СКАЗКИ О КОРЕ САРАМ
ГОЛЕМ УБЫВАЮЩЕЙ ЛУНЫ
Жил-был молодой человек по имени Саша Ли*, который мечтал создать здоровую большую семью, народить детей, чем больше тем лучше, прекрасно воспитать их, стать образцовым отцом семейства, вдобавок хозяином успешного предприятия, чтобы свободно содержать близких и родных, купить наконец просторный загородный дом, – чтобы все жили вместе, души друг в друге не чаяли, ходили купаться на речку, в лес по грибы и ягоды, играли в прятки и всегда друг друга находили… Да, обо всем этом он так дивно мечтал, ибо всю свою недолгую жизнь прожил с одной матерью, которая однажды оставила своего мужа, его отца, в далекой Корее, то есть сначала конечно влюбилась в него, еще в студенчестве, вышла замуж, уехала к нему на родину, родила сына, а потом, поскольку муж все время работал, заскучала по дому и родным, стала часто думать о тамошнем, томиться, тосковать, в конце концов поехала с сыном в отпуск, к матери, в СССР, и вот, ради лучшего будущего сына, как часто она потом говорила, обратно не вернулась.
===================================================================
*- Так звали героя и моей первой «Сказки о запретной любви». Почему именно так? Да очень просто, потому что имя САША – это мое имя, и через имя я себя с героем идентифицирую. А фамилия ЛИ придает его существованию необходимый момент сомнения, который всем нам, коре сарам, очень понятен и близок. Ибо не раз мы, а наши родители, предки, тем более, задавались вопросами, в контексте всех наших исторических и духовных потрясений. Существуем ЛИ мы? И корейцы ЛИ мы? И кто мы вообще такие? И если по существу, плодотворно и перспективно ЛИ духовно такое чужбинное существование? И вот написав вторую сказку, я окончательно понял, что настала пора писать о серьезном и глубоком в легком сказочном жанре, будем считать, что так проявляется зрелость моя, которая всегда стремится к простоте. И раз сказка пошла, а точнее, просто вылетела из меня, как птица, то сейчас я объявляю о цикле под названием «СКАЗКИ О КОРЕ САРАМ», которые вдохновенно буду писать и далее. Ибо жанр этот сопряжен с волшебством, которого нам так в нашей повседневности не хватает. И во-вторых, мы, коре сарам, всей своей драматичной историей, как внешней, событийной, так и внутренней, духовной, давно заслужили права на создания своей особенной мифологии, с определенным узнаваемым характерным героем. И потому проект «Сказки о Коре Сарам», а с ними наш дорогой благодарный Читатель, в добрый путь!
===================================================================
От такого убытка в семье подраставший Саша Ли стал страдать, ибо внешний мир, в его случае двор и улица, незамедлительно напомнили ему об его изъяне, как то: отсутствие твердой отцовской руки, мужского взгляда, характера, умения постоять за себя, и потому всему этому он обучался, прямо на ходу, как мог, без чьей-либо помощи, или напротив с людской «помощью», получая от парней тумаки, оскорбления, унижения, которые он научился смиренно сносить, стоически, тихо от бессилия рыдая, сжав кулаки, стиснув зубы, помня все до мелочей, зная, что однажды все это вернется обидчику, если конечно он его найдет, но земля ведь круглая, значит, встретит их обязательно. И потому он рано возмужал, лишаясь всяких иллюзий, рано стал подрабатывать, официантом, грузчиком, проводником поездов дальнего следования, активно заводил приятелей, помня о своем одиночестве, безотказно общался с ними, ходил с ними в пивной бар, или на шашлыки, слушал их тупые бессмысленные разговоры, и вот встретил однажды в общей компании корейскую девушку, звонкую, смешливую, голосистую, только запела она, по чьим-то настоятельным просьбам, и он в нее влюбился.
Стали общаться, девушка по имени Виолетта действительно оказалась ладной, ловкой, сообразительной, где надо промолчит, а где надо, заговорит кого угодно, а хозяйка какая была, не по годам, готовила всякие вкусности, какие дома он никогда не ел, ведь мать была научным работником, карьеру делала, диссертацию писала, не до готовки еды ей было, и верно, своим кулинарным умением девушка его и пленила. Ибо спустя три месяца с момента знакомства Саша заявил матери: я женюсь! А та не стала спорить, может, поскорей хотела отдать его в надежные руки, чувствуя свою вину за отца, заранее узнала о семье Виолетты, полной, во-первых, что важно, отец, мать, брат, вдобавок свой бизнес имели, магазин корейских товаров, в общем, жили они в полном согласии и достатке. Рада она была за сына и вот подарила ему на свадьбу байковую пижаму. Мама, это что? Отцовская пижама! Как отцовская?! Ты, что, украла, когда уезжала? Не украла, а на память взяла, – опустила глаза – ведь знала, что не вернусь. Опять к лицу прижала: до сих пор отцом пахнет. Боже ты мой! Сынок, возьми! Пусть принесет она тебе покой и славу. Покой и славу? Это как понять? Но мать ничего не сказала, вся загадочная была, как бы он ни допытывался, и через месяц после свадьбы вдруг умерла, о, ужас, представляете, заснула и не проснулась, словно устала от такой жизни, где одна научная карьера, от своей ошибки, которую все называли предательством, от неподъемной вины, ставшей ее судьбой. И Саша рыдал у ее одра, так они толком с ней о главном не поговорили, получается, он и не знал ее, что за человек, хоть и родная, и уже не узнает, похоронил ее, погоревал и с ее пожеланиями «покоя и славы» – и что бы это значило? – стал жить дальше.
И начал он жить с молодой женой Виолеттой в ее доме, так настояли родители, все рядом: близкие, бизнес, там же магазин, Сашу чуть ли не главным сделали, отвечал за поставку товаров, за ценообразование, за продажу, за стратегию развития бизнеса, так сказать, старший, то есть тесть, лишь сверху поглядывал и, если было надо, поправлял. Во время отдыха, а жили они в своей половине дома, жена опять звонко пела, готовила, после его кормила, и ложась спать, смыкая веки, Саша думал, что вот такого устроенного быта он всегда и желал, в то же время какая-то заноза в душе уже свербила: замкнутый мир, мирок, разговоры о магазине, о пище и быте, больше ни о чем, плюс старательное соблюдение корейских традиций. Жизнь наполнялась тем, чего не было напрочь за окном, там – никаких традиций, никаких корейских песен, суета и спешка, хаос… Значит, требовалось нечто, что возвышалось бы над этими мирами, внешним и внутренним, такими разными и по сути друг другу враждебными! Верно, жизнь духа, которую он искал у своей молодой прекрасной жены, словно своим блистательным пением она обещала ему некий прекрасный мир, вот закончится эта чудесная песня, и они в него торжественно войдут и, может, даже поселятся. Но не входили, вместо этого опять ложки, брошки, поварешки, словно – так уже стал думать мятежный Ли! – эта прекрасная певунья была дарована ему Богом самим, как вход или выход в сказочное царство, а на поверку оказалась просто красивой дверцей, за которой – ха, насмешкой ли дьявола? – пошлый и подлый тупик.
Виолетта это мгновенно почувствовала, его сомнение, подозрение, возможное, ни дай бог, искушение, стала дергаться, суетиться, пытаясь разнообразить их жизнь: что же мы с тобой никуда не ходим? Однажды принесла билеты в театр, говорят, сейчас самое модное, вот собрались и пошли. На сцене давали представление под странным мудреным названием «Голем Убывающей Луны», непризнанный автор скоропостижно скончался от лохматого пьянства, и если внимательно действо смотреть, то становилось ясно, почему голем, и почему луны. Там герой с восточным именем Хо Лим работает проводником в поездах дальнего следования и однажды встречает девушку, плачущую в ночном тамбуре. Да что ж вы здесь стоите? Вас же могут обидеть! Главное, чтобы вы меня не обидели… И за разговором выясняется, что женщина поругалась с мужем, она рассказывает ему про свою жизнь, всегда же так, в поездах, самое сокровенное – самому незнакомому человеку, и жалуясь на свою зависимость, называет себя не женой, а големом – хо-ха! – мужа своего.
Хо Лим вздрагивает, ведь его всю жизнь обзывали этим ядовитым словом, по созвучию с именем и рассказывает свою историю, что пошел работать в поезда, чтобы найти себя. Или встретить себя вот так же, чудесно и неожиданно, как час назад я встретил вас в этом холодном ночном тамбуре! Конечно, герои друг в друга влюбляются, они оба големы, но разных сил и обстоятельств. Нет! Вдруг восклицает Хо, глядя в окно: если мы с вами големы, то только луны! Которая сейчас, сияя, дает нам свет, чтобы видеть друг друга. Ну да, – с печальным вздохом соглашается девушка, глядя в окно, – но только луны убывающей. Вот убудет она, и мне надо будет возвращаться к мужу. И сразу же после этих слов они, словно подстегнутые временем, бросаются друг другу в объятия, сливаются в единое целое, а на рассвете расстаются.
