Михаил Пак. «Мандарины для Хелен» (роман). Окончание

Я купил в магазине рюкзак для похода, с множеством карманчиков. Вдруг захочется мне однажды взобраться на Халласан? И вообще, в город за продуктами удобно ехать с таким рюкзаком. Бросив в рюкзак пакет молока, пачку сыра, несколько яблок и коробочку печенья, я поехал к горе Санбансан, сфотографировал её, затем покружил по поселку, расположенному у самого подножья, после чего на малом ходу двинулся вдоль южного побережья, вскоре увидел слева зеленое поле для игры в гольф, там перекусил провиантом из рюкзака, поехал дальше, миновал строящийся стадион, заехал в городок Согвипхо, заглянул в дом-музей художника Ли Джунсопа и возвратился к себе в Миллири. Я решил обследовать остров по частям, в другой раз можно поехать на восток, потом – на северо-восток, потом – на северо-запад. Затем – пересечь остров наискосок, по диагонали. И, пожалуй, будет достаточно. Ибо все уголки обойти невозможно.

Вечером я наконец позвонил Джону и Мирэ. С Джоном я пообщался так, словно только вчера с ним расстался, то есть с его стороны не последовало никакого упрека за мое долгое молчание, и я не стал оправдываться, что, да почему. Так повелось, если из нас кто-то долго не давал о себе знать, значит, так было необходимо, и никто не делал из этого трагедий. Джон сказал, что он получил от меня мандарины, что половину коробки он отдал родителям, а вторую часть съел со своей девушкой. Да, он познакомился недавно с одной славной студенткой, она учится на последнем курсе медицинского факультета Сеульского университета. И что у него серьезные намерения. Приедет ли он к нему на остров? Пожалуй, не выйдет в ближайшее время, дел по горло. Но если найдет «окошко», то прилетит уже не один, а с девушкой.

– Ее зовут Лиок, – поведал Джон. – Она славная. Так что в скором времени познакомлю вас.

А Мирэ немного обиделась и не скрывала этого:

– Что, решил посылкой отделаться? – проговорила она. – Прислал мандарины. Хоть бы письмо вложил. Можно подумать – на Чеджудо нет телефонной связи.

Но через секунду девушка отошла и стала, как прежде, спокойной и рассудительной. Разумеется, я тут же придумал причину: мол, еще не нашел постоянного жилья и оттого приходится перебиваться разными мотелями, и что звоню я сейчас тоже из гостиничного номера.

– Послушай, – сказала она, выждав паузу,  – я тут в щекотливую ситуацию попала.

– А что случилось? – спросил я.

– Недельки две назад я свела одну пару. Приличные люди. Ему сорок, ей тридцать семь. У него два бутика в столице и аптека в Пусане. А она была раньше стюардессой, по состоянию здоровья ушла и нынче работает менеджером в ресторане. Я думала, что все у них будет о`кей. Но не вышло. Я просчиталась.

– Бывает, – пытался я успокоить ее. – Ты же не робот, тоже можешь ошибиться.

– Да. Но здесь особый случай. Мужчине понравилась не она, а я. Представляешь?

– Гм… – я не нашелся, что сказать. – А ты что?

– Что я… Ничего. А он звонит мне каждый день. Цветы присылает.

– Цветы, говоришь? Ну он тебе нравится?

– Еще не разобралась.

– Гм…

– Это ж как снег на голову.

– Понимаю. А с чего все началось-то?

– Да ни с чего. Одна знакомая попросила найти человека для своей подруги. Ну, я встретилась с ней, чтобы определить характер, ее интересы и пристрастия, и прочее. Ну, как обычно. Потом порылась в своей картотеке. Нашла мужчину. Он идеально ей подходил по своему темпераменту – степенный, спокойный, уравновешенный. А она, наоборот, немного импульсивная, стремительная. И чистюля, каких поискать, увидит пятнышко в доме, тут же начинает драить. Не то что я, у меня по сравнению с ней свинарник. Короче говоря, я им встречу организовала в ресторане. А наутро он мне звонит, спрашивает: «Можно с вами увидеться?» Отвечаю: «Конечно, можно». Я ж думала, дело хочет обсудить. Встретились, а он в любви мне признается. Не так, чтобы сразу быка за рога, а очень тактично, неназойливо. Я даже поначалу ничего не поняла, только придя домой, догадалась. Что ты на это скажешь?

– Судя по всему, он хороший человек.

– Ну ты даешь – хороший человек! Я в своей картотеке плохих не держу. Плохих в принципе не может быть; все люди, по-своему, хороши. Но вопрос в том, подходят ли двое друг другу. Понимаешь?

– Понимаю.

– И что ты понял?

– Понял, что ты ему нравишься, а он – тебе.

Наступила пауза, мне даже показалось – оборвался провод.

– Ты где? – спросил я.

– Тут я, – ответила Мирэ. – Вот соображаю… Человек тратит деньги, цветы присылает… Черт его знает… Может, стоит попробовать?

– Попытка – не пытка.

– Знаешь, что?.. Спешить не буду. Погляжу… Да, зовут его Ким Бонсон. Я его пригласила посетить выставку Энди Уорхола.

– А кто это?

– Уорхол? Художник. Модный такой авангардист.

– Думаешь, ему там понравится?

– Ну, все идут, и мы пойдем.

– Постой, что значит – все? У тебя ведь должны быть свои собственные предпочтения и вкус. Не так ли?.. Да, вспомнил художника. Он рисует консервные банки и разукрашивает фотографии с Мэрилин Монро… Чего вам там делать? Сходили бы лучше на какой-нибудь концерт.

– Я вижу, ты отрицательного мнения об Уорхоле.

– Мое мнение ничего не решает. Он как малевал, так и будет малевать свои консервные банки. А желторотые школьницы – визжать от его мазни. Я бы лично за сто Уорхолов не дал бы и пары стоптанных ботинок Ван Гога.

– Стоптанных ботинок?..

– Есть такая картина у Ван Гога. Написанная на куске картона, по причине бедности, из-за отсутствия денег, чтобы купить холст. Ты видела эту репродукцию? Нет? Возможно, ты скажешь – пара стоптанных ботинок, что в них особенного? А дело в том, что, изображая свои изношенные башмаки, Ван Гог вложил в них всю свою боль и страдания за судьбы человечества.

– Даже так?

– Искусство должно вызывать в человеке светлые чувства, – сказал я серьёзным тоном. – Понимаешь? Какие вызывает живопись Ван Гога, Модильяни, Шагала, нашего корейского художника Унбо… Вот приедешь сюда, я тебя поведу в дом-музей художника Ли Джунсопа. Слыхала о нем?

– Нет.

– Он, как и Ван Гог, умер в нищете. Жил в лачуге, и не было у него денег, чтобы купить бумагу. Он рисовал на папиросных пачках.

– Гм… А вообще, ты там надолго?

– Не знаю. Наверное, до конца года.

– Ого! Ты купи себе сотовый телефон. Удобно.

– Нет, я эти новшества не люблю.

– Как так? Человечество идет к прогрессу.

– Я не прогрессивный человек.

– Вот придумал тоже! Ладно, пока!

– Пока!

Ну, вот, подумал я, жизнь не стоит на месте, все течет, все меняется. Сотовый телефон придумали. Друг Джон нашел невесту, и Мирэ, похоже, скоро замуж выйдет. Так и должно быть. Только у меня пока в личной жизни ничего не происходило. Я даже смутно не ощущал в себе необходимости жениться.

Честно говоря, я и Мирэ не мог представить замужней женщиной. Ведь ее девизом были независимость и свобода. Если она укротит в себе неуемность характера и поступится частью свободы – другое дело. Несомненно, Мирэ будет хорошей женой. Отменно готовит, буквально из ничего, за считанные минуты умудряется сварганить вкусную еду, любит порядок. За модой не гоняется, но одевается со вкусом. Терпеть не может, когда на одежде у кого-нибудь оторвана пуговица, обязательно ему об этом скажет. Звонит мне она однажды за полночь:

«Слушай, – говорит, – я что тебе хотела сказать. Пришей пуговицу на рубашке у ворота».

«Пуговицу?» – спрашиваю.

«Ага. Она у тебя оторвалась. Пришей, не забудь. А то выглядишь неопрятным».

Теперь будет мне не хватать ее ночных звонков. Какому мужчине понравится, если жена среди ночи беседует целый час по телефону с чужим человеком, пусть даже и с давним приятелем? Мне бы, например, не понравилось.

А жизнь вокруг и правда стремительно менялась. Не замечать этого было нельзя. По улицам люди ходили, разговаривая на ходу, приставив к уху сотовый телефон. Первое время мне казалось, что они разговаривают сами с собой. Показалось – мир сходит с ума. Но объяснение всему было простое – научный прогресс несся вперед на всех парах, точно паровоз. Появились еще цифровые фотоаппараты, работающие без всякой пленки, теперь можно было скачивать снимки прямо с фотоаппарата на компьютер и отправлять их куда захочется. Но я по привычке продолжал снимать пленочным фотоаппаратом.

И компьютеры тоже совершенствовались с каждым днем. Те компьютеры, на которых я учил африканских студентов, уходили в прошлое. Но к этим переменам я был равнодушен. Меня вполне устраивал мой старый ноутбук. Я писал на нем свои африканские статьи – что может быть удобней? По мере готовности отправлял их по электронной почте в журнал «Танпхун». Правда, фотографии мне приходилось запечатывать в конверты, которые, в отличие от статей, доходили в Сеул по обычной почте с опозданием в два дня.

***

В половине первого ночи затренькал телефон. Это была Моа.

– Привет! – сказала она. – Не спишь?

– Сплю, – сказал я, – вижу сон, а во сне ты звонишь.

– Но я-то наяву звоню.

– Явь и сон, всё смешалось. Так бывает.

– Какой ты смешной. Угадай, что я сегодня получила?

– Гм, письмо, наверное. От мальчика.

– Нету у меня никакого мальчика. И вообще-то, это не мне адресовано, а тебе. Так что же это?

– Даже не знаю…

– Журнал «Танпхун» номер три, – подсказала девчушка.

– А-а-а, забыл. Точно, журнал.

– Тут я твой рассказ обнаружила. Об Африке. Интересно.

– Значит, тебе понравился?

– Ага. И фотки классные. Ты сам снимал?

– Сам.

– А почему молчал, что писатель?

– Я не писатель. Журналист. И то – начинающий.

– Ну, не сказала бы. Я бы так никогда не сумела. А чем ты сегодня занимался?

– Знакомился с островом. Взял машину и проехался берегом моря.

– Классно. А ты пришлешь мне фотки с видами моря?

– Пришлю.

– Ладно. Закругляюсь. Смотри дальше свой сон.

– Ага.

***

В конце марта зацвел сад. Во время утренних пробежек меня сопровождал ароматный запах мандариновых цветов. Я бежал вдоль черных каменных оград, за которыми ярко белели сады. Белые пятна садов опоясывали зеленые холмы потухших вулканов – орымов. А когда я поднимался неспешным бегом на ближайший холм, вдалеке открывался синий океан. По его глади скользили рыбацкие сейнеры и крохотные моторные джонки.

С наступлением теплых дней по совету Нам Суёна я стал поливать сад уже дважды в неделю. И внимательно следил за кроной деревьев – листья, очень смахивающие на лавровые, как положено, были налитые и упругие, а по цвету – темно-зеленые.

Завтракал, обедал и ужинал я, по-прежнему, один. Всякий раз, в назначенное время я заходил в столовую, там на столе уже меня ждала еда, приготовленная экономкой. Я кушал, после чего мыл грязную посуду, складывал на решетку и уходил.

Однажды утром я обнаружил на столе вполне европейский завтрак – яичный омлет, жареные сосиски, салат, нарезанную французскую булку и кофе со сливками. И всё – на две персоны. Не успел я подумать, что бы это значило, как увидел хозяйку дома, она легко сбежала по лестнице, одетая в легкие спортивные шаровары и светлую кофту. На ногах – белые носочки.

– Сегодня экономки не будет, – сообщила миссис Эйко. – Поэтому приготовила сама. Тебе жена готовит по-европейски?

– Редко, – сказал я. – Но я не привередлив, ем все подряд.

– Это хорошо.

– Очень вкусно…

– Спасибо.

После некоторого молчания женщина сказала:

– Я хочу тебе показать одно местечко.

– Местечко?

– Да. Прямо сейчас и поедем.

– Гм…

– Срочных дел нет?

– Вроде нет.

– Вот и хорошо. Только оденься по-походному, полезем в гору.

– На Халласан?

– Нет, на Халласан мы пойдем в другой раз. А сегодня я тебе покажу один орым… Да что говорить – сам увидишь.

Мы ехали около часа, сначала вдоль моря, затем углубились в центр острова. Дорога впереди запетляла змейкой, огибая орымы, один за другим, и вскоре машина наша свернула с асфальта на грунтовку и притормозила среди дикой растительности, за которой возвышалась конусообразная гора. Миссис Эйко достала из багажника рюкзак и свернутый в трубку походный синтетический коврик. Я перехватил у нее рюкзак и закинул себе за спину. И мы тронулись. Женщина пошла сразу вперед, расчищая себе путь палкой, убирала с дороги нависающие листья растений. По еле заметной дорожке мы стали подниматься в гору. Через минут тридцать сделали привал, попили водички из бутылки и двинулись дальше. Гора вся была покрыта невысокой травой, кустарниками и деревцами. Сделали еще несколько остановок и наконец достигли вершины, оказались на самой верхотуре конусообразного вулкана, потухшего десятки тысяч лет назад. Площадка, примерно в двадцать квадратных метров, была покрыта камнями разной величины. Посредине, в небольшом углублении кратера, громоздился кусок скалы с ровной поверхностью, как стол. Усевшись на скалу, мы отдышались. Я скинул с плеч рюкзак, снял с шеи фотоаппарат, огляделся. Вокруг простирался неоглядный простор, аж дух захватывало. Я подошел к краю обрыва. И почувствовал невесомость. Так, наверное, чувствует себя птица, паря в небе и разглядывая маленький мир людей.

– Ну как? – окликнула меня миссис Эйко.

– Здорово! – только и мог сказать я.

– А теперь подойди сюда!

Я подошел. Женщина расправила коврик и расстелила на поверхность скалы.

– Сними обувь и стань тут.

Я скинул кроссовки и поднялся на скалу.

– Медленно поворачивайся… Ну, что ты видишь?

Я увидел перед собой необъятную панораму. Зеленое плато впереди постепенно переходило в розово-голубое, виднелись белые домики с черепичными оранжевыми крышами, улочки, сады, а дальше кромка берега и синий океан. Океан, бесконечный, где-то высоко сливался с небом. Затем, поворачиваясь, я увидел вдали город, как на ладони, за городом тот же океан, потом кипарисы и рисовые плантации, потом – холмы-орымы, словно верблюжий караван, уходили и таяли в дымке, потом – вновь сады и городок поменьше, потом – гора Халласан, которая отсюда казалась игрушечной и не такой высокой, ветряки с тонкими лопастями, потом – вновь холмы, но с полями ярко-желтого рапса… Мне казалось, что я наблюдаю первозданную картину мира. Сердце мое учащенно билось.

– Теперь ложись на спину, – мягким голосом велела миссис Эйко.

Я повиновался. И увидел очень близко небо, до него было расстояние вытянутой руки, можно было пальцами потрогать облака, гонимые ветром. Я закрыл глаза и почувствовал, как женщина улеглась рядом, ее плечо коснулось моего плеча и ладонь мою обдало теплом ее ладони.

– Что ты чувствуешь? – голос ее был, как легкое дуновение ветра.

– Я чувствую… – Я открыл глаза. – Словно я внутри огромного прозрачного шара…

– Вот, вот… запомни это мгновение…

Мои веки вновь сомкнулись. И я окунулся в синеву, где властвовала лишь музыка, название которой – тишина. И тысячи пройденных лет воротились назад, смешались с нынешним днем и обернулись облаками, парящими над нами. Но слова женщины, прорезавшие воздух, вернули меня на землю грешную:

– Довольно лежать, давай перекусим.

На коврике, подле меня, где она только что лежала, была еда, выуженная из рюкзака. Бутерброды с ветчиной, роллы кимбап и кофе, разлитый по бумажным стаканчикам из термоса.

– Как славно, – молвил я. – Вы все предусмотрели. А я, если честно, проголодался.

За трапезой мы сфотографировали друг друга по очереди моим фотоаппаратом, затем установили аппарат на камне и автоспуском снялись вместе. После чего двинулись назад. Теперь впереди шел я, да так уверенно выбирал тропу, словно хаживал тут сто лет. Спускаясь, мы отдохнули лишь разок где-то на полпути. А потом произошло непредвиденное. Шедшая за моей спиной миссис Эйко вдруг вскрикнула, оступившись, упала. Я бросился к ней.

– Нога, – проговорила женщина. – Левая…

Я осмотрел ее ногу. Было не понять, ушиб или вывих, но ступать ей было больно. Тогда я взвалил миссис Эйко себе на спину. И таким образом, потихоньку, добрался до машины. Усадил ее на заднее сиденье, сам сел за руль.

В больнице городка Согвипхо миссис Эйко обследовали. Врачи сказали, что ничего страшного, перелома нет, просто ушиб. Но следует соблюдать режим: никаких нагрузок на ногу и накладывать повязку с мазью дважды в день.

Прибыв домой, я взял ее на руки, занес на второй этаж.

– Мне надо искупаться, – сказала она. – Помоги раздеться.

Я снял с нее одежду, она осталась в нижнем белье. Поскольку ступать на больную ногу ей было нельзя, мне необходимо было помочь женщине добраться до ванной. Проще было взять ее на руки. Но одно дело нести на руках одетую миссис Эйко, и совершенно другое – раздетую, почти голую. Что она может подумать? А миссис Эйко прервала мои опасения, сказав:

– Ну, смелей… Я не кусаюсь.

