Михаил Пак. «Мандарины для Хелен» (роман)

Михаил Пак – известный художник и писатель, член Союза писателей России, номинант Букеровской премии 1997 года, лауреат нескольких литературных премий, в числе которых премия корейского Пен-клуба за рассказ «Подсолнух» (Сеул, 2001) и две премии имени Валентина   Катаева от журнала «Юность» – за повесть «Натюрморт с яблоками» (2001) и роман «Легкое путешествие по реке» (2007). Роман «Мандарины для Хелен» впервые опубликован в 2013 году в журнале «Простор» и затем отдельной книгой в издательстве «Юность». Роман переведен на корейский и выйдет в Корее осенью этого года.

park-ris-2

КИМПо ночам мне часто снилась Африка. Мне снились желтая пустыня, белое небо, круглые камышовые жилища, ослиные повозки, козы, бедуины с тюрбанами на головах, запах молотого кофе и ячменной лепешки инжиры… Иногда вполне реальные картины сновидения чередовались с абстрактными. Я все еще был там, и мыслями, и сердцем, и душой, – в Эфиопии, хотя вернулся я к себе домой в Корею  месяц с лишним назад.

Первое время, выходя на улицу, я надевал темные очки, потому что все окружающее – дома, автомашины, люди – мной воспринималось, как в калейдоскопе, я видел все предметы чересчур пестрыми. Наверное, нечто подобное испытывает арестант, вышедший на свободу после длительной отсидки в тюрьме.

Необходимо было чем-то занять себя. Но мне пока ничего не хотелось: ни искать работу, ни налаживать старые связи. Хотя я не сидел сложа руки, приводил в порядок свои дневниковые записи, бродил по городу, слушал музыку, встречался с другом Джоном. Джон – единственный человек, с которым я переписывался все два года, пока был в Африке. Ну, еще была Мирэ. Всё-таки, как ни крути, а два года большой срок, за это время я растерял всех своих давних приятелей, бывших однокашников по школе и институту, коллег по старой работе на стекольном заводе. Поэтому заново искать с ними встреч уже не имело смысла.

А Джон – совсем другое дело. Мы с ним друзья детства. Он встречал меня в аэропорту, когда я прилетел из Эфиопии. И тотчас потащил в ресторан. В тот вечер мы с ним изрядно напились.

Джон – головастый, трудился в одной солидной фирме, разрабатывающей компьютерные программы, времени у него всегда не хватало, но все же как только  выпадал случай, мы шли с ним в какой-нибудь ресторан, чтобы поговорить по душам.

Однажды я ему пожаловался на свое состояние:

– Представь, выхожу в город и не узнаю его. Сеул тот, да не тот. Все вроде бы мне знакомо, да что-то мешает окружающее признать за свое. Люди, машины, дома кажутся нереальными. Прямо как в картине художника-модерниста.

– Пройдет, – ответил мне тогда Джон. – Махни-ка ты на побережье, в Пусан или куда ещё. Развейся. Поброди по пляжу, полюбуйся океанским приливом, и всё встанет на свои места.

–  Да, пожалуй, – согласился я.

***

В руки мне попалась газета, из тех, что раздают бесплатно у станции метро. Я прочитал одно объявление: «Требуется на работу семейная пара для ухода за садом и сбора мандаринов. Срок сезонной работы с февраля по ноябрь месяц. Жилье и питание предоставляются. Оплата труда по договоренности. (Сеульцам свои услуги не предлагать)».

Указывался телефон и имя – миссис Ли.

Что у нас на дворе? Начало февраля. Значит, в настоящее время и требуются работники. Судя по номеру телефона, эта миссис Ли жила на острове Чеджудо. Именно там и росли мандарины, ни в каком другом месте Кореи эти фрукты не выращивали.

Значит, сезонная работа на десять месяцев. Ухаживать за садом и собирать мандарины. А что, подумал я, может, и прав Джон? Не махнуть ли мне на остров? Тем более что на Чеджудо я еще ни разу не был.

Но меня смущали слова, взятые в скобки: «Сеульцам свои услуги не предлагать». А я-то был коренной сеулец, к тому же еще холостой. Значит, моя кандидатура работодателю никак не подходила.

Жил я в районе вокзала Ёндынпхо. В старом доме, на последнем, четвертом этаже. Лифта здесь нет, так что приходилось подниматься и спускаться пешком по лестнице.

Неподалеку от моего дома располагался небольшой парк, я там каждое утро бегал. Своим бегом я пытался догнать настоящий, реальный Сеул, который за время моего долгого отсутствия убежал далеко вперед. Вот только вопрос, удалось ли мне хоть на метр приблизиться к нему? Хотя, какой смысл думать об этом, продолжай бегать себе, да и все.

И сегодня тоже, как проснулся, я пошел наматывать круги по песчаной дорожке. Следом за мной бежали отраженные в лужах, опрокинутые деревья, – сосна, платан, гинкго… Я сделал пятнадцать или шестнадцать кругов. Дома принял душ. Поставил на газ чайник, включил магнитофон.

«Hello! Is it me you`re looking for?..  – пел Лайонел Ричи.  – Привет! Не я ли тот человек, которого ты ищешь?..»

На завтрак я съел французскую булку с ветчиной и выпил кружку кофе. Взял газету, нашел место, отмеченное карандашом. Лайонел Ричи спел две песни, перешел к следующей. Поразмышляв некоторое время, я убавил звук, поднял телефонную трубку, набрал номер. Ответил женский голос на другом конце провода, реальный голос в нереальном мире, и мне тотчас представилась особа средних лет, строгая и серьезная.

– Алло, слушаю вас!

– Здравствуйте! Это миссис Ли?

– Да.

– Я звоню вам по объявлению в газете.

– Да.

– Я хотел бы обсудить предложение о работе более подробно.

– Сколько вам лет?

– Двадцать восемь.

– А вашей жене?

– Гм… Двадцать шесть.

– Где вы живете?

– В Сеуле.

– Тогда нам не о чем дальше говорить. Вы же читали…

– Да, читал. Но я… как бы вам сказать, не совсем сеулец, раньше жил в маленьком поселке, неподалеку от Тэджона.

– Поселок?.. А вам знакома сельская работа?

– Да, я видел, как выращивают рис.

– Видеть и работать – разные вещи. Чем вы в Сеуле занимаетесь?

– Да ничем особенным. Недавно я вернулся из Эфиопии.

– Из Эфиопии? А что там делали?

– Преподавал в одном институте компьютерное дело.

– Компьютерное дело? Гм… Значит, компьютеры – ваша стезя? Хотите переквалифицироваться?

– Видите ли… Я думаю, с меня уже довольно преподавательской деятельности. Я сейчас вроде как на распутье. Пока суд да дело, сезонная работа мне бы подошла.

– Почему вы решили, что справитесь с ней?

– Ну, не знаю. Во всяком случае, физической работы я не боюсь.

– А ваша жена чем занимается?

– Гм… Тоже, в общем-то, ничем… Она сейчас в отъезде, в провинции.

Возникла пауза. Несколько секунд миссис Ли молчала.

– Как вас зовут? – спросила она.

– Соволь, – ответил я. – Кан Соволь.

– Любите Лайонела Ричи?

– Что?

– У вас там магнитофон играет.

– Ах, да! Мне нравится, как он поет.

– Знаете что, я вам перезвоню. Сегодня вечером или завтра утром. До свиданья! – В трубке раздались короткие гудки. Не люблю неопределенности, проворчал я про себя, могла бы сразу сказать. У этой миссис Ли, наверняка, телефон с определителем номера, и она, вероятно, всем отвечает одинаково: «Я вам перезвоню».

Мне показалось неправдоподобным, что я только что разговаривал с женщиной, живущей на острове Чеджудо. Но я ведь разговаривал! По поводу работы в мандариновом саду. И женщина та мне не сказала ни да, ни нет. Что из этого следует? А следует то, что надо ждать. Что ж, подождем. Не позвонит, так тому и быть. Что мы теряем? Ничего! Верно, Джуди? – Я посмотрел на картину с изображением красной обезьяны – подарок русского инженера Игоря Ковригина. Обезьяна сидела на ветке дерева, свесив ноги, и смотрела на меня со скептически-равнодушным видом. Ей была неведома ни моя жизнь, ни жизнь других людей, обитающих в таком большом муравейнике, как Сеул. Обезьяна пребывала в своем собственном мире. Я ей придумал имя – Джуди.

Вместе с картиной я привез из Эфиопии и короб кофе, весом в три кило. Кофе там стоит копейки.

А миссис Ли я соврал, конечно, что приезжий. Я родился в мегаполисе, в самом, можно сказать, центре –  Мапхо-гу на Синчхон-ротари, ходил в школу, что неподалеку от Грэнд-универмага, окончил педагогический институт. Правда, военную службу я проходил не в столице, а в пригороде Тэджона. И по поводу жены я соврал – у меня даже не было подходящей девушки на примете. Такой, чтобы сильно нравилась. Мирэ не в счет. Мирэ просто подружка. Я с ней еще до отъезда в Эфиопию познакомился. Мы довольно быстро нашли общий язык. Потом созванивались, она приходила ко мне, или я к ней, – болтали, пили пиво и вместе проводили ночь. Личико у нее было смазливое, чем-то напоминала певицу Ха Рису. Мирэ работала инструктором в одном фитнесс-клубе на Чамсиле[1].

Я думал, что в мое отсутствие она найдет мужчину и выйдет замуж. Но этого не произошло. Она вовсе не меня ждала. Ведь у нас с ней ничего серьезного. Мирэ считала, что мы оба свободные люди и не должны друг друга напрягать всякого рода обязательствами. Подружка моя по натуре была прямая. А еще немного странноватая. Порой своими выходками загоняла меня в тупик. Однажды звонит среди ночи и с ходу спрашивает:

– Скажи, тебя часто посещают эротические фантазии?

