Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 5. Прозрение

Глава 41

   — Рядовой Ким, выйти из строя!

   — Слушаюсь, ваше благородие!

   Канг Чоль тронул плечо впереди стоящего солдата: тот сделал два шага — прямо и вправо, чтобы уступить дорогу. Прапорщик Смирнов внимательно следил за выходом из строя новобранца и, видимо, остался доволен, поскольку не последовала осточертевшая за последний месяц команда: «Ат-ставить! Повторить команду!».

   — Рядовой Ким, вы до конца учебы поступаете в распоряжение унтер-офицера Веретенникова. Взвод, направо! Шагом марш!

   Взвод в две шеренги промаршировал мимо Канг Чоля. Многие сочувственно улыбались ему.

   Унтер-офицер Веретенников преподавал в учебном полку будущим разведчикам приемы рукопашного боя с оружием и без оного. Взвод Канг Чоля надолго запомнил первое занятие по этим самым приемам.

   Они выстроились в две шеренги перед зеленой лужайкой, середка которой была вытоптана. Только что молодые солдаты кололи штыками соломенные чучела, преодолевали полосу препятствий, так что были разгорячены донельзя. И тут перед ними предстал неказистый унтер-офицер. Он прошел туда-сюда, окидывая строй оценивающим взглядом, а потом вызвал правофлангового Петрова. У Петрова — рост под два метра, плечи — косая сажень. Он и так-то мог, кого угодно шутя прихлопнуть, а тут ему унтер еще дает в руки трехлинейку с примкнутым штыком и приказывает: «Нападай!»

   Петров чуточку растерялся. Но раз дали команду, он и пошел на безоружного унтера, опустив штык к земле. Но не успел он сделать и трех шагов, как Веретенников стремительно бросился ему навстречу и вцепился за винтовку. Резкое крутящееся движение, и оружие оказалось вырванным из рук солдата-гиганта. Петров запоздало кинулся к противнику и тут же замер: штык уперся ему прямо в грудь.

   Строй ахнул.

   — Показываю еще раз, — весело объявил унтер-офицер. — Рядовой, возьмите снова винтовку!.. Нападай!

   На этот раз Петров пошел уверенней, крепко стиснув в своих лапищах оружие. И снова Веретенников увернулся от острия штыка и со всего размаху прыгнул на солдата, используя винтовку как перекладину, а свои кривоватые ноги как путы. Ими он оплел толстые икры противника. Петров рухнул как подкошенный: винтовка снова оказалась в руках ловкого унтера, и штык вновь уперся в грудь.

   — Кто желает сразиться со мной? — спросил Веретенников. Его острый взгляд прошелся по шеренге солдат и остановился на Канг Чоле. — Эскимос?

   — Нет, кореец.

   — Кореец? — удивился унтер-офицер. — Не одну сотню солдат мимо себя пропустил, а корейца впервые встречаю. Чем силен, кореец? Борьба, джиу-джитсу?

   — Тхеквондо, — сказал Канг Чоль. — Похоже на джиу-джитсу…

   — Выходи, — велел унтер-офицер. — А теперь представь, что я вражеский солдат, которого ты должен взять в качестве языка. Нападай!

   Дав такую команду, Веретенников вытащил из кармана воображаемый портсигар, а из него — воображаемую сигарету и сделал вид, будто закуривает. А сам искоса следил за приближением Канг Чоля.

   Канг Чоль ясно понимал трудность поставленной задачи — на любое его действие последует ответная атака. Что это будет? Удастся предугадать — возможно, и удастся победить. Поэтому для начала сделал угрожающий наскок. О-па!

   Унтер-офицер тут же нырнул вниз, пытаясь схватить за ноги противника. Но его пальцы лишь ощутили пустоту. В последний момент Канг Чоль перепрыгнул через противника.

   Веретенников быстро вскочил на ноги и только обернулся, как ощутил мощный удар в грудь, который поверг его на землю. Не успел он опомниться, как Канг Чоль прижал его и заломил руки назад.

   Взвод, следивший за схваткой затаив дыхание, разразился криками восхищения. Такой же, как и они, новобранец, только что на их глазах уложил инструктора рукопашного боя, самого Веретенникова! И как? Одним ударом ноги — утверждали потом все.

   Сам Веретенников, человек, умеющий признавать поражение и анализировать его, восстановил картину боя и понял свою ошибку. Ложным выпадом кореец заставил его предпринять атаку, которая не могла стать эффективной, поскольку уже была предугадана. Противник перепрыгнул через него и ускользнул из поля зрения. Всего на мгновение, но этого оказалось достаточно для поражения. Пока Веретенников выходил на исходную позицию, ему уже был уготован удар, решивший исход боя.

   В течение месяца они еще дважды сходились на лужайке. Разыгрывали рукопашный бой с винтовкам и, чтобы поглазеть на это великолепное зрелище, сбежался, чуть ли не весь учебный полк. Победитель так и не был установлен, поскольку схватку, длившуюся двадцать с лишним минут, остановил сам помощник командира полка.

   В другой раз они демонстрировали нападение с кинжалом и отражение, меняясь поочередно в ролях. Все думали, что они показывают хорошо отрепетированное занятие, не зная, что соперники нападали и защищались по-настоящему. Правда, схватка была не смертельная, и это было единственным правилом.

   И вот этот Веретенников теперь вытребовал себе Канг Чоля и хочет отыграться. Так думали многие во взводе и потому сочувственно смотрели на сослуживца.

   Когда на призывном пункте обнаженный Канг Чоль предстал перед воинской комиссией, председатель — пожилой штабс-капитан одобрительно хлопнул новобранца по плечу и объявил:

   — Записать его в разведку…

   Из-за этого решения Канг Чоль оказался в учебном полку. До Перми, правда, все новобранцы из Владивостока ехали в одном эшелоне, а потом их начали растаскивать в разные стороны. Из группы корейцев его отделили первым, заставив почувствовать острое одиночество. Но это чувство быстро прошло: все новобранцы на первых порах одиноки и потому каждый старается быстрее обзавестись знакомыми и друзьями.

   Солдат в учебный взвод разведки подобрали не только крепких, но и грамотных. Их учили ориентироваться на местности по карте и компасу, стрелять из разных видов стрелкового оружия, обезвреживать и самим устанавливать мины, разбираться в знаках различия немецкой армии и многим другим вещам, что могло пригодиться в тылу у врага. Особое значение придавали физическому обучению. Почти через день они совершали многокилометровые марш-броски с полной боевой выкладкой. Что же касается полосы препятствий, то каждый будущий разведчик преодолевал его дважды в день — утром и вечером. Как ни было тяжело, но к этому привыкли. И вот теперь оставшиеся две недели Канг Чоль будет в распоряжении унтер-офицера Веретенникова.

   Он сам пришел за ним в казарму, одетый в свежую гимнастерку и хромовые сапоги. На голове была полевая фуражка.

   — Здравствуй, рядовой Ким!

   — Здравия желаю, господин унтер-офицер! — бойко ответил Канг Чоль.

   Веретенников улыбнулся и протянул руку.

   — Ты с какого года, Ким?

   — С девяностого, господин унтер…

   — Да хватит тебе тараторить, — прервал его Веретенников. — Когда мы вдвоем, зови меня Алексеем Степановичем. Все-таки я на десять лет старше тебя, браток.

   — Не может быть, — поразился Канг Чоль. — Я думал, вам от силы двадцать восемь — тридцать…

   — Белобрысый я, поэтому вид такой молодой. А ведь мне довелось и в русско-японской поучаствовать. Вот там-то я и заинтересовался рукопашным боем. Понимаешь, какая петрушка, японского солдата ну никак не сравнить с русским. Что рост, что вес. Не случайно ведь все считали, что шапками закидаем самураев. Ан не вышло. Бесстрашен оказался японский солдат, потому как хорошо обучен. Особенно это было заметно по рукопашному бою. Сколько наших солдат полегло из-за незнания приемов. Я тоже был ранен штык-ножом в живот, полгода валялся в госпитале, чудом выжил. И дал себе слово — научиться драться не хуже самураев и других научить. Вот пособие задумал…

   Алексей Степанович достал из-за пазухи толстую тетрадь и протянул Канг Чолю. На обложке было написано — «Азы рукопашного боя». Каждый эпизод был проиллюстрирован рисунком.

   — Все, что здесь написано, перенято у многих бойцов. Вот, скажем, выходцы из севера — ханты-мансийцы, эскимосы — прекрасные борцы. Опять же, метко бросают аркан. Кавказцы ножи хорошо метают. Есть русские — очень умело дерутся на кулаках. А вот у тебя — очень необычный удар ногой, я такого еще не встречал. Хочу научиться у тебя этому приему и кое-чему еще. Если, конечно, захочешь показать.

   — А мои сослуживцы думают, что вы решили из меня кашу-машу сделать, — улыбнулся Канг Чоль. — Покажу все, что умею, и сам поучусь у вас.

   — Вот и прекрасно!

   Две недели они не расставались с утра до вечера. Канг Чоль ассистировал Веретенникову на показательных занятиях, выступал спаринг-партнером. И проводил за день по двадцать — тридцать боев. К вечеру еле добирался до своей койки.

   Ближе к окончанию учебного полка Веретенников как-то спросил молодого напарника — нет ли, мол, у того желания остаться в «учебке» в качестве инструктора.

   — Если бы я попал сюда с фронта, может, и было бы желание, — сказал Канг Чоль. — А так, хочется испытать себя в настоящем бою.

   — Хорошо тебя понимаю, — кивнул Алексей Степанович. — Верю, из тебя выйдет хороший разведчик. Ты человек отважный, но помни, что осторожность никогда не помешает.

   В начале сентября состоялся выпуск из учебного полка. В составе группы из тридцати новоиспеченных фельдфебелей Канг Чоль был направлен на фронт в 12 пехотную дивизию, действующую под Гомелем.

   Как ни странно, Канг Чоль впоследствии никак не мог подробно вспомнить, как они добирались до фронта. Крупные мазки были — станции, набитые товарняком, солдатами и беженцами, очереди за кипятком и хлебом, взорванный мост и долгая стоянка перед ним. А вот детали — выпали из памяти. Произошло это, скорее всего, из-за того, что сознание все время было сфокусировано на главном — встрече с фронтом.

   Где и когда в уши ворвался гул канонады, Канг Чоль тоже не помнил: он воспринял его как само собой разумеющийся атрибут войны, но в какой-то момент он прислушался и ужаснулся. Если такой гул издали, то каков он вблизи?

   На станции их разыскал капитан с уставшим лицом и повел в пешем порядке в сторону передовой.

   Во дворе большой помещичьей усадьбы, где располагался штаб дивизии, группа долго ждала, пока ее не разделили, и меньшая часть, в которой был и Канг Чоль, не двинулась дальше, ведомая уже прапорщиком. В штабе полка тоже не спешили. А день уже клонился к вечеру, в животах у всех урчало от голода. Наконец их построили, снова ждали пока из саманной хаты не вышли господа офицеры. Каждый по бумажке выкликал одного, а то и двух новичков.

   Канг Чоля выкликнул рослый подпоручик с папироской в зубах. От него веяло смесью водочного перегара, табака, пота и одеколона.

   — Фельдфебель Ким, что за странная фамилия? Ты что, чукча?

   — Никак нет, ваше благородие. Кореец.

   — А-а, так ты из Приморья. Наш полковой командир как раз оттуда, рассказывал про вашего брата. А теперь, слушай сюда. Ты попал во взвод полковой разведки. Мой взвод. Моя фамилия — Колбин. Не знаю, чему тебя учили в учебном полку, но если ты не подойдешь моим орлам, будешь отправлен в обычную пехтуру. Понял? А теперь — прошу за мной…

   Следуя за поручиком по узкому ходу сообщений, Канг Чоль вдруг поймал себя на мысли, что все происходящее абсолютно нереально. Темнеющее небо время от времени озарялось сполохами — то ли молнии, то ли вспышки орудий. Где-то там враг — пока лишь символический, поскольку нет к нему ни ненависти, ни злобы. Гул канонады, который можно спокойно принять за громовое громыхание. В него вплетаются пулеметные очереди, так похожие на та-та-такание дятла в гулком лесу.

   Наконец, нырнули в блиндаж. Две коптилки скудно освещали нутро земляного жилья, состоящего в основном из двух рядов нар, махорочного дыма и сиплого кашля.

   — Старший унтер-офицер Никитин, — позвал поручик и, получив ответ, велел: — Прими новичка, фельдфебеля Кима. Накорми, напои и уложи спать. А завтра посмотрим, кого нам прислали.

   — Слушаюсь, ваше благородие!

   Канг Чоля усадили за небольшой столик, и вскоре перед ним появился котелок, наполненный каким-то варевом, и ломоть хлеба. При свете коптилки лицо Никитина не вырисовывается отчетливо, но по голосу видать, что это веселый человек.

   — Вот, попробуй шнапс. Это немецкая водка, — сказал он и протянул железную кружку, плеснув туда жидкость из фляги.

   Канг Чоль безропотно выпил пахнущий лекарством шнапс и принялся за холодные щи, которые оказались неожиданно очень вкусными. Неожиданно его ложка подцепила что-то: это оказался добрый кусок мяса, который тут же был умят за милую душу.

   Глаза у новичка слипались. Никитин это видел и, как только тот отставил ложку, сказал:

   — Падай на любое свободное место.

   Уже засыпая, Канг Чоль почувствовал, как кто-то заботливо укрывает его шинелью. Под утро он проснулся из-за того, что кто-то навалился на него и чертыхнулся. Какое-то движение происходило в блиндаже, но вскоре все стихло, и снова сон охватил всех.

   За поздним завтраком, уплетая пшенную кашу, Канг Чоль разглядел будущих сослуживцев. Их было всего девятеро, что вызывало удивление, поскольку два блиндажа, оборудованные рядышком, были рассчитаны явно на большее число солдат.

   — Дежурят на постах, — пояснил Никитин. — Скоро и сам пойдешь.

   С утра Никитин показал расположение взвода и кратко рассказал о боевой ситуации.

   — Странное затишье творится на нашем участке. И это очень удивляет отцов-командиров. Они требуют быстрее доставить им «языка» и непременно офицера. Как будто они валяются под каждым кустом пьяные и нас дожидаются, — унтер-офицер засмеялся. Он действительно оказался веселым человеком — улыбка то и дело оживляла его смуглое лицо. — Линию фронта на позиции полка перейти очень трудно. Немцы понастроили огневые точки, а местность, сам видел, как голый зад. Все простреливается насквозь. Но ничего, наш взводный что-нибудь да придумает. Лихой разведчик!

   В его словах сквозило неподдельное восхищение.

   — Вот что, Ким, надо бы тебе, конечно, дать время освоиться, а потом драть шкуру. Но, извини, нету времени. Сразу принимай второе отделение и доказывай, что не лыком шит. Ребята по-разному примут тебя, все-таки их командир — лихой был унтер Сизов. Василий Сизов, вечная ему память, В тыл к немцам ходил восемь раз, а на девятом не уберегся. Четверо их было, лишь один вернулся.

   После завтрака Канг Чоль знакомился со своим отделением. По списку их было семеро, но в данный момент присутствовали лишь трое — остальные дежурили на постах.

   — Рядовой Корзухин…

   — Рядовой Балабин…

   — Рядовой Кормилин…

   Скоре всего со сна солдаты кажутся такими юными — припухлые губы, созерцательные глаза. Только у Корзухина по краям рта прочерчиваются жесткие складки — следы ужаса и смерти. Он на фронте чуть ли не с первых дней войны, так что многое повидал.

   — В рукопашную сходился с немцем, Корзухин? — спросил Канг Чоль.

   — Было дело. Весной ходили в разведку, мы тогда на Западной Двине стояли, и на обратном пути напоролись на патруль. Их двое, а нас — трое. Одного-то наш отделенный взял на себя, а я с Ивановым, он потом погиб от шрапнели, схватились со вторым. Ох, и здоровый гад оказался. Так и скрутил бы нас обоих, если бы его не заколол унтер…

   — А я еще не ходил за языком, — признался Кормилин. — Как подумаю, что кого-то надо ножом, так сердце холодит.

   — Сумеешь, — усмехнулся Корзухин. — Когда он — тебя, или ты — его… сумеешь. Был такой у нас Жмакин, раньше в цирке работал. Вот кто ножи метал! Жаль, после ранения в какую-то тыловую часть отправили.

   За беседой время летело незаметно. Перед обедом пришел поручик Колбин.

   — Ну, Никитин, познакомился с корейцем? Как он тебе?

   — Языка еще не показал, — то ли в шутку, то ли всерьез ответил унтер-офицер.

   — А знаешь, что в его рекомендациях написано? Что он — инструктор рукопашного боя. Это действительно так, унтер-офицер Ким?

   — Так точно, господин поручик, — ответил Канг Чоль.

   Поручик внимательно посмотрел на него.

   — Хорошо, проверим на деле. А теперь, слушайте сюда. Через четыре дня пойдем на поиск языка. Как думаете — почему через четыре дня?

   — Подготовка? — спросил Никитин

   — Нет. Думайте! — велел Колбин и глянул на небо. — Ответ там.

   — Луна, — догадался Канг Чоль. — Маленькая будет.

   — Верно, — улыбнулся офицер и стал рисовать веточкой на земле. — Вот — расположение немецких окопов и огневых точек. Их — шесть. Каждый имеет свой сектор обстрела. Наш маршрут — пройти по дну мелкой речки вот до сюда, здесь поверху поползем в эту сторону, вот тут повернем налево. Самое опасное место — здесь, вот эта огневая точка полностью простреливает участок. Поэтому в определенное время его накроет артиллерия. Воспользовавшись моментом, мы преодолеваем опасный участок, уходим влево и заходим в тыл этой самой огневой точки. Там ловим языка и назад до речки.

   — Сколько будет людей в группе? — спросил Никитин.

   — Семеро. Старшим сам пойду. Так что подбирай людей. Вы что-то тоже хотите спросить, фельдфебель Ким?

   — А что собой представляет огневая точка?

   — Тот же блиндаж только без нар. А зачем тебе это?

   — Хочу заранее представить место столкновения…

   — Гм, может блиндаж будет разворочен снарядами, а может… Что ж, попробуем организовать занятие по захвату огневой точки. Итак, Никитин, люди должны быть готовы к выступлению через четыре дня ровно в девятнадцать ноль-ноль.

   — Слушаюсь, господин поручик.

   Ночью Канг Чоль вместе с Никитиным участвовал в смене наблюдателей. До передовых позиций было метров триста, их преодолели быстрым шагом. Причем, два разведчика все время шли впереди.

   Пехотинцы встречали их как старых знакомых. Поскольку еще не было поздно, окопы были полны народу.

   Разведчики поделились на две группы: одна — пошла налево, другая — вправо. Никитин время от времени давал пояснения.

   — Отсюда до немцев метров восемьсот. Вот так прямо как раз находится та речка, о которой говорил господин поручик. Рядовой Вохринцев, как прошло наблюдение?

   Из темноты выдвинулся широкоплечий крепыш.

   — Людей в немецких окопах поубавилось заметно. Долговязого фрица в очках так и не видел за целый день. Зато в прилеске начали рубить деревья. Никак новую огневую точку ладят.

   — Так, так, это интересно, — проговорил Никитин.

   Они посетили еще три наблюдательных поста. И везде докладывали об уменьшении числа солдат во вражеских окопах.

   — Что-то затевают фрицы, — сделал вывод Никитин. — Но над этим пусть голову ломают командиры. Для нас важно добыть языка.

   Вернулись глубоко за полночь. Уже засыпая, Канг Чоль невольно удивился тому, как он быстро привык к блиндажу — его звукам, запаху и обстановке. А ведь всего прошло полторы суток.

   Поручик Колбин оглядел сидящих перед ним разведчиков. Их было семеро: шестеро пойдут сегодня ночью в разведку, а седьмой — унтер-офицер Ким, чье участие было под вопросом. Против него то, что он еще не нюхал пороху. За него — три дня, что он занимался с разведчиками — учил их рукопашному бою. И те от него в восторге. Сам Колбин тоже наблюдал за действиями инструктора и был поражен эффективностью приемов отражения и нападения с оружием и без. И тогда же офицер подумал, что молодого унтера следует взять с собой.

   — Все присутствующие здесь идут сегодня ночью в поиск. Да, да, и унтер-офицер Ким тоже. Форма одежды — телогрейки. Оружие — карабины, револьверы и ножи. Сухой паек на сутки. Никитин, проверите экипировку лично. Чтобы ничего не гремело и не звенело. Общий сбор — в восемнадцать ноль-ноль. Вопросы есть? Все свободны.

   Канг Чоль подошел к поручику.

   — Разрешите обратиться, ваше благородие?

   — Разрешаю.

   — Мне солдаты сказали, что у вас есть трофейный немецкий палаш?

   — Да, валяется где-то…

   — Не могли бы вы его дать мне на время поиска?

   — Могу, но зачем он тебе. Будет только путаться под ногами.

   — Не будет, ваше благородие. А в ближнем бою нет оружия лучше.

   — Хорошо, пришлю тебе с денщиком.

   …Ровно в восемнадцать ноль-ноль разведчики выстроились на небольшой полянке, окруженной высоким орешником. Поручик Колбин лично проверял экипировку.

   — Всем попрыгать на месте. Начали! Раз-два, раз-два… Рядовой Кормилин, сними с пояса флягу. А у тебя, — офицер обратился к Вохринцеву, — что-то звенит в карманах… А теперь, всем повернуться кругом. Кру-гом!

   Колбин остановился позади Канг Чоля.

   — И как вы будете вытаскивать саблю из-за спины?

   — Разрешите показать, господин поручик?

   — Да, да, покажи, голубчик…

   Канг Чоль сделал несколько шагов вперед и оказался рядом с кустом орешины. Резко закинул обе руки за плечи и с неожиданным проворством выхватил из-за спины палаш. Жик, жик… Еще не окончился жуткий свист, а Канг Чоль, обернувшись кругом, застыл в боевой стойке. И только тут сзади него две ветви с шелестом упали на землю.

   Увиденное настолько поразило разведчиков, что строй замер на некоторое время.

   — Прямо как… в цирке, — усмехнулся Колбин. — Посмотрим, каково это в настоящем бою. Итак, объясняю общую задачу. Броском преодолеваем фронтовую полосу до оврага. Далее — ползком. Когда вплотную приблизимся к немцам, четыре орудия начнут бить по немецкой огневой точке номер два. Как только артобстрел окончится, мы снова делаем бросок. В сторону этой самой огневой точки. В плен никого не брать. Там будем ждать новую смену. Захватываем только офицера. Возвращаемся тем же маршрутом. Задача ясна?.. Тогда начинаем. Рядовые Вохринцев и Кормилин — в авангард. Впереди основной группы — Ким. Я иду посередине. Никитин, будешь замыкающим. Вперед!

   Шли легко, стараясь ступать след в след впереди идущего. Такая ходьба сосредотачивает, отвлекает от излишней напряженности. Но чувства все равно так обострены, что ни одно ощущение, ни одна мысль не проскакивает бесследно.

   Песчаная белорусская земля была пружинистой. Разнотравья особенного нет. Чего много — так это брусники, от которой пучит в желудке да рот в синьке. И грибов — тьма.

   Но лес здешний для Дальнего Востока — перелесок. Ни тебе могучих кедрачей, ни платанов каштановых. Сосны кривоватые, да орешник. Совсем мирный и спокойный лес. В нем, наверное, хорошо просто так бродить. Ни зверей опасных, ни чащоб страшных.

   Даже война не ощущается. Трудно представить, что вон за тем кустарником может прятаться в засаде враг, чтобы встретить тебя выстрелом в упор. И тогда миг беспечности обернется вечностью смерти. Такая кончина возможно и легка, но Канг Чоль хотел бы все-таки встретить свою смерть лицом к лицу. И потому он не допустит беспечности в делах, где любая оплошность может обернуться гибелью товарищей или собственной гибелью.

   В окопах — небольшой перекур.

   Быстро начало смеркаться. Вот это сумеречное время, когда глаза еще не привыкли к переходу от дня к ночи, решил использовать Колбин для преодоления фронтовой полосы.

   — Бегом марш до ручья! — скомандовал он, и группа бесшумной цепочкой устремилась в сторону немецких окоп.

   Сколько времени они бежали так, Канг Чоль не знал. Лишь оказавшись в низенькой лощинке, по дну которого протекал мелкий ручей, он заметил, что весь взмок. Как оказывается тяжело — бежать и думать, что вот-вот по тебе начнут стрелять.

   Расчет офицера оказался пока верен. Дальше двинулись ползком, используя небольшой овражек, который образовал ручей весной. Сам Колбин полз первым, и это вызывало уважение. За ним — Канг Чоль. От сапог поручика исходил запах кожи, и этот запах служил ориентиром для интервала.

   Проползли метров сто пятьдесят, как сзади них началась орудийная пальба. Снаряды со свистом проносились над ними, но все равно ощущение было такое, что стреляют по ним. Канг Чоль тесно прижался к земле, которая вздрагивала от близких разрывов. Боже, как это страшно — беспомощно лежать под разрывами. В любую секунду снаряд может разорвать тебя на куски, и ты ничего не можешь сделать. Все в воле случая, в воле всевышнего. О боже, не дай умереть такой смертью…

   Не успел Канг Чоль промолвить эту фразу, как услышал команду Колбина: «Вперед, за мной!». Нет, он не ослышался, вот офицер вскочил на ноги и побежал. Надо спешить за ним!

   Впереди еще рвались снаряды, а группа бежала туда, в огонь и дым, чтобы вслед за разрывами оказаться в безопасной зоне.

   Орудийная стрельба прекратилась.

   — Всем лежать на месте, — скомандовал Колбин. — Ким и Вохринцев за мной!

   Они спустились во вражеский окоп, еще пахнущий тротилом, и двинулись вперед.

   — Хальт! — крикнул кто-то. — Кто идет?

   — Свои, — ответил тоже на немецком Колбин.- Кто еще уцелел?

   — Боюсь, что всех накрыло прямым попаданием. А я стоял на посту и вот уцелел…

   Немецкий солдат закинул винтовку на плечо и двинулся им навстречу. Вдруг он остановился и стал срывать оружие. Канг Чоль бросился вперед, и сшиб того с ног и приставил нож к горлу:

   — Молчать!

   Немца связали, а в рот запихали пилотку. Обшарили все кругом. Снаряд от трехдюймовки, пробив бревенчатый накат блиндажа, изрядно разворотил его, никого не оставив в живых. Насчитали семь трупов.

   Колбин собрал разведчиков.

   — Возможно, сейчас, а возможно, утром сюда придут с проверкой, — сказал он. — Вот тогда мы должны захватить в плен офицера. Итак, устраиваем, как планировали, засаду. Никитин с Корзухиным — вон туда, Ким…

   Они пришли через два часа. Их было четверо. Шли они, особенно не скрываясь, освещая путь летучей мышью, которую прикрывали куском тряпки. Возле блиндажа один из них крикнул:

   — Курт, Ганс, как вы тут? Похоже, их всех тут накрыло…

   Как только спутники говорившего приблизились к нему, сверху на них набросились разведчики.

   Канг Чоль сбоку схватил долговязого немца за шею особым приемом и уже собирался заколоть его, как почувствовал под рукой твердые погоны офицера. Он тут же ударил его рукояткой кинжала по голове и объявил:

   — Офицер у меня.

   Троих немецких солдат убили на месте. А вот с первым пленным не знали, что делать.

   — Может, с собой заберем? — сказал кто-то из разведчиков.

   — Нельзя, — отрезал Колбин. — Никитин, обеспечь…

   Тот молча направился к пленному, и все услышали лишь короткий вскрик.

   До спасительного ручья они не дошли метров тридцать, как ударила немецкая артиллерия. Снаряды рвались совсем рядом, и, казалось, вот-вот накроют разведчиков. Канг Чоль лежал, обхватив голову руками. Как ни странно, страха уже не было.

   Пронесло. И только наступило затишье, как Колбин вскочил на ноги.

   — Бегом! — крикнул он.

   Двое уже не могли исполнить приказа — им даже никто не успели закрыть глаза. Пленного офицера, по всей видимости, задело осколком, он тихо стонал от боли. Никитин и Канг Чоль волокли его под руки.

   Отдышались у ручья и поползли дальше к своим. Темная ночь оказалась благосклонна к живым. Добравшись до окопов, первым делом, занялись пленным. Небольшой осколок впился ему в бок: Никитин выдернул его и обвязал бинтом.

   — До свадьбы заживет, — невесело пошутил он. — Знал бы ты, фриц, как я прикрывал тебя от смерти…

   У расположения взвода поручик Колбин построил группу.

   — Всех благодарю за мужество и отвагу. Никитин, возьмите караульного для сопровождения пленного в штаб полка. Всем даю отдых 24 часа.

   Таким был первый поиск Канг Чоля. Пленного офицера он так и не увидел при свете дня. И это было нормальным явлением, если учесть, что все свои дела разведчики вершили по ночам. Из сорока с лишним «языков», захваченных при участии Канг Чоля, он запомнил лишь троих, а с одним, гауптманом Краузе, даже близко сошелся, так как два дня провел вместе с ним в заброшенной волчьей яме. Но это произойдет спустя год, а пока унтер-офицер Канг Чоль лежит на нарах. Только что он с группой отметил счастливое возвращение, выпил также за упокой Корзухина и Васина. Водка сняла напряжение, но все равно трудно заснуть. Наконец, усталость и спиртное берут свое, и вскоре весь блиндаж погружается в крепкий солдатский сон.

Глава 42

   За окном катящего вагона — пейзаж средней полосы России. Бескрайней картиной разворачиваются холмы, перелески, речки… Сжатые желтые поля, навевающие грусть, и леса, меняющие свой зеленый наряд на осенний цвет.

   Изредка доносится гудок: сам паровоз хорошо виден на изгибах пути. Через открытое окно часто врывается угольная гарь.

   Канг Чоль лежит на второй полке, накрывшись шинелью. Он давно проснулся, но вставать не хотелось. Равномерный стук колес, однообразный пейзаж, серое утро — все это располагает к воспоминаниям о недавнем прошлом. Тем более что ему давно не представлялось возможности вот так вот полежать спокойно и никуда не спешить.

   Три года фронтовой жизни во многом изменили Канг Чоля. От тех патриотических настроений, что побудили его добровольно пойти на фронт, не осталось и следа: он понял, что вся эта мировая бойня нужна лишь тем, кто хочет нажиться на войне. И он не одинок в своем понимании: тысячи солдат и офицеров дезертируют из армии. Фронты оголены как с той, так и с этой стороны. Особенно сильно армия стала разваливаться после отречения от престола императора Николая П. Временное правительство, правда, выдвинуло лозунг «Война до победного конца!», но желающих претворить его в жизнь было ничтожно мало. Чины, звания и старорежимные обращения отменены, митинги и собрания (и это в армии!) стали нормой, но воевать солдаты не хотели. Исчезло безропотное пушечное мясо, стала прорезаться опасная зубастая кость.

   Антивоенные настроения особенно овладели Канг Чолем в школе прапорщиков, куда он попал год назад по протекции командира полка Ломовцева Алексея Николаевича. Да, да, того самого штабс-капитана Ломовцева, который допрашивал его при задержании на границе, а потом при отправке подарил двадцать пять рублей.

   Когда Канг Чоль впервые услышал, что командир полка служил в Приморье, он еще подумал о начальнике Амурской погранзаставы: уж больно этот офицер поразил в свое время его воображение. Подумал и забыл, тем более что он не знал ни фамилии, ни имени.

   Спустя месяца три после его прибытия в полк, состоялось вручение наград: на церемонию приехал сам командир дивизии. Когда Канг Чоль оказался перед генералом, то в стоящем за его спиной подполковнике он сразу узнал начальника Амурской погранзаставы. Встреча была так неожиданна и радостна, что просто невозможно было удержаться от улыбки. Комдив, вручая Георгиевский крест, принял настроение унтер-офицера как должное, а вот подполковник удивился, поняв, что улыбка направлена ему. Он даже оглянулся, а потом пристально посмотрел на Канг Чоля. На другой день новоиспеченный георгиевский кавалер был вызван к командиру полка.

   — …Сдается, унтер-офицер Ким, что мы с вами виделись, — сказал Ломовцев, когда Канг Чоль отрапортовал о своем прибытии. — Но если даже и нет, все равно рад. Ведь ты из Приморья, верно?

   — Так точно, ваше высокоблагородие. И мы… мы виделись там, в Приморье. На вашей погранзаставе…

   — Так ты тот самый перебежчик, — поразился подполковник. — А нож-то твой все еще у меня… Да, кстати, мне Бубенов как-то писал о тебе, что ты очень изменился. Вижу, вижу теперь, что он прав. Ты хорошо говоришь по-русски, стал отличным солдатом, простите, унтер-офицером, о котором слагают легенды. Ну, никогда бы не поверил, если бы не эта встреча…

   — Мне самому верится с трудом, — сказал Канг Чоль. — А хотелось встретиться с вами и поблагодарить за ту помощь, которую вы мне оказали.

   — Э-э, пустое. Ты лучше расскажи, как жил все это время, чем занимался…

   — Да ничем особенным. Учился землю пахать, косить траву… Кузнечное дело перенимал у одного замечательного русского мастера. Много чему научился и не только по работе. Потом хозяин Трофим заболел, а сыну его я оказался не нужен. Так попал в Никольск, а оттуда при помощи Бубенова — во Владивосток…

   — А чем занимался во Владивостоке?

   — Учил корейцев русскому языку.

   — В армию попал по мобилизации? Нет? Значит, добровольцем пошел?.. Почему?

   — Потому что Россия меня приняла.

   — И никогда не обижала тебя? — сощурил глаза Ломовцев.

   — Нет, — покачал головой Канг Чоль. — Люди пытались, но ведь они — не Россия.

   — И ты всем доволен?

   — Не знаю, как ответить, ваше превосходительство. У нас, в Корее, говорят, что только дурачки всем довольны. Многое еще не обустроено в этой жизни, чтобы всем быть довольным…

   — Хорошо ответил, унтер-офицер Ким. А знаете, как мы спорили с Игорем Владимировичем о судьбе Приморского края, о роли переселенцев в его развитии. Я ведь, честно признаться, был против выходцев из Юго-Восточной Азии. И тебя тогда не хотел принимать. Но ты дрался с японцами, которых я, откровенно сказать, не люблю. И вот сейчас мы вместе воюем за Россию-матушку против немцев, и я рад, что ты в моем полку, и являешься примером солдатской доблести и отваги. Что ж, давай, выпьем за нашу встречу и за твою доблестную награду!

   Через год полковника Ломовцева перевели в штаб дивизии. Накануне убытия на новое место он вызвал Канг Чоля к себе.

   — За это время, унтер-офицер Ким, мы могли бы чаще встречаться и говорить о разных вещах, но я должен был соблюдать субординацию во избежание различных толков, которые не пошли бы вам на пользу. Но и эти несколько встреч убедили меня, что вы человек думающий и потому постоянно развивающийся. Истинную глубину вашего ума, интеллектуального состояния мне, пожалуй, не познать. Может в другой обстановке, когда-нибудь… Но я хотел бы кое-что сделать для вас. Вас отправляют в школу прапорщиков. В сопроводительных документах вы представлены, как корейский дворянин, принявший российское подданство, как унтер-офицер российской армии и как кавалер двух Георгиевских крестов. Это приказ, — подчеркнул Ломовцев, заметив в глазах Канг Чоля возражение. — Когда вы окончите школу, то попадете уже в другую среду, офицерскую. Это позволит вам лучше узнать еще одну сословность России — военно-аристократическую, в среде которой всегда превыше всего были долг и честь. Когда офицерство забывало об этом, то наступали смутные для государства времена.

   Он умолк, а потом произнес с вздохом:

   — Кажется, нынче есть все предчувствия для наступления таких времен…

   Полковник Ломовцев оказался прав.

   Наверное, вспоминать о войне интересно. Спустя какое-то время после ее окончания. Но воевать с интересом трудно. Уж очень неприглядное это дело, жестокое и немилосердное, которое притупляет все чувства. Человек становится фаталистом: равнодушие к смерти оборачивается равнодушием к жизни. А что может быть страшнее этого?

   В школе прапорщиков Канг Чоль подружился с Семеном Захаровым, выходцем из разночинной семьи: родители его до сих пор учительствовали в селе под Саратовом. Так получилось, что с самого начала их койки в казарме оказались рядом. В армии сойтись не трудно, достаточно двух-трех вопросов, пары выкуренным вместе папирос и, кажется, что вы уже давно знакомы. Но в школу прапорщиков курсанты попадали с фронта и поэтому в первые дни и даже недели многие только и делали, что отсыпались. И Канг Чоль, и Семен не были исключением. Лишь спустя какое-то время они почувствовали друг к другу интерес.

   Что было поразительного в этом молодом русском человеке? Доброжелательность, удивительная постоянная доброжелательность. Во взгляде, в голосе, в улыбке… Уже потом Канг Чоль понял, как умен и широко образован его новый товарищ, какая у него правдивая и чистая душа. Но в первый момент именно доброжелательность поразила, притянула и покорила.

   Они стали друзьями. Вместе проводили время сутками, и это не надоедало им. Семен больше знал, любил щедро делиться знаниями, интересно рассказывал, но в их отношениях более взрослым выглядел все-таки Канг Чоль со своим богатым житейским и солдатским опытом.

   Среди курсантов были выходцы из Украины, Белоруссии, Кавказа и Средней Азии. Одни были очень похожи на русских, зато другие резко отличались от них. Что это за народы, какова их история, культура, взаимоотношение с Россией — эти вопросы сильно занимали выходца из Юго-Восточной Азии. И Семен оказался тем человеком, который мог рассказать ему о многом. Так, Канг Чоль узнал о Запорожской сечи и Тарасе Бульбе, о кавказских странах и войнах с ними, Железном хромце из Древнего Самарканда, о путешественниках и исследователях тех далеких земель и о многом другом. Эти беседы велись на привале, во время дежурств, кратких отдыхов после ужина, и благодарным слушателем был не только Канг Чоль. Многие русские сами толком не знали истории своего народа. Бывало, не соглашались с теми или иными неприглядными фактами. Один такой спор особенно запомнился в силу того, что оппонентом Семена был тоже русский по фамилии Бандорин, но который почему-то себя называл казаком.

   И вот как-то Канг Чоль спросил у товарища, кто такие казаки, откуда они родом.

   — Казак — это не национальность, — задумчиво сказал Семен. — Это просто название группы людей, объединенных местом жительства и родом занятий. Как печники или рудокопы. Но в силу исторических, экономических, политических условий, казаков возвели в некий особый ранг.

   Разговор происходил в учебном классе во время самоподготовки. Бандорин при этих словах вскинул голову и усмехнулся.

   — Сравнил тоже. Казаки — первые защитники отечества, а ты их с печниками равняешь…

   — Спор в данном вопросе неуместен, — покачал головой Семен. — Вы будете утверждать одно, я — другое. Поэтому есть смысл просто выслушать друг друга. Хотите меня выслушать?

   — Конечно, — поддержал его Канг Чоль. — Если кто будет перебивать, того мы попросим за дверь. Продолжай, Семен.

   — Все вы слышали известную поговорку — вот тебе, бабушка, и Юрьев день. А знаете, откуда она произошла? Дело в том, что до 15 века крепостные крестьяне могли в Юрьев день переходить от одного помещика к другому. Царь Алексей третий отменил это положение и, тем самым, ужесточил рабство. И тогда многие смелые и решительные крестьяне стали убегать в дикие края, где их не могли поймать. И вскоре в низовьях Дона, Днепра возникли вольные сообщества людей, которые стали называть себя казаками. Они стали жить разбоем — нападали на караваны с товарами, организовывали походы в Польшу, Турцию. В неписанных казацких законах гласило, что тот, кто возьмет в руки соху, тот будет изгнан из их общества. Можете себе представить, насколько им осточертел подневольный крестьянский труд, что они приняли такой закон!

   Семен при этих словах обвел внимательным взглядом слушателей.

   — Вскоре казачество стали грозной силой и острой головной болью российских государей. Прибежище для беглых, источник вечной смуты, возмутитель пограничных конфликтов… Пробовали искоренить — не получилось. Решили — использовать. Казаков стали брать на государево довольствие, взамен они должны были охранять рубежи страны. И со временем образовалась своеобразная военизированная каста внутри России, для которой воинская служба стала главной обязанностью. Мало того, власти специально создавали казачьи округа, такие, как Терское, Амурское и другое. У всех у них одно отличие — они располагаются на границах России.

   Уже потом, когда они были одни, Семен с несвойственной ему горечью сказал Канг Чолю:

   — Какие позорные превращения происходят в истории. Когда-то вольнолюбивое казачество сегодня превратилось в цепного пса самодержавия, готового по первому знаку разорвать любого, кто будет требовать свободы.

   Ярким и вдохновенным был рассказ Семена о Кавказе.

   — Удивительный край, воспетый Пушкиным и Лермонтовым! Свобода и честь, верность и гостеприимство. Шестьдесят лет Кавказ, силами немногочисленных горцев, сопротивлялся нашествию русских. Казалось, войне не будет конца. В конце концов, пришлось применить удивительную тактику — вырубать леса, строить дороги от одного аула к другому, возводить военные крепости, словом, кропотливо, шаг за шагом, завоевывать то, что принадлежало уже юридически России.

   Казалось, не было такого вопроса, в котором Семен не разбирался, или, по крайней мере, не задумывался. Именно от него Канг Чоль услышал, как началась мировая война, истинные ее причины и возможные последствия.

   — Скорее всего, Россия не победит в этой войне, — размышлял он. — Но людей положит немало. Уже сейчас недовольством охвачены все слои общества. Самодержавие падет и тогда, возможно, будет создано свободное демократическое общество, о котором мечтали великие умы России и всего человечества.

   Незадолго до окончания школы Канг Чоль решил сказать Семену о своей принадлежности к РСДРП.

   — Здесь нет ничего удивительного, — сказал он. — Ты принадлежишь к притесняемому национальному меньшинству, которое жаждет свободы, равенства и братства. То есть того, чего жаждут все те, кто угнетен. По разным мотивам — политическим, национальным, экономическим. Но большую часть угнетенных составляют люди, как правило, необразованные, ленивые и пришлые. Их ничего не стоит взбаламутить, обещав им примитивное равенство, богатство, которое надо отнять у буржуев и поделить между всеми. Так было не раз в истории. Но каждый раз после революции наступала диктатура. Потому что вожди угнетенных, а это были неглупые люди, или преследовали свои цели, или до конца не представляли себе то будущее, за которое они сражаются. Коммунистические идеалы — светлая мечта человечества, но этого светлого будущего не достичь скачком. Нужны годы, десятилетия, а может века, чтобы люди, большинство людей на земле, поняли, как нужно обустроить свободное общество.

