Скоро в школу. Первое сентября со временем приобретает чувство «тоски» по прошедшему времени и событиям в нём. Очень глубоко и взволнованно пишет об этом Владимир Ли в автобиографической повести «Берег надежды», главу из которой решил вспомнить.
Весна в тот год выдалась ранняя. Уже в конце февраля установились такие теплые дни, что по берегам арычков, вдоль холмов, по проталинам, с южной, прогревшейся на солнце стороны проклюнулась и пошла в рост изумрудная травка. Вскоре в садах местных жителей зацвел урюк, чуть позже — вишня.
Жизнь на селе постепенно стала пробуждаться от зимней спячки. Все чаще можно было наблюдать, как на завалинке греют свои кости старики. Баба Оля соорудила во дворе из деревянных ящиков крохотный топчан и каждый день выводила дедушку Югая понежиться на солнцепеке. После перенесенной болезни дед настолько ослабел, что не мог передвигаться самостоятельно. За долгую зиму его шоколадного цвета кожа нисколько не посветлела, а только чуть-чуть потускнела, обнажив на исхудалых руках и шее бугристые сплетения жил.
— Земля скоро проснется, — сказал он как-то маме. — Сходи к бригадиру, пусть выделит тебе соток двадцать. Думаю, осилите вместе с мальчонкой. А иначе еще одну зиму не одолеете… Насчет семян, скажи ему, пусть не беспокоится — я дам. Осенью вернешь с процентами, — добавил он, улыбаясь.
С первыми погожими днями как-то незримо стало ощущаться, что хутор потихоньку готовится к весенней страде. Все чаще на оголенном пятачке в центре поселка стали собираться мужики-хуторяне. Грелись на солнышке, дымили махоркой и неспешно вели разговоры о предстоящей посевной. Беседы эти вроде никого ни к чему не обязывали, но именно здесь исподволь разрабатывались тактика и стратегия будущей многомесячной борьбы за урожай.
Бригадир рисоводов, Ким Ен Себ, жил со своей семьей в крайней мазанке на северной стороне хутора. Рядом с его домом проходил небольшой сбросовый канал, через который был переброшен пешеходный мостик из бревен. Сразу за каналом начиналось отвоеванное у камышей поле,- около двадцати гектаров,- на котором в те годы ничего кроме риса не произрастало.
— Со стороны кладбища, в низине, скапливается вода. Надо бы там прорыть дренажный арык метров на пятьдесят. — Бригадир вопросительно посмотрел на хуторян.
— Что ж, дело общее, пророем. — Сергей Чанхович Пак лихо скрутил «козью ножку» и, подпалив, сделал несколько глубоких затяжек. — Вот как земля подсохнет, так сразу и начнем, чего тянуть…
— И еще. Жена буфетчика, Люда, она живет с детьми у Югаев, просит немного земли. Думаю, надо помочь, не возражаете?
— Землей-то помочь можно, только справится ли, вот вопрос, — высказал свое сомнение дед Хо Ен, по кличке «Хоттабыч». — Ведь на сносях она, а сыну ее, главному помощнику, всего десять лет от роду. Да и не занималась она этим никогда — чай, не оладьи рисовые печь на кухне.
— Потому и советуюсь с вами, — в сердцах сказал бригадир. — Всю зиму семья бедствовала, и если ничего не предпринять, им будет совсем худо. В общем, решайте…
— Чего ж решать-то, в распадке, с северной стороны, с прошлого году земля стоит непаханая, трактором туда не сунешься — топь мешает. Если сможет вскопать лопатами, ну, скажем, наймет кого-нибудь, то о чем речь? Пусть пробует, — подал голос сидевший с самого краю дядя Сан Бин. — Там как раз соток двадцать и будет…
Вот так на неофициальной бригадной сходке решился вопрос о выделении нашей семье небольшого клочка земли под рис.
Недели через три пригнали трактор и начали пахоту. Дядя Ен Себ показал маме делянку и сказал:
— Копать здесь придется вручную. Вы пока начните, а там бригада чуть-чуть освободится и поможет.
На следующее утро мы взяли у дедушки Югая две лопаты и вышли в поле. Погода выдалась теплая, солнечная. Нам казалось, что с работой этой мы потихоньку справимся сами и никакая помощь нам не нужна.
