотекарь. — Выходит, вы хорошо говорите по-русски?

   — Да как вам сказать… Учусь пока. Кстати, я не представился. Ким Канг Чоль…

   — Я тоже Ким. Ким Бон Иль. По-русски будет Борис Ильич.

   Они обменялись рукопожатием.

   — И когда вы рассчитываете открыть школу?

   — Сначала я должен сдать экзамен в гимназии. Другое беспокойство — будут ли желающие учиться в этой школе?

   — Обязательно будут, — заверил Бон Иль. — Всем буду говорить про вас. Потом у нас же есть общество «Кунгминхве». Слышали?

   — Да.

   — Я познакомлю вас с его членами. И знаете что, было бы замечательно, если бы вы подготовили доклад обо всем увиденном в корейских деревнях. Договорились?

   — Согласен. Только не обессудьте, если получится неинтересно.

   — Если человек много видел и не может рассказать об этом другим, то для чего он это видел?

   Канг Чоль пробыл в библиотеке до обеда. Посетителей было немного и во время их присутствия, он осматривал книги. Корейская литература была представлена в основном средневековыми повестями и стихами. Из современной прозы — лишь то, что было издано в Корее до аннексии. Многие книги — в ужасно потрепанном состоянии, без обложек, с оторванными страницами, со следами подтеков. И это не удивительно, ведь каждая из них вместе с хозяином пережила нелегкий путь из Кореи до русского Приморья. Удивительно было другое — что их вообще донесли в условиях сурового пешего перехода, когда каждый лишний килограмм груза был в тягость.

   Канг Чоль почувствовал невольную гордость за своих соплеменников и нежно погладил корешки книг. «Ничего, — подумал он растроганно, — мы отреставрируем вас, и вы еще долго будете нести свет знаний людям».

   Зато русская литература была в отличном состоянии. Сразу привлекла внимание полка, уставленная новехонькими фолиантами в превосходном кожаном переплете и золотыми тиснениями. Карамзин. «История государства Российского». И рядом табличка: «Дар попечительского совета гимназии г. Владивостока». Канг Чоль выхватил один из томов и раскрыл. Судя по тому, что страницы не были разрезаны, эту книгу еще никто не читал. Ничего, ничего, и вы дождетесь своего часа. Придет время и каждый кореец, обретший в России вторую родину, будет знать о своей стране не меньше, чем его коренные жители.

   — А где вы живете? — спросил Ким Бон Иль, когда ушел очередной посетитель.

   — Пока в гостинице, но хочу переехать. Может, кто-то в этом квартале сдает квартиру?

   — Постараюсь разузнать. А насчет школы… У нас ведь есть обычная школа. В воскресенье занятий нет, так что можно договориться.

   — Это было бы просто замечательно!

   На обед Ким Бон Иль пригласил к себе домой. Жил новый знакомый неподалеку от библиотеки в одной из мазанок. Скудная обстановка жилища и скромная пища была освещена теплым гостеприимством хозяйки.

   Через два дня Канг Чоль, благодаря стараниями Ким Бон Иля, нашел квартиру и сразу же переехал. Хозяйкой дома была женщина лет тридцати пяти, звали ее Ын Сун. Год назад она потеряла супруга и мыкалась одна с тринадцатилетним сыном Дянг Гилем. Небольшой огород, конечно, не мог прокормить, и все лето приходилось ей наниматься в батрачки. Так что нежданного жильца она восприняла как дар судьбы, тем более, когда увидела, как Канг Чоль сразу взялся выполнять мужскую работу по дому, которой скопилось немало. Надо было отремонтировать крышу, заготовить дрова на зиму, вскопать огород.

   В первый же вечер, за ужином, вдова поведала ему о своей горестной жизни.

   — Иногда просто умереть хочется, — призналась она, вытирая слезы.

   — Эти мысли вы бросьте, — сказал Канг Чоль. — Вон у вас какой сын растет. Зиму переживем, вы не беспокойтесь на этот счет. По весне купим кур, заведем свиней. А то, что мальчику не в чем ходить в школу — тоже не беда. Завтра справим ему обувь и одежку. Он еще выучится и станет большим человеком. Скажем, профессором. Верно, Дян Гиль? Ты хочешь стать профессором?

   Мальчик смущенно кивнул головой. В свои тринадцать лет он был довольно высок ростом, но худ как щепка. «Ему бы мяса больше», — подумал Канг Чоль с жалостью.

   — Как договорились, арендную плату я буду вносить за месяц вперед. И потом, — Канг Чоль улыбнулся, — мне же надо тоже три раза в день питаться. За это я плачу отдельно. Нет, нет, не возражайте. Вот… примите деньги.

   — Не знаю даже как благодарить вас, — растроганно произнесла вдова.

   — Главное, кормите хорошо — вот самая лучшая благодарность. И еще — всю мужскую работу мы будем делать вместе с Дян Гилем. Хорошо, братишка?

   И опять робкий кивок головы. Как этот мальчик напоминает Канг Чолю брата Донг Чоля.

   — Э-э, так не годится, Дян Гиль. Когда старший приказывает — надо отвечать «слушаюсь». Как солдат.

   Последнюю фразу Канг Чоль произнес со смехом, и был очень рад, заметив улыбку на лице мальчика.

   Экзамен в гимназии на поверку оказался не таким уж страшным. То ли экзаменаторы решили отнестись снисходительно к будущему коллеге, то ли Юрий Михайлович замолвил за него словечко, но вопросы были простые. Словом, справку он получил, и она сошла за свидетельство об образовании.

   Выдавая Канг Чолю разрешение на открытие школы, Аркадий Иванович с улыбкой сказал:

   — Желаю вам успехов! Будут вопросы, всегда рад помочь. Впрочем, вы и так будете ежемесячно приходить к нам за пособием. Да, да, вы не ослышались, вам полагается пособие из благотворительного фонда купечества Приморского края.

   Пособие давало возможность сделать школу бесплатной, и это чрезвычайно обрадовало Канг Чоля. Он крепко пожал руку Бобринцеву и сказал:

   — Спасибо вам за все. Думаю, русские никогда не пожалеют о своем сочувствии к корейцам-переселенцам.

   — Рад слышать это, весьма рад…

   Слух об открытии русской школы для взрослых быстро распространился по всему корейскому кварталу. В течение нескольких дней в нее записалось шестнадцать человек, так что можно было начинать занятия.

   Канг Чоль теперь чуть ли ежедневно встречался с Ким Бон Илем. В своих беседах они часто касались темы соотечественников в России. Вот и на этот раз Канг Чоль спросил:

   — Тот раз, помнится, вы говорили, что в Приморье два корейских культурных общества. Чем они отличаются друг от друга?

   — «Кунгминхве» было создано еще в Корее десять лет назад, а когда его разогнали, то многие члены перебрались в Америку. Там оно возродилось в 1909 году в Сан-Франциско. В Приморье первые отделения общества были открыты три года назад.

   — А как русские власти относятся к этому обществу?

   — В последнее время отрицательно. Особенно, когда стало выясняться, что его руководители вовсю занимаются проповеднической деятельностью. То есть пытаются завлечь наших корейцев в пресвитерианскую веру. А это, естественно, не может не нравиться русским. Несколько месяцев назад в газетах было даже опубликовано обращение православной церкви «Слово к корейцам». Не читали? Вам повезло — вырезка газеты со мной. Вот почитайте, а я пока покурю.

   Канг Чоль развернул кусок газеты и принялся читать:

   «Обращаемся с нашим искренним и доброжелательным словом ко всем корейцам, проживающим на русской земле.

   Пусть послушают нас те корейцы, которые, потеряв свою родину, желают и стремятся, чтобы их второй родиной стала русская земля с русским православным царем.

   Всем корейцам известно, что среди них явились проповедники какой-то американской веры, называемой «пресвитерианской». «Пресвитерианство» — вера не русская.

   Русский царь не исповедует эту веру и не желает, чтобы кто-либо из русских поданных ее исповедовал, хотя и не препятствует никому признавать любую веру, какая кому больше нравится. Русский царь, а с ним и весь русский народ, — признает спасительной и истинной верой только одну — Православие. Веру русского царя и русского народа признают и называют «Православною» все народы земли. Если же русская вера — вера «Православная», т. е. правильно и истинно славящая бога, если «Православною» ее признают все народы земли, то спрашиваем мы вас, корейцы, нужно ли вам слушать проповедников какой-то другой веры, кроме проповедников веры Православной?

   Очень и очень нехорошо поступают те корейцы, которые, ставши русскими подданными и принявши Православие, слушают пресвитерианских проповедников и склоняются к принятию пресвитерианства. Они оскорбляют русского царя и русский народ, забыв те милости, какие им были оказаны в то время, когда они бедствовали на своей родине и пришли искать спасение от своих бедствий у русского царя и русского народа. Еще хуже поступают слушающие пресвитерианцев те корейцы, которые, потеряв свою родину, ищут теперь русского подданства. Как они могут стать подданными русского царя, как они могут стать братьями русскому народу, когда, еще не приняв русского подданства, принимают чужую, не русскую веру? Пусть такие лучше ищут не русского, а американского подданства, так как они не могут стать братьями русскому народу по духу.

   Итак, не слушайте, корейцы, пресвитерианских проповедников, если не желаете оскорбить русского православного царя, если хотите слиться в одно с русским великим народом, уже оказавшим вам немало добра. Слушайте только проповедь о Православии, дабы вам можно было стать братьями по вере русскому народ».

   — Если «Кунгминхве» действительно ведет проповедническую работу против православия, то почему ее не прикроют?

   — Я тоже задавал себе этот вопрос, — задумчиво произнес Ким Бон Иль. — Думаю, власти сочувствуют обществу, главным образом потому, что его деятельность направлена против Японии. А у России большой зуб на самураев.

   Оба засмеялись.

   — А вы не состоите ни в каком обществе?

   — Почему же не состою. Я член общества «Квонопхве», заведую как раз библиотечным отделом.

   — А вы не могли бы мне устроить встречу с теми, кто возглавляет общество?

   — Могу, — улыбнулся Бон Иль. — Тем более что лидеры общества сами проявляют к вам интерес. Скажем, послезавтра вас устроит? Вот и хорошо.

   Встреча происходила вечером в корейской харчевне. Когда прислужница провела его и Ким Бон Иля в крайнюю комнату с раздвижными дверями, там уже находились трое мужчин. Увидев их, они приподнялись с пола, чтобы поздороваться.

   — Рад с вами познакомиться, — сказал один из них, назвавшийся Ли Донг Хи. На нем был современный европейский костюм с бабочкой. Гладко выбритое лицо, умные, чуть печальные глаза и крупные хорошо ухоженные руки. — Слышал, что вы зачинаете хорошее дело. Не понимаю, как это наше общество упустило такой важнейший участок работы…

   — Весь вопрос в специалистах, учитель, — почтительно вставил другой, худощавый кореец среднего возраста, тоже одетый в европейский костюм. — Ведь, согласитесь, не каждый может преподавать русский язык.

   — Причин для бездействия уйма, дорогой мой Сонг Гван, — мягко пожурил Ли Донг Хи. — Каждый из руководителей общества, кто владеет русским, должен впрячься в преподавательскую деятельность. Это, пожалуй, одна из главных практических задач общества. Как мы можем объединяться с русским пролетариатом, не зная языка? А в том, что мы должны объединяться для общей классовой борьбы, это — бесспорно.

   Канг Чоль насторожился. Впервые из уст корейца он услышал слова «пролетариат» и «классовая борьба». Терминология явно была марксистской.

   — Наша главная задача — освободить Корею от колониального ига японцев, — вмешался третий. У него оказался рокочущий командный бас, который вкупе с непререкаемостью тона выдавал характер своевольный и непреклонный. Одежда его была смешанной: поверх русской косоворотки наброшена толстая безрукавка, которая в ходу у жителей северных провинций Кореи. Крупная голова с властным лицом посажена на такие широкие плечи, что туловище над столом кажется квадратным. Его звали Хон Бом Дин.

   — Никто не отрицает этого, командир Хон, — с чуть заметной досадой сказал Ли Донг Хи. — Но это — задача стратегическая. Ведь понятно, что рейдовыми походами Корею не освободить, нужна крепкая организация из десятков тысяч людей, объединенных единой идеей, нужны средства, чтобы закупать оружие, издавать газету. Для этого необходимо, чтобы переселенцы крепко встали на ноги. А это невозможно без знания русского языка, образования.

   — Когда люди станут жить хорошо, они забудут, что такое родина. Для богатых — родина там, где лучше, — не сдавался Хон Бом Дин.

   — Давайте не будем при гостях затевать наши обычные споры, — предложил Сонг Гван и стал расспрашивать Канг Чоля. Когда он переселился из Кореи, что делал в России, откуда у него знание русского языка. До встречи Чоль еще не решил, следует ли ему быть до конца откровенным. Но, услышав их речи, понял, что эти люди вполне доверяют ему, так что его скрытность или уклончивость в ответах, могла вызвать лишь подозрительность. Поэтому, когда его спросили — откуда он родом? — стал рассказать, ничего не утаивая. Как на праздновании дня рождения годовалого сына произошла трагедия, как отец Канг Чоля пытался выкрасть короля и пропал без вести, как пробирались они на север Кореи, захватив японский корабль, как создавали партизанский отряд и какая участь его постигла.

   Когда Канг Чоль закончил, в комнате на миг воцарилась тишина.

   — Да, через что только не пришлось вам пройти, — нарушил молчание Ли Донг Хи. — Буду только рад, если вы вступите в наше общества, и мы вместе будем сотрудничать на благо нашей многострадальной родины.

   Они просидели до позднего вечера, вместе поужинали, запивая еду разбавленным китайским спиртом. Хон Бом Дин пытался несколько раз снова затронуть вопрос о вооруженной борьбе, но собеседники мирно увещевали его.

   — Хорошо, хорошо, — соглашался тот каждый раз, поднимая кверху руки. После очередного примирения он вдруг неожиданно предложил Канг Чолю: — Хотите возглавить один из моих отрядов, чтобы весной устроить поход в Корею?

   Все с интересом ждали, что ответит новый товарищ.

   — Я не готов дать вам ответ на этот вопрос сегодня, — честно признался Канг Чоль и посмотрел прямо в глаза Хон Бом Дин. — Мне надо осмотреться. Но в сердце моем, так же, как и в вашем, горит ненависть к японским захватчикам.

   — Хорошо сказал, — одобрил Ли Донг Хи и поднял чашечку со спиртным. — Давайте выпьем за успехи Канг Чоля! За то, чтобы он в кратчайшие сроки подготовил десятки, сотни новых учителей русского языка!

   Возвращаясь домой Канг Чоль вспомнил слова Хон Бом Дин, что если корейцы станут хорошо жить, то быстро позабудут родину. Может так оно и есть, но никакие благие цели не стоят того, чтобы желать людям трудного существования. Чтобы знать цену свободе — не обязательно испытать рабство. Достаточно того, что ты жил свободным.

   Из новых знакомых ему больше всех понравился Ли Донг Хи. Умен, хорошо излагает свои мысли, а главное — умеет выслушать собеседника. Категоричность нужна в армии, там часто встречаются ситуации, когда нет времени спорить, надо все решать быстро. В обустройстве же общественной жизни категоричность, как показывает история, зачастую — атрибут авторитарного режима. Да, но как же тогда быть с провозглашенным тезисом о диктатуре пролетариата? Не приведет ли это к категорическому утверждению о превосходстве одного строя над другим, подавлению всякого инакомыслия, то есть опять же к авторитарному режиму? Вот и русская церковь категорично заявляет, что она, мол, не против других вер, но истинная вера — только православная.

   А какой веры придерживаешься ты, Канг Чоль? Отец был приверженцем учения Конфуция, а мать явно тяготела к христианству, но у обоих не было фанатизма в вопросе веры, считая вероисповедание делом совести каждого. Библейское сказание о сотворении мира занимательны и поучительны. Ему вторят не менее интересные истории про Будду, Магомета. Ну и оставались бы они таковыми, так нет же, все это обязательно надо превращать в веру, и тут как тут появляются религиозные идеологи, причисляющие себя к пастырям стад людских и с фанатизмом утверждающих, что только они знают путь истинный. А того не понимают, что любая категоричность в таком зыбком вопросе, как существование бога, есть одурманивание людей, насилие над их волей и разумом.

   А сколько крови и слез было пролито по вине этих самых фанатиков веры? Достаточно вспомнить священные походы крестоносцев на Иерусалим, не менее священные походы полумесячников против гяуров, инквизицию, Варфоломеевскую ночь и тому подобное. Как же так получилось, что самое свободное в человеке — право на вероизъявление стало объектом самого жесточайшего насилия? Как же надо обустроить жизнь на земле, чтобы люди могли жить действительно свободно и счастливо?

   Большевики утверждают, что надо изменить существующий строй, нужна другая — коммунистическая идеология. Не ведь страшно подумать, что и тут появятся фанатики, и всех, кто будет против этой идеологии, сведут к ногтю. Терпимость, терпимость — вот что нужно человечеству.

   Эх, надо бы почаще встречаться с Ли Донг Хи: он бывал в Европе и Америке, может многое рассказать о тамошних государствах, вероисповедании, социальном устройстве. И вообще, как это хорошо, что мне удалось познакомиться с такими достойными людьми…

   И вот настал день первого занятия — воскресенье, 21 августа 1913 года. 10 часов утра. Канг Чоль прошел на учительское место, и обвел взглядом класс. Шестнадцать пар глаз ждали, что он скажет. Самому старшему, что сидит на задней парте, пожалуй, за сорок, остальным — двадцать — двадцать пять. А самый юный ученик ему известен. Это Дянг Гиль. Его сосед по парте — также молод, старше года на два. Что ждет этих детей в этой огромной стране? Что нас всех ждет? Впрочем, долой отвлеченные мысли и будем начинать занятие.

   — С сегодняшнего урока дня вы будете изучать великий русский язык, — произнес Канг Чоль и слегка перевел дух. О, сколько раз он мысленно произносил эту начальную фразу за последние дни. — Великий потому, что этим языком пользуются десятки народов, населяющих Российское государство, от Черного моря — до Тихого океана, от Средней Азии — до Северного ледовитого океана. Это шестая часть всего земного шара. Почти в сто раз больше, чем Корея. И вы тоже скоро будете свободно разговаривать на этом языке, сможете объехать эту громадную страну, общаться со многими народами. Вы…

   — А кто нам позволит? — неожиданно прервал его чей-то насмешливый голос из задних рядов.

   Канг Чоль глянул туда и улыбнулся.

   — В любой школе принято поднимать руку прежде, чем задавать вопрос. И потом, когда задают вопрос, то привстают.

   — Мы что маленькие дети? — раздался опять этот голос.