Я поднял ее. Она обвила мою шею пухлыми руками. Я покраснел и торопливо, насколько это было возможно, отнес госпожу Эйко в ванную. После чего вернулся в комнату и выдохнул облегченно. Теперь я оглядел помещение внимательней. Оно, вероятно, служило миссис Эйко кабинетом, а одновременно библиотекой и гостиной. В дальнем углу у окна стоял стол, на столе – компьютер, телефон и папки с бумагами. Одну стену полностью занимали стеллажи с книгами, а на стене напротив висел гобелен, изображавший абстрактную композицию, под гобеленом – бар. Кожаный коричневый диван располагался посреди комнаты, перед ним столик из толстого стекла на колесиках. Была еще дверь, ведущая в спальню, она была приоткрыта, виднелась часть кровати, застеленная оранжевым покрывалом, и туалетный столик с зеркалом. Я подошел к полкам, оглядел корешки книг, большая часть из них была на английском языке; Шекспир, Диккенс, Джейн Остин… Я взял томик в руки – стихи Роберта Бернса, полистал. «Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты!» – вспомнил я поговорку.

А еще была целая полка корейских книг. Я обнаружил полное собрание сочинений писательницы Пак Кён Ри, которая нынче в ранге классика корейской литературы. Она уже в преклонном возрасте, живет в провинции Кёнгидо. В свое время я прочел все ее двадцать шесть томов исторической эпопеи «Земля».

Я приблизился к бару и оглядел батарею бутылок, – что пьет женщина, читающая английских классиков? Вина французские и испанские, запечатанные и начатые.

Вскоре я услышал, как из ванной меня окликает миссис Эйко. Она уже облачилась в банный халат. Я поднял ее, перенес в комнату, усадил на диван.

– Не представляю, – сказала женщина, – что бы я делала одна?

– Будь вы одна, вы бы не упали, – ответил я. – Следовательно, в случившемся виноват я.

– Глупости, – сказала она. – Ты ни при чем. Вот только ужин приготовить я не смогу.

– Предоставьте это мне, – сказал я.

– Правда? Замечательно. В беспомощности есть и свой плюс. Это повод, чтобы за тобой поухаживали.

– Отдыхайте. Пойду к себе, приму душ.

– Ага. А я, пожалуй, сосну часок.

– До вечера.

***

Я решил сделать что-то вроде спагетти. Сварить макароны, выложить сверху горку жареного, мелко нарезанного мяса, и все это полить кетчупом. Еще приготовить салат из свежих огурцов и помидоров. Но планы мои расстроила сама миссис Эйко. Телефонным звонком.

– Сейчас приедут женщины, – сообщила она. – Подруги из футбольного клуба. Я позвонила одной из них предупредить, что завтра на игру не поеду. Так они вызвались навестить меня. Не всей командой, конечно, а лишь несколько игроков. Сейчас явятся и сами еду и приготовят. Так что, ты можешь не беспокоиться. Свои кулинарные способности покажешь в другой раз. Идет?

– Конечно, – сказал я. – Я рад.

К часам пяти прибыли одноклубницы миссис Эйко. Я в это время курил на крыльце флигеля, тогда и увидел подъехавшую белую машину «Хёндэ», из нее высыпали четыре женщины. С веселым смехом они прошли по лужайке и поднялись  в дом.

 А не завести ли мне грузовик да поехать ужинать в какую-нибудь забегаловку на берегу моря, подумал я. Нет, не выйдет, мне пришлось бы потревожить миссис Эйко и ее гостей, чтобы они убрали со двора машины, лишь тогда я смог бы выехать. Обойдусь лапшой быстрого приготовления – рамёном!

Зазвонил телефон. Это Моа, подумал я. И угадал.

– Привет! – сказала девчушка.

– Привет! – ответил я.

– Все хотела спросить, – сказала она. – Что за животное у тебя на картине? Всё красное.

– Это обезьяна, – сказал я.

– Да? А я гадала и думала, что же это такое? А почему обезьяна красная?

– Другой краски у друга не нашлось, кроме красной. Вот и нарисовал он обезьяну такой.

– Друг? Он художник?

– Нет, инженер. Но в душе, наверное, художник. Он в России живет.

– В России? Ты там был?

– Нет. Я с инженером в Эфиопии познакомился. Его зовут Игорь Ковригин. Он меня учил русскому языку.

– Да? Так ты знаешь русский?

– Немного. Я даже прихватил сюда словарь. А заниматься некогда.

– Понятно. Слушай, я тут подумала, что мне остров надо посмотреть, прежде чем уехать в Швейцарию. Можно к тебе приехать денька на три?

– Гм, почему нет? А тебя отпустят родные?

– Я пока их не спрашивала. Придумаю что-нибудь. Как придумаю – сообщу тебе.

– Ладно.

– Ну, пока!

– Пока!

***

Мне приснилась Хелен. Я еще подумал во сне – как странно, Хелен здесь, на острове Чеджудо?! Девушка стояла на вершине потухшего вулкана и смотрела вдаль, а я лежал на камнях. Теплые камни приятно упирались мне в спину, затылок, лопатки, икры ног. Я смотрел в небо и вдруг ощутил на груди легкое прикосновение девичьей ладони. Хелен прилегла рядом и гладила меня. Я закрыл глаза. Я чувствовал на шее горячее дыхание. Меня охватило необъяснимое ощущение полета. Одна половина моего тела пребывала во сне, а другая предавалась удовольствиям наяву. Но когда я почувствовал материальность лежащей рядом женщины, то я удивился тому, что реальность не полностью овладела моим сном, и полет мой в невесомости продолжался. Но это был уже другой полет. Ее губы были слегка солоноваты, как морская вода. А тело, упругое и горячее, тесно прижалось ко мне. Я видел близко лицо Хелен, но меня обнимала другая женщина. Она удерживала меня на краю вулкана, я видел зеленую пропасть внизу и синеву неба вверху, а еще через мгновение нас сорвало с горы, мы неудержимо полетели в самый центр Вселенной!

– Ну вот, – сказала она. – Ты не жалеешь, что я пришла?

– Нет, – сказал я.

– Все очень странно вышло… Я не хочу, чтобы ты думал обо мне плохо.

– Я не думаю о вас плохо.

– Правда?

– Конечно… Как вы себя чувствуете?

– Как может чувствовать себя женщина в постели с мужчиной, который младше нее на десять лет?

– Я не о том. Как ваша больная нога?

– Приковыляла. Подруги мне тросточку привезли. Я сказала им, что на лестнице упала. А то бы они на свой лад всё переиначили. Шептались бы, мол, наша нападающая не промах, со своим молодым работником шашни крутит! Ведь так?

– Не знаю. А что им до вас? Вы свободный человек.

– Да. Но меня свобода связывает, слишком дисциплинирует. Я боюсь сделать шаг в сторону. Удивляюсь, как я пришла к тебе. Просто я подумала, что в каждом действии должна быть своя завершенность. Там, в доме ты держал меня на руках, почти голую. Я видела твое смущение. Очень трогательно и невинно, я сто лет такого не видала. Поэтому и пришла. Чтобы не было досады. Возможно, мне стоило бы мысленно попросить прощения у твоей жены. Но дело в том, что нет у тебя никакой жены. Я права?

– Да.

– Я это поняла, когда встречала тебя в аэропорту.

– А что, женатые люди выглядят как-то иначе?

– Да нет. Просто моя интуиция подсказала.

Женщина замолчала, она лежала, положив голову мне на грудь, дышала ровно, спокойно.

– Я не знаю, насколько ты у меня задержишься. Ты приехал сюда не ради заработка. Ты ищешь душевного равновесия. Верно?

Я хотел было ответить на это шуткой, мол, вы, миссис Эйко, – настоящий экстрасенс, от вас ничего не скрыть, но промолчал.

– Ты говорил, что жил в Эфиопии. Что она для тебя?

– Так сразу и не скажешь…

– Она сидит в тебе глубоко.

– Наверное… Я там сдружился с одним русским, его зовут Игорь Ковригин. Про Африку он сказал: «Это место, где остро чувствуешь грань между жизнью и смертью». Очень верно сказано.

– Ты хотел бы вновь поехать туда?

– Сейчас – нет.

– У тебя там была женщина?

– Женщина?

– Ну, да.

– Нет.

– За два года у тебя не было ни с кем романа?

– Не было.

– Но тебе там кто-нибудь нравился?

– Да.

– Кто же это? Как ее звали?

– Хелен. Девушка из племени оромо, у нее была большая семья, она… она торговала цветами. В Эфиопии в разные времена пытались хозяйничать итальянцы, англичане. Отсюда и европейские имена, которые давали своим детям родители.

– Вон оно что. Расскажи о Хелен.

– Каждое утро, шагая в институт, я видел ее на углу перекрестка, – стал привирать я, мне не хотелось говорить миссис Эйко, что Хелен работала у меня домработницей. – Она стояла с большой вазой цветов, улыбчивая, стройная. Я всегда покупал у нее букет.

– Если она тебе нравилась, почему же ты не предпринял никаких действий? – спросила миссис Эйко.

– Не знаю… Она была очень хрупкой и ранимой. А еще гордой. Я боялся ее обидеть.

– Но ты нравился ей?

– Сейчас я думаю, что – да. А тогда – не знал.

– Гм… Что тут скажешь… Мы часто упускаем то, о чем потом жалеем… – Женщина глубоко вздохнула. – Ладно, мне пора. Экономка приходит рано.

Миссис Эйко оделась, подобрала с полу трость. Сказала:

– А ты не хочешь пойти поесть? Там подруги наготовили всего.

– Нет, я не голоден.

– Тогда до завтра.

– До завтра.

Сон долго не шел ко мне. Я включил свет, выкурил сигарету, затем сварил кофе. На часах было 2:15.

***

Через несколько дней миссис Эйко начала ходить без тросточки. Только слегка прихрамывала. При встрече она вела себя как прежде, ничто не напоминало о той ночи, ни взгляд, ни жест. Своим видом она как бы говорила, что ничего особенного между нами не произошло и что случай тот – всего лишь мимолетный сон. Был и улетучился.

Дни потекли обычные, в хлопотах, уже привычных для меня: я занимался садом, трижды в день принимал пищу, которую готовила экономка, а в свободное время садился за руль грузовика и объезжал остров.

Однажды я забрел в дальний уголок, на пустынный берег, где стояла одинокая таверна, сюда на огонек заходили лишь местные рыбаки. Здесь, как водится, подавали рыбу, пиво и крепкий кофе. Я был один, хозяйка заведения выудила сачком из бадьи живого морского окуня, разделала его на доске и сварила мне острую похлебку. Покончив с супом, я принялся за кофе и наблюдал в окно, как на волнах залива играли блики догорающей зари. К хозяйке пришла подруга, они посудачили на кухне, затем обе ушли куда-то. Оставили меня одного. Снаружи доносился шорох волн, набегавших на прибрежные камни. И жалобно поскрипывала от ветра дверь забегаловки. Я заметил, как вошел человек. В парусиновой серой куртке-штормовке и потертых джинсах. Походкой, сразу выдававшей в нем рыбака, он направился в мою сторону. Он сел напротив меня, положив на стол свои грубые, обветренные руки.

– Хороший вечер, не правда ли? – заговорил незнакомец.

– Да, – согласился я, слегка опешив от неожиданности. Первое, что пришло на ум, – он спутал меня с кем-то.

– Извини за беспокойство. Мы с тобой в какой-то степени знакомы…

Мужчине было сорок-сорок пять лет, седовласый, лицо продолговатое, очень загорелое, глаза круглые, внимательные, скулы обветренные, как у всех рыбаков. Нет, я его раньше не встречал.

– Не трудись вспоминать, – сказал мужчина, словно читал мои мысли. – Я тебя знаю, а ты меня – нет. Моё имя Ди Дарён. Но друзья звали – Рыжий Хамель.

– Рыжий Хамель, – повторил я.

– Не буду мучить, – сказал с легкой улыбкой странный собеседник. – Я муж Эйко.

– Муж… Миссис Эйко?!

– Ну, да.

– Постойте! Она говорила, что муж ее умер.

– Так и есть, – сказал мужчина. – Для нее я умер. И для всех тех, кто прежде меня знал. Я сгинул, и в прямом, и в переносном смысле этого слова.

– Гм…

– Вижу твое замешательство. Ты спросишь, как я, в таком случае, свободно хожу по острову? Видишь ли, с тех пор я сильно изменился, и вряд ли кто меня теперь узнает. Вот такие дела, друг. Чего не бывает в жизни… Но я знал, что рано или поздно с тобой встречусь.

– Знали?..

– Не думай, что я специально выслеживал. Нет. Было дело, пару раз тебе позвонил.

– Ах, это были вы?

– Да. Я, собственно, зачем с тобой хотел увидеться… Во флигеле, где ты живешь, должна быть старая фотография…  Эйфелева башня и группа людей. Она еще висит там?

– Верно, есть такая фотография.

– Замечательно. Не мог бы ты ее привезти мне?

– Привезти вам? Но… если миссис Эйко обнаружит пропажу? Что я ей скажу?

– Она и не заметит. Эта фотография ей ни к чему. А мне – дорога. Так привезешь?

Я помолчал несколько секунд, затем кивнул:

– Хорошо. А куда?

– Сюда же.

– Ладно. Завтра вечером и привезу.

– Спасибо, – мужчина сдержанно улыбнулся, глаза его заблестели. – Только не говори Эйко, что видел меня.

– Да, я понял.

– Ну, до завтра!

– До свиданья!

Рыжий Хамель направился к выходу и исчез в дверях. Я выкурил сигарету, затем оставил деньги за ужин на столе и вышел. На улице я огляделся. Фиолетовые сумерки окутали округу, дул ветерок со стороны моря, и вдалеке светились огни рыболовецких сейнеров. Во дворе таверны белел мой грузовик, его настоящий хозяин, Ди Дарён, по кличке Рыжий Хамель, несколькими минутами раньше ушел в неизвестном направлении. Уехал он на машине или удалился пешим ходом, направо ли, налево или двинул к холмам, где утопал среди кипарисов поселок?

В кабине грузовика я вновь закурил. Что и говорить, встреча с Рыжим Хамелем меня немножко взволновала. Я включил зажигание, медленно вырулил на дорогу. Как это он сказал: «Для нее я умер. И для всех тех, кто прежде меня знал». Забавно. Рыжий Хамель и миссис Эйко прежде жили одной семьей, потом у них произошел разлад, и он ушел. Его уход расценивался обоими, как смерть, не физическая, а образная. Такие истории случались сплошь и рядом. Но Рыжий Хамель, покинув жену, решил завязать и со всем миром. Так нужно понимать его слова? Впрочем, кто знает, что у них случилось на самом деле?.. Чужая жизнь – потемки.

***

Приехав в Миллири, я не стал загонять грузовик во двор, а поставил его у забора, благо, там было достаточно места, и проезжающим машинам он не мешал. Если понадобится, я мог в любое время воспользоваться грузовиком, а загонишь его во двор – выехать порой бывает довольно хлопотно из-за машины миссис Эйко. Хотя ключи всегда лежали на сиденье внутри салона.

Приняв душ, я снял со стены фотографию, которую мне предстояло отвезти назавтра Рыжему Хамелю. Старая, пожелтевшая фотография. Правый верхний угол перечеркнула трещина. На переднем плане танцуют две пары, чуть поодаль играет аккордеонист, за ним стоят люди, среди них молодой мужчина-азиат, на нем форма бойца французской народно-освободительной армии. Теперь мне было ясно, что этот боец имел непосредственное отношение к Рыжему Хамелю. Наверное, родственник. А то зачем бы ему понадобилась фотография? Только вот загвоздка – отсутствие фотографии сразу бросалось в глаза – на стене, где она висела, торчал гвоздь. Миссис Эйко пропажу обнаружила бы непременно! И тут меня осенило – надо сделать копию со старой  фотографии! С такой задачей справится любая фотостудия. Это выход!

В это время зазвонил телефон. Миссис Эйко позвала меня к себе на чашку чая.

Свет на кухне был приглушенный, а горел он в дальней комнате, откуда доносилась тихая заунывная музыка неизвестного щипкового инструмента. Женщина была одета в кимоно, на сером фоне ткани рассыпаны мелкие темные цветы. Строго и необычно. Я впервые видел ее такой. Волосы она уложила на макушке и закрепила несколькими шпильками, точь-в-точь, как на гравюрах Хиросигэ. Интерьер комнаты сделан на японский лад – продолговатое окно с ажурными деревянными узорами, на стене в раме акварель цветущей сакуры, раздвижные двери, на полу – циновки. На циновки и усадила меня хозяйка дома, а сама занялась приготовлением чая. Мне приходилось однажды видеть по телевизору японскую чайную церемонию, но чтобы такая церемония произошла в моей жизни наяву, я не мог и представить. Я видел близко женщину, занятую строгим многовековым ритуалом, она сидела на коленях, подогнув ноги, все ее движения были проникнуты особой философией. Ничего лишнего и суетного. Перед нею расположились все необходимые предметы и утварь. Металлический сосуд покоился на каменной подставке, под которой виднелось голубое пламя спиртовой горелки. Миссис Эйко молча наблюдала, прислушивалась к звуку кипящей воды. Затем, убедившись, что вода в своем кипении дошла до необходимой кондиции, она сняла крышку сосуда, положила на деревянную решетку, взяла миниатюрный ковшик, сделанный из ствола бамбука, зачерпнула кипяток, налила в фарфоровую миску, в которую предварительно насыпала заварку. Положила ковшик, закрыла крышку на сосуде, взяла лопаточку, тоже из бамбука, начала помешивать в миске. Помешивала спокойно и размеренно, словно своим действом пыталась остановить ход времени. И, правда, мне вдруг показалось, что время, в самом деле, попридержало свой бешеный бег, чтобы заглянуть в окно и понаблюдать за трогательными движениями красивой женщины.