– Что, что? Фантазии?

– Ну да.

– А что конкретно ты имеешь в виду?

– Ну, представь, что ты, к примеру, лежишь в постели и ласкаешь женщину и всякое такое?

– Гм… Даже не знаю, что сказать…

– Воображение у тебя есть или нету? Всем людям на земле свойственна сексуальная фантазия, вот о чем речь. Ладно, поставим вопрос иначе. Как часто ты видишь эротические сны?

– Что, что?

– Чего ты зачтокал? Неужели непонятно говорю? Эротические сны тебе часто снятся?

– Гм… Не знаю, не считал… А зачем ты спрашиваешь?

– Просто интересно.

– Наверное, столько же, сколько и тебе, ни больше, ни меньше…

– Женщина по-другому устроена. Ей эротические сны ни к чему. А вот вам, мужчинам, насколько я знаю, они очень важны. Ты не пытался анализировать цикличность таких снов, как часты они по сравнению с обычными снами?

– Анализировать? Еще чего? Мне делать нечего? А тебе зачем это? Ты, что, трактат об эротических снах пишешь?

– Да ничего я не пишу. Просто вопрос этот меня волновал. Тогда скажи мне, тебе снилась женщина на этой неделе?

– На этой неделе нет.

– А на прошлой?

– И на прошлой нет.

– Гм, а месяц назад?

– Дай подумать… Может, и снилась. Не помню. Сны ведь быстро забываются.

– Впредь советую записывать.

– Послушай, что на тебя нашло? Я спал, а ты будишь своим дурацким вопросом.

– Ладно, не бери в голову. Спокойной ночи!

Вот такая она, моя подруга. Как я уже говорил, Мирэ работала в фитнес-клубе. По ней никак не скажешь, что она инструктор. Тело ее было сбитое и упругое, точно у штангистки. Помимо своей основной работы, Мирэ еще занималась сводничеством, то есть сводила людей в пары. Это было ее хобби. Поначалу она осчастливила свою близкую подругу, познакомив ее с одним спортсменом-баскетболистом. Потом приятельницу, с которой училась в колледже, свела со штурманом пассажирского парохода. Третьим человеком, которому она нашла пару, был ее двоюродный брат. Четвертым – друг брата. Затем сестра друга… Как ни странно, в своих брачных операциях Мирэ всегда попадала в десятку. Может быть, ей просто везло, а возможно, она обладала каким-то особенным чутьем? В общем, если она сводила людей, те обязательно шли под венец. Таким вот необычным даром она обладала. К Мирэ обращались за помощью даже совсем незнакомые люди. И в знак благодарности подносили ей щедрые подарки и деньги в конвертах. Таким образом, ее хобби стало еще значительным приработком.

По правде говоря, Мирэ и со мной-то познакомилась с корыстной целью, чтобы потом представить меня своей давней приятельнице, которая никак не могла выйти замуж. О своем хобби Мирэ мне рассказала, когда мы с ней в одно из свиданий отправились в ёгван[2]. Тогда-то девушка и призналась, что меня она для своей подруги приготовила.

– Забавная получается штука! – удивился я тогда. – Это, значит, ты со всеми мужиками спишь, прежде чем сплавить их своим подругам?!

– Ты что?! – ответила невозмутимо на мой прямой вопрос Мирэ. – Зачем мне это делать? Я тебе не шалава. – Хмуро помолчала и заключила: – Подруге моей ты не подходишь по характеру. Ей нужен другой тип мужчины.

За то время, пока я в жаркой Эфиопии учил студентов овладеть компьютером, Мирэ осчастливила еще восемь пар.

Занимаясь сводничеством, подруга никак не думала о собственной судьбе. Ей было уже двадцать семь.

***

После телефонного разговора с миссис Ли из Чеджудо я решил, что неплохо бы постирать, потому что накопилось порядочно грязных рубашек. К тому же на сегодня у меня никаких срочных дел. Только во второй половине дня мне необходимо было забежать в редакцию журнала «Танпхун» («Осенние листья»), забрать только что вышедший номер с моим очерком об Эфиопии. Это был переработанный материал из моего африканского дневника.

Журнал «Танпхун» ориентировался в основном на студенческую молодежь от 17 до 25 лет. Но читатели, особенно читательницы, став взрослыми и обзаведясь семьями, продолжали выписывать его. Честно говоря, я сам не знал, что побудило меня занести в журнал очерк. Но, как бы там ни было, мой материал редактору понравился, и он распорядился поставить его в номер.

Я собрал грязное белье, замочил в тазике. Кстати, мой приятель Джон (его настоящее имя – Ким Боксу) тоже жил отдельно от родителей, снимал квартиру рядом со станцией метро «Итхэвон». Так вот, он, прежде чем кинуть в машинку белье, обнюхивал его, даже носки. Я спросил его, зачем он это делает? Джон ответил: «Хочу убедиться, что они грязные». Так и без того видно же, что они грязные! Ну и чудак!

В отличие от Джона, я стирал вручную. Старую сломанную машинку я выбросил, а новую покупать не стал. Не хотелось загромождать тесную квартиру. И уже привык. Ничего сложного в ручной стирке нет. Процесс – проще простого. Замачиваешь белье, надеваешь резиновые перчатки, чтобы порошок не разъедал руки, и за дело. 10 минут – и все готово!

Во время такой рутинной работы, как стирка, полезно занять голову приятной мыслью. К примеру, сейчас я думал о миссис Ли, какая она из себя. Мне она представлялась небольшого роста, с крашеными длинными волосами, редко улыбающейся. Одевалась она, конечно, как попало, без особой претензии на моду, но изредка появлялась на людях в своём любимом белом брючном костюме.

Всякий раз, когда я разговаривал по телефону с незнакомым человеком, я рисовал в своем воображении его портрет. Иногда совпадало.

***

Я поднялся по ступенькам на плоскую крышу и развесил белье на веревку. Достал из кармана сигарету. Мне нравилось тут курить, особенно вечерами, когда никуда не торопишься. Сумеречный городской пейзаж действовал успокаивающе. В старых кварталах у большинства домов крыши плоские, без кровли.  Когда я оказался тут впервые, то сразу углядел в них незавершенность. И едва не воскликнул: «Э-э, братцы! А где тут шапка-то?!»

В нашем доме четыре подъезда, и с каждого можно подняться на крышу. Но я здесь редко кого видел. Кому интересно подниматься сюда к бельевым веревкам и торчащим телевизионным антеннам? Правда, в последние два или три вечера на дальнем конце у бордюра я замечал девчушку лет пятнадцати, смолящую сигарету, – вероятно, курила тайком от домашних.

Такие дома, как этот, уже нигде не строили. В моей квартирке две маленькие комнатки, узкая гостиная, крохотная кухонька, туалет, душ. Общая площадь не более десяти пхён[3]. Зимой здесь холодно, а летом – жара. Стены тонкие, слышно, когда соседи громко разговаривают. Но было одно преимущество, я жил здесь почти даром, оплачивал только коммунальные услуги. Моя тетушка, сестра матери, несколько лет назад, уезжая в Канаду, разрешила мне тут пожить, с намерением позже вернуться и продать квартиру. Но за пять лет она только раз звонила, спрашивала, не запустил ли я дом. Я заверил ее, что все в порядке. А чего квартире сделается? Везде чисто, обои на стенах хотя и пожелтели, но вполне еще сойдут, регулярно мою газовую плиту, накопится мусор – выбрасываю.

Случалось, если я на некоторое время уезжал из города, то просил кого-нибудь присмотреть за квартирой. Так, на два года, пока я отсутствовал, Мирэ пристроила сюда свою подругу Суджин, ту самую, в женихи которой она прочила меня. Я Суджин никогда в лицо не видел, но содержала она квартиру в чистоте. Придраться было не к чему. Даже мои старые вещи постирала, выгладила и сложила в стопки. И ушла за день до моего приезда. Оставила на столе пухлый конверт, куклу Санта-Клауса и записку. Почерк был у нее, точно у прилежной школьницы. «Уважаемый господин Соволь! Эти деньги – совершенно символическая сумма за проживание. Хотя вы и наказали Мирэ, что ни о какой плате не может быть и речи. Но я так не могу. Надеюсь, вы не отвыкли от родины. Добро пожаловать! И с Рождеством! Благодарю вас! Хо Суджин».

Очень трогательно с ее стороны! А ведь точно, я прилетел в аккурат накануне Рождества. Я не знал, сколько лет этой Суджин, но мне захотелось, при виде чисто прибранной квартиры и маленького Санта-Клауса, пригласить ее на чашку кофе. Я попросил у Мирэ ее телефон, но подружка моя коротко отрезала: «Незачем вам встречаться!» Я не стал настаивать – не надо, так не надо.  Интересно все-таки, как выглядит эта Суджин? Мирэ никогда не показывала мне ее фотографию.

***

Сидя на парапете крыши, я думал об Эфиопии, о людях, с которыми мне пришлось там столкнуться. Теперь, как ни крути, эта страна осталась уже в воспоминаниях. Отныне следовало мне жить настоящим, ходить на работу, как все нормальные люди, а вечерами встречаться с друзьями или сидеть дома в одиночестве, потягивать пиво да слушать любимые записи: Клифф Ричард, Фрэнк Синатра, Лайонел Ричи, Эннио Морриконе, «Пинк Флойд»…

В Эфиопии я слушал не только свои записи, мне нравились и местные ритмы. Помнится, по прилете в Аддис-Абебу я жил трое суток в гостинице, ожидая самолета в городок Моуале, и в баре звучали непривычные для моего слуха песни. Хозяин бара крутил на магнитофоне заезженную, охрипшую кассету. Пела Астер Авеке, певица, которую почитали не только в Эфиопии, но во всей Африке. Потом, в своем уже городке, я увидел азмари – странствующих музыкантов-сказителей в балахонах. Азмари давали концерт, усевшись прямо на улице. Играли они на экзотичных инструментах – дудках, деревянных трещотках и барабанах различных размеров. Мне казалось, что я слышу самую что ни на есть первородную мелодию Матери-Земли.