   — Да, — сказал Канг Чоль. — Мы очень маленькие дети, которые еще не умеют разговаривать. И поэтому, может, и правильно делают, что нам не разрешают ехать вглубь России. Но я уверен, придет время и корейцы, живущие в России, станут полноправными членами одной большой семьи. Но для этого всем нам предстоит много трудиться и многому научиться. В первую очередь, языку. Вот вы, молодой человек, любитель задавать вопросы, выйдите сюда к доске…

   Тот молча повиновался и перед взором слушателей школы предстал довольно высокий крепыш лет двадцати двух, с головы до ног одетый в русское платье: черный пиджак, красная косоворотка, серые брюки и хромовые сапоги в гармошку, которые придавали всему облику особенный шик.

   — Вы говорите по-русски? — спросил Канг Чоль, стараясь чисто выговаривать каждое слово.

   — Да, говорить, — гордо ответил парень.

   — Как вас зовут?

   — По-корейски Ман Доль, а по-русски Матыбей.

   — Матвей, — поправил Канг Чоль. — Где работаете, Матвей? Ну, что делаете?

   — Моя трактир работай, гостя стречай, кусно корми…

   — Хорошо говоришь по-русски, Матвей. А писать и читать умеешь?

   Матвей засмеялся и уже по-корейски произнес:

   — Если бы я умел читать и писать, то зачем притащился бы в эту задрипанную школу в свой выходной день. Я бы лучше водку пил да пиво…

   Бойкие ответы молодого человека понравились Канг Чолю.

   — Что ж, Матвей, я уверен, что при старании вы обязательно добьетесь своего. Если к тому же не будете перебивать учителя, смеяться над школой и считать себя умнее всех, то добьетесь результата еще быстрее. А сейчас я назначаю вас своим помощником, и таких помощников, знающих лучше других русский, у меня будет несколько. К каждому из помощников мы прикрепим двух-трех слушателей. Садитесь, Матвей, сказал он и продолжил урок. — Итак, мы первым делом познакомимся с русскими буквами, которые сведены по порядку в так называемую Азбуку. Эта Азбука лежит перед каждым из вас. Она как корейский «дямопхо»(корейский алфавит). Вглядитесь в первую букву русской Азбуки. Это буква «А». А ну-ка повторили все хором…

   Слушатели не очень уверенно повторили: «А-а».

   — Не очень внятно. Давайте еще раз… Вот теперь лучше.

   Канг Чоль прошел к доске и продолжил урок:

   — В русском языке почти все буквы бывают большими и маленькими. Большими буквами начинается предложение, имена и названия. Поэтому в азбуке мы видим по два изображения буквы. И еще, что важно усвоить сразу, это то, что напечатанная буква отличается от буквы, написанной рукой. Смотрите, вот так пишется большая книжная буква «А», а вот так от руки. Выглядят они оба, конечно, необычно, но все зависит от навыка. А уж составлять из этих букв слова совсем просто. Берешь их и приставляешь друг к другу. Скажем, к «а» мы приставили «у». Получилось «ау».

   — А что означает «ау»? — спросил кто-то.

   — Ау? Русские так кричат, когда заблудятся. А-у-у-у…

   По классу прокатился смешок. Видимо, каждый представил себе, как, заблудившись в лесу, будет кричать не родное «ёбо-о» , а диковинное «а — у-у».

   Два часа занятий пролетели как единый миг. Когда Канг Чоль глянул на луковицу часов и объявил конец занятий, многие слушатели с сожалением отложили карандаши.

   — Значит так, — сказал Канг Чоль напоследок, — к следующему занятию всем надо постараться выучить азбуку. Да, да, все русские буквы. Для этого лучше всего их несколько раз переписать вместе с корейскими буквами, обозначающих их звучание. А теперь попрощаемся по-русски. До свидания!

   Слушатели дружным хором повторили за ним: «До свидания!»

   Канг Чоль вышел на улицу проводить слушателей и дошел с ними до конца переулка.

   — Учитель, неужели мы действительно выучим русский язык, и будем говорить совсем как русские?

   Это спросил Дянг Гиль.

   — Конечно, — заверил его Канг Чоль. — И это произойдет гораздо раньше, чем ты можешь себе представить. А твои дети будут знать язык даже лучше чем русские.

   — Возможно ли такое? — засомневался кто-то.

   — Еще как! Пришлые издалека люди всегда должны быть хоть на вот столечко, но умнее и проворнее, чем местные. Иначе просто не выживешь.

   — Скорее бы наступило это время, — мечтательно сказал сосед Дянг Гиля по парте. — А то я все время боюсь русских. Особенно пьяных. Они как животные, не знаешь чего ожидать. То ли укусит, то ли лягнет…

   — Все оттого, что не знаешь языка, — сказал идущий рядом с ним самый старший из слушателей. — Даже если умеешь ругаться по-ихнему, уже не страшно.

   — А ругательства мы тоже будем учить, дяденька?

   — Ругательствам жизнь научит, паря. Ха-ха, еще как научит…

   Смеясь, дошли до конца переулка и простились.

   Канг Чоль быстро втянулся в новую жизнь, благодаря привычке подчинять себя жесткому распорядку дня. Он вставал спозаранок, и все утро посвящал тренировкам и всяким хозяйственным делам по дому. После завтрака шел в библиотеку или в школу, где всегда находилось какое-нибудь дело. Два сельских учителя — О Сан Ги и Квон Ду Бон, поначалу настороженно отнеслись к новоиспеченному коллеге, но вскоре приняли его в свой круг. И хотя оба были старше возрастом, стали обращаться к новичку уважительным словом «сонсенним»* (учитель). Из своих небогатых сбережений Канг Чоль выделил школе двадцать рублей и сам вызвался купить на них необходимые для занятий всякие учебные принадлежности. Это было лишним поводом побродить по городу, который ему очень полюбился. И, конечно, самым важным делом оставалось преподавание русского языка. К каждому занятию готовился очень тщательно — составлял план урока, записывал вопросы и ответы, придумывал темы устных диалогов. При этом вспоминал, как учила его Наталья, и очень жалел, что в свое время не записывал ее лекции. А после занятий допоздна зачитывался произведениями русских классиков, широко представленных в библиотеке добротными изданиями.

   Хозяйка дома души не чаяла в своем квартиранте, но верная пуританским нравам Кореи, старалась не выказывать этого ни ему, ни соседям. Но было заметно, как она воспрянула духом, подобрела голосом и стала чаще улыбаться. Сын ее — Дянг Гиль не умел еще ни скрывать, ни открыто выражать свои чувства: привязанность его к Канг Чолю читалась в глазах и в готовности выполнить любое поручение. Сам взвалил на себя такие заботы, как уборка класса и топка печи, которую надо было произвести пораньше, чтобы комната обогрелась. Канг Чоля очень трогала эта забота, но он не подавал виду. С первых же дней он установил с мальчиком равные отношения и не допускал сюсюканья. Потому что считал — только так можно воспитать настоящего мужчину. А ему очень хотелось принять участие в судьбе Дянг Гиля: он видел и понимал, как одинока эта детская душа, лишенная отцовской заботы.

Глава 38

   Хорошее быстро кончается, но долго вспоминается. В этом Канг Чоль убеждался не раз в жизни.

   Три месяца экспедиции пролетели как один миг. Это было чудесное время общения с новыми друзьями, вдохновенная совместная работа. Масса всевозможных впечатлений, знакомств, фактов. А сколько историй, порой очень страшных, довелось выслушать. Как перебирались корейцы в Россию, и через какие страдания и лишения им пришлось пройти. Как подвергались унижениям, обману и откровенному грабежу. Лишались всего и даже детей, которых обстоятельства вынуждали продавать, чтобы добраться до цели. Последнее особенно было тяжело выслушивать Канг Чолю, ибо он тоже потерял сына в Китае.

   А ведь не обетованная земля ждала их в конце пути, а глухой таежный угол на окраине Российской империи. И тяжкий труд. Но труд этот был относительно свободный, и его-то жаждала душа корейского крестьянина, веками лишенного земли и воли.

   Как мало в сущности надо человеку! Клочок рисового поля и возможность свободно трудиться на нем. Есть страны, где природа дает все и, казалось, нет особой нужды бороться и враждовать между собой за право на существование. Но и там нет мира и благоденствия. Ибо всегда есть люди, которых обуревает жадность, зависть, злоба. И чем больше богатства, тем больше черствеет душа. Лишь высокий нравственный и духовный уровень способен защитить человека от этого.

   Частые беседы с Липатовым не прошли бесследно для Канг Чоля. На многие вопросы, которые мучили молодого корейца, оказывается, есть четкие ответы. Почему люди подразделяются на бедных и богатых? Откуда появились сословия? Как происходило образование государства и что такое частная собственность? Об этом задумывались люди с древнейших времен и шли к истине, передавая детям трудный опыт познания окружающего нас мира, титанических попыток уловить взаимосвязь всего сущего и желания предвидеть будущее.

   Идея революционного преобразования общества сразу покорила Канг Чоля своей дерзновенностью. Смести старый строй и построить новый, где не будет насилия, эксплуатации, войн. Ради этого стоит жить и бороться!

   Никогда не забыть Канг Чолю тот вечер у костра, когда Вениамин Петрович откровенно поделился с ним своими заветными мыслями.

   — Если бы мой дед не был жестоким крепостником, я бы, может, никогда не задумывался о социальном неравенстве людей, — сказал он, вороша палкой жаркие угли. — Но в детстве мне довелось видеть ужасные сцены его издевательств над крестьянами, что я на всю жизнь возненавидел его, весь помещичий люд, все крепостное право. Помню, как однажды он решил наказать пастуха, не уберегшего от волков двух коров. Бедные коровы, восклицал дед с лицемерием, а может вполне серьезно, каково им было, когда волчьи зубы рвали их нежное мясо. Вот и ты, сказал он пастуху, почувствуешь на себе их боль и страх. И велел затравить собаками молодого парня. Как он кричал! До сих пор в ушах стоит его дикий крик.

   Да, я ненавидел деда и боялся. Желал ему часто испытать на себе то, что испытал этот парень. Правда, под старость он изменился, стал молиться, часто прощал людей. Видно, знал, что трудно ему будет на том свете вымолить прощения за грехи.

   После смерти деда отец мой, который подолгу жил заграницей, приехал и в один момент отпустил всех крепостных на свободу. Чем заслужил вечную благодарность и память.

   Конечно, я понимаю, что всегда будет неравенство среди людей: одни будут жить лучше, другие хуже. Но строй, социальный строй должен быть справедливым, давать всем людям равные возможности. Так должны думать в первую очередь те, кто с детства рос в роскоши и имел возможность получить образование. Ведь любое богатство нажито путем эксплуатации, трудом сотен и сотен людей. Все зло в частной собственности и потому она должна быть отменена. Должен быть такой строй, когда все средства производства, недра, земля должны принадлежать обществу. Покуда этого не произойдет, в мире будет царить насилие, произвол и жестокость. Эксплуатируемые никогда не смирятся со своим положением, и будут всегда стремиться низвергнуть своих эксплуататоров. Как сказал Маркс — история общества есть борьба классов. И в этой вечной борьбе я на стороне униженных и оскорбленных. И вас, Канг Чоль, призываю примкнуть к партии российских социал-демократов, которые сейчас готовят будущее преобразование России. Вплоть до насильственного свержения самодержавия, вплоть до революции.

   Канг Чоль всем сердцем принял призыв Липатова. Разве он сам не думал о несправедливостях в этом мире. Взять его многострадальную Корею. Как это можно, чтобы одна страна нагло и безнаказанно поработила другую и творила с ней все, что хотела. А все потому, что правящий класс, вся императорская клика продала свой народ, думая только о себе. Если когда-нибудь его родина станет свободной, то она должна иметь только такой справедливый социальный строй, о котором мечтает Липатов.

   В начале августа экспедиция прибыла в конечный пункт маршрута — во Владивосток. Лошадей пристроили на постоялом дворе, а сами поселились в дешевой гостинице напротив. Первым делом, сходили в баньку. Поужинали в ресторане. Усталость брала свое, и потому предложение прогуляться по городу было отвергнуто. Решили пораньше лечь спать.

   — С утра пойду на этюды, — мечтательно сказал Алексей. — Гаврила, айда со мной…

   — Нет уж, — отказался тот. — Ты будешь рисовать свои картины, а я что буду делать? Лучше отосплюсь в номере.

   — А мы с вами, Канг Чоль, куда? — спросил Липатов, когда они остались одни и стали готовиться ко сну. — Пойдемте со мной в географическое общество? А потом будем искать что-нибудь интересное для вас.

   Липатов не раз спрашивал Канг Чоля, чем он хотел бы заняться во Владивостоке. Предлагал свою помощь. Но молодой кореец и сам не знал. С одной стороны, специальность кузнеца у него есть. Но удерживала мысль, что многие часы придется отдать тяжелому физическому труду. А ему хотелось учиться. Ведь столько всего надо узнать. Европейская литература, история, искусство, культура… Горы книг, и они есть — вот что главное! Все это можно прочитать, понять, передать другим.

   И однажды его осенило. Вот чего он хочет — учиться и учить соотечественников! В таком большом городе обязательно должны быть корейцы, нуждающиеся в знании русского языка.

   И вот сегодня Канг Чоль решил поделиться своими соображениями с Липатовыми.

   — Это прекрасная идея! — воскликнул Вениамин Петрович и приподнялся с кровати. — Вам надо открыть вечернюю школу для взрослых переселенцев. Думаю, власти вас обязательно поддержат. А с другой стороны, вы могли бы вести агитационную работу среди соотечественников. Ведь это наиболее угнетенная и бесправная на сегодня социальная прослойка, которая обязательно пойдет за нами.

   Практицизм в словах наставника слегка покоробил Канг Чоля. Показалось циничным использовать нужды людей в свою пользу, какая бы идея за ней не стояла. И он попытался слегка возразить:

   — Но ведь их бедственное положение — следствие неграмотности, незнания русского языка. Это обычная участь эмигрантов.

   — Не спорю, среди них найдутся такие, которые сумеют получить образование, вырваться из своей среды. Но я говорю о системе в целом, о царском самодержавии, о сословности, о богатстве и нищете, о несправедливости!

   — Допустим, вы установили новый строй. И как этот строй воспринял бы эмигрантов из-за рубежа?

   — Как братьев по классу. И незамедлительно предоставил бы подданство, землю, финансовую помощь.

   Канг Чоль невольно улыбнулся. Он вспомнил русских переселенцев, их нелегкое становление на новом месте. Государству даже до своих крестьян не дотянуться, а что уж говорить об иноземцах. Хорошо, что хоть впускают, не лишают возможности нормально жить и работать. А многих приняли в российское подданство, дали землю. Жизнь таких переселенцев стала неизмеримо лучше, чем в Корее. Так против чего бунтовать им?

   — Но ведь все относительно, Вениамин Петрович. Спроси сейчас любого корейца — хочет ли он вернуться домой? — и большинство скажет — нет. Ему здесь лучше по сравнению с Кореей. Со временем он привыкнет, поймет, что ничего в его теперешней жизни хорошего нет. Но и тогда что-то новое, лучшее притянет его. Наверное, так и осуществляется движение человека, общества вперед. Все люди не могут жить одинаково, да и не захотели бы.

   — Почему? Надо делить на всех поровну, по справедливости.

   — Один вкладывает больше, другой меньше, а всем — поровну? Где же справедливость?

   — Каждый вкладывает, что может. Вот мы с вами тащим телегу. Каждый старается изо всех сил. Вы сильнее, но я вкладываю все силы. И имею право на одинаковое вознаграждение.

   — Но хозяин так не думает, он платит по результату.

   — Вот мы и собираемся сменить хозяина, — засмеялся Липатов. — Отобрать у него все и передать народу. Ясно, что хозяева добром ничего не отдадут. Нужна революция, насильственная перестройка государства. Вот для чего мы создаем сильную, боевую организацию. И она уже есть в лице партии социал-демократов. Но понадобятся годы трудной и опасной работы, чтобы она смогла открыто выступить. Сейчас десятки наших товарищей во главе с Ульяновым-Лениным вынуждены скитаться по загранице, но они делают великое дело по укреплению наших рядов. Выпускают газеты, брошюры, заготавливают оружие. Идет кропотливая работа на заводах и фабриках, в армии. И у вас сейчас определяется важный участок работы — с переселенцами. Я готов задержаться на несколько дней, чтобы только помочь вам открыть такую школу. Так что завтра посетим еще и городские власти. А теперь, давайте, спать.

   И опять слова Липатова задели Канг Чоля. А если бы он не принял революционные идеи, тогда что его школа и не нужна была бы? Разве тогда Вениамин Петрович не стал бы ему помогать? Просто, по-человечески? Неужели все надо подчинять идее?

   Проснулся Канг Чоль от пароходного гудка. Инстинктивно бросился к окну и остановился, пораженный красотой картины, развернувшейся перед ним. Город, большей частью одноэтажный, расположился полукольцом вокруг бухты. В сизой дымке виднелись суда: мелкие сгрудились у пирсов, выставив лес мачт. Парусники крупнее держались особняком. А посреди гавани выстроились несколько военных кораблей. Остроносые, ощетиненные стволами орудий, с белыми трубами, они были сурово прекрасны.

   — Окно в Азию, — услышал он голос Липатова и оглянулся. Вениамин Петрович стоял у другого окна. — В приморских городах есть одна непременная прелесть. Откуда ни посмотришь — всегда видишь море.

   — Да, — согласился Канг Чоль, удивившись точности наблюдения. — Тогда получается, что из моря виден каждый дом.

   — Не знаю, как насчет каждого, но свой дом моряк, возвращаясь из странствий, наверняка, увидит.

   «Если он есть, этот дом», — подумал Канг Чоль и вдруг на мгновенье остро ощутил щемящую тоску. Тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли. Нет, он не даст ностальгии испортить такое прекрасное утро. Улыбнулся и стал энергично одеваться.

   Гаврила, как и обещал, остался досыпать в номере. Алексей со своим этюдником сразу повернул в сторону бухты, а Липатов и Канг Чоль неторопливо направились в центр города.

   Было рано. На улицах копошились лишь дворники в белых фартуках, да разносчики молока. Старый китаец катил тележку для мусора. Овощная лавка уже распахнула двери. Вышедший на улицу коренастый хозяин оказался корейцем. Его заспанное лицо скрывало возраст и настроение.

   — Давай поговорим с ним, — предложил Липатов и направился к нему. — Анненхасипника?

   Корейское приветствие из уст русского изумило хозяина лавки. Он испуганно согнулся в поклоне и зачастил по-русски:

   — Здрассте, здрассте…

   — Извините, — сказал Канг Чоль, — но мы только вчера приехали в город и хотели бы кое о чем спросить?

   Знакомая речь успокоила корейца. Но настороженность в глазах не пропала.

