Герман Ким
Об истории корё сарам, диалекте корё маль, корейской молодёжи, перспективах корейского общественного движения в странах СНГ в интервью с доктором исторических наук, профессором, директором Института азиатских исследований КазНУ, корееведом Германом Кимом.
— Герман Николаевич, цель Вашего нынешнего приезда в Узбекистан?
— Я очень люблю Ташкент, здесь живут мои друзья, мои ученики и каждый приезд – памятная зарубка в памяти, а ещё Ташкент – очень вкусный город (смеётся).
Меня пригласил Национальный университет Узбекистана принять участие в международной конференции. Она проводилась совместно с Центром по изучению Центральной Азии, я выступал с докладом на пленарном заседании. Вторая цель моего приезда – большой проект, который длится уже третий год под названием «По заданию партии и зову сердца», посвящён советским корейцам, принимавшим участие в строительстве КНДР. Здесь, в Ташкенте, проживают их дети и внуки. Я встретился с ними, побеседовал, взял интервью, отсканировал и перефотографировал снимки. И, конечно же, хотелось просто посмотреть город. Как изменился Ташкент! Я не узнаю некоторые места, даже и не знал, что до сих пор сохранились дома, в которые когда-то расселяли корейцев, вернувшихся из КНДР. Впечатление такое, будто окунулся в прошлое, ничего не изменилось в этих дворах. Звуки, атмосфера, разговоры, словом, ощущаешь историю. Впервые оказался во Дворце корейской культуры, очень впечатлён, остался доволен поездкой.
– Как так сложилось, что Вы одновременно дипломированный историк и специалист по немецкому языку?
— Да, по образованию историк и специалист по немецкому языку, но начать всё же следует с того, что я математик. В Алма-ате закончил политехническую школу, из 120-ти выпускников моего года большинство уехало в Москву, Новосибирск. А те, кто остался, поступали в Алма-ате в технические вузы на математические факультеты. В первый год я не поступил, но в следующем году, в КазГУ был открыт набор на спецотделение исторического факультета, по окончании которого выпускники получали сразу две специальности. Учёба продолжалась не пять, а шесть лет. Так и получил двойное образование — по всемирной истории и немецкому языку. Я преподавал историю и немецкий язык, а в 1985 году, когда в стране шла Перестройка, был отмечен взрыв этнического ренессанса, начали создаваться культурные центры. Потом последовали декабрьские студенческие волнения в Казахстане, многих принявших в них участие студентов исключили из вузов. На историческом факультете образовалась вакансия в аспирантуре, мне предложили это место, я был зачислен, т.к. сдал кандидатские минимумы.
— Что побудило Вас заняться корееведением?
— Когда стала определяться тема будущей диссертации, я решил, что буду заниматься историей своего народа. Мой научный руководитель академик Рамазан Селименко порекомендовал выбрать культуру, точнее социально-культурное развитие корейцев Казахстана. Изучал всё, что можно: не только депортацию, но и дальневосточный период. Защитился достаточно быстро по отечественной истории. В то время не знал корейского языка. В 1989 году я принял участие в международной конференции в Лондоне, затем в Варшаве. Выступал с докладами на немецком языке, потому что конференцию организовала европейская ассоциация по корееведению. Видимо, там меня и заприметила корейская сторона. В 1990-м получил приглашение приехать в Корею для изучения корейского языка, но тогда я не поехал, потом прислали ещё. Когда же предложили пройти обучение в третий раз – в 92-м, решил, что нужно ехать, иначе больше приглашать не будут (улыбается). На тот период мне исполнилось 37 лет, воспитывал с супругой двоих детей, работал. Программа предусматривала полуторагодовое изучение языка, правительственную стипендию в институте языкознания Сеульского национального университета. Я поставил перед собой цель: за полгода сдать все семь уровней. Мне это удалось, прошёл полный курс, получил диплом и вернулся в Алма-ату.
— Что же повлияло на принятие окончательного решения?
— После возвращения домой я всё ещё колебался и до конца не определился с корееведением. Для того, чтобы быть корееведом, нужно очень хорошо знать корейский язык и Корею как таковую с древнейших времён и по настоящее время. В 1992 году меня пригласили научным исследователем в институт культурных исследований Сеульского национального университета. Мой крёстный отец, профессор корееведения Ни Сам Гю сказал: «Вы знаете разные языки. Предлагаю вам заняться зарубежным корееведением». Он дал мне соответствующую литературу. Я начал читать книги о корейцах Америки, Мексики, Бразилии, Японии, Европы. Поскольку читал их на немецком, английском, корейском языках, меня это жутко заинтересовало. Это был 1993 год и мои первые шаги в корееведении. По прошествии четырёх лет защитил докторскую диссертацию, но она была по Всемирной истории и называлась «История эмиграции корейцев. Вторая половина XIX века – 2000-й год». Это мой вклад в корееведение, которое охватывает и зарубежных корейцев, позже стал заниматься современной историей Южной и Северной Кореи, межкорейскими отношениями, странами Центральной Азии.