Но Хо стойко верит, что еще встретит ее, и чем больше проходит времени, тем отчетливей он это понимает. И вот на конечной станции Рена его вдруг находит, – сама! – она тоже тосковала по нему, и с этого момента они решают больше не расставаться. И хотя их опять разлучают, грозный муж со своими ищейками-помощниками, они борются за свою любовь до конца, разумеется, до победного. И Саша Ли, просмотрев спектакль, в эту Рену рыжеволосую, то есть в актрису зеленоглазую, безоглядно влюбился. Сначала несколько дней не понимал этого, все работать не мог, все из рук валилось, почему-то тянуло на сцену, а после работы сидел за обеденным столом, ничего не ел, все смотрел в окно, на проплывающие мимо облака, которые всем своим видом, движением, словно ему говорили: что ж ты все сидишь, пентюх молодой, в этих постылых стенах, счастье не здесь, а там, в волшебной стране под названием ТАМ! А Виолетта, раскрыв рот, все добудиться его никак не могла, все его тормошила, конечно, уже подозревая обо всем, не знала, как остановить этот ком, который, ужасающе нарастая, грозил снести все на своем пути. И снес…
Однажды Саша после работы, под видом купить сигарет, хотя в доме лежали, вышел из дома, поехал в театр, по дороге купил цветы, букет желтых роз, и встал, как голем – да, голем убывающей луны! – у служебного входа, среди таких же поклонников, в ожидании своей – о да и уже! – возлюбленной. Но прошла она мимо раз, другой, совсем его не замечая, поскольку поклонники все на одно лицо, тогда Саша подумал-подумал, и в одночасье преобразился, во-первых, сделал себе на голове ирокез, надел на себя оранжевый полосатый костюм, купленный им у бывшего циркового артиста, на барахолке, в общем превратился в пугало. Опять встал в очередь у театрального входа, и на этот раз она его заметила, ну конечно, впервые взглянула, он ей сразу цветы, она, о, чудо, взяла, и позволила ему довести ее до машины. Так он несколько раз провожал ее до машины, всего аккурат 66 шагов, каждый раз даря ей прекрасные розы, но однажды ему повезло. Машины не оказалось на месте, то ли поломалась, то ли водитель запил от своей повседневности, ведь она, рутина, всем рутинно надоедает, и прима решила прогуляться.
Она действительно жила неподалеку от театра, и, взглянув на фаната, полная уверенности, направила свой величественный шаг. Здесь бы самое время завести с ней разговор, но Саша был до неприличия застенчив, так и шел, чуть за ней, молча по правое плечо. Шел и вздыхал, а она мудро улыбалась, то ли ему, такому неловкому, то ли себе, с кем ее судьба только не сводит. И вдруг «повезло» во второй раз. Из кустов повыскакивали пьяные хулиганы, завидев такую прекрасную и белоснежную, они, расставив руки по-обезьяньи, с ревом и матом бросились к ней, чтоб в грязи, конечно, вымазать. Прима завопила, и тут из-за ее плеча твердо вышел Ли, он, как все корейцы, с самого детства, обучался таэквондо, – какие-то мгновения, и незадачливые агрессоры валялись на асфальте, как авоськи загулявшей хозяйки. А Саша взял ее за руку, как мужчина девочку, и уверенно повел домой.
Этот поступок ее нового кавалера поразил Натэллу до глубины души, ведь ни один ее ухажер, актер, богач ли, спортсмен, чиновник, за всю историю ее амурных приключений никогда не был таким отважным. А тут этот странный панк азиатского происхождения вдруг на ее глазах совершил чудо. Она была настолько потрясена, что в ту же ночь, без вопросов, отдалась ему, или, скажем мягче, доверилась душой и телом. И Саша действительно был на небесах от счастья! Между любовными ласками они вели откровенный, совсем не формальный, разговор. Значит, ты ради меня готов на все? – в который раз спрашивала восхищенная Натэлла. О, да, моя королева! – подыгрывал ей Ли. Тогда ты голем моей луны! – чмокала его в щеку, словно вешала ему на грудь награду. – И, значит, ты, герой, совсем ничего не боишься? Почти ничего – вдруг нарушал ясный ход их беседы голем ее луны. Как «почти»? – разочарованно переспрашивала актриса. Я боюсь темноты – вдруг признался ей Ли. Да ты что! – захохотала было она. – как маленький мальчик? Тогда объясни!
— Дело в том, что нас, русских, советских корейцев, в 1937 году депортировали с Дальнего Востока в Среднюю Азию. Везли в темных сырых вагонах для скота, так мне рассказывала бабушка. Каждый, кто входил в вагон, пытался, скорей инстинктивно, разогнать окружавшую, густую, как мазут, темноту и своими руками вызывал встречное движение, натыкаясь на финку прятавшегося в темноте зэка…
— Зэка? Так значит корейцев везли с русскими зэками?
— Да нет! Просто они прятались в вагонах, рисовали себя на лицах азиатский разрез глаз, красили в черный цвет волосы, так имитируя корейцев и, приклеивались к дощатым стенам вагонов, пытаясь незамеченными сбежать с Дальнего Востока. Кого-то ловили, а кого-то нет. Так вот, именно с тех пор корейцы стали бояться темноты, все им казалось и кажется до сих пор, только погаснет свет, и тебя облепят, обдадут перегаром, зэки с финками, готовые изрешетить тебя, сделать дыру, и тем самым вновь доказать, что тебя на этой земле никогда не было.
— Да, как печально это слышать! – выказывала сочувствие Натэлла и тяжело вздыхала.
— А весь этот период с тех пор называют Вагон 37. – заканчивал свой рассказ Саша Ли и нежно, поскольку очень хотелось нежности, смотрел на свою новую любовь, готовый вновь раствориться в ее нежном космосе, и она ему позволяла.
После той сказочной ночи Саша Ли ушел из дома жены Виолетты, с ней случился обморок, а у тестя инфаркт, она выбрасывала во двор его вещи, а он смиренно собирал, а пижаму, его любимую отцовскую пижаму, она сначала изорвала как могла, потом истоптала, пока разъяренный Ли не бросился на нее с кулаками.
В оформлении сказки использованы рисунки КАТИ КАН.
Итак, Саша переехал жить к Натэлле, причем в первый же день Наталья Сергеевна, так теперь она просила ее называть, сменив милость на гнев, объявила новые правила его жизни или инструкции. Отныне он, Саша Ли, обязан следить за порядком в доме, то есть мыть полы, протирать пыль, драить ванну, унитаз, готовить завтрак, обед и ужин, можно что-нибудь из корейской кухни, она очень любит, затем уже к вечеру встречать ее у гримерной, если что-то нужно, сначала стучаться, поскольку разгоряченные после спектакля артисты очень часто продолжают играть или репетировать новое, так что, дорогой голем Ли, если хотите однажды стать мужем моим, все это беспрекословно выполняйте… Что касается внешнего вида, заканчивала она, опять оглядев его с ног до головы, то пусть, это весело, мне пока нравится. А я в свою очередь выбью вам ставку помощника, такая для звезд или прим полагается. Вам все ясно?
— Так точно! – И Саша с непривычки даже честь отдал.
— Тогда вперед!
И он все до мелочей выполнял, убирал, готовил, ходил в магазин, затем шел встречать примадонну, входил в театр, со всеми здоровался, вставал у двери ее гримерной, и поневоле слышал, что там внутри происходит. А происходило там, судя по звукам, самое разное – репетиции, крики, угрозы, пистолетные выстрелы, конский топот, рев взлетающего самолета, стоны любви, разной глубины, частоты и протяженности, вот это последнее ему уже совсем не нравилось, ведь он все-таки был не голем, а любовник, считай, жених без пяти минут, то есть человек со своей честью и ревностью.
И однажды не выдержал, когда Натэлла стонала на весь театр, вбежал в гримерную, и… и… и сорвал полуголого народного артиста со своей, так сказать, тоже весьма неодетой пассии, – сорвал и выпнул его в коридор, но такого поступка Натэлла ему не простила. Сначала отхлестала его по щекам, при всех, потом отчитала, это же народный артист, да как ты посмел, мы же репетировали, в конце концов отправила в ссылку. Что это значит? То есть вернула к себе домой, в пустую квартиру, совсем пустую, особенно после смерти матери, сказала, что позвонит, а он пусть пока исправляется, работает над собой, то есть научается почитать старших, заслуженных и народных, он же восточный человек…
И прошла неделя, пошла вторая, потом третья и Саша совсем загрустил вдали от своей любви, пусть и такой вздорной, циничной, капризной, ничего не поделаешь, любовь зла, даже попивать начал. И вдруг звонок, и звонкий голос Натэллы: о, голем мой ненаглядный, ты как? Знаешь, я еще на гастролях, но этой ночью возвращаюсь. Пожалуйста, лети пулей ко мне домой, приберись там, приготовь мне, то есть нам, вкусный ужин, со всякими корейскими вкусностями, а я к полночи прилечу, встречать меня не нужно, я на служебной доеду, и мы с тобой… ох, как встретимся! Целую и скучаю, родной, дорогой, любимый!