   — Да, спрашивайте, пожалуйста.

   — Давно живете в Хесаме?

   — Почти пять лет.

   — Откуда вы родом?

   — С провинции Хангек.

   — Русский выучили?

   — Немного говорю…

   — В Корею не тянет?

   — Ох, не говорите! В первое время так щемило на сердце, хоть вешайся. Уговариваешь себя — чего рвешься в Корею, что там было хорошего? И успокаиваешься. А сейчас вроде привык…

   — Торговля хорошо идет?

   — Понемногу идет. В этом районе меня уже многие знают, и я их никогда не обманываю.

   — А про какие-нибудь корейские общественные организации слышали?

   — Как же, как же… Ко мне даже иногда заходят активисты этого, как его, — торговец на секунду замешкался и махнул рукой. — Ну, в общем, общества какого-то… Приглашают на собрания или так просят деньги на разные дела. Деньги даю, но на собрания не хожу?

   — Почему так?

   — Времени нет, а потом — я всем доволен.

   — Так с какого общества, говорите, к вам приходят?

   — Их у нас два. «Кунгминхве» и «Квонопхе». Я и тем, и этим помогаю, потому, как оба общества радеют о корейцах. А вы, простите, кем будете?

   — Я-то? — перепросил Канг Чоль и кивнул на спутника. — А я помогаю вот этому русскому изучать жизнь корейцев-переселенцев. Мы проехались по всему Южно-Уссурискому краю, от Никольска до Владивостока.

   — И везде живут корейцы? — в изумленном испуге спросил лавочник.

   — Везде. Живут кучно и в целом неплохо. Здесь, в городе, наверное, тоже есть корейский квартал?

   — Есть, конечно, есть. Вот по этой улице дойдете до набережной, там повернете направо, потом еще раз направо и прямо попадете в корейский квартал. Там, говорят, даже читальню для корейцев открыли.

   — Вот и хорошо, — заметил Венеамин Петрович. — Если эти общества стоящие, то они не могут не заметить вас.

   — Про общество «Кунгминхве» я еще слышал, когда учился в кадетском корпусе, — сказал Канг Чоль. — Кажется, оно просуществовало всего год. Часть руководителей тогда была арестована вместе с премьер-министром Мин Ен Хваном, некоторые уехали за границу.

   — Что же такого натворил ваш премьер-министр, что его арестовали? — спросил добродушно Липатов.

   — Он выступил с требованием казнить пять министров, подло подписавших предательский договор с Японией семнадцатого ноября 1905 года. С этого договора началось фактического закабаление Кореи самураями.

   — И что же случилось дальше с премьер-министром дальше?

   — Он покончил с жизнью после освобождения. А может, его просто-напросто убили, — Канг Чоль сжал кулаки. — Придет время, и историки разберутся в этом горьком периоде Кореи, когда трусость и предательство одних восторжествовали над героизмом и патриотизмом других.

   — Постой, — замедлил шаг Липатов. — А как же ваш император? Он-то куда смотрел?

   — Король, — усмехнулся Канг Чоль. — Если бы он захотел, то мог оказать достойное сопротивление. А так, побарахтался немного и сразу присмирел, как его скинули с трона. Мой отец двадцать пять лет прослужил в его охране, дважды спасал от покушения, но никогда не рассказывал мне о короле. Ни хорошего, ни плохого. Но сдается мне, что отец в конце жизни сильно разочаровался в своем повелителе. Эх, отец, отец…

   Никому не рассказывал Канг Чоль о том, как он расстался с отцом. А вот Липатову рассказал. Случилось это на одном из привалов после месяца совместного пути. Венеамин Петрович, выслушав историю, грустно усмехнулся: «Вера в доброго и мужественного царя или императора — была всегда. Самая глупая и… долговечная. В девятьсот пятом и в России были события, которые могли стать судьбоносными. Была революция и царь, испугавшись, тут же издал манифест, по которому даровал народу кое-какие свободы. А потом все отобрал обратно. Нет, с царствующими особами церемониться нельзя. Их надо сразу уничтожить под корень. Да, да, под корень. Весь царский род. И это время не за горами».

   Географическое общество располагалось в небольшом двухэтажном здании, но мало кто из прохожих знал об этом. Хорошо, что у Липатова был точный адрес.

   Зал на первом этаже напоминал каюту корабля: на стене висели карты, большой корабельный компас и самый настоящий штурвал. Но Канг Чоля больше всего поразил громадный глобус.

   Из-за стола приподнялся крепкий чернобородый мужчина в темном кителе и приветливо спросил:

   — Чем могу служить?

   Липатов представился и вскоре между ними завязался оживленный разговор. А Канг Чоль подошел к глобусу.

   Так вот она какая, наша земля. Сплошь окружена морями и океанами. Коричневые хребты гор и голубые прожилки рек. Зеленые пространства лесов и полей, желтые пустыни на африканском континенте. И белый Север: снег, холод, неизведанность. А где же Корейский полуостров? Канг Чоль обошел глобус и нашел свою родину. Какая же она маленькая по сравнению со всей планетой. Сотая, нет, тысячная, десятитысячная доля всей поверхности суши! А рядом большой Китай и громадная Россия.

   — Канг Чоль, позвольте вас на минутку, — позвал Липатов. — Вот, Борис Матвеевич, представляю вам своего протеже. Вместе прошли весь путь и, поверьте, без него нам пришлось бы туго. Очень надежный попутчик.

   — Рад познакомиться, — сказал чернобородый мужчина и крепко пожал руку Канг Чолю.

   — Канг Чоль желает открыть школу для обучения корейцев, в первую очередь, взрослых, русскому языку. Побуждение, как видите, самые благородные…

   — И своевременные, — добавил Борис Матвеевич. — Край переживает невиданную доселе эпоху развития. И кто только не едет к нам. Но для села первостепенное значение имеют корейские переселенцы и надо всячески поддерживать. В городском отделе просвещения трудится мой знакомый — Бобринцев Юрий Михайлович. Он непременно окажет помощь. Впрочем, прямо сейчас я напишу ему записку…

   — Буду вам премного обязан, — поклонился Липатов. — И также благодарю за экземпляр журнала вашего общества, за письма, что сохранили для меня.

   — Всегда рады помочь, — кивнул ответно Борис Матвеевич. — Когда изволите в Москву.

   — Примерно через неделю. Так что еще непременно поработаю в вашем читальном зале.

   Они попрощались и вышли на улицу.

   — В городскую думу или корейский квартал? — спросил Липатов и, оглядев Канг Чоля, сам решил: — Для думы вы не совсем хорошо экипированы. Так что оставим ее на завтрашнее утро, а сейчас посмотрим, как живут ваши соотечественники во Владивостоке.

   — Слушаюсь, господин адмирал! — щелкнул каблуками Канг Чоль.

   — Почему адмирал? — удивился Вениамин Петрович.

   — А-а, сам не знаю… Глобус, море, адмиралы…

   Корейский квартал сильно отличался от остальной части города, прежде всего строениями. Большинство из них были невзрачны: стены сложены не из бревен, а из сырцового кирпича и обмазаны глиной. Как правило, односкатные крыши выстелены на местный манер деревянными дощечками.

   Каждый домик, выбеленный известкой, в отдельности, может, и выглядел симпатичным, но собранные в ряд производили не очень-то приятное впечатление. Ни тебе резных стропил или ставен, фигурно выложенных печных труб. Низенькие калитки, маленькие окна, залепленные белой бумагой. Знакомая до боли картина.

   Они прошли почти весь квартал, с улыбкой отвечая на приветствия детворы, весело кричавшим им по-русски: «Здрассте!», когда наткнулись на избу-читальню. Если бы не вывеска на корейском языке так и прошли бы мимо. Но, к сожалению, дверь в избу оказалась запертой: бумажка над входом извещала, что один день в неделю — выходной. И этим днем раз как оказался сегодняшний — понедельник.

   Делать было нечего, и они направились в порт, где набрели на китайскую харчевню. Липатов тут же предложил пообедать в ней.

   — Надо же, столько слышал про кухню Поднебесного государства, и вот на тебе, пожалуйста, — сказал он, улыбаясь в предвкушении вкусной еды.

   Меню, как такового, не было. Всем посетителям, а их было не мало, метали на стол одно и то же. Суп из разной морской живности: в нем плавали и шупальцы кальмаров с присосками, и пупырчатые, но мягкие, в точь-точь как бычьи губы, трепанги, и жесткие ножки крабов. Особый шик состоял в том, что это ароматное блюдо подавалось в котелке вместе с жаровней: горячее варево обжигало рот, но невмоготу было ждать его остывания, настолько оно был вкусным. После супа в окружении разнообразных салатов последовала нежнейшая камбала, обжаренная в клейком крахмальном соусе.

   — Ай да китайцы, — сказал восхищенно Липатов, когда с едой было покончено. — Молодцы, ничего не скажешь! Придет время, и эта кухня завоюет весь мир. Мне бы еще попробовать японские блюда, и можно было бы написать целый опус про азиатскую кухню. Вам доводилось, мой друг, отведать творения японских поваров?

   — Да, — ответил Канг Чоль и улыбнулся. — Боюсь, после китайской кухни — японская покажется вам пресной. Японцы больше предпочитают морские продукты, особенно, рыбу употреблять в сыром виде. Есть такая поговорка — в японских заливах водятся три тысячи видов рыб, но японцы знают только три способа их приготовления. Тогда как в китайских водах водятся три вида рыб, а китайцы умеют из них приготовить три тысячи блюд.

   — Почему такой контраст? — удивился Липатов. — Ведь не секрет, что Китай оказал огромное влияние на культуру Японии…

   — Как и на Корею тоже, — добавил Канг Чоль. — Все дело, как мне кажется, в воде и перенаселенности. Да, да, в недостатке чистой питьевой воды в Китае. Любой овощ китайцы обязательно варят или обдают кипятком, прежде чем изготовить салат, а мы и японцы большую часть едим в сыром виде. Отсюда и разница в кухне.

   — Интересно бы проследить связь между национальной кухней и национальным характером. Китайцы, корейцы, японцы… Они сильно отличаются друг от друга?

   — Не больше, чем русские, китайцы и японцы, — отшутился Канг Чоль, чем вызвал веселый смех Липатова.

   Они еще долго пили чай, наблюдая за суднами, причаливающих и отчаливающих от пирса, за грузчиками, деловито снующими по трапу, за чайками, этих непременных кавычек на живописной панораме морского порта.

   На другое утро Алексей и Гаврила, воодушевленные рассказом о китайской кухне, направились тоже в район харчевни, а Липатов с Канг Чолем, как и наметили, — в городской отдел просвещения.

   Господин Бобринцев оказался мужчиной средних лет, с типичной для русского интеллигента бородкой и пенсне, за стеклами которой блестели примечательно-пытливые карие глаза. Прочитав записку, он тут же воскликнул:

   — Надо же, только вчера мы получили циркуляр из губернии оказывать всяческую помощь инородцам в изучении русского языка, и вы тут как тут! Но до сих пор к нам корейцы больше обращались с просьбами об открытии школ на своем языке. Оно, конечно, дело важное, родной язык, но если уж переселился в Россию, будь добр, научись говорить по-нашенски. А иначе, что получается? Временное явление-с. Как пришли — так и ушли. А нам работник нужен. Грамотный, умный и добросовестный.

   Вениамин Петрович тут же поддержал его:

   — Совершенно с вами согласен, Юрий Михайлович. Я вот с господином Кимом проехался по Амурскому краю, чтобы посмотреть, как живут корейские переселенцы. И должен заметить, что с изучением русского языка у них дело обстоит не блестяще.

   — Вот-вот именно так-с. А народ трудящий и порядочный. Незнание языка делает его бесправным. Да разве только корейцев? Взять наших тунгусов. Сплошь темнота, невежество и пьянство. Эх, да что там говорить! — вздохнул Аркадий Иванович.

   — И что вы нам посоветуете? — спросил Вениамин Петрович. — Мы слышали, что есть какие-то корейские культурные общества. Может, нам действовать от их имени?

   — Как раз этого я вам не посоветую. Казалось бы, представляют эти общества одних и тех же корейцев, а все не могут поладить что-то между собой. Наговаривают друг на друга, оспаривают первенство. А ведь возглавляют их неглупые, я бы даже сказал, образованные люди. Им бы объединиться и рьяно помогать своим соотечественникам — обустраиваться в России, изучать язык, ремесло, создавать промыслы. Так нет же, одни мутят головы тем, что главнее задачи, чем освобождение Кореи, нет. Другие — тянут корейцев в пресвитерианскую веру. Третьи призывают держаться только за свое — национальное. Того не понимают, что простые корейцы переселились сюда надолго, если не навсегда. Как в Америку, Канаду или Австралию.

   Что же касается вашего вопроса, то просто откройте частную школу. Подайте прошение на имя начальника департамента просвещения, а я вам помогу оформить необходимые документы. Получите лицензию, найдете помещение, учеников и учите их на здоровье.

   Уже на улице Вениамин Петрович восхищением заметил:

   — Не перевелись на Руси еще здравомыслящие чиновники. Послушаемся, Канг Чоль, его дельного совета. Но с обществами корейскими все равно свяжитесь. Все те, кто недоволен самодержавием, до поры до времени — наши попутчики. Это и стратегия партии большевиков.

   Юрий Михайлович сдержал свое слово. Больше того, когда среди прочих документов потребовалось свидетельство об образовании Канг Чоля, он обратился в гимназию с просьбой проверить знание будущего учителя русского языка. Экзамен назначили через неделю, что очень огорчило Липатова: он непременно хотел присутствовать на нем, чтобы как-то помочь, поддержать. Но ему уже пора было трогаться в обратный путь, чтобы до осенней распутицы добраться до железной дороги.

   Накануне отъезда в последний раз поужинали все вместе в ресторане. Было выпито и сказано немало теплых слов. В пылу чувств Гаврила даже предложил Канг Чолю махнуть с ними в Москву.

   — Что тебя удерживает здесь, Чоль? — уговаривал он. — А там, столица, матушка всея Руси. Она каждого примет, не даст пропасть…

   — Он и здесь не пропадет, — усмехнулся Алексей. — В отличие от тебя, вечного студента Гаврилы, Чоль знает, чего хочет и прямо идет к цели. Мы еще увидим его в Москве, и кто знает, каким человеком он прибудет туда.

   — У каждого своя дорога в этой жизни, — добавил Липатов. — Я тоже думал о том, чтобы предложить Канг Чолю поехать со мной в Москву. Но я знаю, что он не согласится. Здесь его соотечественники, и он нужен им. Верно, Чоль?

   — Верно. Куда я от своего народа. Но хотелось бы побывать в Москве. Скажем, годика через два-три…

   — Вот было бы здорово! Давайте выпьем за это…

   Не выпить за этот тост, как, впрочем, и за другие тосты, не было никакой возможности. Так что в гостиницу вся компания вернулась изрядно навеселе.

   А ранним утром, пахнувшим осенней свежестью, Канг Чоль провожал своих друзей. Троекратно, как это водится у русских, обнялся сначала с Гаврилой, Алексеем, а потом с Липатовым.

   — Жаль, что не удалось узнать результаты экзамена, но, думаю, все будет замечательно. Главное, не робей, — прошептал ему на ухо Венеамин Петрович. — Когда хорошенько обоснуешься, свяжешься с человеком, о котором я тебе рассказывал. Это наш проверенный товарищ. Через него будешь получать задания, литературу и разные новости о партийных делах. Пока мы с ним решили, что тебе надо вплотную сойтись с корейскими обществами, познать их изнутри, найти среди их членов единомышленников. Будь предельно осторожен. Ну, все, пора…

   Светлая грусть охватила Канг Чоля. Как только друзья скрылись за поворотом, он вздохнул, тряхнул головой и поспешил по своим делам. Первым делом, он решил снова посетить избу-читальню в корейском квартале.

   Несмотря на ранний час замка на двери не было. Канг Чоль, постучался и мужской голос на корейском языке пригласил его войти.

   Посередине довольно просторной комнаты стояли два стеллажа с книгами, за ними у окна притулился небольшой письменный стул. Тонкий специфический запах, исходивший от бумаг, типографских книг, свежеструганного дерева, был приятен. Когда любишь — все нравится.

   Навстречу ему приподнялся из-за стола невысокий кореец в круглых очках, весь седой, но удивительно моложавый на вид. Он поздоровался с легким поклоном и пригласил сесть.

   — Кажется, впервые вижу вас…

   Это был и не вопрос, и не утверждение. Эдакая традиционная манера корейцев — полуутверждать, полуспрашивать о том, что очевидно, оставляя за собеседником право подтверждения.

   — Да, — ответил Канг Чоль. Теперь настала его очередь полуспрашивать. — Кажется, так много у вас книг…

   — Не сказал бы что много,- мягко возразил библиотекарь. — Всего пятьсот тридцать четыре экземпляра. Из них восемьдесят шесть на корейском языке.

   — Но ведь это только начало, — утешил его Канг Чоль.

   — Конечно, конечно, — живо подтвердил хозяин читальни. — Мы всего только существуем третий месяц. Да, а вы откуда будете?

   — Около полутора лет назад прибыл в Россию. Жил в деревне, а последние два месяца занимался очень интересным делом. Помогал русскому ученому изучать быт и традиции корейцев, обосновавшихся в крае. Проехали от Артемовска до Владивостока.

   — Неужели? — поразился собеседник. — Интересно, а для каких целей ему это понадобилось?

   — Есть такая наука — изучение переселения народов. Ведь, по сути, все народы пришли откуда-то, что-то принесли с собой, что-то переняли у местных туземцев. Меняется язык, быт, традиции. И все это, видимо, надо изучать. Наше будущее скрыто в прошлом.

   — Я вижу, вы человек ученый, — уважительно произнес библиотекарь. — А чем будете заниматься во Владивостоке?

   — Хочу открыть воскресную русскую школу для взрослых корейцев.

   — Очень хорошая задумка, — одобрительно сказал библиотекарь. — Выходит, вы хорошо говорите по-русски?

   — Да как вам сказать… Учусь пока. Кстати, я не представился. Ким Канг Чоль…

   — Я тоже Ким. Ким Бон Иль. По-русски будет Борис Ильич.

   Они обменялись рукопожатием.

   — И когда вы рассчитываете открыть школу?

   — Сначала я должен сдать экзамен в гимназии. Другое беспокойство — будут ли желающие учиться в этой школе?

   — Обязательно будут, — заверил Бон Иль. — Всем буду говорить про вас. Потом у нас же есть общество «Кунгминхве». Слышали?

   — Да.

   — Я познакомлю вас с его членами. И знаете что, было бы замечательно, если бы вы подготовили доклад обо всем увиденном в корейских деревнях. Договорились?

   — Согласен. Только не обессудьте, если получится неинтересно.