У приятеля Джона в отличие от меня были другие музыкальные пристрастия, он любил классическую музыку, имел дома большую коллекцию записей Антонио Вивальди, Бетховена, Баха, Чайковского. А Мирэ обожала певца Чо Ёнпхиля, всегда была в курсе, когда и в каком столичном зале в ближайшее время дает концерт певец или в какое заграничное турне он отправляется. Кроме этого ей нравились и западные рок-музыканты, особенно Микки Джагер и его группа «Роллинг-Стоунз».

Надо сказать, та поездка в Эфиопию совершенно случайно вышла. До этого за границей я был всего раз – в Японии. В экзотическую Африку по линии какого-то благотворительного фонда должен был поехать Джон, но ему помешали семейные обстоятельства. Вместо себя Джон порекомендовал меня. Я поначалу сдрейфил. Ведь Джон-то был по компьютерному делу, что называется, профессор. А я в сравнении с ним – подмастерье. Но Джон убедил меня, что я вполне справлюсь. А вообще, было интересно на Африку взглянуть. Дикая природа, зверье всякое, снега Килиманджаро…

Короче говоря, дал я согласие. И полетел на край света. Летел я в Аддис-Абебу целых пятнадцать часов, через  Франкфурт-на-Майне. Прилетаю на место – и что я вижу?! Натуральное пекло, непривычная пища, ужасная вода… А жил я не в столице, а в городке, что у самой границы с Кенией. Назвать этот населенный пункт городом не поворачивался язык. Несколько кирпичных зданий в центре поселка, а в остальном – глинобитные круглые бунгало, крытые соломой. По улицам свободно разгуливали стаями обезьяны, выпрашивая у прохожих еду. Поначалу я смотрел на обезьян с любопытством, но позже они стали надоедать. Обезьяны даже заходили в подъезды домов, поднимались по лестнице на этажи, бродили по коридорам, в надежде добыть себе пропитание. Однажды слышу, в дверь кто-то скребется, открываю – стоит обезьяна громадного роста, машет перед моим лицом мохнатой лапищей.  Я чуть со страху не помер.

В выходные дни в городке некуда выйти, никаких развлечений, можно завыть от скуки. Четыре раза в неделю, с понедельника по четверг, я учил студентов осваивать компьютер в большом глинобитном помещении – лодже, где за столами размещались тридцать человек. Этот лодж заодно был местным институтом, готовящим специалистов для сельского хозяйства. Я поначалу вел уроки на английском языке, но среди учащихся мало кто знал английский, тогда мне пришлось перейти на язык жестов, а спустя полтора месяца вполне сносно стал объясняться на их, эфиопском, языке. Верней, на амхарском. Поскольку в Эфиопии проживало множество племен и у каждого племени существовал свой диалект, правительство страны ввело три официальных языка – амхарский, тигринья, оромо. Но учить их все было немыслимо, поэтому я взялся за один. Так вот, в свободное время, которого было у меня предостаточно, я учил амхарский. И, особо не мешкая, сразу пускал в ход свои познания. Такая методика возымела успех. Ученики стали понимать меня быстрей. Взять, к примеру, такое предложение на амхарском: «Сегодня очень жарко, но завтра пойдет дождь». Я мог ошибиться и сказать студентам: «Завтра пойдет дождь, но сегодня очень жарко». Или «Пойдет дождь завтра, сегодня но жарко очень». Как ни переставляй слова, суть моей мысли была всем понятна.

В городке, кроме меня, проживали еще иностранцы: супружеская пара из Голландии, три француза, два англичанина, один немец и русский. Я жил на третьем этаже кирпичного дома, в комнатке с минимальными удобствами – кровать, маленькая кухонька с газовой плитой, туалет с душем. Душ не работал. Мутную воду из крана, прежде чем умываться или кипятить кофе, я отстаивал в пластмассовых бидонах и стеклянных банках. Телевизора и радио нет. Хорошо, я мог в институте пользоваться компьютером, пообщаться по интернету с родными и Джоном.

Я всегда любил вкусную пищу, но тут мне пришлось напрочь забыть прошлое и туго затянуть пояс. В местных магазинах был совершенно скудный ассортимент продуктов. Продавали горох, фасоль, кукурузу, какие-то рыбные консервы. Риса, чтобы сварить кашу, нет. И посуды как таковой нет, ее заменяла плоская национальная лепешка – ынджера. На ынджеру эфиопы намазывали слой овощной пасты и ели круглый год. Зато я научился здесь пить кофе. Истинной родиной кофе, как выяснилось, оказалась Эфиопия. Этот факт был неоспорим, как неоспоримо было и то, что родиной маринованной капусты кимчхи является Корея, а родиной футбола – Англия. Это уже потом кофе из Эфиопии распространился по всему миру – в Латинскую Америку, арабские страны, Европу.

И в подарок Джону с Мирэ я привез именно кофе. Расфасовал пахучие зерна кофе в холщовые мешочки, которые купил у рукодельниц на рынке Тондэмуна, и получился хороший экзотичный подарок.

В общем, я пристрастился в Эфиопии пить кофе. Что значит, пристрастился? Я пил кофе круглые сутки – утром, в обед, вечером. И ночью, перед сном. Поначалу от потребления местного кофе мое сердце колотилось, как воробей в клетке, но постепенно организм привык. Питьем кофе я утолял жажду и голод. Утолял голод не потому вовсе, что нечего было есть, – я охотно ел лепешку ынджеру с овощной пастой, – а потому, что кофе стал для меня своего рода наркотиком. Я с удовольствием пил всегда кофе, сидя на стуле, положив ноги на подоконник и глядя в окно на охристый провинциальный пейзаж.

Иногда в выходные я спускался вниз, на первый этаж, в комнату отдыха, своеобразный культурный центр, где мы, иностранцы, могли бы проводить досуг, общаться, почитать в библиотечке газеты и книги, выпить кофе или послать на родину факсы. Там-то, в комнате отдыха, я и познакомился с русским инженером Игорем. Ему было пятьдесят лет. Он какие-то механизмы в городе налаживал. Мы с ним жестами разговаривали. Игорь не знал ни амхарского языка, ни английского, ни корейского. Как он общался с местными, непонятно. Короче говоря, Игорь находился здесь уже полтора года и изнывал от тоски. От безделья он лепил скульптурки из глины, примитивные, почти детские поделки. А когда я попросил его поучить меня русскому языку, инженер несказанно обрадовался. Он самолично купил в местной лавке тетради для меня, составил план занятий на каждую субботу и воскресенье. И с энтузиазмом принялся за дело. Видно было, что за время своего пребывания на чужбине он совершенно одичал. Ему хотелось общения на своем языке. А тут я очень кстати подвернулся! Как не возрадоваться? Только составить компанию в беседе Игорю мне долго не удавалось. Поначалу я чуть было не отчаялся, когда обучение застопорилось. Я постоянно путал мужской род с женским. А еще ведь был и средний род. И еще масса других правил, каких в корейском языке нет. Такая сложность! Мне даже понадобились чрезвычайные усилия, чтобы правильно произносить имя инженера. Но Игорь был терпелив. Он настойчиво вбивал мне в голову основы русского языка. В итоге, спустя примерно полгода я с ним заговорил.

Заговорил – конечно, громко сказано. Но то, что стал понимать процентов на шестьдесят, – точно!

Однажды я предложил Ковригину слетать в Танзанию и полюбоваться там горами Килиманджаро. Игорь согласился. Мы пошли в полицейский участок, чтобы всё разузнать. Выяснилось, что  нам необходимо поехать в столицу и поставить въездную визу в посольстве Танзании. Придя ко мне на квартиру, мы с Игорем стали обсуждать дальнейший план действий и прикидывать, в какую сумму обойдется наше путешествие. И в это время к нам явился один из полицейских, которого мы видели в участке.

– Зачем вы хотите ехать в Танзанию? – осведомился он, обращаясь ко мне на амхарском.

– Чтобы посмотреть горы Килиманджаро, – ответил я, немного удивленный вопросом, ведь причина нашей поездки ему была уже известна.

– У вас там есть родственники? – спросил полицейский.

– Нет у нас там родственников, – ответил я.

– А не проживают ли ваши родственники в Кении?

– Нет наших родственников и в Кении.

– А может, они есть в какой-нибудь другой стране Африки?

– Нет, офицер, их нет в Африке. Все мои родственники живут в Корее, а родственники товарища – в России.

– Какова истинная цель вашей поездки в Танзанию?

Я переглянулся с Игорем и ответил полицейскому:

– Истинная наша цель – посмотреть горы Килиманджаро.

– Посмотреть горы и все?

– И все.

– А где вы собираетесь там остановиться?

– Наверное, в отеле.

– Как зовут хозяина отеля?

– Откуда же нам это знать, господин полицейский? Когда устроимся, тогда и узнаем.

– Все это нужно вам будет заполнять на нескольких страницах анкеты в посольстве Танзании, – сказал полицейский. – Все подробно, и чтобы все соответствовало каждому пункту. Заполнение документов – сложная задача. А ожидание визы затянется до трех-четырех месяцев. Нужно ли это вам?

Я перевел сказанное полицейским инженеру.

– Спроси его, что же нам делать? – сказал Игорь.

– Что нам делать? – обратился я к полицейскому.