И Саша, радостный и вдохновленный наконец – скучает! целует! – меня вспомнила, любовь, значит, наша не угасла, побежал на рынок, всего накупил, потом к Рене домой, ключи у соседки взял, пришел, убрал, все помыл, вот уже и вечер, потом быстро приготовил еду, со всякими корейскими салатами, как она и просила, перекусил слегка, даже выпил рюмку водки и стал ждать. Точнее надел любимую пижаму и прилег на диване, и, уставший от дел и переживаний, немедленно заснул. А проснулся в ночи, в полной темноте, которую, если помните, очень боялся, вскочил было свет зажечь, света нет, вдруг удар прямо в лицо, свирепый, потом еще в грудь. Эй, вы кто? Мы – тут же гулко ответили – вагон 37, как заказывали… И стали бить его со всех сторон, верно, много их было, только финки не втыкали, и понял Ли, что это месть за народного, и все эти зэки позорные есть всегда и везде герои народные, а он всегда ино-родный, увы, увы и увы, и на этих «увы» потерял сознание.
СВЕТОНОСНЫЙ САМУРАЙ
Пролежал в больнице Саша Ли целых три месяца, и если по порядку, то нашла его под утро на лестнице соседка, значит, вышвырнули, как раз та, что ключи давала, вызвала, сердобольная, скорую, отвезли в палату, положили, обнаружили несколько переломов, гипсы, растяжки, лекарства, стали лечить. Саша потихоньку приходил в себя, и пришедши, стал лихорадочно вспоминать, что же с ним произошло. И вспомнив, застонал от боли, не физической, а душевной, ибо понял, что предала его Натэлла, выдав его секрет про темноту, сама же его к себе и завлекла: ах, какая гадюка, сука позорная! И от этого понимания, Ли словно в кому впал, отрубился, лежал ниц, ничего не ел, не пил, ни на что не реагировал, целую неделю, верно жить не хотел, желая поскорей угаснуть, но кто-то ворочался глубоко в нем – о, кто же? – так никто иной, как доблестный Хон Киль Дон, сказку про которого он в детстве читал, а после многажды перечитывал. Этот бродяга, бандит, весельчак никогда не поддавался унынию, – да, некоторое время от утрат и ран погрустит, а потом опять бодрый, встанет, и в путь. Этот неунывающий герой, верно, в каждом корейце есть или почти в каждом, а в нашем Саша Ли он точно присутствовал. И стал наш герой оживать и все окрест себя замечать и первым делом увидел рядом тещу свою, мать бывшей жены Виолетты.
Увидев, что тот очнулся, заплакала она, запричитала, вот принесла тебе, милый, еды, все домашнее, мы как про твою беду узнали, сразу сюда, бедный мой, все переживали, что будет, ну наигрался ты в дон жуанов, может, вернешься обратно, Виолетта ждет. И не ожидая ответа, оставила свои теплые коробки со вкусной едой на тумбочке и пошла, так давая ему время подумать. А Саша выглянул в окно, посмотрел на серое, вечно пустое небо с птицами наискосок, потом обвел взором просторную палату с больными, кто в карты играл, кто просто пялился в потолок, кто с родными разговаривал, и сказал себя под нос: нет, никуда я не вернусь! Я теперь человек свободный! И уже воскликнул во весь голос, на всю палату, словно для подтверждения: Свободный я человек!
И так это было неожиданно, что все больные замерли в своих делах, рты от изумления пооткрывали и следом за ним, сотрясая, как он, кулаками, воскликнули: Свободные мы! Свободные! Так им этот возглас понравился, ибо болезнь – это тюрьма, и неизвестно, что их на выходе ожидало, какая свобода, но покричать и помечтать об этом никому не запрещалось, вдруг что-нибудь после их шаманства, само собой, изменится. Саша же действительно чувствовал себя свободным человеком, освободившимся от иллюзий по поводу всяких ядовитых красавиц и душных семей, он первым делом устроился на курсы мужей на час, ха, главное в нашем деле ирония, раз не получилось у него нормальным мужем стать, так стану автоматическим, формальным! И изучал на курсах сантехнику, столярное дело, плотницкое, и конечно электрику, чтобы больше никогда не бояться темноты и если погаснет, вовне и в душе, то ловким движением рук, чувств и ума, вновь включать свет в себе и окрест, и так стать непобедимым светоносным самураем.
Закончив курсы, он по домам пошел, во-первых, деньги зарабатывать, а во-вторых, на людей посмотреть, в смысле после постигшего его разочарования и излечения, и люди конечно были все те же. Увы! То есть это были в основном женщины, молодые и не очень, домохозяйки, и все прижимистые, если не жадные. Саша сразу же, во избежание недоразумений, цену назначал за услугу, починить протечку или замыкание, а после ремонта они обязательно начинали торговаться, говорили, что бедно живут, несмотря на разные роскошества в квартире, жаловались на мужей-пьяниц-бездельников, сыновей-дочерей-эгоисток, и приходилось деньги эти просто выбивать, со всякими угрозами, чуть ли не боем. А были такие, которые сразу же без стыда говорили, что денег нет, и расплатятся они собственной натурой, естественным образом, как женщине по природе и полагается, причем неважно, замужем они или нет, и Саша терпел, терпел, а потом, делать нечего, соглашался, конечно выбирая из прохвосток самых симпатичных и привлекательных.
И за полгода работы он уже твердо знал, опираясь только на свои наблюдения, что домохозяйки делились на 1. прямых, без прикрас, стерв, как бы уничтожавших одним свирепым взглядом, 2. на стерв неявных, как говорится, латентных, с виду тихих, но с чертями конечно, и 3. на очень странных, как бы запуганных. Первые сразу же после «оплаты», вскакивали с постели, начинали пинать Сашу и давать указания, ты мне еще то почини, другое, третье! На что Ли, полный изумления, начинал справедливо возражать: позвольте, позвольте, вы «заплатили» мне только за одну услугу, а за другие надо опять платить. Вот так, значит, будем мелочиться! – восклицали обыкновенно они. – Да как ты смеешь негодяй!? Я к тебе всей душой, всем сердцем, а ты сквалыжничаешь? И начинали орать или рыдать, и Саше ничего не оставалось, как браться за очередной ремонт уже без всякой оплаты.
Другой тип стерв, состоял из тихих почти бессловесных хозяек, которые говорили всегда жалобным голосом, почти шептали, при этом слезы непременно катились по их щекам, и после оплаты или расплаты – с таким христианским отчаянием они порой воспринимали свой позор! – они тем же тихим голосом просили его, как и первые, обратить внимание на ту или иную поломку. То есть вся разница заключалась в темпераментах? Нет, не совсем. Однажды Ли заснул в хозяйской постели, так, значит, от всех своих работ устав, а когда проснулся, то обнаружил, что привязан за ноги, за руки и прочие органы, к каким-то предметам. Бомба! Бомба! Еще шелохнешься и взрыв! – кричали противные рыжие мальчики, потягивая на себя лески, верно, сыновья хозяйки, со школы пришли, потому как во время ремонта их дома не было. Это кто вас заставил такое сделать? Как кто? Наша мамочка! И Саша вдруг понял, что это очень опасно, потерять бдительность в чужом доме, с тихой, но извращенной хозяйкой, и неизвестно, каким инвалидом он может оттуда выползти.
И была наконец третья категория домохозяек, которых Ли называл ну просто странными. Вот, например, была одна, к которой он часто по вызову ходил. Она всегда сидела посередине комнаты и тихо плакала. Когда он спрашивал в чем дело, она говорила, что боится мужа, который сейчас сидит в тюрьме, а может уже сбежал оттуда, тогда тем более, может в любой момент появиться в этом доме, вот как раз она этого пуще всего и боится, потому что начнется бой, ор, трехэтажный мат, выбитые зубы и поломанные кости. Неужели такой негодяй? – изумлялся Саша. Да просто извращенец! – восклицала она. А зачем тогда за него замуж вышли? – задавал, вероятно, вопрос не первой свежести. Так кто вас знает? – обращалась напрямую к нему она. – Сначала ласковый, цветы и конфеты дарит, уси-пуси-зайчик-солнышко, а потом, после близости, начинает за волосы таскать, полы лицом моим мыть…
И вот эта странная женщина тем не менее вызывала часто Сашу к себе домой, просто поговорить, жаловалась ему, как страшно ей жить, и Саша, человек доверчивый, ее тревогой проникался, иногда даже оставался на ночь, чтобы ее покой и сон охранять, и поверьте, ничего такого между ними не было. При этом для удобства он брал свои домашние вещи, ту же пижаму от отца, как талисман уже, переодевался в нее и исправлял мелкие неполадки в быту, уже по собственной инициативе. И это ее радовало, почти идеальная семья, только не спали, после накрывала на стол, даже вино, но тревога ее, так сказать, экзистенциального уже толка, не связанная с конкретными людьми, никуда не исчезала.