   — Если человек много видел и не может рассказать об этом другим, то для чего он это видел?

   Канг Чоль пробыл в библиотеке до обеда. Посетителей было немного и во время их присутствия, он осматривал книги. Корейская литература была представлена в основном средневековыми повестями и стихами. Из современной прозы — лишь то, что было издано в Корее до аннексии. Многие книги — в ужасно потрепанном состоянии, без обложек, с оторванными страницами, со следами подтеков. И это не удивительно, ведь каждая из них вместе с хозяином пережила нелегкий путь из Кореи до русского Приморья. Удивительно было другое — что их вообще донесли в условиях сурового пешего перехода, когда каждый лишний килограмм груза был в тягость.

   Канг Чоль почувствовал невольную гордость за своих соплеменников и нежно погладил корешки книг. «Ничего, — подумал он растроганно, — мы отреставрируем вас, и вы еще долго будете нести свет знаний людям».

   Зато русская литература была в отличном состоянии. Сразу привлекла внимание полка, уставленная новехонькими фолиантами в превосходном кожаном переплете и золотыми тиснениями. Карамзин. «История государства Российского». И рядом табличка: «Дар попечительского совета гимназии г. Владивостока». Канг Чоль выхватил один из томов и раскрыл. Судя по тому, что страницы не были разрезаны, эту книгу еще никто не читал. Ничего, ничего, и вы дождетесь своего часа. Придет время и каждый кореец, обретший в России вторую родину, будет знать о своей стране не меньше, чем его коренные жители.

   — А где вы живете? — спросил Ким Бон Иль, когда ушел очередной посетитель.

   — Пока в гостинице, но хочу переехать. Может, кто-то в этом квартале сдает квартиру?

   — Постараюсь разузнать. А насчет школы… У нас ведь есть обычная школа. В воскресенье занятий нет, так что можно договориться.

   — Это было бы просто замечательно!

   На обед Ким Бон Иль пригласил к себе домой. Жил новый знакомый неподалеку от библиотеки в одной из мазанок. Скудная обстановка жилища и скромная пища была освещена теплым гостеприимством хозяйки.

   Через два дня Канг Чоль, благодаря стараниями Ким Бон Иля, нашел квартиру и сразу же переехал. Хозяйкой дома была женщина лет тридцати пяти, звали ее Ын Сун. Год назад она потеряла супруга и мыкалась одна с тринадцатилетним сыном Дянг Гилем. Небольшой огород, конечно, не мог прокормить, и все лето приходилось ей наниматься в батрачки. Так что нежданного жильца она восприняла как дар судьбы, тем более, когда увидела, как Канг Чоль сразу взялся выполнять мужскую работу по дому, которой скопилось немало. Надо было отремонтировать крышу, заготовить дрова на зиму, вскопать огород.

   В первый же вечер, за ужином, вдова поведала ему о своей горестной жизни.

   — Иногда просто умереть хочется, — призналась она, вытирая слезы.

   — Эти мысли вы бросьте, — сказал Канг Чоль. — Вон у вас какой сын растет. Зиму переживем, вы не беспокойтесь на этот счет. По весне купим кур, заведем свиней. А то, что мальчику не в чем ходить в школу — тоже не беда. Завтра справим ему обувь и одежку. Он еще выучится и станет большим человеком. Скажем, профессором. Верно, Дян Гиль? Ты хочешь стать профессором?

   Мальчик смущенно кивнул головой. В свои тринадцать лет он был довольно высок ростом, но худ как щепка. «Ему бы мяса больше», — подумал Канг Чоль с жалостью.

   — Как договорились, арендную плату я буду вносить за месяц вперед. И потом, — Канг Чоль улыбнулся, — мне же надо тоже три раза в день питаться. За это я плачу отдельно. Нет, нет, не возражайте. Вот… примите деньги.

   — Не знаю даже как благодарить вас, — растроганно произнесла вдова.

   — Главное, кормите хорошо — вот самая лучшая благодарность. И еще — всю мужскую работу мы будем делать вместе с Дян Гилем. Хорошо, братишка?

   И опять робкий кивок головы. Как этот мальчик напоминает Канг Чолю брата Донг Чоля.

   — Э-э, так не годится, Дян Гиль. Когда старший приказывает — надо отвечать «слушаюсь». Как солдат.

   Последнюю фразу Канг Чоль произнес со смехом, и был очень рад, заметив улыбку на лице мальчика.

   Экзамен в гимназии на поверку оказался не таким уж страшным. То ли экзаменаторы решили отнестись снисходительно к будущему коллеге, то ли Юрий Михайлович замолвил за него словечко, но вопросы были простые. Словом, справку он получил, и она сошла за свидетельство об образовании.

   Выдавая Канг Чолю разрешение на открытие школы, Аркадий Иванович с улыбкой сказал:

   — Желаю вам успехов! Будут вопросы, всегда рад помочь. Впрочем, вы и так будете ежемесячно приходить к нам за пособием. Да, да, вы не ослышались, вам полагается пособие из благотворительного фонда купечества Приморского края.

   Пособие давало возможность сделать школу бесплатной, и это чрезвычайно обрадовало Канг Чоля. Он крепко пожал руку Бобринцеву и сказал:

   — Спасибо вам за все. Думаю, русские никогда не пожалеют о своем сочувствии к корейцам-переселенцам.

   — Рад слышать это, весьма рад…

   Слух об открытии русской школы для взрослых быстро распространился по всему корейскому кварталу. В течение нескольких дней в нее записалось шестнадцать человек, так что можно было начинать занятия.

   Канг Чоль теперь чуть ли ежедневно встречался с Ким Бон Илем. В своих беседах они часто касались темы соотечественников в России. Вот и на этот раз Канг Чоль спросил:

   — Тот раз, помнится, вы говорили, что в Приморье два корейских культурных общества. Чем они отличаются друг от друга?

   — «Кунгминхве» было создано еще в Корее десять лет назад, а когда его разогнали, то многие члены перебрались в Америку. Там оно возродилось в 1909 году в Сан-Франциско. В Приморье первые отделения общества были открыты три года назад.

   — А как русские власти относятся к этому обществу?

   — В последнее время отрицательно. Особенно, когда стало выясняться, что его руководители вовсю занимаются проповеднической деятельностью. То есть пытаются завлечь наших корейцев в пресвитерианскую веру. А это, естественно, не может не нравиться русским. Несколько месяцев назад в газетах было даже опубликовано обращение православной церкви «Слово к корейцам». Не читали? Вам повезло — вырезка газеты со мной. Вот почитайте, а я пока покурю.

   Канг Чоль развернул кусок газеты и принялся читать:

   «Обращаемся с нашим искренним и доброжелательным словом ко всем корейцам, проживающим на русской земле.

   Пусть послушают нас те корейцы, которые, потеряв свою родину, желают и стремятся, чтобы их второй родиной стала русская земля с русским православным царем.

   Всем корейцам известно, что среди них явились проповедники какой-то американской веры, называемой «пресвитерианской». «Пресвитерианство» — вера не русская.

   Русский царь не исповедует эту веру и не желает, чтобы кто-либо из русских поданных ее исповедовал, хотя и не препятствует никому признавать любую веру, какая кому больше нравится. Русский царь, а с ним и весь русский народ, — признает спасительной и истинной верой только одну — Православие. Веру русского царя и русского народа признают и называют «Православною» все народы земли. Если же русская вера — вера «Православная», т. е. правильно и истинно славящая бога, если «Православною» ее признают все народы земли, то спрашиваем мы вас, корейцы, нужно ли вам слушать проповедников какой-то другой веры, кроме проповедников веры Православной?

   Очень и очень нехорошо поступают те корейцы, которые, ставши русскими подданными и принявши Православие, слушают пресвитерианских проповедников и склоняются к принятию пресвитерианства. Они оскорбляют русского царя и русский народ, забыв те милости, какие им были оказаны в то время, когда они бедствовали на своей родине и пришли искать спасение от своих бедствий у русского царя и русского народа. Еще хуже поступают слушающие пресвитерианцев те корейцы, которые, потеряв свою родину, ищут теперь русского подданства. Как они могут стать подданными русского царя, как они могут стать братьями русскому народу, когда, еще не приняв русского подданства, принимают чужую, не русскую веру? Пусть такие лучше ищут не русского, а американского подданства, так как они не могут стать братьями русскому народу по духу.

   Итак, не слушайте, корейцы, пресвитерианских проповедников, если не желаете оскорбить русского православного царя, если хотите слиться в одно с русским великим народом, уже оказавшим вам немало добра. Слушайте только проповедь о Православии, дабы вам можно было стать братьями по вере русскому народ».

   — Если «Кунгминхве» действительно ведет проповедническую работу против православия, то почему ее не прикроют?

   — Я тоже задавал себе этот вопрос, — задумчиво произнес Ким Бон Иль. — Думаю, власти сочувствуют обществу, главным образом потому, что его деятельность направлена против Японии. А у России большой зуб на самураев.

   Оба засмеялись.

   — А вы не состоите ни в каком обществе?

   — Почему же не состою. Я член общества «Квонопхве», заведую как раз библиотечным отделом.

   — А вы не могли бы мне устроить встречу с теми, кто возглавляет общество?

   — Могу, — улыбнулся Бон Иль. — Тем более что лидеры общества сами проявляют к вам интерес. Скажем, послезавтра вас устроит? Вот и хорошо.

   Встреча происходила вечером в корейской харчевне. Когда прислужница провела его и Ким Бон Иля в крайнюю комнату с раздвижными дверями, там уже находились трое мужчин. Увидев их, они приподнялись с пола, чтобы поздороваться.

   — Рад с вами познакомиться, — сказал один из них, назвавшийся Ли Донг Хи. На нем был современный европейский костюм с бабочкой. Гладко выбритое лицо, умные, чуть печальные глаза и крупные хорошо ухоженные руки. — Слышал, что вы зачинаете хорошее дело. Не понимаю, как это наше общество упустило такой важнейший участок работы…

   — Весь вопрос в специалистах, учитель, — почтительно вставил другой, худощавый кореец среднего возраста, тоже одетый в европейский костюм. — Ведь, согласитесь, не каждый может преподавать русский язык.

   — Причин для бездействия уйма, дорогой мой Сонг Гван, — мягко пожурил Ли Донг Хи. — Каждый из руководителей общества, кто владеет русским, должен впрячься в преподавательскую деятельность. Это, пожалуй, одна из главных практических задач общества. Как мы можем объединяться с русским пролетариатом, не зная языка? А в том, что мы должны объединяться для общей классовой борьбы, это — бесспорно.

   Канг Чоль насторожился. Впервые из уст корейца он услышал слова «пролетариат» и «классовая борьба». Терминология явно была марксистской.

   — Наша главная задача — освободить Корею от колониального ига японцев, — вмешался третий. У него оказался рокочущий командный бас, который вкупе с непререкаемостью тона выдавал характер своевольный и непреклонный. Одежда его была смешанной: поверх русской косоворотки наброшена толстая безрукавка, которая в ходу у жителей северных провинций Кореи. Крупная голова с властным лицом посажена на такие широкие плечи, что туловище над столом кажется квадратным. Его звали Хон Бом Дин.

   — Никто не отрицает этого, командир Хон, — с чуть заметной досадой сказал Ли Донг Хи. — Но это — задача стратегическая. Ведь понятно, что рейдовыми походами Корею не освободить, нужна крепкая организация из десятков тысяч людей, объединенных единой идеей, нужны средства, чтобы закупать оружие, издавать газету. Для этого необходимо, чтобы переселенцы крепко встали на ноги. А это невозможно без знания русского языка, образования.

   — Когда люди станут жить хорошо, они забудут, что такое родина. Для богатых — родина там, где лучше, — не сдавался Хон Бом Дин.

   — Давайте не будем при гостях затевать наши обычные споры, — предложил Сонг Гван и стал расспрашивать Канг Чоля. Когда он переселился из Кореи, что делал в России, откуда у него знание русского языка. До встречи Чоль еще не решил, следует ли ему быть до конца откровенным. Но, услышав их речи, понял, что эти люди вполне доверяют ему, так что его скрытность или уклончивость в ответах, могла вызвать лишь подозрительность. Поэтому, когда его спросили — откуда он родом? — стал рассказать, ничего не утаивая. Как на праздновании дня рождения годовалого сына произошла трагедия, как отец Канг Чоля пытался выкрасть короля и пропал без вести, как пробирались они на север Кореи, захватив японский корабль, как создавали партизанский отряд и какая участь его постигла.

   Когда Канг Чоль закончил, в комнате на миг воцарилась тишина.

   — Да, через что только не пришлось вам пройти, — нарушил молчание Ли Донг Хи. — Буду только рад, если вы вступите в наше общества, и мы вместе будем сотрудничать на благо нашей многострадальной родины.

   Они просидели до позднего вечера, вместе поужинали, запивая еду разбавленным китайским спиртом. Хон Бом Дин пытался несколько раз снова затронуть вопрос о вооруженной борьбе, но собеседники мирно увещевали его.

   — Хорошо, хорошо, — соглашался тот каждый раз, поднимая кверху руки. После очередного примирения он вдруг неожиданно предложил Канг Чолю: — Хотите возглавить один из моих отрядов, чтобы весной устроить поход в Корею?

   Все с интересом ждали, что ответит новый товарищ.

   — Я не готов дать вам ответ на этот вопрос сегодня, — честно признался Канг Чоль и посмотрел прямо в глаза Хон Бом Дин. — Мне надо осмотреться. Но в сердце моем, так же, как и в вашем, горит ненависть к японским захватчикам.

   — Хорошо сказал, — одобрил Ли Донг Хи и поднял чашечку со спиртным. — Давайте выпьем за успехи Канг Чоля! За то, чтобы он в кратчайшие сроки подготовил десятки, сотни новых учителей русского языка!

   Возвращаясь домой Канг Чоль вспомнил слова Хон Бом Дин, что если корейцы станут хорошо жить, то быстро позабудут родину. Может так оно и есть, но никакие благие цели не стоят того, чтобы желать людям трудного существования. Чтобы знать цену свободе — не обязательно испытать рабство. Достаточно того, что ты жил свободным.

   Из новых знакомых ему больше всех понравился Ли Донг Хи. Умен, хорошо излагает свои мысли, а главное — умеет выслушать собеседника. Категоричность нужна в армии, там часто встречаются ситуации, когда нет времени спорить, надо все решать быстро. В обустройстве же общественной жизни категоричность, как показывает история, зачастую — атрибут авторитарного режима. Да, но как же тогда быть с провозглашенным тезисом о диктатуре пролетариата? Не приведет ли это к категорическому утверждению о превосходстве одного строя над другим, подавлению всякого инакомыслия, то есть опять же к авторитарному режиму? Вот и русская церковь категорично заявляет, что она, мол, не против других вер, но истинная вера — только православная.

   А какой веры придерживаешься ты, Канг Чоль? Отец был приверженцем учения Конфуция, а мать явно тяготела к христианству, но у обоих не было фанатизма в вопросе веры, считая вероисповедание делом совести каждого. Библейское сказание о сотворении мира занимательны и поучительны. Ему вторят не менее интересные истории про Будду, Магомета. Ну и оставались бы они таковыми, так нет же, все это обязательно надо превращать в веру, и тут как тут появляются религиозные идеологи, причисляющие себя к пастырям стад людских и с фанатизмом утверждающих, что только они знают путь истинный. А того не понимают, что любая категоричность в таком зыбком вопросе, как существование бога, есть одурманивание людей, насилие над их волей и разумом.

   А сколько крови и слез было пролито по вине этих самых фанатиков веры? Достаточно вспомнить священные походы крестоносцев на Иерусалим, не менее священные походы полумесячников против гяуров, инквизицию, Варфоломеевскую ночь и тому подобное. Как же так получилось, что самое свободное в человеке — право на вероизъявление стало объектом самого жесточайшего насилия? Как же надо обустроить жизнь на земле, чтобы люди могли жить действительно свободно и счастливо?

   Большевики утверждают, что надо изменить существующий строй, нужна другая — коммунистическая идеология. Не ведь страшно подумать, что и тут появятся фанатики, и всех, кто будет против этой идеологии, сведут к ногтю. Терпимость, терпимость — вот что нужно человечеству.

   Эх, надо бы почаще встречаться с Ли Донг Хи: он бывал в Европе и Америке, может многое рассказать о тамошних государствах, вероисповедании, социальном устройстве. И вообще, как это хорошо, что мне удалось познакомиться с такими достойными людьми…

   И вот настал день первого занятия — воскресенье, 21 августа 1913 года. 10 часов утра. Канг Чоль прошел на учительское место, и обвел взглядом класс. Шестнадцать пар глаз ждали, что он скажет. Самому старшему, что сидит на задней парте, пожалуй, за сорок, остальным — двадцать — двадцать пять. А самый юный ученик ему известен. Это Дянг Гиль. Его сосед по парте — также молод, старше года на два. Что ждет этих детей в этой огромной стране? Что нас всех ждет? Впрочем, долой отвлеченные мысли и будем начинать занятие.

   — С сегодняшнего урока дня вы будете изучать великий русский язык, — произнес Канг Чоль и слегка перевел дух. О, сколько раз он мысленно произносил эту начальную фразу за последние дни. — Великий потому, что этим языком пользуются десятки народов, населяющих Российское государство, от Черного моря — до Тихого океана, от Средней Азии — до Северного ледовитого океана. Это шестая часть всего земного шара. Почти в сто раз больше, чем Корея. И вы тоже скоро будете свободно разговаривать на этом языке, сможете объехать эту громадную страну, общаться со многими народами. Вы…

   — А кто нам позволит? — неожиданно прервал его чей-то насмешливый голос из задних рядов.

   Канг Чоль глянул туда и улыбнулся.

   — В любой школе принято поднимать руку прежде, чем задавать вопрос. И потом, когда задают вопрос, то привстают.

   — Мы что маленькие дети? — раздался опять этот голос.

   — Да, — сказал Канг Чоль. — Мы очень маленькие дети, которые еще не умеют разговаривать. И поэтому, может, и правильно делают, что нам не разрешают ехать вглубь России. Но я уверен, придет время и корейцы, живущие в России, станут полноправными членами одной большой семьи. Но для этого всем нам предстоит много трудиться и многому научиться. В первую очередь, языку. Вот вы, молодой человек, любитель задавать вопросы, выйдите сюда к доске…

   Тот молча повиновался и перед взором слушателей школы предстал довольно высокий крепыш лет двадцати двух, с головы до ног одетый в русское платье: черный пиджак, красная косоворотка, серые брюки и хромовые сапоги в гармошку, которые придавали всему облику особенный шик.

   — Вы говорите по-русски? — спросил Канг Чоль, стараясь чисто выговаривать каждое слово.

   — Да, говорить, — гордо ответил парень.

   — Как вас зовут?

   — По-корейски Ман Доль, а по-русски Матыбей.