– Я предлагаю вам поехать в Танзанию на моей машине, – сказал гость. На лице его не дрогнула ни одна мышца, ни тени улыбки, ни смущения. Каменное лицо.

– А как же виза? – спросил я.

– В степи она не потребуется.

– А на границе нас не остановят?

– Позвольте эту проблему взять мне на себя.

– Гм… Сколько будет стоить ваша услуга?

– Двести долларов.

Я перевел Игорю. Он ответил:

– А что, давай скинемся по 100 баксов и поедем.

– Это всё законно? – засомневался я.

– Какой закон?! – удивился инженер. – Это ж дикая страна! Кто тут соблюдает закон? Едем! Он же берется нас отвезти, значит, знает все ходы и выходы. 200 долларов – большие деньги в Эфиопии. Он рискует, не мы. Только скажи ему, что заплатим, когда вернемся назад.

Я сказал об этом полицейскому. Тот кивнул:

– Хорошо. С учетом плохой дороги наша поездка займет от четырех до пяти дней. Запаситесь едой, водой и теплыми вещами, по ночам в степи холодно. И ружьями, на всякий случай.

– Ружьями?! Откуда у нас ружья?!

– Ладно, я возьму пару стволов в участке.

– Вы думаете, придется стрелять?

– Всякое может случиться. Звери могут напасть.

Полицейский достал из кармана платок, вытер пот на круглом темном лице, блеснул белками глаз. И в первый раз за все время – белозубо улыбнулся. Он весь излучал решимость и уверенность. В первое время эфиопы были для меня все на одно лицо, но позже я стал различать их и даже мог определить их возраст. Нашему полицейскому было лет тридцать пять.

– Зовите меня Тукеле, – сказал полицейский. – А вас я знаю.

– Когда мы можем трогаться в путь? – спросил я.

– В любое время, – ответил Тукеле. – Когда будете готовы, дайте знать. Только никому не говорите о поездке.

–  Почему? – удивился я.

– Чем меньше людей будет знать, тем лучше, – с серьезным видом подчеркнул Тукеле.

– Мы иностранные специалисты. Начальство должно знать, куда мы отлучаемся.

– В таком случае, скажите, что едете по делам в Аддис-Абебу.

Спустя несколько дней мы были готовы к отъезду. Полицейский Тукеле подробно разъяснил маршрут – выезжаем в четверг вечером. Ночью пересекаем границу Кении, делаем остановку в степи, желательно подальше от населенных пунктов, отдыхаем несколько часов. Утром едем дальше, весь день – в пути. В багажнике джипа канистры с бензином, топлива должно хватить, так что мы избавлены от поиска заправочной станции. К вечеру пятницы прибываем в Танзанию. Ночлег. На рассвете заводим машину. В полдень, наконец, добираемся до горы Килиманджаро, там проводим время, ночуем. Утречком субботы трогаемся назад. В воскресенье вечером будем дома.

Прекрасно!

Своё начальство я известил, как и подсказал Тукеле, что дела призывают меня в Аддис-Абебу. Инженер Игорь также договорился на работе.

Накануне поездки мне вдруг показалось, что это наше предстоящее путешествие – натуральная авантюра. И высказал свои сомнения инженеру:

– Эфиопия и Кения дружно ли живут? На границе между племенами часто идет война. Надо ли ехать?

– Брось ты! – сказал Игорь. – Если бы было опасно, Тукеле сказал бы. Он же сам нам предложил.

– Ему нужны деньги.

– Да не бойся ты. Он, как видно, в этом деле собаку съел. Все будет нормально.

– О`кей! – сдался я. – Поехали!

Но тревога на сердце все же осталась. И не напрасно. На джипе мы пересекли Кению и углубились было уже на территорию Танзании, как попали в переделку. Мы угодили в засаду, которую устроили для кенийцев какие-то враждующие с ними племена. Тукеле едва успел развернуть машину. За нами устроили погоню со стрельбой, как в настоящем приключенческом фильме. Но нам, конечно, было не до веселья. Преследователи отстали только на кенийской границе.

Когда мы немного пришли в себя, Тукеле, сидевший за рулем в яркой красной рубашке и темных солнцезащитных очках на носу, выглядевший как местный мафиози, предложил:

– Мы поедем в обход, через Судан и Уганду.

– Нет уж, с нас довольно! – запротестовали мы с Игорем. – Поехали домой!

– Мы были уже у цели, – вздохнул полицейский. – Откуда взялись эти люди? – И выругался длинно на своем наречии. Завел мотор, резко тронул джип с места.

 В каком-то поселке мы заправились и поели, после чего Тукеле предложил другой маршрут:

– А не хотите ли поехать в Момбасу?

– А это где?

– Момбаса стоит на берегу Индийского океана. Исторический город. Именно отсюда в средние века отправляли рабов в Европу и на острова Карибского моря. Город отсюда недалеко. Потом можно посетить озеро Викторию.

 – Виктория? Озеро находится в Кении?

 – Озеро принадлежит трем странам, – уточнил Тукеле. – Уганде, Танзании и Кении. Кстати, с побережья Виктории видна гора Килиманджаро. Но вначале я все же советую вам посетить Момбасу.

Мы с Игорем посовещались, – честно говоря, нам было жаль двух суток, потраченных в пути, не хотелось вот так, ни с чем, возвращаться, – и согласились:

– Момбаса так Момбаса. Поехали.

Момбаса была старинным городом, представляла собой смесь самой разной архитектуры. Множество минаретов, узких улочек с лавчонками, где торговцы предлагали туристам свои поделки из черного дерева и слоновой кости. Я купил деревянную статуэтку сидящего человечка, а Игорь приобрел ожерелья из камешков для жены и двух дочерей.

Мы даже искупались в лазурном море. Повалялись на песке пляжа, вдоль которого были выстроены современные отели. После чего двинули на озеро Виктория. На сей раз Тукеле отыскал вполне приличную асфальтную дорогу, по ней мы прокатились с ветерком. На озере искупаться не решились, Тукеле предупредил, что водятся крокодилы. А гору Килиманджаро мы не увидели из-за густых облаков.

Вернувшись домой, мы рассчитались с Тукеле, заплатили ему, как условились, 200 долларов.

Вскоре Ковригин уехал к себе в Россию. На память он оставил мне картину с изображением обезьяны. Игорь нарисовал ее на куске оргалита. Я тогда еще спросил инженера, почему он нарисовал обезьяну красной краской? Тот ответил, что больше никакой другой не нашлось, вот и вышла у него вся картина красной – красная обезьяна сидит на красном дереве.

А я в ответ подарил Игорю футболку с символикой предстоящего чемпионата мира по футболу в Корее и Японии.

В общем, я привез картину Ковригина в Сеул, заключил ее в раму и повесил на стену. Постепенно мне красная обезьяна даже стала нравиться, я видел в ней образ самой Эфиопии, древней, дикой, необузданной и загадочной.

***

– Привет! – услышал я совсем рядом. В трех шагах от меня стояла девчушка, та, что я видел несколько раз на дальнем конце крыши.

– Привет! – кивнул я.

– О чем задумался? – спросила она просто, как старого знакомого.

Я слегка удивился, в Корее редко встретишь, чтобы подростки так свободно вели себя по отношению к человеку, значительно старше себя по возрасту.

– Да так, – ответил я.

– Много думать вредно. Как ни смотрю – думаешь.

– Об Эфиопии я думал.

– Да? А что ты думал про Эфиопию?

– Я жил в этой стране.

– Понятно. И долго ты жил там?

– Два года.

– Не так много, и не так мало, – заключила моя собеседница. – Не дашь мне парочку сигарет? Мои кончились.

В первое мгновение мне хотелось сказать: «Эй, послушай! Ты еще мала, чтобы курить!» Но я промолчал и без слов протянул начатую пачку.

– Спасибо. – Девчушка достала две сигареты, положила себе в карман рубашки, кивнула: – Я потом покурю, когда одна буду.

У нее была короткая, под мальчишку, стрижка, одета в спортивные шаровары и клетчатую шерстяную рубашку навыпуск. Рубашка на груди слегка выдавала наметившиеся округлости.

– А что ты стираешь сам? – спросила она. – Жены нету?

– Нету, – сказал я.

– Ушла, что ли?

– Не ушла. Просто еще не женатый.

– Понятно. А я решила – никогда не выйду замуж.

– Отчего же?

– Взрослая жизнь сложная. Лучше одной быть.

– А ты что, в школу не ходишь? – спросил я.

– Не хожу, – мотнула головой девчушка.

– Почему?

– Скучно. Да и куда мне тут ходить? Я же в немецкой школе училась.

– В немецкой?

– Ну да. В Базеле. Я из Швейцарии приехала.

– Вон оно что…

– Я в трёхлетнем возрасте с родителями из Кореи уехала. А теперь мне четырнадцать.

– У тебя, значит, швейцарское имя?

– Нет, корейское. Зовут – Моа. Подружки-немки хотели подобрать мне немецкое имя, да только все, что они предлагали, не по душе. Так и осталась – Моа.

– Нравится тебе там?

– Ну, как сказать… Я ведь ничего другого не видела. Правда, вот в Корею приехала. А вообще в Швейцарии коренных жителей мало. А официальных языков там три: немецкий, французский, итальянский.

– И ты все знаешь?

– Конечно. А куда деваться? Хочешь жить в чужой стране, изволь изучать языки.

– А еще ведь ты корейским владеешь.

– Родители со мной дома только по-корейски говорят. Поневоле будешь знать. Только пишу я плохо. А тебя как звать?

– Соволь, – ответил я.

– Интересное имя, – сказала Моа.

– Родители назвали так в честь поэта Ким Соволя.

– Поэта?

– Ага. Но стихов я не пишу.