Отложив лопаточку, миссис Эйко налила зеленой жидкости из миски в чашечку поменьше и подала ее мне, сидящему, как и она, на коленях. Я принял чашечку.

– Выпей это в три глотка, – сказала миссис Эйко.

Я выпил. Чай слегка отдавал горечью, но в напитке содержался неизвестный доселе аромат. Женщина налила и себе, и тоже выпила.

– Ну вот, то, что ты увидел, – всего лишь подобие чайной церемонии. Я упустила много деталей.

– А по мне, так все было здорово.

– Спасибо.

Помолчали. Тихая музыка старинного инструмента продолжала заполнять комнату.

– Ты отвезешь меня завтра утром в аэропорт? – спросила неожиданно миссис Эйко.

– В аэропорт? Вы уезжаете? – отозвался я.

– Да. В Рио-де-Жанейро. Там у нас матч с бразильянками, у них такой же любительский клуб, как и наш. Мы каждый год куда-нибудь выезжаем на товарищескую встречу. Нога моя уже не болит, тренируюсь в общей группе, тренер доволен. Вылет в 10:30. Выедем в половине девятого.

– Вон как, – произнес я. – А когда назад?

– Я позвоню, – сказала женщина. – Надеюсь, в мое отсутствие никуда не удерешь.

– Нет, конечно, у нас же договор.

– Ну, мало ли… – миссис Эйко улыбнулась. Затем строго посмотрела на меня, добавила: – Ты в школе, говорил, гонял со сверстниками мяч, но больше стоял в воротах. Так?

– Ага, – сказал я.

– Сейчас проверим. Иди во двор, а я переоденусь и выйду.

Я действительно стоял в школьной команде в воротах, но не мог припомнить, чтобы об этом я говорил миссис Эйко. Но послушно вышел во двор. В низком небе ярко горели звезды, стая облаков заслоняла их на некоторое время и летела себе дальше, уносимая ветром. Ветер в вышине дул посильней, нежели здесь, на земле. Ветер на острове дул постоянно, не стихая ни на минуту, когда сильно, когда слабо, но всегда. Правда, разок было, я не ощущал ветра там, на горе, на вершине потухшего вулкана, куда мы с миссис Эйко однажды забрались.

Вскоре женщина появилась, в шортах и футболке, держа в руке футбольный мяч. Мы вышли в сад, и там, на освещенной фонарями дорожке миссис Эйко поставила меня в импровизированные ворота, обозначив штанги двумя пластмассовыми ведрами, отсчитала большими шагами одиннадцать метров, положила удобно мяч.

– Ну, как, готов? – спросила она.

– Готов! – ответил я и слегка пригнулся.

– Держи! – миссис Эйко ударила по мячу, без всякого разбега. То был хорошо поставленный удар голеностопом, и мяч, снайперски посланный, угодил мне прямо в лицо. Я даже не успел сообразить, что произошло, потерял равновесие и как подкошенный рухнул на спину. Из глаз аж искры посыпались. Я удивился своей оплошности, тому, что никак не среагировал на удар, даже не выставил вперед руки, а еще удивился – ведь мяч круглый, а такое ощущение, будто огромной пятерней влепили мне по лицу. Я услышал заразительный хохот миссис Эйко.

– Какой же ты неловкий! – Она помогла мне подняться и все продолжала смеяться. – А говорил, защищал ворота. Что, еще попробуешь?

– Попробую! – сказал я, потирая лицо. – Давайте!

Миссис Эйко подобрала мяч, установила его снова. И пробила, но на этот раз я был начеку и отразил удар.

– Молодец!

– А теперь вы встаньте в ворота, а я пробью.

– Идет!

Женщина встала в ворота, а я, отмерив положенные шаги, ударил, но высоко, мяч улетел в сад.

– Надо отыскать мяч! – бросила клич миссис Эйко и устремилась к деревьям. Я кинулся следом, но женщина пропала из виду, свет от фонарей поглощался здесь теменью, вязкой, чернильной и прохладной, как в такой темноте можно было отыскать мяч? Я пробирался между деревьями наугад. И неожиданно наткнулся на женские руки, они крепко обняли меня, и я ощутил, как к моим губам тесно прильнули ее горячие губы.

– Идем же к тебе… – проговорила она, отстранившись, и, выйдя на дорожку, побежала вперед. И вот – мы у меня.

Она покрывала все мое тело горячим дыханием губ и ерошила сильными руками мою шевелюру. Я отзывался на ее движения, но что-то мешало отдаваться им полностью. В моем подсознании выплывала картина прибрежной рыбацкой таверны. Нет, я не мог ласкать женщину, зная, что где-то поблизости на острове находится ее муж. Рыжий Хамель. Живой и невредимый. Она говорила, что он умер, но ведь он – живой! Я беседовал с ним несколько часов назад.

Женщина старалась, как могла, трепетно и страстно, пыталась расшевелить мое тело, но все было напрасно. Затем она, уставшая, обмякла, тихо проговорила:

– Надо было брать тебя тепленьким сразу после чайной церемонии. А не устраивать дурацкий футбол… Сама виновата…  – Она присела на кровати, всхлипнула. Я никак не ожидал, что женщина так близко к сердцу примет неудавшийся секс. Она страдала, и в этом страдании крылась некая тайна. Женщина молча утирала слезы, ее белесое в темноте тело выглядело невероятно хрупким. Я дотронулся до ее плеча, погладил.

– Все дело во мне, – сказал я. – Что-то происходит со мной, не пойму, что… Но пройдет… – Я притянул ее к себе, она легла, прижалась ко мне, притихла. А вскоре заснула. И слегка захрапела. Это не был храп, схожий с грубым, противным мужским храпом, – то был нежный шум осенней листвы на тихом ветру.

***

Уютное, небольшое фотоателье я отыскал на узкой улочке Чеджу, куда я завернул, возвращаясь из аэропорта. Пожилой мастер, почти старичок, с еще крепкой прямой спиной, седыми густыми волосами, собранными на затылке в один пучок, взглянул на мою фотографию, которую я выудил из рюкзака. От вида фотографа мне почему-то сделалось спокойно. Именно такие бывалые мастера – профессионалы своего дела и могут справиться с любой задачей. Он выслушал мою просьбу – сделать копию, один к одному, никакой ретуши и чтобы были видны все изъяны и трещинки, и еще желательно, чтобы и бумага отыскалась такая же, что на оригинале. На что старик хмыкнул, снял очки, проговорил ворчливо:

– На все сто процентов не ручаюсь. Но попробую… Заходи завтра после полудня.

– Завтра?.. А не могли бы вы сделать сегодня? Просто позарез надо.

– Гм… Через два часа. Только заплатишь по двойному тарифу. За срочность.

– Хорошо, согласен. Большое спасибо!

Я прокатился по городку Чеджу, проехался с запада на восток и с севера на юг, тормознул у какого-то кафе, где было почти пусто, не считая какой-то школьницы, сидевшей в углу и склонившейся над учебником. Хозяйка заведения, молоденькая приветливая девушка в нарядном фартуке, возилась за стойкой. Я  заказал кофе и пару пончиков. Утром мы с миссис Эйко тоже пили кофе на кухне. И съели по кусочку пирожного. Выглядела тогда женщина слегка отстраненной, думала о чем-то своем, но во взгляде таилась теплота вперемежку с растерянностью, верней, с чувством некоторой неловкости, как если бы она в чем-то провинилась передо мной. А я попытался отвлечь ее от дум и даже рассказал смешной анекдот, который пришел на ум. Но она только слегка улыбнулась. Затем сказала:

– Тебе придется готовить пищу самому. Я уволила экономку.

– Да? То-то я не вижу ее в последнее время.

– Только когда будешь отлучаться, запирай на ключ дом и свой флигель тоже.

– Ладно.

Потом мы погрузили ее вещи в багажник машины – чемоданчик и дорожную спортивную сумку с эмблемой клуба. Она попросила, чтобы за руль сел я, а сама устроилась рядом. Покрутила радиоприемник, нашла легкую музыку. И мы поехали. В аэропорту миссис Эйко не захотела, чтобы я провожал ее в зал регистрации, и велела мне тотчас уезжать.

– Желаю успеха! – подбодрил я ее. – Приезжайте с победой!

– Спасибо! – ответила она, глядя мне в лицо. На этот раз глаза ее светились, и не было в них вчерашней печали. – Все зависит от настроя команды и на какой стороне будет футбольный бог.

– Он будет на вашей!

– Хотелось бы. Да, чуть не забыла… Подключи телефонный шнур к гнезду. Я вынула вчера…

– А, ладно.

– Ну, пока!

– До свиданья!

Пончики были еще горячие, аппетитно поджаренные, в меру обсыпанные сахарной пудрой, невероятно вкусные. Мне вдруг захотелось угостить этими пончиками старика-фотографа. Хотя, что за бред, а что если мастер вообще их не переносит? Я подошел к стойке бара, сказал девушке:

– Спасибо! Замечательный кофе. И пончики отменные! Кто вам их готовит?

– Я сама, – ответила девушка. – Научилась по книжке. Я рада, что они вам понравились!

– Значит, и все другие сладкие штучки, что на витрине, вы приготовили сами?

– Нет, только пончики. Я их утром дома делаю и приношу сюда.

– Здорово! Люблю молодых и целеустремленных людей!

– А вы что, старый?

– Да, очень, как ваш остров Чеджудо.

– Ой, какой вы смешной… Судя по выговору, вы сеулец, да?

– Точно.

– По делам к нам приехали?

– Да нет. Меня волной к вам забросило. Я пловец. Спортсмен. Плыл из Пусана в австралийский город Сидней, да на море шторм поднялся, и меня сюда выкинуло.

Девушка рассмеялась звонко и от души и в ладошки, точно ребенок, захлопала.

– Шутите?

– Шучу. А кофе у вас, и правда, замечательный. И пончики тоже.

– Заходите еще. – Девушка взглянула на меня, слегка склонив голову, словно сожалея о расставании.

– Зайду.

– До свиданья!

– До свиданья!

Я поехал на побережье океана, там посидел на камнях, выкурил сигарету. Посмотрел на часы, время приближалось к обеду.

Седой мастер сделал мой заказ безупречно, он вручил мне две одинаковые фотографии. Различить оригинал от копии я сумел только при тщательном осмотре. Копию выдавала только структура бумаги, более гладкая, но никакого сомнения в подлинности она не вызывала, с серо-охристым налетом от старости, с неровными краями, и даже с настоящей трещинкой в верхнем правом углу.

– Сколько я вам должен? – спросил я, доставая бумажник. Фотограф назвал цену, отнюдь не высокую, совершенно приемлемую. Я бы лично взял больше.

– Спасибо за работу! – сказал я, прощаясь с мастером.

– Рад был помочь, – ответил тот.

Я нашел магазин, где купил и вторую раму, под размер фотографии, схожую по цвету с первой рамой.

***

Прибыв домой, я еще раз осмотрел фотографии. Что и говорить, мастер сделал работу на славу. Копию, видно, тот подогнал под старину с помощью специальных растворов. На обратной стороне оригинала была надпись карандашом «Paris. 1945 год». Я взял карандаш и вывел такую же надпись на копии. Затем вложил ее в старую раму и повесил на стену. А оригинал приладил к новой раме. После чего переоделся в комбинезон и отправился осматривать сад. Включил агрегат, распределяющий равномерный полив мандариновых деревьев. Цветы на них уже слетели, но пчелы роем кружили в воздухе в поисках нектара. Я прошелся в конец сада, заглянул в оранжерею, включил и там воду, но дал не полив, а орошение, вода под напором устремлялась по висячим трубам и опыляла всю листву на деревьях. Подождав минут пятнадцать, я закрыл воду, вернулся назад, выключил агрегат. Принял душ, сварил кофе. Вспомнил, как миссис Эйко говорила об отключенном телефоне, и вставил шнур в гнездо. Не успел я сделать пару глотков кофе, как  аппарат затренькал мелодично. Это была Мирэ.

– Слушай, ты где ходишь? – спросила она недовольным и одновременно взволнованным голосом. – Звоню тебе со вчерашнего вечера, и сегодня уже который раз!..

– Это аппарат барахлит, – сказал я. – А откуда ты мой телефон узнала?

– От твоей племянницы! – выпалила она.

– Племянницы?!.

– Моа, кажется, ее зовут…

– А-а…

– Слушай, мне некогда трепаться… Я из такси звоню, еду в аэропорт. Лечу к тебе!

– Ко мне?

– Поговорить надо. Мой самолет через час. Прилечу в пять. Встретишь? Или я приеду сама. Назови адрес.

– К-к-конечно, встречу! – от неожиданности и волнения я стал заикаться. – А что так срочно-то? Случилось чего?

– Узнаешь на месте. Пока! – Она отключила связь. У нее был сотовый телефон.

Я посмотрел на часы – 14:33. Значит, Мирэ прилетит через два с половиной часа, а встреча моя с Рыжим Хамелем в районе семи вечера. Внезапно я ощутил сильный голод. Ну, да, я же еще не обедал!

На кухне я сварил на скорую руку рамён, лапшу из пакета. Поедая ее, гадал, что же такого могло стрястись с Мирэ? Все у нее вроде складывалось нормально, познакомилась с хорошим человеком, за которого собирается замуж… Может, задолжала кому большую сумму? Я мысленно начал считать, сколько денег осталось у меня на банковской карте. По приезде из Эфиопии я отдал какую-то часть родителям, чтобы они вставили себе зубы, дал миллион сестренке на мелкие нужды, да немного сам потратил. На счету должно оставаться еще около десяти миллионов. Если что, я мог снять все для Мирэ. А сам бы пока перебивался зарплатой, которую платила мне миссис Эйко. Со временем, конечно, Мирэ деньги возвратит. Сколько знаю ее, деньги у нее всегда водились. Значит, и правда, появились проблемы. Может, она не хочет, чтобы ее будущий муж знал о ее долгах?.. Ладно, чего гадать, приедет – разберемся.

Вымыв посуду, я вынес во двор пакет с мусором и зашагал к себе. Приближаясь к флигелю, услышал, как в комнате названивает телефон. Это Мирэ, решил я. Но звонила Моа.

– Тебя не поймаешь, – сказала она. – Ты что, все сутки напролет занят?

– Да нет, – ответил я. – Это у меня с телефоном что-то.

– Понятно. Что делаешь?

– Так, суета.

– Тебе тут на днях одна дамочка звонила. Приняла меня за твою сестру. Я сказала – племянница. Ты ей срочно понадобился, я дала ей твой телефон. Она – твоя девушка?

– Нет. Мы давние друзья.

– Понятно.

– А как твои дела?

– Нормально. Я тут у тебя небольшую уборку затеяла, помыла окна. Знаешь, сколько грязи на них было?

– Представляю.

– Ты их сто лет не мыл?! Просто ужас!

– Согласен, ужас.

– Насилу отдраила грязь. А решетку от комаров сняла и два часа в ванной отмачивала. Зато сейчас у тебя в квартире светло.

– Спасибо! Я тебе подарок пришлю.

– Не надо мне никакого подарка. Ты лучше мне остров покажи. Я в эту субботу к тебе прилечу. Уже взяла билет.

– Взяла билет?!

– Ты же в субботу не работаешь?

– Гм… не работаю.

– Я долго думала, что мне сказать тете, и ничего не придумала. Решила – ничего не буду говорить. Тетя все равно своими делами занята, она даже не догадается, что я на Чеджудо слетала.

– Вот же как…

– Поначалу я хотела подбить на поездку двоюродную сестру. Но потом отмела эту мысль. У нас с ней совсем разные интересы. Она даже не спрашивает, куда я отлучалась, где была и прочее. Кстати, найдется для меня место переночевать?

– Найдется. Во сколько ты вылетаешь в субботу?

– В полдень, в двенадцать десять. А обратно в три часа дня в воскресенье.

– Я все записал. Встречу.

– Ладно, пойду, помелькаю перед глазами тети, она сегодня к нам наведалась. Может, и у нее вымою окна. Хотя, нет. Пусть ее дочь моет, она здоровая девка, только и знает, что сидит за компьютером. Так и скажу ей: «Слушай, задница твоя не болит от долгого сидения? Иди – разомнись, помой окна!» Правильно ведь?

– Правильно.

– Ну, пока!

– Пока!

Я взглянул на календарь: сегодня четверг, послезавтра – суббота. Хорошо, не в один день прилетают Мирэ и Моа.

***

Мирэ была одета в серую юбку и кофточку желтоватого оттенка с короткими рукавами. На плече у нее висела белая сумочка, через правую руку переброшена легкая светлая курточка, а в левой руке держала она бумажный пакет. Заметив меня среди встречающих, она, как мне показалось, помешкала, придержала шаг.

– Привет! – сказал я. – Прекрасно выглядишь!

– Спасибо! – Улыбка ее была сдержанной, не такой открытой, как прежде. И глаза смотрели уже не так озорно и лукаво. За три с небольшим месяца, что мы не виделись, она переменилась. И внешне, и внутренне.

– Ты вроде похудела? – поинтересовался я.

– Ага, – кивнула девушка. – Села на диету. А это тебе. – Она подала мне пакет. – Рубашка. Твой любимый фасон, в тонкую полоску.

– Спасибо!

Мы вышли из аэропорта и направились к стоянке, сели в машину. Включив зажигание, я достал из кармана пиджака коробочку, подал девушке.

– Для тебя я тоже приготовил подарок.

Мирэ открыла коробочку и увидела внутри нефритовое зеленое колечко.

– Очень мило, – произнесла она, надевая колечко на безымянный палец левой руки. – Гляди-ка, подошло! Такие колечки дарили в старину женихи своим невестам. Я буду хранить его долго и надевать по праздникам. Пусть люди посчитают это старомодным, а мне приятно.

Мы выехали со стоянки на дорогу.