   — Матвей, — поправил Канг Чоль. — Где работаете, Матвей? Ну, что делаете?

   — Моя трактир работай, гостя стречай, кусно корми…

   — Хорошо говоришь по-русски, Матвей. А писать и читать умеешь?

   Матвей засмеялся и уже по-корейски произнес:

   — Если бы я умел читать и писать, то зачем притащился бы в эту задрипанную школу в свой выходной день. Я бы лучше водку пил да пиво…

   Бойкие ответы молодого человека понравились Канг Чолю.

   — Что ж, Матвей, я уверен, что при старании вы обязательно добьетесь своего. Если к тому же не будете перебивать учителя, смеяться над школой и считать себя умнее всех, то добьетесь результата еще быстрее. А сейчас я назначаю вас своим помощником, и таких помощников, знающих лучше других русский, у меня будет несколько. К каждому из помощников мы прикрепим двух-трех слушателей. Садитесь, Матвей, сказал он и продолжил урок. — Итак, мы первым делом познакомимся с русскими буквами, которые сведены по порядку в так называемую Азбуку. Эта Азбука лежит перед каждым из вас. Она как корейский «дямопхо»(корейский алфавит). Вглядитесь в первую букву русской Азбуки. Это буква «А». А ну-ка повторили все хором…

   Слушатели не очень уверенно повторили: «А-а».

   — Не очень внятно. Давайте еще раз… Вот теперь лучше.

   Канг Чоль прошел к доске и продолжил урок:

   — В русском языке почти все буквы бывают большими и маленькими. Большими буквами начинается предложение, имена и названия. Поэтому в азбуке мы видим по два изображения буквы. И еще, что важно усвоить сразу, это то, что напечатанная буква отличается от буквы, написанной рукой. Смотрите, вот так пишется большая книжная буква «А», а вот так от руки. Выглядят они оба, конечно, необычно, но все зависит от навыка. А уж составлять из этих букв слова совсем просто. Берешь их и приставляешь друг к другу. Скажем, к «а» мы приставили «у». Получилось «ау».

   — А что означает «ау»? — спросил кто-то.

   — Ау? Русские так кричат, когда заблудятся. А-у-у-у…

   По классу прокатился смешок. Видимо, каждый представил себе, как, заблудившись в лесу, будет кричать не родное «ёбо-о» , а диковинное «а — у-у».

   Два часа занятий пролетели как единый миг. Когда Канг Чоль глянул на луковицу часов и объявил конец занятий, многие слушатели с сожалением отложили карандаши.

   — Значит так, — сказал Канг Чоль напоследок, — к следующему занятию всем надо постараться выучить азбуку. Да, да, все русские буквы. Для этого лучше всего их несколько раз переписать вместе с корейскими буквами, обозначающих их звучание. А теперь попрощаемся по-русски. До свидания!

   Слушатели дружным хором повторили за ним: «До свидания!»

   Канг Чоль вышел на улицу проводить слушателей и дошел с ними до конца переулка.

   — Учитель, неужели мы действительно выучим русский язык, и будем говорить совсем как русские?

   Это спросил Дянг Гиль.

   — Конечно, — заверил его Канг Чоль. — И это произойдет гораздо раньше, чем ты можешь себе представить. А твои дети будут знать язык даже лучше чем русские.

   — Возможно ли такое? — засомневался кто-то.

   — Еще как! Пришлые издалека люди всегда должны быть хоть на вот столечко, но умнее и проворнее, чем местные. Иначе просто не выживешь.

   — Скорее бы наступило это время, — мечтательно сказал сосед Дянг Гиля по парте. — А то я все время боюсь русских. Особенно пьяных. Они как животные, не знаешь чего ожидать. То ли укусит, то ли лягнет…

   — Все оттого, что не знаешь языка, — сказал идущий рядом с ним самый старший из слушателей. — Даже если умеешь ругаться по-ихнему, уже не страшно.

   — А ругательства мы тоже будем учить, дяденька?

   — Ругательствам жизнь научит, паря. Ха-ха, еще как научит…

   Смеясь, дошли до конца переулка и простились.

   Канг Чоль быстро втянулся в новую жизнь, благодаря привычке подчинять себя жесткому распорядку дня. Он вставал спозаранок, и все утро посвящал тренировкам и всяким хозяйственным делам по дому. После завтрака шел в библиотеку или в школу, где всегда находилось какое-нибудь дело. Два сельских учителя — О Сан Ги и Квон Ду Бон, поначалу настороженно отнеслись к новоиспеченному коллеге, но вскоре приняли его в свой круг. И хотя оба были старше возрастом, стали обращаться к новичку уважительным словом «сонсенним»* (учитель). Из своих небогатых сбережений Канг Чоль выделил школе двадцать рублей и сам вызвался купить на них необходимые для занятий всякие учебные принадлежности. Это было лишним поводом побродить по городу, который ему очень полюбился. И, конечно, самым важным делом оставалось преподавание русского языка. К каждому занятию готовился очень тщательно — составлял план урока, записывал вопросы и ответы, придумывал темы устных диалогов. При этом вспоминал, как учила его Наталья, и очень жалел, что в свое время не записывал ее лекции. А после занятий допоздна зачитывался произведениями русских классиков, широко представленных в библиотеке добротными изданиями.

   Хозяйка дома души не чаяла в своем квартиранте, но верная пуританским нравам Кореи, старалась не выказывать этого ни ему, ни соседям. Но было заметно, как она воспрянула духом, подобрела голосом и стала чаще улыбаться. Сын ее — Дянг Гиль не умел еще ни скрывать, ни открыто выражать свои чувства: привязанность его к Канг Чолю читалась в глазах и в готовности выполнить любое поручение. Сам взвалил на себя такие заботы, как уборка класса и топка печи, которую надо было произвести пораньше, чтобы комната обогрелась. Канг Чоля очень трогала эта забота, но он не подавал виду. С первых же дней он установил с мальчиком равные отношения и не допускал сюсюканья. Потому что считал — только так можно воспитать настоящего мужчину. А ему очень хотелось принять участие в судьбе Дянг Гиля: он видел и понимал, как одинока эта детская душа, лишенная отцовской заботы.

Глава 39

   Через два месяца школу посетила комиссия из городской думы. В ее составе был и Аркадий Иванович, представлявший отдел народного образования, а также некий Семен Поликарпович Матюхин от купеческого попечительского совета. Возглавлял комиссию член думы по вопросам инородцев господин Арбалаков Валериан Павлович.

   Канг Чоль провел урок как обычно, хотя в душе очень волновался. Ученики тоже старались — не было обычных реплик и смешков, все дружно повторяли новые слова, и бойко отвечали на вопросы.

   — Что ж, господин Ким, — сказал Валериан Павлович после урока, — впечатление у меня сложилось хорошее. Не знаю, какой был уровень знаний русского языка у ваших великовозрастных учеников, но сейчас они, вполне сносно, говорят и пишут. Правда, ваш метод использования помощников меня поначалу шокировал, но потом я увидел, что он эффективен. А как вы считаете, господин Бобринцев?

   — За сто минут занятий ученики успели повторить пройденный на прошлой неделе материал, изучить две грамматические категории, просклонять пять слов, написать небольшой диктант, разучить тридцать слов и составить на них предложения. Но самое существенное — своеобразный метод господина Кима позволил за время урока каждому ученику задать и ответить примерно на тридцать вопросов. И ко всему к этому я отмечаю высокую посещаемость школы — за время существования лишь несколько учеников пропустили занятия.

   — Вы раньше работали учителем, господин Канг Чоль?

   — Нет, господин Арбалаков. Но меня учила русская учительница, и от нее я перенял эту систему преподавания.

   — Каков срок обучения в вашей школе? — спросил Семен Поликарпович.

   — Три месяца. Из тех, кто захочет учиться дальше, а главное, захочет учить других, будем составлять отдельную группу.

   — А вообще желающих много? — полюбопытствовал Валериан Павлович.

   — На сегодня записалось двадцать семь человек.

   — Неплохо, господин Ким. Позвольте пожать вашу руку и заверить, что со своей стороны буду оказывать посильную помощь. Кстати, с последним караваном судов пришло немало книг. Часть из них мы постараемся передать и библиотеке, и школе.

   — Спасибо, господин Арбалаков.

   — У вас есть какое-нибудь пожелание, господин Ким?

   — Да. Мне хотелось бы, чтобы в корейских начальных школах ввели занятия русского языка…

   — А сколько таких школ в городе?

   — Три.

   — И ни в одном не преподается русский язык? — удивился Валериан Павлович.

   — Не предусмотрено сметой, да и учителей такого направления у нас нет, — сказал Бобринцев. — Разве что школа господина Кима подготовит…

   — Думаю, вопрос с оплатой решаем. Так что, видите, господин Ким, какие надежды мы возлагаем на вас.

   Канг Чоль лишь склонил голову.

   Проводив комиссию, Канг Чоль вернулся в школу. И был приятно удивлен тем, что ученики не разошлись, а ждали его.

   — Ну, как, учитель? — спросил Ти Кхан Муль, самый старший среди учеников и потому избранный старостой. — Нас не… закроют?

   — Почему нас должны закрыть? — удивился Канг Чоль. — Наоборот хотят, чтобы таких школ было больше. Поэтому те из вас, кто захочет учиться дальше и тоже учить кого-то русскому языку, смогут этого добиться вполне. А вообще вы все молодцы, отвечали хорошо, внятно.

   — Если бы вы нас предупредили, мы бы лучше подготовились, — сказал Пак Енг Гын юношеским баском. Это был, пожалуй, самый усердный ученик — сидел за первой партой, всегда активно тянул руку и, что скрывать, был гордостью и надеждой Канг Чоля.

   — Сам не знал о комиссии, — признался Канг Чоль. — Но это даже к лучшему. Да, а почему сегодня нет Матвея?

   Он обвел взглядом класс.

   — Я слышал, учитель, что в их трактир пришли какие-то люди, избили отца Матвея и его самого, — сказал Кхан Муль.

   — Когда вы это слышали?

   — Позавчера, учитель. Хотел сходить туда, да как-то недосуг было.

   — А вы знаете, где этот трактир?

   — Конечно, учитель. Это возле поселка портовых грузчиков…

   — Там рядом еще есть китайская харчевня?

   — Верно, учитель. Если хотите, я провожу вас.

   — Спасибо, но я знаю, где это… Вот что еще, мы могли бы устраивать дополнительные занятия по вечерам в среду. Но это сугубо добровольно. Кто хочет — поднимите руки.

   Желающих оказалось семеро.

   — Что ж, жду вас в среду вечером в семь часов. Будем заниматься, в основном, разговорной речью. А всем еще раз повторяю — везде и всюду, мысленно или вслух, говорите, говорите на русском. Сами себе задавайте вопросы и отвечайте. Активно используйте запас слов. А теперь, до свидания!

   После обеда Канг Чоль собрался к своему ученику. Во дворе его ждал Дянг Гиль.

   — Брат, можно я пойду с вами, — сказал он умоляюще. — Хочу тоже видеть Матвейку.

   — Хорошо, идем вместе, — согласился Канг Чоль и покачал головой, оглядев мальчика. Видавший виды зипун, штаны в заплатках. Обут в толстые ватные носки и галоши. На голове — картуз.

   Через полчаса они стояли перед приземистым домом, обитым деревянными досками, почерневшими от времени. На входом в дверь висела вывеска на двух языках: на русском извещалось просто — «Закусочная», а на корейском — очень подробно, что здесь подают острые густые супы из разной морской живности, жареное на углях мясо, вареные свиные ножки. Неизвестный художник даже нарисовал полную миску, от которой исходил густой пар.

   Два окна с выбитыми стеклами говорили о неладном. Изнутри проемы были занавешены одеялами. Канг Чоль ткнулся в дверь — она оказалась заперта.

   — А вот калитка во двор, — сказал Дянг Гиль. — Тоже заперта. — Давайте я перелезу через забор…

   — Что ж, попробуй, — согласился Канг Чоль.

   Дянг Гиль проворно перебрался по ту сторону ограды. Послышались удары в дверь, сопровождаемые пронзительным детским голосом:

   — Матвей, открой! Это я — Дянг Гиль! Ты что не узнаешь меня? Я пришел с учителем, не заставляй его ждать за калиткой… Ой, что это с тобой случилось?

   Ответ прозвучал невнятно. Послышались торопливые шаги. Щеколда звякнула, и показался Матвей. Голова его была замотана белой тряпкой, а на правой скуле красовался огромный кровоподтек. Глаза его зло блестели, отчего вид был как у побитого, но отнюдь не побежденного петуха. Канг Чоль невольно улыбнулся, отвечая на приветствие ученика.

   — Кто это тебя так?

   Матвей тоже заулыбался и махнул рукой.

   — А-а, было дело… Проходите, проходите, учитель.

   В доме выяснилось, что отец Матвея гораздо в худшем состоянии: он лежал на нарах, с перебинтованной ногой и рукой. На лице такие же, как у сына, свежие ссадины. Но настроение у пострадавшего было тоже не подавленное. Он даже сдержанно улыбнулся и сказал с достоинством:

   — От сына премного наслышан о вас, учитель Ким. Спасибо, что учите его уму-разуму. Может, их доля будет совсем другой, чем у нас, — тут он зашелся сухим кашлем. — Сучьи дети… всю грудь отбили…

   — Кто это вас так? — спросил Канг Чоль.

   — Даже если скажу, что от этого изменится? — ответил вопросом на вопрос больной и упрямо сжал рот. И тут стало заметно, что у отца и сына одинаково сильно выпирают скулы. А скуластые, а скуластые, всем известно, большие упрямцы.

   — А вы скажите, может, помогу чем-нибудь…

   Отец Матвея стрельнул по лицу Канг Чоля острым взглядом и закрыл на минутку глаза, словно пытался оценить увиденное. Потом с тихой яростью сказал:

   — Вся моя семья, как каторжная, работает с раннего утра и до поздней ночи, а эти сволочи приходят и вымогают деньги. Эх, ружья не было, перестрелял бы их как собак!

   — Кто эти? Русские?

   — Если бы русские — не так было бы обидно. Свои же, корейцы, собаки! Первый раз пришли, сказали от корейского общества, собираем деньги для освобождения Кореи. Надо, мол, оружие купить, разное снаряжение. Как откажешь? А потом еще раз пришли. Уже не просят, а требуют. Хорошо, я — тоже патриот родины, готов последнее отдать, но кто будет кормить мою семью, детей на ноги ставить? Но ничего не сказал, выложил деньги, а они говорят — мало. Не стал спорить — отдал все, что накопил за месяц. А позавчера опять пришли. И вот что они сделали, когда я отказался. Меня с сыном избили, перебили посуду на кухне, разбили окна. Сказали, что снова придут…

   — А сколько их было?

   — Трое.

   — От какого общества они представились?

   — Этого… как его… «Конопхве». Ну да бог с ними. Матбей, скажи матери, чтобы приготовила что-нибудь. Надо же гостя угостить…

   — Вы не беспокойтесь, мы сейчас уйдем. Об одном только хочу спросить — вы и впредь будете держать закусочную.

   — А что мне остается делать? Они меня, конечно, сильно отделали, но не настолько, чтобы я совсем поджал хвост. Еще раз изобьют — снова открою. Нас, Лянов, не так легко сломить!

   — Я вам постараюсь помочь, — сказал Канг Чоль и улыбнулся недоверчивому взгляду хозяина дома. — У вашего сына — такой же, как у вас, характер. Характер настоящего мужчины. Ну, нам пора…

   От Матвейки он сразу направился в библиотеку. И шел так быстро, что Дянг Гиль едва поспевал за ним. Заметив это, пошутил:

   — Братишка, идти не можешь, тогда беги. А ну давай, кто быстрее — ты бегом, а я пешком…

   Мальчик перешел на легкий бег и не без труда нагнал Канг Чоля. Но обгонять почему-то не решался.

   — Не жалей никогда соперника, иначе ничего не добьешься. А ну, догоняй меня, Дянг Гиль! А теперь сумей оторваться от меня, а то я наступлю на пятки.

   Канг Чоль, чтобы не отстать, тоже побежал. Теперь они уже вовсю неслись по улице, и если бы не их улыбающиеся лица, прохожие могли подумать, бог знает, что.

   Ким Бон Иль уже закрывал ставни, когда Канг Чоль и Дянг Гиль добежали до библиотеки.

   — Откуда это вы такие запыхавшиеся? — спросил библиотекарь с удивлением.

   — Соревновались на скорость передвижения, — засмеялся Канг Чоль. — Очень проворный парнишка. Так что я признаю свое поражение, Дянг Гиль, и вот тебе алтын на леденцы. Иди, вечером увидимся…

   Канг Чоль помог Бон Илю закрыть библиотеку. Возле калитки как бы ненароком спросил:

   — Вы сейчас идете на заседание общества?

   — Да. Хотите пойти со мною?

   — Был бы благодарен вам.

   — Не стоит. Мы только будем рады таким гостям. Хотя вам давно пора быть участником, а не гостем.

   — Это тоже верно.

   Некоторое время они шли молча, а потом Бон Иль воскликнул:

   — Ай-гу, как же это я забыл? У вас же сегодня была проверка! И как она прошла?

   — Лучше, чем я ожидал. Сегодня я окончательно убедился, что корейцы очень способны до чужих языков. А ведь среди европейских языков — русский, пожалуй, самый трудный.

   — А почему мне он так трудно дается? Уж казалось бы, столько книг читаю, а все с произношением нелады, — посетовал библиотекарь.

   — Вы скромничаете, — улыбнулся Канг Чоль. — Просто вам надо обратить внимание на некоторые звонкие согласные в русском языке. Такие, как Г, Д, З, Ж и другие…

   За беседой они и не заметили, как пришли к большому двухэтажному особняку, окруженному высоким забором.

   — Мы не ошиблись? — спросил Канг Чоль. — Общество действительно располагается здесь?

   — Да. Вам не нравится дом?

   — Нравится. Слишком нравится. Но как сюда будут ходить простые корейцы?

   — По поводу этого мы тоже много спорили. Но пришли к выводу, что общество должно быть на должной высоте. Оно ведь объединяет не только крестьян, но и дворян. Потом у нас бывают солидные гости, вплоть до городской главы.

   — Откуда у общества такое помещение?

   — А этого никто не знает, — почему-то шепотом ответил Бон Иль. — Владелец пожелал сохранить неизвестность. Ходят слухи, что это знаменитый граф Иваницкий, но точно никто не знает.

   «Опять этот граф, — подумал Канг Чоль. — Уже третий раз слышу о нем и только хорошее. Интересно, удастся ли когда-нибудь встретиться с ним»‘.