– А ты кто по профессии?

– Сложный вопрос. Вообще-то я педагогический институт окончил. Но в школе ни дня не преподавал. После института я сразу пошел служить в армию, а вернувшись, устроился работать на стекольный завод.

– На стекольный завод?

– Ага. Шибко было интересно, как стекло делают. Почти три года проработал я на заводе. Потом поехал в Африку. Но представь  себе – при стечении ряда обстоятельств я мог бы в твоей Швейцарии и именно твоему классу преподавать биологию. Ясно?

– Ясно. Представляю… Не знаю, какой бы ты был учитель биологии, но в тебя бы втрескалась целая дюжина девчонок в школе.

– Да ну?!

– Точно говорю. Мужчина ты не броский, но в тебе что-то есть.

– Спасибо за комплимент. А что ты в Сеуле делаешь?

– За бабушкой смотрю. Я здесь в ссылке.

– В ссылке?

– Меня сюда родители сплавили. Я в школе много занятий пропустила. Бывают в жизни человека полосы – полоса светлая и полоса темная. Я нынче в темную полосу попала, когда ничего не хочется делать. И меня отправили. Говорят, чем без дела торчать, иди, помоги бабушке. И подумай. Год в школе пропустишь, ничего страшного. Может, пользу какую извлечешь. Вот… извлекаю.

– Гм… История, однако.

– Да я ничуть не расстроилась. С подружками по интернету общаюсь. Ну, когда бабушка спит. Она парализованная. За ней, вообще-то, няня прикреплена, она все делает. Да еще приходит через день тетя, папина сестра. У них отдельный дом. А я иногда только кормлю бабушку и пытаюсь беседовать с ней. Она тоже о чем-то постоянно думает. Смотрит перед собой и думает. Я ей говорю: «Бабуля, думать много вредно. Лучше поговори со мной». А она улыбается и продолжает молчать. Ладно, пойду я. А то няня за продуктами вышла. Пока!

Моа подала мне руку, и я пожал ее – узкую теплую ладошку. Теперь девчушка показалась мне вовсе не вызывающей, а вполне нормальной. Переходный возраст, подумал я, все ясно.

***

Во второй половине дня я зашел в редакцию журнала «Танпхун», который находился неподалеку от станции метро «Ёыйдо». Директор и редактор в одном лице по имени Ли Чагун, небольшого росточка, лысый жизнерадостный толстячок, вручил мне экземпляр свежего номера журнала, где был помещен мой материал о бродячих музыкантах – азмари. Очерк и серия фотографий.

– Просто замечательно! – широко улыбался редактор. – Это то, что нужно нашим читателям! Лаконичный и живой рассказ очевидца! Уже пошли отклики! И самые положительные! Поздравляю вас! – Он усадил меня в кресло, велел секретарше принести кофе.

– Мы продолжим публиковать цикл ваших рассказов об Эфиопии. В каждый номер по одному рассказу. Ну как, справитесь?

– Постараюсь, – ответил я.

– Все получится, – заверил он. – У вас замечательная наблюдательность. Предоставляю вам полную свободу в выборе темы.

Мы проговорили с редактором еще около получаса. Прощаясь, он вручил мне гонорар в конверте.

Выйдя из редакции, я позвонил из автомата Мирэ. Она была дома.

– Приезжай! – сказала она. – Я сегодня отдыхаю.

По пути я взял в супермаркете бутылку виски и пакет мандаринов.

***

– Что это ты спиртное принес? – Мирэ открыла мне дверь в банном халате. Она только что приняла душ, и волосы ее были мокрые. – Мы вроде уже отмечали твой приезд.

– Это в честь моей первой публикации, – сказал я с важностью. И вручил подруге экземпляр только что вышедшего в свет журнала.

– Вот как?! – Мирэ закинула себе на плечо полотенце, стала листать журнал, нашла мой очерк, углубилась в чтение. Затем подняла удивленные глаза:

– Здорово! Неужели это ты?!

– Не совсем я. Редактор подправил.

– Все равно хорошо. Для дебюта – просто класс! Это дело и правда надо отметить!

Она вытащила закуски из холодильника, накрыла стол. Я открыл бутылку, разлил в бокалы.

 – За новоиспеченного журналиста! – провозгласила тост Мирэ.

– Ага! – рассмеялся я.

Потом, когда мы выпили, я стал уверять, что нет у меня никаких журналистских талантов. Что все случившееся – просто случайность. Случайно занес материал в редакцию ежемесячника, а там случайно приняли.

– Все случайное – закономерно, – изрекла Мирэ. – Случайно ёдя[4] с намдя[5] переспала и случайно ребенка родила. Так не бывает. Если человек рождается, значит, он должен был родиться. А если я, допустим, кого-то с кем-то знакомлю, это вовсе не говорит о моих заслугах, а означает лишь то, что эти люди, рано или поздно, должны были встретиться.

Девушка сидела на полу, как и я, – ноги по-турецки, при этом короткий халат на ней совсем раскрылся, оголив крутые бедра. Мирэ относилась к тем людям, которые всегда находили тему для разговора, с ней никогда не бывало скучно. Проболтав два часа с лишним, опорожнив почти всю бутылку виски, мы повалились на кровать. Мирэ откинула назад черно-смоляную кудрявую голову и прикрыла глаза в ожидании того мгновения, когда можно будет закричать на весь свет. Заранее, чтобы заглушить свой стон, она прибавила на магнитофоне звук – «Роллинг Стоунз».

Потом, когда все закончилось, когда, казалось, мы оба выбрались из бурлящего океана и бросили на песок свои обессиленные тела, я обратил свой взор на стол, освещенный лучом света, косо падавшим из щели задернутых штор, – и восхитился красотой натюрморта, достойного кисти великих живописцев эпохи Возрождения! То было, правда, зрелищем прекрасным. Хотя вроде ничего особенного в натюрморте не было. Темно-вишневый лакированный столик, белые чашечки с арахисом, солеными листьями кунжута, маленькими алыми помидорчиками, перепелиными яйцами. Деревянные тонкие палочки. Оранжевые мандарины. Два бокала, бутылка из-под виски, на дне ее, с мизинец толщиной, янтарем поблескивала жидкость. Все предметы расположились как попало, олицетворяя хаос. Весь фокус – в луче света, который падал на стол и по-особенному освещал предметы. Ничего лишнего в натюрморте. Даже кожура от мандарина лежала, точно живая, как само олицетворение невинности.

 Я любовался картиной. Певец Микки Джаггер, продолжающий петь неистовым голосом, ничуть не мешал мне наблюдать за чудесным явлением.

Постепенно свет стал перемещаться от стола вбок. Я посмотрел на Мирэ, она спала, прикрыв грудь и живот халатом. Дышала ровно, спокойно – так дышит в штиль океан.

Я тихонько встал, убавил звук. И в это время зазвонил телефон. Мирэ пошевелилась, открыла глаза, потянулась к тумбочке, подняла трубку. Она поговорила с кем-то недолго, после чего вновь растянулась на кровати, сообщила мне:

– Это мой бывший клиент, господин Син. Он фермер из провинции Кёнсан-Намдо. Я ему нашла прелестную жену-вьетнамку.

– Ты что, ездила во Вьетнам?! – удивился я.

– Зачем? Здесь отыскала. Из тех, что приезжают к нам на заработки. А фермер, кстати, уже было собрался ехать на Филиппины за невестой. Да я отговорила. В итоге сберегла его деньги. Можешь взглянуть на счастливую пару. Вон полка, моя картотека… крайняя синяя папка.

Я раскрыл папку и сразу увидел фотографию загорелого мужчины средних лет, одетого в черный костюм, и его суженую в белом свадебном наряде.

– Ему сорок, – сказала Мирэ, – а жене – двадцать пять. Оба довольны. В таком возрасте мужчине из провинции сложно найти себе пару. Какая городская девушка пойдет жить в село? Да вести там хозяйство, ухаживать за живностью, коровами, курами? А иностранки согласны. Кстати, эта девушка Нгуен Ли – из самой вьетнамской столицы, Ханоя.

Мирэ набросила халат, разлила в бокалы остаток виски, кинула туда еще кубики льда из холодильника, пустую бутылку убрала.

– Выпьем за трудяг из провинции, – сказала Мирэ. Мы выпили, закусили дольками мандарина.

– А вообще это серьезная проблема – сельские мужчины, – продолжала она важным тоном. – Вопрос неотложный, можно сказать, государственной важности. На повестке дня – демография. Эмансипация ни к чему хорошему не приводит. Мужчинам из провинции все труднее найти себе пару. Поэтому они вынуждены искать себе жен за границей – на Филиппинах, во Вьетнаме, в Китае, в России. Это не есть хорошо.

– Тебе бы в самый раз в парламенте выступать, – заметил я в шутку.

– И выступила бы! – заверила девушка. – Да срочно приняла бы меры! Издала закон.

– Никаким законом ты не заставишь наших женщин податься в село. Ведь так?

– Так-то оно так… Но все равно что-то предприняла бы… Например, поощряла бы приличной денежной премией женщин, выходящих замуж за провинциальных мужчин. Эти привилегии окажутся большим подспорьем для молодой сельской семьи.

Я не стал углубляться в тему, перевел разговор в другое русло:

– Послушай, Мирэ, а ты знаешь, как выращивают мандарины?

– Мандарины? Нет. А что?

– Да так. Много чего, оказывается, мы не знаем. Взять хотя бы эти мандарины. Мы едим их и даже не представляем, как они растут.

– Зачем нам это знать? Растут себе и растут.