   Мне довелось познакомиться с несколькими высказываниями вашего лидера Ульянова. Например, он утверждал, что в России быстро зреет революционное сознание, потому что капитализм здесь развивается при чудовищной эксплуатации народных масс. А чудовищная эксплуатация происходит в силу того, что эти самые народные массы в большинстве своем неграмотны и не могут быстро овладеть современной техникой. Если рабочий неграмотен, если ему нельзя доверить дорогую технику, то остается один способ, чтобы догнать Европу. Это тяжелый физический труд, при котором действительно сознание революционизируется. Против этого труда. И этих людей, протестующих против труда, возвести в ранг диктатуры? Что может быть нелепее этого? Возникнет новое казачество. А к чему пришло старое, мы уже знаем.

   — Значит, ты считаешь, что новое общество невозможно построить?

   — Почему невозможно? Просто нужно время, определенный уровень всеобщего образования и способа производства товаров. Рабство физическое можно уничтожить в один присест, но рабство духовное так быстро не стереть.

   — Но почему, Семен, ты не веришь в возможность революционного переустройства обществ? Если такие, как ты, другие светлые умы, все мы вместе возьмемся за дело… Неужели ничего не получится?

   — Я бы сказал, давай попробуем. Но знаешь, какова будет цена эксперимента? Французская революция стоила жизни сотням тысяч людей. Ты хочешь этого?

   — Нет, я не хочу этого.

   — Но это будет. То равенство, которого жаждут угнетенные, предполагает экспроприацию. Но кто же добровольно отдаст нажитое трудом? Вот и будет война…

   Свое отношение к войне Семен выразился так:

   — Был такой епископ Мальтус, который утверждал, что войны нужны, войны полезны. Как прополка в огороде, когда удаляются все хилые и больные растения. Каково а? Но, чтобы там ни было, вся история человечества — это войны и войны. Сильный нападает на слабого, чтобы стать еще сильнее. Были государства, существовавшие только за счет военных завоеваний. Но их век был короток. Придет такое время, когда милитаризм будет осужден раз и навсегда. Оно уже наступает, потому что войны становятся мировыми и при продолжающемся развитии военной техники — это будет равносильно самоубийству.

   Теория Мальтуса привлекает историческими предпосылками, хотя и отталкивает своим цинизмом. Теория Ульянова, что поражение в войне приведет к войне революционной, отталкивает и цинизмом, и историческими предпосылками. Это же, как просто — повернуть штык против существующего строя. Для этого нужна такая малость — поражение в войне. Чтобы люди в полной мере испытали унижение, разорение, разделение и приобрели так называемое революционное сознание. Вот если тебе, мне, другим — тысячам солдатам и офицерам, проливающим кровь на фронте, вдруг пожелать поражения — это как? Желать своей стране поражения, чтобы извлечь из этого свои политические дивиденды! Можно представить, каково будет будущее страны, если к власти придут подобные циники!

   Эх, Сема, Сема, как ты во многом оказался прав. Царь отрекся от престола, люди устали воевать. Повсюду идет братание русских и немецких солдат. Фронты разваливаются, дезертирство приняло необратимые размеры. Ты-то как, Сема? И доведется ли опять свидеться с тобой?

   После окончания школы прапорщиков Канг Чоля и Семена направили в разные части. Спустя полгода в «Военном вестнике» среди списков раненых была и фамилия прапорщика Захарова. Канг Чоль сразу написал в тыловой госпиталь, но ответа не получил.

   Почти год Канг Чоль командовал взводом разведки на Юго-западном фронте. Офицерская среда приняла его, на редкость, радушно, и он дорожил этим отношением. Близко ни с кем не сошелся, поскольку большую часть времени проводил во взводе. Он старался беречь солдат, но без жертв не обходилось. Особенно трагичной оказалась предпоследняя вылазка: из восьми разведчиков вернулись только двое — Канг Чоль и рядовой Костериков. Бывалый командир и новичок, переведенный во взвод три месяца назад. И этот новичок спас ветерана. Когда группу разведчиков прижали к реке, когда все погибли, кроме них, именно Костериков нашел выход — залезть под воду, и дышать через трубки, сделанных из толстых стеблей тыквы. Они просидели тогда в камышах несколько часов, но остались живы. А через месяц солдата убило шальной пулей.

   Памятным был и захват немецкого гауптмана, с которым Канг Чолю пришлось отсиживаться в волчьей норе два дня. Вражеский офицер знал французский язык, и они вдоволь наговорились. Немец, кстати, не был особенно удручен тем, что его захватили в плен разведчики.

   — Надоела эта война до чертиков, — откровенно признался он. — И ежедневный страх, что могут убить.

   Когда переходили линию фронта, гауптман сам помог пройти вражеские посты, откликаясь по-немецки на окрики часовых.

   Неделю назад полк взбунтовался и почти в полном составе кинулся на железнодорожную станцию, чтобы захватить поезд. Командир полка с несколькими офицерами пытался образумить солдат, но их обезоружили и посадили под арест. Взвод разведки не остался в стороне от событий и тоже примкнул к дезертирам. Оказалось, что унтер-офицер Иван Миронов, правая рука Канг Чоля, стал влиятельным лицом в солдатском комитете, и именно он отстоял своего взводного от ареста.

   — Я вам советую, как можно быстрее исчезнуть с расположения полка, — сказал Иван Канг Чолю. — Вот вам разные пустые бланки документов из штаба, выберите что-нибудь подходящее и давайте деру. Мы-то вас знаем, как стоящего человека, но многие другие без понятия. А нынче солдаты очень злы на господ офицеров…

   Канг Чоль решил последовать совету: он выправил себе командировочное удостоверение и сумел вечером сесть на поезд. В Ростове пересел на другой, идущий на Москву. А что его там ждет — одному богу известно.

   Три года назад, только попав в армию, Канг Чоль сразу написал Липатову. Был рад, получив ответ. Около года длилась переписка, а потом пришло коротенькое письмо с неизвестным почерком, которое извещало, что господин Липатов отбыл в неизвестное направление. Но удивительны переплетения неожиданных встреч и судеб. Однажды в полк прибыл корреспондент газеты. Его сопровождал художник, в котором Канг Чоль узнал Алексея Коврова. Оба были рады неожиданной встрече.

   — Мне Вениамин Петрович как-то говорил, что вы в армии, и поэтому я предполагал, что могу встретить вас. Но чтобы действительно встретить…

   Алексей сообщил, что Липатов был арестован полгода назад и сослан на каторгу в Сибирь. Дальнейшая судьба ученого неизвестна. Но месяца два назад временное правительство объявило амнистию всем политическим заключенным, так что, возможно, что Липатов уже в Москве.

   Канг Чоль до последнего времени получал весточки и от Бубеновых. Игорь Владимирович тоже попал на фронт, но его часть была дислоцирована на Северо-западном фронте. Приходили письма от Дянг Гиля и Матвея.

   Еще один удивительный случай — в школе прапорщиков один из курсантов рассказал, что служил вместе с приморцем по имени Афанасий. По всем приметам выходило, что это друг Канг Чоля. И он немедля написал в ту часть, но оттуда сообщили, что рядовой Афанасий Рузаев был тяжело ранен и отправлен в тыловой госпиталь.

   Поезд прибыл в Москву около шести утра. Извозчик изрядно поплутал, прежде чем доставить седока по адресу. Но Канг Чоль не был в обиде: он с удовольствием разглядывал город, о котором так много слышал и читал.

   Дверь открыл сам Липатов.

   — Вам кого, господин… Э-э, да это вы, Канг Чоль! Вот так встреча!

   Они обнялись.

   Горячий душ, завтрак с рюмочкой коньяка, чай… И вопросы, вопросы. Как все чудесно образовалось: еще на рассвете Канг Чоль не знал, что его ждет в Москве, а теперь у него есть и кров, и пища. А главное, есть товарищ, призывающий сразу приступить к делу.

   — Ситуация сейчас складывается таким образом, — стал просвещать Канг Чоля Липатов. — Общими усилиями всех партий удалось скинуть самодержавие. План-минимум выполнен. На втором этапе — вопрос о власти. Кто станет у руля государства? По идее это должно решить учредительное собрание, которое соберется в октябре. Пока ни одна партия не претендует на абсолютную власть. Кроме нас, большевиков. Но нас не принимают всерьез — партии кадетов и эсеров пользуются большим авторитетом у обывателей и крестьян. Наш козырь — рабочий класс, не случайно Ленин выдвинул лозунг о диктатуре пролетариата.

   — А учредительное собрание может решить вопрос о власти в пользу большевиков?

   — В том то и дело, что нет. Оно пойдет разве что на коалиционное правительство, но ни в коем случае не на передачу власти РСДРП. Поэтому идет вопрос о вооруженном захвате власти.

   — Простите, но мне как-то непонятно все это, — признался Канг Чоль. — Все партии, движения участвовали в свержении монархизма, а власть должны взять большевики. Почему?

   — Да потому что наша партия представляет самые угнетенные слои общества — пролетариат и крестьянство. За нами — самые светлые мечты об обновленном человечестве, выстраданные великими идеологами коммунизма. Я вижу, Канг Чоль, вы стали чего-то сомневаться. Или на вас так действуют офицерские погоны, — последние слова Вениамин Петрович произнес коротким смешком. — Планы на сегодня. Пока вы отдыхайте, а мне надо кое-куда съездите. Как вы не устали? Отлично, поедемте вместе. Мы сейчас как раз создаем вооруженные дружины, и им не помещает боевой инструктор и командир. Сейчас подберем вам кое-какую гражданскую одежду и марш-марш вперед, рабочий народ!

   Последние слова Липатов пропел, размахивая руками. Его энтузиазм действовал заразительно. Канг Чоля тоже охватило ликующее настроение. Он быстро переоделся в гражданскую одежду, которая состояла из брюк, рубашки и куртки. Наряд довершала клетчатая кепка.

   — А вот с обувью беда, — сказал Липатов. — Племянник все износил за это время.

   — Ничего, — улыбнулся Канг Чоль. — Мне в сапогах привычнее.

   После военной формы гражданская одежда казалась непривычно просторной.

   В пролетке Канг Чоль задал запоздалый вопрос:

   — Простите, я совсем забыл, что вы недавно вернулись из ссылки? Каково там?

   — В двух словах не расскажешь, дорогой мой. Но и там жить можно. А главное, многому научиться, поскольку времени свободного хватает. Для некоторых, правда, это было наказанием — и спиваются, и с ума сходят. А мне удалось там собрать любопытный материал о тунгусах, их обрядах, тотемах. Так что ссылка — кому как. Мне она, считаю, на пользу. А вот вы, что думаете о времени, проведенном в армии? Не жалеете?

   — Нет, — решительно сказал Канг Чоль. — Людей вот жалко, сколько их полегло. Но для тех, кто вернется с фронта — никто не страшен. Солдатские штыки сейчас могут свергнуть любой строй…

   — Да, — согласился Липатов, — сейчас многое зависит от того, кого они поддержат. Поэтому первейшая задача — завоевать солдат, сделать их нашими. Вот тут большую роль могут сыграть фронтовики. Ближе к ночи мы съездим в солдатский комитет Московского совета. А сейчас будем учить своих дружинников…

   На заводском пустыре собралось два десятка людей. Преобладала молодежь — парни в косоворотках и пиджаках, девицы в длинных сарафанах. Несколько пожилых мужчин, судя по всему, были мастеровыми.

   — Вот представляю вам, военного инструктора, товарища Кима. Он проведет с вами занятия по военному делу — как стрелять, разбирать и чистить оружие, маскироваться и тому подобное. Учтите, у вас будет всего два занятия, а потом ваше место займут другие. Товарищ Когтев, организуйте доставку оружия сюда, а вы, товарищ Ким, приступайте к занятиям.

   — Слушаюсь, — ответил по-военному Канг Чоль. Он обвел взглядом окруживших его полукругом людей и скомандовал: — В две шеренги станови-сь!

   Кое-как построились. Принесли длинный ящик, в котором лежали пять револьверов, четыре винтовки и две подсумки с патронами.

   — Итак, сегодня мы изучим трехлинейку Мосина, образца 1891 года. Состоит она из трех частей: ствол, вот он, казенная часть, — Канг Чоль отдернул затвор, — и приклад. Начнем с казенной части, как с самой важной…

   После краткого разъяснения приступили к стрельбам. Возле красной кирпичной стены поставили различные мишени из бутылок, старого ведра и крышки от кастрюли. Первые четыре дружинника вышли на огневой рубеж и легли.

   — Все делать по команде, — строго предупредил Канг Чоль. — Возьмите винтовки в руки, вот так. Не спеша, отводим затвор назад, а потом вперед. Кладем палец на курок, но не дергаем. Целимся, как я вам говорил — прорезь прицельной планки совместить с мушкой и целью. Кто готов к стрельбе? Все готовы? Крайний справа начинает. Огонь!

   Раздался выстрел, и тут же зазвенела крышка кастрюли.

   — Молодец! Стреляет следующий. Огонь!..

   До темноты каждый дружинник успел выстрелить по три раза. Все были очень оживлены, и девушки не были исключением.

   Не успел Канг Чоль построить дружинников для заключительного слова, как появился Липатов и показал руками крест — закругляйся, мол.

   — В целом каждый из вас усвоил, как нужно стрелять. Сложного здесь нет, нужна просто тренировка. Завтра мы займемся револьвером. Вопросы есть?

   — Есть, товарищ инструктор, — шагнула вперед девушка с левого фланга. — А вы всегда такой серьезный, или только на занятии?

   Строй рассыпался смехом. Канг Чоль чуть растерялся, но тут же нашел что ответить:

   — Только на занятии и только перед строем. Так что, группа, разойдись!

   За воротами завода Липатов сказал:

   — А лихо ты провел занятие, Канг Чоль. Видать, немало первогодков обучал? — и, не дожидаясь ответа, спросил: — А ты случайно, автомобиль водить не умеешь?

   — Случайно умею. У начальника школы прапорщиков был автомобиль, но он на ней не любил ездить. Мы, то есть слушатели, за определенную мзду уговорили шофера обучать нас езде. Так что, подайте мне автомобиль, и я покажу, как крутятся колеса.

   — Будет автомобиль, — обещал Липатов и патетически воскликнул: — В стремительном водовороте дел, чтобы замедлить время, нам нужен автомобиль и нужна скорость!

   Но даже автомобиль, который действительно вскоре появился, не уменьшил громаду дел, навалившихся на Липатова и Канг Чоля. Весь месяц они с раннего утра и до позднего вечера были заняты подготовкой к вооруженному выступлению. Против кого? Против любого, кто встанет на пути большевиков, стремящихся захватить власть.

   26 октября в Петрограде красногвардейцы взяли штурмом Зимний дворец, и временное правительство было низложено. Большевицкие лидеры во главе с Лениным объявили: «Вся власть — Советам!». Но на самом деле они этой властью ни с кем не собирались делиться. Так произошел октябрьский переворот.

   В декабре Московский комитет РСДРП объявил о захвате власти. Почти весь месяц Канг Чоль в составе автоотряда носился по городу — участвовал в разоружении полицейских и жандармов, задержании агентов Третьего управления, несении охраны телеграфа. Во время захвата Кремля командовал специальной группой, с которой ночью проник за крепостные стены, и захватил арсенал.

   Новый 1918 год встречали в ресторане «Славянская». Кампания была разношерстная: набирающие власть деятели, поэты и артисты. Все — молодые, жаждущие успеха. Пили и гуляли до утра, потом днем отсыпались, чтобы вечером снова пировать. Так продолжалось всю неделю. Канг Чоль впервые прошел полностью весь этап новогодних гуляний, и никогда больше не чувствовал себя так легко и вольготно.

   В середине января в Москву проездом остановилась группа большевицких комиссаров из Петрограда, направляющихся в города Сибири и Дальнего Востока. Когда Липатов сообщил, что они набирают добровольцев из числа членов партии, Канг Чоль загорелся желанием отправиться вместе с ними. Он не сразу сказал об этом Липатову, а выждал два дня, потому что думал, что его захватила просто блажь. Но потом понял, что его действительно тянет туда, в Приморье.

   — Зачем тебе ехать туда? — удивился Вениамин Петрович. — Здесь столько дел. Да и обстановка в Сибири сейчас не очень благоприятная для большевиков. Туда откатилось очень много офицерья. Да и царская семья тоже отправлена в ту сторону. Про Дальний Восток и говорить нечего — пока еще Советская власть доберется туда. Не исключена интервенция японцев, американцев.

   — Я тоже задавал себе вопрос — зачем мне ехать туда? — Канг чуть помолчал и продолжил: — Но тянет меня, и ничего не могу поделать. Знаешь, я ведь никогда еще не возвращался, только уезжал. Из Кореи, из Китая, из Приморья. Теперь вот из Москвы. Но на этот раз не просто уезжаю — я возвращаюсь. Значит, у меня есть дом, и этот дом на Дальнем Востоке.

   Через неделю они прощались на перроне.

   — Будь осторожен и береги себя, — сказал Липатов. — Вот расхлебемся со здешними делами и возьмемся за Восток. Так что мы еще встретимся во Владивостоке и посидим в китайской харчевне.

   — А я присмотрю, чтобы эта харчевня не исчезла, — улыбнулся Канг Чоль.

   Предупреждающий гудок паровоза. Друзья обнялись, и тронувшийся поезд разделил их.

   Спустя две недели от многочисленной группы комиссаров осталось всего трое. Особенно поредели ряды после Свердловска. Старшим был Владимиров — и по возрасту, ему было за тридцать, и по мандату. Мандат это видели всего несколько человек: они и поведали, что Владимиров Алексей Никанорович является чрезвычайным и полномочным комиссаром Российской республики по Приморью и наделен огромными полномочиями. Другое дело, как он сможет ими воспользоваться в краю, где пока неизвестно, кто у власти. Но даже если обстоятельства и позволили бы комиссару употребить свои полномочия, Алексей Никанорович меньше всего был похож на грозного комиссара революции. Среднего роста, бородка клинышком, пенсне и добродушная улыбка — все по внешности и одежде напоминало типичного чеховского интеллигента. И только внимательно приглядевшись можно было заметить твердый изгиб губ и пытливый пронизывающий взгляд.

   Его помощник — Михаил Григорьев, был гораздо моложе, крепче телом и очень подвижный. Он был и за охранника, и за помощника, и за няньку. Не скрывал, что всей душой и телом предан комиссару.

   До Омска ехали, особо не афишируя себя, но и не скрываясь. Дальше решили не искушать судьбу: Алексей Николаевич стал изображать того, кем он был в действительности по образованию — врача, Михаил — его слугу. Канг Чоль надел офицерскую форму, правда, без погон.

   Долгий путь был скрашен совместным времяпровождением: Алексей Николаевич умел и любил рассказывать, а Канг Чоль — слушать. Но между ними возникали и споры: иногда Канг Чоль специально провоцировал их, чтобы выслушать веские аргументы старого политкаторжанина.

   — Вера в доброго царя сопровождает всю историю государства Российского, — так начал Алексей Николаевич одну из бесед. — Но цари-то были, как правило, иноземные. Даже приглашали — придите и володейте нами. Так, на российском престоле были цари из Византии, Пруссии. Одни поумнее, другие поглупее, но все они володели государством, как собственной усадьбой. Хотя народные бунты и сотрясали Российскую империю, суть возмущения крестьян и их желаний сводилась к замене одного царя на другого. В целом же народ российский смирный, ленивый и несамостоятельный. Крепостное право, земство, все это, конечно, не способствовало самостоятельности. Только вольный народ проявляет инициативу. Взять Ермака, первооткрывателя Сибири. С группой казаков завоевал по собственной инициативе огромную территорию и… и преподнес ее с поклоном царю. Вот этот край, кстати, что катит за окном.

   — А вот я сталкивался на Дальнем Востоке с русскими крестьянами, и они не показались мне ленивыми, или несамостоятельными, — осторожно вставил Канг Чоль в образовавшуюся паузу.

   — Это потому, что столыпинская реформа как раз и подразумевала переселение в Сибирь самых инициативных крестьян. Это была неплохо продуманная экономическая реформа. Но, — Алексей Петрович поднял указательный палец, — этим расслаивалось крестьянство на две части, образовывался зажиточный класс, который эксплуатировал бы бедняков.

   — Но как можно всех уравнять? Один — умный, инициативный, другой — глупый и ленивый. Они не могут жить одинаково, — возразил Канг Чоль и сам поразился очевидной логике своих слов. «Никогда люди не смогут и не захотят жить одинаково! — засверебило в его мозгу. — Жить как в казарме, как в тюрьме!».

   — Мы создадим такие условия, что не будет ни бедных, ни богатых. А главное, не будет эксплуатации, — знакомым рефреном прошелся Алексей Петрович.

   — Значит, как бы человек не хотел жить богато, он не сможет этого добиться при социалистическом строе?

   — Только вместе со всеми.

   — Что же тогда будет стимулом для человека? Идея о всеобщем счастливом будущем?

   — Вот именно, — ткнул пальцем политкаторжанин. — Идея, за которую пожертвовали жизнью тысячи революционеров! Вас что-то смущает, молодой человек, в такой постановке вопроса?

   — Меня смущает частое несоответствие мечты и реальности. Необразованность, зависть, тщеславие, жадность и многое другое, что было так выпукло на этом свете и не давало до сих пор жить людям в мире и согласии. Но, если судить по Энгельсу, эти порочные качества есть суть единства и борьбы противоположности, таких, как образование, доброта, великодушие и тому подобное. Пытаясь насильно отсечь одну сторону — не отсечем ли мы и другую?

   — Вопрос любопытен, — засмеялся Алексей Петрович. — Суха теория, мой друг, но древо жизни вечно зеленеет. Мы впервые ставим величайший эксперимент, и наши цели настолько благородны, что оправдывает все наши будущие ошибки. А они неизбежны, поскольку мы идем непроторенной дорогой. Но сомневаться надо, мой друг, сомневаться, искать и находить.

   В тот день, после разговора, Канг Чоль долго не мог заснуть. Он вспоминал прежнюю жизнь, друзей, мысленно беседовал с ними и пытался представить прекрасное будущее, которое настанет не только в России, Корее, но и во всем мире.

   Утром его разбудил звук выстрела. Поезд стоял. За окном — пустынный полустанок.

   — Что случилось? — раздался голос Григорьева, и тут же в купе вошел Михаил.

   — Военные оцепили поезд. Тотальная проверка документов. Выявляют офицеров.

   — Кто такие?

   — Называют себя Сибирской добровольной армией…

   В купе постучали, прежде чем распахнуть дверь. В проеме встал офицер с есаульскими погонами, папахе. Смугловатое лицо со щеголеватыми усами выражает веселье.

   — Проверка документов, господа, прошу не волноваться, — он вернул паспорта Григорьеву и Михаилу, а офицерский билет Канг Чоля задержал. — Господин подпоручик, прошу вас собрать свои вещи и выйти из вагона.

   — А в чем собственно дело?

   — А в том, Россия в опасности, и долг офицера быть в строю. Прошу не спорить и следовать приказу, — заявил есаул и проследовал в следующее купе.

   Канг Чоль быстро собрал свои вещи.

   — Жаль, что так приходится расставаться, — сказал Григорьев и, обняв Канг Чоля, прошептал на ухо. — Но, думаю, вы долго не задержитесь здесь. Так что встретимся в Хабаровске.

   Поезд ушел, оставив на полустанке человек сорок. На лицах задержанных — недоумение, растерянность и злость. Пока ждали, перекинулись словами. Все — офицеры, был даже полковник генерального штаба. Настроения идти в защитники Отечества никто не проявлял, но и отрыто возмущаться, никто не смел.

   Наконец появилась группа вооруженных офицеров. Вперед выступил полковник.

   — Господа офицеры, просим извинить за бесцеремонные действия, но приказ адмирала Колчака гласит однозначно — задержать всех офицеров и мобилизовать в ряды Сибирской добровольной армии. Сейчас вас проведут в пакгауз, где мы временно разместились, для распределения по ротам и взводам.

   Когда Канг Чоля представляли взводу, командиром которого его назначили, он внимательно оглядел солдат. Бородатых больше, чем безбородых. Новехонькое обмундирование говорило о недавнем формировании части. «Добровольно-мобилизационно», — усмехнулся про себя Канг Чоль. Хотя добрая половина взвода, видать, служила в армии, судя по выправке, вид у мобилизованных был не очень ретивый.

   Было бы неплохо узнать их настроение, и поэтому Канг Чоль решил передать им ту речь, которой потчевал в пути господин полковник.

   — Солдаты, отечество в опасности! Предатели и изменники совершили переворот в Петрограде и хотят продать всю страну немчуре. Разве мы можем допустить этого?

   Нашу армию возглавляет доблестный адмирал Колчак. Под его руководством мы пойдем на Москву, а далее на Петроград, чтобы очистить ее от жидо-масонских большевиков, социалистов, эсеров и прочих сволочей, которые в трудную для России минуту, вонзают нож в спину. Кто хочет показать им истинный патриотизм, и где зимуют раки — поднимите руки!

   Канг Чоль и сам удивился своему неожиданному повороту ораторской мысли, но делать было нечего — слова выпущены. Руки подняли сначала нехотя несколько солдат, а потом — все.

   — Чего хотят красные? Отобрать твой дом, твою землю, твою жену. Тебя сделать батраком, а…

   — Вот было бы здорово, ежели кто отобрал мою Марфу, — раздался густой голос с правого фланга. — Надоела она мне вусмерть…

   Строй громыхнул дружным смехом.

   — И мою старуху в придачу, — визгливо добавил кто-то.

   Смех вспыхнул с новой силой.

   Канг Чоль тоже засмеялся и покачал головой:

   — Чему смеетесь, дубины стоеросовые. Тут плакать надо! Война, гражданская война на пороге, скоро вся страна заполыхает, а вы смеетесь… Вот уж действительно, пока гром не грянет — русский мужик не перекрестится.

   — А вы за русского мужика не дюже-то волновайтесь, — сказал стоящий посередине ладный солдат с умными карими глазами. — Если его завести, он никому спуску не даст. Били мы и татарву, и француза, и немчуру… Так же любого побьем, господин подпоручик.

   Канг Чоль вскинул подбородок.

   — Не сомневаюсь. Но не с татарами, французами, и немцами вам придется иметь дело. А с такими же мужиками, как и вы, соседями, братьями. Подумайте хорошо, прежде чем вскинуть винтовку. А теперь… Унтер-офицер Вахрушев, отведите солдат в пакгауз.

   Через два дня выдали оружие и боеприпасы, а ночью взвод Канг Чоля в полном составе, вместе с командиром, самовольно покинул расположение части.

Глава 43

   По пути в Хабаровск взвод таял после каждой станции. Сходящие считали своим долгом особо попрощаться с Канг Чолем. Пассажиры думали, что эти здоровые и бородатые солдаты бегут аж с окопов западного фронта, и относились к ним с сочувствием. Время от времени возникающий железнодорожный контролер делал вид, будто не замечает вооруженных безбилетников. Перед самым Хабаровском достал свой вещмешок и унтер Вахрушев.

   — Наша деревня Белкино от этой станции совсем недалеко, верст тридцать. А станция эта называется Медведево. Очень легко запомнить — медведь и белка. Будете в наших краях, заходите, завсегда буду рад. Но не с этими, которые хотели нас завербовать. Они бы снова хотели царя Николашку, чтобы все оставалось по-прежнему. Но я, так думаю, что возврата к прошлому не будет. Люди стали другими, особенно фронтовики. Нас уже не запугать. Мы любую власть можем смести, и любую власть поставить…

   — И какую власть вы хотели бы поставить?

   — Справедливую. Которая признавала бы наши обычаи и веру, не заставляла умирать на войне почем зря, и хотела бы всех сделать грамотными.

   — Значит, социалистическую хотите власть, — засмеялся Канг Чоль.

   — Это, которые хотят всех равными сделать? Э-э, господин хороший, разве можно всех уравнять. Все люди такие разные, даже братья, а вы всех хотите уравнять… Ну, бывайте, вот и моя станция Медведево…

   На платформе поезд поджидали вооруженные люди в красных повязках. Они тут же задержали соскочившего с вагона Вахрушева.

   Из окна было хорошо видно, как красноармейцы о чем-то спрашивали унтер-офицера, а потом собрались его куда-то вести. Канг Чоль решил вмешаться. Он кинулся в тамбур и столкнулся с патрулем.

   — Кто старший? — требовательно спросил Канг Чоль.

   — Я, — спокойно ответил рыжеусый патрульный в кожаной куртке и кепке. — А вы кто будете, господин офицер?

   Канг Чоль достал комиссарский мандат.

   — Я видел подобный документ несколько дней назад. Только товарищ был из Питера.

   — Григорьев?

   — Да, а вы, я вижу, тоже наш. Как там, в Москве?

   — Я вам все расскажу, только сейчас отпустите вон того солдата, он вместе с нами ехал. Сейчас направляется в свою деревню агитировать за Советскую власть.

   — Понятно, товарищ комиссар. Эй, Садков, отпусти солдата, он — наш…

   Когда Канг Чоль прибыл в Хабаровск, то с ним оставался лишь Никита Бочаров, добровольно взваливший на себя обязанности вестового. Родом Никита был из Смоленщины, с детства стал сиротой и рос у дяди. В шестнадцать лет сбежал от него, решив добраться до Владивостока, чтобы стать матросом и уплыть в далекие неведомые страны. Но застрял в Иркутске, работал на лесопилке, потом была армия, Западный фронт, ранение. И снова его потянуло на Дальний Восток.

   Когда Канг Чоль поинтересовался, почему того так тянет в те края, тот признался: «Мой дед был матросом на корабле адмирала Беллинсгаузена, а отец погиб в Порт-Артуре».

   Все это Никита поведал Канг Чолю еще в поезде, не раз повторяя: «Море, как я хочу увидеть море!»

   В Хабаровске Канг Чоль вместе с попутчиком направился в дом Советов, который располагался в бывшем губернаторском доме. Первый же встречный в коридоре на вопрос о Григорьеве ответил:

   — Последняя комната направо…

   Хотя на двери висела бумажка с надписью «Чрезвычайный комиссар из Петрограда» Канг Чоль все еще не верил, что сейчас увидится с Григорьевым. А вот Алексей Петрович, похоже, не очень удивился.

   — Хорошо, что явился, а то дел невпроворот, — сказал он после того, как они обнялись. — Садись и слушай обстановку. После известных октябрьских событий в Петрограде, здесь создан Дальневосточный совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Но он имеет сферу влияния только в Хабаровске, в других городах — свои советы, антисоветы и прочее. Железная дорога от Волги до Урала в руках поднявших мятеж чехов — военнопленных, Омск стал столицей адмирала Колчака, который рьяно собирает контрреволюционную армию. Одним словом, бутерброд. Во Владивостоке при поддержке офицеров власть захватили меньшевики и эсеры: не сегодня-завтра могут появиться интервенты в лице американцев, японцев. Образовался Уссурийский фронт: обе стороны пока занимают выжидательную политику, но усиленно готовятся к наступлению. В такой ситуации дорог каждый человек, особенно с военным опытом. Мы начинаем создавать части регулярной армии и перебрасывать их в район Красной речки. Я буду просить совет назначить вас комиссаром по делам корейских партизан. Да, да, именно корейских. Сейчас только в Хабаровском уезде несколько тысяч корейцев, а в Приморье десятки тысяч. Самые угнетенные и бесправные они обязательно должны встать на сторону Советской власти. Тут все зависит от того, как мы сработаем. Кстати в Хабаровском совете есть одна кореянка, заведуют комиссариатом иностранных дел…

   — Анастасия Павловна! — воскликнул Канг Чоль.

   — Да, — кивнул Григорьев. — Вы ее знаете?

   — Мы встречались во Владивостоке в 14-м…

   — Что ж, это значительно упрощает ваше назначение. А где вы остановились?

   — Пока нигде, — засмеялся Канг Чоль. — Прямо к вам пришел. Причем не один…

   Он вкратце рассказал Григорьеву о своих злоключениях на полустанке.

   — Ну, вы крепкий каштан, — похвалил тот. — Что ж, солдата определим в комендантский взвод, а вас придется пустить к себе. А сейчас пройдем к товарищу Тарасевич. Она занимает кабинет на втором этаже: ей как женщине и как министру иностранных дел выделили лучшее помещение.

   Кабинет действительно был внушительный. Сидевшая за большим столом темноволосая женщина с любопытством глянула на Канг Чоля и, судя по изумленной улыбке, тут же узнала его.

   — Сколько лет, сколько зим! — воскликнула она. — А ведь я совсем недавно вспоминала вас.

   Анастасия Павловна сильно изменилась. На ней — элегантный серый костюм, белая блузка. Под стать одежде и прическа. А главное — держится с большим достоинством. Словом, вся она очень органично вписывалась в окружающую обстановку.

   Но ее рукопожатие было по-прежнему крепким и энергичным.

   — Возмужал, — похвалила она, окинув его внимательным взглядом. — Мне про вас товарищ Григорьев рассказывал, но я не подумала, что это вы. Да и вообще, кореец-офицер это пока нонсенс. Как это вас угораздило перед самой революцией переметнуться в другое сословие?

   — Наверное, за храбрость, Анастасия Павловна, — заметил Григорьев.- Он ведь у нас георгиевский кавалер двух степеней.

   — Что ж, весьма похвально и приятно, что и среди моих сородичей есть настоящие воины. Ну, рассказывайте…

   — Да особо нечего рассказывать, — сказал Канг Чоль. — Война есть война, в ней мало чего романтического. Грязь, кровь, пот… Когда кругом смерть — быстро приходит отрезвление. После ранения дали отпуск, и я сразу — в Москву, а там — декабрьские события. Потом потянуло в родные края. Да, по пути сюда меня и других военнослужащих ссадил с поезда офицерский патруль. Из разговоров я понял, что адмирал Колчак сколачивает армию, чтобы двинуться на Петроград.

   — Не только Колчак. Сейчас объявилось немало самозваных спасителей России, — усмехнулась Анастасия Павловна. — А каково настроение у солдат этой колчаковской армии?

   — Фронтовики войной сыты по горло. А так, даже непонятно, чем можно воодушевить сибирских крестьян воевать против Советской власти. Земли здесь вдоволь, только работай…

   — В этом вы правы, товарищ Ким, — заметил Григорьев. — Ну, а мы, мы, чем можем воодушевить крестьян?

   Оба комиссара с интересом ждали ответа.

   — Равноправие, народная власть, возможность получить образование, — медленно произнес Канг Чоль. — Понимаю, что не сразу это дойдет до каждого крестьянина, но у людей, живущих трудной жизнью, всегда была и есть тяга к перемене. Вот эту перемену и несет революция.

   — Хорошо сказано а, Анастасия Павловна! — воскликнул Григорьев. — Слово, революционное слово сегодня ведет массы. Я думаю, есть смысл назначить товарища Кима комиссаром по делам корейских партизанских отрядов…

   — Хорошо, — кивнула Анастасия Павловна. — Давайте на вечернем заседании секретариата поставим этот вопрос. И еще, вам, товарищ Канг Чоль, наверное, будет интересно узнать о создании корейской социалистической партии. Да, 23 марта, здесь в Хабаровске было организационное собрание. Председателем ЦК избран Ли Донг Хви…

   — Как? Ли Донг Хви здесь?

   — Да, и вы завтра с ним встретитесь. Учителю Ли пришлось пережить немало суровых испытаний, но он с честью выдержал их. Его взгляды во многом еще носят мелко-националистический характер, но в целом он сделал большое дело — объединил разрозненные корейские группировки и создал первую корейскую социалистическую партию, которая обязательно перерастет в коммунистическую. Словом, встретитесь с ним и поговорите сами. Хотелось бы, чтобы вы с ним сработались…

   Григорьев занимал в гостинице «Альбатрос» номер из двух небольших комнат, но туда Канг Чоль попал лишь за полночь.

   — Вот этот диван в вашем распоряжении. Ванная и туалет за теми дверями, — сказал Алексей Петрович. — А я сразу лягу спать.

   Канг Чоль с трудом стянул сапоги и поспешил отнести пахнущие носки и портянки в ванную. Погружаясь в горячую воду, аж застонал от удовольствия. Электрический свет, кафель, зеркала… Боже, какое блаженство жить в чистоте и уюте. Так должен жить каждый человек, и это возможно. Сколько на земле богатства, а владеют ими ничтожное количество людей, наживаясь и живя за счет труда сотен и сотен тысяч обездоленных рабочих и крестьян.

   Эти мысли Канг Чоля были отражением вечернего заседания. Первое, что поразило Канг Чоля на этом заседании — это то, что каких только людей не собрало вместе желание преобразить существующий строй. Бороды клинышком и лопатой, холеные и мозолистые руки, бабочки и тужурки, пенсне и круглые очки в толстых железных оправах… Но еще разительнее речь: нейтрально-лаконичная лексика военных, витиеватая профессорская риторика, пафос профессиональных революционеров и тяжеловесные фразы простолюдинов.

   Канг Чоль закрыл глаза, но уйти от голосов не смог.

   «…Таким образом, мы сейчас оказались отрезанными от центра белочехами, с востока на нас надвигаются казаки атамана Семенова, которые хотят влиться в колчаковскую армию. Есть сообщение, что во Владивостоке высадились японские интервенты… Наши части небоеспособны из-за недостатка оружия, боеприпасов, должного снабжения продуктами и обмундированием. Участились случаи предательства и дезертирства. Вслед за начальником тыла фронта Аскольцевым, три бывших офицеров, командовавшие полками, а также отдельным артидивизионом переметнулись на сторону врага…

   — На сегодня Хабаровск может выставить пятитысячное ополчение, но на складах всего лишь две сотни винтовок и несколько тысяч патронов. Поезд с оружием из Омска так и не дошел до нас…

   — Создано двадцать шесть партизанских отрядов из них четырнадцать интернациональных, состоящих из корейцев, китайцев, монголов и других национальностей. Основное вооружение — охотничьи ружья и берданки…

   — Как бы ни было тяжелейшим наше положение, не забывайте, товарищи, что есть еще революционный порыв и энтузиазм, которым не страшны ни пушки, ни пулеметы…

   И после каждого выступления принимается постановление, начинающихся с грозных и решительных слов — «организовать», «запретить», «сформировать», «расформировать», «назначить», «снять и расстрелять»…

   Часа через два Канг Чоль, с интересом следивший за каждым выступлением, вдруг поймал себя на мысли, что эти словопрения и постановления ничего путного не дадут: само заседание не имело четкой повестки, каждый говорил о своем, принимаемые решения не имели реального исполнителя. Он невольно затосковал по армии, где все было конкретно — кто, когда, в какие сроки, какими действиями или взаимодействиями. Представить даже трудно, чтобы так проходили штабные заседания! А ведь положение — критическое, если не сказать, катастрофическое. Город абсолютно не готов к отражению неприятеля. Особенно со стороны реки. Достаточно двух-трех буксиров, оснащенных пушками и пулеметами, чтобы ворваться на пристань и высадить десант.

   Походя, между выступлениями, решали организационные вопросы. Так, вопрос о назначении Канг Чоля комиссаром по делам корейских партизанских отрядов решился в пять минут. Краткая биография, несколько незначительных вопросов и голосование. И тут же был выписан мандат, который вручили под аплодисменты.

   На другой день в кабинете Анастасия Павловна Канг Чоля ожидала приятная встреча. За столом сидели несколько корейцев, и в одном из них он узнал Ли Донг Хви. Старый революционер еще больше поседел, но глаза все еще сияли неукротимым огнем. Канг Чоль двумя руками пожал руку старшему товарищу.

   Анастасия Павловна с улыбкой наблюдала за встречей двух мужчин. А потом представила Канг Чолю остальных:

   — Заместитель председателя товарищ Огай Владимир Вончерович, начальник военной школы и заведующий военным отделом Лю Бонг Чель, и заведующий подотделом молодежи О Сен Мук.

   Каждый названный коротко кивал головой.

   — А сейчас я вам представляю товарища Ким Канг Чоля, члена РСДРП с 14-го года, боевого офицера. Вчера на заседании Совета он утвержден комиссаром по делам корейских партизанских отрядов. Он будет помогать вам в организационных и снабженческих вопросах, всем своим опытом фронтовика. Да и в молодости, насколько я знаю, он лихо партизанил в Корее против японских интервентов. Последние три года провел на фронте, так что в корейских делах разбирается не очень. Ну, вы его просветите во всем. Через неделю руководители штаба обороны надеются услышать от товарища Канг Чоля обстоятельный доклад о состоянии корейских партизанских отрядов.

   Для Канг Чоля настали, полные хлопот и забот. Создаваемым партизанским отрядам требовалось оружие и боеприпасы, обмундирование, медикаменты и многое другое, что может понадобиться в походной жизни. Но чем силен партизан? В первую очередь — поддержкой местного населения. А будет ли русское население поддерживать корейских партизан? Скорее всего — нет. Вывод был однозначен — нет. Поэтому, как ни крути, а местом дисклокации корейских отрядов должно стать Приморье. Об этом Канг Чоль и заявил на заседании штаба обороны.

   — А если их влить в создаваемые регулярные части? — предложил военспец Гаврилин, еще в недавнем прошлом штабс-капитан.

   — Действительно, что вы думаете по этому поводу, товарищ Ким? — поддержал того начальник штаба обороны Сидорцев.

   — Если речь идет о создании общих частей, то против этого такие факторы: мизерное число отслуживших действительную службу, плохое знание русского языка и отличие в кухне русских и корейцев. Другое дело — создание национального подразделения.

   — И какова возможная численность такого подразделения? — этот вопрос задал Григорьев.

   — Четыреста, пятьсот человек от силы.

   — А сколько корейских партизан может выставить Приморье:

   — Десять-пятнадцать тысяч человек.

   — Тут и думать нечего, — решительно заявил Григорьев.- Все корейские партизанские отряды надо направлять в Приморье. Тем более, там сейчас зверствуют заклятые враги корейцев — японские самураи. Наше положение трудное, но мы должны думать о будущем.

   Круг знакомых товарищей-корейцев редел с каждым днем. Одни уходили на фронт, другие в составе партизанского отряда — за линию фронта, в Приморье. Так, возглавив группу молодых добровольцев, покинул Хабаровск О Сен Мук. Комиссаром интернационального батальона стал Лю Донг Чель, который на второй же день после создания уже занял позиции на Уссурийском фронте. Впоследствии почти все его бойцы полягут в боях под станциями Иман и Вяземская.

   Как военный человек Канг Чоль понимал обреченность Хабаровска, окруженного со всех сторон враждебными силами. У города не было ни оружейных заводов, ни арсеналов. А главное — людских ресурсов. Он был практически отрезан от сел и приисков, где можно было рассчитывать на поддержку бедноты.

   Именно это понимание обреченности заставило его покачать головой в ответ на слова Григорьева о том, что решением штаба обороны товарищ Ким направляется в Приморье. Он не мог покинуть товарищей в такое время.

   — Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказал старый революционер. — Но с падением Хабаровска революция не кончается. Поэтому мы и направляем тебя в Приморье, где может и должно активно развернуться партизанское движение среди корейских и китайских переселенцев. Твоя задача — объединять их, наладить связь с русскими партизанскими отрядами и центром. А когда наступит время, выступить единым фронтом в тылу белых. Вот тут я приготовил тебе примерные дислокации отрядов, которые известны на сегодняшний день, имена командиров, пароли. Также здесь адреса явок, фамилий и паролей наших людей во Владивостоке и Уссурийске.

   И он протянул небольшой пакет. Канг Чоль снова покачал головой.

   — Все во мне протестует против вашего решения. Я хотел бы разделить судьбу остающихся.

   — Эх, Канг Чоль, Канг Чоль, — улыбнулся Григорьев. — Пойми, с падением Хабаровска революция не кончается. Красная Армия сейчас окружена со всех сторон, но особая угроза с запада. Там сейчас решается судьба революции. Покончим с Деникиным и сразу повернем штыки против Колчака. А за остающихся ты не переживай очень. Штаб обороны продумал пути отхода. Часть людей уйдет в Среднюю Азию по реке Амур через внутреннюю Монголию. Кое-кто останется в подполье. Мы, товарищ Ким, и не такое переживали. Да и ты человек бывалый. Жаль, что мы не смогли тебе дать хорошую легенду — просто некому было этим заняться. Но, я думаю, тебе лучше всего ехать под своим именем. Да, да, кореец, может быть, единственный кореец-офицер, фронтовик, герой войны, едет домой.

   — А вы куда, товарищ Григорьев?

   — Сегодня выезжаю на фронт, кстати, тоже создавать партизанские отряды из оставшихся войск. Так что попрощаемся сейчас. И до встречи… во Владивостоке.

   Григорьев обнял Канг Чоля.

   Общая протяженность Уссурийского фронта составляла около трехсот километров и проходила по линии станция Вяземская — село Мухен. Противостояние сил по классическому образцу — окопы, проволочные заграждения, доты и артиллерия — происходило лишь на небольших отрезка, преимущественно возле стратегически важных пунктов, таких, как, например, станция Вяземская. А в других местах отряды свободно проникали в тыл противнику иногда на сотни километров.

   Обладание железной дороги было наиболее важной задачей для обеих сторон. По стратегическим соображениям ни белые, ни красные старались не взрывать рельсы и мосты. Как ни странно, пассажирские поезда все еще шли в обоих направления, но, понятно, что все они тщательно проверялись.

   Переход линии фронта по железной дороге исключался, а идти в обход нее, через тайгу и горы, требовал не только соответствующего снаряжения, но и знания местности. К тому же он мог занять очень много времени. Разглядывая карту, Канг Чоль пришел к выводу, что можно обойти станцию Вяземскую по реке Уссури, которая в августе была полноводной, и снова выйти к железной дороге.

   Никита Бочаров сразу согласился поехать с Канг Чолем, и теперь всюду сопровождал его. Оставалось найти подходящее судно и механика. Командир Амурской военной флотилии, к которому обратился Канг Чоль, думал недолго.

   — Прогулочный катер купца Харитонова вам подойдет лучше всего. «Ветерок» называется. Я вам сейчас нацарапаю записку к коменданту речного порта.

   — А сколько километров мы можем пройти одной заправкой угля?

   — Все зависит от течения реки. В среднем вы сможете пройти миль сто.

   — Это примерно двести километров?

   — Совершенно верно, молодой человек.

   Канг Чоль сразу направился в порт. Комендант, пожилой полноватый человек в морской фуражке, долго всматривался в бумажку, а потом показал на дальний причал, где покачивалось в грустном одиночестве небольшое суденышко с высокой тонкой трубой.

   Когда-то, катер, видать, был белоснежным как чайка. Но вихрь революции сильно потрепал его: краска повылупилась, на трубе — траурное кольцо от копоти.

   На палубе спиной к пирсу возился какой-то матрос. Вдруг он обернулся, и первое, о чем подумал Канг Чоль, надо же, какое знакомое лицо. И тут же узнал его — Афоня. Да, на палубе небольшого катера, покачивающего на волнах Амур-батюшки у пирса Хабаровского речного порта, стоял не кто иной, как Афанасий Рузаев в потертой рабочей робе поверх матросской тельняшки.

   — Афоня!

   — Канг Чоль!

   Они бросились друг к другу и обнялись.

   …Тарахтение паровой установки катера в первое время казалось громким и неуместным на фоне реки с безлюдными берегами, заросшими деревьями и кустарником. Дикие места поражали своей красотой, но любоваться ею было некогда. Каждый член экипажа нес напряженную вахту, поскольку река была неширокой, фарватер — незнакомым. Уссури в любой момента мог подарить неприятный сюрприз в виде мели или топляка. Так что один член экипажа постоянно дежурил с багром на носу катера. За штурвалом стоял Афанасий, остальные кочегарили у топки котла.

   Четвертый член экипажа появился в самый последний момент, когда Канг Чоль зашел к Александре Петровне попрощаться.

   — Как хорошо, что ты решил повидаться со мной перед отъездом, — сказала она. — Во-первых, мне надо было передать тебе еще кое-какие подпольные явки во Владивостоке и деньги. Во-вторых, для тебя есть попутчик, очень верный и преданный делу партии товарищ. А в третьих, хочу пожелать тебе удачи!

   — И тебе удачи, Александра, — сказал с грустью Канг Чоль. А у самого сердце так и сжалось от предчувствия, что он больше никогда не увидит эту удивительную женщину.

   Новый попутчик с первого взгляда казался молодым человеком. Особенно, молодили его глаза — живые и улыбчивые. Но когда он снял кепку, то оказалось что его коротко остриженная голова сплошь усеяна серебристой сединой.

   — Синягин Павел Александрович, — представился он и крепко пожал руку Канг Чолю.

   Тронулись на рассвете, когда туман над рекой начал рассеиваться. Через два часа показалось устье реки Уссури, и катер повернул налево. Афанасий уверенно вел судно, стараясь держаться не середины реки, где течение было сильным, а поближе к берегу.

   Да, Афоня… Надо же, какая счастливая встреча! И кто мог даже подумать, что через столько лет их дороги пересекутся в Хабаровском речном порту.

   Вчера они допоздна сидели на палубе, чтобы своим разговором не мешать рано уснувшим попутчикам, расположившимся в единственной на катере каюте.

   -… Попал я сначала в Кронштадт, где определи меня, как кузнеца, в ремонтные мастерские, — делился Афанасий куском своей жизни. — А я все рвался на корабль. И добился своего. Перевели меня в Ревель, где я проучился два месяца на моториста, а потом попал на эсминец «Бесстрашный». То ли название корабля так действовало, то ли командир был такой бесшабашный, но команда подобралась действительно лихая. Лупили немецкие корабли только так. Представляешь, ночная торпедная атака. Темень, машина ревет, брызги в лицо. А мы несемся на врага. И такое яростное веселье на душе, что сам иногда диву даешься. Дурачок, ведь на верную смерть летишь, так чему же радуешься?

   Канг Чоль невольно поразился тому, как Афанасий точно передал ощущение, которое он сам не раз испытывал, совершая рейд в тылу врага.

   — Зимой плавали меньше, все больше учились. Так я и на минера, на штурвального, на сигнальщика выучился. В школу боцманов меня зачислили, но вот закончить ее не удалось. Почти год прошел, как подорвался наш эсминец. Хоть бы на немецкой, так нет же, на своей. Потому как все произошло на выходе из порта. То ли командир не так рассчитал, то ли несогласованность какая с минным отрядом произошла, только взлетели мы и мигом оказались в воде. Только пятеро и спаслись, те, которые решили поплыть к берегу. А тех, кто остался цепляться за плавсредства, холод доконал в одночасье.

   Афанасий вздохнул и снова закурил.

   — Знаешь, мне с тех пор часто сниться та ночь… Я плыву, сил уже нет, от холода немеют ноги, руки, все тело. Сколько раз вспоминал тебя, Чоль, что ты научил меня плавать и вообще, — он протянул руку и стиснул локоть Канг Чоля. — Спасибо тебе, брат. И вот эта нежданная встреча-подарок. Видно, кто-то хорошо молится за нас.

   — А как семья Епифана, жена твоя Марья?

   — А откуда ты знаешь, что я женился на Марье? — изумился Афоня.

   — А мне Наталья Кирилловна писала.

   — Наталка-училка? Интересно, а она откуда узнала?

   — Не знаю, — засмеялся Канг Чоль. — Но письмо я получил, кажется, в декабре пятнадцатого года.

   — Правильно, я тогда как раз женился. А в начале шестнадцатогого меня призвали. Маша тогда была на сносях. Уже в армии получил весточку, что у меня родился сын. Понимаешь, Чоль, у меня сын! Ему три годика, а я еще его не видел! Иногда, как подумаю о нем, о женушке, так сердце сжимается от тревоги, что с ними будет из-за этой всей заварухи? Ты как оказался-то у красных? И вообще, что мы все обо мне да, обо мне… Ты-то, где служил?

   — На Юго-Западном фронте, в пехоте-матушке. А на стороне красных оказался, потому что верю в правое дело большевиков. Я тоже не знаю, как сложится жизнь после все этой заварухи, но знаю твердо, что строй прежний будет стерт и наступит время равенства, братства и свободы. Не будет сословности, то есть, чтобы один рождался дворянином и все у него было, а другой — всю жизнь влачил крестьянскую жизнь.

   — Но кто-то же должен пахать и сеять, — возразил Афанасий. — Я в армии так соскучился по земле.

   — Я не к тому, чтобы не было крестьян или рабочих. Все будут трудиться, а профессий этих тысячи на земле. Но чтобы у каждого была возможность выбора, получения образования. Чтобы не было эксплуатации, когда один владеет фабриками и заводами, тысячами десятин земли, а другой не имеет ничего.

   — У нас на флоте тоже вели агитацию социалисты. Не все мне было понятно, но во многом я с ними согласен. И все-таки трудно представить, как все это будет. Ну да ладно, главное, мы встретились с тобой, и вместе отправляемся домой. Ты-то не женился еще?

   — Нет, — грустно улыбнулся Канг Чоль. — Давай на боковую, нам ведь завтра отчаливать на рассвете.

   — Ну, ты, Канг Чоль, здорово научился говорить по-русски, — заметил с восхищением Афанасий, спускаясь по трапу в каюту.

   …До вечерних сумерек было еще часа два, когда Канг Чоль стал присматривать место для стоянки. Вероятность встречи с кем-то в такой глухомани была нулевая, но чем черт не шутит. Ведь по тайге без оружия не ходят. После недолгих колебаний он принял решение причалить катер на внутреннем изгибе реки.

   Быстро расчистили место для костра, собрали дрова, и вскоре уже закипела вода в котелке. Кухарить взялся Афанасий. Из банки тушенки, перловки и картофеля он сварил густой суп, который все с удовольствием навернули. Ужин завершили крепким чаем.

   Закурили. Догорающий костер уже не трещал, как раньше, и стал хорошо слышен шум ветра в кронах вековых деревьев, обступивших маленький лагерь. Иногда ее прерывал плеск воды о борт качающегося катера. Задумчивую тишину прервал Павел Александрович.

   — Товарищ Ким, вы у нас старший по званию, военному опыту и так далее. Проясните, пожалуйста, маршрут и наши возможные действия.

   — Охотно, поскольку только что собирался это сделать, — Канг Чоль бросил окурок в костер и продолжил: — Наш катер может преодолеть максимум лишь двести километров. Заправиться углем больше будет негде. Поэтому удобным пунктом назначения для нас является железнодорожная станция Бикин. Во-первых, она расположена на притоке Уссури, по которому мы можем добраться вплотную до станции. Во-вторых, там есть надежные люди, которые нам помогут. Но может кто-то против этого маршрута? Так, возражающих нет. Тогда — кто есть кто, то есть, в какой роли каждый из нас выступает. Лично я — офицер, долго лечился в госпитале и поэтому только сейчас добираюсь домой. Никита Бочаров, мой вестовой тоже родом с Приморья. Теперь вы, Павел Александрович.

   — А я представлюсь старшим приказчиком купца Семенова, кстати, двоюродного брата атамана Семенова. Был отправлен во Францию на предмет поставки рудничного оборудования, да вот война неладная заставила меня помыкаться по свету.

   — А вы не боитесь, что вам устроят очную ставку с этим купцом?

   — Я действительно служил у него перед войной. Самого купца уже нет в живых, а посылал он меня или нет, об этом теперь только одному богу известно.

   — Итак, остается Афанасий. Какая у тебя может быть легенда?

   — У меня есть справка из госпиталя, по которой я списан с действительной службы начисто. Там есть одно непонятное слово. Па-ра-ноический син-дром. А что этого не разъяснили…

   — Значит с головой не совсем в порядке, — разъяснил Павел Александрович. — У вас действительно бывают припадки?

   — Были, — весело ответил Афанасий. — А потом они прошли, но я все равно ударялся в припадок. И меня откомиссовали из армии вчистую. Надоела эта война до чертиков.

   — Хорошо, — сказал, улыбаясь, Канг Чоль. — В поезде мы с вами заново познакомимся, господин приказчик, потом к нам присоседится герой Балтики, дважды контуженный и трижды припадочный унтер-офицер Афанасий Рузаев.

   Все засмеялись. А когда смех утих, Афанасий вдруг спросил

   — А ты, Чоль, действительно офицер?

   — Да, — ответил Канг Чоль. — Скажу больше, я и в Корее был офицером. И если бы не японцы, которые захватили мою родину, возможно, все еще продолжал бы служить в армии.

   — А как же революция? Большевики ведь мечтают о всемирной революции. Вдруг бы она началась в Корее, и куда бы ты делся?

   — Не знаю, — честно признался Канг Чоль. — Но я с детства думал о том, как несправедливо устроена жизнь. Почему я — сын дворянина живу в хорошем доме, ем белый рис, а такие же, как я, крестьянские дети — черствую кашу из чумизы. Нет, мне хочется такого мироустройства, когда только личные заслуги, личный труд, талант дают блага жизни, и чтобы каждый мог проявить себя в любом деле.

   — Вы правы, Канг Чоль, — поддержал его Павел Александрович. — Не случайно и теорию коммунизма, и воплощением ее в жизнь занимаются не бедняки. Сам Ленин из дворян. Да, да, его отец был губернским чиновником и довольно высокого ранга. А сколько офицеров генштаба перешли на сторону революции? Потому что хотят изменить к лучшему существующий строй.

   — Мой отец бывал в Америке и рассказывал, что там совсем другая жизнь, — вдруг включился в разговор Никита. — Там каждый живет свободно и никого не боится.

   — Не отрицаю, — кивнул головой Павел Александрович, — Америка сильно продвинулась в смысле демократии, но эта демократия буржуазная, то есть служит в первую очередь богачам. А мы хотим, чтобы она служила в первую очередь беднейшим слоям населения.

   Никто не стал возражать ему, и это почему-то его задело.

   — Вот, например, ты, Афанасий, мог бы в царское время выиграть тяжбу у помещика? Вот то-то. Все при самодержавии направлено для защиты и укрепления правящего класса.

   — Тогда всем нам надо становиться бедняками, так что ли? — вполне резонно заметил Никита.

   Канг Чоль с интересом ждал ответа Павла Александровича.

   — Ну, почему же? Просто все должны жить равно.

   — А ежели я так не хочу? — с вызовом спросил Афоня.

   — А как хочешь? Бедно или богато?

   — Богато.

   — Страна будет богатой, и ты будешь богатым.

   В этих словах был резон, и все согласились на этом.

   На четвертые сутки при закатном солнце катер завернул в приток Уссури — речку Бикен. Прошли еще с километр и причалили к берегу. Решили костер не разводить, а перекусить всухомятку — хлебом и салом.

   — Нам надо засветло утопить катер, — озабоченно проговорил Канг Чоль, — но боюсь, как бы мы не проспали.

   — Значит, нужна вахта, — веско сказал Афанасий. — Я готов стоять первым. Господин приказчик, позвольте ваши часики.

   Последним выпало стоять вахту Канг Чолю. После теплой каюты ночь казалась особенно промозглой. Густой туман, нависший над рекой, своей сыростью словно умывал лицо, руки. Катер мотало, но прибиться к берегу не давал якорь. Канат же привязанный к дереву, иногда давал слабину, а потом вдруг снова натягивался как струна, издавая при этом неожиданный хлопок.

   Канг Чолю вдруг вспомнилось, как шесть лет назад он на паруснике ждал отца в устье реки Хан. Тогда тоже судно покачивало, и в лицо летели брызги от волн. Как это было давно, но ощущение, словно все это, случилось вчера. Где ты сейчас, отец? И слышишь ли ты меня? Твой сын теперь за тысячи верст от этого устья реки Хан, над ним чужое темное небо, и он дожидается рассвета, чтобы идти дальше по дороге, предназначенной судьбой. Кто знает, куда она приведет? Одно лишь знает твой сын — никогда тебе не будет стыдно или горестно за него.

   За воспоминаниями об отце и матери, жене и сыне, друзьях Канг чуть не прозевал время подъема.

   Когда выгрузили вещи, Афанасий развязал канат.

   — Может, оставим его на приколе, — предложил он. Но так как никто не поддержал его, кинул конец в воду. — Ну, будь счастлив, «Ветерок»!

   Группа дождалась рассвета и начала подготовку к выступлению, которая сводилась к тому, чтобы каждый соответствовал своей роли.

   Канг Чоль достал из вещмешка офицерскую гимнастерку и нацепил на плечи погоны. После некоторого раздумья решил повесить и георгиевские кресты. Шинель же решил оставить без знаков различия. Сапоги тоже решил оставить такими, какими они есть. Едет домой офицер, весь пораненный, уставший от войны, ко всему равнодушный. И четырехдневная щетина на лице помогает войти в роль.

   Смех заставил его вскинуть голову. Афоня, одетый в грязный и рваный бушлат, кособокой походкой продемонстрировал параноика. После него важно прошествовал Павел Александрович, поигрывая пальчиком цепочкой часов на жилете. Никита, парень очень смешливый и понятливый, тоже решил выглядеть эдаким солдатиком-простачком: шинель не стал подпоясывать ремнем, а на шапке оборвал шнурки, от чего один клапан свесился вниз, а второй торчал наверху, обломившись надвое. При этом состроил такое туповато-наивное лицо, что все весело захохотали.

   Канг Чоль тоже решил выступить на сцену. Вялой походкой сделал несколько шагов и обвел попутчиков пустым равнодушным взглядом.

   — Да, — заметил Павел Александрович, — жить захочешь, почище любого артиста сыграешь. Мне как-то довелось переодеться женщиной, и, знаете, я довольно комфортно почувствовал себя в платье.

   Они тронулись к станции, причем Афоня шел впереди. В случае чего у него есть объяснение — почему он оказался так далеко от жилых мест. Мозги, знаете ли…

   Через час вышли неожиданно к железной дороге, и пошли вдоль нее, скрываясь за деревьями, тянувшимися плотной стеной вдоль полотна. Вскоре наткнулись на домик путевого обходчика. Судя по дыму из трубы, там кто-то был. И действительно, вскоре из домика выскочила молодая, крепкого телосложения женщина и прямо в огороде справила малую нужду.

   — Теперь, наверное, очередь за мужиком, — засмеялся Афанасий.

   Но последующие два часа наблюдений так и не выявили мужика.

   — Братцы, скорее всего обходчика нет. Если только… эта женщина сама не является обходчиком, — сделал предположение Павел Александрович и многозначительно посмотрел на Афанасия.

   Тот хмыкнул и кивнул головой.

   — Хорошо, я пойду. Но если у этой бабы нет мужика, а она захочет, ну это самое, то я не смогу…

   — А ты меня позови, — хохотнул Никита. — Я до молодых баб дюже охочий.

   — И позову, — пообещал тот и встал. — Ну, я пошел.

   Афанасий добрался до железнодорожной насыпи и побрел кривой походкой. Со стороны казалось, что идет пьяный человек. Друзья так увлеклись этим зрелищем, что не сразу заметили появившейся женщины.

   — Откуда она взялась? — удивился Никита. — Вроде никто не выходил из двери.

   — С другой стороны дома. Там, видно, есть выход прямо на полотно, — догадался Павел Александрович.

   Две фигуры сблизились, минутку стояли друг против друга, и вдруг одна из них упала. То был Афанасий. Женщина всплеснула руками, подбежала к упавшему и стала поднимать его. Обе фигуры, обнявшись, ушли за угол дома.

   Прошел час томительного ожидания.

   — Крепко застрял наш Афанасий, — заметил Павел Александрович. — Что-то надо предпринимать, господин поручик.

   — Да, баба ядреная, — причмокнул языком Никита. — От такой не вырвешься сразу. А вот он вышел на улицу…

   Афанасий появился во дворе в одних исподних, но в сапогах. Подбежал к изгороди, помочился. Побрел к дому отрепетированной походкой параноика, потом вдруг встал лицом к товарищам и начал размахивать руками.

   — Никак семафорит, господин поручик.

   Канг Чоль и сам догадался об этом и поскольку немного разбирался в морской азбуке, то попытался прочесть. Выходило — СОС.

   — Он просит нас поспешить на помощь, — улыбнулся он. — А вот и хозяйка.

   Женщина выбежала в телогрейке, наброшенной прямо на белую сорочку. Она подскочила к Афанасию и потащила его в дом.

   — В связи с изменившейся обстановкой предлагаю новый план, — сказал Павел Александрович. — Я — секретный агент контрразведки, вы оба — приданы мне для поимки особо опасного красного лазутчика. На этом основании мы остановим поезд и проследуем в Уссурийск. Понимаю, что у нас нет никаких документов, но, поверьте, тут важно сыграть роль. А меня столько раз арестовывали и этапировали, что я знаю, как ведут себя секретные агенты. Вы оба должны только сохранять суровое молчание.

   Дверь в домик оказалась запертой. Павел Александрович забарабанил кулаком и громко закричал:

   — Открывайте, иначе буду стрелять! Рядовой Бочаров, ломайте дверь!

   Никита резко ударил прикладом винтовки, и запоры не выдержали. Павел Александрович первым ворвался в комнату и закричал:

   — Всем стоять на местах, иначе буду стрелять! Эй, ты, ну-ка слазь с кровати и ложись на пол!

   Полуголая женщина очумело сползла пол и замерла, а Афанасий раскрыл рот при виде рассвирепевших товарищей.

   — Вот и попался, красный гад, — зарычал снова Павел Александрович и, подскочив к кровати, хлестко ударил Афанасия по лицу. — Вставай, негодяй! Что? Молчать! Одеться, быстро!

   Через несколько минут вид у Афанасия действительно оказался как у арестованного. Лицо измазано в крови, руки связаны, шапка на голове надета задом наперед.

   — Выведите его на улицу, да смотрите, господин поручик, чтобы не убежал. А с этой сукой я сейчас поговорю.

   На улице Канг Чоль подмигнул Афанасию. Тот скривил рожу, но тоже заулыбался. Сквозь распахнутую дверь было слышно, как допрашивал Павел Александрович бедную стрелочницу.

   — Говори, сука, ты с ним заодно? Ты его сообщница? Что? Так и случайно, говоришь, забрел к тебе? Что он, дурак, что ли? Это — матерый красный шпион. Он таких, как ты, зарезал десяток… Дура ты, дура! Что? Хотела сообщить властям? А у тебя что, телеграф есть? Это хорошо… Так, так… Выходит, ты его задержала, не так ли? Как твое имя-отчество? Это совершенно меняет дело, Мария Федоровна, тут можно и большую благодарность получить. Так вот, Мария Федоровна, ответь-ка мне вразумительно — когда будет поезд на Уссурийск? Через два часа, говоришь? Ты можешь остановить этот поезд? Так чего стоишь, передавай срочно — захвачен матерый красный шпион на станции такой-то. Просим кратковременно остановить поезд для его погрузки и препровождения в Уссурийск. Секретный агент — Завалюхин. Все передала? Так, а теперь приготовь-ка нам что-нибудь поесть… Господин поручик, ведите арестованного!

   — Слушаюсь, господин секретный агент!

   Павел Александрович сурово оглядел Афанасия.

   — Что скажешь, красная мразь?

   — От такой же мрази слышу, — не замедлил тот с ответом.

   — Дерзи, дерзи, скоро тебе все зубы повышибают в Уссурийске. Уж я-то позабочусь об этом. — Встань в тот угол лицом к стене. А мы тут, господа, подзаправимся перед дальней дорогой. Ого, а хозяюшка расстаралась. Сало, яичница… Рядовой Бочаров, после трапезы можешь заняться с хозяюшкой, ежели она, конечно, согласна. Ха, ха…

   — Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — щелкнул каблуками Никита и глянул на женщину. — Ты… согласна?

   Та покраснела, но ответила бойко:

   — Отчего же не согласиться. Ты на вид дюже гарный, нежели тот, чокнутый.

   Мужчины громко захохотали. Лишь Афанасий молча стоял в углу лицом к стене.

   …Уже смеркалось, когда послышался издалека протяжный гудок паровоза. Обходчица кинулась на полотно с красным фонарем.

   — Самый сложный момент, так что будьте начеку, — предупредил Павел Александрович. — Выводите арестованного. Прикладом, прикладом подталкивайте, рядовой Бочаров…

   Паровоз, замедляя скорость, прошел мимо них, обдав паром и дымом. С первого вагона соскочили двое и направились в их сторону.

   — Кто комендант поезда? — властно спросил Павел Александрович.

   — Я, — выступил вперед офицер. — Штабс-капитан Ермолов.

   — Вы получили извещение о задержании матерого красного шпиона?

   — Так точно.

   — В какой вагон нам лучше всего его поместить?

   — В пятый. Там есть особое купе для перевозки арестованных.

   — Ведите нас, господин капитан.

   Связанного Афанасия с трудом затащили в вагон. Стоящие в коридоре пассажиры с любопытством разглядывали Афанасия, на лице которого все еще были засохшие пятна крови. Никита затолкал его прикладом в зарешеченное купе, дверь которого открыл и закрыл пожилой проводник с угрюмым взглядом.

   — Ключ сюда, — потребовал Павел Александрович. — Господин капитан, а теперь определите нас в соседнее купе.

   — Слушаюсь. Проводник, быстро переведи отсюда пассажиров в другое место…

   — Благодарю вас, штабс-капитан. Кстати, моя фамилия Завалюхин. Слышали, небось…

   — Никак нет, господин Завалюхин.

   — Значит, еще услышите. Вы свободны, штабс-капитан.

   Поезд тронулся. Бочаров так и остался в коридоре охранять Афанасия, а Канг Чоль и Павел Александрович прошли в освободившееся купе.

   — Заметили, как передернулось лицо у штаб-капитана, когда он услышал мою фамилию?

   — А что это очень известная фамилия? — полюбопытствовал Канг Чоль.

   — Завалюхин? Да. Лучший секретный агент третьего отделения. Меня он арестовывал трижды. Ну-с, располагайтесь, господин поручик. Если ничего не случится, то через полторы суток будем в Уссурийске.

   Павел Александрович не ошибся — поезд действительно прибыл в Уссурийск через полторы суток.

Глава 44

   Канг Чоль с волнением подошел к дому Бубеновых и постучался в дверь. Деревянный молоточек был прежним, а вот цепочка вроде как новенькая. Впрочем, раньше, кажется, вообще не было цепочки.

   Дверь открылась, и на пороге появилась Наталья. Ее лицо тут же исказил сильный испуг.

   — Нет, нет! — шепотом закричала она.

   — Натали, что с вами? — улыбнулся Канг Чоль. И тут же понял, почему она испугалась. — Это же я, ваш старый знакомый, Канг…

   — Ой, Чоль, как же это я так, — опомнилась хозяйка и кинулась обнимать гостя. — Увидела военного и сразу подумала об Игоре. Его ведь мобилизовали в армию Колчака.

   Знакомая гостиная, все та же мебель. Они сели на диван.

   — А вы-то, какими судьбами оказались здесь?

   — Как какими? Я вернулся домой, вернее сказать, в родные края, поскольку дома у меня нет.

   — И все это время были на фронте?

   — Фронт, госпиталь, отпуск, — развел руками Канг Чоль. — И, скорее всего, обратно не поеду…

   — Мы читали о вашем производстве в офицеры. Игорь так радовался за вас. Говорил, что у офицера больше шансов уцелеть, чем у солдата.

   Канг Чоль грустно усмехнулся.

   — Да, конечно. И где сейчас, Игорь Владимирович?

   — В Омске. Он ведь при штабе верховного главнокомандующего. Как вы думаете, Колчак одолеет красных?

   — Я думаю, Колчак не одолеет красных. Если только он не позовет на помощь американцев, японцев. Но ни те, ни эти не захотят проливать кровь за царскую Россию.

   — В истории России не раз призывались варяги, но это всегда кончалось народным бунтом… Вы, наверное, голодны? Я сейчас мигом…

   — Не беспокойтесь, Натали, — успокоил ее Канг Чоль. — Я ведь остановился в гостинице и, как военный человек, привык завтракать вовремя.

   — Как военный человек, — повторила она. — Чоль, как вы стали хорошо изъясняться по-русски. Я чувствую гордость за вас.

   Он ответно улыбнулся ей.

   — Есть у корейцев выражение, которое можно перевести примерно так — все с вашей помощью.

   — Ну что вы, — махнула рукой Наталья. — А когда вы приехали?

   — Три дня назад. Вместе Афанасием, помните такого?

   — Конечно, помню. Он еще ухаживал за Марией.

   — К вашему сведению он женился на ней перед самым призывом в армию. Сынишке ихнему уже полтора годика. Вот Афоня и уговорил меня съездить в Рузаевку. Повидал Марию, сестренку ее — Настеньку, совсем барышней стала. А вот отец Марии, Епифан Кузьмич, не дождался зятя. Скончался полгода назад…

   — Так он вроде не старый был, — поразилась Наталья.

   — В том-то и дело, что не старый. Как говорят русские — от судьбы не уйдешь.

   Канг Чоль вздохнул. Наталья глянула на помрачневшее лицо гостя и встала.

   — И все-таки я вас угощу чаем, — заявила она и вышла.

   Да, от судьбы не уйдешь. Но кто же уготовил такую судьбу Епифану Кузьмичу — человеку, жившему всегда по-божески. Явились какие-то японцы и убили его. Почему-то они ворвались именно в его дом, что-то искали? А когда один из солдат полез насиловать Марию, старый кузнец схватился за топор. В пылу драки, раненый двумя выстрелами и исколотый штыками, Епифан все-таки дотянулся до неудачливого насильника и размозжил ему голову.

   Когда Канг Чолю рассказывали эту историю, комок ярости и ненависти стоял у него в горле. А Афанасий сжал кулаки и решительно сказал: «Это все из-за белой сволочи. Ради прежнего режима готовы лизать задницу кому угодно. Продажные шкуры. Нет, надо идти в партизаны и бить их!».

   Нет и стариков Хонов. Скончались они в один год- сначала старушка, а потом ее супруг. А им за что такая судьба — мыкать горе вдали от родины и помереть, не имея даже своего угла.

   Не встретился Канг Чоль и с Петром — тот, оказывается, сгинул без вести еще в самом начале войны.

   А его сестренка Елена, говорят, ушла из дома накануне своей свадьбы. Старший брат Никанор в ярости сжег всю ее одежду, что было для корейцев самым страшным проклятием. Словно умер человек…

   Эх, Елена, Елена… Прекрасная гордая душа. Не захотела жить с нелюбимым, видать, до последнего момента колебалась, надеялась, верила, что стерпится-слюбится? И надо же — ослушаться старшего в семье! Случай редчайший для корейской девушки. Встретить бы ее и глянуть в глаза…

   Наталья вернулась с подносом, уставленным угощеньем.

   — Вот бублики свежие, а это монпансье чуриновские

   Она налила дымящий чай в тонкую фарфоровую чашку. Канг Чоль отхлебнул и улыбнулся:

   — Не раз в армии я вспоминал ваш вкусный чай. Странно, что самые отвлеченные, я бы сказал, переменные величины, как память, вкус, звук оказываются самыми неизменными и постоянными для человека…

   — Вы забыли любовь, Канг Чоль, — заметила Наталья.

   — Да и любовь. И вообще человеческие чувства — мужество, дружба, верность…

   Она посмотрела на него с удивленным восхищением.

   — Вот не ожидала такие откровения от боевого офицера, — ее смех вдруг оборвался. — Я же вам не сообщила одну вещь, которая, возможно, вас очень обрадует. Угадайте-ка что это?

   — Возможно? — удивился Канг Чоль. Наталья поразилась, как он точно выхватил ключевое слово для разгадки вопроса. — Я не ошибся, вы сказали возможно?

   — Да, вы не ошиблись, встреча, которая вас… Ой, как это у меня вырвалось?

   По глазам Канг Чоля она поняла, что он догадался.

   — Да, — кивнула Наталья. — Она живет у меня. Преподает в школе и вот-вот должна прийти. Бедняжке сильно досталось, убежала прямо из под венца. И знаете, мы часто говорили и молились за вас.

   Канг Чоль скрестил пальцы рук и сильно сжал ладони. А вспоминал ли он ее? Да, изредка, но вспоминал. Как о далеком сне. Сейчас он увидит ее. Надо же, как стучит сердце. Волнение, радость? Да, радость!

   Откуда-то издалека доносился голос Натальи:

   — …Преподает в начальных классах. Дети в ней души не чают, особенно, малыши. В прошлом году попечительский совет гимназии признал ее лучшей учительницей начальных классов… А вот, кажется, и она пришла.

   Канг Чоль встал при ее появлении.

   Она замерла у двери, прижав сердце ладошкой. В глазах — изумление, страх, радость…

   Он встал, наклонил голову и произнес по-корейски:

   — Рад вас видеть после стольких лет.

   Елена склонила голову в легком поклоне и тоже ответила на родном языке:

   — И я рада вас видеть.

   Наталья с улыбкой наблюдала за встречей. Сколько сдержанности и учтивости! Если бы она встретилась с Игорем Владимировичем, то уж непременно бросилась бы ему на шею. Смеялась бы, плакала, целовала… Словом вела бы себя как настоящая русская баба. Нет, надо как-нибудь продемонстрировать Игорю азиатскую сдержанность.

   А, может, они просто стесняются меня?

   — Лена, займи гостя, а я заварю свежий чай.

   — Хорошо, — еле слышным голосом ответила она и уселась напротив. Взгляд ее был опушен. — Что вам предложить… э-э, уважаемый господин.

   Уважаемый господин вдруг взялся руками за края чайного столика, что стоял между ними, и одним движением убрал его в сторону. А затем решительно сказал:

   — Я желаю, чтобы вы глянули мне в глаза, протянули руки, засмеялись и… обняли меня.

   Канг Чоль встал, шагнул к ней и принял ее в свои крепкие объятия. Она прижалась к его груди и заплакала.

   Он явился. Единственный и любимый!

   Наталья, войдя в комнату, чуть не выронила чайник. Канг Чоль и Елена стояли обнявшись и говорили что-то друг другу, смеясь и плача.

   Три дня они провели вместе. В гостиницу Канг Чоль приходил поздно вечером лишь переночевать. А утром спешил к дому суженой, чтобы сопровождать ее школу. Затем в одиночестве бродил по городу и в точно назначенный час встречал Елену после уроков. И весь оставшийся день был в их распоряжении. Вместе готовили обеды и ужины. Проверяли домашнее задание учеников. Читали вслух, слушали музыку, льющуюся из громадного раструба патефона. Иногда Елена играла на пианино. Но больше всего они говорили и говорили о… себе. Такая проснулась в них жажда — обнажить душу друг перед другом. Стараться — быть понятым и принятым.

   Наталья тихо радовалась за них, старалась чаще оставлять их вдвоем. Но молодым людям было все равно — ее присутствие им нисколько не мешало. Все отошло на задний план: оба жили одним чувством — любовью, желанием видеть друг друга, слышать, говорить, смеяться, прикасаться руками, губами. В какой-то миг этого упоительного счастья Канг Чоля вдруг пронзила простая мысль, что если Елены не будет рядом, то жизнь лишится смысла. Что они должны быть вместе всегда. Что он хочет сделать ей предложение.

   И тут же суровая действительность отрезвила его. Идет жестокая братоубийственная война, которая никого не будет щадить. Тем более того, кто не хочет быть в стороне. И как теперь подавить страх перед смертью, если все время будешь думать, что, погибнув, обречешь любимую женщину на несчастье и одиночество?

   Видимо, мысли эти, не раз приходившие на ум, явно отражались на его лице, потому что Елена однажды с некоторым испугом спросила:

   — Чоль, вам плохо?

   Он глянул ей в глаза долгим и бесконечно любящим взглядом. А потом сказал:

   — Я, кажется, только что прожил с вами всю жизнь…

   — И какой она вам показалась?

   — Ужасно короткой. Как один маленький глоток воды в жаркий полдень, — последние слова он почти прошептал.

   — Но от чего так грустно? — спросила она тихо. — Вам надо уезжать?

   Он кивнул.

   — Вам надо обязательно уезжать?

   Он опять кивнул.

   — Вы, вы будете на стороне красных?

   — Да. Это историческая неизбежность.

   — Я не понимаю вас, — удивилась она. — Разве не царская Россия приютила корейцев, дала им гражданство, землю, возможность получить образование. Так надо ли кусать руку дающего?

   Канг Чоль приятно поразился словам Елены. Оказывается, ее прекрасная головка занята и такими мыслями.

   — Всего пятнадцать процентов переселенцев оказались обустроены и приняты в российское подданство. Даже если у остальной части жизнь сложилась лучше, чем в Корее, она все равно пошла бы свергать прежний строй.

   — Почему?

   — Психология. Человек, однажды круто изменивший свою жизнь, уже не боится перемен. Наоборот, он жаждет их. Все корейцы жаждут новой жизни. Почему же я должен быть в стороне? Нам нечего терять кроме своих цепей, но зато мы можем — приобрести весь мир, — тут он улыбнулся и продолжил: — Но теперь к этим цепям прибавилась тоненькая золотая цепочка, которую мне страшно было бы порвать. Когда-то вы не захотели уехать со мной: я старался забыть вас, и на душе был покой. Теперь же, когда я нашел вас, все во мне охвачено беспокойством и сомнением…

   Елена прижала ладони груди.

   — Уважение и любовь к отцу, мой юный возраст и обычный девичий страх не дали мне возможность тогда уйти с вами.

   — Но как вы решились… убежать из под венца?

   — Отца уже не было, я повзрослела. Но страх перед мыслью прожить всю жизнь с нелюбимым человеком оказался таким сильным, что я бежала, не раздумывая.

   Канг Чоль проглотил подступивший к горлу комок.

   — А со мной? Вас не страшит мысль прожить жизнь со мной?

   Она глянула ему в глаза и покачала головой:

   — Нет. Но вам надо уезжать…

   — Елена, моя прекрасная Елена, с какой радостью я остался бы с вами, но…

   — Я понимаю. Мужской долг, мужская честь… Как красиво это звучало в книгах и как непонятно это в жизни. А мне нельзя с вами?

   — Нет. Это абсолютно исключено. Война — неженских рук дело.

   — А сестры милосердия? Я читала…

   — Вы читали о тыловых лазаретах, расположенных в десятках километрах от линии фронта. А я, я даже не могу сказать где буду завтра. Но знаю одно, где бы я ни был, меня будет согревать мысль, что вы есть, и что вы ждете меня. И я вернусь, я обязательно вернусь, и мы поженимся!

   Глаза Елены сверкнули.

   — Чоль, а не могли бы мы обвенчаться завтра? Девушке не приличествует говорить так, но я хочу стать вашей женой. Вдруг вы не захотите вернуться.

   — Я? — изумился Канг Чоль. — Елена, вы серьезно хотите обвенчаться? А если меня убьют?

   Она ответила не сразу. Долго смотрела ему в глаза, а потом вымолвила:

   — Нет, Чоль, вы не посмеете оставить меня вдовой. Но если такое случиться, что ж, значит это наша с вами судьба. Я принимаю ваше предложение, Чоль, и готова обвенчаться с вами завтра в церкви.

   — В церкви? Какой церкви?

   — Как в какой? В православной…

   — Но я вроде как не православной веры, — улыбнулся Канг Чоль. — Но, если в церкви согласны нас обвенчать, то я согласен.

   О своем намерении они сообщили Наталье.

   — Что ж, я очень рада за вас, — сказала она. — И когда вы намерены совершить сей счастливый акт?

   — Как можно быстрее, — ответил Канг Чоль. Только не знаю, что для этого нужно сделать.

   — Встретиться с отцом Василием. Я его очень хорошо знаю, и могла бы поговорить с ним…

   — Нет, — покачал головой Канг Чоль. — Лучше мне самому поговорить с ним. Где он живет?

   — Рядом с церковью. Небольшой такой домик без ограды. Вам любой прохожий укажет.

   Он не стал откладывать встречу в долгий ящик, и на другой день, проводив Елену в школу, направился к отцу Василию.

   Небольшая площадь, каменная церковь, выбеленная известкой, небольшой купол, тускло блестевший позолотой при свете пасмурного осеннего утра. А рядом притулилась избушка, к которой вела широкая протоптанная дорожка.

   Отец Василий встретил Канг Чоля у порога со словами «милости просим» и повел гостя в горницу.

   Низкое окно плохо освещало комнату, пропахшую запахом красок, сгорающего масла и кислых щей. На стене — обилие икон, напротив одной из них, угловой, лампадка с капелькой желтого огонька. Всюду кресты, и самый заметный — на широкой груди священника, поверх черной рясы.

   — Вот сюда пожалуйте, — указал отец Василий на резной стул. Сам же не спеша, обошел стол и уселся напротив гостя. Бережно закрыл толстенную книгу и отложил в сторону.

   Отец Василий был среднего роста, но дороден. Широкая борода старила священника и в то же время делала его возраст неопределенным. Ясно, что этому человеку за сорок, но дальше надо только гадать. А вот если судить по глазам, то отцу Василию можно дать лишь лет сорок — сорок пять. Но самым примечательным был взгляд этих серых глаз — сплошь доброта и благожелательность.

   — Чем могу служить? — спросил священник, пытливо разглядывая гостя.

   — Я пришел за советом, — сказал Канг Чоль, — хотя не принадлежу к православной вере.

   — Наша обязанность в меру своих сил помогать всем, независимо от вероисповедания, цвета кожи и степени греха, — склонил голову отец Василий. — Говорите, сын мой, и слово ваше отзовется в моей душе — понимаем и сострадательностью.

   — Спасибо, отец Василий, — Канг Чоль тоже склонил голову. — Девушка, которая осчастливила меня согласием выйти замуж, хотела бы обвенчаться в церкви. А я, как уже сказал, не принадлежу к православной вере.

   — А к какой вере вы принадлежите?

   — Буддийской. Хотя вера, может быть, сильно сказано. Просто я воспитан на заветах Будды, в основу которых положены такие же заповеди, как и у Христа.

   — Вы знакомы с Новым заветом?