– Первый раз вижу тебя за рулем, – сказала Мирэ. – Это твоя служебная машина?

– Вроде того.

– А куда мы едем?

– Ко мне. В мандариновую деревню.

Я рассказал Мирэ всю правду, что, прибыв из Африки домой, я долго ощущал себя не в своей тарелке, и что по этой причине решил пожить какое-то время вблизи моря, и нашел работу по объявлению в газете, и что теперь я ухаживаю за мандариновым садом, и что хозяйка моя увлекается футболом, и теперь вот улетела вчера со своей командой на соревнования в Бразилию, и что эта машина – ее.

– А я-то думала – ты тут по заданию журнала сидишь, – обиженно проговорила девушка. – Что, не мог сразу сказать?

– Не мог.

– И как теперь твое душевное равновесие? В норме?

– Почти.

– Что ж, я рада, – серьезным тоном ответила Мирэ и взглянула вперед, на дорогу. – А далеко до твоей деревни?

– Около шестидесяти километров.

– Ого! Давай где-нибудь поблизости посидим. Мне к девяти вечера необходимо вернуться в Сеул.

– Ну, ты даешь! – удивился я. – А я прибрался к твоему приезду. Хотел показать тебе сад. И вообще, думал – ты переночуешь у меня. К чему такая спешка?

– К тому… – девушка многозначительно помолчала. – Я теперь не одна…

– Понятно, – сказал я. – А куда поедем?

– Сам решай. Но в мотель не хочу. В номере я всегда чувствую себя, как в тюремной камере.

– Тогда посидим к каком-нибудь кафе?

– И кафе не годится.

– Гм… Ладно…

Я выехал за город, притормозил у кромки моря, у черных камней. Неподалеку виднелся поселок, там на пристани покачивались несколько рыбацких джонок. Я опустил стекла на дверцах. Дул слабый теплый ветерок.

– Пожалуй, самое подходящее место, – сказала Мирэ.

Мы сидели в машине и молчали. Я включил радио, настроился на волну классической музыки. Потом закурил.

– Дай мне тоже, – попросила девушка и неумело задымила сигаретой. Она и раньше пробовала курить, но у нее всегда выходило смешно и неловко.

Впереди, у поселка показалась парочка, она шла в нашу сторону. Парень был упитанный, крепкого сложения, на шее болтался на ремне фотоаппарат. А спутница его оказалась худенькой, в джинсовых кофточке и юбочке, ступала босыми ногами по асфальтовой дорожке, а туфельки держала в руке. Поравнявшись с нами, они исчезли за нашей машиной.

– Туфли, – проговорила Мирэ, словно возвращалась мыслями к той парочке. – На прошлой неделе умерла подруга моей матери в провинции Кёнгидо. Мама потом рассказывала мне по телефону, что  усопшая женщина завещала родным похоронить ее в любимом летнем платье и черных туфельках на высоких каблуках. Но родственники подруги не нашли дома черных туфель и решили купить. Купили одни, оказались малы, купили другие – велики. Так и похоронили ее в больших туфлях. Поэтому на днях я купила себе две пары хороших туфель. Положила в коробку – себе на похороны.

– А?! – в первую секунду я потерял дар речи от удивления. – Как ты сказала?! Туфли себе приготовила?! Ты что, помирать собралась?! Ты же замуж выходишь?

– Замуж, да… Но никогда не знаешь, когда нас настигнет конец, – философски размышляла девушка. – Так что, лучше позаботиться обо всем заранее.

– А почему две пары-то купила, – перешел я на шутку, рассмеявшись. – Собираешься на том свете менять туфли?

– Ага, – с грустинкой в голосе ответила Мирэ. Я уставился во все глаза на девушку, никогда прежде она не была столь серьезной, как нынче. Что же такое с ней произошло? Неужели мысль о будущем замужестве так изменила ее?

– На Чеджудо я была однажды, совсем школьницей, – сказала Мирэ. – Приезжала сюда с родителями. Но тогда мне остров не понравился. Может, потому, что еще маленькая была? А тебе, вижу, тут нравится.

– Остров как остров, – я пожал плечами. – У него есть свои плюсы и минусы. Как, впрочем, и везде. Нет в мире идеального во всех отношениях места. Ведь так?

– Да, – покачала головой Мирэ. Она затянулась сигаретой и выпустила дым в окошко. Повернулась ко мне: – Я хотела тебе сказать… – Голос ее осекся. – Что я перед тобой очень виновата.

– Виновата? – удивился я. – Ты о чем?

– Видишь ли… мы с тобой скоро совсем расстанемся… Я не хочу держать все это при себе… Хочу, чтобы ты знал… и простил меня.

– Ничего не понимаю…

– Моя подруга Суджин… Ну, она жила в твоей квартире, пока ты был в Африке. Вы с ней идеально подходили друг другу… Но я вас не познакомила… Потому что я плохая, я эгоистка. Как говорится, ни себе ни другим. Теперь Суджин замужем, и я чувствую – она не счастлива. Я виновата. И перед ней, и перед тобой.

– Постой! Что за глупости? Я ведь Суджин даже в лицо не видел.

– Я препятствовала вашей встрече. Вы должны были встретиться, но не встретились. Прости меня. – Мирэ опустила голову, ее плечи задрожали. Она плакала.

От растерянности я не знал, что и думать. И вообще, я никогда не видел Мирэ плачущей, она являлась для меня олицетворением женской твердости и крепости духа. А тут – на тебе – слезы так и катились у нее по щекам в три ручья.

По радио продолжала тихо звучать музыка. Пианист играл «Осенний шепот» Поля де Сенневиля. Я много раз слышал эту грустную мелодию. Но сейчас она звучала особенно печально. Я неожиданно почувствовал, что сам тоже плачу. Мы сидели рядышком и плакали. Потом я вышел из машины, подошел к кромке берега, зачерпнул ладошками океанской воды и умылся. Подошла Мирэ, присела рядом, я умыл ее тоже, как ребенка умыл, нескладного и беспомощного. Она достала из сумочки платок, вытерла мне лицо, затем себе. Улыбнулась. Без слов мы крепко обнялись. Я ощутил своими губами ее солоноватые губы.

И ни о чем больше мы не говорили. Тотчас поехали в аэропорт.

***

Мирэ улетела. Вместе с нею исчезло нечто необъяснимое, безвозвратное. Похожее чувство утраты испытывает каждый, кто однажды в детстве пускал бумажный кораблик по реке. На душе трепетно-радостно и одновременно грустно – у кораблика отныне свой путь и назад он больше не вернется.

***

Прибыв в Миллири, я оставил «Хёндэ-Элантру», пересел на грузовик и двинул на север острова. Я все время думал о Мирэ, о туфельках, которые она приготовила к своим будущим похоронам, о ее искреннем сожалении по поводу своей подруги, вышедшей замуж не за меня, а за другого человека. И ради этого Мирэ прилетела на остров! Чтобы только сказать, что она виновата. Да в чем же, в самом деле, заключается ее вина? Разве можно быть уверенным на все сто процентов, что Суджин была бы счастлива со мной? Да и кто поручился бы, что оба мы друг другу понравились бы? Странный разговор затеяла Мирэ, да и только. Задала задачку моя подруга. И неудивительно, что я заплутал, изрядно поколесил по побережью, прежде чем отыскал вчерашнюю таверну.

Народу в заведении было немного, несколько рыбаков поглощали ужин, громко беседуя, да в одиночестве у дальнего окна сидел Ди Дарён – Рыжий Хамель, склонившись над блокнотом.

– Добрый вечер! – сказал я, подойдя к нему. – Извините за опоздание. – И протянул пакет. – Это то, что вы просили.

Рыжий Хамель оглядел фотографию, глаза его нежно скользнули по лицам на старом снимке. Он кивнул:

– Премного благодарен! Выпьешь кофе?

– Пожалуй, – согласился я.

– Спиртное я не употребляю. Но ты выпей, если хочешь, пива или водки.

– Нет. Кофе будет в самый раз.

Рыжий Хамель окликнул хозяйку. И та вскоре принесла на подносе горячий кофе в бумажных стаканчиках. Мужчина поднял с пола рюкзак, расстегнул, бережно вложил внутрь раму с фотографией, туда же отправил и свой истрепанный блокнот. Затем спросил без всяких вступлений:

– А как ты, вообще, здесь оказался?

– По объявлению в газете, – признался я.

– Вон оно что. А живешь в Сеуле?

– Да.

– Судя по всему, ты никогда раньше этим не занимался, я имею в виду уход за мандариновым садом… Трудно дается наука?

– Ага. Но мне очень помог советами один человек – Нам Суён. Ну, вы его знаете.

– А, Длинный Нам. Толковый. Уважаю его. Это он дал мне кличку – Рыжий Хамель. За мои светлые волосы. Хотя, как ты видишь, теперь голова моя вся седая. Ну, а что говорил про меня Длинный Нам?

– Ничего. Мы с ним случайно в кафе встретились. Он узнал ваш грузовик и догадался, что я работаю у миссис Эйко.

– Понятно.

– Хочу спросить вас. Справедливо ли покидать друзей?

– Это не просто. Но обстоятельства вынудили. Расставшись с Эйко, я разрубил одним махом и всю цепочку, связывающую ее с другими людьми.

– И ушли в подполье?

– Зачем? Я не прячусь. Однажды-таки встретился с Длинным Намом, нос к носу, в супермаркете. Но он меня не узнал. Ладно, оставим эту тему…

Какое-то время мы молча пили кофе.

– Чем думаешь заняться, когда уедешь отсюда? – спросил Рыжий Хамель.

– Не знаю, – ответил я. – Может быть, журналистикой.

– Гм… Значит, книги будешь писать?

– Книги? – не понял я.

– Некоторые известные люди тоже вначале журналистикой занимались, прежде чем стать писателями. Например, Хемингуэй. Читал его?

– Ага, немного. «По ком звонит колокол», «Прощай, оружие» и, кажется, всё.

– А «Старик и море»?

– Да, и «Старик и море».

– А испанский дневник, конечно, не читал?

– Нет, не читал.

– Старина Хем любил сидеть в подобных местах. У него на Кубе было излюбленное кафе, где он наблюдал за океаном, потягивая абсент. Ему нравился морской пейзаж, нравились рыбаки… Если представить, что он был бы сейчас живой и оказался на Чеджудо, то я уверен – ему бы тут тоже понравилось. А у тебя, вероятно, сложилось определенное мнение о здешних людях, что все островитяне чересчур суровы и нелюдимы. Но это не так. Конечно, в известной степени, мы замкнуты. На то есть причины. Суровый уклад жизни, отдаленность, природные условия… Возьмем ветер. Ветер здесь не стихает ни на минуту, дует и так и эдак, с севера, юга, востока, запада, со всех сторон. Островитяне рождаются и умирают на ветру. Но это вовсе не означает, что они не рады гостям. Кстати, тебе известно, – он кивнул в сторону компании ужинающих рыбаков, – почему они так громко разговаривают? Нет? Это у них профессиональная привычка. Потому что там, на море, когда рыбаки разговаривают, их голоса уносит ветер, оттого им приходится кричать друг другу.

– Правда?! А я не знал.

– Ты приходи сюда почаще, поговори с ними. Они многое тебе расскажут.

– Да, интересно…

– А я тут тоже кое-что пописываю в блокнот, – Рыжий Хамель кивнул на рюкзак. – Но там одни цифры. По профессии я никто. Но по призванию – математик. Профессию можно приобрести, а призвание – нет. С призванием люди рождаются. Большинство математиков на земле – идеалисты, в том числе и я. Как втемяшится им в голову некая идея, так все, упрутся в неё… И ничего им больше не надо… Никакие земные блага их уже не интересуют. А расстался я с Эйко не по этой причине. Просто однажды люди начинают понимать, что они в тягость друг другу. И тогда кто-либо из двоих уходит. Ушел я. Оставил ей дом, который построил своими руками, мандариновый сад. Ушел, в чем был. Даже зубную щетку не взял.

Мы допили кофе.

– А на фотографии, что ты принес, мой отец, – сказал Рыжий Хамель. – Совсем молодой. Его родители, то есть мои дед и бабушка, еще в девятнадцатом веке эмигрировали из Кореи в Россию, а оттуда во Францию. Когда Гитлер оккупировал Париж, отец вступил в ряды французского Сопротивления. После войны он женился на француженке. В 59-м родились сестра и я. Мы двойняшки. Отец несколько лет назад умер. А мать жива, живет с сестрой и внуками.  А у нас с Эйко детей нет. Встретились мы с ней, когда я учился на последнем курсе физико-математического факультета Сорбонны. Мне прочили большое будущее, даже предлагали оставаться в Университете преподавать. Но я отказался, потому что целиком увлекся Эйко. И подался туда, куда хотела поехать она. Сначала мы полетели в Токио, на родину ее матери, потом в Рио-Де-Жанейро, потом в Рейкьявик, потом в Прагу, потом еще куда-то, и наконец бросили якорь на родине ее отца – в Корее. Жили около года в Сеуле, не прижились, решили вновь в Европу податься, но перед тем заглянули сюда. И тормознули тут основательно… Купили хибару в Миллири с небольшим садом, затем прикупили еще участок… Нам с Эйко легко давались чужие языки. Оказались в Исландии – выучили исландский, оказались в Бразилии – выучили португальский, оказались в Праге – выучили чешский. А корейский и французский я знал с детства. Эйко, когда мы с ней встретились, знала аж пять языков. Корейский, японский, французский, английский и немецкий. Талантливая женщина, но не нашла себе применение. И я вроде не дурак, но тоже не нашел себя… Бывает… Четвертый год пошел, как мы расстались. И с тех пор ни разу не встретились, представляешь? Остров-то маленький. Я даже начал забывать, как она выглядит. Впрочем, наверное, и она меня забыла.

– Мне кажется, что миссис Эйко страдает, – сказал я.

– Страдает? – переспросил меня Рыжий Хамель. – Гм… А кто из нас не страдает? Всё живое на земле страдает. Даже растение. Но только у каждого существа страдание имеет свое название. Имеет свое начало и свой конец. А знаешь, как математически выглядит страдание?

– Математически? – в свою очередь переспросил я. – Разве можно цифрами обозначить душевное состояние человека?

– Можно, – спокойно ответил мой собеседник. – Ты считаешь, что цифры холодны, как кусок льда? Напрасно. Языком цифр тоже можно приласкать человека, дать ему тепло и надежду. Я бы наглядно объяснил, да недосуг. Но кое-что я тебе все же покажу. – Он нагнулся, выудил из рюкзака давешний свой блокнот, положил на стол передо мной: – Взгляни.

Я открыл блокнот, полистал страницу за страницей, они были заполнены цифрами, верней сказать, испещрены математическими выкладками и уравнениями, где-то аккуратно, но большей частью – поспешно и неразборчиво. Так пишет поэт в минуты озарения, подумалось почему-то мне.

– Ничего не понял? – спросил Рыжий Хамель.

– Вы правы – ничего, – ответил я. – В школе я не был силен в математике.

– Здесь – время.

– Время?

– Ушедшее время.

Я тупо уставился на собеседника. А тот вполне серьезно продолжал:

– Ты когда-нибудь задавался вопросом: куда уходит время?

– Куда уходит время?

– Ну да. Вот мы с тобой сидим тут уже полчаса, беседуем. На часах сейчас восемь сорок, ты пришел в восемь десять. Вот те тридцать минут – куда делись?

– Гм…

– Возьмем шире – сегодняшний день. Мы с тобой встали с утра, и каждый из нас что-то делал до сих пор, то есть потратил десять или одиннадцать часов. Так вот, я и спрашиваю тебя – куда уходит время?

– Гм… наверное, просто уходит, и все.

– Слишком упрощенное понимание… Может, еще кофе?

– Давайте.

Рыжий Хамель сделал знак хозяйке заведения. Та принесла нам еще два стаканчика горячего кофе. Между тем рыбаки, покончив с ужином, шумно поднялись и вышли. Мы остались одни.

– То, что время уходит, в известной степени – благо, – продолжал Рыжий Хамель. – Например, для человека, которому только что врачи сделали сложнейшую операцию. Дело больного теперь уповать лишь на время, которое вернет ему здоровье. А возьмем мандариновый сад. Чтобы вырастить взрослое дерево, требуется 25 лет. Поэтому фермер, зная цену времени, загодя высевает семена в плодородную почву, чтобы потом дать новую жизнь саду. Или взять парочку влюбленных. Им хочется, чтобы время остановилось и счастье длилось вечно. Но так не бывает. Завтра непременно становится сегодня, а сегодня становится вчера. Такова философия всего сущего. Но я не о том хочу сказать. Я хочу сказать об уходящем времени, как о высшей субстанции, которую можно потрогать руками. Но пока я могу лишь нарисовать портрет уходящего времени с помощью цифр. У времени имеется определенное направление, то есть события следуют одно за другим и существует понятие причины и следствия. К примеру, ты решил отправить в Сеул пальто, купленное в здешнем магазине. Приезжаешь домой и через несколько дней получаешь посылку, разворачиваешь. Внешне пальто не претерпело никаких изменений, но оно уже другое. Потому что вещь преодолела время и пространство. Эти же законы работают и во Вселенной, где присутствуют три пространственных и одно временное измерения. Короче говоря, в блокноте, который ты держишь в руках, – формула уходящего времени. По ней можно смоделировать движение времени в лаборатории. Но… пусть этим занимаются другие…

– А вы?

– Что – я? Мое призвание превратилось в обычное хобби. – Рыжий Хамель в два глотка осушил остаток кофе и смял стакан. – У меня есть дело поважней. Заботиться о жене.

– Вы женились заново, уйдя от миссис Эйко? – спросил я.

– Поначалу я жил полтора года один. Потом встретил ее, Ои.

– Вы сказали – заботиться о жене. Она больна?