И вот однажды в один из таких вечеров, это и случилось. Дверь пинком отворилась, женщина с криком полезла под стол, а на пороге стоял этакий Тарзан, с разорванной рубашкой, волосатой грудью, клыками, как у вампира, видно, хмельной, морда в крови, своей или чужой, вращая глазами, глазищами, он оглядывал затихшее скукожившееся пространство. А это что за хрен! – наконец вцепился глазами в Сашу. И пошел вразвалку на него. Но Саша был, как известно, бесстрашным бойцом, двумя ловкими движениями он легко отбил эту атаку, да так, что муж, или сожитель оказался на полу. И сразу тот присмирел, зауважал нашего героя, а Ли ему доходчиво объяснил, что просто исправляет в этом доме неполадки, и пусть спасибо только скажет, ибо никаких денег с его жены не берет. Тот замер, не зная, что делать тогда.
А Ли стал вещи собрать, укладывать в сумку, пора домой, ту же пижаму, и тут Зверь, так она его называла, опять хищно возбудился. Схватил пижаму за один конец и стал к себе тянуть, при этом выкрикивая: Вот ты какой ремонтер! Натурой берешь? Спишь с ней, гад, значит, на самом деле, в этой пижаме! Щас изорву ее в клочья!!. И так несколько минут они тянули бедную пижаму, каждый в свою сторону, вот-вот и порвется, итак многострадальная, сначала изорванная женой, затем истыканная бандитскими кулаками, а теперь туда-сюда. И тут случилось нечто невообразимое. Из пижамы, прямо из горловины вдруг высунулась голова, Саша отчетливо это видел, незнакомая неведомая голова, и звонко выкрикнула тому, мерзавцу, варвару: оставь меня немедленно, мудак! иначе мудаком и подохнешь! И это прозвучало так просто и пророчески, что муж-сожитель, полный испуга и изумления, отпустил наконец штанину, а пижама, Боже, вдруг взлетела в воздух и, размахивая рукавами, как крыльями, полетела прямо в окно, вон с третьего этажа. И Саша – ведь нет ничего ценней его пижамы, единственного наследства от отца! – ни с кем не прощаясь, да просто про всех забывая, стремглав бросился на выход, прекрасно понимая, что утрата его полосатой драгоценности равносильна смерти его.
НЕВИДИМЫЙ МИР, ПОЛНЫЙ ТОМЛЕНИЯ
Ли выбежал из подъезда, и задрал голову, чтобы не потерять из виду свою пижаму, которая действительно летела прямо над ним, на уровне третьего этажа. Но поскольку просто бежать за ней было бессмысленно, Саша, превозмогая в себе разумное, стал махать и кричать летящей одежде, чтобы та спустилась к нему. Как ни странно, полосатая птица, назовем ее так для разнообразия, не заставила себя долго ждать, словно сама желала выяснить с ним отношения, и спланировав, летела уже на высоте его роста.
— И что ты хотел? – высунулась из горловины голова, которая так просто отвадила буйного зверя, напророчив его звериное.
— Как что? Я между прочим, хозяин этой пижамы. А вы, простите, кто?
— Он на самом-то деле прав. – раздалось вдруг прямо из пустого рукава, и следом появилась чья-то макушка.
Саша даже рот раскрыл от изумления, как бы не упасть, и остановился. – Господи, да вы кто?
— Пойдем потолкуем, – предложила главная голова – вон туда! И махнула, показывая на летнюю площадку.
Они подошли к кафе, сели за стол, заказали пиво, конечно, одно для Саши Ли, причем ни у кого из шнырявших туда-сюда официантов, рядом сидевшая пижама не вызвала ни капли удивления, потому что с виду действительно была похожа на человека в домашней одежде: одиноко торчавшая голова, а рук, кистей и ног просто не видно.
— Ну, я слушаю вас! – с хозяйской ноткой обратился Саша к своему странному визави. – Я, признаться, очень удивлен…
— Да ты слушай нас и очень внимательно! – нагло перебила его голова. – А о удивлении своем поделишься с кем-нибудь другим.
— Дело в том, – зашевелился правый рукав, из которого высунулась вторая голова, конечно, с другими чертами лица и другим, более добрым, выражением. – что все мы ушедшие! Обитаем в тропосфере земли. И пока мы не обретем свою форму, то есть попросту не оденемся, мы невидимы…
— А когда обретем, – зашевелился левый рукав, из которого высунулась третья голова. – мы вот, предстаем перед вами, людьми, во всей своей красе! – подмигнула она, получалось, самая веселая.
— А пижама – подхватила главная голова. – есть наиболее точная форма нашего мета… – и здесь в буквальном смысле! – физического содержания…
— Которое заключается в чем? – тонко вел беседу с этими эфирными существами Саша Ли.
— Которое заключается в нашем томлении! – вдруг раздалось откуда-то из-под стола.
Господи! А это кто еще там?
— Это наш четвертый, заключен сейчас в штанине… Ну, покажись!
Пижама задрала штанину и из нее высунулась голова с лицом какого-то очень печального человека.
— Что ж вы его так, на задворки, засунули?
— Не надо, он сам так захотел, он у нас самый дикий, маргинальный и прочее…
— А чем вы все занимаетесь в конце концов? В смысле, занимались на земле?
— Мы все писатели, вдобавок мужья, томимся по нашим родным, любимым и близким, конечно, специфично, по-писательски…
— Это как?
— Как-как? Согласно посылам наших произведений. Вот я – говорила главная голова – всю жизнь писал о семье и семейных ценностях. И соответственно ожидаю увидеть в своем доме семейную идиллию. Ну, что все живут в полном согласии и душевном покое, как я в своих книгах и завещал.
— А я – подхватила следующая голова, – всю жизнь писал о мужской дружбе, воспевал ее, надежное мужское плечо… И ожидаю увидеть там, в своем бывшем доме, заботу своих друзей, помогающих выжить моей ненаглядной, красавице и умнице, после моего ухода…
— А каким образом они ей помогают? – вдруг ехидно спросил третий из другого рукава.
— Но не так, как ты думаешь, пошляк! – свирепо осек его певец мужской чести и согласия.
— Так, может он совсем не это имел в виду. – заступилась за правый рукав главная голова, и словно стыдясь, потупила взор.
— Не это … Не это! – подхватила третья голова. – А я всегда писал о любви, о чувствах, и написал о свойствах страсти… не всего 8 строк, а целых 888! И потому мечтаю увидеть там, у себя дома, свою царицу, страстно оплакивающей мою кончину!
— В общем, вам все ясно, у нас здесь что-то вроде союза писателей – заключила главная голова.
— Не что-то вроде, а так и есть. – уточнила другая. – Союз Потусторонних Писателей!
— Хватит паясничать! – воскликнул главный. – И потому, обретя вашу пижаму…
— Подождите, там же есть еще четвертая голова! – кивнул под стол Саша Ли, который всегда был за униженных и оскорбленных. – О чем она то писала?
— Наш Кафка – изменившимся казенным голосом заговорил главный, – всегда писал о разлуках и расставании, об атомарном одиночестве, о трещинах и ужасах человеческого существования. И потому никогда не пользовался популярностью, как среди нас, коллег, так и среди теплых читателей, и значит место его в штанине, и вечно под столом, в каком-то смысле оправдано.
Какие вы жестокие! – хотел было воскликнуть Ли, но будучи воспитанным, все-таки промолчал.
— Так вот, обретя вашу пижаму, как наиболее точную форму нашего выражения, мы сейчас направляемся к своим женам, навестить их, посмотреть, как они живут, порадоваться за них и значит за себя. И вы бы, уважаемый, могли бы нам помочь, стать нашим проводником, этаким сталкером, душеприказчиком, достойным нашим представителем! Потому что, во-первых, это будет благородно, мертвые, как известно, сраму не имут, а во-вторых, – memento mori! – вы сами однажды окажетесь на нашем месте. И если мы с вами сейчас подружимся, то у нас всегда есть для вас, выражаясь метафорически, вторая свободная штанина.
И наступила пауза, во время которой Саша Ли должен был решить свою последующую жизнь и вероятно судьбу, – или ты за живых, или все-таки за мертвых, и Саша, поскольку всегда был, повторяем, за униженных и оскорбленных, без колебаний сделал свой выбор.
— Тогда вперед! – воскликнула радостно главная голова. – Передвигаться будем следующим образом. Если людей вокруг мало, то пижама наша будет лететь рядом с вами, но как только станет людно и значит опасно, мы в ней спрячемся, и вы будете нести ее в руке. В транспорте то же самое, чтобы никто не заподозрил о нашем существовании. В общем, будем соблюдать конспирацию, которая очень важна, ибо у нас впереди много важных дел!
И Саша тронулся, иногда улыбаясь и подмигивая полосатой птице счастья, так хотелось теперь ее называть, а при появлении шумных людей, тем более в метро, он бережно сворачивал пижаму и прижимал к самому сердцу, и вероятно, ее обитатели слышали его биение, и может даже завидовали ему, обладателю живого сердца, а Ли, открыто улыбаясь встречным прохожим, все отчетливей осознавал, какое великое дело он сейчас совершает, помогая ушедшим, и в каком-то смысле даже воскрешая их.