О, как жестоко мы ошибались!
Маме раньше приходилось участвовать в копке огорода, правда, только на приусадебном участке. Но то на огороде, где объемы — любому пенсионеру под силу. А тут масштабы такие, что даже здоровому мужику пыхтеть, как говорится, до ишачьей пасхи. К тому же, почва здесь, особенно ее верхний слой, сплошь утыкана сплетениями кореньев камыша, осота, других сорняков. Лопата никак не желала вонзаться в землю, а при сильном надавливании черенок не хотел слушаться и вываливался из рук. Хорошо еще, что мозоли на ладошках были набиты раньше, при заготовке топлива зимой — вновь появившиеся волдыри рядом со старыми мозолями уже не так сильно болели.
К вечеру первого дня стало ясно — нам с мамой с этой работой не справиться. Вконец уставшие и измученные, мы пришли домой и рассказали о наших сомнениях дедушке Югаю.
— Не отчаивайтесь, — успокоил он. — Наймите на пару дней кого-нибудь из местных, они помогут вскопать вам участок. Расплачиваться с ними буду я, семенной шалой. Мне уже семена ни к чему, все равно продавать.
— Но…- хотела, было, возразить мама.
— Никаких «но»…- отрезал дедушка Югай. — Раз начали, надо доводить дело до конца. Результат, я думаю, обязательно будет. Главное, чтобы зерно попало в чрево земли в срок. А там, как говорится, цыплят будем по осени считать.
Через мельника дядю Гым Чера мама решила обратиться за помощью к Ивану Пияеву. Механик пришел к нам в субботу, и не один. Следом, держа остро отточенную лопату на плече, во двор ввалился наш бывший хозяин Шакир-ака. Широко улыбаясь, он вежливо поприветствовал стариков, поздоровался с мамой. После непродолжительной беседы с дедом Югаем Пияев велел мне проводить их до нашей делянки.
Никогда раньше мне не доводилось так близко наблюдать работающих в поле здоровых крепких мужчин. Повязав головы платками, чтобы пот не скатывался на глаза, скинув ситцевые рубахи, землекопы энергично задвигали лопатами. Со стороны казалось, что делают они это играючи. Однако вскоре я увидел, как постепенно становятся мокрыми майки на их спинах и груди, как во время редких перекуров глубоко и часто они дышат. «Вот он, — философски подумал я, — нелегкий хлеб земледельца». За два дня мужики не только вскопали всю нашу делянку, но и разрыхлили почву, нарезали чеки, протянули к отводному каналу дренажный арычок.
— Ну, что, рисовод, принимай работу, — весело подмигнув, дядя Ваня вытер рубахой мокрые от пота плечи и шею, присел на корточки и закурил.
Шакир-ака сделал несколько резких взмахов лопатой, уплотняя край дренажного русла, затем медленно обошел весь участок и только после этого присоединился к дяде Ване. Вытащив из кармана шароваров пузырек с насваем, он отсыпал на раскрытую ладонь щепотку крупнозернистого зеленого порошка и ловким движением отправил под язык. Спустя мгновение на загоревшем лице проявилось такое неземное блаженство, будто его с головой окунули в божественную нирвану.
-Вах-вах, как харашо, — истекая сладостной истомой, изрек Шакир-ака.
Вдали за холмами, в сизовато-огненном мареве догорал еще один весенний день. На противоположном конце пашни натужно урчал старенький «ДТ». Распугивая ворон, он упрямо нарезал неровные квадратики рисовых чеков — бригада заканчивала подготовку поля к долгожданному севу.
Через неделю, на исходе апреля, чеки залили водой и приступили к, так сказать, малованию. Прежде чем набухшее зерно (его прямо в мешках замачивают два-три дня в глубоких ямах) разбросать по чекам, нужно массивной деревянной малой, напоминающей обыкновенную бытовую швабру, разровнять и утопить выступающие над водой комья почвы, одновременно взбаламучивая ил. Разбросанное следом зерно в итоге покроется тонким слоем растворенного гумуса, что явится надежной гарантией хороших всходов.