   Эти мысли заставили его с особенным вниманием осмотреться кругом. Внутри особняка все тоже выглядело внушительно: большие комнаты с отштукатуренными белыми стенами, высокие резные потолки, европейская лакированная мебель. Ну и ну, никогда не догадаешься, что здесь заседает общественная корейская организация, многие члены которой до недавнего времени никогда даже не видели стульев.

   — Бон Иль си, если можно, то проведите меня сразу к Ли Донг Хи.

   — Хорошо. Он обычно сидит в читальне. Это вот сюда… Видите, сидит один за столом. Мы вместе подойдем или…

   — Спасибо, я один…

   Ли Донг Хи встретил Канг Чоля очень приветливо.

   — Как идут у вас дела в школе? Нужна ли какая-нибудь помощь?

   — Спасибо, дела идут нормально.

   — Мы хотим создать специальную секцию по обучению корейцев русскому языку. Будем рекомендовать вас на заведующего.

   — Благодарю вас. Но я ведь еще не член общества…

   — Это не страшно. Считайте, что вы уже в него вступили. Вы согласны?

   — Да, — кивнул головой Канг Чоль. — В таком случае, я, как член общества, хочу спросить официально у своего председателя — это вы разрешили собирать взносы с корейцев?

   — Как собирать? У нас взносы добровольные…

   — В таком случае, как понимать тех людей, которые, представляясь из общества, принуждают разными способами корейцев оказывать денежную помощь обществу. А если они отказываются, то избивают их.

   — Этого не может быть? — возразил Ли Донг Хи, но как-то неуверенно. — Вы сами сталкивались с этим?

   — Отец моего ученика держит харчевню. Туда и стали наведываться так называемые сборщики денег от общества. А когда хозяин отказался платить, то его вместе с сыном жестоко избили.

   — Что вы говорите? — вскричал Ли Донг Хи. — Наши члены не могли так поступить…

   — Тогда тем более надо поймать этих самозванцев и разоблачить. Вы точно уверены, что сборщики не от общества.

   — Видите ли, я не могу с полной уверенностью утверждать… Дело в том, что в обществе есть сторонники силового сбора денежных средств.

   — К ним относится и господин Хон Бом Се?

   — Да, — удивленно ответил Донг Хи. — Как вы узнали? Это сказали они?

   — Нет, — сказал Канг Чоль. — Я с этими людьми еще не встречался. Но как может происходить такое вымогательство денег от имени общества? Вы можете это расследовать и прекратить?

   — Есть люди, для которых общество лишь инструмент для претворения в жизнь собственных интересов, — грустно сказал Донг Хи. — Они могут внешне согласиться со мной, но делают по-своему. Знаете что, господин Ким, сейчас начнется еженедельное заседание совета общества, хотите, я дам вам слово?

   — Да, хочу, — кивнул Канг Чоль.

   Зал, в котором собралось человек пятнадцать, был рассчитан гораздо на большее число людей. Председательское место Ли Донг Хи на торце большого конференц-стола, знакомые Сонг Гван и Хон Бом Се уселись напротив, и где — то в дальнем углу Бон Иль. Сначала решали какие-то текущие вопросы общества, а потом председатель объявил:

   — У нас сегодня присутствует человек, о котором я недавно говорил на одном из последних заседаний правления общества. Это господин Ким Канг Чоль, основатель и преподаватель первой воскресной школы русского языка для взрослых корейцев. Давайте попросим его рассказать о своих делах.

   Аплодисменты и улыбки поставили Канг Чоля на миг в неловкое положение. Приходилось на ходу менять тон выступление — где это видано, чтобы человек в ответ на теплый прием вдруг набрасывался с нападками. Но и промолчать тоже не мог: избитые лица отца и сына Лянов стояли перед глазами.

   — Спасибо на добром слове, господа присутствующие. Открытие школы было бы невозможно без тех начинаний, которые осуществило общество «Конопхве», без его авторитета и известности. Не случайно уже сейчас появились такие проходимцы, которые используют имя общества для своих корыстных целей…

   При последних словах Канг Чоля большинство присутствующих зашевелилось: взоры членов совета устремились на оратора.

   — У нас сегодня в школе была проверка из городского отдела народного образования. И самый активный ученик, который ни разу до этого не пропускал занятия, вдруг не пришел. Оказывается, в харчевню, которую держит его отец, уже несколько раз являлись неизвестные корейцы и от имени общества «Конопхве» заставляли вносить взносы и причем немалые. Когда же мой ученик с отцом отказались платить на этот раз, то их избили до полусмерти!

   — Не может этого быть? — воскликнул кто-то и тут же другой поддержал его: — Такого действительно не может быть!

   Канг Чоль внимательно оглядел присутствующих — их лица искренне выражали недоуменное возмущение. Лишь Хон Бом Се сохранял спокойствие, в уголках сжатого рта чудилось насмешливое презрение.

   — Я тоже подумал, что этого не может быть, и поэтому сказал отцу ученика, чтобы он смело продолжал работать. А если эти грабители придут снова, то их встретят настоящие члены общества и проучат их. Так вот, я пока не член общества, но готов вступить в любое время и принять на себя задачу по охране корейцев от разного рода посягательств.

   Лишь через три часа заседание пришло к общему решению — что, действительно, давно назрел вопрос о создании такого отдела, который смог бы оказать правовую, юридическую, а если надо, то и физическую защиту переселенца от произвола, обмана, гонения и притеснения. И избрать заведующим Канг Чоля.

   Во время этих дебатов Канг Чоль нередко ловил на себе оценивающий взгляд Хон Бом Се. Словно тот с усмешкой спрашивал: «Неужели ты действительно чего-то стоишь?»

   На другой день Канг Чоль после завтрака отправился в Матвейкин трактир. А там уже шел ремонт. Пользуясь случаем, трактирщик, видно, решил заодно подновить и вывеску, и входную дверь. Вымогатели денег порезвились от души: внутри трактира они разбили все, что билось.

   — Хорошо, что столовая посуда у нас из бронзы, — с усмешкой сказал трактирщик, когда они поздоровались, и Канг Чоль выразил свое сочувствие. — За стакашками я уже послал сына, в котле кипит суп из костей, так что милости прошу на обед.

   — А если эти ребята придут снова?

   — Придут — тогда и поговорим, — сквозь зубы выдавил хозяин. — На этот раз я просто так не сдамся.

   — Слушайте, э-э…

   — Мангиримнида, но лучше зовите меня по-русски — Малофей. Я ведь крещенный и это имя мне дал поп.

   — Славное у вас имя, Малофей, — улыбнулся Канг Чоль, поскольку впервые ему довелось сталкиваться с таким именем. — Я хочу помочь вам и, поверьте, сделаю так, что они надолго забудут сюда дорогу. Для этого вы принимаете меня на работу официантом — кормите и обеспечиваете ночлегом. Пока они не объявятся.

   — А может, они не объявятся, а? — с надеждой спросил Малофей. — Я человек не трусливый, но как подумаю об этих мерзавцах, что-то во мне слабеет. Как можно вот так прийти и отобрать средь бела дня у человека деньги?

   — Деньги что, — усмехнулся Канг Чоль, — целую страну Корею заграбастали на виду у всего мира и то ничего. Напрасно вы питаете надежду, что они не придут. Они явятся раньше, чем вы думаете. Так что, берете меня в работники?

   — Пожалуй, придется взять, — сказал Малофей и улыбнулся. Трудно было поверить, что у этого повидавшего жизнь человека может быть такая по-детски открытая и доверчивая улыбка.

   …Они пришли на пятые сутки, поздно ночью, когда трактир уже закрывался. Хозяин пошел провожать последнего посетителя. Канг Чоль протирал пол, а Матвейка возился с посудой на кухне, как вдруг снаружи раздались чьи-то резкие голоса. Дверь резко распахнулась, и двое здоровенных мужчин затащили сопротивляющегося Малофея в трактир. Третий, лицом помоложе, плечами поуже, шел следом и шипел:

   — Тихо, говорят тебе — тихо! А не то будешь так выть, что всем тошно станет! Закрой пасть, тебе говорят!

   Увещевавший замахнулся, чтобы ударить хозяина трактира, но тут к нему подскочил Канг Чоль:

   — Ради бога, не бейте моего хозяина. Его только недавно избили какие-то негодяи, и он чувствует себя очень неважно…

   — Эй ты, слуга, кого это твои грязные уста называют негодяями. Это мы что ли негодяи?

   — Если вы его избили, значит, вы — негодяи, — простодушно сказал Канг Чоль.

   — Ах ты, сукин сын! — вскричал тощий, который, видать, был за старшего. — Бросьте хозяина и схватите этого слугу. Надо проучить его как следует…

   Оба помощника тут же бросились исполнять приказание. Тот, кто был спереди, вытянул руку, чтобы схватить Канг Чоля за горло, но тот перехватил ее за кисть и резко рванул мимо себя вперед. Не ожидавший подобного приема, верзила упал плашмя и, по инерции протащившись юзом по скользкому полу, ударился головой о стену. Второй нападающий остановился в растерянности.

   — Что встал? — закричал тощий. — Этого сопляка испугался? А ну врежь ему, Увалень.

   Тот, кого назвали Увальнем, принял боевую стойку, выставив руки ладонями вниз. И в это же мгновение Канг Чоль в прыжке выбросил ногу. Пятка точно попала в подбородок противника: голова Кабана резко дернулась, и вся туша рухнула на пол.

   Тощий выхватил нож, но не успел им воспользоваться, так как на его голову обрушился валек, которым предусмотрительно запасся Матвейка.

   Вымогателей, еще не пришедших в себя, связали. Канг Чоль попросил еще веревки, перекинул один конец через потолочную балку и сделал петлю. Другой конец протянул трактирщику. Тот молча повиновался. И у отца, и у сына в глазах — напряжение. Что происходит, неужели их добровольный защитник хочет повесить этих вымогателей?

   — Послушайте, учитель, может, хватим им и этого? — спросил Малофей.

   Канг Чоль вместо ответа подмигнул ему и схватил тощего за грудки. Одним рывком поднял его на ноги и подвел к петле. Когда веревка аккуратно обвила шею, он показал рукой, что надо натянуть удавку. И тут тощий ожил.

   — Вы что… Вы что, люди? Простите, я не хотел, меня заставили…

   — Кто заставил? Говори, иначе вот этих, тобою жестоко избитых людей, мне не остановить. Верно, я говорю, Малофей?

   — Еще как верно, — закричал тот и сделал зверское лицо. — Я собственной рукой удавлю этого гада. Матбейка, а ну помоги мне…

   — Говори, кто заставил?

   — Общество «Конопхве».

   — Имя, имя назови. Быстрее, а то не успеешь, сейчас они натянут веревку…

   — Хон Бом Се… Нас послал Хон Бом Се…

   Канг Чоль заставил тощего изложить на бумаге свое признание, а затем отпустил вымогателей. Напутствовал он их такими словами:

   — Будем считать, что вы легко отделались. В следующий раз за веревку буду дергать я, и уже никто не сможет меня остановить. Идите и передайте тому, кто вас послал, что отныне никому не будет позволено отнимать деньги в пользу кого бы-то ни было. Вы меня поняли?

   — Да, да, — закивали головой вымогатели. Но тощему верить было трудно, уж больно змеиным взглядом одарил он напоследок Канг Чоля. Словно примеривался, куда в следующий раз ткнуть ножом.

   Такое событие — грех было не отметить. И хотя уже было за полночь, Малофей достал бутылку первача, а его сын тут же принес закуску. Трактирщик поднял стакан и сказал:

   — Еще несколько дней назад я с отчаянием думал, что все мое дело пойдет прахом. Но сегодня вернулась не только надежда, сегодня я обрел настоящего друга, с которым можно пойти и на смерть. Учитель Ким, рад, что мы встретились, рад, что мы будем друзьями! Заходи сюда в любое время, и в любое время тебе здесь встретят как друга!

   ….Хон Бом Се появился на пороге класса, как только Канг Чоль объявил об окончании урока. С насмешливым видом подождал, пока все не разойдутся, и подошел к учительскому столу.

   — Здорово, Канг Чоль! Хорошо ты уделал моих ребят, даже заставил одного из них написать донос на меня. Молодец, удалой молодец, — покачал головой Хон Бом Се. — А ты подумал — ради чего я это делаю?

   — Никакая цель не может оправдывать такие действия, — тихо, но твердо сказал Канг Чоль.

   — Хорошо, не оправдывай меня. Но я хочу, чтобы ты поехал сейчас со мной и посмотрел на мой партизанский отряд. Может, тогда хоть немного поймешь наши дела и поступки. Поедешь?

   — Поеду.

   Они вышли на улицу. Пасмурная с утра погода разродилась первым в этом году снегом. Крупные снежинки летели косо на голую еще землю и тут же сметались ветром. Но под забором, в щелях под домом, в овражках уже начали скапливаться белые воротнички, готовые слиться потом в единую снежную шубу.

   Оказывается Хон Бом Се прибыл верхом и не один, а в сопровождении двух человек. Лишняя оседланная лошадь говорила, что он продумал встречу с Канг Чолем, и пока все шло по его плану.

   — На лошади-то доводилось ездить, учитель? — с усмешкой спросил Хон Бом Се и, не дожидаясь ответа, проворно вскочил на коня. И уже сверху наблюдая, как попутчик взбирается на седло, прокомментировал увиденное удовлетворенным хмыканьем. Маленький отряд понесся к лесу.

   Канг Чоль знал, что в том направлении, куда они двигались, находилась корейская деревенька. Ее жители занимались огородничеством и постоянно носили овощи в город на продажу через корейский квартал. Отсюда создалось впечатление, что живут они где-то недалеко. Но оказалось, что добираться до их деревни верхом надо не меньше часа.

   Десятка три домов расположились в уютной лощинке на берегу озерца. Вокруг них — невысокие горы, сплошь покрытые невысокими деревьями.

   — Говорят, на месте деревни раньше росли корабельные сосны, — сказал Хон Бом Се, пристраиваясь рядом к Канг Чолю. — Их рубили и везли во Владивосток для строительства кораблей. Поэтому и дорога здесь такая хорошая. Когда сосны повырубили, образовалась пустошь, которую и облюбовали корейцы-переселенцы.

   Они объехали деревню и углубились в лес, устланный густым ковром из листьев. Иногда путь преграждали густые заросли орешника и тогда приходилось слезать с лошади и вести ее на поводу. В одном месте Хон Бом Се вдруг поднял руку.

   — Лошадей оставим здесь, — сказал он и велел одному сопровождающих: — Будешь присматривать за ними…

   Не успели они пройти и полста метров, как раздался грозный отклик:

   — Кто такие? Стоять на месте или буду стрелять!

   — Это Хон Бом Се. Не узнаешь меня?

   — А-а, как же, как же, командир…

   Из зарослей кустарника вышел человек с ружьем. Одет он уже был по-зимнему — ватные штаны, шуба из овчинки. Под меховым малахаем обрисовалось молодое безусое лицо.

   — Не замерз, Ду Вон?

   — Так еще ведь не зима, что мерзнуть-то. А вот проголодался как собака — это точно, — пожаловался часовой. — Увидите Юн Себа, скажите, пусть поторопится со сменой.

   — А ты, с какого времени на посту?

   — С десяти утра ни посать, ни посрать. А жрать до того хочется, что аж…

   — Ладно, ладно, что захныкал-то, — оборвал его Хон Бом Се с досадой. — Не беспокойся, я сделаю так, что Юн обязательно услышит твои пожелания.

   Он украдкой глянул на спутника. Но лицо Канг Чоля оставалось невозмутимым.

   Перед ними вырос большой бревенчатый барак. Из двух труб вился дым. Хон Бом Се дернул массивную дверь, и они вошли внутрь.

   По обеим сторонам помещения теснились нары. Посередине — широкий проход. На одном торце — большущая печка с котлом, на другом — небольшое свободное пространство, уставленное столом и табуретками.

   Глаза не сразу свыклись к полумраку. Большая часть партизан лежала на нарах. Было сильно накурено. Кто-то тихо напевал песню.

   — Где ротный Юн? — громко спросил Хон Бом Се. — Позовите его сюда быстро!

   — Его сейчас никак не позовешь — ни быстро, ни медленно, — усмехнулся близлежащий партизан. — Нализался водки с утра и спит в своем закутке.

   — Чего? Юн напился? Так ведь он никогда напивался…

   — От такой жизни любой запьет, — философски заметил все тот же близлежащий. — Я бы тоже напился, да нечего.

   — Ты что болтаешь? — разозлился Хон Бом Се. — И вообще, встань, когда разговариваешь с командиром!

   — А я откуда знаю, что вы командир. Вы здесь раз в пятнадцать дней бываете, а Юн все время с нами. Вот он — действительно командир, а кто вы — не знаю.

   От такого заявления Хон Бом Се на секунду опешил. А потом глаза его сверкнули:

   — Я тебе сейчас покажу, как не узнавать командира, — и он стал яростно расстегивать полушубок, чтобы достать револьвер. Когда оружие блеснуло в его руке, бузотер-философ вскочил с нар.

   — Командир Хон, ей богу простите. Темновато было, не заметил, что это вы. Эй, вставайте все. Строиться в две шеренги!

   Построение заняло минут пять.

   Хон Бом Се прошелся перед строем.

   — А ну-ка рассчитайтесь по порядку номеров.

   — Иль, и, сам, са…

   В строю находилось 27 человек. Одеты были кто во что горазд, но лица бойцов роднила худоба и угрюмость.

   Хон Бои Се прошелся от правого фланга до левого и вернулся до середины шеренги.

   — Как поживали все это время, друзья? — спросил он громко.

   Пауза, а потом кто-то из задних рядов без особого воодушевления сообщил:

   — Да так и поживали.

   — Я вижу, настроение у вас совсем неважное. Это никуда не годится. Вам еще здесь кантоваться месяца четыре, а вы уже пали духом. Как же мы весной двинемся в Корею?

   — До весны еще дожить надо, командир, — этот голос уже отдавал ожесточением. — А на чумизовой баланде долго не протянем…

   — Делается все возможное, чтобы обеспечить вас продуктами. Но и вы должны понимать, что лагерный распорядок должен выполняться. А я вижу, ряд постов не выставлен, часовых вовремя не сменяют, день еще не кончился, а многие валяются на нарах. Это никуда не годиться…

   — Вы лучше это ротному скажите, если сможете. Уж он-то хорошо соблюдает порядок…

   Эта насмешливая реплика оживила строй.

   — Терпел, терпел и дотерпелся…

   — Да, если и ротный не выдержал, то значит конец…

   Хон Бом Се вскинул голову.

   — Кто сказал — конец? Ты? Ну-ка выйди сюда.

   Боец лет тридцати решительно разорвал строй и шагнул к командиру.