И ВИДИМЫЙ МИР, ПОЛНЫЙ РАЗОЧАРОВАНИЙ
И они полетели, а то и пошли, а то и транспортом, в автобусе, на метро, и хотя дорога была длинная, Саше было совсем не скучно ехать, потому что шепотом он разговаривал с пижамой, а они, духи писателей, ему отвечали, обсуждая встречных людей, пролетавшие за окном пейзажи, небо над головой, и Ли иногда казалось, что так он разговаривает с отцом, какое чудное ощущение, который специально превратился в этих сказочных существ, чтоб веселее было ему, Саше, жить и ехать. Так они добрались до первого адреса, до квартиры, в которой жил первый писатель или главная голова, писавший о семейных ценностях. Саша нажал на дверной звонок, при этом с ужасом подумав, как бы они, духи, нажимали бы на звонок или стучались бы в дверь, без его помощи, так он к ним за это время проникся.
— Кто там? – раздался женский уставший голос из-за двери.
— Это от Тимура Исаевича. – сказал Ли, перемигиваясь с головами, то и дело возбужденно вылезавшими из горловины, рукавов и даже штанины.
— Кто-кто? – опять, уже настороженно и удивленно.
— Создан фонд его памяти, и я его представитель. – на ходу придумывал Саша, глядя сейчас прямо в глаза Тимуру, поощрявшему его слова легким покачиванием головы.
— Пошли отсюда, мошенники! – вдруг раздалось из-за двери. – Никаких таких фондов не знаю!
— Маша открой! – вдруг громогласно и властно произнес сам Тимур, мгновенья паузы, затем дверь послушно отворилась, и гости вошли.
— Тима, да где ты?! – нервно озирала вошедших седая, уставшая и видно больная женщина преклонного возраста.
— Да здесь я! – воскликнула голова и вынырнула из горловины, а пижама встала во весь рост.
— Боже мой! Да неужели? – воскликнула его жена и бросилась к нему с объятиями.
— Осторожно! – предупредил ее Саша. – Это всего лишь дух!
— Теперь я всего лишь дух. – с иронией повторил Тимур, печально улыбаясь. – Ну как ты здесь?
И после этого вопроса Мария сделал паузу, и вдруг зарыдала, видно, накопились в ней боль и отчаяние, и вот согнулась пополам и вздрагивала.
– Плохо! Плохо! Ох, как плохо! – села наконец на стул, который придвинул к ней заботливый Саша. – После твоей смерти дети словно озверели совсем, стали требовать наследство, я им все отдавала, все деньги, затем золото, серебро, фарфор, потом до мебели дело дошло… Смотри теперь, как у нас пусто!
Взмахнула рукой, и Саша с Тимуром словно впервые увидели действительно пустую квартиру, в которой оставалось самое простое и грубое, стол, табуретки, книги, посуда лежали на полу, а из одной комнаты вдруг выполз, строго по Кафке, этаким премерзким тараканом, какой-то взъерошенный похмельный парень, судя по возгласу отца, его сын, который увидев гостей, вдруг заорал: Папаня! В самый раз вернулся! Мне позарез деньги нужны! И побежал к нему, нисколько ему не удивляясь, словно не помня, что он умер год назад, но споткнулся и страшно упал, ударился виском об угол, и из головы хлынула кровь. А Тимур, полный ужаса, заторопился: Все ясно, Маша… Сейчас нам надо бежать, но мы еще вернемся! Я тебе обещаю! Ты за парнем пока последи… Давай и держись!
И выбежал, получалось, позорно, певец семейных ценностей, за ним и Саша, дверь захлопнул, спустились на два этажа, остановились, чтобы отдышаться. Что делать-то?! Тимур помотал головой, словно так избавляясь от кошмара, и строго, поскольку начальник, надо держать лицо, произнес: Ну хорошо, будем считать, сходили, дальше у нас что?
— Дальше у нас… – посмотрел Саша в лист, где все старательно записал. – Посещение жены писателя номер 2, воспевавшего ценности мужской дружбы.
— Да, давайте – вяло забормотала вторая голова и все тронулись, опять по улицам, пешком, на метро, уже совсем не переговариваясь друг с другом, словно ничего уже не ждали хорошего впереди, все погруженные в свои мрачные ожидания. Доехали, нашли, позвонили, дверь открыл какой-то мужчина, ковыряясь спичкой в зубах.
— Толя? – вдруг высунулась из рукава вторая голова, сама, уже без представления, Саша вслед за пижамой вошел в дом, и торчавшая рядом голова, причем прямо из рукава, одним своим видом создавала, очевидно, сумбур, ненормальность, безумие. Что подтверждалось поведением Толи, который пятился, пятился, весь белый лицом, и все звал жену – теперь уже свою? – или сожительницу.
— Оля! Оля! Посмотри, кто пришел! Эдик собственной…
— Да хватит паясничать! – заорал вдруг Эдик из рукава. – Ты какого черта здесь делаешь?! А, лучший друг?
И вот выбежала Оля, быстро все, по-женски, сообразила, или заранее, поэтому, может, сразу не выходила, подсматривала в щелочку, и вот собрав нервы в кулак, спокойно сказала:
— Не кричи, Эдик! Так вышло. Это жизнь! Если бы не Толя, я бы давно погибла, спилась, умерла бы с голоду, так что ты должен благодарить его на самом деле…
— Чего? Благодарить?! – воскликнула пижама. – Сейчас бы как ударил, было бы чем!
— Эдик, хватит, давай поговорим. – наконец подал голос его бывший друг. – Сядем на кухне, как прежде…
— Да пошли вы! – застонала пижама, вылетела на лестничную площадку, Саша, конечно, за ней, в дверях встала бывшая жена, все ждала чего-то.
— Ладно, мы еще вернемся! А пока надо переварить. – тихо, приходя в себя, сказал Эдик. – А вы подумайте, как будете оправдываться!
И пошли вниз, вышли на улицу, опять замерли.
— Теперь куда? – спросил Саша, тяжело вздыхая.
— По списку у нас писатель, писавший о любви и страсти.
— 888 строк? – с едкой иронией произнес Тимур, видно радовавшийся тому, что не только у него все плохо. – Тогда поехали!
— Нет! – высунулась третья голова из другого рукава. – Повременим чуток!
— Что, уже обосрался? – нервно захихикал Эдик, медленно приходивший в себя.
— А давайте ко мне поедем! – вдруг предложил Кафка, вытягивая шею из штанины, вероятно, такой же бесстрашный, как его прототип.
И все без слов, да с каким-то облегчением, поехали к нему, на другой конец города, нашли квартиру, постучались, звонка никакого не было, и дверь открыла худощавая стройная женщина с миловидным лицом.
— Мы по поводу Максима…
— Да, я вас слушаю. Что случилось? – строго спросила хозяйка.
И тут Максим или Кафка сам появился, вылез из штанины, при этом всей пижаме пришлось чуть ли не на пол лечь, чтобы тому было удобней разговаривать.
— Настя, так ты теперь здесь?
— Максик, а где ж я должна быть? Ах да… Ты же не в курсе. Что я была самой преданной твоей читательницей, еще при твоей жизни, а когда умер, тем более. Прибежала к матушке твоей, просила книги и рукописи твои, она дала, стали дружить, общаться, я ей во всем помогала, убирала и за продуктами, потом готовила, она и завещала мне твое жилье вместе с книгами, и когда я ее похоронила, царство ей… – умерла тихо, сердце ночью остановилось, словно улетела – я здесь и обосновалась. Надеюсь, не возражаешь?
— Да ты что! Какой здесь порядок, чистота! Да я просто счастлив!
— Конечно порядок! Я же здесь твой музей делаю… И вообще я тебя ждала, знала, что однажды ты вернешься, духом, ли призраком, не важно. А давайте чай пить! … Ах, какая я глупая, вы же не пьете, тогда просто посидим.
— Некогда нам сидеть! – вдруг вздрогнул правый рукав, откуда вылезла голова другого писателя, духа его, еще не получившего удовлетворение. Видя, как у Кафки хорошо, он подумал, что и его ждет нечто подобное и малодушно заторопился.
— Нам еще один адрес надо обойти! Срочно!!
— Настя, я вернусь, и мы с тобой еще посидим. – не стал спорить скромный Максим. – Договорились? Самое главное, что мы друг друга увидели.
— Конечно, — с грустью ответила Настя – Я буду ждать.
— Как жаль! Как жаль, что я не могу тебя обнять! – воскликнул писатель. – Вот для чего нужно быть человеком!
И пошли, и поехали, обратно в центр, в престижный район, где жил Тимофей, четвертый автор. Нашли квартиру, дверь была полуоткрыта, Саша вошел, за ним пижама с Тимофеем, стали ходить по комнатам, в каждой находились какие-то мужчины, что-то делали, трудились, выпиливали или штукатурили. Ремонт, что ли, шел? Неужели мужья на час? – подумал Ли, вспоминая былое. Вот открыли очередную комнату, и там тоже какой-то полуголый мужчина, совершая монотонные движения, трудился над станком, точнее, над женщиной, а еще точнее, это была… О, ужас! И тут Тимофей завопил, головой затряс, как в эпилепсии.
— Подлая! Прямо на моих глазах! Бесстыжая!