– Ведь интересно же…

– Мне лично не интересно. Стану я этим забивать себе голову. Я вот думаю сейчас – что мне надеть на вечер? Господин Син со своей женой пригласили меня в ресторан. Отказать неудобно. Они еще два дня назад сказали, чтобы я ничего на сегодняшний вечер не планировала. А сейчас опять позвонили, назвали точный адрес – китайский ресторан в гостинице «Силла». Я сказала, что приду с другом, то есть с тобой.

– Со мной?

– Ага. Мне всегда неловко, когда клиенты в знак благодарности приглашают в ресторан. Просто не знаю, куда себя девать. Возьмем сегодняшнюю встречу. Если разговор коснется незнакомой темы, допустим, фермерства, я могу попасть впросак. А ты поможешь поддержать беседу. Как журналисту, тебе будет полезно общение с простыми людьми.

– Ладно, – согласился я. – А что мне надеть?

– И так сойдет, – сказала она. – Ты человек богемный, не обязательно наряжаться. Брюки у тебя чистые, рубашка – тоже. А курточку в ресторане снимешь и повесишь на спинку стула.

***

Я переночевал у Мирэ. Утром часам к десяти, когда схлынула толпа, я спустился в подземку и приехал домой. Заварил кофе. Вставил в магнитофон кассету с записями музыки Пьера Башле к кинофильму «Эммануэль». Музыку я находил весьма красивой. Помнится, еще подростком я смотрел этот фильм в кинотеатре вместе с другом Джоном, и мы с ним буквально влюбились в актрису Сильвию Кристель, исполнившую главную роль. Да, мы были очарованы ею. Фильм произвел фурор в мире. В Европе, да и в Корее тоже, был настоящий бум. Все говорили о Таиланде, доходило до смешного. Люди полагали, что эта азиатская страна – настоящий символ раскрепощённого общества. Но следующие фильмы с участием Кристель разочаровали, они показались мне слишком скучными. Это был тот случай, когда режиссеры явно переборщили. Для истории молодой красивой девушки, познающей философию эротики, было достаточно одного фильма. А тут разбодяжили еще на целый сериал. Конечно, задачей создателей фильма было, как можно больше извлечь прибыли.

***

Я сходил на крышу за сухим бельем. Включил утюг, принялся за глажку. Не сказать, чтобы это занятие доставляло мне удовольствие. Я гладил, потому что не мог ходить в мятом. Иногда я относил рубашку в сетаксо[6], к мастеру Пэ Согвану. Вот был человек, истинный профессионал своего дела! Ему перелицевать пиджак или сотворить из старых брюк шорты – раз плюнуть! Он вкладывал в работу всю душу. Даже пуговицу господин Пэ пришивал с необычайной любовью.

А что он вытворял с утюгом, это надо видеть! Песня! «Роллинг Стоунз!» Вернувшись из Эфиопии, первое, что я сделал, – отнес в сетаксо рубашку. Не зря говорят, что каждый должен заниматься своим делом. Я был уверен – господин Пэ родился мастером сетаксо! Ни одного лишнего движения – левая рука переворачивает сорочку, правая – с утюгом проделывает дугу – такое впечатление, что утюг вообще не касается поверхности ткани. Еще несколько взмахов – и рубашка, выглаженная, как новая, с иголочки, без изъянов, перекочевывает на вешалку и вручается клиенту. Вот такой он, господин Пэ Согван. Он очень обрадовался мне, спросил, где это я так долго отсутствовал. Я ответил. Тогда он удивленно покачал головой, – надо же, Эфиопия, это же край земли! Надо сказать, что подобного мастера, как Пэ Согван, но уже в другом деле – сапожном, я видел в районе метро «Чонгак». Это был старый сапожник, лет семидесяти. Но когда он чистил обувь, я забывал, что передо мной старик. Он отдавался работе так самозабвенно, что и здесь, в тесной сапожной будке, я слышал музыку! Я ничуть не удивился бы, если все сапожники Сеула оказались бы его учениками! Будь я мэром города, то непременно поставил бы им памятники! Поручил бы заказ самым лучшим скульпторам Кореи. Ведь возводят же в некоторых странах памятники героям сказок, так почему бы в Сеуле не посвятить памятники сапожнику и мастеру сетаксо? И место для них можно выбрать подходящее. Например, памятник мастеру сетаксо я бы поставил на Тондэмуне, прямо напротив гостиницы «Тэхва», снес бы пару забегаловок и вместо них водрузил бы медное изваяние. А для памятника сапожнику нашел бы площадку на Инсадоне, именно там, где начинаются ряды антикварных магазинов.

Мои размышления прервал телефонный звонок.

– Господин Соволь? – в трубке я услышал незнакомый женский голос.

– Да, это я.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте!

– Я дважды вам звонила вчера вечером. А вас нет.

– Звонили? – Тут меня осенило: это же миссис Ли с Чеджудо. – Ах, да… верно, меня дома не было.

– Я что хочу сказать. Пожалуй, я возьму вас на работу. Если, конечно, вы не передумали.

– Нет, не передумал. Спасибо.

– Что касается условий работы, я буду платить вам и вашей жене по два миллиона вон в месяц[7]. Вас устраивает такая сумма?

– Думаю, да.

– В таком случае, контракт я подготовлю к вашему приезду.

– А когда мне нужно приехать?

– Чем раньше, тем лучше. Постойте, вы хотите приехать один, без жены?

– Видите ли… жена на днях срочно уехала в Тэджон, ухаживать за больной матерью. Поэтому я приеду пока один.

– Что тут поделаешь… Недели вам хватит для сбора?

– Вполне.

– Когда будете готовы, позвоните мне. Я встречу вас в аэропорту. Кстати, стоимость билета на самолет я вам компенсирую.

– Спасибо.

– Тогда до встречи!

– До встречи!

Я положил трубку. И отправился на крышу покурить. И обдумать происшедшее. Честно говоря, не ожидал я, что миссис Ли позвонит. Но она позвонила и все ясно изложила, деловито, без лишних слов. Что ж, решено, еду на остров! Как это я ей сказал? «Жена срочно уехала в Тэджон ухаживать за больной матерью». Соврал и глазом не моргнул. Моя ложь в данном случае служила оправданием для благого дела. Мне ж хотелось поехать на Чеджудо? Хотелось. Ну, так вперед! А как быть с не существующей женой?.. На месте сориентируюсь, что сказать…

Я докурил сигарету, кинул окурок в пустую банку из-под пива, тотчас оттуда послышалось короткое шипение, словно сидевший в банке джинн поставил жирную точку на моем прошлом. И что отныне в моей биографии открывается нечто новое, неизведанное.

***

Я купил в дорогу две сумки, одну большую, цвета хаки, другую поменьше, тёмно-синюю, спортивную, с ремнем, чтобы носить на плече. И сложил в них необходимые вещи. Набор получился таким: запасные туфли, комнатные тапочки, пара брюк, свитер, три рубашки, спортивная форма, три футболки, смена белья, носки, четыре носовых платка, шапочка-бейсболка, солнцезащитные очки, бритвенный прибор, мыло, зубная щетка, три полотенца, банный халат, фотоаппарат. А еще ноутбук фирмы «Самсунг». И эфиопский дневник. Потом съездил в книжный магазин «Кёбо», что на станции метро «Кванхвамун», купил корейско-русский словарь. Я подумал, что на острове у меня будет время для занятия русским языком. Навыки, полученные от инженера Игоря, грозили потихоньку выветриться из головы, чего мне не хотелось. А я ведь дал слово Игорю, что однажды приеду к нему в гости, в старинный русский город Владимир, где он жил. Приеду, обрадую его своим приличным русским, хорошим произношением и разнообразным словарным запасом.

Помнится, в Эфиопии Ковригин мне много рассказывал о достопримечательностях родного города, о белых церквях с золотыми куполами, о реке Волге, даже спел старинную песню. Мне понравилось, как инженер спел ее, возможно, совсем не профессионально, но очень задушевно и торжественно. Я даже попросил его записать в мою тетрадку текст песни. И потом постарался на свой лад перевести его на корейский язык. В оригинале песни были такие слова:

Волга, Волга, мать родная,

Волга, русская река,

Не видала ты подарка

От донского казака!

Чтобы не было раздора

Между вольными людьми,

Волга, Волга, мать родная,

На, красавицу прими!

Мощным взмахом поднимает

Он красавицу княжну

И за борт ее бросает

В набежавшую волну.

Это, Ковригин говорил, была народная песня о бунтовщике Степане Разине, защитнике угнетенных крестьян, который ради своих соратников кинул в Волгу персидскую княжну, которую он взял в жены. Мне не очень в это верилось. Как можно кинуть в реку любимую женщину, даже в доказательство преданности своим друзьям? Но всякая легенда таит в себе долю вымысла. Возможно, дело обстояло совсем иначе: Разин, чувствуя на себе косые взгляды единомышленников, ночью посадил княжну на лошадь и отправил ее обратно домой, а днем, плывя на лодке по реке, кинул за борт одного из верных слуг, переодетого в платье княжны. А слуга потом выплыл на берег. Скорей всего так и было. Людям свойственны преувеличения. И в корейских легендах много чего намешано. Взять хотя бы драконов, разве они в реальной жизни существовали? Кто их видел?

А еще Игорь рассказывал о своей семье, жене и двух дочерях. Показывал фотографии. А я ему показывал снимки своих родителей, брата и сестры.

В общем, я был готов к отъезду на остров.

Пару дней я еще покорпел над продолжением эфиопского очерка, решил дописать его уже на острове и оттуда выслать почтой в редакцию журнала «Танпхун».  Позвонил Джону, рассказал ему о поездке на Чеджудо, о миссис Ли.

– Здорово! – похвалил Джон.– Вот и отдохнешь там, быстро придешь в себя. Я ведь тоже на Чеджудо еще ни разу не был. Теперь будет повод приехать. Давай, звони, как устроишься!