Мы с мамой то и дело ходили на ближайшую от нас делянку, на которой работали дедушка Хо Ен со своей женой и сыном. Долго приглядывались к тому, как они маловали землю, как уверенными ритмичными движениями разбрасывали посевное зерно, как оно равномерно веером ложилось точно в означенное пространство. Наведывался к нам частенько и бригадир. Дядя Ен Себ давал дельные советы, подсказывал, как надо поступать в тех или иных ситуациях.
Словом, мы кое-как отсеялись и стали ждать результатов.
К тому времени в доме стало нечего есть, и мама опять пошла на рисорушку — благо ближе к весне колхозники потащили на мельницу свои неприкосновенные
зерновые запасы. Я почти каждый день ходил вместе с соседским пацаном Игнатом на рыбалку. Игнат был намного старше меня, но почему-то школу не посещал и целыми днями пропадал то на речке, то на озерах. Ловили рыбу мы не на удочку, а большим полукруглым сачком с длинной продолговатой мотней на конце. Обычно Игнат находил на речке узкую протоку с быстрым течением, вставлял в русло свой огромный сачок, а я бежал метров на двадцать вверх по течению, прыгал в воду и с шумом гнал рыбу в западню. Результат, как правило, превосходил все наши ожидания — без улова домой мы никогда не возвращались. Причем, каждый раз большую часть рыбы Игнат отдавал мне. «Бери, бери, — говорил он, — тебе нужнее…».
В середине мая мама от стрессов и непосильного труда почувствовала недомогание и слегла. А на следующее утро нас разбудил плач ребенка — на циновке, укутанный стареньким байковым одеялом, лежал крохотный Трофим. Мама не доносила его в своем чреве восемь недель, и он появился на свет семимесячным. Схватки начались внезапно, ночью, и чтобы никого не беспокоить роженица вышла в сарай. Освободившись от бремени, отрезала пуповину, перевязала ее и, укутав младенца одеяльцем, занесла домой.
Пока мама растапливала печь-лежанку и готовила завтрак, мы с любопытством разглядывали новоявленного братика. Он был совсем крохотный, с красной морщинистой кожей, со скрюченными ручонками и ножками. А поскольку у роженицы не прилило еще к груди молоко, Трофим инстинктивно открывал ротик и, не получив питания, заходился в истошном крике.
Трофим был восьмым по счету ребенком у мамы. В будущем ей предстояло подарить миру еще троих. Но из одиннадцати детей, появившихся на свет в период с 1942 по 1964 годы, только двоих принимали акушеры в роддоме. Остальные девять рождались в домашних условиях, без обязательной в таких случаях медицинской опеки.
Тут, как говорится, комментарии излишни.
Грудной ребенок в доме — это всегда масса хлопот и проблем не только для матери, но и для домочадцев. Больше всего доставалось главной няньке — шестилетней сестренке Наташке. Иной раз она с ним так намается, что вечером сама валится с ног. С самого рождения Трофима преследовали всевозможные болячки. На его здоровье сказывалась и острая нехватка материнского молока. Прикармливали ребенка рисовым отваром и жиденькой кашицей из тщательно проваренной рыбы.
Между тем в поле поверх водной глади распушились узенькие стебли рисовых всходов. Об этом я с радостью сообщил маме и дедушке Югаю.
— Вот и хорошо, — сказал старик, поглаживая седую бороду, — теперь осенью обязательно будем с урожаем. Главное теперь — осилить прополку.
Прополка риса… В те годы это была самая трудоемкая и изнурительная часть борьбы за урожай. Она велась почти три долгих летних месяца исключительно вручную. Это нынче производство товарного риса переведено на промышленную основу и осуществляется в основном в специализированных хозяйствах, где почти все процессы механизированы, и доля ручного труда сведена к минимуму. Сейчас сорняк уничтожается гербицидами, который распыляется на огромных пространствах спецтехникой. Легли на плечи машин и многие другие виды работ, такие, например, как малование, весенний сев, осенняя жатва, обмолот зерна и даже скирдование. А в те далекие годы все вышеперечисленное делалось главным образом на человеческой тяге.