Та вскочила, его бывшая значит, оправилась, слегка оттолкнув любовника, накинула халат, и не удивляясь появлению мужа, рот широко открыла.
— Ну, явился наконец! А я тебя все ждала, думала, все «праздник» тебе устрою! Как я с одним, то с другим, то с третьим кувыркаюсь! И вот наконец это случилось!
— За что ты так? Я же тебя очень любил!
— А я тебя ненавидела! Терпеть не могла!
— И все из-за квартиры?
— Да! Из-за квартиры! Из-за дачи твоей! Из-за всего твоего прекрасного имущества! Терпела тело твое, липкие прикосновения, запах изо рта… Фу! До сих пор содрогаюсь!
— Гадина! – завопил Тимофей и бросился на нее, словно забыл, что нечем ему драться и бить, но это движение напугало неверную, и тогда она завопила: Ребята, на помощь! Убивают!
И все выбежали из комнат, побросав инструменты, много, человек семь, все здоровые парни, верно, тоже ее любовники, и набросились на Тимофея. Но поскольку пижама была пуста, просто тряпка и воздух, они страшно разозлились, словно их обманули, и тогда на Сашу Ли, единственного, кто тело имел, с еще большей злобой, посыпались удары. Он упал, – просто кошмар! – стали бить его нещадно ногами. А пижама тем временем визжала, летала по комнате, истерично, как загнанная птица, пытаясь как-то это жуткое действо остановить. В конце концов на крик сбежались соседи, еле оторвали хулиганов от несчастного, который лежал, недвижимый, весь в крови. И непонятно было, жив ли он, или уходит уже, бедолага, навстречу новым своим приятелям, верно, не зря обещавшим ему, что для приюта приготовят ему вторую свободную штанину.
ВЕРА НА ГРАНИЦЕ МИРОВ
Когда Саша очнулся, он услышал подозрительный монотонный шепот, словно ангелы, а может, бесы, разместившись у его изголовья, неторопливо решали его судьбу. Тогда он приоткрыл глаза и увидел огромный сферический потолок, затем большую просторную палату со слабым освещением, окрест него лежали тела, еще более бездыханные, чем его, и он понял, что он уже в потустороннем мире, а может, еще в предбаннике. Потом раздались звонкие шаги, очевидно от каблучков, и спокойный властный женский голос, остановившись у его ног, обратился к шептавшим:
— Так, я заведующая патологоанатомическим отделением Вера Ветрова. Для чего вы меня вызывали?
— Мы просим за нашего друга, которого покалечили…
И Саша понял, что это голос Кафки, единственного, кто мог бы радоваться итогам их драматичного похода.
— Так он же мертв, ваш друг!
— Так в том то и дело, что нет! – воскликнул Тимур или главная голова. – Мы видели, как он дышит!
— Его по ошибке сюда привезли! – произнес Тимофей, по вине которого это ужасное насилие и случилось.
— Да, по ошибке, а может, взятку водителю дали. Так бывает. – буднично сказала Вера Ветрова. – Ну-ка!
Подошла, взяла Сашу за запястье, послушала и подтвердила. – Действительно жив курилка! Тогда это не ко мне, надо везти его в больницу. Сейчас распоряжусь.
Опять шаги, значит уходить стала, но тут заголосили все.
— Постойте! Постойте! Мы же собственно попросить вас хотели! Чтобы вы с особым участием к нашему другу отнеслись!
— Так я же говорю, я за мертвых отвечаю, а не за живых! Как вы не можете понять?
— Так мы же и есть мертвые! – И все вылетели к патологоанатому. И Саша искоса увидел всех своих друзей, торчавших головами из его многострадальной пижамы.
— Боже мой! Теперь я вижу! – согласилась наконец изумленная Вера и плюхнулась на стул. – Присядьте и расскажите, как все это с ним случилось, и причем здесь вы?
И они стали рассказывать, а точнее Тимур, вновь обретший уверенность и былую стать, все ей подробно рассказал, как нашли пижаму, за ней Сашу Ли, который согласился им помочь, потом про жен, настолько их разочаровавших, что… кроме одной, и вот про его ужасное избиение.
— Можно вам прямой вопрос как женщине? – спросил, завершая свой рассказ, Тимур, верно, выражая мнение остальных. – Почему женщины, наши жены, нас, своих ушедших близких, так оскорбляют и расстраивают?
— Почему они так нам неверны? – со стоном вторил ему Эдуард.
— Почему они, при всей своей внешней красе, так внутренне безобразны? – заключил Тимофей, и наступила пауза.
— Хороший вопрос, очень важный. – вздохнула Вера и начала говорить. – Я ведь сама, знаете, как здесь оказалась? … Я ведь раньше стихи писала, поэтессой была. И у меня, как вы можете догадаться, было множество поклонников. А я была такая гордая, непокорная, насмешливая, вдобавок, извините, обворожительная, бросалась поклонниками, как дешевыми монетами. И был у меня один воздыхатель, юный поэт, лет 16, даже несовершеннолетний, все ходил за мной хвостиком, я его порой привечала, а потом забывала про него. Потом опять кем-то увлекалась, уезжала в путешествия, однажды приехала, смотрю он у моего дома стоит. Я его пригласила, у меня такое игривое настроение было, поскольку с кавалером своим поругалась, он мне стихи читал, причем неплохие, потом за вином бегал, в общем напились мы, так сказать, за любовь и поэзию, и я совратила его, невинного. А утром друг мой пришел, извинения просить, увидел мальчика, избил его, пока я спала, пинками выгнал на улицу, и опять меня увез… А мальчик мой все ждал меня, когда я возвращалась, опять ходил за мной, и я его прогоняла, поскольку не до него мне было, тогда я решала вопрос «первостепенной важности», с кем быть, с любовником, или с одним богачом. Когда опять пришел, я его так жестоко отчитала, сказала, что надоел он мне, опостылел, ох, лучше бы я этого слова не говорила, ведь именно после этого он руки на себя наложил. Я об этом через мать его узнала, когда шла по улице ранним утром, вся похмельная, после очередного выступления и последующей пьянки, столкнулась с женщиной в черном платке, которая просто по улицам бродила, вокруг дома моего, как сумасшедшая, верно ждала меня, чтобы все мне сказать, только сыночку своего похоронила. Вот такие дела! – взглянула наконец на пижамцев.
— А дальше что?
— А дальше я пошла в тот морг, куда его привезли и молила начальство взять меня на работу, кем угодно, санитаркой, уборщицей, сторожем, вот меня и взяли, думаете, много желающих? А потом потихоньку освоив все сопутствующие профессии, я стал заведующей. Но главное не в этом! Я наконец встретилась со своим Святославом! Тем самым мальчиком…
— Неужели? И как же это произошло?
— В точности, как у вас! Поэтому мне ваша история так близка! Я однажды полученное белье перебирала для медперсонала. И вдруг голова из горловины высунулась, мне улыбается… Я сначала испугалась, не поверила, а потом так прослезилась, все прощения у него просила. И он меня простил.
— И как часто вы теперь вместе бываете?
— Да в любое свободное от работы время!
— Здорово! Мы вам просто завидуем. А наши такими бл… оказались.
— Да не такие они!
— А какие?
— Просто природа у нас такая! Чрезмерная. Всегда большего хотим. Встречаем мачо, потом его укрощаем, превращаем в духовного импотента, и скучаем по прежнему могучему образу. Мы как вода, всегда всех, кого можно, облекаем и подтачиваем, а когда некого, утекаем к другим твердым фигурам. И опять их съедаем. И так далее, и так далее.
— Что же делать нам тогда со своими женщинами?
— Женщины берутся за ум только, когда кто-то умирает, или чуть не умер. Увы! Как я. За редким конечно исключением, как у Кафки вашего, которому просто повезло. А так… Слишком чрезмерные мы, бабы… Слишком буйные, слишком стихии много в нас, вы же нас за это и любите. Так что терпите тогда, и все. А если закончилась любовь, немедленно уходите… Ну так что будем делать с вашим приятелем?
— Вылечите его пожалуйста!
— Я?!
— Да, вы же все умеете. И лечить, и стихи писать, и процесс организовать. Вы же волшебница. – лучезарно улыбался Тимур. – Вон, вернули себе вашего Святослава, не каждый на это способен, ну пусть после смерти, но все-таки …
— Да, пожалуйста, верните нам нашего Сашу! А то ведь в больнице его укокошат. Пьяные врачи. Очень вас просим. Ради нас, ради вашего Святослава! Ради всех ушедших на земле! – воскликнул Кафка, выглядывая из своего неудобного положения.
— Ради себя наконец! Вы же Вера, или… вера на границе миров! – вдруг воскликнули хором Эдуард и Тимофей, словно их осенило. – Так вложите в него веру в жизнь, вам сам Бог велел!
Вера опустила глаза, растроганная, верно, чтобы слезы скрыть, потом глубоко вздохнула, вытерла рукавом лицо и сказала:
— Ладно, сделаю все, что могу. Вызову сейчас санитаров и отвезут они его прямо ко мне домой. Там поспокойней будет, у меня там палата есть, оснащенная, там я им и займусь.
— Значит, все будет хорошо?