– Нет, здорова. Но я обязан всегда находиться рядом с ней, поскольку каждый раз, выходя в море, она рискует жизнью. Моя жена – хэнё^[8].

– Хэнё?!

– Да. В морской глубине она ежесекундно подвергает себя опасности. Она может потерять сознание, или ее может унести подводное течение, она может запутаться в растениях, на нее может напасть акула… Мало ли еще что. Но такова доля хэнё – добывать пропитание в океане.

– Значит, вы ныряете вместе с ней?

– Верно. Считается, это не мужское занятие. А мне плевать. Мне дорога жена, а не общественное мнение. Кстати, там, на океанском дне, время течет очень быстро. За очень короткое время ты должен успеть набрать в сетку как можно больше живности. Жена научила меня правильно нырять и экономить воздух. Мы уходим с ней под воду на две минуты. Хотя она может пробыть и дольше, но я не позволяю ей это делать.

– Простите за вопрос: а как вы с ней встретились?

– Долго рассказывать. Если коротко, при весьма странных обстоя­тель­ствах… В тот период я пребывал вне времени и пространства… Я тонул, шел ко дну, образно выражаясь. А Ои  вытащила меня. Так ее зовут – Ои. Смешное имя, правда? Ее мать при беременности ничего не ела, кроме огурцов. Макала свежий огурец в соль и ела. А когда родилась дочь, назвала ее Ои, то есть огурец. Она младше меня на двадцать лет. Совсем юная. И не по годам мудрая. Я бы сказал, мудрая, как океан. С ней я понял истинную цену времени.

Рыжий Хамель посмотрел в окно. Он будто прислушивался к звукам снаружи, где из ультрамариновой темени доносился плеск волн, накатывающихся на камни. Он обернулся ко мне и неожиданно сказал:

– Я хочу тебе показать одно местечко. Это пещера в потухшем вулкане. Там ты воочию сможешь наблюдать за утекающим временем.

– Увидеть своими глазами? – спросил я.

– Можно сказать и так. Завтра, судя по прогнозу метеослужб, будет благоприятная погода. Мы с Ои уходим в море. А послезавтра мы отдыхаем. Приезжай в полночь к Халласану. К западному подножью. Проедешь мост и через три километра увидишь большой камень слева от дороги. Там и встретимся.

– Гм… а днем нельзя?

– Только ночью, когда стрелки часов перевалят двенадцать и можно наблюдать за уходящим временем. Или ты боишься темноты?

– Нет, не боюсь.

– Тогда до встречи.

Рыжий Хамель поднял с полу рюкзак и добавил:

– За кофе не беспокойся, все уплачено.

И он вышел. Я посидел некоторое время, чтобы собраться с мыслями, затем поехал к себе.

***

В Аддис-Абебе стояла жара – плюс тридцать четыре. Прожив в этой стране два года, я покидал ее навсегда. Мой самолет, отправляющийся в Сеул через Франкфурт-на-Майне, задерживался на сутки. Лежать в душном номере отеля мне не хотелось, и я, нахлобучив на голову соломенную шляпу, вышел на улицу. Во дворе отеля ко мне прицепился паренек и на ломаном английском предлагал себя в качестве гида, но я отрицательно покачал головой. А мальчишка все следовал за мной, надеясь все-таки заполучить работу. В толпе прохожих я приглядывался к молодым девушкам и поймал себя на мысли, что ищу среди них Хелен. А однажды я, и правда, заприметил девушку, очень похожую на Хелен, но, приблизившись к ней, понял, что это не она. Я вспомнил доктора Ким Гильсуна, волонтера из Кореи, работавшего в здешнем госпитале Святой Марии, к которому Хелен так и не довезла свою больную сестренку. Мне захотелось навестить доктора. Горожане наверняка подсказали бы мне дорогу к госпиталю. Но я решил дать подзаработать пареньку, следовавшему за мной по пятам, подозвал его и заговорил с ним на амхарском,  чему чернявый подросток очень удивился.

– Шубер знает эту больницу, – живо отозвался он. – Идемте.

Здание госпиталя, выбеленное известкой, было старое, одноэтажное, построенное еще при итальянцах, там прежде размещались военные казармы.

Хирург Ким очень обрадовался встрече со мной, он выкроил полчаса времени, и мы побеседовали в тени платанов за чашкой кофе. Доктор посетовал на низкую медицинскую грамотность местного населения и на непривычный климат, что ему приходится вставать рано утром, чтобы до наступления жары успеть сделать операцию. Поговорили и о Харыне, девочке, не доехавшей до госпиталя.

– Жаль, – сказал доктор Ким. – Очень жаль.

Затем он сходил к себе в кабинет, вынес маленькую деревянную статуэтку животного, похожего на лань, подаренную ему одним из его пациентов, попросил меня передать своей дочери, студентке медицинского колледжа. Дал адрес. И мы распрощались. Доктору оставалось работать в Эфиопии еще год.

Когда я вышел за ворота госпиталя, там меня поджидал пацаненок Шубер. Он получил от меня три доллара, но надеялся, вероятно, что его помощь мне вновь понадобится. И все это время терпеливо ждал моего появления. А он мне, признаться, был нужен. Я спросил Шубера, сможет ли он отыскать в городе девушку по имени Хелен из племени оромо, прибывшую не так давно из городка Моуале? И описал ее внешность.

Чернявый задумался, похлопал своими круглыми глазенками и качнул головой:

– Шубер попробует найти. Если он найдет, дадите пять долларов?

– Ты уж постарайся, Шубер. – Я протянул ему пятидолларовую купюру. – Как найдешь, дам тебе еще столько же.

– Ах! – обрадовался паренек. – Правда?!

– Я живу в отеле в двадцатом номере.

– Понял! – Он махнул рукой и тотчас растворился в толпе.

Послонявшись по улице, я вернулся к себе в гостиничный номер, принял душ и лег под вентилятор, от которого толку было мало, он просто гонял горячий воздух.

Наступил вечер, Шубер не появился. Да, подумал я, все верно, как он может найти в большом городе незнакомую девушку из провинции, зная только имя?

Утром я отправился вниз завтракать, как увидел на лестнице бегущего мне навстречу Шубера.

– Шубер нашел Хелен! – выпалил он, запыхавшись. – Идемте!

Да, это было невероятно, но мальчишка, и правда, отыскал Хелен. Девушка ждала меня на площади у конной статуи Менелика Второго, основателя Аддис-Абебы. На радостях я дал Шуберу денег больше, чем обещал, – пятьдесят долларов. И наказал ему, чтобы он их отнес матери.

– Да! – сказал Шубер и тотчас исчез.

Хелен была в светло-розовом платье, на плече ее висела матерчатая сумочка. Выглядела она похудевшей. Завидя меня, она радостно улыбнулась:

– Здравствуйте, господин Соволь!

– Здравствуй, Хелен!.. Рад тебя видеть!

– И я очень рада!

Мы пожали друг другу руки. И пошли в сторону парка Аваш к пруду, где плавали белые фламинго, уселись на скамью. Вокруг было безлюдно.

– Значит, уезжаете? – спросила девушка.

– Да, Хелен. Мой самолет через четыре часа. Ну, а ты как жила все это время?

– Ничего, – улыбнулась с грустинкой в глазах Хелен. Но затем созналась, что перебивалась случайными заработками и что живет она на окраине города, снимает комнату с одной девушкой, тоже из провинции.

– Ее зовут Абеба, она меня приютила, когда я оказалась здесь, – сказала Хелен. – Но нам надо подыскивать другое жилье, потому что хозяйка решила продать дом.

– Значит, найти постоянную работу здесь трудно? – спросил я.

– Трудно, – кивнула девушка. – А чтобы открыть свое дело, нужны деньги.

– А чем бы ты хотела заняться?

– Я бы пекла лепешки. С подругой. Вместе легче. Но она, как и я, бедна.

– А чтобы печь лепешки, что для этого нужно?

– Нужно арендовать чей-то двор, построить печь, купить муку и дрова.

– И много денег надо для этого?

– Много. Тысяча пятьсот быров. Я смогла бы их накопить, когда работала у вас. Но я отдавала все деньги матери.

Я мысленно подсчитал: если один доллар стоил 8 быров, то тысяча пятьсот быров – это около двухсот долларов.

– А дом, где ты живешь, за сколько продает хозяйка? – поинтересовался я.

– За четыре тысячи пятьсот быров.

– Этот дом тебе нравится?

– Нравится. В нем три комнаты, есть кладовка и двор большой.

Я знал, о каком доме шла речь. Все дома на городских окраинах здесь строились саманные, круглой или прямоугольной  формы, где межкомнатные перегородки делались тонкие, выкладывались камышом и обмазывались глиной. Таким же образом крыли и крышу.

Я достал бумажник, отсчитал тысячу долларов и протянул их девушке:

– Держи. Купи себе этот домик и все необходимое для выпечки лепешек.

Хелен с удивлением посмотрела на меня. Она онемела от неожиданности. Я вложил деньги ей в ладони:

– Считай, что это мой подарок.

Хелен безмолвно смотрела на меня, потом опустила голову. Из глаз ее текли слезы.

***

Мои воспоминания прервал телефонный звонок от Моа.

– Ты не спишь? – спросила девчушка.

– Нет, – сказал я.

– Полдвенадцатого, между прочим… А что делаешь?

– Просто лежал и думал.

– Ага, значит, спать готовился? А о чем думал?

– Так, разное…

– Понятно. Cегодня очередной журнал пришел, и там твоя новая статья. И опять об Африке. В прошлый раз ты написал о Момбасе. А сейчас о больной девочке Харыне, которая едет из далекой провинции в городской госпиталь. Хорошо, что ее спасают доктора. Ты ведь не выдумываешь эти истории, они были на самом деле?

– Да, конечно.

– А еще пришло письмо из России. Вот держу конверт. Адрес написан на английском. Kovrigin Igor, Vladimir, Russia. Это, наверное, твой друг?

– Точно, друг.

– В конверте, кажется, есть фотография.

– Правда? Это второе письмо от него. Первое я получил в конце декабря, он прислал новогоднюю открытку и семейную фотографию. Она висит там над столом.

– Ага, вижу. Солидный мужчина… А жена его и дочери – красивые. Ты поедешь когда-нибудь в Россию?

– Игорь приглашал. Надо съездить.

– Ты пишешь ему?

– Конечно. Я ему тоже открытку отправил и африканские фотографии, где мы вместе снялись.

– Понятно. Я захвачу с собой журналы и письмо.

– Захвати.

– Что еще тебе привезти?

– Больше ничего.

– Может, что-нибудь вкусненькое? Печенье, например.

– Да тут все есть.

– Ладно… Ты не забыл, когда я прилетаю?

– Не забыл – в субботу в полдень.

– Верно. Ну, ладно. Я, может, завтра еще позвоню. Пока!

– Пока!

Положив трубку, я подумал о той последней статье, о которой только что упомянула Моа. Дело в том, что материал, который я отравил в журнал «Листопад», первоначально был другой, но по просьбе редактора я его переделал. Редактор так и написал мне: «А не сделать ли вам, Соволь, эту историю со счастливым концом? Уж слишком она печальна. Спору нет, вы написали правдивый рассказ. Маленькую больную девочку везут через выжженную солнцем пустыню на джипе, по бездорожью. Но девочка, не выдержав всех лишений, в пути погибает. Но пощадим наших читателей. Дадим им больше  позитива. Пусть они думают, что Харына благополучно доехала в Аддис-Абебу и доктора ее спасли». Я согласился с ним – пусть будет так.

***

Самолет из Сеула прилетел вовремя.

Моа была в светлой кофточке и джинсовых брюках, на голове – соломенная шляпка с бантом, и почти половину ее лица закрывали темные очки. За собой она катила небольшой рюкзак на колесах.

– Привет! – сказала она. – Признайся, ты меня едва узнал? – стала она кокетничать, поправляя на носу огромные очки.

– Точно, с трудом, – ответил я.

– Эти очки – подарок одной актрисы, – ответила девочка. – Потом расскажу.

Мы вышли из аэропорта. Моа придержала шаг, оглядываясь по сторонам:

– Ух, как здорово! Пальмы, облака, синее небо! – Она достала из рюкзака маленький фотоаппарат, стала щелкать затвором. После чего мы сели в машину и поехали в центр города. Там пообедали. Затем я показал ей национальный парк, где росли экзотические растения и деревья, привезенные со всех концов света, там провели больше двух часов. Потом я повез девочку к горе Санбансан, где у подножья стоял средневековый парусник, точная копия того самого судна, на котором голландский мореплаватель Хендрик Хамель потерпел крушение у здешних берегов в XVII веке. Теперь воссозданный парусник стоял на суше как памятник, его показывали всем туристам. Каждый желающий мог подняться на корабль по деревянному трапу, походить по палубе, потрогать мачты и канаты, спуститься вниз в матросский кубрик и каюту капитана, где отдыхали сделанные в натуральную величину восковые моряки, и спуститься еще ниже, в трюм, где размещался провиант, бочки с вином и порохом и прочая хозяйственная утварь.

Я сфотографировал Моа у края борта, на фоне океана, до которого было всего метров двадцать. Моа сняла свои темные очки, лицо ее было одухотворенное, а в озорных глазах отражался ветер дальних странствий.

Потом мы поехали в одно фермерское хозяйство, хозяин которого выращивал лошадей, за умеренную плату тот катал на своих питомцах заезжих туристов. Моа никогда не ездила верхом, поэтому фермер, усадив девочку в седло, вел лошадь под уздцы. Что касается меня, то в Эфиопии я имел опыт езды на осле, поэтому, вполне уверенно усевшись на лошадь, я сделал несколько кругов  по поляне.

Уставшие, мы поехали ужинать в городок Согвипхо, в тот самый ресторан, куда однажды меня водила миссис Эйко. Мы заказали устриц и рыбный суп. За едой девочка рассказала историю, как она снималась в фильме.

– Было воскресенье, меня подружка вытащила в город погулять. Мы зашли в открытый павильон кафе, взяли мороженое, сидим, кушаем. И вдруг, откуда ни возьмись, появляется съемочная группа. А герои фильма, молодая пара, устроилась за соседним столиком. Они говорили на повышенных тонах, ссорились, короче говоря, притирка характеров двух влюбленных. И вдруг режиссеру пришла в голову мысль, чтобы я подошла к ним и сказала фразу: «Сегодня такой хороший день, а вы ссоритесь». Этого, как я поняла, в сценарии не было. Я ничуть не оробела и не растерялась, сделала так, как велел режиссер. Они сняли еще два дубля и даже заплатили мне гонорар, 150 франков. А актриса, которая играла главную роль, подарила мне эти солнцезащитные очки. Мы с подругой в тот день нагулялись вдоволь, истратили весь гонорар, сходили в кино, скушали гамбургеры, мороженое…

– Здорово! – сказал я. – Может, ты в артистки пойдешь?

– Не-а, – помотала головой Моа. –  Надо талант иметь. А у меня его нету.

– Ну, тогда кем ты хочешь стать?

– Не знаю еще…  А тебе нравится быть журналистом?

– Журналистом?

– Ну, сколько тебе было лет, когда ты решил: «Вот буду журналистом и больше никем»?

– Видишь ли… К этому приходят разными путями. Кто-то специально учится, а кто-то пишет, вообще не подозревая, что это когда-нибудь пригодится. Как в случае со мной. Хотя я не уверен на все сто, что буду заниматься этим всю жизнь.

– Ну, ты же тут по заданию журнала?

– Гм… вроде того.

– Как это – вроде того?

– Чтобы тебе было понятно, скажу так: я прибыл сюда по своей воле. И работаю я в мандариновом саду тоже по своей воле. А между делом пишу статьи в журнал.

– Понятно, но не совсем. Твоя работа в мандариновом саду нужна для того, чтобы потом писать статью?

– Ты права, – согласился я. – Это мне нужно для работы.

– А я нагрянула к тебе внезапно и оторвала тебя от дела.

– Все нормально. Не бери в голову.

– Тебе дали тут жилье? Я к тому – если я тебя стесняю, то я могу устроиться в гостинице. Деньги у меня есть.

– Еще чего. У меня целый дом.

– Дом?

– Дом в мандариновом саду.

– Правда? Как интересно!

***

В деревне Миллири девочке понравилось.

– Вон, оказывается, как мандарины растут! – выпалила она восхищенно. – И ты справляешься с таким большим садом?

– Справляюсь, – ответил я. – Только надо все делать вовремя: полив, опыление, подача удобрения и прочее.

– Я не вижу плодов. А какие мандарины ты присылал мне два месяца назад?

– С тех деревьев, что растут в оранжерее. Там другой сорт. А в саду плоды созреют только в октябре. При сборе урожая хозяева дадут мне в подкрепление еще несколько человек.

– Хозяева? А они где?

– Уехали отдыхать в Европу.

Мне не хотелось сообщать Моа все подробности о миссис Эйко.

Во флигеле я достал из шкафа запасные одеяла и постелил себе на полу, а кровать, которую я застлал свежим бельем загодя еще утром, уступил гостье.

– Ну вот, – сказала Моа озадаченно, – прибыла нежданно-негаданно и согнала хозяина на пол.

– Мне на полу удобно, – ответил я. – Люблю на жестком спать. Ты ложись, а я пойду покурю.

Когда я вернулся в дом, Моа, намаявшаяся за день, спала, подложив под щеку ладонь. Я включил настольную лампу и потушил верхний свет. Полистал журналы, которые привезла Моа. Открыл письмо Ковригина. Там были две фотографии городского пейзажа: белые церкви на берегу реки и панорама города Владимира. Игорь писал, что дела у него идут хорошо, что, возможно, в сентябре его вновь пошлют в заграничную командировку, но на сей раз в Индонезию. Честно говоря, писал он, эти командировки ему надоели, хочется покоя, но деваться некуда, надо ехать, пока позволяет здоровье.