— Герман Николаевич, в корееведении укоренилось такое понятие как «корё-сарам». Как оно появилось?
— Начну с того, что исследования зарубежных корейцев официально не признавались корееведением. К примеру, история корейцев Казахстана относилась к отечественной истории Казахстана; если по этой теме написана книга, то она относилась к отечественной истории. Соответственно те учёные, кто защищал диссертации по корейцам Узбекистана, а их было немало в области литературы, языка, культуры в итоге получали степень кандидата или доктора исторических наук по Узбекистану. В 2002-м году, когда отмечали двадцатилетие Фонда корееведения, поддерживающего зарубежные корейские исследования, тогда впервые его президент на совещании ста ведущих корееведов всего мира сказал, что исследование Северной Кореи – тоже корееведение, таким образом исследования по корё-сарам стали составной частью мирового корееведения.
— Есть ли принципиальное различие между нами, корейцами, проживающими на постсоветском пространстве, и корейцами, живущими в других странах?
— То, что касается отличия корё-сарам от других диаспор: нас называют диаспорой, многие зарубежные корейские общины тоже называют диаспорами, но, по-моему убеждению учёного, мы можем говорить, что из всех 7 миллионов корейцев, проживающих в более чем 90 странах мира, только корейцы Китая и постсоветского пространства (русскоязычные корейцы или корё-сарам, или корёины, так в начале называли нас, а теперь так мы называем себя), сохранили идентичность, в этом заключается отличие диаспоры от эмигрантских сообществ. Нам удалось сохранить своё этническое отличие, к которому добавилась гражданская идентичность (гражданство). Представьте себе, ведь все мы являлись советскими корейцами, затем развалился Союз, нам выдали национальные паспорта независимых государств, но мы не стали при этом ощущать себя диаспорой страны проживания, это пришло со временем, через тридцать лет. На вопрос: «Кто вы по национальности?» Мы отвечаем: «Я кореец». Это наша национальная идентичность.
«Откуда вы?» — «Я корё-сарам из Казахстана». Тем самым мы подчёркиваем свою этническую и гражданскую принадлежность.
В этом плане мы, корё-сарам, отличаемся от всех остальных своей историей: корейцы Германии, Норвегии, Австралии приехали в страны, отличавшиеся стабильностью. Наши предки переселились пешком, перейдя реку Туманган, оказавшись на ничьейной земле, которая впоследствии перешла к царской России, они получили верноподаннство, часть перешла в православие, затем началась революция, Гражданская война, нужно было снова адаптироваться и советизироваться, что и было осуществлено к 37-му году, потом их снова срывают и отправляют в Среднюю Азию. Это уникальная историческая судьба, такой нет ни у кого. Всех нас, корё-сарам, обвиняют в русскоязычности, где бы мы ни жили, для нас этот язык родной. Хотя многие исследователи говорят о том, что потеря родного языка равносильна потере этнической идентичности. Это неверно. Да, люди переходят на иной язык, но это лингвистическая консолидация, при этом они не теряют своего генетического кода и идентичности. Русскоязычность – это наша, безусловно, «фишка». Советский Союз был великой державой с мощной системой образования, развитой культурой, спортом и т.д. Быть советским корейцем звучало гордо, а советская культура, впитала в себя лучшие образцы мировой философии и искусства, поэтому мы дети культурного синтеза. Корейцы, проживающие на юге и севере полуострова, в хорошем смысле националисты – моноэтники, т.к. живут и варятся в своём котле, а у нас то, что в Америке называется плавильным котлом. Но если американский котёл не смог это переварить, то именно в СССР и, в какой-то степени в КНР, учитывая партийную и идеологическую системы, образовался новый советский народ, и это не фикция, а общность людей. Отнять подобное у корё-сарам просто невозможно, оно у наших родителей, у людей среднего возраста. Это понимание корё-сарам что мы иные, останется на десятилетия.
— Чем объяснить тот факт, что, оказавшись за тысячи километров от исторической Родины, пережив переселение, в большинстве своём мы сохранили свою национальную культуру и традиции?
— Во-первых, это явление наблюдается, когда происходит такой сколок материнского ядра, и какая-то часть народа уходит и начинает жить на дистанции. Второе, не менее важное, эта часть этноса остаётся без связи, тогда и язык, и культура концентрируются. На исторической или этнической родине происходят изменения, и за сто лет лексический состав языка меняется на 10-15%. Мы, советские корейцы, не являлись диаспорой. Почему? Потому что мы разорвали связь с исторической родиной, а один из признаков диаспоры – обязательная связь с ней, если же её нет, то диаспора тогда ассимилируется генетически, она растворяется. В советское время у нас не было связей с Южной Кореей, т.к. не было дипломатических отношений, с КНДР они носили характер окказиональных, т.е. случайных связей, когда по торжественным случаям приезжали делегации, а вот живое общение тоже отсутствовало, кроме уникальной истории – отправки советских корейцев строить КНДР. Но она затронула меньшую часть, все специалисты провели там небольшой период времени — они не жили там поколение, скажем, 10 лет или чуть больше, затем вернулись назад.