   — Да, я читал его. Не все понял, но многое принял.

   — Меня радуют ваши слова, сын мой. Вы, как я понимаю, кореец. А кто, простите, ваша суженая?

   — Она тоже кореянка. Возможно, вы ее знаете, это Елена Трофимовна, учительница из гимназии.

   — Богонравная девица, — одобрительно кивнул отец Василий. — Итак, вы хотите обвенчаться в церкви, но вас беспокоит нравственная сторона вопроса?

   — Именно так, — подтвердил Канг Чоль. — Не нанесу ли я этим обиду или вред Елене?

   — Уже само по себе, что вы так можете думать, говорит о вашей уважительности к чужой вере и, — тут отец Василий тонко улыбнулся, — готовности принять ее.

   — Не усматриваете ли вы корысти здесь? — Канг Чоль глянул прямо в глаза собеседнику.

   — Никоим образом, — покачал тот головой. — В основе вероучения о Христе лежит любовь к ближнему. Разве не любовь двигает вами?

   — Да, любовь.

   — Когда вы хотите венчаться?

   — Если можно, то сегодня.

   Отец Василий с удивлением глянул на Канг Чоля и сказал:

   — Тогда вам нужно немедля принять обряд крещения, сын мой. Вы достаточно здоровы, что погрузиться в холодную купель?

   — То есть в воду? Да.

   — Приходите в церковь через час. Возьмите с собой исподнее про запас.

   — Благодарю вас, отец Василий.

   Через час Канг Чоль был в церкви. Неказистая снаружи она неожиданно оказалась празднично — торжественной внутри. Потемневший от времени иконостас со смиренными ликами святых, отец Василий, облачившийся в позолоченную одежду, запах ладана и свечей вызывали чувство смирения и успокоения.

   Под не совсем понятный речитатив священника, размахивающего дымящим кадилом, Канг Чоль разделся и погрузился в большой чан с освященной водой. Холода он не ощущал, наоборот, во всем теле разлилась необыкновенная бодрость. Особенно, когда он растерся полотенцем и оделся.

   — Нарекаю вас именем Константин, — эти слова отца Василия дошли до Канг Чоля уже после обряда. Интересно, что означает это имя?

   В обед он рассказал женщинам о встрече со священником и что через пару часов надо быть готовым к венчанию.

   — Как? — вскричала Елена. — Мне… Я ведь должна… Мы ведь должны подготовиться!

   — Не беспокойся милая, — успокоила ее Наталья. — Подвенечное платье у меня есть, знакомых я сейчас объеду, и все будет в полном порядке…

   Когда придет смертный час, Канг Чоль вспомнит не что иное, как это венчание. Как он стоял с Еленой перед алтарем, а шаферы держали над их головами позолоченные венцы. Запах ладана и свечей, ангельский хор, торжественный речитатив протодьякона, доброжелательность присутствующих, словом, вся обстановка церкви, принявшая за века под свои своды чистые помыслы тысяч людей, удивительным образом наполнили душу Канг Чоля счастливым упоением. Он готов был обнять всех и каждого, простить и просить прощения, желать такого же счастья, которого испытывал сам.

   А ведь он до самого алтаря шел с чувством легкой иронии над самим собой, что вот, дескать, дожил до такой жизни, что не веря в бога, решил войти в храм и обвенчаться именем бога. И надо же, как все изменилось. Нет, он не стал тут же верующим, но душа его, пусть на краткий миг, приобщилась к вере. Вере к кому? О, господи, так ли важно имя — Иисус, Будда, Магомет? Есть в душе каждого человека всевышний, который знает про нас все и всю жизнь наставляет нас на путь истинный.

   Согласен ли он — взять рабу божью Елены в жены?

   Да! И спасибо тебе, Боже, что дал мне судьбу встретить ее, и вдохнул в меня это божественное чувство любви!

   Три дня длился «медовый месяц» новобрачных. Три блаженных дня Канг Чоль и Елена прожили в загородном доме купца Чебрикова, и никто не тревожил их. Три дня — как один миг, но он останется в памяти вечностью. А потом наступил час расставания, и после короткого гудка поезд, следующий во Владивосток, стал увозить Канг Чоля от любимой жены. Он стоял на подножках вагона и, стиснув зубы, не отрываясь, смотрел на все удаляющееся лицо Елены с заплаканными глазами, на белый машущий платочек, на застывшую женскую фигуру на фоне небольшого привокзального здания. Еще мгновение, и все исчезло. Мимо качающегося вагона разворачивались знакомые таежные дебри.

   До Владивостока Канг Чоль добрался без особых приключений, но на вокзале его остановил военный патруль.

   — Извините, господин поручик, но я должен препроводить вас в военную комендатуру города, — сказал молоденький прапорщик, осмотрев документы Канг Чоля.

   — Что-нибудь не так?

   — Если откровенно, то меня смущает… как бы это выразиться, ваша наружность. Вы из представителей местных народностей?

   — Нет, господин прапорщик, я из числа переселенцев-корейцев. Что еще?

   — Вы почти год добираетесь до Владивостока, и это через всю Россию, захваченную красными мерзавцами.

   — Вы хотите спросить — не спелся ли я с ними? Нет, поскольку офицеров они считают классовыми врагами. А что касается времени моего передвижения, то, знаете ли, старые раны не спрашивают о времени и начинают болеть всегда не ко времени.

   — О, простите, господин поручик, — щелкнул каблуками начальник патруля. — И все-таки я хотел бы препроводить вас в комендатуру. Это рядом, господин поручик…

   Комендант города, грузный полковник с пышными усами, выслушав рапорт прапорщика, внимательно оглядел на Канг Чоля, и спросил:

   — Так в каком полку изволили служить, господин поручик?

   — В двести тридцатом Приамурском, господин полковник.

   — А-а, наш полк. И кто был командиром полка?

   — Полковник Ломовцев Алексей Николаевич.

   — Верно, — кивнул головой полковник. — И давно вы расстались с ним, господин поручик?

   — В октябре прошлого года, господин полковник. Он лично провожал меня в госпиталь после ранения.

   — Какое у него было настроение?

   — Какое могло быть настроение, господин полковник. Фронт развалился, солдаты массами убегали с передовой, предатели, шпионы и проклятые большевики на каждом шагу… Паршивое было настроение, господин полковник.

   — Не вешайте носа, поручик. Вы вернулись домой героем войны, с Республикой Советов у нас перемирие. Театры, рестораны… Вы где остановитесь, поручик?

   — Пока не знаю, господин полковник. Но все свои награды я обменял бы на тихий спокойный угол…

   — Как? Вам негде остановиться? Гостиница «Астория» утроит вас на первых порах. А потом найдете что-нибудь подходящее. Господин прапорщик, сопроводите господина поручика в гостиницу «Асторию» и скажете хозяину, что я, комендант города полковник Градилов, просит его приютить героя войны.

   Рекомендация коменданта оказалась кстати, поскольку гостиница была переполненной. Но хозяин нашел ему небольшую, но уютную комнату, которую прежний жилец покинул с такой поспешностью, что в пепельнице все еще дымился окурок сигары. Первым делом Канг Чоль распахнул окно, и пока кастелянша приводила комнату в порядок, с наслаждением вдыхал морозный свежий воздух, и разглядывал панораму города.

   — Сейчас приму ванну, поужинаю и лягу спать с мыслью о тебе, — решил он.

   В последнее время у него вошло в привычку мысленно разговаривать с Еленой, как будто она была рядом.

Глава 45

   Канг Чоль шагнул в просторную комнату, посередине которой стоял широкий стол, застеленный крупномасштабной картой: над ней склонилось несколько человек, и один из них, что-то объяснявший, при виде вошедшего умолк. Это был комбриг Бараташвили, сорокалетний грузин, о бесстрашии которого ходили легенды. Рядом с ним — начальник штаба Самарин, военспец, бывший штабс-капитан царской армии. А вот третий был не из бригадного начальства, хотя его бородатое лицо очень напоминало кого-то. Но рассматривать чужака было некогда: Канг Чоль вскинул руку для отдания чести.

   — Товарищ комбриг, командир корейской роты Ким по вашему приказанию прибыл!

   — Здравствуй, товарищ Ким, — приветливо поздоровался комбриг и, повернувшись к незнакомцу, сказал: — Вот он и есть лихой корэйский командир…

   Тот выпрямился и изумленно воскликнул:

   — Ба, да это же Канг Чоль! Вот так встреча, дружище Чоль, дай я обниму тебя!

   И только тут Канг Чоль признал в незнакомце Липатова. Чертова борода, надо же так изменить человека!

   Они обнялись.

   — Жив! Слава богу, ты жив, Чоль! Я знал, что обязательно встречу тебя!

   — И я рад, что вы живы, Вениамин Петрович!

   Они хлопали друг друга по спине и чуть ли не кружились по комнате.

   — Оказывается, старые друзья встретились, — воскликнул Бараташвили. — Такое дело надо отметить.

   — Отметим, обязательно отметим, генацвали. Вот поговорим о делах, а потом отметим.

   — Правильно говоришь, член реввоенсовета армии, сэнтименты оставим на потом, — кивнул комбриг. — Начальник штаба, доложи еще раз обстановку специально для товарища Кима.

   Они встали вокруг карты. Самарин ткнул прутиком в кружочек на карте и профессионально поставленным голосом начал докладывать:

   — Как вы изволили заметить, село Спасск-Дальний находится на возвышенности. Справа от него топи, которые тянутся до самого озера Ханка. Слева — труднопроходимая тайга. Вероятное место прорыва — открытую равнину шириной в двести-двести пятьдесят метров и длиной в полкилометра противник заградил шестью рядами колючей проволоки. Вся местность, скорее всего, простреливается огневыми точками, находящихся на возвышенности. По приблизительным данным, силы укрепрайона противника составляют около три-пять тысяч штыков, десять — пятнадцать орудий и неизвестно сколько пулеметов. И точно известно, что штаб обороны располагается рядом с церковью. По всей видимости, из-за того, что колокольня используется в качестве наблюдательного пункта.

   Овладеть укрепрайоном лобовой атакой — задача сверхсложная, успех более чем сомнителен, а вот потери будут реальными и огромными. Другой вариант — методическим артиллерийским огнем смести заграждения, и разрушить доты — затруднен из-за засекреченности огневых точек, малочисленности стволов и боеприпасов. К тому же выпавший накануне снег укрыл все контуры, и задача становится вовсе невыполнимой.

   — Ну и ну, — произнес комбриг. — Что нужно для успеха операции?

   — Первое — точные разведданные укрепрайона, схема расположений огневых позиций, линий окоп и блиндажей. Второе — нам необходимы хотя бы две батареи шестидюймовок и по сто снарядов на каждый ствол. Третье — рота добровольцев, готовых на смертельный риск.

   — Что скажешь, товарищ Ким? Подэлись своими мыслями?

   — Думаю, нужен толковый «язык», товарищ комбриг.

   — Правильно говоришь, сынок. Но еще лучше тэбе самому побывать в Спасске, — Бараташвили ткнул пальцем в карту. — Посмотреть на логово врага изнутри. Нэ веришь? Сэйчас тебе товарищ Липатов объяснит свой план.

   — Тут вот какое дело, Чоль. Нами перехвачен офицер — курьер от генерала Семенова, который окопался в Оренбуржье, с посланием для коменданта Спасского укрепрайона, полковника Рекалова. Мы сразу подумали о его замене своим человеком, но этот курьер, к сожалению, оказался калмыком. И во всей Дальневосточной армии не смогли отыскать подходящую кандидатуру. Тогда решили поискать среди корейцев — вы же похожи внешне. И никак не ожидал, что этой кандидатурой окажешься ты. Впрочем, можешь отказаться, если чувствуешь, что задача тебе не по силам.

   — А как я попаду в Спасск?

   — Недавно на линию бригады вышел перебежчик — местный житель. Он знает проход в топях и согласен провести людей. Ну, как, решишься?

   — Да, — кивнул Канг Чоль. — Сколько человек я могу взять с собой?

   — Курьера сопровождали двое. Все они оказали яростное сопротивление, в результате чего офицер и один из солдат убиты. Оставшийся в живых утверждает, что офицера-калмыка никто в Спасске не знает. Так что с собой возьмешь тоже двоих. Вот документы курьера, — и Липатов протянул бумаги.

   Канг Чоль мельком просмотрел их.

   «Урожденный князь Калинов Федор Самгинович… Год рождения — 1884 -й… Краткосрочные офицерские курсы… Подхорунжий… Юго-Западный фронт… Георгиевский крест и орден святого Владимира… Есаул… Ранен под Бобруйском… Последнее место службы — калмыцкий полк, командир охранного эскадрона при генерале Семенове…»

   Они могли встретиться на фронте, в госпитале, а потом в Москве — там была какая-то калмыцкая часть. И хотя их пути пересеклись под Спасском, им уже никогда не познакомиться друг с другом…

   Словно издалека донесся голос Бараташвили:

   — …Вестового отправишь назад, а сам останешься здэсь. Дэнь на подготовку, а послезавтра на рассвэте тронэтэсь в путь.

   — Ночевать он будет у меня, — вставил Липатов.

   — Нэ возражаю, — развел руками комбриг, — но ужинаем у мэнэ.

   Вечернее застолье было многолюдным и шумным. Похоже, собралось все бригадное начальство. Пили за погибших товарищей, за товарища Блюхера и реввоенсовет армии в лице товарища Липатова, за победу, за светлое будущее человечества и еще за многие тосты, начало которым положил сам комбриг, взявший на себя роль тамады. Канг Чоль впервые столкнулся с грузинскими тостами, и они поразили и сразу покорили его. Так что удержаться от чарки было никак нельзя. Крепкий самогон заедали молодым барашком — косточки так и хрустели на крепких молодых зубах. Пели песни — хором и в одиночку. Русские слова перемешивались с украинскими, грузинскими и непонятно еще какими. Сколько любви, радости и страданий в этих песнях! Если бы не военная форма, скрипящие ремни и стук сабельных ножен о пол, трудно было поверить, что где-то рядом проходит линия фронта, разделившая людей на два смертельно враждующих лагеря.

   Лишь к полуночи Липатову и Канг Чолю удалось вырваться из разгулявшейся компании. На улице падал снег, но холода не ощущалось.

   — Какая чудесная ночь, — заметил с восхищением Вениамин Петрович. — В такую ночь только гулять с любимой женщиной. У тебя есть любимая женщина, Чоль?

   — У меня есть гораздо больше, — засмеялся Канг Чоль. — Жена.

   — Ты женился? Когда же ты успел?

   — Я и сам не ожидал такого поворота судьбы. А теперь иногда страшно подумать, что этого могло и не случиться!

   — Со мной тоже такое бывает. А вот мы и пришли… Проходи сюда, осторожней. Сейчас зажгу спичку… Вот мы и со светом!

   Вениамин Петрович подправил фитиль плошки: маленькое пламя искристо затрещало, а потом выровнялось. За столом стало сразу уютнее. Липатов подпер ладонью щеку и велел:

   — Ну, рассказывай, Чоль?

   — О чем?

   — Как жил эти годы. Мне все интересно…

   И Канг Чоль стал рассказывать. Сначала по-военному кратко, скупясь на описания. Но постепенно воспоминания захватили его самого.

   — …В комендатуре я прослужил около восьми месяцев. За это время связался с подпольщиками, помогал добывать оружие, боеприпасы. Все это мы вывозили из города и прятали в тайниках. И не ожидали, что оно так быстро нам понадобится. Одним словом, нас выдал провокатор, пришлось людей срочно переплавлять в партизанские отряды, с которыми у нас была связь. Потом и самому пришлось оставить город.

   Канг Чоль на минутку умолк. А в памяти живо предстал грузный комендант Владивостока, который любил повторять, что война войной, а порядок нужен везде и всегда. «Воры, жулики и аферисты будут при любой власти, если не навести порядка. Пусть контрразведка занимается подпольщиками, мы с вами — наводим порядок».

   — Почти год провел с отрядом в тайге. Уссури прошли вдоль и поперек. В Посьете даже создали свою свободную зону, куда белякам и японцам путь был заказан. Когда узнали о приближении Красной армии, решили двинуться навстречу.

   — А почему тебя зовут Константином?

   — А я принял обряд крещения, — улыбнулся Чоль. — Чтобы венчаться в церкви.

   — Так ты женился на русской? — изумился Вениамин Петрович.

   — Нет. Она кореянка, православная. Дочь хозяина, у которого я работал. Помните, я рассказывал, как мне пришлось бежать из деревни. Так это по милости ее брата, который донес на меня полиции. А предупредила меня она и, тем самым, буквально спасла от каторги. Я тогда ей предложил уехать вместе, но она не решилась. И вот проездом попадаю в Рузаевку и узнаю, что она сбежала накануне своей свадьбы. А уже потом в Никольске встречаю ее в доме знакомых.

   — У Бубеновых?

   — Да. Они приютили Елену.

   — А с Игорем Владимировичем встречался?

   — Нет. Жена его сказала, что его призвали в белую армию.

   — Когда мы арестовывали в Омске адмирала Колчака, то я в списках штабных работников нашел фамилию Бубенова. Уже на допросах выяснил, что его командировали в Хабаровск. Но и там я не нашел его.

   — Когда мы пробирались навстречу Красной армии, я побывал в Никольске. Жена Бубенова говорила, что получила от него весточку из Верхоянска. Давно это было?

   — Полгода назад.

   — Верхоянск давно в наших руках, — задумчиво сказал Липатов. — Неужели пропал, Игорь Владимирович.

   Он закурил, прошел к окну и открыл форточку.

   — Тишина и покой, — сказал он, задумчиво глядя на улицу. — Первый снег, как мы радовались ему в детстве. Пушистые хлопья падают с неба, и мир кажется нереальным. Может, нам действительно все это снится — изба на краю России, гражданская война, красные и белые, звериная ненависть и жестокость друг к другу? Я так думаю, Канг Чоль, что победители будут не так уж и счастливы. Их будет глодать мысль об ужасной участи побежденных, о тысячах безвинно погубленных жертвах. Ты не задумывался об этом, Канг Чоль?

   — Задумывался и не раз. Но мы, как летящие стрелы, которым заказан обратный полет.

   — Летящие стрелы, гм, это ты хорошо сказал…

   — А случайно не знаете — какова судьба членов Хабаровского ревкома?

   — Знаю и не случайно. Я ведь два года возглавлял чека Восточно-Сибирского фронта. Мои чекисты провели тщательное расследование по факту злодеяний, учиненных белыми после захвата города. Большая группа членов ревкома и красных командиров была расстреляна и утоплена в барже. Среди них была и Тарасевич, твоя землячка. Все они приняли мученическую смерть, не дрогнув и не предав никого.

   У Канг Чоля затуманились глаза. Да, эта женщина никогда бы не стала просить пощады.

   — А Григорьев жив, сейчас на Южном фронте громит басмачей в составе Первой конной армии. Ну, что будем укладываться спать…

   И уже лежа на топчане, Липатов сказал:

   — А я ведь тоже женился, Чоль… И очень, очень счастлив… Спокойной ночи, Чоль…

   Лишь на вторые сутки проводник вывел Канг Чоля со спутниками из топей на небольшую деревню.

   — Здесь живет мой родич, — сказал он. — У него обсушимся и отогреемся.

   За ночь и обсушились, и отогрелись, а на рассвете тронулись в путь в новом обличье. На Канг Чоле добротный полушубок, подпоясанный офицерским ремнем с портупеей. На голове — малахай из чернобурки, ниспадающий прямо на плечи. Его спутники — урядники Захаров и Мишаков — экипированы не хуже, разница лишь в том, что они были в папахах, да за плечами у них торчали стволы коротких кавалерийских карабинов. Лошадей достал проводник, сам остающийся в деревне. Он должен был ждать три дня, и в случае неявки Канг Чоля отправиться в обратный путь.

   Зимняя дорога была большей частью безлюдной. Сытые кони шли ходко, и Канг Чоль надеялся к вечеру добраться до Спасска.

   Первая проверка документов состоялась у деревни Оленье копыто. Пост — три солдата и офицер, безусый прапорщик в черной шинели.

   — О, издалека изволили прибыть к нам, князь, — воскликнул он, осмотрев документы.

   — Восьмые сутки в пути, — ответил устало Канг Чоль. — Надеюсь, в Спасске найдется, где можно прилично отдохнуть.

   — Непременно-с. Богатейшее село, дворов триста. Завтра нас сменят, надеюсь, встретимся еще, князь.

   — Конечно, конечно.

   На подходе к Спасску все чаще стали встречаться подводы, всадники. У шлагбаума пришлось снова остановиться. На этот раз документы проверяли более тщательно.

   — Как проехать к штабу, господин поручик? — спросил Канг Чоль у начальника поста.

   — Прежде вам необходимо получить в комендатуре временный пропуск. Едете прямо до церкви, а там увидите и штаб, и комендатуру. Всего наилучшего!

   В комендатуре — снова проверка. Долговязый прапорщик, выслушав Канг Чоля, решил доложить коменданту.

   — Просто поверить не могу, что вы, господин есаул, прямо из Оренбуржья, — сказал он.

   Примерно то же самое сказал комендант — полноватый подполковник, когда Канг Чоль представился ему.

   — Месяц назад мы приняли последний эшелон из Хабаровска и с тех пор как отрезанные от внешнего мира. Знаем одно, что дорога на Приморье лежит через нас. Но красным не так-то будет просто взять Спасск. Мы крепкий орешек, — и комендант показал кулак. — Да, кстати, а как вы попали к нам?

   — Через Китай, господин подполковник. Сначала по железной дороге, а потом на лошадях.

   — Китайские мандарины не чинили помех? Или японские самурайчики?

   — Было два-три инцидента, но, как правило, относились к нам сочувственно.

   — И много нашего брата там? — спросил комендант как можно безразличнее, но голос выдавал его неподдельный интерес.

   — Да, немало. Особенно в Харбине.

   — Нельзя их как-то мобилизовать к нам?

   — Попробовать стоит, но в целом боевой дух выветрился у многих.

   — У нас тоже участилось дезертирство. Бегут, в основном, мобилизованные из деревень. А казаки и офицерство настроены очень решительно. Нам терять нечего. Так что красным через Спасск просто так не пройти.

   Комендант покрутил ручку телефона.

   — Алло, штаб? Говорит Поляков. Попросите к аппарату полковника Рекалова… Здравия желаем, господин полковник! Докладываю вам о прибывшем от генерала Семенова офицере. Хочет встретиться с вами, чтобы передать личное послание Семенова. Слушаюсь, господин полковник! — подполковник обратился к офицеру, сидевшему перед дверью? — Прапорщик Гусев, проводите есаула Калинова к полковнику.

   Кабинет командующего укрепрайона был просторнее, чем у красного комбрига Бараташвили. И обставлен куда лучше: на полу персидские ковры, стены увешаны дорогими картинами, люстра на пятьдесят свечей и красивые, кажущиеся невесомыми, кресла.

   Главком был не один. В дальнем углу за телеграфным аппаратом сидели два офицера, еще один возился у большой карты, висевшей на стене, размечая что-то цветными карандашами. Сам хозяин кабинета сидел за круглым столом и чаевничал с тремя старшими офицерами.

   Канг Чоль шагнул вперед и щелкнул каблуками.

   — Господин полковник, есаул Калинов имеет честь прибыть к вам от генерала Семенова с поручением передать вам письмо.

   — От Семенова? — густые черные брови на породистом лице полковника удивленно вскинулись. — От Алексея Петровича?

   — Так точно, господин полковник.

   — Так, так, — озадаченно произнес Рекалов. — И откуда вы прибыли? Точнее, где сейчас находится генерал Семенов?

   — В местечке Ханьпинь, что в двадцати километрах от Харбина.

   — Далеко занесло Семенова, — покачал головой полковник. — И что он там делает?

   — Об этом имею поручение передать вам устно и… наедине, господин полковник.

   — Понятно. Присаживайтесь, господин есаул, вот сюда… Господа офицеры, налейте ему чаю, а я пока что ознакомлюсь с посланием генерала Семенова Алексея Петровича, моего однокашника по академии генштаба.

   Канг Чоль обвел взглядом сидящих за столом и замер. Слева от него сидел Бубенов Игорь Владимирович, и вся его поза, лицо, глаза выражали немой вопрос — откуда, как?

   — Как же вы добирались до нас, господин есаул? — спросил один из офицеров, подавая Канг Чолю чашку чая на блюдце.

   — Честно признаться, измучились изрядно, — ответил Канг Чоль. — От Харбина до Циси доехали нормально, а вот дальше пришлось делать тысячеверстный крюк на лошадях, чтобы обойти фронт. Границу пересекли в сорока километрах восточнее Спасска.

   Чай был настоящий, китайский. Канг Чоль с удовольствием потягивал горячий и крепкий напиток, и со стороны действительно был похож на человека, довольного тем, что длительное и утомительное путешествие позади. На самом деле все у него замерло в душе — в любой момент Бубенов мог выдать правду. И потому он чуть не вздрогнул, услышав голос Игоря Владимировича.

   — Простите, господин полковник представлял вас, но я плохо расслышал…

   — Есаул Калинов Федор Самгинович. Родом из Калмыкии.

   — А вы случайно не из цаганюрских князей Калиновых? — оживился третий офицер — пожилой подполковник с аристократическим лицом, которую портил слишком большой и красный нос.

   У Канг Чоля холодок прошел по спине, хотя его предупреждали о таких опасных моментах, как выяснение родных и знакомых. Так что — отставить панику, срочно выкатить изумленные глаза и спросить:

   — Это, которого?

   — А вот в гвардии был поручик Калинов, известный тем, что всем своим друзьям дарил только лошадей…

   — А-а, дядя Ашуг, — заулыбался Канг Чоль. — Ушел в Иран, представьте себе. Нанял целый пароход, погрузил семью, племенных жеребцов и через Каспий. Только вот не знаю, как он там обосновался.

   — Восточные люди, договорятся, — усмехнулся подполковник. — Только вот мы, русские, не можем никак договориться между собой. Меньше надо было цацкаться с всякими демократами и революционерами. Уж они-то, поверьте, с нами долго не будут разговаривать…

   — Георгий Михайлович, стоит ли так при госте, — сказал примирительно полковник Рекалов, возвращаясь на место. — Кстати, господин есаул, генерал Семенов высоко отзывается о вас. Господа, обеспечьте приятный вечер князю Калинову, покажите, что не хлебом единым живет наш маленький гарнизон. Все свободны.

   Офицеры откланялись. У дверей Игорь Владимирович еще раз глянул на Канг Чоля и кивнул ему.

   Когда они остались вдвоем, полковник сказал:

   — Извините Георгия Михайловича. Старый гвардеец, привык резать правду-матушку. Да и дела наши, как вы сами догадываетесь, весьма и весьма плачевные.

   — А союзники? Где американцы, японцы?

   — Они были союзниками, когда наше продвижение вглубь России было успешным. А сейчас они уже давно на всех парах мчаться домой.

   Полковник встал и прошелся взад-вперед по комнате.

   — Да, князь, самое главное в воинском деле — это моральный дух. Итак, что вы должны передать мне устно, есаул?

   Канг Чоль встал.

   — В устной форме мне велено передать вам следующее. Если красные еще не начали захват Спасска, вашему превосходительству предлагается оставить здесь небольшой гарнизон, а с основными силами уйти в Китай, — при этих словах полковник Рекалов вскинул голову, словно ослышался. — Так же поступить в случае прорыва красных. Под Харбином создается новая белая армия, которая уже сейчас насчитывает до сорока тысяч человек. В то же время в средней и южной полосе России зреет глухое недовольство крестьянства против красного режима. Произошло уже несколько крупных восстаний, которые были подавлены со страшной жестокостью. Маршрут новой армии проляжет через Туркестан, Кавказ и южные области России. Генерал Семенов предлагает вашему превосходительству разделить с ним ответственность последнего похода за освобождение отечества. Я привез вам документы и два миллиона юаней для беспрепятственного передвижения по Китаю

   Полковник Рекалов выслушал слова Канг Чоля, чуть наклонив голову вбок. Потом грустно улыбнулся.

   — Благодарю Алексея Петровича за столь высокое доверие. И вас, господин есаул, совершившего опасный рейд, чтобы передать мне весточку от генерала. Я дам ответ через день.

   Рекалов умолк и прошел к своему письменному столу.

   — Мы еще поговорим, князь. Вы где остановились?

   — Мне дан ордер на постой.

   — Что ж, обстраивайтесь. Вечером офицеры обычно собираются в единственном местном трактире. Пообщайтесь с ними, и, может быть, сами поймете, перед каким трудным выбором стоим мы — последние защитники белой России на Дальнем Востоке.

   Захаров и Мишаков дожидались у коновязи: здесь было оживленно, как на перекрестке, все время подъезжали и отъезжали верховые, а вынужденные коротать время у лошадей вестовые жадно дымили самокрутками и весело подшучивали друг над другом.

   — Не замерзли, орлы? — спросил бодрым голосом Канг Чоль и заметил, как к ним направляется Бубенов. Он бросился ему навстречу.

   — Игорь Владимирович, чертовски рад вас видеть живым и невредимым, — и Канг Чоль протянул руку. — Вы простите меня за этот маскарад, но на войне, как на войне.

   — Надо ли это понимать так, что вы проникли сюда под личиной калмыцкого князя… шпионить?

   На лице Бубенова такое знакомое выражение недоумения, что Канг Чоль невольно рассмеялся.

   — Да. Я пришел оттуда, от красных, которым предстоит штурмовать Спасск.

   — И что вы прикажете мне делать? — голос Бубенова чуть дрогнул.

   — Не знаю, Игорь Владимирович. Можете выдать меня, если так велит ваша совесть.

   Бубенов решительно покачал головой.

   — Нет, никогда. Умом я понимаю, что вы противник, а сердцем…

   — Я тоже вам не враг. Просто мы оказались по разные стороны баррикад. Вы давно не были дома?

   — Три года. Но как, как вы сюда попали?

   — О, это долгая история. А я ведь два года назад гостил у вас дома, и даже женился на подруге вашей жены.

   — Как? Вы виделись с Натальей? И как она?

   — Ждет, не дождется вас. Игорь Владимирович, мне надо обустроить солдат. Давайте вечером встретимся в трактире. Только я все-таки калмыцкий князь Калинов, с которым вы встречали в Омске, при штабе верховного главнокомандующего. Вы ведь служили при штабе Колчака?

   — Да, но откуда вам это известно?

   — Ваша жена рассказывала. Итак, до вечера, Игорь Владимирович. Помните, я князь Калинов.

   — Хорошо, — кивнул Бубенов и медленно побрел к штабу. Канг Чоль проводил его взглядом, чувствуя острую жалость к человеку, к которому всегда питал симпатию и уважение.

   Хата, которую им определили на постой, оказалась небольшой. Хозяева — пожилая чета, была явно напугана вторжением трех взрослых мужиков. Но урядники — народ бывалый — быстро расположили стариков, и уже через полчаса они все вместе накрывали на стол. Канг Чоль заранее предупредил Захарова, что уходит на весь вечер, и посоветовал не злоупотреблять спиртным.

   — Лошадей не расседлывать, оружие держать рядом, спать посменно. Может быть, в любое время придется уходить.

   — Ясно, господин есаул.

   Серый зимний вечер: снег, дома, деревья — все зыбко и расплывчато. Окна хат большей частью занавешены, редко где мелькнет огонек. Даже редкий лай собак приглушен. Казалось, что все замерло в ожидание чего-то. Снег скрипел под ногами, предвещая морозную ночь.

   Трактир Канг Чоль нашел легко: сюда, на звуки музыки, направлялись группами или в одиночку офицеры. У дверей стоял подвыпивший старый однорукий инвалид в солдатской шинели, приветствовавший каждого посетителя одной и той же фразой: «Милости просим, милости просим!». Кое-кто совал ему деньги и тогда бывший служака, выпрямившись, отдавал честь уцелевшей рукой и хрипло выкрикивал: «Рад стараться, вашскородь!».

   Воздух, насыщенный табачным дымом и винными парами, обдал теплой волной Канг Чоля. В шуме голосов дискантиком выделялись звуки одинокой скрипки, то взметавшие к потолку, то стелющие по полу. Музыкант, чернобородый мужчина в цыганском наряде ходил от стола к столу и надрывал душу грустной мелодией. Лишь он да половые выделялись штатской одеждой на фоне мундиров, портупей, золотых погон и разноцветных наград.

   Канг Чоль остановился в нерешительности у порога и тут же услышал голос Бубенова: «Князь Калинов, пожалуйте к нам!».

   За столом сидели пятеро: троих он видел в кабинете у полковника, четвертый был пожилой штабс-капитан с худым и нервным лицом, а вот пятый оказался представителем одной с Канг Чолем расы — азиатской.

   — Позвольте вам всем представить есаула Калинова, — обратился ко всем Бубенов, — урожденного князя калмыцкого.

   Канг Чоль отвесил легкий поклон всем, сел на предложенное место и только тут перехватил внимательный взгляд азиата. И это заставило его почему-то насторожиться.

   — Позвольте, князь, представить вам нашу компанию. Подполковники Верховицкий и Новиков, штабс-капитан Нефедов и поручик Ягомацу.

   Каждый представляемый офицер, сидя, обозначал себя легким кивком головы, только Ягомацу встал и совершил поклон.

   «Неужели японец?» — удивился Канг Чоль и почувствовал, как похолодела душа. Кажется, он только что совершил ошибку — приветствовав офицеров по-восточному. Не на это ли намекнул этот азиат, повторив его поклон.

   Перед Канг Чолем поставили граненый стакан с мутноватой жидкостью.

   — Тост, пусть господин есаул, произнесет тост, — сказал Верховицкий.

   Все с интересом уставились на Канг Чоля.

   Он встал.

   — Естественно, этот тост я поизношу в честь нашей встречи. За нашу встречу, господа, и за многие встречи, которые, дай бог, чтобы произошли как можно западнее отсюда! — и Канг Чоль залпом выпил самогон.

   — Прекрасно сказано, есаул, — воскликнул штаб-капитан приподнимаясь. — За встречу в Москве и Петрограде, ура, господа!

   Кто-то чокался, а кто-то без церемоний осушал свою чарку. Капитан обошел стол и приблизился к Канг Чолю. Дыша перегаром, он возбужденно сказал:

   — Не знаю, какие вести вы привезли к нам, но я хотел бы расцеловаться с вами троекратно по-русски.

   Канг Чолю ничего не оставалось, как обняться с капитаном.

   — Князь, вы ешьте, ешьте, — сказал Бубенов, накладывая на тарелку что-то.- Еще предстоит пить долго и много. Мы как раз говорили о вас, и всем страшно любопытно, какое известие вы привезли полковнику. Не так ли, господа офицеры?

   — Верно, — подтвердил штабс-капитан. — Но, что бы ни случилось, красным никогда не взять Спасска. Это я вам гарантирую!

   — Капитан Нефедов руководил возведением укрепрайона, — пояснил Верховицкий. — Ему действительно удалось создать нечто несокрушимое. Я произношу тост за талантливого русского военного инженера Нефедова!

   Выпили и закусили. Потом пили за последний оплот белой армии на Дальнем Востоке, за победу, за торжество разума над темным невежеством взбунтовавшей черни, за все тосты, что поднимались за столом. Канг Чоль, конечно, не мог осилить такого количества спиртного, и ему пришлось прибегнуть к маленькой хитрости: он поставил перед собой два стакана, один из которых был пуст. Его-то он и поднимал каждый раз, зажав в кулаке и делая вид, что выпивает. А ставил на стол так, чтобы все видели, что посудина пустая. Пока наливали по новой, он незаметно выливал водку из другого стакана.

   Часа два старшие офицеры встали.

   — Ну, нам пора на покой, — сказал Верховицкий. — А вы, молодежь, гуляйте и пейте, пока есть возможность. Поручик Ягомацу вы, как всегда, с нами?

   Японец, не произнесший за вечер и двух фраз, сделал рукой отрицательный жест. С виду он казался сильно опьяневшим, но Канг Чоль знал, что это не так. Он весь вечер ощущал на себе изучающий взгляд японца, и сам старался незаметно наблюдать за ним. Каждый раз, когда поднимали стаканы, Ягомацу старался лишь пригубить водку, а потом первый брался за горлышко бутылки, чтобы налить по новой. И никому не приходило в голову, что себя он каждый раз пропускает или просто подливает.

   — Яго, Яго остается с нами, — закричал восторженно штабс-капитан. — Хоть ты и япошка, но я тебя люблю. Как люблю всех на этой грешной земле.

   И вдруг запел чистым баритоном:

   -Я вас любил, любовь еще, быть может,

   В моей душе угасла не совсем,

   Но пусть она вас больше не тревожит,

   Я не хочу печалить вас ничем.

   На минутку в зале угомонились — все слушали песню. А когда капитан закончил куплет, раздались аплодисменты.

   — Браво, капитан, браво!

   Канг Чоль тоже был очарован пением. Как будто издалека донесся голос Бубенова:

   — Необычайного таланта человек. Но болезненно самолюбив как многие непризнанные гении. Многого он мог бы добиться, но, увы…

   И снова щемящая жалость кольнула Канг Чоля, такой безысходной тоской повеяло от слов Бубенова. Но в данный момент некогда было предаваться переживаниям.

   — Капитан Нефедов, с вашим голосом да в Большом театре. Пью за вас.

   — Спасибо, есаул. Что голос, моя страсть — архитектура. Но волею судьбы я стал фортификатором, и здесь, на краю России, я возвел свой последний бастион.

   — Вы сказали, что красные никогда не возьмут его?

   — В лобовую — никогда. Только при наличии осадных орудий и кропотливых подкопов, что в зимнее время невозможно, красные еще могут рассчитывать на успех. Я вам покажу, смотрите, — Нефедов властно смел посуду в сторону, освободив центр стола. — Вот вероятная полоса штурма. На ней мы имеем шесть рядов колючей проволоки и волчьи ямы перед ним, — он разложил параллельно шесть вилок и ложек… По бокам, — тут в ход пошли кусочки хлеба, — двенадцать пулеметных точек с выверенными секторами обстрелом. Каждая представляет своеобразный бункер с двускатной крышей из бревен. По центру три ряда окоп, за ними батарея шестидюймовок, обозначим их вот этой селедочницей. Так вот, есаул, эта батарея установлена на железнодорожных платформах, которые будут курсировать туда и сюда. Для этого пришлось установить рельсы и лебедки. У каждого орудия тоже свой сектор обстрела. Даже если красные прорвутся через проволоку, их ждет минное заграждение шириной до ста метров. Так что красным придется изрядно попотеть. А при нынешней расстановке сил и вовсе зря!

   — Да-с, вы потрудились на славу, — сказал Канг Чоль и налил полный стакан Нефедову. — Ну-с, капитан, еще раз за вас, за ваш талант военного инженера!

   Последний стакан, видно, сразил, славного русского фортификатора: он заснул, уронив голову на стол. Ягомацу, еще во время рассказа Нефедова ушел куда-то и не возвращался, и это обстоятельство почему-то беспокоило Канг Чоля.

   — А откуда взялся этот японский офицер? — спросил он Бубенова.

   — А кто его знает. Считается представитель японской армии, но я так думаю, что он контрразведчик.

   — По-русски он говорит?

   — Говорит плохо, но все понимает. Ах да, что удивительно, он, кажется, очень хорошо говорит на корейском, я сам видел, как допрашивал пленного корейца-партизана.

   — Что ж, корейцы на стороне красных, японцы на стороне белых. Все логично, — заметил Канг Чоль, а сам все думал о японце. Что надо было не упускать его из виду.

   — Нет, — замотал головой Бубенов, — нет никакой логики. Просто некие силы раскололи Россию на два смертельно враждующих лагеря. Но скоро все это кончиться. Разве можно одним укрепрайоном, пусть даже сверхмощным, удержать натиск красных. Когда у них за спиной вся Россия.

   — Игорь Владимирович, я предлагаю вам уйти вместе со мной.

   — Куда?

   — К красным. У нас немало бывших офицеров.

   Бубенов покачал головой.

   — Если бы сразу… А так не могу. Да и как, когда?

   — Прямо сейчас. Я чувствую — этот японец ушел неспроста. Уходим, уходим с нами, Игорь Владимирович.

   — Нет. Я должен остаться и разделить участь проигравших.

   — Зачем? Вы же ученый, я уверен, ваши руки не обагрены кровью. Вас ждут, вас ждет Наталья…

   — Нет, Чоль, спасибо за предложение, но не могу. И потом, я очень много пил в последние два года, я конченый человек. Мы проиграли, потому что у нас нет веры в будущее.

   — У вас есть Наталья, у вас будут дети. Возьмите себя в руки, Игорь Владимирович.

   — Нет и нет. А вы уходите, Чоль, как можно скорее. Этот Ягомацу связан с Кедровым, контрразведчиком, а это страшный человек.

   — Что ж, жаль, что мне не удалось убедить вас. Но надеюсь еще встретиться, Игорь Владимирович. Прощайте!

   Морозный воздух мигом отрезвил Канг Чоля. Кругом была темень, но он быстро сорентиоровался, и понял, в какую сторону идти. По пути вынул револьвер из кобуры и положил за пазуху полушубка.

   Возле дома замедлил шаги, прислушался. Вроде, тихо. И все-таки чувство тревоги не покидало его. «А, была, не была», — подумал он и пошел, изображая походку пьяного человека. Пинком открыл калитку и, подходя к крыльцу, крикнул:

   — Захаров, Мишаков! Ах вы, ленивые скоты, спите, мать вашу!

   Он грубо толкнул дверь — она оказалась запертой.

   — Я сейчас покажу вам, как спать на службе, — снова закричал он, и тут дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возникла чья-то фигура.

   Каким-то шестым чувством Канг Чоль мгновенно осознал, что это не его вестовые, и прыгнул вперед, целясь кулаком в голову. И сам не удержался на ногах, придавив упавшего. Тут же кто-то вышел в сени с лампадкой в руке.

   — Господин поручик, что случилось?

   — А-а, — застонал Канг Чоль и вытащил револьвер. Он подождал, пока огонек лампадки приблизился к нему и взмахнул рукой. Удар рукояткой пришелся точно в висок: обеспамятшее тело тушей навалилось на Канг Чоля. Он отбросил его, встал, шагнул в горницу и замер. Плоский штык карабина чуть ли не уперся ему в грудь. Почти не раздумывая, он нырнул под него, жестким приемом вырвал оружие и ударил прикладом его владельца.

   — Захаров, Мишаков, — позвал Канг Чоль, но никто не отозвался. И тогда он рванулся к выходу. В сенях кто-то попытался схватить его за ноги: он пнул сапогом и услышал хряск зубов.

   На улице он перемахнул низенький плетень и вошел в конюшню соседа, куда еще днем определили лошадей. Слава богу, они были на месте. Он быстро вывел своего гнедого жеребца и вскочил в седло. В любой момент один из оглушенных мог очнуться и поднять тревог, но Канг Чоль не стал торопиться. Неторопливой иноходью он выбрался из села и только потом стал постегивать скакуна. К утру, весь продрогший он добрался до деревни, где его поджидал проводник.