А Мирэ я ничего не стал объяснять о своей предстоящей работе в мандариновом саду, просто придумал, что еду на остров по заданию редакции журнала.

– И надолго ты? – со свойственным ей спокойствием осведомилась Мирэ.

– На несколько месяцев, – сказал я. – Но, возможно, приеду раньше.

– Понятно. Стало быть, за квартирой твоей уже присматривать не надо?

– Нет. Сестра присмотрит.

– О`кей! Позвонишь?

– Позвоню.

– Пока!

– Пока!

***

Я по обыкновению курил на крыше, в шлепанцах на босу ногу и спортивных шароварах. Увидел девчушку Моа на другом конце крыши, стоявшую спиной ко мне. Окликать не стал. Но она вскоре сама заметила меня, подошла. На ней была все та же клетчатая шерстяная рубашка.

– Привет! – сказала она, держа в руке дымящую сигарету.

– Привет! Что-то тебя давно не видно.

– Родители приезжали, – сообщила Моа. – Бабушка моя умерла.

– Вот как…

– Она в последнее время много думала. Молчит и думает. Я сначала так и полагала, что она думает. Но потом поняла, что она думает о том, как пересилить боль. А боль не утихает. Тогда она устала думать и умерла.

– Вот же… Не знал…

– Родители вчера улетели назад, в Швейцарию.

– А ты?

– Я еще тут побуду, до лета.

– Понятно.

– Теперь шумно в квартире стало. Двоюродные сестры поселились, чтобы мне не скучно было. К ним подружки приходят, болтают. А еще они ковыряют в ушах палочками и выкладывают серу на бумажку, будто драгоценности. Это меня раздражает. Даже одной побыть не дают.

– А зачем тебе одной быть? Ведь вместе веселей.

– Так-то оно так, но иногда одна хочу остаться, послушать любимую музыку, сделать запись в блокнот.

– Ты, случаем, не стихи пишешь?

– Ага, стихи.

– Покажешь мне?

– Нет. Они глупые и смешные.

– Ты, наверное, чересчур строга к себе.

– Я просто могу отличить хорошие стихи от плохих.

– Гм… А знаешь что… ты заходи в мою квартиру, когда одной захочется побыть, я тебе ключи оставлю. Все равно дома никого не будет, я послезавтра уезжаю на остров Чеджудо.

– Правда? И надолго?

– Не знаю. Может, на пару месяцев, а может, больше. Ключ ты найдешь под половиком. Тридцать первая квартира.

– А можно?

– Конечно. Вари себе кофе, смотри телевизор, слушай магнитофон. В общем, чувствуй себя как дома. Иногда, правда, будет наведываться моя сестра, чтобы оплатить коммунальные расходы. Я ей скажу про тебя.

– А ты на острове где будешь жить?

– Пока не знаю.

– Ясно.

Курила Моа не в затяжку, набирала в рот дым и выпускала.

***

В десять утра я вылетел из аэропорта Кимпхо самолетом авиакомпании «Асиана». И спустя час с небольшим приземлился на Чеджудо. Еще в воздухе из иллюминатора я увидел рыбацкие джонки в синеве океана, кажущиеся игрушечными, а затем и посадочную полосу, бегущую у самой кромки берега, где пенились волны. И я понял – это остров.

park-ris-1

Миссис Ли я узнал сразу, она стояла среди встречающих в светлом брючном костюме. Небольшого роста, не полная, стройного сложения, лицо обрамляла короткая прическа а-ля Мирей Матье. Темные очки придавали ей таинственность. Но когда я приблизился, то обнаружил, что очки были не такие уж темные, за стеклами я увидел миндалевидные внимательные глаза.

– Значит, вы и есть Кан Соволь? – полюбопытствовала она вместо приветствия.

– Да, это я, – ответил я, ставя на мраморный пол сумки. – Здравствуйте!

– Что ж, добро пожаловать на остров Чеджудо!

– Спасибо!

– Идемте. Моя машина на стоянке.

Я последовал за женщиной, на улице моему взору открылась необычайно яркая картина – белые облака, голубое небо, высокие пальмы. Пальмы покачивали раскидистыми листьями, будто приветствовали каждого выходящего из здания аэропорта. Воздух здесь был необычный, теплый и в то же время чистый. Никакого  сравнения с сеульским загазованным воздухом.

Машина у миссис Ли была «Хёндэ Элантра» золотистого цвета. Я положил вещи в багажник, и мы тронулись.

– Городок Чеджу маленький, – сообщила миссис Ли, спокойно и уверенно ведя машину по улице. – Мне больше по душе Согвипхо, он уютный. У меня там есть любимый ресторан, куда я выбираюсь иногда поужинать. Я жду не дождусь, когда у нас и в Японии через год состоится чемпионат мира по футболу. В Согвипхо тоже пройдут несколько матчей. Стадион уже почти построили. Вы любите футбол?

– Нет, – ответил я.

– Отчего же?

– Мне больше нравятся индивидуальные виды спорта, когда спортсмен выступает сам по себе, – штангист, гимнаст, пловец, бегун.

– Вы считаете, что футбол – это только коллективная игра? Что там не важно индивидуальное мастерство?

– Гм… Наверное, важно…

– Вот именно! – оживилась миссис Ли. – Мне кажется, вы просто еще не прониклись футболом. Это потрясающая игра, где присутствуют настоящая драма и интрига. Никогда, до самого окончания матча не знаешь, чем закончится встреча двух команд. А индивидуальная игра Рональдо, Бекхэма, Зидана разве не замечательна?

Я молча слушал ее. Наш автомобиль покинул пределы города и колесил теперь по асфальтовому серпантину вдоль океана. Волны накатывались на черные камни берега. Миссис Ли еще добрых полчаса, как истинный знаток, распространялась о достоинствах футбола, после чего сменила тему.

– Ориентироваться на Чеджудо не так сложно, – сказала она, сбавляя скорость, обернулась ко мне, сделала жест указательным пальцем, обвела вокруг своего лица. – Вот, собственно, карта. Вы приземлились здесь. – Она указала на лоб. – Мы едем здесь. – Палец сделал дугу к правому уху. – А все пляжи и фешенебельные отели находятся здесь. – Рука переместилась к подбородку. – А второй город острова Согвипхо – вот тут. – Палец от подбородка поднялся к левому уху. – Все понятно.

– А где гора Халласан? – спросил я.

– Вот гора, – Миссис Ли указала на свой прямой тонкий нос.

– Понял. А ваш дом?

– Уже приехали.

Я увидел указатель «Деревня Миллири».

Машина свернула от шоссе влево, на проселочную дорогу, поехала вдоль небольшой сопки, и мы тотчас оказались среди мандариновых садов. Да, вокруг были мандариновые деревья, которые я прежде видел только на картинках, а теперь обозревал воочию – они оказались невысокие, больше напоминали кустарники. Сады ограждали от дороги длинные заборы, сложенные из камней. Вскоре миссис Ли въехала во двор, и за нами какая-то женщина закрыла ворота, не ворота даже, а калитку с двумя створками, украшенные ажурными узорами из металлических прутьев. Женщине было лет пятьдесят. Выйдя из машины, я поздоровался с ней, затем огляделся.

Слева, скрытый наполовину деревьями хян-наму (кипарисами), стоял небольшой двухэтажный белый дом. От дома вниз на лужайку спускались каменные ступени лестницы. На лужайке блестел маленький пруд. Сбоку от него сгрудилась большая семейка разнокалиберных керамических чанов. А дальше плотным рядом стояли неизвестные мне деревья с пышной кроной, чуть повыше человеческого роста, служившие, должно быть, декоративной изгородью.

Дав мне оглядеться, миссис Ли направилась к дому. Я не заметил, как мои вещи из багажника перекочевали на землю стараниями той же женщины, что закрывала ворота. Я поблагодарил ее и, подхватив сумки, последовал за миссис Ли. Она прошла по дорожке за угол дома, там в густой тени кипарисов расположился небольшой флигель, крытый красной черепицей. Во флигеле была тесная прихожая и довольно просторная комната.

– Вы будете жить здесь, – сказала миссис Ли. – Устраивайтесь. Моя экономка, надеюсь, ничего не забыла. В шкафу вы найдете все необходимое. Распорядок дня такой: завтрак в 7 часов, обед – в 12, ужин – в 6. Сегодня отдохните, работать начнете завтра. Итак, располагайтесь.

Хозяйка дома вышла, а я огляделся. Комната напоминала номер в трехзвездочном отеле: деревянная двуспальная кровать, платяной шкаф, встроенный в стену, журнальный столик, небольшой холодильник.  В углу телевизор, в другом углу – керамическая ваза с искусственными цветами. Был еще музыкальный центр на ножках, рядом круглый столик, на нем находились голубенький электрочайник, коробочки с пакетиками зеленого чая и растворимого кофе и поднос с двумя фарфоровыми чашками. На стене висели квадратные часы и черно-белая фотография в раме под стеклом с видами Парижа, на переднем плане играл музыкант на аккордеоне, несколько пар танцевало, а на заднем плане, вдалеке виднелась Эйфелева башня.

Окно комнаты выходило во двор. Единственным ярким пятном в комнате был красный телефонный аппарат на столе.

Я разобрал вещи, одежду повесил в шкаф. На полке обнаружил целую стопку полотенец и белоснежный банный махровый халат, а я-то привез с собой и полотенца, и банный халат. Нашел и рабочую спецовку, приготовленную для меня, два комплекта комбинезона.