— Чем объяснить возникновение такого языкового явления как корё-маль?
— Это связано с тем, что на русский Дальний Восток перешли пешком выходцы из северных провинций Кореи – Северной и Южной Хамгён и Пхеньан, но основную массу составляли выходцы из Северной Хамгён, там есть регион, называемый Югып или Юкчин (шесть крепостей, построенных ещё во времена короля Седжонга). Даже в то время язык его носителей существенно отличался от литературных стандартов, он уже был немного законсервированным. Когда возводили крепости, то на их строительство отправляли некую часть людей в наказание за преступления с Чолладо, Кёнгсандо, и часть слов, которые они употребляли, вошли в лексический состав провинции Северной Хамгён. Когда же переселенцы двинулись на российский Дальний Восток, то в язык стали проникать вкрапления из русского языка, после депортации – узбекские слова. В итоге возникали такие фразы, которые носители литературной нормы и не поймут, потому что в языке корё-маль много вкраплений из казахского, русского, узбекского языков. И когда современные носители языка слышат нашу речь, если они не лингвисты, то естественно, не поймут и не узнают реальность, в которой жили мы. «Колхоз», «кобонди» для корё-сарам вполне понятны, но для южнокорейцев, не живших в той реальности – незнакомые понятия и соответственно слова. К сожалению, корё-маль практически умер, в 50-е гг. у нас в Казахстане существовали так называемые корейские переселенческие колхозы, а в Узбекистане они просуществовали до 90-х, где жили основные носители корё-маль, этот язык был востребован, им пользовались в бытовой, колхозной среде. Вообще, у литературного языка около 45 функций, а корё маль не использовался ни в делопроизводстве, ни в образовательной сфере, ни в письменной речи, на нём не выступали с официальными речами, ни разу не ставились пьесы, разве только в последнее время.
— Есть ли надежда на возрождение корё-маль?
— Абсолютно нет, и в принципе в нём отпала необходимость. В речи я могу сказать, что корё маль – язык, но как учёный я никогда не говорю, что корё-маль – язык, это устный язык. Есть научное понятие устного языка – узус, возникшего на смешении диалектов, «койне» по-гречески. Возрождение корё-маль невозможно. Что возможно? Родным языком вполне может стать хангук маль. Дети корё-сарам, которые родились и выросли в Южной Корее, естественно, перейдут на этот язык, т.к. они учатся там. Попытки передать студентам навыки корё-маль в начале 90-х годов предпринимались у нас в Казахстане. Профессор Ко Сон Мун, лингвист из Хельсинского университета, стал объяснять нашим студентам, чем отличается корё-маль от литературной нормы. Но сами же студенты пожаловались родителям, что их учат корё-маль, а те написали жалобу, в которой возмущались, зачем учить детей корё-маль? Всё произошло по схожему сценарию, ведь в своё время наши родители заставляли учить русский язык, который открывал многие двери. Я не согласен с мнением, что у корейцев насильственно отняли язык, скорее, это было добровольно-принудительное забвение.
— Чем объяснить такое явление в истории, как возникновение корейских колхозов?
— Касательно возникновения корейских колхозов, могу сказать, что это был исторический процесс, который затронул всю нашу страну. На Дальнем Востоке в Посьетском районе ещё до переселения произошла сплошная коллективизация, потому что безземельным корейцам оказались близки идеи Октября и революции. Хотя многие уже тогда при вступлении в колхозы, задумывались, зачем вкалывать до седьмого пота, если это общее? Корейцы же, напротив, стали трудиться, показывать колоссальные результаты. Это феномен корейских колхозов, в первую очередь в Узбекистане, в Казахстане их было меньше. Они были высокодоходными, и на слуху у всей страны. Но что с ними произошло? Последствия были разные. Казахи – скотоводы, кочевники. Когда передовые корейские колхозы окрепли, встали на ноги, а вокруг находились более слабые хозяйства, их стали объединять.