Глава 46

   Ночь. Лиц не разглядеть. Видны лишь контуры бойцов, построенных в четыре шеренги.

   Белый снег, белые одежды размыты бледным отраженным светом. Но Канг Чоль все равно напряженно всматривался в строй людей, и ощущал на себе такой же ответный напряженный взгляд сотен пар глаз.

   — Товарищи красноармейцы! Нам с вами оказана высокая честь и доверие — первыми броситься на врага…

   Канг Чоль произнес начальную фразу и чуть запнулся. Какие прекрасные слова — «высокая честь и доверие»! А на самом деле — все произошло прозаично. Комбриг сказал: «Твоя разведка не подкреплена никакими данными, так что бери отряд и иди первым». И все в штабе промолчали, и этим выразили согласие.

   Первыми броситься на колючую проволоку и пулеметы… Это честь и доверие? Когда-то римские солдаты пропускали вперед варваров. А варвары знали, что такое честь и доверие? А мои собратья знают?

   Говорят, ограниченные люди не ведают страха, ибо они не могут в полной мере представить опасность. Умные подавляют страх, призывая на помощь всю силу духа. Так кто же вы, мои собратья, и кто я, посылающий вас, да и себя тоже, на смерть, воодушевляя при этом сердца громким словом?

   — Там нас ждет колючая проволока и пулеметы, там ждет нас враг, обессиленный от страха ожидания, от сознания того, что на него идут бесстрашные бойцы революции, обученные и стойкие…

   Два дня, всего два дня, дали на подготовку. За селом построили учебные проволочные заграждения. Сам выковал ножницы-секачи — вот где пригодились навыки кузнеца. С утра до вечера ползали по полю и учились без шума резать проволоку: двое придерживают натянутую металлическую нить, а третий — лезвием по ней чирк. А сзади ползут с жердями, чтобы накрыть ими волчьи ямы. Шесть рядов проволочных заграждений, по десять струн на каждом столбе. Надо сделать два прохода — это двести сорок отсеканий, и чтобы ни одна порванная струна, увешанная банками, не звякнула. А впереди еще — минное поле, на котором человек может ошибиться только один раз. Чему обучились — покажет прорыв, но, как командир, сердцем чувствую, что мало, очень мало было времени для тренировок. Этот «обессиленный от страха ожидания» враг способен за считанные секунды выкосить весь передовой отряд «бесстрашных бойцов революции», если они будут неосторожны.

   — Бригада дала нам все, что мы требовали, вы прекрасно экипированы, на вас белые маскировочные халаты…

   Со всего села собрали штук двадцать простыней, бригадный каптенармус со слезами на глазах отдал весь запас нательного белья, от коего отобрали самые большие размеры. Благо, что корейцы невысокого роста, и многие поверх зимней одежды свободно надели рубахи и кальсоны. «Прекрасно экипированные» бойцы выглядят как привидения. Лица бы еще вымазать белой краской, но где ее взять, это краску-то. Что ж, для врага такой ужасный вид будет неожиданностью, а для нас дополнительным подспорьем.

   — Каждому из вас выделен достаточный боезапас…

   Со всех взводов собирали гранаты и лимонки, и все равно вышло на каждого бойца по две штуки. Канг Чоль велел отпилить стволы винтовок, чтобы превратить их в обрезы: с ними удобнее ползти и вести огонь в узких окопах и тесных блиндажах. Военспец Самарин пришел в ужас от такого обращения с казенным имуществом, но комбриг сразу оценил преимущество нововведения.

   — И, наконец, наш отряд дополнен сорока шестью штыками. Это бойцы-партизаны, наши соотечественники, воевавшие в разных частях и подразделениях. Таким образом, в единый кулак собраны все корейцы бригады, а это ни много, ни мало — двести тридцать два бойца…

   Когда Канг Чоль знакомился с одной из групп подкрепления, его внимание привлек парнишка, смотревший на него, как завороженный. Когда очередь дошла до него, он весь засиял. Представился Пак Ин Далем, но его имя ничего не сказало Канг Чолю. Но, тем не менее, он спросил — ты меня знаешь? Да, — ответил парнишка восторженно. Откуда? А мы вместе шли из Кореи, помните, старик, две женщины, зять…

   Конечно, помню, Ин Даль! Уже потом, наедине, парнишка сообщил потрясающую новость. Оказывается, у Канг Чоля родился сын от Ин Сук, ему уже десять лет. А вот мать скончалась при родах, так что ребенок воспитывался в семье Ин Даля, и зовут его Ин Чоль. Дедушка тоже скончался года два назад.

   Сыну десять лет, а он, Канг Чоль, ничего не знал об этом. Бедная Ин Сук! Прости, что я совсем забыл тебя! Но сын наш уже не будет сиротой. Если только вражеская пуля не скосит меня в этом бою, мы будем вместе, дорогой мой мальчик, Ин Чоль!

   — А теперь, слушайте, боевой приказ. Нашему сводному корейскому отряду поставлена задача — разрезать проволочные заграждения, закрыть настилом из жердей волчьи ямы и разминировать проходы. Словом, все, что мы проделывали на тренировке. Порядок движения групп — первыми к началу проволочных заграждений идут четыре тройки с ножницами, за ними — саперы. Когда будут готовы проходы, первыми идут уже саперы. Ползти друг за другом и только по следу. Не разговаривать, не курить, а, самое главное, ни в коем случае не открывать огонь. Чтобы ни случилось, не стрелять!

   За проволочными заграждениями по сигналу ракеты батарея бригады откроет огонь. Как только она перестанет, гранатометчики бросают гранаты, а потом мы врываемся в окопы. Группа Ким Тхе Гира уничтожает пулеметные точки левого фланга, а группа Нам Гиль Сона — на правом фланге. Любой ценой уничтожить пулеметные точки, иначе будут большие жертвы среди бойцов главного наступления.

   И еще, дорогие мои соплеменники! Мы идем в последний и решительный бой за наше светлое будущее, за новую страну Советов, в которой каждый из вас будет полноправными гражданами. Как знать, может, своей победой мы несем освобождение и нашей многострадальной Корее.

   Знаю, трудно уцелеть в таком ночном бою. Тем более, важно, чтобы вы все действовали четко и взаимосвязано, выполнили все требования, о которых я говорил…

   В это время, с правого фланга появилась группа военных во главе с командиром бригады Бараташвили, которого легко было узнать по импозантной черной бурке и такого же цвета папахе.

   — Отряд, смир-на! Равнение — на середину! — Канг Чоль шагнул навстречу начальству. — Товарищ, комбриг! Сводный корейский отряд к штурму вражеского укрепрайона Спасский готов! Докладывает командир отряда Ким.

   — Вольно, — скомандовал Бараташвили и повернулся лицом к строю.

   — Ваш командир все сказал хорошо. Я хочу лишь добавить — ваша героическая ночная атака навсегда войдет в летопись революции, и придет время, когда о штурмовых ночах Спасска благодарные потомки будут слагать песни и легенды. Вперед, сыны мои! Завтра утром мы будем праздновать победу в освобожденном Спасске. Командуйте, товарищ Ким.

   Канг Чоль шагнул вперед.

   — Все ординарцы групп — ко мне! Отряд, нале-во! На исходную позицию, походным шагом марш!

   Отряд пришел в движение. Ничто не гремело, никто не разговаривал, не кашлял. Лишь скрип снега под ногами нарушал ночную тишину.

   Пропустив несколько взводов, тронулся и Канг Чоль. Сзади по пятам шли ординарцы, среди которых был и Ин Даль. Пусть будет рядом, жаль, если что случиться, ведь парнишке всего шестнадцать лет.

   — Канг Чоль, подожди, — раздался сзади голос Липатова, а вскоре и он сам оказался рядом. — Не знаю, даже, что сказать… Хочу только одного, чтобы ты уцелел. Дай, обниму тебя. Ну, с богом!

   — Вы же атеист, Вениамин Петрович, — улыбнулся Канг Чоль.

   — Верно, атеист. Но в таких ситуациях, хочется верить, что есть всевышний, который оградит друзей наших от опасности.

   Через полчаса отряд вышел на исходную позицию, и первые группы пошли на прорыв.

   Безобидное белое поле в окоеме темноты, пройти которую означает — жить. Какая тишина кругом, дай, боже, чтобы она как можно дольше не взрывалась смертельным огнем.

   Снежное поле поглощало бойцов в маскхалатах: уже через десять-пятнадцать метров их не видать, все сливается в сплошной белой мгле. Настала очередь и Канг Чоля вместе с ординарцами двинуться за очередной группой.

   Первые сто метров прошли шагом, низко пригнувшись, а потом стали передвигаться ползком. Трудно, конечно, приходится тем, кто на острие прорыва: снег не очень глубокий, но одно дело — целина, и совсем другое — передвигаться по проложенному следу.

   Прошли первое проволочное заграждение. А вот и волчья яма, проложенная сверху лестницей из жердей. Холодный снег, попадая на открытые участки разгоряченного лица, шеи, неприятно таял. «Может, надо было дать водки бойцам», — запоздало подумал Канг Чоль, но тут же отверг эту мысль. Если бы шли в атаку открыто, с криком «ура», водка не помешала бы. А в ночном рейде хмельная удаль ни к чему: здесь все решает трезвая осторожность и предусмотрительность.

   Второй ряд проволочных заграждений… Третий… И вдруг тишину нарушил хлопок взрыва — на левом фланге сработала пехотная мина. Канг Чоль замер, прижавшись к обледенелой земле. Сейчас начнется, сейчас… Он, как и все бойцы отряда, ждал шквального огня, и все-таки его начало было неожиданным и впечатляющим. Сразу заработали пять или шесть пулеметов. Длинными злыми очередями они пропахивали пулями левый фланг поля. Канг Чоль приподнял голову, засекая местоположение огневых точек. Только бы не вздумали отвечать на огонь, думал он с тревогой. Но бойцы твердо выполняли его наказ.

   Впереди сверкнуло пламя выстрела, и тут же донесся грохот артиллерийского выстрела. Второй, третий. Выпустив десяток снарядов, вражеское орудие замолчало.

   Сколько же бед натворила взорвавшаяся мина? Бедолага, задевший ее, скорее всего, погиб, ему уже все равно, но рядом живые, вжавшись в снег, наверняка, молят небо, чтобы пронесло, ударило мимо.

   Огонь прекратился также неожиданно, как и начался. Лежите, лежите, бойцы и не двигайтесь. Надо выждать минут пятнадцать, ибо сейчас вражеские наблюдатели, напряженно всматриваются в окуляры биноклей. А потом успокоятся, подумают, что это какой-то крупный шальной зверь напоролся на мину.

   — Никому не двигаться, — велел Канг Чоль, и его команду сразу стали передавать по цепочке.

   Как тянется время. Хуже нет лежать без движения и чувствовать, как постепенно холод начинает пробирать вспотевшее тело. Сначала коченеют ноги — хорошо тем, кто в русских валенках! — потом пальцы рук. Сейчас бы вскочить, потопать ногами, похлопать в ладоши. Вспомнилась сказка про бедного и богатого, как один в рванье сумел уберечься от господина Мороза, а другой замерз, будучи в шубе.

   Пора, вперед! И снова все вокруг пришло в движение. Где-то еле слышно звякнула консервная банка: все опять замерли, но, кажется, обошлось.

   Четвертый ряд проволочный заграждений. Все чаше стали попадаться волчьи ямы — у белых было время подготовиться к отражению штурма.

   За шестым, последним рядом колючей проволоки, передовые группы залегли в цепь. Канг Чоль добрался до них: дальше ползти предстояло ему одному.

   Десять метров, двадцать, тридцать. Пора. Он стал согревать руки дыханием, прежде чем вытащить ракетницу из-за пазухи. Взвел курок и нажал на спуск. Раздался легкий хлопок: ракета с шипением вырвалась из ствола, и тут же зажглась белым светом. Всего лишь несколько секунд горела она, своим сигналом предательски раскрывая замысел атакующих и, в то же время, вызывая спасительный огонь бригадной батареи. Не успела она погаснуть, как Канг Чоль вскочил и кинулся назад. Он не добежал до своих метров десять, как залп пяти шестидюймовок заставил его упасть и вжаться в землю, которая тут же задрожала от разрывов. Что за черт? Снаряды падают совсем близко и накрывают его бойцов!

   Когда готовили план операции, вопрос недолета снарядов беспокоил всех. И было решено — после первого залпа орудия замолкают на двадцать секунд. Если за это время не будет второго сигнала ракеты, батарея снова открывает огонь на прежнюю дистанцию.

   Канг Чоль быстро выхватил вторую ракетницу и выстрелил. И тут же весь передний край белых ожил. По вспышкам выстрелам видно, что отряд Канг Чоля в полукольце, каждый метр которого сейчас пропахивается пулями. Но вот ружейный и пулеметный треск перекрывает новый залп пушек. Снаряды на этот раз с воем пролетели над Канг Чолем. Ну, еще раз, еще!

   Сейчас батарея замолкнет, и надо поднимать людей от спасительной земли. Он встал и открыто зашагал к своим бойцам. Вперед, вперед, ребята!

   Сколько их встало и бросилось вперед, Канг Чоль не знал. Он лишь слышал топот ног за собой, поскольку бежал впереди.

   А вот и окопы белых, изрыгающие огонь.

   — Гранаты к бою! — закричал Канг Чоль.

   Еще не рассеялась пороховая гарь от взрывов, как они ворвались в окопы. Красногвардейцы в белых одеждах сошлись с белогвардейцами в темных шинелях в ближнем бою, ослепляя друг друга выстрелами в упор. Русский мат перемешался с корейскими ругательствами. Крики, стоны, предсмертные хрипы…

   Из бокового хода сообщения вырвалась темная фигура и бросилась ему навстречу. Канг Чоль выстрелил из револьвера — это был последний патрон в барабане. Он выхватил шашку из ножен, привязанных к спине по старой привычке. После той, первой вылазки за немецким «языком», разведчики подарили ему казацкую шашку, и с тех пор она неразлучно с ним.

   От стены окопа отделилась темная фигура. За мгновение до выстрела Канг Чоль успел нагнуться и перекувырнуться через спину. Не успел вскочить, а чужое лицо так близко, что он явственно ощутил запах водочного перегара и табака. Канг Чоль сделал стремительный оборот на сто восемьдесят градусов, и клинок, с жутким свистом описав полный круг, снес эту чужую голову: обмякшее тело стало медленно валиться в его сторону. Он отбросил его в сторону, и только шагнул вперед, как был ослеплен выстрелом. И тут же почувствовал жалящий удар в бок. Канг Чоль машинально присел. Над ухом рванул выстрел: это стрелял Ин Даль, все время неотлучно следовавший за ним.

   — Вы ранены, дядя Канг Чоль?

   — Все в порядке, Ин Даль. Ложись и стреляй вон в тот проем блиндажа.

   Канг Чоль достал гранату и дернул кольцо. Мысленно сосчитал до трех, бросил и прикрыл собой Ин Даля. Взрыв обсыпал их комками обледенелой земли, снега.

   — Кто здесь есть? — раздался голос на корейском языке.

   — Свои, — ответил Канг Чоль и встал. Раз впереди кореец, значит, окопы на этом центральном участке охвачены его бойцами.

   Он прошелся по ходу сообщений, везде отдавая один и тот же приказ — центральной группе занимать оборону.

   То здесь, то там трупы павших. Своих можно сразу узнать по белой одежде. Один, два, три… Пока обошел весь участок, выслушал рапорта взводных, печально прикинул число убитых. Выходило шестьдесят с лишним человек. Две трети бойцов! И это только в его, центральной группе. Сколько же пало на флангах, где все еще гремят выстрелы?

   Пришло известие от группы Ким Тхе Гира — все пулеметные точки белых на левом фланге уничтожены. А вот справа еще доносилась характерная дробь «максимов» и «льюисов».

   В окоп встали спрыгивать бойцы подкрепления.

   — Командира Кима к комбригу!

   Бараташвили расставлял людей, когда Канг Чоль подошел к нему.

   — Товарищ комбриг, передовой окоп неприятеля взят, огневые точки подавлены, готовимся к отражению атаки!

   — Вижу, вижу, товарищ Ким. Дай, обниму тебя. Молодэц! Потэри велики?

   — Да, велики, товарищ комбриг.

   — Сочувствую, товарищ Ким. Но главная задача выполнэна. Теперь нам надо отразить атаку бэлых и самим перейти в контрнаступлэние. А тэбе, товарищ Ким, прэдстоит выполнить еще одну задачу. Собери всэх своих бойцов на правом фланге. Когда мы перэйдем в контрнаступление, обойдешь Спасск справа и устроишь засаду.

   И снова горький ком подкатил к горлу Канг Чоля. Его бойцы изнемогают от усталости, а им велят совершить десятиверстный бросок, и встретить бегущих беляков.

   Рассветало, когда показались густые неприятельские цепи атакующих.

   — Не стрелять, подпустить ближе, — пронеслась команда.

   Враг все ближе и ближе. Напряжение достигло наивысшего накала. Уже отчетливо видны фигуры бегущих солдат, офицерские шинели мелькали то там, то здесь. Приближались они молча и потому все это казалось просто зловещим сном.

   — Огонь! — раздалась команда, и вновь тишина взорвалась грохотом выстрелов.

   Канг Чоль сам лег за пулемет. Неистовая дрожь автоматического оружия была сродни ярости, кипевшей в груди: все отошло на задний план, перед глазами лишь прорезь прицела, фигуры противников и единственное желание — попасть и сразить.

   — Приготовиться к атаке! — пронеслась команда по рядам красных. — Вперед!

   Звонко запела труба, призывая людей ринуться на врага. Раздалось нестройное «ура-а», потом все громче. В этот русский боевой клич вплелось и корейское «мансе-е».

   Белые не осмелились на встречный штыковой бой, и стали поспешно отходить. Канг Чоль повел свой сильно поредевший отряд вправо. Шли гуськом, поочередно сменяя тех, кто шел первым. Самые сильные несли пулеметы.

   Пятьдесят восемь бойцов насчитал Канг Чоль, да плюс шестнадцать раненых, которые остались в окопах на попечении трех санитаров, дожидаться подхода тылового подразделения.

   Бой откатился в сторону, но, судя по частоте выстрелов, белые и думали сдаваться.

   Многие бойцы отряда обессилели и еле брели. Но останавливаться нельзя, тем более ложиться в снег. Время от времени Канг Чоль отдавал приказ подтянуться, пропускал отстающих мимо себя, подбадривая словом и улыбкой. За ним неотступно следовал Ин Даль. Невысокого роста, с виду хрупкий парнишка, он оказался выносливее многих.

   И вот, когда силы людей, казалось, были совсем на исходе, вдруг кто-то запел. Это была крестьянская хороводная песня «Онг хея». Первая строчка, вторая… Одинокий голос захлебнулся на высокой ноте, но тут же сразу несколько человек поддержали певца, потом еще другие, и вскоре, веселая ритмичная песня понеслась над полем. Кое-кто стал раскачиваться в такт музыки, и это приплясывание стало передаваться по цепочке.

   Онг хея!

   День весенний, онг хея!

   Скоро сеять, онг хея!

   Радуемся, онг хея!

   Эта песня бесконечна, как сама жизнь. Все, что есть вокруг, достойно стать строчкой песни. Онг хея! Белый снег, онг, хея! Мы голодны, онг хея! Но не страшно, онг хея! Враг бежит, онг хея!

   То здесь, то там вспыхивали новые куплеты. «Нет, не одолеть врагам нас, — подумал Канг Чоль. — Через какое поле прошли, скольких убило, а мы все равно идем вперед и… даже поем».

   Через два часа вышли к восточной окраине Спасска. С ходу смяли небольшую группу белогвардейцев — охрану КПП. Тот самого пропускного пункта, через который неделю назад довелось пройти Канг Чолю.

   Привели двух пленных солдат. Оба средних лет, бородатые. На лице у одного — явный испуг, зато другой нарочито бесстрастен и, облизывая разбитые губы, небрежно сплевывает кровь.

   Канг Чоль решил поговорить с ними. За полтора года партизанской жизни ему доводилось несколько раз допрашивать пленных офицеров. Их ненависть к красным не нуждалась в объяснении: хотелось понять, что двигало этих мужиков.

   — С утра много народу уехало из села? — спросил он смельчака, который стоял ближе.

   — А тебе что за дело — уехало или нет? — дерзко ответил тот. — Пришли тут всякие нехристи в машкараде и думають, что напужали. Накось, выкуси.

   — Нехристи, говоришь? — улыбнулся Канг Чоль. Ему все больше нравился этот храбрый мужик. — Это твои офицеры — нехристи, бросили вас и бежали утром.

   — Врешь, образина азиатская, — сжал кулаки пленник.

   — А обозы? Разве утром не было обозов?

   — Обозы были, не спорю. Так то богатеи местные бежали…

   — А ты откуда знаешь? Ты что — местный? Из Спасска?

   — Почему из Спасска. Я из Макеевки, это полста верст отсюдова.

   — Богатеи бежали, а ты их добро защищаешь?

   — Никого я не защищаю. Приказано пост охранять, я и охранял.

   — Плохо охранял, солдат. Тебе было приказано никого не выпускать из села, а ты обозы пропустил. Мало того, выдал нам об этом.

   Пленник оторопел.

   — Так ить… Что я выдал? Ничего я не выдал…

   — Выдал, выдал, — улыбнулся Канг Чоль. — Что ж, за важный секрет отпускаем тебя, а вот твоего напарника мы расстреляем.

   В глазах пленника — снова оторопь, но он тут же усмехнулся и твердо сказал:

   — Не выйдеть. Стреляйте и меня тоже.

   — Это почему же? — удивился Канг Чоль.

   — А потому, что он мой кум. Как же я его брошу? Меня мобилизовали, как служивого, а он мог остаться дома, поскольку белобилетник. Но не остался, пошел со мной. Как же я его таперича брошу?

   — Ладно, служивый, отпустим вас домой, только ответь еще на один вопрос. Японский офицер тут не проезжал?

   — Я что-то не припомню. Аким, чай ты не видал?

   — Видал, видал, — оживился тот. — Третьего дня уезжал с двумя солдатами. Наш охфицер еще балакал с ним, тильки не знамо по-каковски. Ты тогда кашеварил, Фрол, и потому не видал.

   — А комендант ваш? Он не бежал?

   — Не а, — покачал головой смельчак. — Его превосходительство не таковский, чтобы бежать.

   — А подполковник, худощавый такой, в очках, проезжал?

   — Не было такого, — уверенно ответили оба.

   У Канг Чоля защемило на сердце. Значит, Бубенов там, в Спасске. А впрочем, почему Игорь Владимирович должен был бежать, разве в нем не такой же русский характер, как у этого солдата с разбитой губой?

   — Ладно, мужики, повоевали и баста, — сказал Канг Чоль. — Отныне и навсегда здесь, в Приморье, будет новая власть — власть рабочих и крестьян. Придет время, и вы сами увидите, какой будет прекрасной жизнь без помещиков и буржуев. Идите домой и никогда не поднимайте оружия на свою рабоче-крестьянскую власть.

   — Власть она и так и сяк власть, — пробормотал Фрол, но в этом бормотании было больше облегчения, нежели злости.

   Оба зашагали от поста: один все время оглядывался, тогда, как другой, ни разу не повернул головы.

   Канг Чоль смотрел им вслед и испытывал щемящее чувство грусти: и ему бы вот с таким облегчением отправиться домой, к Елене.

   Из состоянии задумчивости его вывел голос Ин Даля:

   — Товарищ командир, вас приглашают в дом.

   В маленькой избушке КПП негде было повернуться от набившихся людей, но при виде командира бойцы потеснились, высвобождая место возле раскаленной печурки. Откуда-то появилась табуретка.

   — Сюда, товарищ командир… Чайку, пожалуйте, гореченького…

   Кто-то протягивал ему солдатскую кружку, другой — ломтик сухаря из ржаного хлеба.

   — Спасибо, ребята, — кивнул Канг Чоль и отхлебнул из кружки.

   Приятное тепло разлилось в груди. И тут же, почувствовав острый голод, принялся с аппетитом грызть сухарь.

   — Когда нет каши и сухой хлеб лакомство, — сказал с улыбкой пожилой боец. Его звали Кан Себ: он был в отряде Канг Чоля с первых дней. Много лет работал углежогом и от того у него смуглое лицо. Улыбка обнажила великолепные белые зубы.

   — Твоими зубами, дядя Кан Себ, только и грызть сухари, — поддел его сидящий рядом худощавый парень. У парня удивительно певучий голос.

   — Я-то грызу, когда голоден, а вот ты, Юн Соль, песни поешь, — отпарировал углежог.

   Так вот кто запел «Онг хея» во время марш-броска! Такой молодой, а догадался, чем можно поддержать обессилевших людей. Мало иметь прекрасный голос, певческий дар, нужна уверенность, что твое пение нужно людям.

   — Когда-нибудь Юн Соль станет таким известным певцом, что люди, слушая его, позабудут о голоде, — пошутил кто-то. Кажется, это Тхе Гук, в прошлом таежный охотник, а ныне пулеметчик второго взвода.

   — Сытому труднее угодить, — засмеялся Юн Соль. — Сытому спать хочется, а не слушать песню. Разве не так, товарищ командир?

   Канг Чоль кивнул:

   — Да, и так бывает. Но есть вечный голод у человека — это душевный голод. Когда-нибудь, когда Юн Соль станет известным певцом, уже не будет на земле оборванных и голодных людей. Что же тогда будет двигать людьми? Вот этот душевный голод — желание познать неизвестное, объять прекрасное и, — он обвел взглядом устремленные на него глаза, — жажда самоусовершенствования. Великий греческий философ Сократ как-то воскликнул — надо же, чем больше я знаю, тем больше сознаю, как мало я знаю!

   — А Греция далеко отсюда? — спросил будущий известный певец.

   — Не просто далеко, на другом конце света, — засмеялся Нам Гиль Сон, в прошлом учитель, а ныне заместитель Канг Чоля. — А вот Спасск рядом. Так что, отогрелись и будет. Всем на выход!

   Канг Чоль вышел со всеми на улицу. И первое, что заметил — возросший шум боя.

   — Идут, идут, — послышалось спереди. Но Канг Чоль и сам увидел, как из села выступает темная колонна. Он вскинул бинокль.

   Белые покидали Спасск. Но это не было беспорядочное бегство. Колонна шла походным шагом, между отрядами соблюдалась дистанция. Впереди трусит казачий отряд. В середине колонны — сани, очевидно, с ранеными. Офицеры верхом на лошадях держатся сбоку. Даже по самым скромным подсчетам число противника достигало тысячу с лишним штыков.

   Что делать? Приказ комбрига гласил четко — организовать засаду. Но они же сомнут нас с ходу, как мы недавно смяли охрану КПП? Тем более, впереди идет конница.

   Канг Чоль еще раз окинул взглядом местность и принял решение — увести отряд влево от дороги, за небольшой овражек. Хоть какое-то препятствие для лошадей.

   — Всем, за мной! — крикнул он и призывно замахал рукой.

   Отошли от дороги метров на восемьдесят и залегли в цепь. Двух пулеметчиков разместил по флангам, наказав им, не открывать огня, пока он не подаст сигнала. В центре, рядом с собой, поставил Тхе Гука.

   — Из винтовок стрелять только залпами и только по моей команде!

   Его команда тут же унеслась по обе стороны.

   Обрезы, зарекомендовавшие себя наилучшим образом в ночном ближнем бою, были бесполезны на таком расстоянии.

   Вражеская колонна все ближе и ближе. «Удивительно, что они не заметили нас», — подумал Канг Чоль и тут же засомневался в своей удаче.

   Но как бы то ни было, колонна шла спешным походным шагом, не предпринимая мер безопасности против отряда Канг Чоля.

   Вот казаки поравнялись с засадой. Даже без бинокля хорошо видны колышущиеся черные косматые папахи всадников, белый пар, окутавший морды лошадей. А вот и голова пешей колонны встала вровень: Канг Чоль почувствовал взгляд Тхе Гира и спокойно произнес:

   — Рано еще. Когда скомандую, дай длинную очередь по задней части колонны. Обозы, полевые кухни не трогать.

   Минута, вторая, третья… Пора!

   Яростное пулеметное стаккато казалось нескончаемым: вряд ли хоть одна пуля пропала вхолостую. Люди падали как плохо уложенные снопы в сильный ветер: веер смерти, пройдясь, справа налево, возвращался назад с неумолимой закономерностью.

   Как и ожидал Канг Чоль, передняя часть колонны замедлила шаг, но обезумевшие лошади обоза и кухонь стали напирать на авангард. Конница тоже не могла повернуть назад, сзади напирала пехота.

   Но все же нельзя было не отметить, как быстро среагировал противник. Одни солдаты ложились в снег и открывали ответный огонь, другие, понукаемые командами офицеров, развернулись навстречу засаде и пошли вперед. И тут Канг Чоль крикнул:

   — Прекратить огонь!

   Внезапное молчание пулемета, видно, озадачило противника. Голова колонны, тем временем, уходила все дальше. По ней не стреляли, и поэтому мало кто желал возвращаться назад. Один раз отступивший враг, бежит и дальше.

   Часть залегших солдат стала отходить. И тут Канг Чоль передал по цепочке команду для правого пулеметчика — открыть огонь по голове колонны.

   Когда стреляют в грудь, часто, ничего не остается, как идти вперед. Но когда выстрелы несутся вдогонку, нет сил, чтобы повернуть назад. На это и рассчитывал Канг Чоль.

   Оставшиеся напротив солдаты поднялись в атаку. Вот передние из них на мгновение скрылись в овражке и тут же стали появляться, представляя собой отличную мишень.

   — Залпом, огонь! — крикнул, что есть силы Канг Чоль.

   Выстрелы из десятков винтовок разметал первую линию атакующих. Но сзади напирали другие.

   Две секунды надо, чтобы передернуть затвор, три секунды, чтобы прицелиться.

   Огонь!

   В перерывах между залпами два пулемета короткими очередями сеяли смерть.

   Огонь!

   В рядах атакующих — замешательство. В этот момент показался офицер с шашкой в руке. Он успел взмахнуть ею, призывая наступать дальше, и тут же был сражен пулей.

   Смерть командира определил исход атаки. Солдаты стали отходить.

   Прекратить огонь!

   Потрепанная колонна уходила на восток. На дороге — десятки трупов, несколько брошенных саней. Победа!

   — Эх, сейчас бы на лошадях и вдогонку за ними, — раздался чей-то молодой возбужденный голос.

   Канг Чоль усмехнулся. Скажи спасибо, парень, что остался цел. Если бы не дефицит времени, разве стали бы белогвардейцы церемониться с нами? При их-то военной выучке — раздавили бы только так.

   Но почему в целом они терпят поражение? Этот вопрос не раз задавал себе Канг Чоль, и только сейчас он пришел к однозначному для себя выводу — у них нет идеи. А у красных она есть. Идея построения коммунистического общества, о котором так красочно писал Кампанелла. Идея, овладевшая сознанием сотен тысяч людей. По-разному представляли они будущее обустройство страны: одни — как государство без эксплуататорского класса, другие — как реальность бесплатного получения земли, третьи — просто, как возможность жить припеваючи. Но всех вместе объединяло — яростное стремление покончить с прошлым и шагнуть в новую светлую жизнь.

   Вышли снова к сторожке КПП. Подобрали оружие, пошарили в брошенных санях. Нескольких тяжело раненых белогвардейцев отнесли в домик. А потом Канг Чоль повел отряд к Спасску, где уже смолк шум выстрелов.

   На окраине села их остановил повелительный окрик: «Стой, кто идет?». Кричал высунувшийся из окна хаты красноармеец. Из другого проема торчало дуло пулемета.

   — Первый сводный отряд корейских партизан, — ответил Канг Чоль.

   — Командира сюда, остальным стоять на месте!

   Команда на этот раз исходила от другого человека — на крыльце стоял высокий и плечистый красавец. Это был Левка-казак, человек известный в бригаде своей отвагой и горячей ненавистью к белым, которые расстреляли всю его семью.

   — Ким, это ты? — удивленно вскрикнул он. — Не стрелять, это — свои.

   Он сбежал с крыльца.

   — А говорили, что весь твой отряд полег в ночной атаке, — сказал он. — Ну и вид у вас, как у домовых…

   — Что происходит в селе? — спросил Канг Чоль.

   — Взяли, взяли село! Правда, половина беляков бежала, жаль, не было конницы, чтобы их настигнуть. А вы-то откуда? — Левка-казак глянул в смертельно усталые глаза корейского командира и закивал головой. — Понимаю, понимаю. Штаб бригады прямо по этой улице…

   Отряд шел по улице Спасска, где, казалось, ничего особенного и не произошло. Дымились печи, во дворах сновали и красноармейцы, и жители. Оживленные голоса, женский смех…

   Неужели весь ночной кошмар был просто сном? Если бы так, то за Канг Чолем шел бы весь его отряд, а не эта маленькая группа, вызывающая своим видом у людей недоумение, жалость и даже смех.

   Штаб побежденных стал штабом победителей — такова метаморфоза превратностей войны. Дав команду разместить людей, Канг Чоль, прежде чем войти в дом, рывком сорвал с себя сырую побуревшую простыню.

   Все присутствующие в комнате встали при виде Канг Чоля.

   — Товарищ комбриг, согласно вашему приказу первый сводный отряд корейских партизан устроил засаду к востоку от Спасска. Но отступающий враг боя не принял и бежал, оставив на поле сто двадцать три трупа. Потерь отряда в этом бою нет, а вот в ночном, — Канг Чоль проглотив подкативший к горлу ком, — а вот в ночном бою мы потеряли сто сорок восемь бойцов.

   — Нэ знаю, чем выразить свое сочувствие, товарищ Ким, — сокрушенно развел руками Бараташвили. — Только могу сказать, ваш отряд совэршил подвиг, и мы никогда нэ забудем этого. За храброе выполнение приказа от имени штаба бригады выношу вам и всему личному составу горячую благодарность. Об этом мы еще объявим всэй бригаде. Подготовьте наградные листы на особо отличившихся героев. А вас, товарищ Ким, мы будэм представлять на ордэн Красного Знамени. А сэйчас иди, мой дорогой, и отдыхай. Завтра в дэсять утра будет общее построение.

   Здороваясь с Липатовым, Канг Чоль вспомнил, о чем он хотел обязательно спросить штабе.

   — Есть пленные офицеры?

   Вениамин Петрович сразу понял суть вопроса.

   — Да. И Бубенов тоже среди них. Завтра будем решать их судьбу.

   Канг Чоль заволновался.

   — Я рассказывал, что он не выдал меня. Хочу, чтобы учли это. И потом, как можно его увидеть?

   — Может, отдохнешь сначала? — предложил Липатов, но, глянув на Канг Чоля, кивнул. — Хорошо, сейчас организуем…

   Пленные офицеры находились в сарае. Игорь Владимирович сидел в углу, одна рука у него было неумело забинтована. Первым желанием Канг Чоля было броситься к нему, обнять, сказать какие-то успокаивающие слова. Но он сдержал свой порыв: его внезапно осенило, что этого делать не надо, что этим он поставит своего учителя и друга в унизительно неловкое положение. Да, может быть, Бубенов оказался с этими офицерами не по своей воле, но он воевал вместе с ними и, конечно же, не хотел бы пасть в их глазах.

   На мгновение их взгляды встретились: Канг Чоль еле заметно кивнул Бубенову и вышел.

   Щемящее чувство жалости и печали еще долго не покидало моего героя.

Глава 47

   «Белые» сдали Владивосток практически без боя. Авангард бригады Бараташвили еще застал перегруженные пароходы, с прощальными гудками покидавших бухту Золотой Рог.

   Гражданская война на Дальнем Востоке, длившаяся без малого два года, закончилась.

   На центральной площади города состоялся торжественный митинг и парад частей Дальневосточной Красной армии. Сам командующий Блюхер обходил строй и лично вручал революционные награды. Среди отличившихся и бойцы корейского интернационального полка. Его командир Канг Чоль и заместитель Ким Тхе Гир награждены орденами Красного Знамени, восемь человек именным оружием и памятными часами.

   Произносились речи. Их слушали с особенным вниманием и волнением. Ведь для каждого стоящего в строю бойца начинался новый поворот в жизни. Для молодых — это выбор: остаться в Красной армии, о необходимости которой подчеркивали все ораторы, или демобилизация, для пожилых — возвращение домой, и начать новую мирную жизни. Какой будет эта новая мирная жизнь — мало, кто представлял, но каждый верил и надеялся, что она будет лучше прежней.

   Жесткая необходимость в соблюдении армейской дисциплины и распорядка отпала, отношение командир — подчиненный не сегодня-завтра исчезнут. Штабные писари с утра до вечера оформляли документы и справки, но все равно их поругивали за медлительность. Бойцы сходились группами, курили, вспоминали, спорили, но большей частью говорили о будущем.

   А Канг Чолю хотелось одиночества. Он, конечно, тоже думал о будущем, представлял себя то в одной, то в другой роли. Только в роли военного быть не хотел. Хватит, навоевался. Хотя, что он умеет делать в мирной жизни? Ковать железо, учительствовать? Если бы была возможность учиться, но ему уже тридцать два года?

   Бухта Золотой рог. Ветер с моря гонит крупную зыбь: темные волны сердито плещутся о прибрежные камни. Хмурый день, все кругом — голо, сыро, прохладно. Но в воздухе уже пахнет весной.

   Вдали у причала покачиваются рыбацкие суденышки, кажущиеся игрушечными. Нет на рейде, как раньше, океанских пароходов, на которые так любил смотреть Канг Чоль и представлять морское путешествие.

   Море манит своей безбрежностью, хочется доплыть до ее окраин, увидеть новые страны и людей.

   Там, вдали, находится его родина: если обогнуть Корейский полуостров, то можно как раз выйти в устье реки Хан, откуда когда-то Канг Чоль начал свой долгий путь в Россию.

   Доведется ли ему вернуться в родные края? Увидеть весеннее цветение слив, растущих на склонах гор, зеленые чеки рисовых полей, услышать знакомый до боли звон цикад?

   Наверное, доведется. Но не скоро. И не только море разделяет Канг Чоля от родных мест. Он живет в стране, которую со всех сторон окружают империалистические державы. Они пытались объединенными силами задавить революцию. А поскольку у них ничего не вышло, то им ничего не остается, как окружить эту республику таким плотным кольцом, чтобы коммунистическая зараза не расползлась дальше по планете. Но как не задержать наступление весны, так и не остановить победное шествие идей революции, мечты о построении такого общества, в котором не будет бесчеловечной эксплуатации и всепоглощающей власти денег.

   Ветер революции пронесется над всей планетой, сметая буржуазные, диктаторские и колониальные режимы. Вот и в Корее год назад тысячи его соплеменников приняли участие в первомартовском движении протеста против политики японских колонизаторов. Подлые завоеватели потопили это движение в крови, но жертвы его участников не напрасны. Придет время, и новые бойцы встанут в строй, потому что рабство и насилие чужды природе человеческого общежития.

   Но еще никому Канг Чоль не признавался в том, что в глубине души он постоянно терзается сомнением: так ли уж действительно русский человек создан для социализма? Не сделала ли история глубокую ошибку, избрав Россию, ее народ для величайшего эксперимента по созданию нового строя?

   Ему невольно вспомнился сосед по госпитальной койке, который так высказался по этому поводу: «Становление капитализма в России сопровождается особенно жестокой эксплуатацией народных масс. И в этом нет ничего удивительного. Возьмите село, подавляющее большинство русского крестьянства не знало частной собственности и потому не умело нормально работать. А тут отмена крепостного права — все, нет больше у мужика отца-барина, который все решал. Земство лишь оттянуло момент массового разорения крестьян, подавшихся в город, благо там нужны рабочие руки. Но мало быть здоровым и крепким, заводам и фабрикам требуются грамотные люди, которых легче обучить специальности и которым можно доверить дорогую технику. А так — остается лишь тяжкий безрадостный физический труд.

   Многие европейские страны гораздо раньше пережили это жестокое время становления капитализма. И Россия пережила бы и встала бы вровень с развитыми капиталистическими странами. Усилия реформаторов, таких, как Столыпин, Струве и других, привели уже к зарождению крепких крестьянских хозяйств, грамотных профессиональных рабочих. Но тут как тут появляются социалисты-революционеры, создают партию, выпускают газеты и листовки, в которых всячески призывают раскачивать корабль российской государственности. Конечно, самодержавие должно было быть свергнуто, или конституционно ограничено, ибо оно своей глупой политикой восстановило против себя все слои населения. Образовалось временное правительство, которое должно было созвать Учредительное собрание. Но большевики во главе с Лениным совершили переворот и захватили власть. В итоге — гражданская война. Вполне допускаю, что красные победят — их лозунги и обещания о всеобщем равенстве и богатстве воодушевят русского бедняка, всегда жившего сладкой мечтой о чуде. Но вот окончиться война — богачей больше нет, фабрики и заводы экспроприированы, земля роздана крестьянам. Что дальше? А дальше — надо работать, батенька. И вот тот, кто будет работать до седьмого пота, кто будет стремиться жить богато, тот и будет страдать, потому что его все время будут урав-ни-вать с бедняком, то есть с бездельником. Иначе снова будет разделение общества. Но, чтобы уравнивать людей, нужна диктатура. И она обязательно появится, но диктаторы всячески будут скрывать истинный смысл своего режима, оправдывать ее тем, что страна, дескать, окружена со всех сторон враждебными силами, что внутри страны еще масса недобитых контриков и тому подобное. И произойдет уже другое разделение общества — на тех, кто за диктатуру, и тех, кто против.

   Социализм и демократия — да, но социализм и диктаторство — вещи несовместные. Для первого — русский человек еще не созрел, остается второе. Что будет в итоге — одному богу известно. Предвижу одно — еще много страданий выпадет на долю русского человека, пока он поймет, что такое истинный социализм и истинная демократия».

   Море, безбрежная даль, плеск волн… Когда-нибудь он придет сюда с Еленой: ей обязательно понравиться это место, а их ребенок будет носиться по берегу, отыскивая ракушки и со смехом гоняясь за крабиками.

   Мысль о детях заставили Канг Чоля вспомнить Чоль Су. Бедный мальчик, волею судьбы оставшийся в Китае. Тебе уже двенадцать лет, как же ты жил все эти годы? В памяти всплыло круглое лицо китайца, который нашел обессилевшего Канг Чоля, и выходил. Как же его звали? Кажется, Фу Линь. Дай бог, чтобы приютил тебя, Чоль Су, такой же человек, как Фу Линь. Может быть, этот человек скажет тебе потом, кто ты, откуда, и в сердце твоем будет незаживающая рана и желание найти свои корни. И может быть, когда-нибудь мы встретимся. Все возможно в этом мире. Кто бы мог подумать, что твой отец, выросший в Корее, попадет в Россию, выучит русский язык, буду участвовать в первой мировой войне, а потом в революции? Что мне доведется дойти до самой западной окраины необъятной России и вернуться вновь сюда, на восточное побережье?