Представьте себе такую картину: полдень, жара плюс сорок. Вы стоите по колено в воде и, не разгибая спины, согнувшись в три погибели, проворно шарите правой рукой под водой у самых кореньев. Наметанный глаз автоматически выхватывает на поверхности воды умело маскирующиеся стебли сорняка, а натренированные пальцы уже поддевают его под самый корень и тащат наверх, к солнцу. Обезвреженные таким образом стебли сорной травы тут же перекладываются в левую руку, а правая опять ныряет под воду.
И так до бесконечности…
Уже через несколько дней интенсивной прополки за вашей спиной остается широкая полоса очищенного от сорняков поля. Любо-дорого посмотреть! А спереди, почти до самого горизонта — плотная стена камыша, осота, другой сорной травы, не дающая нежным стеблям риса пробиться к солнцу. И ты стоишь не разгибаясь, по колено в воде, с восьми утра и до восьми вечера, и от тупой, изнурительной работы, от нестерпимой жары, бьющей по темени, потихоньку трогаешься умом. Хорошо, если ты в поле не один, если рядом горбатится кто-то еще, а лучше, если их, горбатящихся, несколько. Тогда непомерные тяготы эти кажутся вполне преодолимыми. В миру, как говорится, даже самая паскудная работа не так страшна.
В тот год, впервые ступив на рисовое поле, я не вылазил из него уже все последующие девять лет, пока не окончил школу и не был призван в Армию.
За лето каждый на своей делянке делает обычно по три прополки. Ази-тизими — первая, тубори — вторая и себори — третья прополка. Некоторые проходят по всему полю еще и четвертый раз — небори-тизими, — срезая верхушки только крупных сорняков, возвышающихся над уже набравшими силу упругими стеблями риса. Кроме того, в чеки дважды вносятся минеральные удобрения. Сначала -фосфорные, затем, спустя недельки две-три, — азотные. После внесения подкормки растения наливаются сочным темно-зеленым цветом и быстро идут в рост.
Мы с мамой пропололи свои двадцать соток всего два раза. Не буду описывать, как нелегко нам это далось, поскольку мама за день по нескольку раз отлучалась, чтобы покормить грудью оставленного дома Трофима. Иногда мы брали ребенка в поле вместе с нянькой-Наташкой, и они целый день томились в камышовом шалашике, изнывая от нестерпимой полуденной жары. А поскольку надо было что-то еще и кушать, я частенько отлучался то на рыбалку, то на сбор ежевики, которая в изобилии росла здесь по краям каналов, то на колхозные поля за кукурузными початками или картошкой, рискуя быть пойманным и избитым бдительным сторожем.
Так в насущных хлопотах пролетело лето. В сентябре я снова сел за парту, но не прошло и недели, как школу закрыли в связи с начавшейся хлопковой кампанией. Не трогали только первоклашек — они продолжали учиться. А мы исправно по утрам собирались в школьном дворе и под руководством Зинаиды Федоровны шли на ближайшие поля собирать «белое золото». Повязав на шею фартуки, юные хлопкосборщики, которых из-за кустов-то не было видно, разбредались по необозримому пространству в поисках легких пушистых коробочек.
Ближе к полудню вереницы учеников с наполненными фартуками стекались к центру поля, где бригадный учетчик ловко взвешивал на весах собранный хлопок, фиксируя в тетради напротив вашей фамилии количество килограммов.
Затем юные сборщики разбредались небольшими группками по укромным местам, вытаскивали из сумочек и карманов небольшие сверточки и приступали к скромному обеду. Ели, естественно, всухомятку, поскольку всеохватывающая «битва» за большой урожай в силу своей великомасштабности не могла снизойти до решения таких малюсеньких проблем, как обеспечение детей горячим чаем или еще проще — кипятком.
У меня в котомке чаще всего ничего не было на обед — да и откуда ему было взяться? Потому я старался прийти «взвешиваться» немного раньше или чуточку позже остальных. Вывалив хлопок в общую кучу, я находил где-нибудь поблизости сухой арычок, стелил на дно фартук, ложился на спину и подолгу смотрел, как по голубому небу величественно плывут свободолюбивые облака.
Но как бы я ни пытался скрывать, мои обеденные «посты» не прошли мимо внимания всевидящей Зинаиды Федоровны. В один из дней, в самый разгар обеда, она незаметно подошла ко мне и протянула половину своего бутерброда:
— Возьми, поешь немного. А то так долго не протянешь…
И чтобы меня не смущать, положила ломоть серого хлеба с яблочным повидлом на мой фартук, а сама так же быстро исчезла, как и появилась.