В итоге в одном колхозе в конце года подсчитывают трудодни и делят урожай, выдают продуктами, зерном, иногда деньгами, но получается уравниловка, естественно, мало кому это нравилось, корейцы стали покидать колхозы, уходить в города. В 70-е годы корейских колхозов в Казахстане практически не осталось. Знаю, что в Узбекистане происходило укрупнение колхозов, как, впрочем, и по всему бывшему Союзу, но узбеки и корейцы – земледельцы, они точно также могли горбатиться с мотыгой. Поэтому корейские колхозы держались до последнего. Узбекистан в Союзе позиционировался как аграрная республика, специализировавшаяся на выращивании овощей, фруктов, хлопка, а Казахстан – как индустриальная. Колхозы ушли, но в памяти они остались. По большому счёту корейским колхозам не воздали ещё должное. В плане исследований мы будем к ним возвращаться однозначно. Но не в плане возрождения колхозов, а иных форм хозяйствования.
— Герман Николаевич, за последние годы резко возросла миграция этнических корейцев в Республику Корея. Это явление и радует, и в тоже время имеет свои негативные последствия. Какие шаги необходимо предпринять, чтобы молодые люди оставались или по крайней мере возвращались назад?
— На сегодняшний день 85 тысяч корейцев из стран СНГ почти постоянно находятся в Южной Корее. Добро это или зло? Однозначно ответить сложно. Я проводил социологические опросы среди наших корейцев, местных и трудовых мигрантов из СНГ – бурятов, калмыков, узбеков, казахов. Что меня удивило, когда я получил ответ от корейских респондентов: хотите ли вы остаться здесь навсегда? Всего 25 % ответили утвердительно, на вопрос, что необходимо, чтобы вы вернулись в страну постоянного проживания, они писали: хорошая работа, высокая зарплата, возможность заниматься доходным бизнесом, т.е. 75 % готовы вернуться, если будут такие условия. Какие плюсы от миграции – люди заняты трудом, зачастую тяжёлым физическим. Они пересылают деньги своим родным на родину, происходит быстрый апгрейд, процесс обучения и приобщения к современным средствам связи, платёжным системам, механизмам и т.д. Здесь можно провести аналогию с турками в Германии. Что касается минусов – то, конечно, производства, на которых в большинстве трудятся мигранты – травмоопасные, это тяжёлый физический труд, не требующий высокой квалификации. Естественно, если ты не знаешь язык, то какой ты работник? Но если ты быстро обучаем, овладеваешь навыками, то переходишь в разряд «синих воротничков». Думаю, что в постпандемийный период будет вновь намечаться рост миграции, потому что Южная Корея нуждается в неквалифицированной рабочей силе.
— Как Вы оцениваете перспективы дальнейшего развития корейских общественных организаций на постсоветском пространстве?
— Это очень интересный вопрос! Я на него ответил в одной из своих статей. Пандемия так подтолкнула людей к тому, чтобы они стали овладевать современными информационными технологиями. К примеру, смартфон – это и средство связи и полифункциональный гаджет. Люди в период пандемии переместились в онлайн, следовательно, возникла потребность в общении. Возросла и потребность внутриэтнической консолидации в оффлайне и онлайне. Многие абсолютизируют онлайн, но на самом деле, никакая общественная организация, если в ней нет людей, если они не собираются вместе, не решают общие проблемы, не будет нормально работать. Мы сейчас наблюдаем смену поколений, это естественный процесс. У нас в Казахстане в президиум и правление приходят молодые. Как ветераны и старейшины мы можем определять некую стратегию, потоки финансирования, но оргмоменты, решение текущих вопросов и оперативность – за молодыми. Очень важно, что молодые люди, заточенные на бизнес, начнут понимать, что он, безусловно, важен, но не самое главное. В этом смысле раздаются скептические высказывания и критические мнения в адрес современной молодёжи, что она мало чем интересуется. Я последние годы провёл в Корее, но был в гуще событий, в онлайне всегда на связи с молодыми людьми. У меня тоже возникало ощущение, что они другие, не достаточно владеют информацией, знаниями, недостаточно мотивированы, что нет таких ярких личностей, как в наше время. Кто эти молодые ребята? Кто их знает? Если их не знают в диаспоре, то кто их знает за её пределами? И мы стали продвигать разные проекты, связанные с выявлением лидеров – молодых, способных, талантливых ребят. И когда я увидел финальный конкурс, когда выбрали молодых людей по разным видам деятельности, когда послушал их, посмотрел на лица, то убедился, что есть среди них очень яркие и толковые. Если говорить о науке, то и здесь есть очень перспективные молодые люди, это потенциал. Как сделать так, чтобы эти молодые люди видели значимость общественной работы, ведь они не знают и не задумывались о ней. Но если они осознают её важность, то могут сделать гораздо больше, чем мы. Когда меня приглашают выступить перед молодёжью, то я с удовольствием соглашаюсь, т.к. нахожу в них отклик, вижу, как блестят глаза, как задают вопросы, как готовы принимать участие в проектах, главное, что у них есть мотив.
Наталия ШЕК
***
Источник: Газета «Корейцы Узбекистана» № 12(64)
Мы в Telegram
Комментирование закрыто.