   А, скорее всего, ты так и будешь жить, Чоль Су, не зная, кто твои настоящие отец и мать. Оно, конечно, спокойнее, но есть ли на свете хоть один человек, который не желал бы знать правду?

   Все предначертано судьбой. Разве не судьба столкнула Канг Чоля с Ин Далем, от которого узнал, что у него есть другой сын. Десятилетний Ин Чоль ни сном, ни духом не ведает о настоящем отце, но на скрижалях его судьбы уже предначертана грядущая встреча и неожиданный поворот в жизни.

   А Бубенов? Не будь его тогда на пограничном посту, все сложилось бы в жизни Канг Чоля по-другому. И в жизни Игоря Владимировича тоже. Не было бы встречи в Спасске, и его расстреляли бы, как расстреляли других пленных офицеров. Но Канг Чоль настоял на освобождении Бубенова, дал ему в провожатые до Уссурийска Ин Даля. И тот привез радостную весть: скоро год, как Елена родила сына, которого назвали русским именем Павел. Уже топает ножками, лопочет слова. И не знает, что очень скоро встретится с отцом и сводным братом. Да, жизнь удивительна, быть может, именно такими поворотами судьбы.

   — Товарищ командир! — донесся издали голос Ин Даля. Канг Чоль оглянулся: верный ординарец шел к нему быстрым шагом. — Насилу вас отыскал…

   — Случилось что, Ин Даль?

   — Ничего особенного, просто дядя Тхе Гир, дядя Гиль Сон и остальные уже отправились в харчевню. Просили срочно отыскать вас и напомнить о прощальном ужине.

   — Действительно, а я и забыл совсем об этом, — улыбнулся Канг Чоль.

   Три дня назад отряд Канг Чоля был расформирован. Шестнадцать человек, изъявивших желание служить дальше в Красной Армии, были зачислены в сводный кавалерийский полк, который перебрасывался на Туркестанский фронт.

   Канг Чолю тоже было предложено остаться в армии, но он отказался сразу. Самарин пробовал уговорить его, обещал похлопотать о направлении на высшие командирские курсы, но решение Канг Чоля было твердым.

   Липатов поддержал его.

   — В краевом исполкоме создается отдел по вопросам нацменьшинств, — сказал он. — Думаю, рекомендовать тебя ответственным по корейскому сектору.

   — Справлюсь ли? — засомневался Канг Чоль. — Я ведь никогда такими вопросами не занимался…

   — А кто занимался? — засмеялся Вениамин Петрович. — Ведь мы строим первое в мире социалистическое государство, так что ни у кого нет опыта в этом деле. Но у нас есть главное — желание и вера. Есть партия, есть мудрый Ленин, другие лидеры.

   — А вы куда?

   — Я ведь тоже буду заниматься тем же, что и ты. Только в наркомате по делам национальностей. Уже получил вызов от товарища Сталина.

   Этот разговор происходил два дня назад, и Липатов вот-вот должен был уехать в Москву.

   Война в Приморье закончилась, но жизнь продолжается. Когда красные части входили во Владивосток, город казался вымершим. А сейчас ожил, готовится к весне. С лошади хорошо видно, как копошатся люди во дворах: кто занят огородом, кто — починкой сетей, растянув белую паутину на кольях.

   Ин Даль ехал чуть сзади, и поэтому Канг Чоль обернулся, чтобы задать вопрос:

   — Так ты твердо решил остаться в армии?

   — Да, дядя Канг Чоль, — весело ответил ординарец. — Пока молод, хочу посмотреть на белый свет.

   Да, удивил его Ин Даль, решив отправиться в Туркестан.

   — Это вас всех завлек своим рассказом Пак Хан Су?

   — Похоже что так, — засмеялся Ин Даль.

   В отряде был молодой боец Пак Хан Су, который бредил Центральной Азией, русская часть которой называлась Туркестаном. Все знали, откуда у парня мечта — побывать там. Когда-то, то ли в седьмом, то ли в восьмом веке его предок в составе корейского посольства проделал удивительное путешествие по Великому шелковому пути. Целых два года понадобилось, чтобы преодолеть много тысячекилометровый путь от Сеула до Самарканда. Подвиг предка стал семейной легендой, передаваемой из поколения в поколение. Как зеницу ока берег Пак Хан Су единственное доказательство верности той легенды — потемневшую монету с дыркой и выбитыми на ней арабскими письменами.

   В отряде все знали об этой легенде, и, пожалуй, не было бойца, кто не подержал эту необычную монету в своей руке. И вот, когда объявили набор добровольцев в кавалерийский полк, Пак Хан Су первым записался в него, заразив своим воодушевлением еще пятнадцать молодых парней. Можно посмеиваться над этой причудой, а можно и позавидовать ей в душе. Своими глазами увидеть далекий и жаркий край, который посетили еще двенадцать веков назад посланцы государства Когуре. Что может быть заманчивее этого? Молодости рисом не корми, дай увидеть необычное.

   Харчевня, куда привел Канг Чоля ординарец, оказалась знакомой. Ведь она принадлежала отцу его ученика Ман Су. Местные бандиты тогда еще хотели, чтобы хозяин платил им дань, и пришлось вступить с ними в драку. Славно тогда Канг Чоль вместе с хозяином и бойким Ман Су отвадили наглецов. Неужели он сейчас встретит своих старых знакомых?

   Бойцы, расположившиеся за длинным столом, встали и встретили командира дружными приветствиями. Канг Чоль обвел взглядом их веселые лица и почувствовал, как потеплело на душе.

   — Сюда, товарищ командир, — сказал Ким Тэе Гир, показывая на свободное место в центре стола. — Ну, а теперь, когда все в сборе, можно и начинать. Молодежь, что сидите? Не знаете, что это вам положено наливать старших? Совсем испортилась в армии… Но ничего, дома старики приучат вас к истинному порядку и дисциплине. Налили?.. Как говорят русские — без тоста пьют лишь пьяницы и безбожники. Первый тост я хотел бы предоставить нашему командиру. Товарищ, Канг Чоль, скажите пару слов, а?

   Не раз выступал перед своими бойцами Канг Чоль. Но одно дело говорить языком приказа и совсем другое — вот в такой обстановке, когда уже нет ни командира, ни подчиненного. Он встал, держа в руке стакан.

   — Друзья мои! Мы не раз вместе смотрели в смерти глаза. Нас не страшили пулеметы и пушки, потому что дрались за правое дело. Скольких товарищей мы потеряли, светлая им память! Это первое, за что мне хотелось осушить этот стакан.

   Второе — наступает другая жизнь. Но и в мирное время, бывают моменты, когда человеку необходимо мужество и умение жертвовать собой во имя достижения цели, во имя дружбы. Иногда помочь человеку несравненно тяжелее, чем принять помощь. Желаю вам, в вашей новой жизни, всегда оставаться человеком, который помогает слабым и борется против несправедливости.

   И третье. Не забывайте наше боевое братство. Где бы вы ни были, кем бы вы ни стали, помните своих друзей, с которыми вместе шли на смерть.

   Все встали и сдвинули стаканы.

   Потом пили за командира и его боевых заместителей, за товарища Ленина и Блюхера, за победу мировой революции.

   Худенький подросток, расторопно обслуживающий ужин, напомнил Канг Чолю прежнего владельца харчевни и его сына. Когда юный половой оказался снова рядом, он спросил:

   — Давно здесь работаешь?

   — Почти полгода, — ответил подросток.

   — Кто хозяин харчевни?

   — Хан Донг Чер.

   — Ты можешь его позвать?

   — Конечно. Я сейчас же передам ему вашу просьбу.

   Только выпили за очередной тост, как за спиной Канг Чоля раздалось:

   — Дяденька командир, я исполнил вашу просьбу…

   Канг Чоль обернулся и увидел худощавого корейца лет тридцати, который тотчас же сделал радостное лицо и поклонился. Пришлось тоже встать и улыбнуться. Отвешивая ответный поклон, подумал: «А ведь я его где-то видел». Выпрямившись, бросил пристальный взгляд на хозяина харчевни. Тот, все так же радостно улыбаясь, приблизился и спросил:

   — Простите, но что-нибудь не так, командир?

   Хозяин харчевни говорил со страшным акцентом выходца из северной провинции Кореи.

   — Нет, нет, все хорошо, — поспешил заверить его Канг Чоль и обратился к сидящим: — Друзья! Вот хозяин харчевни, который так славно нас угощает. Налейте ему, и мы все вместе выпьем за его здоровье…

   Хозяин двумя руками принял чарку, выпил, погладил узенькую бороденку.

   «Обознался», — подумал Канг Чоль и спросил:

   — А куда делся прежний хозяин? Вы его не знали?

   — Нет, командир. Я ведь приехал из Кореи полгода назад, когда харчевня уже принадлежала моей тете. Месяц назад она скончалась и оставила все это мне в наследство.

   — Ах, так, — посочувствовал Канг Чоль и еще раз подумал, что обознался.

   Но Охадзуки, а это был именно он, сразу узнал Канг Чоля. Еще, когда бойцы шумно выражали свое приветствие запоздавшему командиру, японский разведчик, находившийся в соседней комнатке, чье небольшое окно выходило прямо в зал, решил глянуть, кого это гости так встречают. И обомлел.

   Первой его мыслью было скрыться. А потом усмехнулся своему малодушию. Разве за его плечами нет опыта перевоплощения в разных людей? И чего стоит этот опыт, если он испугался простой ситуации? Не раз и не два ему будут попадаться люди, с которыми он встречался. Что же, каждый раз шарахаться? Да и как может этот человек признать в неотесанном хозяине харчевни офицера японской армии?

   И поэтому, когда, половой передал ему просьбу подойти к столу, он без тени колебания пошел в зал. Испытующий взгляд Канг Чоля заставил его мигом насторожиться, а опыт разведчика подсказал, как отвлечь подозрение противника. И облегченно вздохнул, заметив, что уловка с акцентом удалась.

   Весь вечер Охадзуки следил за тем, как протекает ужин корейских бойцов, слушал их горделивые речи, и стискивал зубы. Надо же, как повернулась судьба этих презренных переселенцев? Вместе с взбунтовавшейся российской чернью захватили богатейшую страну, отразили — непонятно как? — атаку сил четырнадцати крупнейших стран и празднуют победу совсем под боком его могущественной Японской империи.

   И еще думал о том, что как разрешить возникшую проблему. Ведь зигзаги памяти непредсказуемы: сегодня — провал, а завтра, может быть, проблеск. Тем более что Охадзуки имеет дело с неординарным человеком — достаточно вспомнить, при каких обстоятельствах они встречались, и как этот красный командир убедительно играл роль белого офицера, перемежая свою речь французскими словами. «Надо будет проследить за ним, узнать, где он живет, а потом принять окончательное решение», — подумал Охадзуки.

   Но, как часто бывает, жизнь сама внесла коррективы в его план.

   Ин Даль, перебрав лишнее, решил тоже произнести тост.

   — Товарищи, — закричал он и своим звонким голосом легко перекрыл шум разговоров, — Да знаете ли вы, какой замечательный человек наш командир? Когда наша семья перебиралась в Россию через Китай, проводник, подлая собака, обманул нас, продал жену брата и сестру двум хунхузам, а деда, зятя и меня связал, чтобы убить. И если бы не дядя Канг Чоль… Он появился в самый последний момент, как сказочный богатырь, убил проводника, а затем догнал хунхузов и отобрал наших дорогих женщин…

   Молодой солдат еще что-то говорил, но Охудзаки уже плохо внимал его словам, пораженный услышанным. Ким Канг Чоль — сын Ким Чоля! Того самого, кто хотел выкрасть последнего императора Кореи и увезти на север Кореи! Того самого, кто чуть не заставил Охадзуки потерять свое лицо!

   А сын его разве не стоит отца? Захватил со своими дружками японский сторожевой корабль, перебив экипаж, и ушел на север, где создал партизанский отряд, доставивший столько хлопот.

   Нет, этот человек заслуживает только одной кары — смерти, и возмездие совершит он, Кенто Охадзуки, капитан военной разведки. Рука провидения сама привела его к заклятому врагу японской империи. Он уничтожит Канг Чоля, и это будет подвиг, достойный называться самурайским.

   Охадзуки позвал помощника, которого в местечке все звали «бобори», что означает по-корейски «немой». На самом же деле это был удивительно сильный и ловкий разведчик Мукимара, имевший на счету не одно отлично выполненное задание. Между хозяином и слугой состоялся следующий диалог:

   — Видишь вон того человека в середине стола, в офицерской портупее и орденом на груди?

   В ответ — легкий кивок головой.

   — После ужина ты должен проследить, где он живет. Его надо убрать, подумай над этим.

   И снова — легкий кивок.

   При этом лицо помощника оставалось бесстрастным, узкие глаза сузились еще больше.

   Когда гости после прощального тоста стали покидать харчевню, помощник Охадзуки, уже поджидал их на улице, прячась в соседской подворотне. Луны не было, объект слежки и его сотоварищи были навеселе, так что бывалому разведчику ничего не стоило проследить их путь до корейского квартала и точно определить дом, в котором жил Канг Чоль со своим ординарцем.

   Сформированный конный полк отправлялся в Туркестан через два дня. Этим же эшелоном уезжал и Липатов.

   На перроне царило обычное оживление перед отправкой поезда. Вениамин Петрович стоял с группой командиров и о чем-то беседовал, когда заметил Канг Чоля.

   — А вот и наш краснознаменец, — приветствовал он веселым голосом. — И скольких орлов провожаешь в дальний путь?

   — Шестнадцать, — ответил Канг Чоль. — Вы — семнадцатый…

   — Ну, наша доля такая, — усмехнулся Липатов. Он взял товарища под руку, и они медленно зашагали вдоль вагонов.

   — Хочу побыть с тобой наедине. Помнишь, как ты провожал меня тогда… Почти десять лет прошло, как я уезжал из Владивостока. Доведется ли еще когда-нибудь приехать сюда.

   — Непонятно, кто уезжает, — засмеялся Канг Чоль. — Между прочим, тогда вы тоже самое говорили. Значит, обязательно доведется сюда приехать.

   — Дай бог, как говорится…

   Лицо Вениамина Петровича было гладко выбрито, и он, видимо, с непривычки часто поглаживал по подбородку.

   — А бороду с чего побрили? — полюбопытствовал Канг Чоль. — Она так шла вам…

   — Перемена обстоятельств требует нового обличья, — засмеялся Липатов. — Захочешь изменить облик, — заведи бороду. Никто не узнает.

   — Ну, какая у корейца борода, — усмехнулся Канг Чоль, и вдруг остановился, неожиданно вспомнив хозяина харчевни. Борода! Вот что сделало его неузнаваемым. Как же я не догадался сразу!

   — О чем задумался, друг?

   — Да так.

   — Не грусти, будут еще у нас прекрасные встречи впереди. А вот и прощальный гудок паровоза…

   Поезд ушел. Канг Чоль вместе с группой штабных командиров вышел на привокзальную площадь.

   — Когда отправляетесь домой? — спросил Самарин.

   — Завтра, — ответил Канг Чоль.

   Начальник штаба протянул руку.

   — Жаль, что вы не захотели остаться в армии, — сказал он. — Ну, желаю вам всего наилучшего и встречи нашей, но не на поле брани…

   — И вам того же, товарищ Самарин.

   Канг Чоль попрощался со всеми и сел на лошадь. Теперь, когда он остался один, можно спокойно обдумать и проверить свою догадку. Итак, хозяин харчевни, возможно, тот самый японский офицер, которого он видел в Спасске. Возможно, потому что есть сомнения: все-таки Канг Чоль видел его один раз, да и то при свете свечей. Голоса его не слышал, а ведь голос подделать трудно. Что еще трудно изменить? Глаза. Канг Чоль напряг память. Вспомнил, как встрепенулась душа, когда ему представили японского офицера. Открыто глянул тому в лицо, но ответного взгляда не поймал. Чисто японская манера смотреть искоса. Но несколько раз ему все-таки удалось уловить пытливый взгляд узких глаз. Если хозяин харчевни не тот офицер, то они поразительно похожи. Но…

   Канг Чоль чуть не привстал на стремена, чтобы оглянуться. Как же его не осенило раньше: японец-то, наверняка, узнал Канг Чоля. И тогда, вполне возможно, что за ним следят.

   Он резко повернул лошадь назад и заметил, как идущий следом в метрах тридцати человек в сером одеянии, метнулся в проулок. Канг Чоль поскакал туда, но человек как сквозь землю провалился. Навстречу торопливо шли две женщины, и одна из них все оглядывалась. Где-то рядом отчаянно брехали собаки.

   — Вы не видели, куда побежал мужчина? — спросил он.

   — Через забор сиганул вон там, — ответила та, что постарше. — Напужал нас, черт косоглазый…

   Канг Чоль подъехал к указанному месту и оглядел двор. Возле длинной поленницы дров громко скулила черная собака, силясь подняться на лапы. Очевидно, бежавший перебил ей хребет. Соседский дом был отделен невысоким забором, а дальше — другой проулок. Пока обежишь — ищи ветра в поле. Не раздумывая долго, Канг Чоль погнал лошадь в портовый квартал.

   Он вошел в знакомую харчевню и первым, кого увидел, оказался сам хозяин. Тот как раз выходил из кухоньки с полным подносом. Увидев приближающегося Канг Чоля, мгновенно оценил ситуацию, и метнул навстречу поднос с полными чашками горячего риса и супа. Канг Чоль увернулся и ринулся за хозяином, повернувшим назад, на кухню. Оттуда был выход во двор.

   — Стой, иначе я застрелю тебя! — крикнул Канг Чоль.

   Грозное предупреждение заставило остановиться японского разведчика, который уже подбежал к забору. Он обернулся и застыл, увидев направленное на него дуло нагана. Теперь Канг Чоль был твердо уверен, что не обознался.

   — Повернись и обопрись руками о забор… А теперь раздвинь ноги, — велел Канг Чоль. — Вот и встретились, господин капитан. Думаешь, раз нагло захватили Корею, то и Россия вам будет по зубам?

   — Корея сама добровольно присоединилась к великой Японии, — глухим голосом прорычал Охадзуки. — А Россию мы били, и будем бить всегда.

   Канг Чоль невольно поразился чистоте корейской речи этого японца. Да и японец ли он?

   — Сдается мне, что ты кореец, один из подлых предателей моей родины…

   Охадзуки усмехнулся:

   — Легко оскорблять человека, держа его под дулом пистолета. Ваш отец такого никогда не допустил бы.

   — Ты знаешь моего отца! — изумился Канг Чоль. — Он… Он жив?

   — Нет, — жестко ответил Охадзуки, хотя его тронула боль и надежда, прозвучавшая в вопросе. — Ким Чоль казнен как государственный преступник, но держался до конца мужественно, как настоящий солдат. А смерть вашей жены — это была трагическая ошибка, о которой я могу только сожалеть.

   Японский разведчик сам не понимал, почему он говорит все это и, тем самым, усугубляет свое положение. Им двигал своеобразный кодекс самурайской чести, один из пунктов которых гласил: «Возвышая достоинство врага, возвышаешься сам».

   Канг Чоль, пораженный услышанным, опустил револьвер.

   — Горькую весть мне довелось услышать, но все равно я благодарен небу, что удалось узнать о судьбе отца, — и непонятно почему он перешел на «вы»: — Кто вы, откуда вы знаете про моего отца, жену, и что вам надо в этой стране, которая стала совсем другой?

   — Потому-то я и здесь, что страна стала другой. Япония должна знать, чем это грозит для нее. Поверьте мне, я не враг Кореи. При ином раскладе мы могли бы рука об руку служить на благо двух стран. Как готовится к такому служению ваш брат Донг Чоль.

   — Вы и его знаете? — воскликнул пораженный Канг Чоль.

   — Я сам отправлял его в Японию. Высокообразованный юноша, между прочим. Его ждет блестящее будущее…

   Канг Чоль вздохнул и сказал:

   — Можете повернуться ко мне лицом. Не знаю, кто вы, но я не хотел бы, чтобы вас расстреляли как шпиона. Вам надо бояться не России, а свой собственный угнетенный народ. Корейцев, которых вы закабалили как рабов. Когда-нибудь они восстанут, как народ в России, и тоже будут строить социализм. Поклянитесь мне честью офицера, что немедленно покинете Россию и больше никогда не вернетесь сюда. И я отпущу вас.

   Охадзуки заколебался. Человек, стоящий напротив него, предлагал ему достойный выход из создавшегося положения, и не принять его было бы глупо. Слово офицера? Чего оно стоит в данном случае, когда для офицера нет более высокой чести, чем выполнение воинского долга и приказа?

   — Хорошо, — кивнул Охадзуки. — Я даю слово офицера никогда не возвращаться в Россию

   Канг Чоль вложил револьвер в кобуру, еще раз глянул в лицо японскому офицеру и пошел к воротам. Но он не успел дойти до них, как услышал сзади шум и мгновенно обернулся. К нему несся человек в сером одеянии, зловеще помахивая корейским серпом. Охадзуки, все еще стоявший у забора, резко взмахнул рукой и нападавший без звука упал навзничь в трех метрах от цели. На спине у него торчала рукоятка ножа.

   — Мы с вами квиты, господин Канг Чоль, — произнес японский офицер со слабой усмешкой. И согнул голову в церемонном поклоне. — Прощайте!

   Канг Чолю ничего не оставалось, как тоже поклониться в ответ.

Глава 48

   Воскресное утро.

   Мальчик ладил изгородь, упавшую за зиму из-за обильных снегопадов. Работу он разделил на два этапа: забивку новых кольев, а затем перенос и привязку плетней. Колья были заготовлены еще накануне вместе с отчимом. Ровные, ошкуренные и заостренные с одного конца, они были разложены по всему периметру огорода. По стуку топора, отчетливо и равномерно разносившимся в утренней тишине, можно было судить, что мальчику не раз доводилось орудовать этим инструментом.

   Земля была влажной, и колья ощутимо вонзались в нее после каждого удара. Работа ладилась, и это вдохновляло мальчика. Он даже стал напевать песенку, которую недавно разучивали в школе. Это была русская песня: на корейский язык ее перевел поэт Тё Мен Хи. В ней были такие непонятные слова, как «советы» и «пролетариат», но это не имело значения. Главное, ритм музыки соответствовал трудовому настроению, помогал и усиливал удары.

   Каждый вбитый кол мальчик проверял на шаткость, двумя руками пробуя раскачать, а потом удовлетворенный переходил на новое место.

   За огородом, который тщательно огораживал юный хозяин, прижался к земле, словно лохматый пес, небольшой дом с соломенной крышей. Именно толстая соломенная крыша, растрепанная за зиму, и придавала строению сходство с лохматым псом. Во двор иногда выходила женщина и, занимаясь своим делом, нет-нет да посматривала на мальчика и одобрительно улыбалась.

   Дом стоял почти на отшибе деревни и мало чем отличался от других таких же строений. До леса было рукой подать, еще ближе была речка и рядом проходила дорога. Когда сверстники мальчика собирались осенью за ягодами и грибами, летом — купаться, а зимой кататься на льду, то они никак не могли миновать его дом. Когда человеку десять лет, такое обстоятельство воспринимается, как великое преимущество.

   Мальчик был росл для своих лет и явно перерос свою одежду. Рукава рубашки он закатал, так что хорошо видны жилы на руках. Он производил впечатление старше своего возраста, особенно, когда был сосредоточен, как сейчас. И лишь, когда улыбался, явственно проступали юные лета.

   Примечательным на лице мальчика был широкий лоб. В минуты серьезности его прорезала поперечная складка — ранний след горечи и страдания. Два года назад он узнал, что его родители — это не настоящие отец и мать, что он сирота, которого приютили дядя и тетя. Эту горькую правду выкрикнул ему одноклассник Пак Ир, побежденный в честной драке и не нашедший другого способа уколоть соперника. Потом, правда, они стали закадычными друзьями, но мальчик долго еще помнил злые слова — ты сирота, ты нищая сирота, которого из-за жалости кормят родичи! Почему «нищая» и почему «из-за жалости» мальчик не знал, но все равно было обидно до слез. Разве он живет хуже, чем другие, разве его не жалеют так же, как другие родители жалеют своих детей?

   В тот день он не вбежал во двор, как всегда, с криком: «Мама, я пришел! Не надо ли чего-нибудь помочь?». И хозяину дома не сказал: «Папа, здравствуйте!». И приемные родители поняли, что случилось то, что неизбежно должно было случиться в деревне, где все знали, что истинная мать Ин Чоля — Сун Хи подарила жизнь ребенку в обмен на свою.

   А кто же отец и где он? Этого никто не знал, хотя многие в деревне слышали о нем немало лестных слов от приемных родителей сироты?

   Ночью дядя и тетя проснулись от рыдания мальчика. «Ёбо, — сказала она мужу. — Идите к нему и успокойте». Он послушался, пошел к мальчику и положил заскорузлую от трудов тяжких ладонь на вздрагивающую спину племянника. Дядя не был из тех, кто умеет ласково говорить с детьми, но жалость и сострадание помогли найти нужные слова о том, что так сложилась судьба, что отец мальчика жив, что он обязательно придет и заберет сына к себе. Что это замечательный человек, сильный и смелый. Рассказал, как он спас всю их семью от верной смерти во время перехода из Кореи в Россию через Китай. И мальчик заснул, убаюканный словами дяди.

   Когда у человека нет того, что должно быть, появляется мечта. Во сне и наяву мальчику часто виделась одна и та же картина — встреча с отцом. Детали картины могли розниться, но общий тон был всегда волнующий и радостный.

   С тех пор дорога, что проходила мимо дома, приобрела еще большее значение: однажды именно на ней появится его отец. Как, в каком виде — это не имело значения. Они встретятся и сразу узнают друг друга — вот что было главным.

   Забив с десяток кольев, мальчик устроил перерыв. Уселся на уложенный плетень и стал смотреть на дорогу, как смотрел до этого много раз. Одинокий всадник, вынырнувший на дальнем холме, привлек его внимание. «Наверное, русский дядька зачем-то скачет в нашу деревню», — подумал мальчик.

   С детства ему и другим детям внушали, чтобы они сторонились русских. Русские, как медведи, от них можно все ожидать. Говорят, что неделю назад они изнасиловали дочку тети Хва Сун. Девушка пошла в лес за съедобными кореньями, отбилась от подружек и нарвалась на двух пьяных мужиков. Те ее и изнасиловали. Что это такое мальчик не знал, но это, наверное, было что-то очень неприятное и нехорошее.

   Всадник тем временем исчез и появился только на ближайшем бугре. Сначала голова, затем плечи, морда лошади и, наконец, весь силуэт. Получилась красивая картина — всадник на фоне зеленого холма. И не просто всадник, а настоящий военный кавалерист — в фуражке и гимнастерке.

   «Может, хунхуз?» — подумал мальчик, но тут же усомнился в этом. Детей часто пугали хунхузами, но их, говорят, видели в последний раз лет десять назад. Да и не станет хунхуз-разбойник средь белого дня разъезжаться на коне. В деревне немало смелых мужчин, которые воевали на фронте и у которых дома имеется ружье.

   Кто же это? Мальчика разъедало одновременно и любопытство, и страх. Дорога возле его дома делала петлю, чтобы обогнуть два крайних дома, а потом уже пройти мимо дядиного двора. «Разгляжу поближе, а убежать всегда успею», — решил мальчик и встал.

   Всадник оказался совсем близко. Вблизи он выглядел еще живописнее. Поверх гимнастерки — портупея, а на боку самая, что ни на есть, настоящая сабля. По бокам лошади приторочены сумки, а поверх них торчал приклад ружья. И лицо всадника вырисовалось уже четко. «Кореец, — ахнул мальчик. — Интересно, к кому он?»

   Человек на лошади, заметив мальчика, приветственно махнул рукой. Мальчик обрадовано ответил ему. И вдруг всадник направил коня прямо к нему. В метрах трех от него соскочил с седла. Снял фуражку с пятиконечной звездой. Улыбнулся.

   Эта улыбка заставила мальчика подумать, что он где-то видел этого человека. Но где? Мужчина стоял и по-прежнему улыбался ему, как старому знакомому. И вдруг мальчика пронзила внезапная догадка. От волнения он прижал кулачки к сердцу и замер, боясь поверить в догадку.

   Мужчина шагнул навстречу и прерывающим от волнения голосом выговорил:

   — Ну, здравствуй, сын мой!

   Казалось, еще не растаял звук голоса, а мальчик рванулся вперед. Сильные руки приняли его, и мальчик уткнулся лицом в грудь мужчины. Два человека застыли в объятии. А потом мальчик шепотом произнес:

   — Отец, если бы вы знали, как я ждал вас!

   Канг Чоль погладил сына по голове.

   — Я знаю, но, ты прости, я не мог раньше приехать…

   Мальчик оторвал лицо и увидел орден на красной подкладке.

   — Вы воевали, отец?

   — Да, я воевал. Но теперь война кончилась, и я приехал к тебе, — сказал Канг Чоль, глядя с нежностью на юное лицо мальчика. Он, конечно же, знал, что Ин Чоль живет во втором доме от въезда в деревню. Но и без этого сразу признал бы в нем своего сына, так он был похож на него.

   — И мы будем жить вместе?

   — Конечно. Отныне мы будем вместе всегда.

   — Мы будем жить здесь?

   — Нет, сынок, мы уедем в город и…

   Канг Чоль не успел досказать, как раздался женский голос:

   — Ин Чоль, что за гость пожаловал к нам?

   Отец и сын повернулись.

   — Это моя тетя, — сказал мальчик и звонким счастливым голосом крикнул: — Тетенька, это приехал мой отец! Мой отец приехал!

   Женщина ахнула и заспешила к ним, смешно перешагивая через грядки.

   Время и трудная жизнь не пощадили тетю. Ин Чоля. Морщины вкупе с седыми прядями волос делали ее совсем старухой. И манера говорить была тоже старческой.

   — А-и-гу, — запричитала она. — Сколько времени прошло, как часто мы вас вспоминали… И сын ваш столько раз спрашивал, когда вы приедете…

   Канг Чоль приветливо улыбнулся и поклонился.

   — Здравствуйте, супруга господина Гун Даля! — Он забыл, как звать эту женщину, но помнил имя ее мужа и потому прибег к такой форме обращения, принятой в Корее. Но он назвал ее «самоним», как называют жен высокопоставленных людей.

   Жена Гун Доля смутилась.

   — Ну, какая я «самоним»? Я обыкновенная «дип сарам» (буквально «человек дома»). Видать, за годы жизни в России совсем позабыли корейские обычаи…

   Она улыбнулась и выпрямилась. Видно, ей все-таки было приятно почтительное обращение Канг Чоля.

   Вдруг она охнула и спросила с испугом?

   — Но… но как вы узнали про нас?

   — Вы не поверите, самоним, но я встретил вашего сына Ин Даля, и он…

   Канг Чоль не договорил, и тут же шагнул навстречу, чтобы поддержать пошатнувшуюся женщину.

   — Ин Даля, говорите! — вскричала она. — Что с ним? Неужели он…

   — Нет, нет, — успокоил ее Канг Чоль. — Он жив. Просто он уехал в Среднюю Азию.

   — В Среднюю Азию? А это где? И зачем ему ехать в Среднюю Азию, когда здесь его ждут, не дождутся?

   — Ваш сын теперь — солдат Красной Армии. И добровольно изъявил желание поехать туда. Да вы не волнуйтесь, он поехал не один. Пятьсот человек поехали, и среди них шестнадцать корейцев.

   — А-и-гу, делать им больше нечего, как ехать в какую-то Среднюю Азию. Значит, говорите, он жив? Не похудел ли, не болел ли?

   — Он стал ростом выше меня вот настолько, — Канг Чоль, смеясь, показал рукой. — Сильный, ловкий и очень расторопный… Мы встретились год назад, и я не узнал его. Он-то и рассказал все…

   — Бедная Сун Хи, — вздохнула жена Гун Даля и спохватилась: — Но почему мы стоим здесь. Пожалуйте в дом, отец Ин Чоля. Хозяина дома, правда, нет, но он обещал приехать к обеду. Ин Чоль, ты сегодня очень много сделал, так что бросай все. А то отец твой может ненароком подумать, что мы тебя день и ночь заставляем работать…

   — Ну, уж и много, — пробормотал мальчик. — Это что, работа что ли?

   Ничто из диалога не ускользнуло мимо внимания Канг Чоля. Шутливый намек и независимый ответ дали понять ему, что отношения между тетей и племянником вполне дружественные. Чувство теплой благодарности к женщине охватило его.

   — Нам, наверное, надо обогнуть изгородь, — сказал он. — Ин Чоль, хочешь вести лошадь? Тогда держи повод…

   Во дворе он снял дорожные сумки и расседлал коня. Мальчик, старавшийся хоть чем-то помочь ему, спросил:

   — Может, надо накормить лошадь? У нас есть пшеничные отруби.

   — Это было бы прекрасно, — улыбнулся Канг Чоль. — Ты займись этим, а я перетащу вещи в дом.

   Обычный дом корейца-переселенца, перевиданных немало Канг Чолем. Женщина уже суетилась возле котла, разжигая топку.

   — Пожалуйте, на ондоль, — сказала она и, заметив, что он разглядывает, комнату, заметила: — Конечно, не дворец, но все так живут.

   — Ничего, — успокоил ее Канг Чоль, — Скоро будете жить хорошо. Но что я буду сидеть на ондоле? Давайте, мы с сыном займемся изгородью, пока вы будете варить вкусный обед.

   — Что вы говорите? Где это видано, чтобы гость…

   Но Канг Чоль перебил ее:

   — Я не гость в этом доме. Я член этой семьи. Разве забыли, как шли мы в Россию?

   — Как можно забыть такое? Но вы, наверное, устали с дороги, а потом… Тогда хоть переоденьтесь…

   — Так работа же не пыльная, — усмехнулся Канг Чоль и вышел на улицу.

   Честно признаться, его удручил вид дома изнутри. Он так живо представил, как его сын жил все эти годы в такой обстановке, и сердце сжалось от сочувствия. Все бы ничего, если бы рядом были отец и мать, которых не заменят никакие родные…

   Ин Чоль уже насыпал корм лошади, и с видимым интересом наблюдал, как она хрумкает, утопив по уши морду в корзину и время, от времени потряхивая гривой. Увидев отца, мальчик весь засиял.

   — Наверное, очень вкусно. Это боевой конь, отец?

   — Конечно, сынок. И ты в этом не раз убедишься, когда мы поедем домой на нем.

   — Мы поедем на нем? — в голосе Ин Чоля было недоверие и восторг. — Но я никогда еще не ездил на лошади!

   — Научишься, — успокоил его отец и предложил: — А сейчас, как ты посмотришь, если мы вместе закончим установку изгороди?

   — С вами, отец, я готов выполнить любую работу!

   Возобновившийся стук в огороде заставил женщину выйти из дома и с любопытством наблюдать, как идет работа. Мальчик наживлял колья, действуя молотком, а следом отец вбивал их топором. Причем бил со всего размаху, ухватившись за рукоять обеими руками. Двух-трех ударов хватало, чтобы кол уходил на достаточную глубину.

   — Кто этот человек? — услышала она голос соседки. — Ну, и работничек! В один момент всю изгородь починит…

   Жена Гун Даля поджала губы. У нее были свои причины недолюбливать соседку, но и совсем игнорировать ее не могла. Да и случай был не тот, чтобы именно сейчас показывать свое отношение. Жена Гун Даля тоже ведь женщина и, как все женщины, любила не только проявлять любопытство, но и удовлетворять это извечное качество Евы.

   — Это отец Ин Чоля, — сказала жена Гун Даля, с удовольствием наблюдая, как у соседки вытянулось лицо.

   — А-и-гу, — воскликнула та. — Значит, приехал, наконец-то! Ну и как они встретились?

   — Как, как? Не видишь что ли? Если бы плохо встретились, стали бы они так дружно работать?

   — Тоже верные слова. Ах, да, я же зашла за солью. Одолжи, соседушка, сделай милость! Сколько мужу не долдоню, никак сделает запаса.

   Жена Гун Даля снова поджала губы. Как же, за солью! Ну, теперь новость пойдет гулять по селу. Впрочем, женщина в душе совсем была не против этого. Как-никак, всегда приятно быть в центре внимания.

   — Ладно, дам я соли, — сказала она милостиво.

   Оставалось привязать к кольям два плетня, когда Ин Чоль сказал:

   — Дядя идет.

   Канг Чоль запомнил Гун Даля худосочным, робким и стеснительным. А сейчас, спустя десять лет, перед ним предстал мужчина в самом расцвете сил: плечи его раздались, походка стала уверенной. Но главная перемена была во взгляде: этот человек уже не будет прятать голову при виде опасности.

   — Нет слов, как я рад видеть тебя, Канг Чоль, — сказал он и протянул руку. Его рукопожатие было сильным и решительным.

   — Я тоже, — ответил Канг Чоль.

   — Вижу, соскучились по работе, — сказал Гун Даль, окинув взором выправленную изгородь.

   И в этом тоже была перемена. Истинный кореец стал бы охать да ахать, как это, мол, гостя заставили работать, стал бы просить тысячу извинений.

   — Да, — кивнул Канг Чоль. — Я и не знал, что так приятно работать с сыном.

   — Ин Чоль работник что надо, — сказал Гун Даль и обратился к мальчику. — Я тебе говорил, что твой отец обязательно приедет?

   — Говорили, дяденька, — ответил Ин Чоль. — И я очень верил вашим словам.

   — Обед уже готов. Или вы хотите закончить?

   — А это пусть решит Ин Чоль, — улыбнулся Канг Чоль. — Он у нас тут главный специалист.

   Мальчик вспыхнул от похвалы и, подражая, видимо, дяде, степенно вымолвил:

   — Начатую работу надо закончить.

   Мужчины засмеялись.

   — Ответ, достойный настоящего хозяина, — одобрил Гун Даль. — Тогда давайте втроем быстро закончим, а то «дип сарам» будет сердиться…

   Обед. Из-за обилия угощений низенький стол казался маленький. Посередине — разваренные куски курятины, а вокруг чашки с рисом, супом, тарелочки с пареной рыбой и всевозможными салатами. А хозяйка все равно извинялась, что нечем кормить дорогого гостя. Хотя уже десять лет жили в стране, где бытовала пословица: «Чем богаты, тем и рады».

   Но самогон был русский. Разливая его по маленьким фарфоровым чашечкам, Гун Даль спросил:

   — А помните, как вы пили спирт в первый раз?

   — Конечно, — воскликнул Канг Чоль. — Еле отдышался тогда…

   Их смех поддержала и хозяйка, и мальчик.

   — За встречу! — сказал хозяин, подняв чашечку. — За радость, которую нам всем принесла эта встреча!

   Мужчины выпили и только начали закусывать, как отворилась дверь, и показались двое мужчин.

   — А-а, друзья мои пришли! — воскликнул Гун Даль. — Никогда не дадут одному водку выпить. Прошу вас, пожалуйте, сюда…

   Хозяйка и мальчик быстро покинули свои места. Когда новые гости уселись, хозяин стал представлять каждого:

   — Вот он — Бонг Иль, а этот — Тхе Сан. Закадычные мои друзья. Вместе были и в партизанском отряде. А теперь, друзья мои, хочу вас познакомить с человеком, о котором много раз рассказывал. Товарища Канг Чоля. Я не знаю, как он жил все эти годы, но посмотрите на него. На нем военная гимнастерка, значит, воевал человек. У него на груди невиданный нами орден. Значит, воевал доблестно. Он встречался с моим сыном Ин Далем, и принес радостную весть, что он жив и сейчас находится в какой-то там Средней Азии. Он узнал про своего сына и приехал за ним. Вот такой человек сидит в моем доме, и я горд этим. За дорогого гостя, за героя революции!

   Дружно выпили и стали есть. Да, подумал Канг Чоль, даже предположить было трудно, что Гун Даль окажется таким оратором.

   Хозяйка внесла новые блюда.

   — Не спешите, гости дорогие. Хоть и нет ничего особенного, вкушайте, пожалуйста, с аппетитом…

   — Спасибо, все очень вкусно…

   Снова разлили самогон. Гун Даль вдруг вздохнул:

   — Эх, жаль, отца нет рядом. Как радовался бы старик. Проклятый ревматизм его доконал. И сестренку жаль, — он вытер глаза и вдруг засмеялся: — Вдвоем так быстро соорудили ребенка, что никто даже глазом не моргнул.

   — Такое дело — нехитрое, — поддакнул ему Бонг Иль. — Каждый раз, когда моя половинка рожала, я думал, с чего бы? Может, Тхе Сан нам растолкует, он же большой специалист в этом деле. Аж пятерых настругал…

   Тхе Сан погладил бородку и важно изрек:

   — А тут есть один большой секрет.

   — И что за секрет?

   — Масло на лампадку надо экономить, вот и весь секрет…

   Хохот мужчин, казалось, потряс стены дома.

   — Ёбо, надо ли такое говорить при мальчике, — раздался голос хозяйки, которая вместе с племянником пристроилась у очага. Хотя в ее замечании звучал легкий укор, глаза смеялись.

   — Действительно, — опомнился Гон Даль. — Да, кстати, выследили этих русских насильников?

   — Да, — ответил Бонг Иль. — Мы как раз и зашли по этому поводу, да вот, увидали гостя и запамятовали. Охотник Олень обнаружил заимку этих негодяев. По описаниям — точно они. Причем, это люди не с русской деревни. Какие-то пришлые. Завтра на рассвете пойдем их брать. Если все подтвердится, если они действительно не из русской деревни, прикончим на месте…

   — О чем это вы? — спросил Канг Чоль.

   — Два русских мужика изнасиловали девушку из нашей деревни. Мы сначала думали, что кто-то из соседей, но они поклялись, что среди них нет таких, — пояснил Гон Даль. — Да и нам трудно было поверить в это. Прошли те времена, когда они могли безнаказанно нас обижать. А теперь вот все выяснилось. Око за око, зуб за зуб. Где собираемся?

   — Может, тебе не стоит, все-таки у тебя гость, — сказал Тхе Сан.

   — Мне-то как раз и стоит. И моя жена, и мой гость знают — почему.

   — У школы собираемся, в четыре утра.

   — Сколько человек?

   — Думаем, впятером управимся. Как ты считаешь, Гон Даль?

   — Конечно, управимся, — уверенно сказал Гон Даль.

   — Может, и мне с вами? — спросил Канг Чоль.

   — В этом нет никакой надобности, — категорически отрезал Гон Даль. — Это наша девушка, и мы сами разберемся.

   Обед затянулся. На улице уже темнело, когда встали из-за стола. И если бы не завтрашняя облава, может, сидели бы еще дольше. О чем только не говорили, не расспрашивали, не вспоминали. Канг Чолю пришлось подробно рассказать о себе, и он будто заново прожил последние десять лет.