Я дочитал письмо и улегся поверх одеяла на спину, не раздеваясь, закрыл глаза, вспомнил о нашем с Ковригиным неудачном путешествии в Танзанию. Тогда мы так и не увидели гору Килиманджаро. Вспомнил погоню со стрельбой на границе Кении и Танзании. Что было бы, если бы преследователи захватили нас в плен? Держали бы в тюрьме, потребовали бы выкуп или кинули бы на съедение крокодилам? Лучше об этом не думать. Зато мы увидели древний кенийский город Момбасу! Незабываемые впечатления!

А через два часа мне предстояла встреча с Рыжим Хамелем. Рассуждать о том, надо ли было мне соглашаться на эту встречу или нет, теперь не имело смысла. Раз согласился, значит, надо идти. Я стал прокручивать в голове весь наш разговор в той рыбацкой таверне. Рыжий Хамель говорил о некой пещере в горах, где можно после полуночи наблюдать за утекающим временем. Правду ли он сказал? И что значит: «Можно воочию наблюдать за утекающим временем»? Я увижу некий ручеек, который течет себе вниз по склону и назад не возвращается, так, что ли? А не бред ли все это больного человека? Рыжий Хамель очень странен, да, есть в нем некоторые отклонения от того, что называется нормой, но не настолько сильны они, эти отклонения, чтобы назвать его сумасшедшим. Что касается личной жизни Рыжего Хамеля – там темный лес. Ушел от жены, связался с другой женщиной, молоденькой хэнё, бросил все нажитое, дом, мандариновый сад… И у него сейчас другое имя, не имя даже, а прозвище. Я бы, например, ни при каких обстоятельствах не бросил бы друга Джона! Бросить – значит, предать. Я никогда не предал бы и Мирэ. И она бы меня не предавала. А ее замужество – не предательство. Просто настало время, и она полюбила человека. Стало быть, надо радоваться случившемуся и пожелать Мирэ счастья.

Рыжий Хамель, что он за человек, предстоит узнать мне сегодня ночью.

Когда стрелки часов подошли к половине двенадцатого, я вышел из дома. Оставил настольную лампу включенной и написал записку: «Если встанешь и не обнаружишь меня – не пугайся. Я отлучился по делам и скоро вернусь». И запер дверь снаружи. А внутри дверь можно было открыть без ключа.

***

Мой грузовик мчался в ночи к горе Халласан. «Проедешь мост, через три километра увидишь большой камень слева от дороги», – вспомнил я слова Рыжего Хамеля.

В этот час на дорогах было почти пусто, мне навстречу попалась всего пара легковых машин и один автобус с туристами, которые возвращались к себе в гостиницу. Я даже заметил женщину, европейку с копной светлых волос, спящую в кресле.

Вскоре я проехал мост и увидел слева от дороги тот самый камень. Я замедлил ход, съехал на обочину, заглушил мотор. Посветил фонариком, взглянул на часы – без пяти минут двенадцать. Я подхватил рюкзак, лежащий рядом на сиденье, и вышел. Дверцу кабины закрыл осторожно, без хлопка. Надел рюкзак – внутри лежала только полулитровая пластиковая бутылка с водой – и двинулся к камню. Фонарик я держал в руке. А еще у меня в заднем кармане брюк хранился складной ножик. Так, на всякий случай.

Камень своей формой напоминал орудие неандертальца, которым тот охотился на зверя. Был камень высотой около двух метров и выделялся в окружающей темени своей чернотой. Я достал сигареты и закурил. Не успел я сделать и пары затяжек, как увидел человека, верней, силуэт на дороге и услышал звук шагов. Это был он, Рыжий Хамель, я узнал его по голосу.

– А я сомневался, придешь ты или нет, – сказал мужчина, приближаясь ко мне. – Ну и ладно, пришел – молодец. – Он остановился в трех шагах от меня, помешкал секунду и кивнул в сторону камня: – Это существо приняло на себя все удары Неба за все грехи человечества. Что считаю несправедливым.

– Камень?

– Да. Представь себе, животное мирно паслось на лугу, никому не причиняя вреда, и вдруг на него обрушиваются кары небесные, и оно, бедное, тотчас окаменело. Неправильно это. Много чего в нашем мире неправильного… Что ж, пошли. – С этими словами мужчина повернулся и зашагал к ближайшей сопке. Я затушил окурок и последовал за Рыжим Хамелем. А его тотчас поглотили густые заросли кустарников и деревьев. Мне пришлось включить фонарик. Рыжий Хамель поднимался на сопку по известной только ему тропе, уверенно и без задержки, будто он все видел в темноте, как сова. Одет он был в клетчатую рубашку и темные брюки, обут в кроссовки, в руках ничего, ни палки, ни фонарика. А тропа вела нас вверх зигзагообразно, в одном месте я споткнулся о корень дерева, выступавший над землей, и едва не упал. Вскоре мы оба задышали шумно, сопка все же оказалась крутой, проводник мой без устали, не торопясь, спокойно двигался вперед. В воздухе, задев мое ухо крылышком, что-то пролетело, вроде пчелы. Вот и пчеле не спится, подумал я. Или это мы с Рыжим Хамелем нарушили ее покой? Так и есть. Мы встревожили сон главной пчелы, пчелиной матки,  и она, разбуженная шумом, послала одного из слуг разузнать, кто это там ходит? И слуга, а возможно, один из верных фаворитов пчелиной королевы, облетев всю округу, доложил: «Ваше Сиятельство, не беспокойтесь, ничто не угрожает нашему дому. Это два человека прошли мимо, у них вечные проблемы. Идут, не зная куда, ищут, не зная что». И в самом деле, подумал я, куда мы идем среди ночи? Мне хотелось сказать Рыжему Хамелю: «Послушайте, уважаемый, мы же с вами нормальные люди. Какая, к черту, пещера? Не будем валять дурака! Вы как хотите, а я возвращаюсь!»

Между тем мы продолжали восхождение, точно альпинисты в одной связке, молча и упрямо. Я светил фонариком себе под ноги и старался не терять из виду впереди идущего человека. Наконец мы поднялись на вершину сопки, здесь идти стало легче. Но все равно нам приходилось пробираться сквозь кустарники и лавировать между плотно стоящими соснами. Спустя некоторое время мы вышли из сосновой рощи на поляну. Я посмотрел вверх – небо темное. Рыжий Хамель проронил: «Дождя бы не было». И двинулся дальше. Мы миновали поляну, здесь тропа пошла под уклон, вниз, опять начались заросли деревьев и кустарников. Я подумал о Моа. Спит себе и седьмой сон, наверное, видит. Смешная девчонка. Говорит, что думает. Поступает так, как ей хочется, движимая своими принципами. Переходный возраст, ничего не скажешь. Но как бы там ни было, все у нее будет в порядке. Я почему-то был в этом уверен.

Луч света моего фонарика скользил по лесной чаще и вдруг неожиданно наткнулся на скалу, я остановился. Прямо впереди меня возвышался потухший вулкан, своей конусообразной вершиной упирался в темное ночное небо. А Рыжий Хамель пропал. Куда он подевался? Не затащил ли он меня сюда потехи ради? Бывает такая порода людей, одержимых несуразными идеями, куда они вовлекают и посторонних. Они не могут без этого жить, им скучно. И я, взрослый человек, пошел на поводу одного из них. Совсем не смешно. Хотя выглядит все – смешней некуда.

– Сюда! – услышал я голос Рыжего Хамеля где-то в стороне, слева. Я посветил фонариком и увидел за толстой сосной моего приятеля, он стоял у входа в пещеру. Вертикальная дыра-расщелина в скале размером в человеческий рост напоминала трещину, образовавшуюся в результате удара молнии. Хотя я не был уверен, получаются ли трещины в скалах от удара молнии? В фантастических фильмах, да, получаются.

Рыжий Хамель вошел в расщелину первым. Мы прошли по тесному каменистому коридору и очутились в просторном «кармане», внутри сводчатой пещеры с высоким неровным потолком.

– Можешь выключить фонарь, – сказал мой спутник, и его голос глухо отозвался в пещере.  – Здесь все видно.

И правда, внутри пещеры было светло. Как в сумерках, когда солнце давно село, но ночь еще не наступила. Вокруг – черные камни, мелкие и крупные, а под ногами – застывшая лава.

– Здесь текла огненная река, – сказал Рыжий Хамель. – Там дальше кратер, – он махнул рукой в темноту. – Вулкан разбушевался. Часть раскаленной магмы вырвалась наружу, а часть устремилась внутрь и в стороны. С тех пор как разыгралась стихия, прошло миллион лет. За миллион лет здесь не ступала нога человека, ты – третий после меня и моей жены Ои.

– А откуда этот свет? – спросил я.

– Я набрел на эту пещеру случайно и жил тут восемь месяцев, пока меня не нашла Ои. – Рыжий Хамель поднялся по камням, сложенным в виде лестницы, на уступ, сел на него: – У меня не было одеяла, чтобы укрыться. И ничего. Здесь круглый год стоит одинаковая температура – 23 градуса. Ты спросишь, в чем закавыка? Я сам долго гадал. Можно подумать, что вулканическая лава за миллион лет остыла не окончательно и каким-то образом продолжает излучать тепло. Но это не так. С помощью математических выкладок я нашел другой ответ.

Рыжий Хамель замолчал, уставился в потолок пещеры.

– Так какой же ответ вы нашли? – переспросил я его.

Мой спутник не спеша улегся на камнях, вытянул ноги.

– Это и есть уходящее время, – сказал он.

– Свет?

– Свечение. Время всего сущего на земле скапливается и уходит здесь, уходит с неимоверной скоростью, обволакивая каждый сантиметр пещеры. Вот откуда это свечение. И тепло тоже. Заметь – тепло тут не такое, какое исходит от печки и солнца. Здесь тепло скорей метафизическое. Парадоксально, но я выжил благодаря именно уходящему времени. Я не замерз, потому что здесь тепло, и не умер с голоду, потому что пил воду из подземного ручья. Оказалось, в воде есть все необходимые для организма человека витамины.

– Вы сказали – прожитое время всех людей на земле уходит именно здесь? – задал я вопрос.

– И здесь в том числе, – был ответ. – Именно в пещерах вулканов, навсегда потухших. Их на земле несколько – в Сицилии, Индонезии, Чили, Исландии, на Аляске… Однако не будем терять время… Я тут полежу маленько и пойду домой. А ты отправляйся дальше. У пещеры, как у туннеля, – два выхода. Иди только вперед, не вздумай поворачивать назад.

– Я должен идти? – спросил я.

– А ты это решай сам, – ответил Рыжий Хамель, оставаясь лежать на камне. – Хочешь, выйди там, откуда мы вошли, а хочешь, продолжай путь. Если желаешь убедиться в верности всего того, что я тут наговорил тебе, – иди. Но повторяю, уж коль начал идти, не поворачивай назад.

– Если поверну, что случится?

– Ничего не случится.

– Гм… Что ж… – Я встал и пошел вглубь пещеры, где свод резко сужался. Там был проход, похожий на логово дракона. А дракона, как известно, в природе нет. Его придумали люди. Потому опасаться нечего.

– Счастливого пути! – донесся мне вдогонку голос Рыжего Хамеля.

– До свиданья! – ответил я.

***

Путь мой пролегал извилисто, я шел по каменному коридору, напоминающему штольню шахты, где добывают уголь, но поуже, если выставить руки в стороны, можно пальцами коснуться стен. Мои глаза уже привыкли к полумраку и различали все окружающие предметы, верней сказать, одни камни, черные камни, свисающие с потолка прохода, выступающие из стен и скрипящие под ногами. Здесь когда-то прокладывала себе путь огненная лава, в эту лаву сверху падали камни, они не расплавились окончательно, и теперь я, человеческое существо, миллион лет спустя, ступал по этим самым камням, шагая вперед.

В одном месте я обнаружил ручей, тихо журчавший меж камней, я зачерпнул ладонью воды, сделал глоток, вода на вкус была приятная. Я скинул рюкзак и улегся на камнях. От камней исходило тепло, оттого казалось, что между мной и каменной лежанкой – тонкое воздушное пространство. Я смотрел на каменный потолок, его неровности, углубления и выпуклости были похожи  на огромное горное плато, которое наблюдаешь с высоты птичьего полета. Можно различить ленточки рек, извивающиеся среди каньонов. По этим рекам утекало время. Прожитое время всех людей на земле. Мое время, время моих родителей, время моего брата, время сестры, время тети, живущей в Канаде, время моего друга Джона, время Мирэ, время Ковригина из русского города Владимира, время девчушки Моа, приехавшей ко мне в гости, время миссис Эйко и всей ее футбольной команды, отправившейся на матч в Бразилию, время миллионов людей, которых я не знал…

А вообще, было бы, конечно, здорово, если бы существовало такое место, где можно было бы вернуться в прошлое и исправить ошибки. Например, убийца, ужаснувшись тяжести своего злодеяния, реально мог бы прокрутить время назад и оставить в покое свою жертву и жить праведной жизнью, а не сидеть в тюрьме. Или взять вопрос пошире – войны. Я где-то читал, что мысль начать войну приходит одному человеку. Затащить бы его, ненормального, в такую пещеру – и миллионы загубленных жизней были бы спасены!

До меня доносилось жалобное журчание ручья. Я закрыл глаза. И увидел реку Времени, повернувшую вспять. И увидел я на пути своем мастодонта, слонообразное существо, исчезнувшее с земли много веков назад. Это был не слон и не мамонт, а животное с четырьмя бивнями. Два коротких бивня торчали из нижней челюсти и два больших – из верхней, изогнутые и острые, как сабли. С трехметровой высоты своего роста мастодонт взирал на меня круглыми вишневыми глазами и лениво шевелил хоботом. Бежать мне было некуда, да и бесполезно. Мастодонт догнал бы меня в два прыжка. Я знал, что мастодонт питается лишь травой и листьями деревьев. Но кто знает, что у него на уме? Тем временем древнее существо, словно забыв обо мне, опустилось на зад, точь-в-точь, как это делают слоны в цирке.

– Ступай, – сказал он. – Не до тебя мне… Кучу дел надо переделать… Слетать на луну, прорубить там тоннель. Кстати, передавай привет Рыжему Хамелю.

– Вы его знаете?!

Мастодонт уже не слушал меня, прикрыл глаза, задремал.

Я повернул назад, и сразу за поворотом моему взору открылась удивительная картина. Средневековый парусник, выброшенный бурей, лежал среди камней на боку. Одна мачта у него сломалась, а вторая уцелела, ветер раздувал на нем рваные паруса. Изможденные стихией моряки лежали на берегу, их подбирали местные жители, несли в просторный амбар, где и можно было всех разместить, приводили иностранцев в чувство. «Так это же Хамель и его команда»! – осенило меня.

«Я – Хамель»! – тыкал себя в грудь бородатый моряк. Он ел со своими друзьями похлебку в окружении любопытных деревенских жителей, которых набилось полный дом. Ведь корейцы впервые видели заморских людей, которые отличались от них и внешне и разговаривали на непонятном языке. А такое большое судно, на котором приплыли чужеземцы, они видели впервые.

«Что будем делать с ними?» – спрашивали уездного старосту деревенские.

«Пусть окрепнут, – отвечал тот. – Потом известим обо всем короля. Как он решит, так и будет. Скажет, доставить всех во дворец, – доставим. Скажет, отпустить с миром, – отпустим».

«А если он прикажет их убить?» – спросил кто-то из крестьян.

«Да ты в своем уме?! – рассердился староста. – Король – не зверь! Эти люди не с войной к нам пришли. Их беда сюда занесла. У них же там, на родине, поди, семьи, дети. Думай, прежде чем говорить!»

Я перевел взгляд в сторону и увидел тех же голландцев, уже свободно разговаривающих на корейском языке,  – значит, с той поры, как они оказались здесь, прошло несколько лет. Моряки строили вместе с корейцами большое судно и громкими голосами давали им указания. А неподалеку, у кромки океана один из голландцев, светловолосый, голубоглазый парень и деревенская девушка-кореянка беседовали, любезничая.

«Король не отпускает нас на родину, – говорил моряк. – Он дал мне новое имя – Нам Суён. И все мои друзья отныне имеют другие имена. Что ж, такова, видно, наша судьба – остаться на чужбине. Но загибаться мы не собираемся. Будем жить, как все островитяне. Кто знает, пройдет еще несколько лет и король сжалится над нами… Ты поедешь тогда со мной?»

«Да, последую за тобой хоть на край света! – отвечала девушка. – Я рожу тебе двух сыновей и дочь».