Потом она почти каждый день делилась со мной своим немудреным обедом, а я, голодный, просто физически не мог отказать ей в этом удовольствии и, давясь слезами, ел чужой, щедро пропитанный человеческой добротой хлеб.
Я проучился в сельской школе всего два года — в начале зимы мы тихо покинули так тепло приютивший нас хутор и уехали к берегам Арала.
Шли годы, семья часто переезжала с места на место. Вместе со школами, естественно, менялись и учителя. Сегодня многих из них я вспоминаю с большой теплотой. Но образ Зинаиды Федоровны Пияевой, простой сельской учительницы, занимает в моем сердце особое место. Из-за давности лет стерлись из памяти черты ее лица, но уроки доброты и душевного бескорыстия, которые она несла в себе и, сама того не ведая, щедро раздаривала людям, отозвались, я в этом уверен, благодатными всходами.
…Хлопковая страда была в самом разгаре, когда дядя Ен Себ объявил бригаде о начале страды рисовой. Под тяжестью налитого зерна золотистые колосья потучнели и начали клониться к земле — самый раз приступать к жатве. Чуть промедлишь — и подсыхающие стебли могут не выдержать веса и по принципу домино полечь на большинстве чеков. Тогда разразится катастрофа, и уборка урожая затянется на неопределенно долгое время. Да и погода, миновав бархатный период бабьего лета, может внезапно преподнести сюрприз в виде дождя или мокрого снега.
— На хлопок больше не ходи, — сказала мне мама. — Приступим к уборке риса, это сейчас важнее. Даже если тебя отчислят из школы.
Зинаида Федоровна согласилась с доводами мамы и пообещала переговорить с директором.
Дядя Ен Себ, видя, что на нашей делянке урожай вызрел не хуже, чем у других, выделил нам в помощь двух наемных работников.
Весь октябрь я провел в поле. Научился косить, вязать снопы, собирать их в крестообразные скирды, в которых зерно остается сухим даже в дождь и снег.
В начале ноября мы завершили страду и завезли домой двенадцать мешков шалы — нешелушенного риса, что, по мнению дяди Ен Себа, очень даже неплохо. Больше всего радовался дедушка Югай. Еще бы! Ведь это его идея так успешно воплотилась в жизнь.
— Вот видите, — возбужденно говорил он, — осень весны мудренее. Теперь риса хватит не только на зиму, но и на продажу.
Тихо радовалась урожаю и мама. Ей не терпелось быстрее свезти рис на базар и на вырученные деньги купить детишкам обнову — они давно поизносились и ходили, в буквальном смысле, полураздетыми. И еще мама мечтала заменить на печке-лежанке зияющую во многих местах дырами камышовую циновку.
Вскоре большую часть зерна мы обмололи на мельнице дяди Гым Чера и в ближайшее воскресенье вывезли пару мешков свежего риса на Букинский базар.
Базары нынешнего времени, н/pаверное, мало чем отличаются от базаров тех далеких лет. Во всяком случае, многолюдной толчеей, ярмарочной пестротой и разноликостью они схожи точно. Правда, товаров цивильных, с заводской или фабричной маркой, тогда было поменьше — все больше продавались изделия, сделанные народными умельцами своими руками. Не было, как сейчас, и красивых, чистых павильонов. Торговали в основном с земли, разложив ассортимент прямо перед собой.
На рынках того времени можно было видеть немало моих соплеменников. Да это и неудивительно! Ведь почти в каждом колхозе Ташкентской области — где больше, где меньше — жили переселенцы. А некоторые хозяйства были населены исключительно корейцами.