— Все будет просто отлично. У меня много прекрасных врачей, если что, я их призову. Не беспокойтесь! А когда выздоровеет парень, мы опять с вами увидимся.
ВСТАНЬ И ИДИ!
И стала Вера лечить Сашу у себя в доме, в специальной палате, построенной для таких вот особых случаев, когда привозили в морг живых по ошибке. И тогда особое удовольствие доставляло ей видеть, как на ее глазах «покойник» оживал, словно она со своими помощниками его из самой смерти, небытия, черной дыры, выуживала, возвращала к жизни, лечила, холила, лелеяла, и в мир вновь посылала. И казалось, что это особый крепкий человек, прошедший жизнь и смерть, и все ему нипочем, и будет жить он теперь за себя и за всех, кому не так повезло, как ему. И вот через три месяца тщательного ухода ожил и Саша, и однажды наступило утро, когда Вера сказала ему: встань и иди! И он встал и пошел. Но идти ему особо был некуда, и тогда он спросил растерянно, уходить ли ему или можно остаться. И если он останется, то что ему делать? Ибо до встречи с Верой он работал мужем на час, то есть ремонтировал все и вся, это занятие он может продолжить, чтобы деньги зарабатывать…
— Никаких мужей на час! – воскликнула тогда Вера. – Деньги пока есть, не беспокойся! Лучше доделай дело свое!
— Что вы имеете в виду? – не понял ее Ли.
— Мы же как с тобою познакомились?
— Я ходил с друзьями-писателями, то есть духами их, воплощать их густое томление…
— Правильно, томление! – кивнула Вера. – Так опять иди воплощать густое… Пусть твои друзья или духи их помирятся со своими женами, или на крайний случай простят их, насколько это возможно. Ты же видишь, живые не справляются со своими жизнями – лгут, изменяют, подличают! Стало быть, им требуется помощь мертвых, или их ушедших близких. А ушедшие наконец обретут на земле удовлетворение и покой. Иначе зачем вы этот поход предпринимали? Теперь тебе ясно?
— Абсолютно!
И пошел Саша вновь по адресам, то есть сначала конечно призвал своих друзей-писателей, которые опять собрались в его пижаме, как в летательном аппарате, космическом корабле, бункере, танкере, вездеходе, ибо земля для них с ее обитателями, была порой как неведомая планета, кишащая человеческими грехами. И навестили они в том же порядке сначала жену писателя номер один, воспевавшего семейные ценности, и Тимур Исаевич велел супруге собираться, пусть отдаст она эту квартиру сыну их омерзительному, иначе он от нее не отстанет, а сама поедет с ним на дачу…
— Как на дачу? – запротестовала она. – И как квартиру? Ведь он пропьет ее!
— Пусть что хочет, то и делает! Лишь бы оставил тебя в покое. А на даче я буду с тобой всегда!
— Всегда? – удивилась супруга и засмеялась даже, как девочка. – Как прежде?
И Тимур впервые улыбнулся, охотно закивал.
– Ну тогда я согласна!
Так они и сделали, и поселились на даче, и хоть домик был старый и все удобства на улице, но Тимур действительно всегда был рядом с любимой женой, и это было такое счастье, по сравнению с которым весь необходимый городской комфорт воспринимался теперь абсолютной ерундой.
Затем посетили супругу Эдуарда, и состоялся разговор между ним и другом его бывшим, который сейчас жил с его женой. И тот попросил прощения, и признался искренне товарищу, что любил его жену, с тех пор как впервые увидел, и ничего не мог с собой поделать, поэтому так получилось, и то, что сейчас он рядом с ней, все-таки хорошо для нее…
— Тебе действительно хорошо? – спросил хмуро Эдуард.
— Да, – закивала супруга, не отводя глаз.
— А прежде, когда он тебя любил, ты тоже его любила?
— Да как ты можешь! – тогда возмутилась она. – Ведь я любила тебя! А его чувство я, конечно, по-женски замечала, но не знала, что с этим делать.
— Да! Да! Она так любила тебя! – воскликнул Друг. – Что я вновь восхищался ее чистотой!
И Эдуард, воспевавший в книгах своих мужскую дружбу, простил своего друга, и хотел было их оставить навсегда, ибо третий всегда лишний, но жена и друг упросили его остаться с ними… Как это?
— Ты будешь всегда рядом со мной, ты и прежде был рядом со мной, но вина пред тобой мне мешала, затуманивала мой мозг и взор, теперь же, если ты простил меня искренне, ты будешь со мной и даже во мне – отвечать за все мои грезы и мечтания.
И на этом договорились, и поехали тогда к Насте, поклоннице Максима, которого называли Кафкой, там совсем было просто, дух писателя объявил, что теперь будет жить с ней в этом доме, о чем прежде и не мечтал, потому как не предполагал, что женщина так может быть верна мужчине, тем более писателю, всю сознательную жизнь воспевавшему одиночество и разобщенность. И Настя была счастлива.
Оставалось посетить жену Тимофея, и тут все задумались, как быть, но хозяин, бывший муж, воспевавший любовь и страсть, сказал, что он все уже приготовил. Что? А сейчас увидите! И поехали к его жене, когда к дому подходили, увидели здорового такого мужика, совершенно угрюмого, уголовного вида.
— Это кто?
Это земной помощник мой, не беспокойтесь! Мне мой приятель из небесного цеха преступников одолжил.
— Вы – Семен Убийца?
— Да!
— Тогда пошли!
И все поднялись на этаж, дверь, как всегда, бы открыта, затем прошли прямо в ее комнату, она как раз спала со своим очередным ухажером, оба нагие, фу, все нараспашку, груди, бедра, гениталии – какие бесстыжие! Тогда Семен по кивку Тимофея, одним движением отбросил любовника, тот отлетел в дальний угол, стукнулся головой о стенку и отключился, а на нее он навалился и стал душить. Неверная захрипела, засучила ногами, а Семен предупредительно взглянул на бывшего мужа, так что же с ней делать? Семен молчал и думал, это видно было по его лицу, тяжелая работа духа и мысли происходила сейчас внутри него.
— Ну, говори, хозяин? – уже вслух спросил убийца.
И Тимофей опять закачал головой, подразумевая дать ему еще несколько секунд, а изменщица, вытаращив глаза, уже хрипела, высунув язык, вся пунцовая лицом.
— Ну? – третий раз спросил Семен, и Тимофей махнул рукой, мол, отпусти, и пошли отсюда.
— Как отпусти!? – с разочарованием застонал Семен, он привык делать свое дело до конца, ибо профессионал, скольких он зарезал, скольких… и тут вдруг такая слабость. Какой позор!
Но Тимофей в своем решении был непоколебим и значит обрекал себя на полное одиночество, ибо и с ней он не мог вместе быть, но и ни с кем другим. И Саша понимал, что это для его похода поражение.
Дома у Веры он обо всем рассказывал, а Вера настояла на том, что все равно это победа, ибо из четырех случаев три исхода оказались счастливыми. И поэтому пора эту победу отпраздновать! И быстро накрыла стол, они стали пить коньяк, шампанское, закусывать, потом даже танцевать, это был первый его праздник после излечения. А когда поставили музыку танго, Вера учила его танцу, у него кружилась голова, а она хохотала, а потом как-то само собой их уста слились в одном горячем долгом поцелуе и оба, как в пропасть, полетели навстречу чувствам своим.
После Саша проснулся от какого-то странного шепота, он приоткрыл глаза и увидел, что Вера разговаривает с каким белолицем юношей, парившем прямо в воздухе. От неожиданности он закрыл глаза, но все равно слышал их разговор.
— Ну как тебе?
— Мне нравится. Видно, хороший порядочный парень. Только чуточку устал, верно, намучился с людьми…
— Да, это уж точно! Значит, даешь добро?
Наступила пауза, и Саша понял, что это тот самый Святослав, из-за которого Вера в корне изменила свою жизнь, и тогда он предупредительно заворочался, закашлял и открыл глаза, чтобы с ангелом поздороваться.
— Здравствуйте, Святослав!
— Здравствуйте, Александр! А мы здесь вас обсуждаем. – лучезарно улыбнулся призрак.
— А я немного слышал – улыбнулся в ответ Ли. – И про вас Вера мне много рассказывала.
— Только про тебя и рассказывала. – улыбнулась она.
— Я польщен. Видите, как важно иметь своего ушедшего близкого? Даже когда рядом земной друг, любовник, но спит, как вы, например, всегда есть с кем обсудить нечто важное.
— А потом между земными не часто бывает тонкое взаимопонимание! – задумчиво произнесла Вера.
— Это правда, телесное зачастую заслоняет жизнь духа! – закивал Святослав, затем посмотрел внимательно на Сашу и вдруг спросил. – А где ваши ушедшие близкие?
— В смысле мать и отец? – растерялся Саша. – Они умерли.
— Значит, надо их разыскать. – деловито сказал Святослав, словно они, ушедшие, жили на соседней улице, и в наступившей паузе Саша смущаясь снова закрыл глаза, не зная, что на это ответить.