   Немало лиха хлебнул и Гон Даль. Он даже несколько раз прослезился, рассказывая, как батрачили всей семьей на русского богача, и как на заработанные деньги по крохам приобретали землю. Как сильно болела его жена, и потому больше не смогла родить ребенка. Как умирал отец, и как сокрушался он, что не сумел помочь сыну достроить дом. Но когда Гон Даль вспоминал случаи из партизанской жизни, глаза блестели, и кулаки были крепко сжаты. И несколько раз повторял: «Теперь мы другие. Теперь нас голыми руками не возьмешь…»

   Хозяин ушел за ворота провожать друзей, а Канг Чоль присел на завалинке. Тут же появился Ин Чоль, неся шинель.

   — Отец, по вечерам у нас холодно.

   — Спасибо, сынок, — его растрогала эта забота. — Садись рядом, вот так… Как, тепло под шинелью?

   — Очень тепло. А там, куда мы поедем, много корейцев?

   — Там будут разные люди — и корейцы, и русские, и другие. Ты русский язык знаешь, сынок?

   — Немного знаю. «Собеты», «пролетариат», «Красная армия»…

   — Скоро будешь знать много слов. И с русскими ребятами подружишься…

   — А я с ними никогда не дружил. Один раз, правда, подрались. В лес пошли за грибами, и встретились с русоголовыми. Пак Ир говорит, давай, поколотим их.

   — Ну и как, поколотили?

   — Не смогли. Мы думали, что их всего трое, а тут как набежали… Еле унесли ноги…

   Мальчик тихо засмеялся.

   — А ты как учишься?

   — Хорошо учусь. Только Пак Ир лучше меня учится. Он, знаете, как считает в уме? И стихи выучивает быстрее. Как бы мне научиться так.

   — Научишься. Будешь много тренироваться и научишься. Ты же играешь в разные игры?

   — Да.

   — Заметил, что чем больше играешь, тем лучше. Вот и память то же самое.

   Послышались шаги — это возвращался Гон Даль.

   — Наверное, устал, Канг Чоль? Может, пораньше ляжем спать? Да и мальчику в школу с утра.

   Канг Чоль не возражал.

   В классе Ин Чоля уже все знали, что к нему приехал отец. Вопросов было много по этому поводу: интересовались насчет коня, шашки, ордена, изъявляли желание после занятий забежать к виновнику торжества. И лишь Пак Ир тихо спросил:

   — Ты, наверное, теперь уедешь?

   Ин Чоль только кивнул в ответ, вдруг ясно представив свое расставание с другом.

   На большой перемене был объявлен большой сбор во дворе. Все ученики с шумом и гамом устремились на улицу. Каждый класс знал свое место: пока выстраивались, наперебой высказывали догадки по поводу общего построения. И тишины не было, когда на крыльце появился директор в сопровождении какого-то военного.

   — Это твой отец? — шепотом спросил Пак Ир.

   — Да, — тоже шепотом ответил Ин Чоль, не отрывая взгляд от крыльца.

   Директор школы Ли Че Сан, невысокий чуть полноватый мужчина, имевший школьную кличку «Строитель», поднял руку, призывая к тишине.

   — Дети мои, — сказал он звучным голосом, — сегодня у нас радостное событие. Все вы знаете одного из лучших учеников нашей школы — пятиклассника Ин Чоля. Так вот, приехал его отец, которого Ин Чоль не видел с самого детства. А причиной разлуки было то, что отец нашего отличника много лет был на фронте — сначала воевал с немцами, а потом против богачей и капиталистов. Чтобы у вас было счастливое детство, чтобы вы могли учиться и стать хорошими строителями новой жизни. Давайте поздравим Ин Чоля и пожелаем ему, где бы он ни был, хорошо учиться и быть счастливым.

   Все захлопали в ладони.

   — А теперь, — продолжал директор, — я хочу представить вам отца Ин Чоля. Товарищ Канг Чоль командовал корейским интернациональным полком, который в составе героической Красной Армии освобождал Дальний Восток от белогвардейцев и японцев. Он — герой революции, получил орден из рук самого командарма Блюхера. Он согласился выступить перед вами. Давайте похлопаем ему…

   Канг Чоль был смущен и чуточку растерян. Уж больно расхвалил его директор. А главное, откуда-то узнал про корейский полк и орден из рук Блюхера?

   Сотни детских глаз устремлены на него. Что им сказать?

   — Когда десять лет назад я вместе другими корейцами шел из Кореи в Россию, у нас в уме было одно, как нас встретит эта страна, и каково в ней будет жить нам и нашим детям?

   Когда я, вместе с вашими отцами и братьями, воевал за новую власть, у нас у всех была одна цель, — чтобы наши дети жили счастливее нас.

   И вы будете счастливее нас, потому что перед вами открыты все дороги. А самая главная дорога — это дорога знаний. Без знаний человек — раб, он — нищий, он — слаб. Вот приведу такой пример. Мне сын говорит, что он никогда не дружил с русскими ребятами, а только дрался с ними. Почему? Да потому что ни он, ни русские ребята не понимают друг друга. Если бы сын знал русский язык, или русский мальчик умел говорить по-корейски, они бы при встрече не смотрели друг на друга дикарями. Один мог бы спросить другого — ты откуда? Я оттуда-то, а ты откуда? И сразу возникло бы общение. Это же ведь лучше, чем лезть в драку, даже не имея на то причины.

   Вы живете в стране, которая для многих станет второй родиной. А Россия, знаете, какая большая страна? Мне довелось быть в Белоруссии, Польше, Прибалтике, в Сибири. Вы думаете, там одни русские? Там живут люди десятков национальностей. И все они общаются между собой на русском языке. Мне ваш директор сказал, что с нового учебного года у вас будет введены уроки русского языка. Это прекрасно. Учите язык этой страны, знайте и уважайте обычаи и традиции этой страны. Любите эту страну и будьте готовы защищать ее, и она никогда не будет вам мачехой. Она будет вам всегда родной матерью!

   Никогда еще Ин Чоль так хлопал в ладоши.

   — Твой отец настоящий командир, — сказал Пак Ир. В его словах сквозила легкая зависть. — И когда вы уезжаете?

   — Не знаю, — ответил Ин Чоль. — Я бы хотел остаться…

   Он сказал это, избегая взгляда друга, потому что в душе хотел уехать. Тот далекий мир, откуда приехал отец, уже манил его к себе.

   А к вечеру другая новость затмила все, — вернулись охотники за насильниками. Вся деревня высыпала их встречать. Впереди — Гон Даль, за ним сразу два всадника, и один из них — Тхе Сан! — поддерживал другого — Бонг Иля, раненого в голову. И еще двое — охотник Олень и Ду Чиль — следом. Слава богу, все живы! Они ехали молча и неторопливо, как будто возвращались с трудной работы, и нельзя было понять, сопутствовала ли им удача.

   Вдруг Гон Даль поднял руку и улыбнулся. Это был знак не только приветствия, но и победы. И улица сразу загудела оживленными голосами. Откуда-то вынырнула жена Бонг Иля, и с воем кинувшись к лошади, ухватилась за ногу мужа. За ней, всхлипывая, — отец, отец! — спешили мальчик и девочка.

   Всадники спешились у дома Бонг Иля, и бережно сняли раненого с лошади.

   — Тихо! — властно крикнул Гон Даль на все еще продолжавшую вопить женщину. — Радоваться надо, что живой вернулся. А то своими стенаниями весь вкус удачи портишь…

   Он повернулся к товарищам и, как старший, дал оценку совершенного похода:

   — Рад, что все вели себя мужественно. А теперь по домам. О том, что случилось, рассказывать, как договорились…

   Участников похода тут же разобрали жены, дети. Гон Даль тоже направился к дому, поддерживаемый «дип сарам». Канг Чоль с сыном шел рядом. Он понял, о чем договорились охотники за насильниками, и потому решил не задавать вопросов при женщине и ребенке. Только сказал:

   — Хорошо, что все хорошо закончилось.

   Лишь после ужина, когда вышли на улицу покурить, Гон Даль рассказал, как все произошло.

   Вопреки утверждению охотника Оленя, их оказалось трое. Один из них был выставлен караульным. Бонг Иль вызвался его обезвредить, но не смог справиться с ним, хотя застал того врасплох и сумел отобрать берданку. Русский оказался силен как бык, лишь втроем удалось свалить и прикончить ножом. Пока возились с ним, его напарники проснулись и стали выбегать на улицу. Охотник Олень сразу убил первого, а вот второй успел выстрелить и попал в Бонг Иля.

   — Нас охватила такая злость, что мы буквально изрешетили этого гада пулями, — сказал Гон Даль, постукивая кулаком по колену.

   — А что сделали с трупами? — спросил его Канг Чоль после минутного молчания.

   — Мы сожгли их. Такой костер был и такая вонь, — усмехнулся тот.

   -Тебя совесть не будет мучить? Когда-то ты не захотел убивать насильника…

   — Я много думал над этим, и понял, почему тогда не выстрелил. Он ведь хотел изнасиловать мою жену, но он же ее не изнасиловал? Он только хотел… Вот если бы он это сделал, я бы его убил. Поймешь ли ты меня, Канг Чоль, но ведь у людей часто возникают дурные желания. Скажем, хотеть жену соседа или еще что-нибудь. Но ведь это не значит, что они совершили преступление? Нас удерживает многое от дурных поступков — закон, осуждение людей, страх перед наказанием, совесть. А этих… Значит, они уже не люди, и их надо уничтожить.

   — Не знаю, не знаю, — задумчиво промолвил Канг Чоль. — Но я рад, что ты переменился, что тебя признают в деревне вожаком. Только… будь осмотрителен. Когда начнут действовать законы, самосуд будет осуждаться и пресекаться. Впрочем, не мне тебя учить, ты стал настоящим хозяином жизни.

   Мужчины замолчали, и Гон Даль предложил закурить.

   — Когда надумал ехать-то? — спросил Гон Даль, прикурив самокрутку.

   — Завтра, если тебе не надо в чем-либо помочь.

   — Мог бы еще погостить. Тебя кто-нибудь ждет?

   — Да, жена и ребенок. Два года ему, а я его еще не видел.

   — Тогда понятно.

   — Вот ломаю голову, как подготовить Ин Чоля встрече с ними…

   — Ин Чоль мальчик понятливый и ласковый. Он поймет и примет. Жаль расставаться с ним, но я рад, что он будет счастлив с отцом.

   — Спасибо тебе, Гон Даль.

   — И тебе, брат, спасибо. За все…

   Вся наша жизнь, с раннего детства и до глубокой старости — это встречи и расставания.

   На том самом бугре, за околицей деревни, где Ин Чоль увидел отца в первый, прощался он теперь со своими друзьями, сбежавшими с уроков по поводу такого события. Взрослые мужчины еще могут напускным видом и разными словами приглушить грусть расставания, а у детей и женщин все — на лице.

   Тетя Ин Чоля всплакнула на прощанье, хотя муж с упреком поглядывал на нее. Последний раз обнялись, пожали руки, и пожелали счастливого пути. И вот уже лошадь уносит двух седоков по извилистой дороге, вот уже они превратились в точку, а три мальчика все стоят на пригорке, и машут руками.

   Во Владивостоке Канг Чоль решил продать за ненадобностью лошадь. Надо было как-то приодеть сына, купить хоть какие-то подарки жене, супругам Бубеновых. Поезд на Уссурийск был через два дня, так что времени хватало.

   В ходу были разные деньги, но пользовались ими в основном горожане. А крестьяне предпочитали больше натуральный обмен. Так что Канг Чоль обменял лошадь на два мешка различных продуктов, а потом уже ходил по редким лавкам и магазинам, чтобы за соленое сало или копченую колбасу приобрести нужные товары.

   В комендатуре, куда Канг Чоль заходил сдать карабин, помогли выправить билет в служебном вагоне. Шашку и револьвер он имел право оставить при себе, поскольку это было именное оружие.

   Для Ин Чоля вся эта поездка состояла из сплошных открытий. Широко распахнутыми глазами он смотрел на каменные дома и мостовые, на кареты и редкие в то время автомобили, на горожан — мужчин и женщин, одетых в невиданные раньше костюмы. А поезд вызвал целую бурю восторга. Он слышал, конечно, от взрослых рассказы о городе. Но одно дело — слышать, а другое — видеть собственными глазами.

   Но особенно поразило мальчика море. Откуда и почему столько воды, причем соленой? Почему корабли, сделанные из железа не тонут? Как определяют дорогу моряки в море, ведь там нет дорог? Сотни и сотни вопросов, которые надо задать отцу. Уж он-то знает все на свете. И его удивило, когда отец сказал:

   — Сын мой, все, что сделано руками человека, будь то — вещь, строение, орудие труда, книга, картина, музыка и многое другое можно понять и объяснить. Потому что человеческий ум бился над этим. Но на свете есть столько всего, чего еще предстоит постигнуть. Человек не может все знать, и в этом его счастье. Ты меня понимаешь?

   — Почему? ответил Ин Чоль.

   — Потому что, если бы человек знал все, было бы скучно жить. Вот, представь, ты сидишь на уроке, и все знаешь. Было бы тебе интересно?

   — Н-нет.

   — Вот видишь. Когда ты что-то узнаёшь новое, начинаешь понимать — почему это так, — тебе радостно, верно? Вот так же все люди, что-то открывают, творят, и им радостно это делать.

   — А у нас в классе был Сан Коль. Он говорил, что все-все создал бог. Это верно, отец?

   — Гм, он так и говорил?

   — Да.

   — А как ты думаешь, гм, для чего это все создал бог?

   — Я не знаю…

   — Вот-вот. А для того, чтобы ты, я, другие в течение всей своей жизни пытались узнать. Ведь ты же сам понимаешь теперь, как это интересно узнавать.

   — Значит, бог все это создал, чтобы нам было интересно отгадывать, для чего все это?

   — Да. И он так хитро все сделал, что мы даже не знаем, действительно ли это Он сделал. Человеку еще предстоит узнать и это. Представляешь, как интересно?

   — Ага.

   Диалог этот, который Ин Чоль запомнит на всю жизнь, происходил на берегу моря. Здесь же Канг Чоль решил поговорить с сыном о том, что его волновало.

   — Ин Чоль, ты знаешь, что такое мужской разговор?

   — Это когда говорят двое мужчин?

   — Да, взрослых и самостоятельных. Десять лет назад, мы расстались с твоей матерью. Тогда тебя еще не было, и я даже не знал, что ты родишься. Если бы я знал, то сразу бы приехал к тебе. Так получилось, что у меня есть еще один сын, он маленький, ему всего два годика. Это твой братишка. Вот он и его мама ждут нас. Тебя и меня. И мы едем к ним. Мы все будем жить, как одна семья.

   — А это не моя мама?

   — Она будет стараться быть твоей мамой. Как и я буду стараться быть тебе настоящим отцом. Как ты будешь стараться стать настоящим сыном.

   — А что, значит, быть настоящим сыном?

   — А быть настоящим сыном ли, мамой ли, отцом ли — это, значит, любить, помогать, доверять, верить…

   — Я буду настоящим сыном, отец.

   — Верю, сынок. Я тоже буду тебе настоящим отцом.

   — А мама? Она будет тоже настоящей мамой?

   — Обязательно. И ты будешь любить ее, помогать ей, доверять и верить…

   Ясным весенним днем мужчина и мальчик подошли к дому Бубеновых. Калитка была открыта, и они вошли во двор. Две женщины — русская и кореянка — возились у ограды. Там, где обычно хозяева сажают цветы, был возделан огород. На лужайке игрался ребенок.

   При виде вошедших, женщины выпрямились, и вдруг одна из них — кореянка — с радостным возгласом бросилась к ним. Она обнимала и целовала мужчину, потом мальчика. Оторвалась от них и кинулась к ребенку, и понесла его показывать, дорогим сердцу людям. А потом все четверо, она — впереди, положив руку мальчику на плечо, он — сзади с ребенком на руках, пошли в дом.

   На этой счастливой ноте, читатель, мне хотелось бы закончить первую книгу повествования о семье Кимов. Но, увы, жизнь продолжается, и рано еще сушить перо. Но легко писать о невзгодах, суровых лишениях и подвигах, гораздо труднее — о счастливой жизни. Как говорил великий писатель Толстой: «Все счастливые семьи похожи друг на друга. Каждая несчастна по-своему». И потому, позволь мне, читатель, пропустить десять лет жизни моего героя Канг Чоля, предоставив вашей фантазии эти счастливые для его семьи и близких годы.

   А кое-какими фактами вы будете снабжены.

   Ким Канг Чоль — после гражданской войны стал работать уполномоченным облисполкома по делам граждан корейской национальности. Через два года был направлен в Промакадемию, после окончания которого, возглавил один из первых МТС в Приморье. В 1930 году его назначают председателем Посьетского райисполкома.

   Ким Елена — бессменно работает учительницей начальных классов.

   Ким Ин Чоль — заканчивает агротехникум, становится заместителем председателя колхоза.

   Ким Павел — учится в школе, увлекается историей.

   Лигай Гон Даль — с момента коллективизации — председатель колхоза «Приморская звезда».

   Лигай Ин Даль — живет в Узбекистане. По слухам женился на узбечке.

   Бубенов Игорь Владимирович — стал профессором, всемирно известным ученым-картографом. Живет во Владивостоке. Имеет дочь.

   Бубенова Наталья Сергеевна — директор средней школы.

   Рузаев Афанасий Касьянович — стал завсельхозотделом Приморского обкома партии. В его семье — четверо детей.

   Липатов Вениамин Петрович — заместитель председателя Наркомнац, известный ученый этногеограф.

   Пак Петр — вернулся из немецкого плена в 1924 году и стал агрономом-самоучкой. Вывел ряд местных сортов риса и сои. Женился на русской, имеет двоих детей.

   Пак Герасим — во время коллективизации эмигрировал в Китай.

   Ломовцев Алексей Николаевич — стал командиром дивизии Дальневосточного военного округа.

Глава 49

   Прошло десять лет.

   То были годы становления молодой Советской Республики. Когда закончилась гражданская война, то перед победившими «красными» оказалась огромная страна с парализованной экономикой.

   Заводы и фабрики стояли, торгово-денежная система отсутствовала, производство сельхозпродуктов резко упало. Власти вынуждены были ввести карточную систему.

   Огромная масса демобилизованных солдат, большую часть которой составляли крестьяне, за долгие годы участия в двух войнах — мировой и гражданской — отучилась работать.

   Сотни тысяч беспризорных детей скитались по стране, что являлось верным барометром катастрофического положения. Удел беспомощных стариков, инвалидов и калек был еще ужасен.

   И в такой, казалось бы, безнадежной ситуации, коммунистическая партия делает ловкий ход. Она провозглашает НЭП — новую экономическую политику. Лозунги НЭПа — начинайте частную деятельность, производите, что можете, продавайте и покупайте, сейте как можно больше, одним словом, обогащайтесь! И страна начала оживать, ибо во все времена — всё начинается с предприимчивых людей.

   Коммунистической партии не впервой так изворачиваться. Вспомним ее тактику и стратегию в период борьбы с самодержавием: до поры до времени, пока ее интересы совпадают с интересами других партий и течений, идти вместе с ними, а потом, пропустив соперников вперед, ударить в спину. Разгон Учредительного собрания — ярчайший пример коварства и лицемерия большевиков.

   Заводы и фабрики задышали, экономика начала становиться на ноги. Чтобы больше оживить финансовый оборот, был отменен сухой закон, введенный в России в 1913 году. Водка полилась рекой.

   Нарождался новых класс деловых работящих людей. Под одобрительный кивок партии в городе их стали называть «нэпманами», на селе — «кулаками». Слова эти на долгие годы станут нарицательными. Но «нэпманы» и «кулаки» на самом деле были маврами. Которые должны были исчезнуть, как только сделают свое дело. И когда это время настало, партия приказала — ату! И люди, которые фактически реанимировали экономику страны, рассеялись по тюрьмам и ссылкам, навсегда затаив ненависть к коммунистам.

   Был ли невиданный трудовой энтузиазм масс, о котором так много написано и сказано в советских учебниках истории, в произведениях советских деятелей литературы и искусства, в ученых трудах марксистов-ленинистов? Да, был. Потому что люди всем сердцем приняли благородную по своей сути коммунистическую идею. Но разве можно построить общество без насилия и эксплуатации, возведя в ранг официальной доктрины — диктатуру пролетариата, необходимость которой коммунисты всячески подчеркивали наличием враждебного лагеря капиталистических стран, нарастанием классовой борьбы, необходимостью всеобъемлющего и жесточайшего контроля власти, жесткого репрессивного аппарата, железного занавеса. И новое зарождающееся общество стало задыхаться, как задыхается растение под колпаком. Без свободного воздуха демократии и живительной влаги равноправия!

   Первые симптомы болезни Страны Советов — мятежи и бунты крестьян против политики сплошной коллективизации в конце 20-х годов… А кризисом этой сплошной коллективизации, которая все-таки была проведена, явился голод в Поволжье.

   То был 1932 год.

   Заседание областного актива партийных и советских работников подходило к концу. В зале стояла удручающая тишина: не было той оживленной атмосферы, которая обычно царила на совещаниях, посвященных какой-нибудь знаменательной дате или трудовой победе. Нынешний вопрос на повестке актива был тяжелым и звучал так: «Мобилизация всех сил для оказания дополнительной помощи голодающим товарищам Поволжья». В переводе на крестьянский язык это означало — вынь из сусеков последнее и отдай государству.

   В течение нескольких часов в зале большей частью гремел лишь голос председательствующего — заведующего сельхозотделом обкома партии товарища Рузаева. Он и же и подвел итоги актива.

   — Итак, товарищи, думаю, каждый из вас понял, чем чревато невыполнение директивы партии. Дополнительные поставки зерна должны быть выполнены любой ценой. Иначе, — послышался твердый стук кулаком по трибуне, — лишение партбилета покажется цветочками по сравнению с тем, что ожидает саботажников. И не забывайте о сроках — к 15 июня я должен получить рапорта от всех районов.

   На этом позвольте заседание актива объявить закрытым.

   Шум отодвигаемых кресел, вздохи, шелест собираемых бумаг. Ответственные работники районов — люди, в основном, пожилые и солидные, с понурым видом покидали зал заседаний.

   — Товарищ Канг Чоль, подожди минутку, — сказал товарищ Рузаев и, когда они остались вдвоем, улыбнулся. — Присядь… Давно не виделся с тобой. Когда мы в последний раз встречались?

   — Месяца три назад. Перед посевной, — ответил Канг Чоль, тоже улыбаясь. Но в глазах была грусть.

   — Что-то ты выглядишь усталым. И седины вроде стало побольше… Укатали сивку крутые горки, а? Ты же сильный как бык, Канг Чоль, уж я-то знаю. Понимаю, задачу я вам поставил трудную, но посильную. Надо, надо, — повысил он голос, заметив возражающее движение. — Знаешь что, поехали вместе обедать.

   Они вышли из здания. К подъезду тут же подкатилась «эмка».

   — На обед, — коротко бросил Рузаев водителю и, откинувшись на спинку мягкого сиденья, утомленно закрыл глаза.

   Канг Чоль смотрел в окно, машинально отмечая те или иные изменения, происшедшие в городе за последнее время. Но мысли все время вертелись вокруг темы сегодняшнего актива.

   Дополнительно собрать с колхозов и сдать на заготпункты полторы тысячи тонн пшеницы, две тысячи тонн риса, не говоря уже о других культурах. И это в разгар лета! Как, каким образом? Ведь колхозные амбары пусты. Снова трясти колхозников? Снова собирать людей, убеждать, угрожать, приказывать… Конечно, у колхозников-корейцев личный запас есть. Потому что в корейских колхозах, в отличие от русских, всегда применялся арендный способ земледелия, и потому урожаи получались выше официальных. Но какой ценой? Все лето каждая семья, от мала до велика, пропадает на рисовых чеках, чтобы вырастить, как можно больший урожай. Тогда и им перепадет больше. Только этот способ — «пережиток капитализма», как считают некоторые руководители, дает возможность коллективному хозяйству иметь доход в условиях плановой экономики. А во многих русских колхозах просто катастрофическое положение. Многие бегут из села в город, несмотря на отсутствие паспортов, которых и не выдают, чтобы удержать колхозников.

   Почему и как получилась такая катавасия? Почему вместо свободного и радостного труда произошло закабаление крестьянина? Неужели правы те корейцы, которые в период коллективизации, тысячами уходили в Китай? Они, своим простым крестьянским умом понимали, что ничего путного из обобществления земель и скота не получится, а лидеры партии, ученые, сам товарищ Сталин не понимали?

   Давным-давно, еще в Корее, когда Канг Чоль сражался с японцами, старый проводник партизанского отряда дядюшка Сан говорил: «Бедность зачастую от безделья и пьянства». Но почему сейчас, люди, работая, как каторжные, никак не могут зажить богато?

   В глубине души Канг Чоль знал ответ, но как-то страшился четко сформулировать его. Сегодняшний актив заставил еще раз трезво взглянуть на этот наболевший вопрос.

   Как ни крути, а весь корень зла — в отсутствии частной собственности. Той собственности, которая позволяет человеку работать и производить, не покладая рук. Потому что плодами труда он распоряжается сам. А тут — все уходит государству.

   Вспомни Трофима, Епифана, других русских и корейских земледельцев, купцов, предпринимателей? Они рьяно трудились и по заслугам зарабатывали. Всех их уравняли, заставили работать на общий котел и… погубили. Почему? Стоило ли устраивать революцию, проливать море крови, чтобы прийти к таким горьким результатам? Какая была прекрасная мечта о всеобщем равенстве, братстве и свободе, и какая тоскливая безысходная явь!

   Канг Чоль вздохнул и стиснул зубы.

   Машина остановилась возле гостиницы «Приморская», где обычно останавливался Рузаев, приезжая в командировку. В ресторане официант, согнув в поклоне набриолиненную голову, почтительно сказал:

   — Прошу в кабинетик.

   Белая скатерть, хрусталь, мельхиоровые приборы… Когда-то у Канг Чоля, впервые столкнувшегося с этим, европейская сервировка стола вызывала восхищение. Как и мебель, устройство быта, дома. Наивно думал, что придет такое время, когда все это будет доступно многим. Сегодня он знает, что оно наступит только в далеком будущем.

   Рузаев раскрыл меню и стал диктовать заказ официанту.

   — Так, грибочков солененьких и салат из свежих огурчиков. Оливье? Не возражаем… Гм, уха из лососинных губ… Нет, нет, лучше соляночки с расстегаями. Та-ак, на второе, пожалуй, врежем по отбивной. Только хорошо прожарить… Ну, остальное на твое усмотрение, товарищ официант. Выпить, говоришь? А класс он тоже выпить не дурак, ха-ха. Товарищ Канг Чоль, водочки выпьете? Хорошо, двести пятьдесят на каждого и пива. Омары, говоришь? Нет, это не для русского человека. Подай-ка лучше селедочку с лучком. Ну, давай…

   Отдых в машине и предстоящий обед оживили Рузаева. Но его портил вид старого товарища: он привык, чтобы настроение было у всех одинаковое.

   — Товарищ Канг Чоль, вы мне определенно не нравитесь сегодня. Неужели тебя не радует наша встреча?

   — Нет, почему же, — возразил с вялой улыбкой Канг Чоль. — Просто, задумался.

   — Еще успеешь напрягать мозги, — Рузаев говорил слово «мозги» с ударением на «о». — А сегодня, давай, расслабимся, вспомним далекое прошлое, как мы с тобой вкалывали в кузнице… Ты сегодня — один из руководителей крупного передового района, чего раскисать-то? Может, дома что случилось? Да, кстати, забыл спросить, как там Лена, Павлуша?

   — Живы, здоровы. А твои как?

   — А что им сделается? Живут, как в масле катаются. Лучшая квартира, лучшая школа, лучшие пансионаты страны! — самодовольно засмеялся Рузаев. — Попробовали бы они, как я, пожить в деревенском доме без сральни и умывальни!

   — Слушай, Афанасий, а тебе не кажется странным, что вот мы, считая себя слугами народа, живем лучше них? Спецквартиры, спецбольницы, спецпаек…

   — Чего? Так ведь у нас работа какая? Ответственейшая! Еще товарищ Ленин, когда эсеры задели его таким же вопросом, говорил, что старые большевики заслужили особую заботу и уважение, поскольку подорвали свое здоровье на каторгах и ссылках. Товарищ Ленин! А ты задаешь контрреволюционные вопросы, — Рузаев шутливо погрозил пальцем. — Смотри, строгача влеплю за такие речи…

   — А у меня уже есть строгач.

   — Знаю, знаю. И чего тебя тогда потянуло выступить после доклада Валюшина? Против самого первого секретаря обкома попер? Ох, Канг Чоль, доведешь ты меня до могилы со своими принципами. Еле умолил его тогда простить тебя. Хорошо, что он мне обязан, иначе бы не пощадил тебя.

   Рузаев не раз уже намекал о своих каких-то услугах Валюшину, но Канг Чоль никогда проявлял любопытства. Вот и сейчас — любой спросил бы, чем, мол, обязан партийный лидер края своему подчиненному, а этот, старый друг называется, как будто и не слышал. Это задело Афанасия. Но тут появился официанты с подносами.

   Стол, словно скатерть-самобранка, был моментально обставлен едой. Посредине — запотевший графинчик водки. Канг Чолю вдруг захотелось выпить.

   После первой рюмки, сразу опрокинули по второй. У Афанасия была такая манера пить водку. Как-то Канг Чоль посоветовал ему сначала поесть, а потом выпить. Иначе, мол, быстро опьянеешь. Так тот чуть ли не с обидой сказал: «А я только так пью. И любого перепью».

   Подали солянку, которая оказалась очень вкусной. Под нее выпили еще.

   — А ты не хочешь знать, чем он мне обязан? — спросил с вызовом Афанасий, подождав, пока официант не забрал тарелки.

   Канг Чоль лишь вопросительно глянул на друга.

   — Валюшин, как ты, наверное, слышал, бо-ольшой любитель охоты. Когда он был секретарем района, он частенько приезжал в наш колхоз. Я тогда бросал все свои председательские дела и отваливал с ним на охоту. Как-то осенью поехали мы с ним на озеро Дальнее, чтобы на островке пострелять перелетных гусей. Так вот, поплыли мы на лодке. Я на веслах, он — на корме. И вдруг посередине озера над нами появилась стая гусей. Валюшин вскочил и вдарил дуплетом. То ли отдача была сильной, то ли выпил он крепко, словом, покачнулся и потерял стойку. А он же мужик тяжелый, шесть пудов весу. Ну, и перевернул лодку вместе со мной. Как я его вытащил, не помню. Чуть сам не утонул. Вот когда я тебя вспомнил, Чоль, как ты учил меня плавать… Словом, спас я его. И он тогда сказал, по гроб тебе обязан, Афонька. Отправил меня учиться в сельхозакадемию, выдвинул на секретаря райкома. А теперь вот в крайкоме… Он мне обязан, а я — тебе. И поэтому всегда буду тебе другом? Слышишь, Чоль, всегда!

   — А если бы я тебя не научил плавать, Афоня, мы бы не были друзьями?

   Афанасий опешил, а потом искривил лицо:

   — Ну, зачем ты так? Были бы, конечно, но…

   — Я так понимаю, Афоня, дружбы по обязанности не бывает. Разве тогда, в молодости, мы думали, что когда-нибудь будем считать, кто кому, чем будет обязан? Благодарен — да, верен — да, но — не обязан. Ты понимаешь разницу?

   — Хорошо, хорошо, Чоль, может, я что-то не так сказал, — примиряющее выговорил Афанасий и, подавшись к Канг Чолю, тихо сказал. — Слушай дальше. И вот теперь Валюшина переводят в Москву. Ты понимаешь, пе-ре-водят!

   — И что?

   — Как что? — Оказывается, можно и шепотом вскричать. — А кто на его место?

   — Может, Замятин, — предположил Канг Чоль.

   — Может, — насупился Афанасий. — Ты мне прямо на больную мозоль наступил. Ох, уж этот Замятин, интеллигент проклятый! Только не его, не дай бог, он же меня в упор не видит, — последние слова были произнесены удрученно. — В упор, понимаешь. Ну, а если не Замятина, то кто, как ты думаешь?

   В тоне Афанасия было нечто такое, что заставило Канг Чоля опешить.

   — Ты?!

   — А может и я, — кивнул Афанасий и поджал губы. — Почему бы и нет? Что так смотришь? Я ведь тоже не лыком шит. Представляешь, я — первый секретарь обкома! Да я… Горы сворочу! Я тебя, Чоль, первым секретарем райкома сделаю!.. Хотя, нет, первым не пойдет, корейца не утвердят. Ну, вторым… Тоже неплохо.

   — А я ни первым, ни вторым не хочу быть.

   — Это ты сейчас так говоришь. Вот назначат тебя, радоваться будешь… Бу-удешь…

   — Может, и буду, — настала очередь Канг Чоля искать примирения. — Давай, Афанасий, примемся за отбивные, пока не остыло. Выпьем за твое большое будущее!

   — Ага, дошло, наконец…

   Да, что-то действительно неладное происходит со мной, подумал Канг Чоль. Надо бы радоваться, что у друга такие перспективы, а я, наоборот, испугался. Вдруг действительно назначат, и что тогда произойдет с областью? Хотя, что может произойти, когда система власти налажена такая, что решает все только один человек, который на самом верху. А хуже этого уже ничего не будет.

   — Ты не боишься, Афанасий?

   — Чего?

   — Ну, ответственности, например. Ошибиться вдруг…

   — Боюсь. Ничего не боялся в жизни, ты ведь знаешь, а тут боюсь. Когда партия приказывает — все ясно, иди и выполняй! А вот, когда она призывает на местах самим проявить инициативу, — тут боюсь ошибиться. А за ошибки, сам знаешь… Ах да, только сейчас вспомнил, — Афанасий вновь поддался вперед и снова понизил голос. — Бубеновым интересовались…

   — Кто?

   — Оттуда, — кивнул головой в сторону Афанасий. — На него уже заведено дело. Шьют связи с буржуазными учеными. Только я тебе ничего не говорил…

   — НКВД?

   — Тихо! Да.

   Канг Чоль стиснул зубы. Вспомнил свою последнюю встречу с Игорем Владимировичем на банкете в честь избрания Бубенова вице-президентом всемирного картографического общества. Как он со смущенной улыбкой принимал поздравления. И на такого человека завели дело! Мало им ученых-генетиков, социологов, статистиков — ошельмованных и сгноенных в тюрьмах, теперь и Бубенова подавай! Нет уж…

   Остаток обеда прошел без оживления. Афанасий выпил бутылку пива и совсем осовел. Канг Чоль проводил его до номера и уложил в кровать.

   Выйдя из гостиницы, он с удовольствие вдохнул свежий морской воздух и решительно направился к дому Бубеновых. Они жили в получасе ходьбы.

   Ни калитка, ни дверь не были заперты, и Канг Чоль вошел в дом. Чета Бубенновых, видать, только что пообедала, и оба возились на кухне: она мыла посуду, а он вытирал их и складывал в буфет.

   — Любимое занятие всемирно известного ученого и его супруги на досуге, — произнес Канг Чоль.

   Как всегда, Бубеновы обрадовались его приходу. Наталья сразу предложила пообедать.

   — Увы, только что из-за стола.

   — Тогда чайку. Посиди, Чоль, в гостиной, мы сейчас закончим.

   Нынешний дом Бубеновых был куда меньше прежнего, но казался более уютным. Много зелени, света, а главное, хорошо видно море. Да, грустно будет покидать такое гнездышко. Но в том, что его надо покинуть, у Канг Чоля сомнений не было. «Только бы убедить его», — подумал он. Потому что при всей кажущейся мягкости, Игорь Владимирович мог быть очень твердым в своих решениях.

   — Каким ветром в наши края? — спросил Игорь Владимирович, пожимая руку Канг Чолю. Узкая ладонь друга отдавала чистотой, а улыбка была такой мягкой и искренней, что невозможно было не улыбнуться в ответ.

   — Служебным, разумеется. У вас все нормально — на работе, в кругу ученых?

   — Да, — чуть удивленно ответил Игорь Владимирович. — Вот закончу сессию и засяду основательно за свою книгу.

   «Кто знает, в каких краях придется закончить вам свою книгу», — мысленно сказал ему Канг Чоль, оттягивая момент решительного разговора.

   Появилась Наталья с подносом.

   — Может, на террасе устроимся? — предложила она весело. Но вид Канг Чоля заставил ее подойти к столику, положить поднос и сесть. — Что-нибудь случилось, Чоль?

   — Вам надо уехать, — голос его вдруг охрип. Он кашлянул и твердо добавил: — Как можно срочно?

   — Куда? Зачем?

   — Над вами, Игорь Владимирович, завис меч НКВД. Уже завели дело, а это обязательно заканчивается арестом…

   — Но почему? Игорь абсолютно лоялен к власти, и потом он ученый, — растерянно произнесла Наталья и посмотрела на мужа.

   — Я не знаю почему, — ответил Канг Чоль с мрачным видом. — Знаю одно, идет целенаправленное уничтожение интеллигенции. Вам надо бежать!

   — Но он ни в чем не виноват! Игорь, скажи хоть что-нибудь…

   Игорь Владимирович сцепил пальцы рук.

   — Чоль прав. Меня уже допрашивал сотрудник НКВД. Он приходил в университет.

   — Как? — в один голос воскликнули Наталья и Канг Чоль. — И ты ничего не сказал?

   — Я не хотел тебя беспокоить, Натали.

   — О чем он вас спрашивал, Игорь Владимирович?

   — О разном. О коллегах по университету, о работе географического общества. Спрашивал о публикациях в зарубежных журналах. Интересовался моим мнением о новых методах составления карт, планах кафедры. Ах да, спрашивал, что я, как ученый, думаю, о генетике, статистике и тому подобное…

   — И что вы ответили по поводу генетики?

   — Сказал, что это перспективнейшая наука, что ее ждет блестящее будущее. Славно так побеседовали… Милейший молодой человек, очень эрудирован. Оказалось, что закончил МГУ…

   — Игорь Владимирович, вам всем надо срочно уехать! — как можно решительнее сказал Канг Чоль.

   — Но куда? И потом, я ни в чем не виноват. А, уехав, я как бы косвенно признаю свою вину.

   — Кому вы признаете? Да они и без этого обвинят вас в чем угодно. Наталья, я вас прошу, умоляю, надо уехать. Бежать, пока не поздно!

   Его тревога уже передалась им. Они переглянулись, и Наталья растерянно произнесла:

   — Но куда?

   — По дороге сюда, я обдумывал этот вопрос. Игорь Владимирович, помните, вы говорили, что знаете графа Иваницкого?

   — Да, — промолвил тот. И оживился. — Энциклопедически образованный человек. Его статьи по созданию биозаповедников предвосхитили…

   — Игорь, пожалуйста, потом… Прости, что перебила. И что ты предлагаешь, Чоль?

   — Граф Иваницкий эмигрировал после революции в Корею. Мне об этом рассказывал соотечественник, который видел его там. Граф живет в провинции Хангек, это на севере полуострова. Говорят, он помог многим бежавшим российским офицерам уехать в Америку, Канаду. Так вот, есть рыболовы-корейцы, которые регулярно плавают возле берегов Кореи. Они и перевезут вас туда.

   — Но как же, — хотел было что-то сказать Игорь Владимирович, но лишь безнадежно махнул рукой и грустным взглядом окинул гостиную.

   — Когда нам собраться? — Наталья, видимо, уже решила бесповоротно. — И что с собой можно взять?

   — Самое необходимое и ценное. Я еще зайду к вам сегодня вечером и скажу когда. Думаю, дня через два-три.

   — Так скоро, — вырвалось у женщины. Ее глаза увлажнились, и Канг Чоль виновато опустил голову.

   Двадцать третье число пятого месяца по лунному календарю. Небольшой пирс на окраине бухты Золотой рог. Пришвартованное рыболовецкое судно чуть покачивается на воде. До отлива еще час времени.

   Наталья с дочерью уже на судне. Мужчины остались на пирсе, чтобы выкурить по последней прощальной сигарете.

   Три последних дня выдались для Канг Чоля необычайно тяжелыми. Из дома Бубенновых Канг Чоль сразу поехал к Дянг Гилю, в чьем доме он жил перед войной, и которого учил русскому языку и заботился как о сыне. Мальчик вырос, тоже воевал, стал рыбаком. А когда стали создаваться рыболовецкие артели, возглавил одну из них. Под его началом работали русские, корейцы, китайцы, и у всех Дянг Гиль пользовался беспрекословным авторитетом и уважением. Он сразу согласился помочь и назначил дату. Мало того, решил сам выполнить просьбу Канг Чоля.

   Сообщив Бубеновым день отплытия, Канг Чоль, несмотря на уговоры супругов переночевать, решил ехать домой, куда попал лишь за полночь. Елена уже не ждала его и потому была очень рада его возвращению. Вот уже десять лет они жили, душа в душу, и ее любовь, лад в семье помогали Канг Чолю переносить все тяготы нелегкой работы председателя райисполкома. Любящим сердцем она чувствовала, что что-то стряслось, но умела не досаждать мужа излишними расспросами, знала, что он сам все расскажет, если сочтет необходимым.

   А с раннего утра он впрягся в лямку районных будней, отягощенных дополнительным продналогом, и два дня носился по деревням, и где уговорами, где просьбами, а то и угрозами выполнял грозное задание партии. И никому не сказав, из очередного колхоза рванулся во Владивосток, чтобы завершить побег семьи Бубеновых.

   Ночь. Тихо накрапывает дождь. Боль и неотвратимость расставания разрывает сердце в груди. А тут еще табачный дым почему-то сегодня особенно ест глаза.

   Докурили. Голос Дянг Гира — пора отправляться.

   Канг Чоль шагнул навстречу русскому другу. Они обнялись и замерли на миг.

   — Неисповедимы пути господни, — прошептал Игорь Владимирович. — Спасибо тебе, Чоль, за все! И, дай Бог, тебе самому… уцелеть.

   Крепкие рыбацкие руки приняли последнего пассажира, и вот уже отливная волна быстро уносит отшвартованное судно от пирса.

   Да, действительно, неисповедимы пути господни! Двадцать лет назад Канг Чоля, гонимого суровой волной жизни, приняла Россия. И этот человек. Сколько сочувствия и доброжелательности проявил он тогда. А потом долгие годы согревал теплом дружбы и светом общения. И вот…

   «Это вам спасибо, Игорь Владимирович, — прошептал Канг Чоль. — Это я, я сейчас должен направляться в Корею, чтобы драться с японцами. А я прикипел к этой стране и забыл свою родину».

   Судно уже давно скрылось из глаз, а Канг Чоль все стоял на пирсе.