Многие картинки из жизни базаров того времени ушли в историю, а, вернее — в небытие. Ведь и на Пскентском, и на Тойтюбинском, и на Букинском, на многих других рынках существовали корейские торговые ряды, где народные умельцы-переселенцы продавали сделанные своими руками национальные изделия. Только одно их перечисление заняло бы немало времени. Это, в первую очередь, сельхозинвентарь: серпы на длинной ручке, тяпки различных конфигураций, соломенные и плетенные из сухих стеблей камыша шляпы. Это изделия для домашнего быта: ножные рисорушки из дерева, просеиватели рисовой шелухи из ивовых прутьев, черпаки воды из грушевидных плодов семейства тыквенных, камышовые циновки и многое другое. Здесь можно было купить острогу и дальневосточные мордушки для ловли рыбы, национальную одежду, готовые кушанья и полуфабрикаты корейской кухни. Сейчас из всего вышеперечисленного на рынках осталась, в основном, только еда.
Тот воскресный день для всей нашей семьи был, пожалуй, самым радостным и счастливым за долгие месяцы нищеты и безденежья. Мама истратила почти все деньги, вырученные от продажи риса. Мы купили малышкам обувку и одежду, много вкусной снеди, кое-что из необходимой кухонной утвари. Но больше всего радовались дети новой циновке — она так удачно легла на нашу лежанку, приятно отсвечивая желтоватым глянцем искусно отделанного камыша, что мы тут же распластались на ней и блаженствовали до полуночи.
А через два дня ближе к вечеру маме передали записку, в которой карандашом, неровным почерком отписывалось, чтобы семья срочно готовилась к отъезду. На сборы отпускалась ровно неделя, поскольку в означенное время за нами должна заехать легковая машина. «…И никаких лишних вещей — с собой взять только самое необходимое!».
Записку ту написал наш беглый отец, казалось, целую вечность не подававший о себе никаких вестей.
Накануне отъезда проститься со мной пришла Зинаида Федоровна. Она принесла папку с моими школьными документами и подарок — красочную книгу с иллюстрациями. На обложке, подбоченясь, стояли Чиполлино в обнимку с синьором Помидором. На титульной странице аккуратным почерком было выведено: «Надо очень многое познать, чтобы стать Человеком. Люби книгу, и она поможет тебе идти по жизни».
Тогда я еще не мог в полной мере осознать, какую важную роль сыграла в моей жизни эта милосердная женщина. Осознание пришло много позже, с годами, когда я научился самостоятельно отличать добро от зла. А в тот промозглый день, стоя рядом с учительницей у камышовой изгороди, продрогший на холодном ветру, я, по своему детскому недоразумению, хотел, чтобы она поскорее ушла.
И она ушла. Ушла так же тихо и незаметно, как и появилась, пожелав мне и всей нашей семье счастливой дороги.
С тех пор о ней я ничего не слышал.
Книгу, которую подарила мне Зинаида Федоровна, я выучил тогда наизусть, и сегодня, спустя полвека, с удовольствием читаю эти запавшие в душу детские стихотворные строки своим внукам:
Я, веселый Чиполлино,
Вырос я в Италии,
Там, где зреют апельсины,
И лимоны, и маслины,
Фиги и так далее.
Но под синим небосклоном,
Не малиной, не лимоном,
Я родился — луком!
Значит, деду Чиполлоне
Прихожусь я внуком!
Или:
Я синьор-Помидор,
Красен я и пышен.
И служу я с давних пор
У графиней — Вишен.
Хоть и смотрят свысока
Две графини-Вишни
На меня, на толстяка,
Я у них — не лишний!
…Спустя тридцать лет душа позвала меня в дорогу, и я с трепетом посетил памятные для меня места. Но сколько я ни бродил, ничего из того, что было здесь раньше, не обнаружил. На месте хуторов и камышовых топей, где жили и работали переселенцы, до самого горизонта стояли ухоженные хлопковые и кукурузные поля, сочные люцерники. От Той-Тюбы до Буки, и дальше, до Беговата, протянулась новая шоссейная магистраль. А там, где раньше пролегал через реку Ангрен гладко укатанный шинами автомобильный брод, соединявший два районных центра, разлилось во всю ширь рукотворное Ташкентское море.
Мне бы радоваться этим масштабным переменам, но душе моей вдруг стало до боли грустно и одиноко, будто я безвозвратно потерял в этих местах что-то очень близкое и дорогое.
Источник: https://koryo-saram.site/vladimir-li-bereg-nadezhdy-chast-i-sny-dalekogo-detstva/
Спасибо! Уважаемый Владимир Ли! Читала со слезами…