   — Да, я сказал — конец. Может, я неправ, тогда убеди меня в этом, командир…

   — Не узнаю тебя, Вон Гук. Мы же вместе совершили два рейда по Корее, били японцев и мечтали освободить родину. Неужели ты сдался сейчас, когда ничего здесь не угрожает, когда надо только преодолеть временные трудности…

   — Ничего у нас не получится, командир. Надо, чтобы восстала вся Корея, но этого не происходит. Никому, кроме нас, дела нет до освобождения. Ну а мы? Дважды совершали рейс, и что сделали? Убили с десяток япошек. Ну совершим еще пять рейдов и убьем сто или даже тысячу япошек. Ничего от этого не изменится. Разве что наша жизнь так и пройдет в лесу. А я тоже хочу пожить свободной жизнью в России. Пахать землю, строить дом, жениться, растить детей…

   — Значит ты хочешь уйти из отряда? — сузил глаза Хон Бом До. — Уходи! Никто тебя не держит…

   — Меня держит страх высылки в Корею, — медленно проговорил Вон Гук. — Так же, как и многих других… Но мы все равно решили, что завтра пойдем с поднятыми руками к местным властям.

   — Мы, говоришь… Хорошо, выходите все, кто хочет уйти…

   Строй шагнул вперед, оставив четверых. Хон Бом Се оглядел почти каждого пронзительным взглядом и уже набрал было в легкие воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой, как его опередил Канг Чоль.

   — Напрасно вы думаете, что ваша судьба не волнует вашего командира Хо Бом Се. Мы как раз и приехали, чтобы обсудить вместе с вами проблему вашей легализации. Я являюсь заведующим отделом по защите прав переселенцев корейского общества «Конопхве». Что это за общество? А вот давайте все мы сейчас рассядемся по нарам, и я вам подробно расскажу про корейских переселенцев в Приморье…

   Рассказ этот длился часа два. А потом Канг Чолю пришлось ответить на десятки вопросов. И все это время Хон Бом Се не проронил ни слов. Лишь время от времени поглядывал на Канг Чоля так, словно видел впервые.

   — То, что вы рассказали, очень интересно, — сказал Вон Гук. — Но как же мы все-таки можем законно поселиться в Приморье?

   — В администрации города, края есть чиновники, которые занимаются вопросами переселенцев. Мы встретимся с ними и обговорим ситуацию. Скорее всего, будем добиваться, чтобы вас оформили как сезонных наемных рабочих. А через полгода получите постоянный вид на жительство.

   — Это было бы просто здорово! — произнес кто-то мечтательно. — Неужели это возможно?

   — Да, — кивнул Канг Чоль. — Сейчас отношение властей к переселенцам очень благожелательное. Но до благополучного решения, вам всем придется еще какое-то время пожить здесь. Но надо убрать следы партизанского быта — спрятать оружие, боеприпасы, разровнять окопы, завалить потайные ходы выходы из казармы. Составить общий список людей, год рождения, род занятий, семейное положение. Займитесь изготовлением «диге». Оно понадобится, пожалуй, каждому в ближайшее мирное время…

   Возвращались обратно, когда уже начинало темнеть. Возле дома Канг Чоля Хон Бом Се тоже спешился и сказал:

   — Благодарю за то, что не дали мне уронить свою честь и достоинство. Мне надо хорошо подумать о своих действиях — что-то в последнее время все идет не так. Наверное, это моя вина. Еще раз спасибо вам. И… я хотел бы, чтобы мы стали друзьями.

   Последние слова суровый командир произнес почти шепотом и протянул руку. Канг Чоль с чувством пожал ее.

   Уже сидя на лошади Хон Бом Се заявил:

   — Завтра я с запасом продуктов переберусь в отряд и сделаю все, о чем вы просили. И буду находиться с бойцами до тех пор, пока не решится их судьба.

   Рано утром Канг Чоль отправился по адресу, оставленному Липатовым. Помня наказанную инструкцию, часа два блуждал по переулкам, наблюдал — нет ли слежки, пока не очутился перед каменным особняком. Он сначала подумал, что ошибся, но улица и номер дома совпадали. Как совпадало и имя владельца, обозначенное на табличке рядом с парадной дверью: «Ахтуров. В.В., инженер-механик».

   Когда служанка в белом передничке провела Канг Чоля в кабинет, из-за стола встал крупный мужчина с представительной внешностью.

   — Давно, давно ждем вас, — сказал он, приветливо улыбаясь. — Прошу вас, садитесь вот сюда… Еще раз здравствуйте! Вы у нас первый кореец, так сказать, из среды потенциально питательной для наших идей. Ну, рассказывайте о себе, о школе… Да, да, о школе… Мне писал Вениамин про ваши дела и просил помочь в случае чего. Надеюсь, у вас все благополучно?

   — Да, у меня лично все благополучно, — сказал Канг Чоль и невольно улыбнулся. От этого большого человека исходила такая искренняя приветливость, что невозможно было не ответить тем же. — Но есть один вопрос, который мне будет трудно решить в одиночку…

   И он подробно рассказал об отряде Хон Бом Се.

   — Есть такая русская пословица — на ловца и зверь бежит. Так вот, нашему ремонтному доку нужен значительный запас леса. Ваш отряд как раз мог бы заняться этим. Детали работы, оплаты, обустройства и тому подобное обговорите с нашим десятником. Насчет оформления людей я поговорю с директором нашей компании. Думаю, никаких затруднений не будет. А сейчас попрошу вас разделить со мной завтрак.

   Они прошли в столовую, где был накрыт стол на двоих. Булочки, масло, кофе… В больших тарелках подали только что изжаренные свиные котлеты. Мужчины с аппетитом приняли за еду.

   — Когда вы побывали в отряде?

   — Вчера.

   — Ага, значит это где-то неподалеку. Ребята голодают?

   — Скажу откровенно, питание у них не такое, как у нас с вами сейчас.

   — Могу себе представить их быт, господин Канг Чоль. Ведь я сам из сибирской таежной семьи. Отцу повезло — нашел самородковое месторождение. Не продал, не пропил, а сумел выгодно использовать. Но что со временем с ним сделало золото — это уму непостижимо. Подстроил катастрофу компаньону, юную сестру выдал за богатого старика, бросил меня с матерью, чтобы жениться на миллионерше. А жизнь закончил в психиатрической больнице.

   Жизненный пример отца — один из факторов, приведших меня к мысли о переустройстве мира. А уж труды философов и революционеров лишь подтвердили мой вывод. Общество, где деньги, богатство являются высшей целью, должно быть переделано, нравственные цели переориентированы. Жизнь слишком прекрасна, чтобы посвятить ее золотому тельцу. И поэтому цели коммунистов мне близки и понятны. И хотя экономика России сейчас на подъеме, в недрах взаимоотношений между трудом и капиталом зреют семена недовольства, бунта и революций. Этот жестокий строй самодержавия должен уйти на свалку истории…

   После завтрака они вместе поехали в ремонтный док, где Артухов представил Канг Чолю десятника Кирилла Васильевича Панюкова, который очень оживился, узнав о появлении целой артели лесорубов.

   — Одни корейцы, говорите? А по-русски говорят? Значит, переводчик нужен… Вы обеспечите? Отлично! Лесную концессию мы купили месяц назад у купца Матюхина, так что бараки, кухня все еще целые. Даже инструмент. В прошлом году там работали вольнопоселенцы, а в этом что-то не занарядилось.

   — Есть некоторые моменты, — сказал Канг Чоль. — Не уверен, что артель имеет опыт по части лесоповала. Потом, одеты они слишком легко…

   — Это вопросы решаемые. Сейчас составим список необходимого… Главное, чтобы люди обязательные были, не напивались до одурения, сами себя обихаживали. Когда можно будет встретиться с ними и перебросить их на место работы?

   — Послезавтра утром…

   Так отряд Хон Бом Се превратился в артель лесорубов и перебазировался с таежных землянок в деревянные бараки. Вместе с ними отправился досрочный выпускник школы Канг Чоля — Ти Кхан Муль. Чтобы днем валить деревья, а вечером обучать земляков русскому языку. И часто после ужина окрестность вокруг барака оглашалась дружными криками. Это корейцы-лесорубы вслед за учителем хором повторяли русские слова.

Глава 40

   Дело  47 на Ким Канг Чоля.

   Ш отдел жандармского управления г. Владивостока.

   Заведено — 17 августа 1913 г. Содержание на сегодняшнее число:

   1. Опросный лист -17 августа 1913 г.

   2. Депеша от начальника жандармского отдела г. Амурска — 12 августа 1913 г — сообщение о Липатове и Канг Чоле

   3. Донесение агента Тень — 19 августа 1913 г. — о первых шагах Канг Чоля

   4. Донесение агента Тень — 19 сентября 1913 г. — о встрече с Артуховым Вадимом Владимировичем

   5. Копия письма мещанки Ли-Тарасевич Анастасии Павловны — 26 октября 1913 г.

   6. Копия письма Ким Канг Чоля — 29 октября 1913 г. —

   7. Донесение урядника Селиверстова — 14 ноября 1913 г. — о неучастии корейских лесорубов в забастовке доков

   8. Вырезка из газеты «Квоноп синмун» — 17 ноября 1913 г. — о школе русского языка

   9. Донесение поручика Симакова — 5 декабря 1913 г. — нападение хунхузов на лесоразработки — со слов задержанного на границе хунхуза.

   10. Копия письма Ким Канг Чоля 25 марта 1914 г. — события за это время. Поездка в Хабаровск.

   11. Донесение агента Тень — 15 апреля 1914 г. — разногласия по организации рейда в Корею. Выход Канг Чоля из общества.

   12. Протокол о задержании Ким Канг Чоля в типографии  2 — 6 июля 1914 г.

   13. Вырезка из газеты «Квоноп синмун» от 2 августа 1914г. — обращение корейцев, добровольно записавшихся в русскую армию для участия в войне.

   Опросный лист — 17 августа 1913 г.

   Фамилия: Ким

   Имя: Канг Чоль

   Отчество:

   Год рождения: 4 ноября 1890 год

   Место рождения: Корея, г. Сеул

   Происхождение: предположительно — из корейских дворян

   Образование: лицей в Корее. Знает русский язык довольно сносно. Предположительно — знает также европейский язык — то ли французский, то ли испанский.

   Переселение в Российскую империю: май 1912 г.

   Семейное положение: холост

   Поведение: в случаях и положениях, не соответствующих государственному порядку замечен не был. К суду не привлекался.

   Род занятий: учитель школы русского языка для корейцев-переселенцев

   Рост: 2 аршина 10 вершков (175 см)

   Приметы, в том числе — особые: лицо худощавое с чуть выпуклыми скулами, глаза не совсем узкие, как у корейцев, широко расставленные. Над правой бровью хорошо заметный шрам. Атлетически сложен, на костяшках пальцев — твердые наросты от постоянных тренировочных ударов кулаками по твердому предмету.

   Данный опросный лист на основании личной встречи с объектом дела собственноручно заполнил старший следователь Ш жандармского управления подпоручик Сергеев.

   2. Депеша от начальника жандармского отдела г. Амурска — 12 августа 1913 г.

«Начальнику Ш отдела

жандармского управления

г. Владивостока

   Согласно циркуляру начальника управления Министерства внутренних дел препровождаю данным донесением г-на Липатова Вениамина Петровича, русского, 26 лет, находящегося с июля прошлого года под негласным надзором полиции за участие в деятельности нелегальных кружков, так называемой, российской социал-демократической партии большевиков. Являясь специалистом по народонаселению, г-н Липатов добился официального разрешения на экспедицию по Амурскому краю для изучения быта переселенцев с Юго-Восточной Азии, в частности, корейцев.

   Прибыв в г. Никольск, он имел неоднократные встречи с поручиком Бубеновым, который является действительным членом Всероссийского географического общества и также находится под негласным надзором полиции за ряд неблагонадежных статей. Именно поручик рекомендовал Липатову в качестве переводчика и проводника корейца Ким Канг Чоля, инсургента из Кореи. (Слово «инсургента» подчеркнуто и после него стоит вопросительный знак. Здесь и далее карандашные отметки, сделанные рукой делопроизводителя). По нашему предположению экспедиция по местам компактного проживания корейцев предпринимается не только с научной целью. Среди корейского населения имеется немалое число участников военного движения «Ыйбен против японских завоевателей». Не исключено их возможное привлечение и использование социал-демократами в целях теракта, вооруженного грабежа, любого другого конфликта. (?)

   По нашим данным — прибытие экспедиции во Владивосток ожидается в начале августа с. г.

С выражением искреннего уважения,

ротмистр Куликов.»

   3. Донесение по агентурной сети от 19 августа 1913 г.

   «Довожу до Вашего сведения, что человек, о котором мне говорили, объявился 18 августа. Уже первая встреча показала, что мы имеем дело с неординарным человеком.. Несмотря на то, что он переселился из Кореи всего лишь полтора года назад, успел не только хорошо усвоить русский язык, но и поставил себе целью — обучать языку и других корейских переселенцев. Общителен, внушает доверие.

   Сразу начал искать контакт с корейским обществом «Конопхве». Не исключено, что этот человек со временем может стать одним из лидеров корейского общества.

   Его корейская речь — довольно грамотная, выдает уроженца Сеула и безусловное дворянское происхождение.

   Последние два с половиной месяца провел, якобы, в экспедиции по изучению быта корейских переселенцев в качестве проводника и переводчика. В данный момент поселился в корейском квартале, в доме вдовы О Гын. Пользуясь протекцией начальника экспедиции, хлопочет о получении разрешения на открытие воскресной школы русского языка.

Агент Тень.

   4. Донесение по агентурной сети от 19 сентября 1913 г.:

   «…Таким образом, Он нашел убедительные доказательство того, что сторонники инсургентского направления общества «Конопхве» занимались насильственными поборами денег с корейцев для обеспечения движения «Ыйбен» и доложил об этом руководству общества. После бурного заседания активистов командир инсургентов Хон Бом Дин повез Его в отряд, который скрывался в таежном урочище. Каким-то образом Он сумел убедить бойцов вместо бесцельного времяпровождения заняться валкой леса. Как раз в это время Он встречался неоднократно, но каждый раз почему-то с большими предосторожностями, с инженером главных ремонтных доков г. Владивостока г-ном Артуховым. Где и как Он узнал этого уважаемого в городе человека — неизвестно.

   Сам Он непосредственного участия в работе артели лесорубов не принимает, но его авторитет непререкаем. Два выпускника из его школы работают в артели и учат лесорубов русскому языку.

   И последнее: девушка, о которой меня предупреждали, 17 сентября заходила в дом Артухова в тот самый момент, когда Он находился там. Вышла она через два часа с Ним. Они вместе совершили прогулку по городу. На другой день Он направился в гостиницу «Приморье», где встретился опять с ней, чтобы проводить ее до почтовой станции, откуда она отбыла в Хабаровск.

   5. Копия письма мещанки Ли-Тарасевич Анастасии Павловны — 26 октября 1913 г.:

   «Здравствуйте, г-н Канг Чоль!

   Минул месяц с лишним, как мы познакомились. И, что скрывать, все это время я думала о нашей встрече, Ваших словах, мысленно спорила с Вами. Как-то заново пыталась переосмыслить свои убеждения и идеалы. Помните, я Вам говорила, что пережила немало горестных и унизительных моментов из-за своего азиатского происхождения. Быть все время одной — белой вороной, таким была и, казалось, будет моя доля. Вы своими словами перевернули все во мне — теперь я по-иному смотрю на те вещи, из-за которых страдала.

   Вчера исполнился год, как умер мой отец, человек по-своему выдающийся. Мальчиком он попал в Россию в числе первых поселенцев, сумел получить образование и стать горным инженером. За заслуги перед отечеством был награжден орденом Владимира Ш степени, что дало ему право на потомственное дворянство. Высокий ум, деловая и энергичная натура сочетались в отце с болезненным тщеславием — он хотел быть принятым в среду русской аристократии. С этой целью он вторым браком женился на дочери русского дворянина. Она прожила с ним восемь лет, а потом исчезла. Я слышала, что она живет во Франции и, надеюсь, счастлива.

   Мое образование — это смесь домашнего воспитания и нескольких классов женской гимназии. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, отец настоял, чтобы я вышла замуж за сына своего компаньона. Так я стала Тарасевич. Я говорила Вам, какое влияние оказал на меня мой муж, и где он сейчас находится. Его выбор жизненного пути поссорил наших родителей, что, в свою очередь, повлияло на дела компании. В итоге — смерть одного и помешательство второго. Но я полюбила своего мужа и люблю по-прежнему. И мое решение ехать к нему — остается неизменным.

   До встречи с Вами я почти не общалась с корейцами. Так, изредка видела их, и всегда они вызывали во мне чувство стыда и неловкости за то, что я как-то причастна к ним. Теперь я понимаю всю ложность своих чувств. Вы пробудили во мне гордость за то, что во мне течет кровь древнейшего народа, история которого насчитывает пять тысячелетий.

   Не знаю, когда мы свидимся, но ничто не помешает нам время от времени посылать о себе весточку. Вы мне теперь как брат.

   Вашу просьбу насчет учебников я выполнила — посылка прибудет одновременно с письмом.

   Зима в этом году обещает быть холодной — об этом много говорили на почтовых станциях. Берегите себя.

Ваша сестра — Анастасия.»

   6. Копия письма Ким Канг Чоля — 29 октября 1913 г.:

   «Здравствуйте, Анастасия!

   Не так часто мне доводилось в жизни получать письма и испытывать при этом удивительно приятное ощущение. Как будто произошла новая встреча — так явственно со страниц исходит знакомый голос со всеми интонациям. Надеюсь, что и мое письмо доставит Вам такое же удовольствие.

   Спасибо за книги. Их количество соответствует списку — все они прибыли в целости и сохранности.

   Россия — читающая страна и потому ее ожидает, на мой взгляд, большое будущее. А читающая потому, что люди здесь не зажаты острой нуждой, у большинства есть время и поразмышлять, и поспорить. Есть время и для такой напасти, как пьянство, но деловая атмосфера, пронизывающая все общество края в целом, не способствует распространению этой дурной привычке.

   Корейцу тяжело в этой стране, прежде всего в силу иного склада воспитания, ума и характера. Но при многих различиях, есть одно удивительное сходство, которое примиряет эти два народа. Это самоуничижение. Не случайно у русских буква «ять» стоит на последнем месте. Корейцы о себе говорят в третьем лице. Но как часто поведение и истинное чувство человека различны. Уничижением тоже можно кичиться, и мы это часто наблюдаем в жизни. Так происходит переворот в сознании, бунт против иерархии, сословности.

   Корейцы и русские воспитаны в обществе, которую цементирует сословность. Мы с вами ощущаем это лучше других и лучше других понимаем ее пагубность для развития личности.