   «Простите меня, Игорь Владимирович, — рыдала его душа, — за то, что я, и такие, как я, стали невольными участниками вашего изгнания из страны, которая по разным сволочным соображениям не оценила ни ваш светлый ум, ни ваш истинный патриотизм. Простите и прощайте…»

   Дождь усилился, и капли воды, словно слезы, стекались по лицу Канг Чоля.

Глава 50.

ВЫПИСКА ИЗ РЕКОМЕНДАЦИИ

на члена РСДРП товарища Ким Канг Чоля с 1918 г.

   «…Товарища Ким Канг Чоля знаю с 1913 года, когда я возглавлял научную этнографическую экспедицию по изучению быта переселенцев из Юго-Восточной Азии. Тогда же привлек его к революционной деятельности. Так, товарищ Ким создал среди корейской бедноты г. Владивостока первый марксистский кружок. По заданию партии он ушел добровольцев на фронт первой мировой войны, где проводил рев. работу среди солдат. В 1918 году участвовал в декабрьском вооруженном восстании. Весной того же года был направлен в г. Хабаровск, а оттуда в Приморье для создания красных партизанских отрядов из числа корейцев. В 1922 году влился со своим отрядом в ряды регулярной Красной Армии. Последняя должность — командир корейского интернационального полка 1 дивизии 5 армии. Участник штурма Спасска, где за проявленное мужество и героизм был представлен к ордену Красного Знамени.

   Характеризуя товарища Кима самым положительным образом, рекомендую временному реввоенсовету ДВК использовать его для работы с корейцами.

   12 апреля 1922 г.

   Член РВС 5 армии

   Липатов В.П.

   * * * * *

   Из протокола сотрудника ВЧК т. Смирнова В.К.

   «…Прибыв на место происшествия, я обнаружил труп, в котором свидетели признали немого кухонного рабочего. Хозяин харчевни Хан Кан Чер исчез. При обыске помещения был обнаружен тайник, в котором хранились два маузера и боеприпасы, а также документ на японском языке, из чего следует, что Хан являлся замаскированным японским шпионом.

   Расследование показало, что в момент убийства, в харчевне находился посетитель, который встречался с Хан Хак Чером. Это, предположительно, командир корейского отряда Ким Канг Чоль. Его поиски не дали результатов, тов. Ким после расформирования полка отбыл в неизвестном направлении…

   Подпись.

   26 апреля 1922г.

   * * * * *

   АНКЕТА ДЕЛЕГАТА

   ХУП съезда ВКП (б)  201

   1. Фамилия: Ким

   Имя и отчество: Константин Чолевич

   2. С правом какого голоса участвует на съезде: решающего

   3. Какой организацией делегирован: Д. Восточ. парт. организацией.

   4. Пол: м.

   5. Возраст: 44 года

   6. Национальность: кореец

   7.Образование:

   а) какое учебное заведение окончил: Промакадемия_____ в 1925 году.

   б) Где учится в настоящее время: нет

   8. Специальность: учитель

   9. Социальное положение: служащий

   10. Основная работа в настоящее время:

   а) Должность и название учреждения или организации: председатель райисполкома Посьетского района

   в) Приморская обл. ДВК

   11. Членом каких выборных парторганов состоит: обкома

   12. С какого времени состоит членом ВКП (б): с 1918

   13.Состоял ли раньше в др. партиях: нет

   14. Принимал ли участие в гражданской войне: в партизанских отрядах 1920-22 гг., в составе 1 дивизии 5 армии.

   15. Имеются ли награды: орден Красного Знамени.

   Подпись делегата

   23/1 — 1934 г. Подпись регистратора.

   * * * * *

   ВЫПИСКА

   из характеристики выпускника Промакадемии

   тов. Кима Константина Чолевича

   «…За время учебы в Промакадемии т. Ким проявил себя самым положительным образом, являясь примером в учебе и общественной работе. По всем предметам сдал экзамены на «отл.» и «хор».

   Рекомендуется для работы в сов. парторганах».

   Ректор: Зельцман

   Секретарь парторганизации: Петров

   г. Москва. 1925 г.

   * * * * *

   ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА

   партбюро Приморского обкома партии

   «…За ошибки, проявленные в проведении линии партии по продовольственному вопросу объявить коммунисту Киму Константину Чолевичу выговор без занесения в личное дело.

   Секретарь Приморского обкома партии

   Валюшин.

   * * * * *

   ИЗ ДОКЛАДНОЙ

   следователя по особо важным делам НКВД

   «…Среди близко знакомых Липатова В.П., обвиняемого в принадлежности бухаринско-зиновьевской группировке, особого внимания заслуживает Ким Константин Чолевич (корейское имя Канг Чоль), по национальности кореец, работающий ныне председателем Посьетского райисполкома Приморской области. Обвиняемый показал, что знает Кима еще до революции и, якобы, лично привлек его к революционной работе, а потом всячески продвигал по службе. В 1924-25 гг. Ким, учась в Промакадемии, проживал на квартире Липатова. За последние пять лет обвиняемый дважды побывал в Приморье в связи с командировкой, а также отпуском, и оба раза гостил у Кима.

   Считаю необходимым тщательно проверить Ким Канг Чоля на предмет сотрудничества с японской разведкой».

   Старший оперуполномоченный

   Белявский

   12 февраля 1937 г.

   Резолюция: Линию Липатов и Ким на предмет сотрудничества с японской разведкой развернуть самым тщательнейшим образом!

   * * * * *

   Из допроса Липатова В.И. ,

   бывшего заместителя Председателя Наркомнаца

   Вопрос: Таким образом, вы полностью признаете свою принадлежность к бухаринско-зиновьевскому блоку, чья деятельность была направлена против нынешней политики партии и товарища Сталина?

   Ответ: Полностью признаю.

   Вопрос: Вы признаете, что работали на японскую разведку, и имели постоянные контакты с японским резидентом Ким Константином Чолевичем?

   Ответ: Да, признаю.

   Старший оперуполномоченный

   Белявский

   21 марта 1937 г.

   * * * * *

   Из редакционной статьи газеты «Правда» от апреля 1937 г.

   «Кому выгоден шпионаж на Дальнем Востоке»

   _________________________________

   * * * * *

   Из письма жительницы деревни Дальний

   Посьетского района

   «…Вот и получается, что председатель райисполкома Ким все свои силы и внимание обращает только на своих корейцев, тогда как русские колхозники живут в самой разной нужде. Корейцы строят в своих селах хорошие школы, клубы и даже стадион, а в нашем селе только изба-читальня, и та пришла совсем в негодность, книги разворованы. А все потому, что председатель РИКа Ким проводит националистическую политику, которая на руку империалистической и японской разведке.

   Преданная Советской власти

   доярка Ярохина С.

   12 мая 1937 г.

   * * * * *

   Из письма жителя колхоза «Светлый дол»

   Посьетского района

   «… А про этого Кима известно ищо, что он приезжал в колхоз «Приморская звезда» в 1922 году и устроил зверский самосуд над несколькими русскими, вся вина которых, якобы, состоялась в том, они охотились на корейской территория. Мы, русские, воевали, кровь проливали ручьями, а корейцы нахапали земли и живут лучше нас. Партия постоянно заботится о крестьянах, начала создавать колхозы, чтобы все жили одинаково. А многие корейцы пошли против Советской власти и убежали в Китай, Японию. И товарищ Ким, будучи в районе от Сов. власти не возражал их побегу и даже помогал. И тем самым делал разрез линии партии и товарища Сталина.

   15 мая 1937 г.

   Рядовой и преданный член ВКП (б)

   Колхозник Самохин П.

   * * * * *

   Из протокола ареста Кима К.Ч.

   «…При задержании гражданин Ким К.Ч. не оказал никакого сопротивления. Отсутствие членов семьи объяснил тем, что сын еще в прошлом году уехал в г. Самарканд учиться, а жена уехала к родственникам в г.Уссурийск.

   При обыске не удалось обнаружить никаких компрометирующих документов, писем, книг или чего-либо другого. Также не нашли никакого оружия, хотя точно известно, что гражданин Ким награждался именным оружием. На вопрос, где оно, арестованный ответил, что револьвер и шашку у него украли при переезде, о чем, якобы, был составлен соответствующий акт.

   Арестованный Ким препровожден в областной следственный изолятор НКВД Приморской области.

   Старший оперуполномоченный

   Попцов

   18 мая 1937 года.

   * * * * *

   ИЗ ДОПРОСА Рузаева А.К.,

   заведующего ремонтными

   мастерскими при МТС Посьетского района:

   Вопрос: Вы признаете, что много лет дружили с председателем райисполкома Кимом Константином Чолевичем?

   Ответ: Признаю. А что в этом такого?

   Вопрос: Вопросы задаю я. Вы признаете, что, будучи инструктором, а затем заведующим отделом обкома партии всячески прикрывали своего друга?

   Ответ: В чем это я его прикрывал?

   Вопрос: Повторяю, вопросы задаю я. Вы прикрывали его, когда он вопреки установке обкома пытался утаить часть зерна от заготпоставок?

   Ответ: Так он же выполнил план поставки, а ему дополнительно навесили!

   Вопрос: Но проверка выяснила, что зерна еще в колхозах было много?

   Ответ: Так это же было семенное зерно!

   Вопрос: Семенное не семенное, но факт, что колхозы при попустительстве Кима хотели утаить зерно. И когда его пытались выгнать из партии, именно вы вступились в его защиту? Признаете это или нет?

   Ответ: Рад, что защитил его тогда!

   Вопрос: Я попросил бы вас удержаться от оценок. Отвечайте на вопросы — да или нет. Вы признаете, что своими действиями гражданин Ким наносил ощутимый вред Советской власти? Что он действовал так по заданию иностранных разведок, в частности, японской?

   Ответ: Никогда не признаю!

   Вопрос: Вы говорите так, потому что во многом обязаны ему?

   Ответ: В чем это я ему обязан?

   Вопрос: Ну, например, когда вас вывели из состава обкома, и у вас не стало работы, он устроил вас на нынешнюю должность?

   Ответ: Тоже мне должность… Да, я ему многим обязан, но я защищаю его не поэтому?

   Вопрос: Тогда почему же?

   Ответ: Он мой друг, и я верю и знаю, что никакой он не японский шпион, и быть им не мог.

   Вопрос: Вы сознаете последствия своего нежелания оказать помощь следствию?

   Ответ: Да, полностью сознаю и не боюсь!

   Оперуполномоченный райотдела НКВД

   Сахарков

   21 мая 1937 г.

   Пометка: обвиняемый Рузаев осужден за утрату бдительности на 10 лет.

   * * * * *

   Отрывок из статьи журналиста Липмана Н.

   «Получили по заслугам»:

   «…В своей обвинительной речи военный прокурор привел убедительные факты, свидетельствующие о том, обвиняемые действительно являлись агентами японской разведки, что они были заброшены еще в период царской России под видом бедных переселенцев. После установления Советской власти, когда новая власть дала всем бедным и угнетенным равные возможности для начала новой жизни, подлые наемники самурайской Японии, пользовались любой возможностью, чтобы вредить Советской стране. Для этого они пробрались в партию, заняли руководящие должности, и вербовали новых агентов. Но отныне их деятельность в кавычках пресечена бдительными органами НКВД.

   Суд над группой корейских шпионов, вынесен для осуждения масс. И это можно только приветствовать: люди должны знать, что враг скрывается под любой личиной.

   Прозорлива была писательница Вера Кетлинская, изобразив в недавно вышедшем романе «Мужество», коварный образ классового врага по фамилии Пак, что ярко свидетельствует о том, что среди этой группы населения скрывается еще немало вредителей Советской власти.

   Обвиняемые Ким К.Ч., Хан М., Огай Се Мук отказались от последнего слова. А что им говорить, когда их вина доказана полностью, и каждый советский человека уверен, что суд вынесет им самый суровый приговор!».

   Газета «Тихоокеанская правда»

   от 14 июня 1937г.

   * * * * *

   Постановление  1428-32 бсс

   СНК СССР и ЦК ВКП (б)

   21 августа 1937 г.

   О выселении корейского населения из пограничных

   районов Дальневосточного края

   Совет Народных Комиссаров Союза ССР И Центральный Комитет ВКП (б) п о с т а н о в л я е т:

   В целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край провести следующие мероприятия:

   1. Предложить Дальневосточному крайкому ВКП (б), крайисполкому и УНКВД Дальневосточного края выселить все корейское население пограничных районов Дальневосточного края: Посьетского, Молотовского, Гродековского, Ханкайского, Хорольского, Черниговского, Спасского, Шмаковского, Постышевского, Бикинского, Вяземского, Хабаровского, Суйфунского, Кировского, Калининского, Лазо, Свободненского, Благовещенского, Тамбовского, Михайловского, Архаринского, Сталинского и Блюхерова и переселить в Южно-Казахстанскую область, а районы Аральского моря и Балхаша и Узбекскую ССР.

   Выселение начать с Посьетского района и прилегающих к Гродеково районов.

   2. К выселению приступить немедленно и закончить к 1-му января 1938 года.

   3. Подлежащим переселению корейцам разрешить при переселении брать с собой имущество, хозяйственный инвентарь и живность.

   4. Возместить переселяемым стоимость оставляемого ими движимого и недвижимого имущества и посевов.

   5. Не чинить препятствий переселяемым корейцам к выезду, при желании, за границу, допуская упрощенный порядок перехода границы.

   6. Наркомвнуделу СССР принять меры против возможных эксцессов и беспорядков со стороны корейцев в связи с выселением.

   7. Обязать Совнаркомы Казахской ССР и Узбекской ССР немедленно определить районы и пункты вселения и наметить мероприятия, обеспечивающие хозяйственное освоение на новых местах переселяемых, оказав им нужное содействие.

   8. Обязать НКПС обеспечить своевременную подачу вагонов по заявкам Далькрайисполкома для перевозки переселяемых корейцев и их имущества из Дальневосточного края в Казахскую ССР и Узбекскую ССР.

   9. Обязать Далькрайком ВКП (б) и Далькрайисполком в трехдневный срок сообщить количество подлежащих выселению хозяйств и человек.

   10. О ходе выселения, количестве отправленных из районов переселения, количестве прибывающих в районы расселения и количестве выпущенных за границу доносить десятидневками по телеграфу.

   11. Увеличить количество пограничных войск на 3 тысячи человек для уплотнения охраны границы в районах, из которых переселяются корейцы.

   12. Разрешить Наркомвнуделу СССР разместить пограничников в освобождаемых помещениях корейцев.

   Председатель Совета

   Народных Комиссаров Союза ССР В. МОЛОТОВ

   Секретарь Центрального

   Комитета ВКП (б)       И. СТАЛИН

   * * * * *

   Приговор

   военной коллегии Верховного Суда СССР

   Военная коллегия Верховного Суда СССР, рассмотрев дело Кима Константина Чолевича, 1990 г. рождения, признает его виновным в том, что, начиная с 1932 года, он, являясь резидентом японской разведки по Приморью, занимался вербовкой агентов и направлял их деятельность в пользу японской разведки. Вина Кима К.Ч. полностью доказана и потому он осуждается по ст. 58-1а, 58-2, 58-8, 58-11 УК РСФСР и приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией имущества.

   Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

   Председатель военной коллегии Ляшков Г.М.

   Военный прокурор Бахтин Н.А.

   Секретарь Куляба П.С.

   22 июня 1937 г.

   * * * * *

   ПОЧЕТНАЯ ГРАМОТА

   Выдана студенту исторического факультета Самаркандского государственного университета КИМУ Павлу Константиновичу в связи с успешным окончанием первого курса и проявленные при этом отличную учебу и высокую активность в общественной работе.

   Ректор СамГУ Смолин

   Секретарь парткома Перхтин

   Секретарь комитета комсомола Могилевский

   26 июня 1937 г.

   Военная коллегия Верховного суда Союза ССР

   Председателю колхоза

   «Приморская звезда»

   Герою Социалистического Труда

   тов. КИМ ИН ЧОЛЮ

   Уважаемый Ким Ин Чоль! Высылаем Вам справку, а также копию заседания Военной коллегии о реабилитации Вашего отца Кима Константина Чолевича.

   Копия

   Верховный Суд Союза ССР

   Определение  5п-026356/57

   Военная коллегия Верховного Суда СССР, в составе Председательствующего полковника юстиции Костромина, членов полковника юстиции Юткина, подполковника юстиции Козлова рассмотрела в заседании от 15 апреля 1957 г. в порядке ст. 378 УПК РСФСР заключение главного военного прокурора по делу бывшего председателя Посьетского райисполкома

   КИМА Константина Чолевича, 1890 г. рождения

   Осужденного Военной коллегией Верховного Суда ССС 22 июня 1937 года по ст. 58-1а, 58-2, 58-8, 58-11 УК РСФСР к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества.

   Заслушав доклад тов. Юткина и заключение пом. Главного военного прокурора подполковника юстиции Спелова Военная коллегия Верховного Суда СССР

   ус т а н о в и л а:

   Ким К.Ч. судом признан виновным в том, что, начиная с 1932 года, он, являясь резидентом японской разведки по Приморью, занимался вербовкой агентов и направлял их деятельность в пользу японской разведки.

   В заключении Главного Военного прокурора предлагается приговор в отношении Кима К.Ч. отменить и дело о нем прекратить за отсутствием состава преступления, так как положенные в основу его обвинения доказательства являются несостоятельными и опровергаются материалами дополнительной проверки, из которых видно, что Ким К. Ч. Был осужден необоснованно.

   Рассмотрев материалы дела и дополнительной проверки, и соглашаясь с доводами, изложенными в заключении, Военная коллегия Верховного Суда СССР, определил:

   Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 22 июня 1937 года в отношении КИМА Константина Чолевича по вновь открывшимся обстоятельствам отменить, и дело о нем за отсутствием состава преступления в уголовном порядке прекратить.

   Офицер Военной коллегии —

   капитан юстиции Бадукин.

   СПРАВКА

   Дело по обвинению КИМА Константина Чолевича, до ареста — 18 мая 1937 года работавшего председателем Посьетского райисполкома Приморской области, пересмотрено Военной коллегией Верховного Суда ССС от 15 апреля 1957 г.

   Приговор военной коллегии Верховного Суда СССР от 22 июня 1937 в отношении КИМА К.Ч. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело за отсутствием состава преступления прекращено.

   Ким К. Ч. Реабилитирован посмертно.

   Председательствующий судебного состава

   5 мая 1957 г. Военной коллегии Верховного Суда СССР

   Полковник юстиции А. Костромин.

ЭПИЛОГ

   А жизнь продолжается. Значит, продолжается и история семьи Кимов.

   В 1912 году младший сын Ким Чоля — Донг Чоль уехал учиться в Японию, и после этого только один раз мы услышали о нем спустя десять лет из уст японского разведчика Охадзуки. Как сложится дальнейшая жизнь молодого корейца, одного из тех, кто поверил во благо аннексии Кореи Японией? Несомненно, что она будет тесно переплетена с судьбой Страны восходящего солнца — ее величием и падением. Будет сладкая слепота и горькое прозрение. Двоих детей воспитает Донг Чоль: один уедет в Корею, другой — в США.

   Канг Чоль нашел трагический конец в России, пройдя вместе с ее народом первую мировую бойню, революцию и гражданскую войну, восстановление разрухи, коллективизацию и индустриализацию. Он был репрессирован сталинским режимом летом 1937-го года, а осенью все корейцы Дальнего Востока испытают драматическое переселение в Узбекистан и Казахстан.

   Средний сын Канг Чоля — Ин Чоль станет прославленным председателем узбекского колхоза, каких было немало в действительности. Достаточно назвать Ким Пен Хва, дважды Героя Социалистического Труда, чье имя сегодня носит хозяйство, которым он руководил долгие годы, и улица в Ташкенте.

   Младший сын Канг Чоля — Ким Павел окончит Самаркандский университет и станет учителем в школе. В 1944 году он добровольцем пойдет на фронт, а через год будет участвовать в освобождении Северной Кореи от японского колониального ига. Ему же доведется познать горечь братоубийственной войны в Корее.

   Между тем в Китае вырос старший сын Чоль Су. На что мог рассчитывать сын крестьянина в японской колонии? На ту же участь, что и отец, — ковыряться на клочке земли. Всю жизнь отчим Фу Линь терзался укорами совести, и перед смертью признается сыну, что он не родной отец ему. И Чоль Су уезжает в город. Дальнейшая его жизнь связана с освободительным движением Китая, а в 1951 году он в составе китайских добровольцев направится на помощь северокорейской армии.

   Жизненные дороги сыновей и внуков Ким Чоля, разбросанных по всему миру, пересекутся в таких войнах, как вторая мировая, корейская, вьетнамская. Сойдутся ли они когда-нибудь мирно в одном месте? Не знаю, будущее сокрыто в туманной дали…

   Я как тот слепой провидец из первой книги, который многое предвидит, но как бы про себя…

   Точно знаю только одно — надо жить и продолжать повествование.

Ташкент. 1997-2003гг.

Глава 50.

ВЫПИСКА ИЗ РЕКОМЕНДАЦИИ

на члена РСДРП товарища Ким Канг Чоля с 1918 г.

   «…Товарища Ким Канг Чоля знаю с 1913 года, когда я возглавлял научную этнографическую экспедицию по изучению быта переселенцев из Юго-Восточной Азии. Тогда же привлек его к революционной деятельности. Так, товарищ Ким создал среди корейской бедноты г. Владивостока первый марксистский кружок. По заданию партии он ушел добровольцев на фронт первой мировой войны, где проводил рев. работу среди солдат. В 1918 году участвовал в декабрьском вооруженном восстании. Весной того же года был направлен в г. Хабаровск, а оттуда в Приморье для создания красных партизанских отрядов из числа корейцев. В 1922 году влился со своим отрядом в ряды регулярной Красной Армии. Последняя должность — командир корейского интернационального полка 1 дивизии 5 армии. Участник штурма Спасска, где за проявленное мужество и героизм был представлен к ордену Красного Знамени.

   Характеризуя товарища Кима самым положительным образом, рекомендую временному реввоенсовету ДВК использовать его для работы с корейцами.

   12 апреля 1922 г.

   Член РВС 5 армии

   Липатов В.П.

   * * * * *

   Из протокола сотрудника ВЧК т. Смирнова В.К.

   «…Прибыв на место происшествия, я обнаружил труп, в котором свидетели признали немого кухонного рабочего. Хозяин харчевни Хан Кан Чер исчез. При обыске помещения был обнаружен тайник, в котором хранились два маузера и боеприпасы, а также документ на японском языке, из чего следует, что Хан являлся замаскированным японским шпионом.

   Расследование показало, что в момент убийства, в харчевне находился посетитель, который встречался с Хан Хак Чером. Это, предположительно, командир корейского отряда Ким Канг Чоль. Его поиски не дали результатов, тов. Ким после расформирования полка отбыл в неизвестном направлении…

   Подпись.

   26 апреля 1922г.

   * * * * *

   АНКЕТА ДЕЛЕГАТА

   ХУП съезда ВКП (б)  201

   1. Фамилия: Ким

   Имя и отчество: Константин Чолевич

   2. С правом какого голоса участвует на съезде: решающего

   3. Какой организацией делегирован: Д. Восточ. парт. организацией.

   4. Пол: м.

   5. Возраст: 44 года

   6. Национальность: кореец

   7.Образование:

   а) какое учебное заведение окончил: Промакадемия_____ в 1925 году.

   б) Где учится в настоящее время: нет

   8. Специальность: учитель

   9. Социальное положение: служащий

   10. Основная работа в настоящее время:

   а) Должность и название учреждения или организации: председатель райисполкома Посьетского района

   в) Приморская обл. ДВК

   11. Членом каких выборных парторганов состоит: обкома

   12. С какого времени состоит членом ВКП (б): с 1918

   13.Состоял ли раньше в др. партиях: нет

   14. Принимал ли участие в гражданской войне: в партизанских отрядах 1920-22 гг., в составе 1 дивизии 5 армии.

   15. Имеются ли награды: орден Красного Знамени.

   Подпись делегата

   23/1 — 1934 г. Подпись регистратора.

   * * * * *

   ВЫПИСКА

   из характеристики выпускника Промакадемии

   тов. Кима Константина Чолевича

   «…За время учебы в Промакадемии т. Ким проявил себя самым положительным образом, являясь примером в учебе и общественной работе. По всем предметам сдал экзамены на «отл.» и «хор».

   Рекомендуется для работы в сов. парторганах».

   Ректор: Зельцман

   Секретарь парторганизации: Петров

   г. Москва. 1925 г.

   * * * * *

   ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА

   партбюро Приморского обкома партии

   «…За ошибки, проявленные в проведении линии партии по продовольственному вопросу объявить коммунисту Киму Константину Чолевичу выговор без занесения в личное дело.

   Секретарь Приморского обкома партии

   Валюшин.

   * * * * *

   ИЗ ДОКЛАДНОЙ

   следователя по особо важным делам НКВД

   «…Среди близко знакомых Липатова В.П., обвиняемого в принадлежности бухаринско-зиновьевской группировке, особого внимания заслуживает Ким Константин Чолевич (корейское имя Канг Чоль), по национальности кореец, работающий ныне председателем Посьетского райисполкома Приморской области. Обвиняемый показал, что знает Кима еще до революции и, якобы, лично привлек его к революционной работе, а потом всячески продвигал по службе. В 1924-25 гг. Ким, учась в Промакадемии, проживал на квартире Липатова. За последние пять лет обвиняемый дважды побывал в Приморье в связи с командировкой, а также отпуском, и оба раза гостил у Кима.

   Считаю необходимым тщательно проверить Ким Канг Чоля на предмет сотрудничества с японской разведкой».

   Старший оперуполномоченный

   Белявский

   12 февраля 1937 г.

   Резолюция: Линию Липатов и Ким на предмет сотрудничества с японской разведкой развернуть самым тщательнейшим образом!

   * * * * *

   Из допроса Липатова В.И. ,

   бывшего заместителя Председателя Наркомнаца

   Вопрос: Таким образом, вы полностью признаете свою принадлежность к бухаринско-зиновьевскому блоку, чья деятельность была направлена против нынешней политики партии и товарища Сталина?

   Ответ: Полностью признаю.

   Вопрос: Вы признаете, что работали на японскую разведку, и имели постоянные контакты с японским резидентом Ким Константином Чолевичем?

   Ответ: Да, признаю.

   Старший оперуполномоченный

   Белявский

   21 марта 1937 г.

   * * * * *

   Из редакционной статьи газеты «Правда» от апреля 1937 г.

   «Кому выгоден шпионаж на Дальнем Востоке»

   _________________________________

   * * * * *

   Из письма жительницы деревни Дальний

   Посьетского района

   «…Вот и получается, что председатель райисполкома Ким все свои силы и внимание обращает только на своих корейцев, тогда как русские колхозники живут в самой разной нужде. Корейцы строят в своих селах хорошие школы, клубы и даже стадион, а в нашем селе только изба-читальня, и та пришла совсем в негодность, книги разворованы. А все потому, что председатель РИКа Ким проводит националистическую политику, которая на руку империалистической и японской разведке.

   Преданная Советской власти

   доярка Ярохина С.

   12 мая 1937 г.

   * * * * *

   Из письма жителя колхоза «Светлый дол»

   Посьетского района

   «… А про этого Кима известно ищо, что он приезжал в колхоз «Приморская звезда» в 1922 году и устроил зверский самосуд над несколькими русскими, вся вина которых, якобы, состоялась в том, они охотились на корейской территория. Мы, русские, воевали, кровь проливали ручьями, а корейцы нахапали земли и живут лучше нас. Партия постоянно заботится о крестьянах, начала создавать колхозы, чтобы все жили одинаково. А многие корейцы пошли против Советской власти и убежали в Китай, Японию. И товарищ Ким, будучи в районе от Сов. власти не возражал их побегу и даже помогал. И тем самым делал разрез линии партии и товарища Сталина.

   15 мая 1937 г.

   Рядовой и преданный член ВКП (б)

   Колхозник Самохин П.

   * * * * *

   Из протокола ареста Кима К.Ч.

   «…При задержании гражданин Ким К.Ч. не оказал никакого сопротивления. Отсутствие членов семьи объяснил тем, что сын еще в прошлом году уехал в г. Самарканд учиться, а жена уехала к родственникам в г.Уссурийск.

   При обыске не удалось обнаружить никаких компрометирующих документов, писем, книг или чего-либо другого. Также не нашли никакого оружия, хотя точно известно, что гражданин Ким награждался именным оружием. На вопрос, где оно, арестованный ответил, что револьвер и шашку у него украли при переезде, о чем, якобы, был составлен соответствующий акт.

   Арестованный Ким препровожден в областной следственный изолятор НКВД Приморской области.

   Старший оперуполномоченный

   Попцов

   18 мая 1937 года.

   * * * * *

   ИЗ ДОПРОСА Рузаева А.К.,

   заведующего ремонтными

   мастерскими при МТС Посьетского района:

   Вопрос: Вы признаете, что много лет дружили с председателем райисполкома Кимом Константином Чолевичем?

   Ответ: Признаю. А что в этом такого?

   Вопрос: Вопросы задаю я. Вы признаете, что, будучи инструктором, а затем заведующим отделом обкома партии всячески прикрывали своего друга?

   Ответ: В чем это я его прикрывал?

   Вопрос: Повторяю, вопросы задаю я. Вы прикрывали его, когда он вопреки установке обкома пытался утаить часть зерна от заготпоставок?

   Ответ: Так он же выполнил план поставки, а ему дополнительно навесили!

   Вопрос: Но проверка выяснила, что зерна еще в колхозах было много?

   Ответ: Так это же было семенное зерно!

   Вопрос: Семенное не семенное, но факт, что колхозы при попустительстве Кима хотели утаить зерно. И когда его пытались выгнать из партии, именно вы вступились в его защиту? Признаете это или нет?

   Ответ: Рад, что защитил его тогда!

   Вопрос: Я попросил бы вас удержаться от оценок. Отвечайте на вопросы — да или нет. Вы признаете, что своими действиями гражданин Ким наносил ощутимый вред Советской власти? Что он действовал так по заданию иностранных разведок, в частности, японской?

   Ответ: Никогда не признаю!

   Вопрос: Вы говорите так, потому что во многом обязаны ему?

   Ответ: В чем это я ему обязан?

   Вопрос: Ну, например, когда вас вывели из состава обкома, и у вас не стало работы, он устроил вас на нынешнюю должность?

   Ответ: Тоже мне должность… Да, я ему многим обязан, но я защищаю его не поэтому?

   Вопрос: Тогда почему же?

   Ответ: Он мой друг, и я верю и знаю, что никакой он не японский шпион, и быть им не мог.

   Вопрос: Вы сознаете последствия своего нежелания оказать помощь следствию?

   Ответ: Да, полностью сознаю и не боюсь!

   Оперуполномоченный райотдела НКВД

   Сахарков

   21 мая 1937 г.

   Пометка: обвиняемый Рузаев осужден за утрату бдительности на 10 лет.

   * * * * *

   Отрывок из статьи журналиста Липмана Н.

   «Получили по заслугам»:

   «…В своей обвинительной речи военный прокурор привел убедительные факты, свидетельствующие о том, обвиняемые действительно являлись агентами японской разведки, что они были заброшены еще в период царской России под видом бедных переселенцев. После установления Советской власти, когда новая власть дала всем бедным и угнетенным равные возможности для начала новой жизни, подлые наемники самурайской Японии, пользовались любой возможностью, чтобы вредить Советской стране. Для этого они пробрались в партию, заняли руководящие должности, и вербовали новых агентов. Но отныне их деятельность в кавычках пресечена бдительными органами НКВД.

   Суд над группой корейских шпионов, вынесен для осуждения масс. И это можно только приветствовать: люди должны знать, что враг скрывается под любой личиной.

   Прозорлива была писательница Вера Кетлинская, изобразив в недавно вышедшем романе «Мужество», коварный образ классового врага по фамилии Пак, что ярко свидетельствует о том, что среди этой группы населения скрывается еще немало вредителей Советской власти.

   Обвиняемые Ким К.Ч., Хан М., Огай Се Мук отказались от последнего слова. А что им говорить, когда их вина доказана полностью, и каждый советский человека уверен, что суд вынесет им самый суровый приговор!».

   Газета «Тихоокеанская правда»

   от 14 июня 1937г.

   * * * * *

   Постановление  1428-32 бсс

   СНК СССР и ЦК ВКП (б)

   21 августа 1937 г.

   О выселении корейского населения из пограничных

   районов Дальневосточного края

   Совет Народных Комиссаров Союза ССР И Центральный Комитет ВКП (б) п о с т а н о в л я е т:

   В целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край провести следующие мероприятия:

   1. Предложить Дальневосточному крайкому ВКП (б), крайисполкому и УНКВД Дальневосточного края выселить все корейское население пограничных районов Дальневосточного края: Посьетского, Молотовского, Гродековского, Ханкайского, Хорольского, Черниговского, Спасского, Шмаковского, Постышевского, Бикинского, Вяземского, Хабаровского, Суйфунского, Кировского, Калининского, Лазо, Свободненского, Благовещенского, Тамбовского, Михайловского, Архаринского, Сталинского и Блюхерова и переселить в Южно-Казахстанскую область, а районы Аральского моря и Балхаша и Узбекскую ССР.

   Выселение начать с Посьетского района и прилегающих к Гродеково районов.

   2. К выселению приступить немедленно и закончить к 1-му января 1938 года.

   3. Подлежащим переселению корейцам разрешить при переселении брать с собой имущество, хозяйственный инвентарь и живность.

   4. Возместить переселяемым стоимость оставляемого ими движимого и недвижимого имущества и посевов.

   5. Не чинить препятствий переселяемым корейцам к выезду, при желании, за границу, допуская упрощенный порядок перехода границы.

   6. Наркомвнуделу СССР принять меры против возможных эксцессов и беспорядков со стороны корейцев в связи с выселением.

   7. Обязать Совнаркомы Казахской ССР и Узбекской ССР немедленно определить районы и пункты вселения и наметить мероприятия, обеспечивающие хозяйственное освоение на новых местах переселяемых, оказав им нужное содействие.

   8. Обязать НКПС обеспечить своевременную подачу вагонов по заявкам Далькрайисполкома для перевозки переселяемых корейцев и их имущества из Дальневосточного края в Казахскую ССР и Узбекскую ССР.

   9. Обязать Далькрайком ВКП (б) и Далькрайисполком в трехдневный срок сообщить количество подлежащих выселению хозяйств и человек.

   10. О ходе выселения, количестве отправленных из районов переселения, количестве прибывающих в районы расселения и количестве выпущенных за границу доносить десятидневками по телеграфу.

   11. Увеличить количество пограничных войск на 3 тысячи человек для уплотнения охраны границы в районах, из которых переселяются корейцы.

   12. Разрешить Наркомвнуделу СССР разместить пограничников в освобождаемых помещениях корейцев.

   Председатель Совета

   Народных Комиссаров Союза ССР В. МОЛОТОВ

   Секретарь Центрального

   Комитета ВКП (б)       И. СТАЛИН

   * * * * *

   Приговор

   военной коллегии Верховного Суда СССР

   Военная коллегия Верховного Суда СССР, рассмотрев дело Кима Константина Чолевича, 1990 г. рождения, признает его виновным в том, что, начиная с 1932 года, он, являясь резидентом японской разведки по Приморью, занимался вербовкой агентов и направлял их деятельность в пользу японской разведки. Вина Кима К.Ч. полностью доказана и потому он осуждается по ст. 58-1а, 58-2, 58-8, 58-11 УК РСФСР и приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией имущества.

   Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

   Председатель военной коллегии Ляшков Г.М.

   Военный прокурор Бахтин Н.А.

   Секретарь Куляба П.С.

   22 июня 1937 г.

   * * * * *

   ПОЧЕТНАЯ ГРАМОТА

   Выдана студенту исторического факультета Самаркандского государственного университета КИМУ Павлу Константиновичу в связи с успешным окончанием первого курса и проявленные при этом отличную учебу и высокую активность в общественной работе.

   Ректор СамГУ Смолин

   Секретарь парткома Перхтин

   Секретарь комитета комсомола Могилевский

   26 июня 1937 г.

   Военная коллегия Верховного суда Союза ССР

   Председателю колхоза

   «Приморская звезда»

   Герою Социалистического Труда

   тов. КИМ ИН ЧОЛЮ

   Уважаемый Ким Ин Чоль! Высылаем Вам справку, а также копию заседания Военной коллегии о реабилитации Вашего отца Кима Константина Чолевича.

   Копия

   Верховный Суд Союза ССР

   Определение  5п-026356/57

   Военная коллегия Верховного Суда СССР, в составе Председательствующего полковника юстиции Костромина, членов полковника юстиции Юткина, подполковника юстиции Козлова рассмотрела в заседании от 15 апреля 1957 г. в порядке ст. 378 УПК РСФСР заключение главного военного прокурора по делу бывшего председателя Посьетского райисполкома

   КИМА Константина Чолевича, 1890 г. рождения

   Осужденного Военной коллегией Верховного Суда ССС 22 июня 1937 года по ст. 58-1а, 58-2, 58-8, 58-11 УК РСФСР к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества.

   Заслушав доклад тов. Юткина и заключение пом. Главного военного прокурора подполковника юстиции Спелова Военная коллегия Верховного Суда СССР

   ус т а н о в и л а:

   Ким К.Ч. судом признан виновным в том, что, начиная с 1932 года, он, являясь резидентом японской разведки по Приморью, занимался вербовкой агентов и направлял их деятельность в пользу японской разведки.

   В заключении Главного Военного прокурора предлагается приговор в отношении Кима К.Ч. отменить и дело о нем прекратить за отсутствием состава преступления, так как положенные в основу его обвинения доказательства являются несостоятельными и опровергаются материалами дополнительной проверки, из которых видно, что Ким К. Ч. Был осужден необоснованно.

   Рассмотрев материалы дела и дополнительной проверки, и соглашаясь с доводами, изложенными в заключении, Военная коллегия Верховного Суда СССР, определил:

   Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 22 июня 1937 года в отношении КИМА Константина Чолевича по вновь открывшимся обстоятельствам отменить, и дело о нем за отсутствием состава преступления в уголовном порядке прекратить.

   Офицер Военной коллегии —

   капитан юстиции Бадукин.

   СПРАВКА

   Дело по обвинению КИМА Константина Чолевича, до ареста — 18 мая 1937 года работавшего председателем Посьетского райисполкома Приморской области, пересмотрено Военной коллегией Верховного Суда ССС от 15 апреля 1957 г.

   Приговор военной коллегии Верховного Суда СССР от 22 июня 1937 в отношении КИМА К.Ч. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело за отсутствием состава преступления прекращено.

   Ким К. Ч. Реабилитирован посмертно.

   Председательствующий судебного состава

   5 мая 1957 г. Военной коллегии Верховного Суда СССР

   Полковник юстиции А. Костромин.

ЭПИЛОГ

   А жизнь продолжается. Значит, продолжается и история семьи Кимов.

   В 1912 году младший сын Ким Чоля — Донг Чоль уехал учиться в Японию, и после этого только один раз мы услышали о нем спустя десять лет из уст японского разведчика Охадзуки. Как сложится дальнейшая жизнь молодого корейца, одного из тех, кто поверил во благо аннексии Кореи Японией? Несомненно, что она будет тесно переплетена с судьбой Страны восходящего солнца — ее величием и падением. Будет сладкая слепота и горькое прозрение. Двоих детей воспитает Донг Чоль: один уедет в Корею, другой — в США.

   Канг Чоль нашел трагический конец в России, пройдя вместе с ее народом первую мировую бойню, революцию и гражданскую войну, восстановление разрухи, коллективизацию и индустриализацию. Он был репрессирован сталинским режимом летом 1937-го года, а осенью все корейцы Дальнего Востока испытают драматическое переселение в Узбекистан и Казахстан.

   Средний сын Канг Чоля — Ин Чоль станет прославленным председателем узбекского колхоза, каких было немало в действительности. Достаточно назвать Ким Пен Хва, дважды Героя Социалистического Труда, чье имя сегодня носит хозяйство, которым он руководил долгие годы, и улица в Ташкенте.

   Младший сын Канг Чоля — Ким Павел окончит Самаркандский университет и станет учителем в школе. В 1944 году он добровольцем пойдет на фронт, а через год будет участвовать в освобождении Северной Кореи от японского колониального ига. Ему же доведется познать горечь братоубийственной войны в Корее.

   Между тем в Китае вырос старший сын Чоль Су. На что мог рассчитывать сын крестьянина в японской колонии? На ту же участь, что и отец, — ковыряться на клочке земли. Всю жизнь отчим Фу Линь терзался укорами совести, и перед смертью признается сыну, что он не родной отец ему. И Чоль Су уезжает в город. Дальнейшая его жизнь связана с освободительным движением Китая, а в 1951 году он в составе китайских добровольцев направится на помощь северокорейской армии.

   Жизненные дороги сыновей и внуков Ким Чоля, разбросанных по всему миру, пересекутся в таких войнах, как вторая мировая, корейская, вьетнамская. Сойдутся ли они когда-нибудь мирно в одном месте? Не знаю, будущее сокрыто в туманной дали…

   Я как тот слепой провидец из первой книги, который многое предвидит, но как бы про себя…

   Точно знаю только одно — надо жить и продолжать повествование.

Ташкент. 1997-2003гг.

   Об авторе:

   Ёнг Тхек (Ким Владимир Наумович)

   Родился в 1946 г. под Ташкентом, в местечке Куйлюк. В том же году был увезен родителями в Северную Корею, где прожил до 12 лет. Учился в школе с русским языком обучения, открытой в Пхеньяне специально для детей советских корейцев. Во время трехлетней войны между Югом и Севером жил в Китае.

   По возвращению в Ташкент, в возрасте 15 лет, стал работать на стройке. Освоил специальности каменщика, штукатура, плиточника. Окончив вечернюю школу, поступил в политехнический институт на факультет промышленного и гражданского строительства. Через год оставил учебу и ушел служить в армию, где впервые написал заметку, которая была опубликована в окружной военной газете.

   После армии учился на факультете журналистики Ташкентского государственного университета, работал в студенческой «многотиражке», а затем в республиканской молодежной газете, где прошел путь от спецкора при редакторе до ответственного секретаря. В 1979 году стал собкором межреспубликанской газеты на корейском языке «Ленин кичи», а затем заведующим Ташкентским корпунктом. Одновременно преподавал: в ТашГУ — теорию и практику журналистики, а в пединституте — корейский язык.

   Первым среди корейцев получил звание Заслуженного журналиста Республики Узбекистан.

   В конце 80-х и в начале 90-х годов принимал активное участие в движении по созданию культурных корейских центров.

   Автор художественно-публицистического романа «Ушедшие вдаль», изданного в 1997 году.

• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 1. За честь короля
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 2. Дорога на чужбину
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 3. Звон российской наковальни
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 4. Подобно летящим стрелам
• Владимир Ким (Ёнг Тхек). «Кимы» (Роман). Часть 5. Прозрение

Telegram