ОТЕЛЬ «ВЗЛЕТАЮЩАЯ ПИЖАМА»
А дальше посыпались новые заказы. Представляете? Оказалось, что в невидимом мире, полном томления, томились не только писатели, но и другие профессии или цеха, все, кто на земле все время работал, оставляя только два-три часа в день на общение с родными. И это были конечно моряки, шахтеры, военные, артисты, олигархи и многие-многие другие. И Саша никому не отказывал, принимал всех, кто просил.
Происходило все по тому же сценарию, в его пижаму заселялись новые духи, отличавшиеся от прежних строем речи и, безусловно, манерами. Если были моряки, то они говорили на определенном наречии, жаргоне, вели себя грубо, незамысловато, развязно, шахтеры также не манерничали, выражались отрывисто, криком и матом, и казалось, была видна на их лицах, под глазами, полукружьями, въевшаяся черная пыль. Актеры же были совсем другими: неизменно капризный голос, кокетство, в собеседника Сашу гляделись, как в зеркало, взрослый мужик, но вот вдруг заплачет или закричит. Но все и всегда задавались одним и тем же вопросом, как там родные, как себя ведут, изменяют ли им жены, и помнят ли их дети. И Саша, стойкий сталкер, оправлялся с ними в очередное путешествие, всегда полное приключений и злоключений, разочарований и очарований.
Однажды он вел группу олигархов, миллионеров, вот где был невроз и капризы, потому что деньги всегда мешают людям видеть ясно мир, как на земле, так и сейчас, после смерти. Им постоянно казалось, что родственники их жили с ними только ради их капитала, даже их дети, не говоря уже о женах, и это подозрение неостановимо разъедало их изнутри. И потому можно представить себе, как они, богачи, изумлялись, восторгались, бросались в слезы, когда узнавали, что на земле родные их по-прежнему ждали, радовались их приходу, словно только пришли с работы, и после посиделок долго не хотели их отпускать.
Особенно повезло одному олигарху, который впервые после смерти придя в дом, увидел жену, которая встретила его искренним возгласом: О, Боже, я так тебя, Сережа, ждала! И рот закрыла ладошкой, словно не веря. А дети, сбежавшись на крик, сначала стали кружить хоровод вокруг вернувшегося папочки, а потом, все-таки понимая, что это бестелесный призрак, вдруг дружно зарыдали. В конце концов, господин Амельчаков, так его звали, после совершенного путешествия, неожиданно предложил Саше и Вере проект, который заключался в том, что он дает им деньги на строительство гостиницы, в которой живые могли бы встречаться со своими ушедшими близкими. И не надо будет никуда летать, все чудесное будет происходить в этом волшебном доме. А вы, торжественно заканчивал олигарх, будете всем этим волшебством заведовать. Ну что согласны, дорогие мои, потому что дело у вас действительно дорогое! И они, конечно, с радостью согласились.
И после пришли земные помощники олигарха Амельчакова, которые быстро выбрали и выкупили участок, заказали в лучшем архитектурном бюро проект, который тщательно обсуждался с Сашей и Верой, потому что это была не просто гостиница, а все-таки сакральное место, где будут встречаться мертвые и живые. И встал главный вопрос, как же гостиницу эту назвать? Ведь, известно, как назовешь, так и поедет… Но, казалось бы, ответ был очевиден. Гостиница должна называться «Летающая Пижама», в память о былых переживаниях и приключениях. Но что-то Саше тут не нравилось, какой-то нюанс, должна быть не просто летающая – словно без нашего участия полетела! – а взлетающая… Взлетающая? Да, потому что она, пижама, всегда готова прийти человеку на помощь, вот-вот и прямо, по первому зову, взлетит… Понимаешь? И этот момент готовности собственно и есть само чудо! – утверждал теперь уже философ и практик Саша Ли.
На том и постановили, да, пусть будет «Взлетающая пижама», и архитекторы стали думать, и в конце концов пришли к решению, что гостиница должна быть отдаленно похожа на знаменитый памятник Юрию Гагарину в Москве, словно его цитируя. Всем страшно понравилась эта идея, и вот началось строительство, за полгода построили здание, оснастили его и украсили, провели все коммуникации, набрали персонал, и вот проект был готов.
Саша и Вера так сильно волновались, все ходили вовнутрь, проверяли номера, каждую комнату, чем и как она оснащена, не забыли ли что, ведь важны были любые мелочи. По задумке, в номер входил живой, во плоти и памяти, заказчик, и в ожидании своего ушедшего близкого, мог включить телевизор или послушать музыку, или даже принять душ, перекусить, поспать, если устал, затем через встроенный динамик его предупреждали, что вот его родной идет и грядет, на двери с внешней стороны всегда висела пижама, призрак одевался в нее и от дуновения ветра, срабатывали сенсорные счетчики, дверь сама открывалась, и гость наконец входил. И начиналось чудо, встреча, возгласы, воспоминания, слезы, печаль и радость, порой и претензии, но все равно, поскольку невероятная встреча случилась, светило в номере счастье одно.
Но тут возникал вопрос, а кто эти встречи будет оплачивать? По началу господин Амельчаков предлагал опять же взять все расходы на себя, так он был вдохновлен этим проектом, но Саша с Верой запротестовали. «Взлетающая пижама» должна зарабатывать! Тогда решили так: имущие клиенты будут оплачивать сами свои расходы, ведь в конце концов встреча с ушедшими близкими это неординарное событие, а бедным будут помогать из фонда гостиницы, куда и будут поступать деньги богачей. На том и решили. И вот был назначен день открытия «Взлетающей Пижамы»! Были приглашены самые почетные гости, мэр с супругой, группа его поддержи, пресса и множество олигархов, друзей Амельчакова, и конечно соратники и клиенты Саши и Веры, которым уже посчастливилось воспользоваться их помощью, а с ними их призраки, или ушедшие близкие, писатели, моряки, военные, шахтеры и прочие, которые ходили, летали, порхали, и никого из живых уже не смущали никак.
В самый разгар праздника, когда шел бал, и мужчины и женщины в своих роскошных платьях носились по залу, вальсируя под музыку Штрауса, Вера вдруг вместо танца повезла Сашу в лифте на седьмой этаж. В чем дело, дорогая? Тебя там ждут – сказала и загадочно улыбнулась. И вот по коридору, вошли в номер 77, понятно, начинается сказка, подумал Саша, веря в числа, и вдруг увидел Святослава, а рядом с ним какого-то знакомого незнакомого мужчины, восточной наружности, причем в Сашиной пижаме, который пристально смотрел на него. Мгновенья паузы.
— Отец? – вырвалось у него и тот с улыбкой кивнул. И Саша бросила было к мужчине, но вовремя остановился, и вместо объятий из глаз у него брызнули слезы.
— Я нашел его, как вам и обещал! – торжественно произнес Святослав. – В нашем потустороннем мире, оказывается, все так близко, как в деревне…
— Спасибо огромное вам, Святослав! – а потом к отцу – Как жалко, что я не могу вас, отец, обнять! – Саша заплакал, давая волю чувствам. – А маму вы там не встречали?
Тот опять кивнул, словно не мог говорить и посмотрел в сторону, и из другой комнаты вышла мать, о Боже, какое счастье, значит они все-таки встретились. И Саша опять вскочил, навстречу ей, забывая про законы земного и потустороннего.
— Мама, как здорово, что вы наконец с папой вместе!
И мама также, как отец, закивала без слов, призраки вообще, как заметил Ли за свою сталкерскую практику, были, в отличие от людей, немногословны. Но потом все сели в кружок и начали разговаривать о своем, а Вера со Святославом незаметно, на цыпочках, вышли из номера. А родные говорили, вспоминали, рассказывали, плакали и смеялись, до самого утра. А потом вошла Вера, которую Саша наконец представил родителям, и те были довольны, даже больше, просто счастливы. Любимая же предупредила, что этот номер теперь будет твоим, Саша, давно заслужил, и здесь ты можешь жить, спать, работать и конечно встречаться со своими ушедшими близкими, когда захочешь.
— О, какое счастье! Неужели наступают Покой и Слава? – воскликнул Саша и взглянул на мать, вспоминая, чьи же это были слова на самом деле.
— Но скоро начинается день, – предупредила Вера, – и нам с тобой надо приготовиться к работе, начинается рабочая неделя.
Тогда отец и мать засуетились и, обещая вернуться по первому зову, сбрасывая с себя пижамные одежды, исчезли, улетели. А Саша с Верой, во-первых, обнялись, поцеловались, словно соскучились, словно сто лет не виделись, затем позавтракали в кафе, и там же стали обсуждать, что им сегодня надо будет сделать. И говорили, даже спорили, оценивали и планировали, и конечно, беспокоились, волновались, чтобы все – визиты первых клиентов, пресс-конференция, ведь такая гостиница была открыта в мире впервые, встреча со спонсорами и снова клиенты, – чтобы все у них прошло хорошо. Хотя на самом деле знали, даже были уверены, что все у них действительно пройдет отлично, потому что занимались любимым делом, вдобавок верным, правым, Божьим, делом мистическим и магическим, соединяя живых и мертвых уже навсегда.
11.09.19
***
Мы в Telegram
Комментирование закрыто.