   Переселение корейцев в Россию — горькая участь обездоленных, но и надежда, и вера в лучшее будущее. Перемена привычной среды дает громадный толчок развитию сознания. Я встречался с корейцами, которых в полной мере можно назвать личностями — в грядущих событиях они сделают осознанный выбор и во многом определят успех или неудачу социальных перемен.

   Своим письмом Вы вызвали во мне невольные воспоминания о матери. Я лишился ее в таком же возрасте, как и Вы, и потому хорошо помню и знаю, что это была удивительная женщина. Она получила образование в Европе, говорила на испанском и французском языках. Вернувшись в Корею, встретила и полюбила моего отца — человека тоже необычного. Оба они для меня — идеал взаимоотношения между мужчиной и женщиной, между гражданином и отчизной, между родителями и детьми.

   Всей душой поддерживаю Ваше решение — последовать за мужем. В России уже были примеры подобной преданности и любви. Об этом мне рассказывала внучка декабриста.

   Все Ваши наказы и поручения выполнены. На этом, позвольте, закончить письмо.

Искренне Ваш, Канг Чоль.»

   7. Донесение урядника Селиверстова — 14 ноября 1913 г :

   «Настоящим докладываю, что вчера,13 ноября 1913 г., на вверенный мне участок — корейский лесоповал прибыли два человека. Они представились делегатами от ремонтных доков, одного зовут Ломовым, другого — Артюшиным. Когда они призвали корейцев-лесорубов присоединиться к бастующим рабочим, то азиаты долго не могли понять, чего от них хотят. Отставить работу, которая их кормит, мало того, сделать так, чтобы никто другой не смог работать — все это, видимо, было выше понимания корейцев. Они срочно отправили человека за неким соотечественником, которого зовут Ким Канг Чоль. Этот человек работает учителем в корейском поселке Владивостока, но имеет вес и влияние среди лесорубов. Он прибыл часа через четыре, выслушал делегатов дока и выступил перед лесорубами. Решение было воистину Соломоновым — лес рубить, но в доки не посылать…»

   8. Вырезка из газеты «Квоноп синмун» — 17 ноября 1913 г. — о школе русского языка:

   «Эта школа необычная — здесь учатся не дети, а взрослые. И изучают здесь корейцы не родной язык, а русский, без знания которого многие испытывают на чужбине большие неудобства.

   Идея создания подобной школы давно занимала умы руководителей «Квонопхе». Но не было человека, который это осуществил бы практически. И вот он объявился. Это Ким Кванг Чоль, человек за короткое время хорошо овладевший русским языком и решивший передавать свои знания соотечественникам. Школа открылась 17 сентября и вот спустя три месяца производит свой первый выпуск. Из 16 человек, записавшихся тогда, только один бросил учебу, и то по причине переезда в село.

   Комиссия отдела образования городской думы высоко оценила успехи слушателей школы — четверо из них награждены похвальными листами, дающими право преподавать в подобных школах русский язык. Так что теперь число групп слушателей увеличится в пять раз.

   Выпуск состоялся, но каникул у учителей не будет. Новые группы уже набраны. Пожелаем им доброго здоровья и успехов в благородном деле!»

   9. Донесение поручика Симакова — 5 декабря 1913 г.:

Начальнику

погранслужбы Приморья,

его пр-ву полковнику Шаталову К.И.

Рапорт

   Ваше превосходительство!

   Довожу до Вашего сведения, что 3 декабря с. г. при переходе русско-китайской границы в районе деревни Посьет задержан известный предводитель хунхузов Цин Бао. На допросе он признался, что в начале декабря он объявился в районе Владивостока с целью ограбления группы корейских лесорубов, поставляющих лес ремонтным докам. Но налет не получился — или кто-то предупредил лесорубов, или они очень хорошо организовали охрану, но факт, что 12 вооруженных берданками налетчиков потерпели полное фиаско от людей, которые действовали лишь топорами и кольями. При этом 6 хунхузов были убиты на месте, судьба троих неизвестна. Сам глава бандитов Цин Бао получил ранение ножом в грудь и чудом скрылся в лесу. Два уцелевших бандита несли его до самой границы.

   На вопрос — откуда ему стало известно про лесорубов? — Цин Бао признался, что сведения он получил от одного корейца, который сказал, что у этих лесорубов очень хорошие заработки, что они деньги не тратят, так как собираются вернуться в Корею.

   Смею сделать предположение, что мы имеем дело с замаскированным под лесорубов отрядом корейских инсургентов, который минувшим летом совершил рейд в Северную Корею. Посланный мной в лагерь лесорубов прапорщик Петров так и не смог узнать о судьбе отобранного у хунхузов оружия, среди которого был японский пулемет новейшего образца. Что дает повод еще раз говорить о подготовке корейцев к новому рейду в Корею.

   Честь имею,

поручик Селиверстов.»

   10. Копия письма Ким Канг Чоля от 25 марта 1914 г.:

   «Здравствуйте Игорь Владимирович и Наталья Кирилловна!

   Давно не писал вам, и тому были веские причины. Два месяца я находился в Хабаровске, куда меня вызвал Липатов Вениамин Петрович. Собственно с ним я провел всего неделю, но это были незабываемые дни, наполненные беседами, подготовкой материалов для его книги о переселенцах Дальнего Востока. И я часто думал о вас, ведь именно благодаря вам судьба свела меня с этим замечательным человеком.

   Добираясь до центра края — сначала на санях, а потом на поезде, я воочию убедился, как велика и необъятна Российская империя. И как мало она обустроена для цивилизованной жизни. Но люди, живущие на таких просторах, должны иметь широкую и смелую натуру. Не знаю, как в центральной России, но сибирские люди производят такое здоровое впечатление.

   Незабываемые дни провел я в поезде. Сам поезд — это отдельная тема, я же коснусь пока лишь ощущения необъяснимого восторга и упоения от скорости передвижения в железном вагоне. От этого все казалось интересным — люди, обстановка, беседы. А угощения? Каких только угощений не было — и все вкусно, потому что приправлено особым аппетитом дороги! Даже обыкновенный кусок черного хлеба с солью.

   Скоро, очень скоро железная дорога докатится до вас и дальше — до Владивостока. Даже представить невозможно, что за сутки можно преодолеть расстояние, которое на конях мы преодолевали за три с лишним недели.

   Побывали мы с Вениамином Петрович и в краевом географическом обществе, и мне было очень приятно услышать о вас, Игорь Владимирович, теплые слова. О вас говорят, вас помнят, от вас ожидают новых экспедиций. Я бы, не задумываясь, пошел к вам работать кем угодно.

   Побывали мы также на одном из заводов Хабаровска. Ужасны, конечно, условия труда, почти все делают вручную. Такой тяжелый физический труд объясняют малограмотностью русского рабочего, которому никак не доверишь дорогостоящие машины и станки. А может это просто истинный облик капитализма — ценой жесточайшей эксплуатации нажить капитал? А уже нажитой капитал будет работать на усовершенствование капиталистической системы? Или это наоборот приведет к распаду такого нечеловечески жестокого строя?

   Мне трудно судить — я многого еще не видел, мало читал, плохо размышлял. Но всю дорогу меня не покидало чувство, что вокруг меня кипит и бурлит энергичная жизнь. И что я в гуще этой жизни!

   Надеюсь, я не утомил вас своим бурным оптимизмом? Всего вам доброго,

искренне ваш Канг Чоль.

   11. Записи Ли Донг Хви, корейского переселенца, одного из руководителей культурного общества «Конопхве», найденные при негласном обыске 28 апреля 1914 г. Перевод на русский осуществлен г-ном Устиновым:

   «…Это уже второе заседание, посвященное вопросу рейда в Корею. Тогда в марте командир Хон не смог выполнить положительного решения по той простой причине, что отряд не подчинился его приказам и потребовал, чтобы во главе них стал Ким Канг Чоль.

   Ким Канг Чоль. Этот человек сразу понравился мне. Немногословен, внимателен, образован. Внушает доверие. Из тех, кто без лишних слов спешит на помощь людям. Не случайно «ыйбеновцы» прониклись к нему такой верой.

   О нем известно немного. Дворянин и офицер, оставшийся не у дел после роспуска корейской армии. Воевал непродолжительное время с японскими оккупантами на севере Кореи, потерял всех своих сподвижников и очутился в России. Так что свидетелей его деяний нет. За полтора года освоил русский язык (удивительно короткий срок!) и начал преподавать его соотечественникам. О его школе сегодня знают все корейцы Владивостока.

   Заседание открыл председатель Кан и сразу дал слово командиру Хону. Тот кратко проинформировал о положение в Корее. Сведения эти поступали по различным каналам и содержали, в основном, факты жестокого обращения японцев с корейцами.

   Затем он перешел к существу вопроса. Прошлогодний отряд насчитывал 34 человека, когда вернулся из Кореи. По тем или иным причинам из него выпали 7 человек. Остальные благополучно перезимовали в лагере лесорубов, занимаясь заготовкой бревен и воинскими упражнениями. Имея такой костяк, отряд можно увеличить до полусотни человек, поскольку есть желающие. Но весь вопрос в том, что бойцы попали под влияние Ким Канг Чоля, который, выдавая себя за патриота, тем не менее, выступает против рейда в Корею.

   Председатель: Не будем сразу возводить напраслину, давайте выслушаем господина Ким Канг Чоля.

   Ким Канг Чоль: Будучи в Хабаровске мне довелось познакомиться с теми публикациями, которые так или иначе были посвящены корейской теме. Из них видно, что в Корее сейчас многое преобразовывается, идет процесс капитализации. Растет число средней буржуазии, которая пока занята лишь одним — нажить деньги. Каких-то противостояний между японцами и корейцами нет, движение «ыйбен» в самой Корее окончательно заглохло. В то же время многие крестьяне разоряются, уходят в города или ищут счастье на чужбине. Так вот, в прошлом году пограничные посты Приморья зафиксировали 1648 корейцев — цифра самая высокая за все годы переселения. Подавляющая часть переселенцев — крестьяне. Они перебираются в Россию не ради вооруженной борьбы с японцами, а ради поиска элементарного куска хлеба и крова. Повернуть этих людей назад с оружием в руках, сами понимаете, нет никакой возможности. Но даже если была бы такая возможность, лично я не стал бы этого делать. Никто их в Корее не поддержит. Местные крестьяне, откровенно говоря, не жалуют отрядов, совершающих рейды из-за рубежи. Потому что потом они подвергаются полицейским репрессиям.

   Есть еще один момент, почему я против вооруженных рейдов в Корею. Нельзя жить в стране и игнорировать ее государственные интересы. А они в настоящий момент таковы, что Россия нуждается в нормальных отношениях с Японией. И потому она требует от переселенцев прекратить те действия, которые могут привести к российско-японским конфликтам. Конечно, многие русские, в том числе и довольно влиятельные лица, с сочувствием относятся к чаяниям корейцев, но интересы государства они ставят выше. Своими непродуманными действиями мы можем вызвать негативное отношение со стороны властей.

   Его выступление не оставило никого равнодушным. Одних оно повергло в изумление, других — в раздумье, а третьих — в ярость. Канг Чоля стали обвинять в трусости, предательстве и непатриотичности. На что он ответил так: Не вам обвинять меня в трусости, потому что посылать людей на смерть — не такая уж великая храбрость. И предателем меня вы называть не имеете право, потому что предавать можно то, что тебе доверили, то, что тебе дорого. И последнее, для меня патриотизм — это когда ты помогаешь родине, соотечественникам, просто людям, которые рядом и нуждаются в твоей помощи. Если я послушаюсь вас, то окажусь трусом, потому что не решился отстоять свое мнение, предателем по отношению к тем лучшим сынам Кореи, которых вы хотите принести в жертву ради своих нереальных целей. Вас большинство, но я вам не подчинюсь и сделаю все, чтобы отряд не последовал вашему призыву.

   Когда командир Хон спросил: Неужели вы хотите, чтобы ребята вели вот такую рабскую жизнь в бараках, вместо того, чтобы сражаться за свободу родины? Канг Чоль ответил: А вы их сами спросите у них. Да, сегодня у них тяжелая жизнь, потому что они не знают языка, у них нет нормальной работы, паспортов. Но пройдет совсем немного времени, как все нормализуется. И каждый из них познает свое счастье. И если такая мирная жизни их не устроит, если они захотят с оружием в руках вернуться на родину, тогда отряды инсургентов возникнут сами собой.

   Я тоже решил задать ему вопрос, который мучил меня: Разве наша главная цель не освобождение Кореи? Если корейцы обустроятся в России, найдут здесь благополучие и сытость, то они надолго забудут свою родину. Лишения и страдания преобразуют человека, революционизируют его сознание и мысль. И тогда он примыкает к тем, кто готов преобразовать этот мир, строй, общество, систему. Разве не так?

   Его ответ: Да, корейские переселенцы сегодня — одна из самых бесправных и жестоко эксплуатируемых общественных групп России, и потому их интересы тесно переплетаются с интересами российского пролетариата и крестьянства, борющихся за свои права. Но искусственно желать лишений и страданий, чтобы прогрессировать сознание — такое могут придумать только изверги. Долг каждого образованного корейца — помогать своим соотечественникам. И общество «Конопхве» должно считать это направление своей деятельности важнейшим. Сейчас в России есть социалистические и демократические партии и движения, ставящие своей главной задачей — борьбу за освобождение страны от самодержавия, за установление республики, за конституционный строй. Мы стали частицей России и не можем быть в стороне от исторических процессов.

   Завотделом Сонг: Эта страна никогда не станет для нас родиной. Русские никогда не признают нас равными, мы для них всегда будем гражданами второго сорта.

   На это Ким Канг Чоль сказал: Смотря, какие русские. Умные и образованные нас признают, а с глупого какой спрос. Если бы в Корее появились русские-переселенцы, то, как вы думаете, их сразу признали бы равными?

   Ответом был общий смех, оживление. Посыпались шутки, воспоминания. Казалось, заседание кончится на мажорной ноте. Но не тут-то было.

   Председатель Кан: В наших рядах уже есть один деятель, подверженный социалистическим идеям (ясно, что это камешки в мой огород). И вот появился второй. Разве непонятно, почему он отговаривает от рейда, от цели, которой мы все живем? А чтобы заманить на путь классовой борьбы между богатыми и бедными. А это трясина, а не путь. Ибо вечно будут богатые и бедные, вечно между ними будет антагонизм. Классовая борьба, революция — вот что прельщает нашего новичка. Вспомните его выступление на совете актива, на общем собрании членов общества? Поэтому я считаю, что этому человеку нет места в нашем обществе. Я хочу поставить этот вопрос на голосование.

   Ким Канг Чоль: Подождите. Не надо голосования. Я сам выхожу из общества. Но это не значит, что я не буду помогать соотечественникам, защищать и учить их русскому языку. И еще небольшой совет — не посылайте больше делегатов в отряд агитировать за рейд. Их всех будут задерживать, и заставлять срубить по десять деревьев. А сейчас с вашего позволения хочу удалиться с этого заседания.

   С уходом Ким Канг Чоля заседание тут же прекратилось. Никто даже не поставил вопроса о рейде.

   Я чувствую, что судьба меня обязательно сведет с этим молодым человеком. У нас с ним много общего во взглядах и стремлениях. А главное — на понимание роли корейцев-переселенцев в грядущей судьбе края.

   12. Протокол о задержании Ким Канг Чоля в типографии  2 — 6 июля 1914 г.:

   «Согласно санкции, выданной обер-прокурором города, мной, подпоручиком Сергеевым, производился обыск типографии 2. Во время обыска в помещении находилось три посетителя, которых мы попросили оставаться на местах. Двое были русскими, а третий — азиатом по наружности. В руках у него был сверток. Он и бросился бежать, когда мы начали проверку документов у посетителей. Бросившись в соседнюю комнату, он стремительно выбрался из полуподвального помещения через окно. Стоявшие снаружи жандармы Федотов и Ямщиков погнались, за ним, но им помешал некий гражданин, который встал на их пути и своей неуклюжестью не дал продолжать погоню. Хотя этот гражданин утверждает, что все получилось случайно, некоторые факты заставляют задуматься.

   1. Случайный прохожий тоже оказался лицом азиатской наружности, а точнее корейцем. Зовут его Ким Кванг Чоль, живет во Владивостоке, имеет русский паспорт.

   2. Жандармы, хотя и не категорически, но все же утверждают, что этот гражданин специально затруднил погоню, оказываясь на пути то одного, то другого.

   Между тем, хочу отметить, что убежавший азиат, согласно устному рапорту агента по наружному наблюдению вошел в типографию первым, и свертка у него в руках не было. Хозяин же типографии и рабочие утверждают, что сверток был.

   Ким Канг Чоль и двое других посетителей типографии допрошены и отпущены с наказом, что могут в любой момент быть вызваны в жандармское управление для дачи показаний».

   13. Из донесения горничной Артухова В.В. — 25 июля:

   «А третьего дня хозяина посетил молодой кореец, которого В.В. зовет господином Кимом и который всегда приходит поздно вечером. Сначала они беседовали в кабинете, а потом перешли в столовую, где был накрыт ужин. Как я поняла, гость уезжал на фронт, причем не без влияния хозяина, который дважды повторил такую фразу: Нам нужны люди, знающие военное дело. Считайте, что мы специально посылаем вас — учиться военному делу. Они сидели довольно долго и говорили о будущей революции, классовой борьбе, о какой-то гегемонии пролетариата, судьбе корейцев-переселенцев и т.п.».

   3. Вырезка из статьи газеты «Квоноп синмун» — «Обращение корейцев, добровольно записавшихся в русскую армию для участия в войне — 2 августа 1914 г.»:

   «Уважаемые соотечественники!

   Выступить в газете нас побудило не тщеславное чувство людей, возомнивших себя героями. Да, мы записались добровольцами в действующую армию и не видим в этом ничего особенного. Но есть немало соотечественников, которые спрашивают — зачем вы это делаете? Или принимаются отговаривать. Вот им и хотим ответить через газету, что мы являемся гражданами России, а священный долг каждого гражданина — встать на защиту отечества в минуту опасности.

   Конечно, у нас есть отцы и матери, братья и сестры, другие близкие родственники. Им будет тяжело, если кто-то из нас не вернется. Но им не будет стыдно за нас, никто не упрекнет их за то, что их сыновья укрывались от воинского долга. А мы будем исполнять солдатскую службу так, как подобает.

Солдаты-добровольцы:

 Ан Герасим, Бягай Платон, Дон Сергей,

 Ким Андрей, Ким Константин (Канг Чоль),

 Ким Серафим, Лигай Семен, Нигай Петр,

 Огай Тимофей, Тигай Трофим».

   В связи с отъездом объекта в действующую армию дело Ким Канг Чоля направить в архив.

Поручик Сергеев.

• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 1. За честь короля
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 2. Дорога на чужбину
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 3. Звон российской наковальни
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 4. Подобно летящим стрелам
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 5. Прозрение

Telegram