«Через много поколений, – продолжал моряк Нам Суён, – когда наступят другие времена, наш далекий потомок женится на такой же красивой девушке, как ты, и назовет одного из сыновей моим именем – Суёном, а младшего – Тоуном. А дочку назовет, как тебя, – Чэсон. Я не знаю, какие профессии они себе изберут, но думаю, каждый займется полезным делом. А еще я уверен, Тоун пожелает учиться в Голландии, на моей родине, и там останется жить…»

Я продолжил путь по лабиринту пещеры и за поворотом увидел следующую картину. По дымящемуся, разрытому снарядами полю бежал русский солдат Ковригин, в одной руке он держал автомат, в другой – катушку с проводом. Ковригин был связист, он тянул линию от командного пункта до батареи артиллеристов на передовой. Солдат был одет в гимнастерку и штаны цвета хаки, обут в сапоги, на голове пилотка со звездочкой. Краешек погона на левом плече продырявила пуля немецкого снайпера. Он промазал, снайпер, и теперь готовится сделать второй выстрел, – вот он, солдат, на мушке его винтовки, оптический прицел следит за каждым движением врага, как тот ловко перебегает от одной воронки к другой, палец на спусковом крючке, он ждет только удобного момента. И видит снайпер в оптическом прицеле, как русский солдат, молодой парнишка, вихрастый, обернулся и посмотрел в его сторону, такой же юный и вихрастый, как его собственный сын Вальтер, которого он, отец, в последний момент отправил подальше от греха в нейтральную Швейцарию. Кому нужна эта война, где погибают молодые люди? Нет, он не может стрелять в человека, похожего на его сына. И он делает выстрел в воздух. Звук выстрела далеким эхом отзывается в бескрайней пустыне…

По выжженной нещадным солнцем пустыне Данакиль движется автомаши­на, старый армейский джип, за рулем – полицейский, африканец Тукеле. Позади него два человека, Хелен и ее младшая сестра Харына. Харына лежит, свернувшись калачиком, на жестком сиденье, ее голова покоится на коленях сестры. Брезентовый тент машины едва защищает людей от палящего солнца. Автомобиль подпрыгивает на ухабах дороги и медленно ползет вперед. Харына, больная девочка, веки ее прикрыты, и тряска приносит ей страдание. Она еще жива. А Хелен, сидящая рядом, молит Бога, чтобы сестренка выдержала дорогу. И вот наконец джип въезжает в Аддис-Абебу, несется по улице стрелой. И вот они уже в госпитале Святой Марии, доктор Ким осматривает девочку, дает указание медперсоналу готовить больную к операции. Потом Харына, очнувшись, видит рядом сестру Хелен и доктора. Доктор во всем белом, улыбается и кивает: «Все будет хорошо! Ты молодец!» Он держит в руке тонкую смуглую ручку девочки. Харына встает с кровати, выходит на улицу, идет в парк, где в синем пруду плавают белые птицы – фламинго.

«Мне прошлой ночью приснились фламинго, – говорит молодая девушка парню со светлыми волосами. – К чему бы это?»

«Хорошие или плохие сны, – отвечает молодой мужчина, – приходят к нам, чтобы вывести нас из равновесия. Не стоит обращать на них внимания».

«О`кей! – кивает девушка. – Не буду. – Чуть помолчав, спрашивает: – Скажи, Тони, ты меня любишь?»

«Да. Я буду любить тебя вечно, Эйко».

«И я – тебя. Ответь еще, как тебе больше нравится, когда я зову тебя Тони или – Дарён?»

«Мне все равно».

Молодая пара сидит в излюбленном месте Парижа, в кафе, что на Пляс дю Тертр, площади, где трудятся художники. Из окна кафе видна Эйфелева башня. Они пьют из бокалов старое вино, а когда наступают сумерки, выходят на улицу и направляются в сторону храма Сакре-Кёр. Звук их шагов гулко отзывается окрест, и я вижу исчезающие силуэты влюбленных.

И я очнулся.

В первое мгновение я не понимал, где нахожусь. Потом вспомнил все. «Надо выбираться отсюда». И зашагал вперед. Я не знал, сколько времени уже нахожусь здесь, потому что часы мои стояли, стрелки часов остановились на половине первого.

Я вспотел, словно грузчик, а вскоре мне встретился другой ручей. Я попил водички и умылся. Присел передохнуть. И тут мне показалось, что я уже был на этом месте. Все верно, вот ручей, а на этих камнях я спал. Там лежал мой забытый рюкзак. Как же я забыл его? Я проверил содержимое рюкзака, в нем находились пластиковая бутылка с водой и фонарик. А что еще я надеялся там увидеть? Это был мой рюкзак. Только вот загвоздка, куда мне теперь двигаться? Я шел все время вперед и пришел к тому месту, откуда, собственно говоря, начал путь. Если дорога в шахте потухшего вулкана делает замкнутый круг, то какой смысл двигаться дальше? Вот же Хамель! Хитрец, мужик! Завел в тупик меня, как в мышеловку. Следовательно, я могу остаться тут навсегда. Такая перспектива не доставляла мне особой радости. В Миллири во флигеле спала Моа, что она подумает обо мне? А подумает примерно так: «Пропал неизвестно куда, и что прикажете мне теперь делать?» Выход из создавшегося положения она, конечно, найдет. Девочка она умная, не растеряется и благополучно доберется до аэропорта. У нее вылет в Сеул в три часа дня.

Я накинул на плечи рюкзак и зашагал дальше. Там, впереди, наверняка было разветвление, я не заметил его, просто прозевал верный путь… Вскоре моя рубашка на спине опять взмокла. Дорога шла в гору, уклон составлял примерно 45 градусов, но постепенно он сделался совсем крутым, я стал хвататься за скальные выступы и искать опору для ног. Метр за метром, я двигался уже вверх. Если уклон составит все 90 градусов, то мне придется худо, ведь тогда потребуется какое-нибудь приспособление, вроде крючка с канатом. А у меня ничего. Я вспомнил инженера Ковригина, он терпеливо учил меня русскому языку, а однажды дал мне послушать магнитофонные записи певца Высоцкого. Само собой разумеется, что не все песни были мне понятны, но я чувствовал в них огромную силу и пронзительный дух, стремящийся к свободе. Особенно запала мне в душу песня о конях… Кони бегут вдоль обрыва, над пропастью, по самому по краю, «я нагайкою коня стегаю, и ветер пью, туман глотаю… и взываю – вы помедленнее, кони, чуть помедленнее!..»

Я карабкался наверх, и до меня доносился топот копыт бегущих коней. Они мчались над пропастью, поднимая клубы вулканической пыли. А спустя мгновение в лицо мне ударил порыв ветра. Я оказался на свободе. Над моей головой ярко сияли звезды. А на востоке, там, где каждое утро вставала заря, разливалась прозрачная малиновая краска. Я лежал на камнях и дышал, точно рыба, выброшенная на берег. Отдышавшись, я пошел в ту сторону, откуда доносился шум прибоя. Я спустился по склону потухшего вулкана к морю. Постоял некоторое время на берегу, чтобы сориентироваться, где нахожусь, и заметил неподалеку огонек. То была таверна, но не та, в которой встретил я Рыжего Хамеля. Хозяйка заведения, пожилая женщина, хлопотала спозаранку у плиты, она вовсе не удивилась моему появлению и сказала, что рыбацкий сейнер только что доставил свежую рыбу и что похлебка из нее будет скоро готова.

Я присел за столик у окна. Взглянул на часы, висящие на стене, стрелки показывали ровно пять. Я машинально поднес к лицу руку, на моих часах тоже было пять. Я вновь подумал о Ковригине. Хотя он был гораздо старше меня, я считал его другом. И он тоже относился ко мне дружески. Когда мы с ним загорали на пляже Момбасы, инженер мне рассказывал о своем отце, воевавшем с фашистами. Его отца звали Сергей Ковригин, он был связистом, дошел до Берлина и вернулся домой с легким ранением. Вражеская пуля задела левое плечо, продырявив краешек погона. Гимнастерка та сохранилась до сих пор. Старый ветеран надевал его каждый год 9 мая.

Вскоре хозяйка поставила на стол передо мной большую железную миску с дымящимся супом, настоящую рыбацкую порцию, рассчитанную, пожалуй,  на троих. Но я ее осилил, был голоден, как волк.

– Сейчас заявится бригада, – сообщила мне хозяйка таверны, расставляя на свободном столе блюдечки с закуской. – Рыбаки всю ночь были на промысле. А вы тоже выходили в море?

– Нет, – сказал я. – Я не рыбак, я просто… путешествую.

– А, понимаю, – заулыбалась женщина. – Наш остров многих привлекает.

Я вышел на дорогу. Необходимо было мне отыскать грузовик, но мои натруженные ноги будто свинцом налились, еле передвигая ими, двинулся влево, хотя не был уверен, правильно ли иду. На мое счастье, вскоре встретил я такси.

***

Хелен возилась у печки, надев на правую руку матерчатую рукавицу. Она доставала изящным движением готовую лепешку из горячей печи и перекладывала на деревянную полку. На полке лежала целая дюжина лепешек. Одну лепешку она разломила и подала мне.

– Откуда ты знаешь, что я люблю поджаристую? – спросил я.

– Я все знаю, – улыбалась Хелен. – Знаю, ты любишь кофе с молоком. И закусываешь лепешкой.

Это был сон.

Меня разбудил звук летящей пчелы. Это летела сама пчелиная королева в окружении свиты, совершала облет своей территории. Она, конечно, заметила флигель среди зеленого сада и спикировала к самому крыльцу, где на краю ступеньки стояла банка с сигаретными окурками, да взмыла вновь вверх. Слуги тотчас доложили ей:

«В домике живет смотритель сада. Он недавно вернулся из Африки. Воспоминания о прошлом не дают ему покоя. Но, похоже, он вновь туда засобирается. Это случится в октябре, когда завершится сбор урожая мандаринов».

«Ну и ну!..» – скептически проговорила главная пчела.

Сон улетучился. И я проснулся.

Кровать, где спала Моа, была аккуратно застелена покрывалом. А самой девочки нет. Часы на стене показывали 10:15. Я надел спортивные шаровары и футболку, пошел во двор. Там тоже девочки не было. Я обнаружил ее в саду. Моа шла по песчаной дорожке со стороны оранжереи. Она была одета в короткие шорты и белую кофту. Держала в руке букет цветов.

– Гляди, какие красивые цветы! – крикнула издали Моа. Подбежав ко мне, она поднесла букет к моему лицу: – Чувствуешь, какой запах! Я там нарвала, у сосен!

– Здорово пахнут! – сказал я.

– А я покормила рыбешек в пруду. А ты куда ночью ходил?

– Ночью?..

– Ну да. Я вставала водички попить. Гляжу – тебя нет, и на столе записка.

– Гм… Видишь ли, срочное дело было…

– Понятно. А я проголодалась.

– Сейчас приготовлю омлет. Ты любишь омлет?

– Ага.

***

Я показал Моа старую деревню, расположенную километрах в десяти от Миллири, в зеленой долине. Там никто не жил, кроме домашней живности, лошадей, коров и кур. Деревня была построена для туристов, два десятка глинобитных домиков, крытые рисовой соломой, рассказывали об укладе жизни древних островитян.

До вылета самолета было достаточно времени, и мы с Моа решили посидеть в том самом кафе, где мне очень понравились пончики. Девушка за стойкой меня сразу узнала и с любопытством взглянула на мою спутницу.

– Это моя сестренка, – представил я ей Моа.

– Привет! – сказала Моа.

– Привет! – ответила молодая хозяйка кафе. Она принесла на подносе две чашки кофе и с десяток свежих пончиков.

– А я бы и впрямь была бы не прочь иметь брата, как ты, – сказала мне Моа.

– А я – еще сестренку, как ты, – вторил я ей.

Девчушка посмотрела на меня внимательно, затем проговорила:

– На днях мой папа прилетает. Он сейчас на конференции в Сингапуре. Заедет за мной, и мы улетим домой в Швейцарию.

– Вот как. Это, по-моему, здорово.

– Пора браться за ум, – рассуждала она почти по-взрослому.

– Хорошая идея, – поддержал я ее.

– Я тебе письмо напишу.

– Ладно.

– Ты ответишь мне?

– Конечно.

– Я хотела еще сказать тебе… но лучше напишу.

– О`кей!

Я отвез Моа в аэропорт. Было еще немного времени, и мы с ней съели по мороженому. Вытерев рот салфеткой, девочка спросила:

– Тебе важно, что подумают люди о поступке твоём, насколько он соответствует моральным устоям?

– Как-как?

– Я выразилась витиевато. Скажу покороче. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

Не размышляя, я нагнулся и поцеловал Моа в щеку.

– Пока! – улыбнулась она.

– Пока! – сказал я.

 Моа пошла на посадку, а я смотрел ей вслед, как она смешалась с толпой отъезжающих пассажиров, заметил, как вдалеке девочка подняла руку, помахала мне.

***

Миссис Эйко вернулась домой спустя десять дней. Она приехала из аэропорта на такси. Я спросил ее, отчего она не позвонила, но женщина не удосужилась даже ответить и лишь устало махнула рукой. Выглядела миссис Эйко, действительно, измученной, а еще – озабоченной.

Несколько дней она вообще не показывалась, отсыпалась после дальнего путешествия. Я старался не беспокоить ее и не заходил в дом, чтобы приготовить себе еду, а ездил обедать и ужинать в какую-нибудь столовку или забегаловку поблизости. По утрам я завтракал у себя во флигеле, съедал бутерброд, выпивал чашку кофе. И занимался садом.

Позже я увидел, как миссис Эйко садилась в свою машину и куда-то уезжала. Озабоченность на ее лице сменила сосредоточенность. Казалось, она не замечала, что творится вокруг, ее как будто уже не интересовали ни сад, ни я – человек, ухаживающий за садом.

На исходе второй недели Эйко однажды вечером появилась во флигеле, чтобы вручить мне папку.

– Изменились обстоятельства, – сказала она без всяких вступлений. – Я уезжаю в Америку. Здесь документы, – и положила папку на стол. – Передай их моему бывшему мужу. Я сказала тебе неправду, он не умер, а в добром здравии обитает на острове с другой женщиной. Его имя – Тони Ди или по-корейски Ди Дарён. А еще у него прозвище – Рыжий Хамель. Ты найдешь его на севере острова в деревне хэнё. Передай ему папку.

– Хорошо, – сказал я.

– Извини, что нарушила твои планы. Но так случилось… А это твое жалованье. – Хозяйка дома достала из кармана шорт конверт, положила его поверх папки. – По договору тебе работать еще около полугода. Неустойку я компенсирую.

– Об этом не стоит беспокоиться, миссис Эйко.

Женщина взглянула на меня сквозь темные очки и, ничего более не сказав, вышла.

Ужинать мне не хотелось. Я лег пораньше, но уснуть долго не удавалось. Всякие мысли лезли в голову. Нет, сегодняшняя новость ничуть не расстроила меня, наоборот, я даже в душе обрадовался, что совсем скоро вернусь в родной шумный Сеул.

Стукнула дверь, я увидел в слабом свете уличного фонаря силуэт женщины, вошедшей в мою комнату. Миссис Эйко.

– Это я, – подала она голос. – Не спишь? – Женщина держала в одной руке бутылку вина, в другой – бокал.

Я присел на кровати, но миссис Эйко остановила меня:

– Не трудись вставать, я недолго… – Она плеснула себе в бокал вина из бутылки и разом выпила.

– Вы можете включить лампу, – сказал я.

– Не требуется.

Миссис Эйко уселась на стул, положила ногу на ногу.

– Еще недавно ни о чем таком и подумать не могла, – проговорила она. – И вот решилась… Сразу легко сделалось, будто камень с плеч свалился. А дом его с мандариновым садом мне не нужен, пусть забирает… я ему так и написала… письмо в папке лежит. Ты извини меня, что расстроила твои планы.

– Не нужно извиняться, – ответил я. – Все равно ведь с острова придется уезжать. Месяцем позже или месяцем раньше – не суть важно.

– Ты вернешься в Сеул?

– Да, конечно.

– Чем займешься?

– Найду чем.

– Не обижаешься на меня?

– Что вы, какая обида? Благодаря вам я приобрел новую профессию. Теперь знаю, как ухаживать за мандариновым садом.

– Я не о том… Я, как приехала, была с тобой невежлива. Сама себя не узнаю, вся нервная какая-то, раздражаюсь по всякому поводу…

– Бывает. Вы просто очень сосредоточены.

– Оправдываешь меня… Я злая. А на кого злюсь – неизвестно. Хочу, чтобы ты запомнил меня другой… – Миссис Эйко поставила бокал и бутылку на стол, стала раздеваться. Белое ее тело выделялось в темноте изяществом движений, и не было в них никакой торопливости. Все произошло спокойно и на удивление слаженно, хотя случившееся было для меня несколько странным.

Она тихо произнесла:

– Я решила начать новую жизнь, там, в Америке… во Флориде. Весь вопрос, насколько это удастся.

– Всё у вас будет хорошо, – сказал я.

– Надеюсь…

– Так вы были во Флориде? И летели не на матч в Бразилию?

– На матч. Только потом команда вернулась домой, а я подалась в Майами.

– И как сыграли?

– Нормально. Одну встречу завершили вничью, вторую – выиграли со счетом 3:2.

– Поздравляю!

– Спасибо!

– Значит, теперь команда ваша останется без основного форварда?

– Ага. Тренер еще ничего не знает. Я ему из Америки напишу. Только жаль, там уже всего этого не будет. Такой веселой команды. Буду скучать. Да, уезжаю я послезавтра. Папку с документами передай Тони, как уеду. Ты проводишь меня?

– Конечно.

– Свою машину я оставляю тебе. На память. Правда, она не новая, четырехлетняя, но бегает еще резво. Забери в Сеул, прошу.

– Ладно, спасибо!

– Тебе – спасибо!

– За что?

– За всё.

***

Миссис Эйко улетела с одним чемоданом. Она поступила, как ее бывший муж в свое время, оставила всё, что связывало ее с прошлым. И все-таки одну вещицу миссис Эйко захватила. Ту старую фотографию, что висела в моем флигеле, верней, копию с фотографии, которую так искусно сделал старый мастер, – с танцующими людьми на фоне Эйфелевой башни. Зачем ей эта фотография, для меня осталось загадкой. По правде говоря, я пожалел, что сделал всего одну копию, мне самому фотография очень нравилась. Люди, изображенные там, танцующие под музыку аккордеона, были открыты в своих чувствах, как младенцы, лица светятся от счастья, а глаза полны новых надежд.

***

В таверну я заглянул ближе к вечеру, надеясь увидеть там Рыжего Хамеля. Но его среди рыбаков не было. Я заказал себе острой ухи. После того, как разделался с ней, выпил чашку кофе. Народ рассеялся. И хозяйка заведения куда-то исчезла. А Рыжий Хамель всё не появлялся. Не факт, что он должен здесь появиться, ни сейчас, ни через месяц, ни даже через год.

Зашла одна женщина, просто одетая, седовласая, окликнула хозяйку, проворчала, что никогда ее не застать. Я положил деньги на стол и пошел к выходу. Поравнявшись с женщиной, спросил ее:

– Вы не подскажете, как мне найти деревню хэнё?

– А тут они, все деревни, – женщина махнула в сторону окна. – Слева от дороги, у ближайшего орыма, деревня. И вторая подальше. Третья – за перевалом. А зачем тебе деревня хэнё?

– Хочу поглядеть, как там живут, – сказал я. Мне не хотелось признаваться, что ищу Рыжего Хамеля. Возможно, она даже его знала.

– Обыкновенно живут, – ответила женщина. – А ты, случаем, не журналист?

– Ага, журналист.

– Тогда с меня и начинай, – она хохотнула. – Я – хэнё. Давай, задавай вопросы.

– Вот удача! – обрадовался я и уселся напротив гостьи. – Кофе желаете?

– Сиди, я сама. – Женщина сходила к раздаточной стойке, где находился кофейный аппарат, и принесла два бумажных стакана с горячим напитком.

Я поблагодарил ее и сразу приступил к расспросу:

 – А во сколько лет вы стали хэнё?

– В шестнадцать, – ответила женщина. – Моя мать была хэнё, и бабушка была, и прабабушка… Но свою внучку я отправила учиться в Сеул, уж она-то точно не будет ныряльщицей.

– Почему?

– Трудна наша профессия. Хватит и того, что мы с дочерью ныряем. А Неёни, внучка, выучится, получит хорошую профессию и назад не вернется.

– А сколько хэнё в вашей деревне?

– Пятьдесят.

– А мужчины тоже ныряют?

– Что ты!.. Только женщины.

– Чем же тогда занимаются мужья хэнё?

– Разным. Кто-то работает водителем такси, кто-то выращивает овощи, кто-то строит дома, но большая часть мужей развозит по ресторанам и лавкам добытую их женами морскую живность.

– Но отчего мужчины не ныряют, они считают это занятие постыдным?

– Да нет. Так издавна повелось, только женщины и ныряли. Кстати, раньше хэнё добывали жемчуг, который очень ценился. А королевская семья носила украшения только из жемчуга, добытого чеджудоскими хэнё. Позже жемчуг перевелся, и хэнё перешли на промысел морской живности – крабов, моллюсков, трепангов, осьминогов. Но и сейчас жемчуг изредка встречается. Я за свою жизнь добыла жемчуга лишь на одну нитку. И повесила эти бусы на шею Неёни, когда она уезжала учиться в Сеул.

– Значит, мужчин-ныряльщиков вы не встречали? – выпытывал я.

– Нет, не встречала, – ответила женщина.

– А до какого возраста работают хэнё?

– Пока позволяет здоровье. Моя мать ныряла до восьмидесяти пяти. Мне сейчас восемьдесят, и я ныряю.

– Неужели?! – удивился я. – Никогда бы не подумал! От силы дал бы вам шестьдесят.

– Приходится держать форму, – рассмеялась женщина. – Иначе никак нельзя.

– А в какой сезон вы ныряете? Только летом?

– Круглый год.

– И зимой?

– И зимой. Снаружи холодно, а в глубине моря – тепло.

– Расскажите какую-нибудь курьезную историю, происшедшую с вами на море.

– Гм… Так сразу и не припомню… Разве что тот случай, когда от акулы мы с дочерью отбивались. Это было лет пять назад. Погрузились, как обычно, наполнили сетки, и вдруг вижу я акулу рядом с дочерью. Средней величины, не большая, но и не детёныш. Надо сказать, они редко в наши края заглядывают. Короче, вижу – акула агрессивно настроена, я отстегиваю сетку от пояса и бросаюсь наперерез хищнице и со всей силы ударяю железным крюком ей по голове. Акула струсила и ушла. Главное в таких случаях – не дрейфить и первой нападать. И постараться ударить акулу крюком в глаз.

– В глаз, говорите?

– Ага. Тогда акула точно струсит.

– Опасная у вас работа.

– А что делать? Вон и подружка, легка на помине, идет. Она тоже хэнё, но сейчас уже не ныряет, держит эту таверну.

– Спасибо за беседу!

– Не за что.

***

Деревня расположилась неподалеку от моря, у самого подножья потухшего вулкана. На подступах к деревне я выбрал удобное для стоянки место и оставил там свой грузовик, а дальше пошел пешком. На плече у меня висел рюкзак, тот самый, с которым я ходил в пещеру, но на сей раз внутри него вместо фонарика и бутылки с водой находилась папка. Я шел по пустынной улице деревни. Дома были разбросаны по склону горы как попало, приземистые, построенные из вулканического камня и крытые черепицей. Я шагал, заглядывая через низкие заборы. Во двориках лежали корзины и рыболовная снасть, на веревках сушилось белье, и кое-где на скудных участках земли росли овощи.

Стучаться в дома мне не хотелось, потому брел я дальше в надежде встретить хоть одного деревенского жителя. Вскоре деревня кончилась, дальше идти было некуда, я достал сигареты.

– Вы кого-то ищете? – донесся до меня звонкий женский голос. Я обернулся и увидел девушку, лет двадцати пяти, одетую в серую одежду, кофту с длинными рукавами и шаровары. Голова опрятная, волосы зачесаны к затылку и заколоты тонкой деревянной шпилькой. Позади незнакомки виднелся двухэтажный дом из черного камня.

– Здравствуйте! – приветствовал я девушку. – Вы не знаете, где живет рыбак Ди Дарён?  У него еще прозвище – Рыжий Хамель.

– Это мой муж, – ответила девушка и с любопытством взглянула на меня. От неожиданности я первое мгновение не мог вымолвить ни слова, но потом опомнился:

– Видите ли… У меня к нему неотложное дело…

– Заходите в дом, – радушно отозвалась девушка.

– Я подожду его здесь.

– Зайдите хотя бы во двор. Я угощу вас чаем. А муж тем временем подойдет.

– Спасибо!

Я последовал за молодой женщиной в калитку, она усадила меня в маленькой беседке под вьющимся виноградником и ушла в дом готовить чай. Я огляделся. Это был обычный деревенский двор с нехитрой рыбацкой утварью. Сушились сети на стене сарая, тут же висели поплавки, круглые, как шары, по соседству висели и связки лука с красными стручками перца…

Вскоре послышался звук приближающегося мотоцикла. Рыжий Хамель заглушил мотор, закатил железного коня во двор. Завидев меня, он замешкался на секунду, кивнул:

– А, это ты?

– Извините за беспокойство, – сказал я. И вручил ему папку. – Миссис Эйко просила передать вам это.

– Эйко, говоришь?

– Да. Я пойду. До свиданья!

– Постой! Ты спешишь?

– Нет, но…

В это время из дома появилась молодая хозяйка с подносом.

– А, пришли, – обрадовалась она мужу. – К вам гость.

– Да, – ответил Рыжий Хамель. Ои обращалась к мужу на «вы», как это делали большинство корейских женщин. Она поставила поднос с чайником на столик и удалилась.

Мы уселись друг против друга.

Хозяин дома налил в чашки горячего чаю.

– Прошу, не стесняйся… Это китайский чай, растет высоко в горах. Укрепляет иммунитет, придает бодрости и успокаивающе действует на человека. Я велю жене отсыпать тебе чаю.

– Спасибо!..

– Я, с твоего позволения, гляну, что сия папка означает. – С этими словами мужчина развязал тесемки на папке и тотчас обнаружил письмо, лежавшее поверх документов.

Он прочитал письмо дважды, при этом лицо его оставалось спокойным. И глаза его не выдавали ни беспокойства, ни растерянности. Помолчав некоторое время, Рыжий Хамель полистал бумаги, проронил:

– Вон, значит, какое дело… А когда она уехала?

– Вчера, – ответил я.

– А куда уезжает, не сказала?

– Вроде в Америку.

– Понятно…

– Мне пора, – сказал я. – Сегодня доделаю кое-какую работу, а завтра уеду. Ключи оставлю под половиком.

Рыжий Хамель молча кивнул. И я ушел.

***

Он неожиданно появился в Миллири ночью, застал меня за сбором вещей. Рыжий Хамель постучался во флигель уверенным стуком, каким стучат все рыбаки, и, войдя, положил на стол жестяной лакированный коробок, расписанный сценами крестьянской жизни.

– Я забыл дать тебе китайский чай, – сказал Рыжий Хамель.

– Спасибо! – ответил я. – Стоило вам из-за этого приезжать?

– Собираешься?

– Да… Хотите кофе?

– Не откажусь.

– Правда, кофе в пакетике. Настоящий кофе только в зернах, из Эфиопии. У меня в Сеуле есть. Хотите, вышлю вам?

– Буду признателен!

Я вскипятил чайник и заварил кофе.

– У тебя семья большая? – поинтересовался Рыжий Хамель, помешивая ложкой в чашке.

– Родители и нас, детей, трое, – ответил я. – Брат, я и сестренка. Старший брат женатый.

– Значит, родители живут с братом?

– Да. И сестренка с ними.

– А ты, значит, вернешься к ним же?

– Нет, в квартирку у вокзала «Ёндынпхо». Тетина квартира, она сама живет в Канаде.

– А тебе, вообще, как Чеджудо? – спросил ночной гость. – Ты бы остался тут?

– Почему нет? Остров хороший. Я уже начал привыкать.

– Тогда послушай меня… я предлагаю тебе купить этот дом с мандариновым садом. Что скажешь?

– Купить? – удивился я. – Нет, нет… Во-первых, у меня нет столько денег. Во-вторых…

– Не спеши, – перебил меня Рыжий Хамель. – Условие такое. Я подготовлю документ о купле-продаже дома и участка. Но на словах договоримся – каждый год в разгар сбора урожая ты будешь привозить мне тридцать три ящика мандаринов. И все.

– А деньги?

– Мандарины и будут вместо денег.

– Но… вы же останетесь в накладе!

– Отчего же? Тридцать три ящика мандаринов тоже чего-то стоят. Хочешь – воспринимай всё за странность отдельно взятого человека. Имею я право на подобную странность? Вполне. Так что, распаковывай чемодан.

– Вы серьезно?

– Конечно. Я всё обдумал. О том, чтобы я вернулся сюда жить после всего случившегося, не может быть и речи. А продавать хозяйство… Конечно, я выручил бы какие-то денежки… Но порой в жизни человека деньги не играют важной роли. А что если новый хозяин запустит сад, или того хуже – захочет вырубить его? Негоже. Я каждое дерево лелеял. А ты сад любишь. На этот счет могу быть спокойным. Ну так как – согласен?

– Гм… Просто всё неожиданно…

– В свое время мы с Эйко приобрели участок, можно сказать, за бесценок. Немного вложений потребовалось при строительстве дома… А что касается нынешнего житья-бытья, мы с Ои не бедствуем. Море кормит нас. Кстати, в океанской глубине мне в голову приходят неплохие математические идеи. В частности, там я нашел формулу сна, почему вообще он является к нам, когда мы засыпаем. С помощью цифр я понял, отчего одним людям снятся цветные сны, а другим – черно-белые. Когда-нибудь покажу тебе, если интересно. А на Чеджудо, парень, и впрямь неплохо… Живи в Миллири в свое удовольствие. Больших денег ты от мандаринового сада не заработаешь. Но концы с концами сведешь, даже останется, чтобы повидать свет, прокатиться на лыжах в альпийских горах и полюбоваться красотами Неаполитанского залива.

Он замолчал на секунду.

– У тебя ведь есть мечта, верно? Вот и настала пора ее осуществить. Слетай в Африку и привези сюда девушку, которую давно любишь.

– Откуда вам это известно?!. – удивился я.

– Оттуда… Пока ты в пещере искал выход, я лежал на камнях и видел все твое прошлое.

– Мое прошлое?..

– Нам только кажется, что время уходит безвозвратно, но это не так… Надеюсь, ты не говорил о пещере никому?

– Нет.

– И правильно. А то знаешь, как бывает, набегут тут же предприимчивые люди, превратят пещеру в туристическую зону. Зачем это нужно? На Чеджудо более трехсот потухших вулканов, а пещера одна. Пусть она останется неприкосновенной. Кстати, в Килиманджаро тоже есть подобная пещера, но о ней никто не знает. Тебе ведь не удалось увидеть Килиманджаро?

– Не удалось. Жаль. Был лишь на озере Виктория.

– Я знаю. – Он взглянул на меня внимательно. – Поторопись! Время в Африке течет куда быстрей, чем тебе кажется. Хелен тебя любит, упустишь ее – будешь всю жизнь себя ругать.

– У нее была младшая сестра, – сказал я, помолчав. – Она умерла совсем в юном возрасте… Из-за бедности, из-за недогляда старших… Что говорит математика о подобных вещах?

– Формула смерти для всего живого одинакова, но ни к чему знать её. Живи и дорожи каждым днем! – Рыжий Хамель поднялся: – Завтра обещали хорошую погоду, нам с женой пора готовить лодку.

Я вышел проводить его. За воротами стоял мотоцикл Рыжего Хамеля. Вовсе не байкерская машина, не крутая, типа «Харлей-Дэвидсона», а обыкновенный мотоцикл, мощности средних лошадиных сил.

– Господин Ди, вы можете взять машину миссис Эйко, – предложил я. – Грузовика мне будет достаточно.

Мужчина улыбнулся:

– Не тот случай…

***

О происшедшем я не обмолвился никому ни словом, внутренне ожидая, что мистер Ди – Рыжий Хамель опомнится и заявит, что все им сказанное было шуткой. Но спустя неделю он привез мне все документы, которые говорили, что отныне владельцем дома и сада являюсь я. Только теперь до меня дошло, что Рыжий Хамель вовсе не шутил. Этот факт поверг меня в замешательство. Испытывая странные чувства, смесь удивления, радости и недоумения, я спросил его:

– Мистер Ди, а почему именно тридцать три ящика мандаринов? Почему не тридцать пять или сорок?

– В нашей деревне тридцать три двора, – ответил он. – Не одним же нам с Ои лакомиться мандаринами, верно?

***

«…Приготовление длится недолго, и я, оставив лодку покачиваться на волнах, погружаюсь в глубину океана с единственной мыслью о ней – моей женщине, единственной на этом свете, которая ушла в воду несколькими секундами раньше. Всякий раз, когда мы ныряем, меня не покидает чувство, что я прощаюсь с ней навсегда, с Ороми. Мы уходим с ней под воду почти одновременно. И тотчас океан стискивает нас крепкими объятиями. Я вижу хрупкую фигуру  Ороми, преодолевающую толщу воды. И когда наши ноги касаются морского дна, мои напряженные чувства лишь усиливаются, и нарастает во мне ощущение уязвимости перед лицом стихии. В нашем распоряжении две минуты, чтобы покинуть зону опасности… В эти две минуты спрессованы наши чувства. Здесь нет прошлого и будущего, есть только сейчас… А с наступлением ночи я обнимаю Ороми, трогаю ее лицо и плечи, будто желая убедиться, что она никуда не делась, что мы вместе…»  Строки явственно запечатлелись в моем мозгу и всплыли в пространстве темной комнаты, грозя тут же исчезнуть. Я быстро поднялся, включил настольную лампу, отыскал ручку и бумагу. Записал всё.

Что же это было? Первые строки рассказа, смутно стучащие в мое сердце? А может, большая повесть о любви просилась наружу?

Во мне укреплялась уверенность, что отныне остров станет для меня долгожданным прибежищем.

***

В Аддис-Абебе стояла такая же жара, как и одиннадцать месяцев назад, когда я уезжал отсюда. Я устроился в той же гостинице и попросился в тот же номер, окна которого выходили в сад. И пацаненок Шубер никуда не делся, он околачивался у парадного подъезда, когда прибыл я из аэропорта на такси. Я сказал мальчику, что он мне понадобится, и попросил подождать, пока я приму душ и переоденусь.

***

Хелен возилась во дворе дома, на ней была зеленая выцветшая кофта и серая юбка. Девушка доставала из горячей печи готовые лепешки и складывала на деревянный столик. На правую руку ее надета рукавица. Чуть поодаль, усевшись на табурете, подруга Хелен Абеба чинила корзину, подвязывала бечевкой обтрепанные края. В таких широких корзинах с невысокими бортиками эфиопские женщины носят на базар овощи.

Вкусный запах свежеиспеченной лепешки разносился по всей округе. Я не сразу решаюсь войти в раскрытую калитку и некоторое время любуюсь  красивыми движениями Хелен, пекущей лепешки. На лбу ее выступили бисеринки пота. Мимо меня проезжает ослиная повозка, груженная хворостом. Хелен оборачивается на шум, несколько секунд она вглядывается в меня, затем широко раскрывает свои иссиня-черные, со сливовым отливом прекрасные глаза, отбрасывает рукавицу и устремляется ко мне. Она обнимает меня, я глажу ее плечи и спину свободной левой рукой. Правую мою руку оттягивает картонная коробка. В коробке – мандарины. За долгий перелет у них слегка помялись бока. Хелен ещё не догадывается, что означает мой приезд. Наверное, она считает, что я вновь прибыл в командировку. Но это не так.

Я продолжаю держать в своих объятиях девушку. И меня охватывает волнение. Что же ответит Хелен на мои слова о том, что её ждёт на далёком острове, почти на краю света, целый сад мандаринов?

2012 год

Иллюстрации Михаила Пака

^[1] Один из оживленных районов Сеула.

^[2] Ёгван – мотель среднего разряда.

^[3] 1 пхён равен площади 3,3 кв.м.

^[4] Женщина (кор.).

^[5] Мужчина (кор.).

^[6] Сетаксо – мини-прачечная.

^[7] Два миллиона вон соответствует примерно двум тысячам долларов.

^[8] Хэнё – ныряльщицы, добывающие морскую живность на Чеджудо испокон веку.

Начало здесь — https://koryo-saram.site/mihail-pak-mandariny-dlya-helen-roman/

Источник: КИМ — https://vmeste.kr/index.php/culture/308-mandariny-dlya-helen