Стрелки часов на стене показывали 11:20. Я пошел в ванную, принял душ. Переоделся в спортивную форму. Обулся в кроссовки и вышел. Прошелся по дорожке к крыльцу, где козырек навеса подпирали две колонны, они мне  показались слишком громоздкими для такого дома. Я спустился на лужайку, к пруду. Вода в пруду была прозрачная, на дне среди водорослей плавали несколько рыбешек. Я прошел за зеленую изгородь и ступил на песчаную дорожку, шириною метра три, которая тянулась далеко вперед. По обеим сторонам дорожки росли деревья, листья которых напоминали лавровые. Это и был мандариновый сад.

Вот где придется мне работать, подумал я. В саду размером в целое футбольное поле! Ну и ну! Я зашагал по дорожке с намерением осмотреть весь сад. Справа от меня возник кирпичный сарай, возле которого стоял грузовичок с низкими бортами.

Мандариновые деревца имели шаровидную крону и были высотой чуть повыше меня, а некоторые доходили мне до пояса. Я шел, а сад все не кончался.

Итак, что входило в мои обязанности? В чем заключалась моя работа? Взрыхлять мотыгой землю у каждого дерева, чтобы хорошо дышали корни, пропалывать траву? Сбор урожая – дело ясное. Но сейчас не сезон. Всюду мне на глаза попадалась пожухлая мандариновая кожура, валявшаяся на темной земле.

Наконец я дошел до стеклянной оранжереи, шириной примерно в десять метров, длиной в сорок, а высотой – в три. Я открыл дверь и заглянул внутрь. Там тоже росли мандариновые деревья, на ветвях висели желтые и оранжевые плоды. Это были, вероятно, мандарины другого сорта. Я подобрал с земли упавший плод, очистил кожуру, ломтики положил в рот. Вкус они имели сладковато-кислый, приятный. Я прошел вглубь оранжереи, поднял с земли второй плод.

– Через две недели будем собирать урожай, – донесся голос сзади. От неожиданности я слегка вздрогнул. Я не заметил, как появилась миссис Ли. На женщине была уже другая одежда, повседневные цветастые шаровары и тонкая ватная курточка на шелковом подкладе. И те же темные очки.

– Работа немудреная, хотя и однообразная, – продолжала миссис Ли. – Приноровитесь и привыкнете. Во время сбора урожая дам вам в помощники еще людей. Ну, идемте, обед уже готов.

Мы зашагали к дому.

– Как видите, сад не маленький, – сказала женщина. – С ним успешно справлялась одна супружеская пара, отработала три сезона. Вот вылетели из головы их имена. Странно устроен человек, стоит людям уехать, как напрочь забываются их имена.  После них полгода за садом никто не ухаживал. Так что вам поначалу придется нелегко, пока не подъедет жена. Кстати, как здоровье вашей тещи?

– Тещи?.. – Вопрос чуть не застал меня врасплох. – Видите ли, у нее что-то вроде обостренного радикулита. Боюсь, что жене придется ухаживать за ней долго.

– Понятно.

 Мы приближались к сараю. Миссис Ли кивнула в сторону грузовика:

– Я вызвала механика. Там какие-то неполадки в двигателе. Потом надо будет вам из сарая в оранжерею перевезти ящики. Вы умеете водить автомобиль?

– Да, конечно. Я смогу, наверное, и сам посмотреть двигатель.

– Это лишнее. Кстати, зовите меня миссис Эйко. Это мое имя. Я наполовину японка. Родилась в Токио. Училась в Голландии. А вас я буду звать просто Соволем, на европейский лад.

– Хорошо, миссис Эйко.

***

В гостиной, совмещенной с кухней, хлопотала женщина, экономка, которую я видел во дворе. На круглом стеклянном столе меня ждала еда – вареный рис, суп с соевым творогом, жареная говядина, множество закусок. Столовых приборов было на одну персону, стало быть, хозяйка дома и экономка обедали в другое время. Пожелав мне приятного аппетита, миссис Эйко удалилась, поднялась по лестнице на второй этаж. Вскоре ушла и экономка. Наступила тишина, было слышно, как из крана падают капли. Пообедав, я сложил грязную посуду в раковину и отправился к себе. Лег на кровать и тотчас уснул. Проснулся я, если можно так выразиться, от пронзительной тишины. Непривычное ощущение. В Сеуле на Ёндынпхо я всегда спал в сопровождении звуков, доносящихся с улицы, – говора играющих детей, крика торговца овощами, неспешно колесящего на своем мини-грузовичке по окрестным улочкам, отдаленного шума проезжающих поездов. Даже в Эфиопии по ночам, сквозь сон, я слышал лай собак, визг обезьян и крики неизвестных птиц. А тут такая тишина. Я открыл дверь, выглянул наружу – во дворе тоже тихо. Лишь ветер бесшумно раскачивал верхушки кипарисов.

Я вспомнил, что миссис Эйко говорила о сломанном грузовике, поэтому, накинув куртку, я пошел к сараю. Там все еще возился механик, очень загорелый мужчина лет сорока пяти. На мое приветствие лишь кивнул. Я предложил ему свою помощь, но механик даже не удосужился ответить и с хмурым видом продолжал что-то подкручивать в двигателе. Я зашел в сарай, там в полумраке мне в нос ударил кисловатый запах химикатов. В глубине помещения стоял какой-то агрегат с большим металлическим чаном, оснащенный множеством рычагов и пультов, от чана под пол уходили две трубы. На полках стояли жестяные банки с красными и зелеными наклейками. Другую половину сарая до самого потолка занимали штабеля сложенных пластмассовых ящиков желтого цвета.

Механик тем временем закончил ремонт, запустил двигатель, послушал его на малых оборотах, выключил, собрал инструменты в ящик и зашагал к дому. Когда он скрылся из виду, я сел за руль грузовика, включил зажигание, медленно тронул машину с места, вырулил на дорожку и поехал к оранжерее. Доехав до места, заглушил мотор, обошел оранжерею. Позади нее на небольшом возвышении стояла мощная вековая сосна. Я поднялся на холмик, потрогал шершавую кору старого дерева, огляделся. Здесь, по-видимому, заканчивались владения миссис Эйко.

За заборами по соседству, и справа, и слева, тоже виднелись мандариновые сады. А за холмом располагались непроходимые заросли вьющейся травы. Свежая, вновь поднявшаяся трава обвивала траву прошлогоднюю, сухую, являя собой пронзительную картину бренности жизни.

Я подошел к забору, он доходил мне до пояса, – камни были просто сложены друг на друга, без цемента и глины, их скрепляла сама структура породы. Я поднял с земли булыжник размером с кулак и тотчас ощутил в руке его литую тяжесть, никакого сравнения с известняком, – камень был вулканического происхождения и хранил в себе многовековую тайну зарождения острова. Серый камень, местами переходящий в темно-бурый, с множеством мелких углублений и извилин. А в одном месте у камня было сквозное отверстие, не вертикальное, а идущее незаметным образом наискосок, с коленцами и поворотами. Если близко к лицу поднести камень и припасть глазом к дырке, тогда только можно увидеть свет по ту сторону. Я стряхнул с камня налипшую землю и положил его в карман куртки.

***

Ужинал я, как и в обед, один. Экономка подала на стол жареную рыбу, листья салата и твенджан-чигэ – острый суп из соевого творога. На мое замечание о том, что завтра, возможно, будет дождь, женщина не проронила ни слова, будто не слышала меня, как и тот, давешний механик. Сделав свою работу, она ушла. Я подумал – наверное, таковы все островитяне. Молчаливые. А хозяйка дома не такая, миссис Ли родилась в Японии и получила образование в Европе. С ней можно перекинуться парой слов.

В доме стояла тишина, не слышно ни музыки, ни голосов, лишь доносилось тихое урчание работающего холодильника. Покончив с едой, я помыл посуду, сложил на сушилке и отправился к себе.

До десяти вечера я слушал музыку по радио, примерил комбинезон, он был мне в самый раз. Потом почистил зубы и лег спать. Среди ночи меня разбудил телефонный звонок. Я вначале не сразу понял, откуда этот мелодичный звук. Поднял трубку.

– Алло! – сказал я. – Слушаю вас…

Тишина. На другом конце провода молчали. Я положил трубку. Часы на стене показывали 01:15.

  ***

Днем я перевез на грузовике все ящики из сарая  в оранжерею. Ящики показались мне грязными, и я помыл их сильной струей воды из шланга. Заодно помыл и машину. Погода стояла ветреная. В небе носилась серебристая гряда облаков, то закрывая солнце, то открывая.

На мне были рубашка, комбинезон, на ногах кроссовки, а на голове – бейсболка. Вылитый фермер. Надо бы в таком виде сфотографироваться, послать снимок Джону. И написать письмецо, что, мол, с островом еще не ознакомился, но устроился нормально. Что у меня отдельный флигелек, есть все необходимое – никакого сравнения с теми условиями, когда жил в Африке. А хозяйку дома зовут Эйко Ли, ей лет тридцать пять. Есть ли муж у нее – неизвестно. Во всяком случае, пока видел дома только двух женщин: саму миссис Ли да ее экономку. Бегать по утрам пока не бегаю, надо вначале изучить местность и выбрать маршрут.

Вообще-то я не любил писать письма. Уж лучше по телефону поговорить, да и то, когда накопится достаточно впечатлений. Чего зря трепаться?

Протерев чистой тряпкой лобовое стекло машины, я поехал обратно к сараю. Там встретил миссис Эйко, она была в тех же неизменных темных очках, одета в бежевый шерстяной пуловер и серые брюки. Женщина завела меня в сарай, включила свет, указала на агрегат:

– Вам придется как следует его изучить, – сказала она. – Аппарат подключен к системе в саду. К каждому дереву под землей подведена труба. В определенное время и в определенных дозах к корням подается удобрение. Фруктовое дерево, как и человек, подвергается различным болезням и нуждается в витаминах, то есть в микроэлементах. Вот в этих банках все необходимые микроэлементы, – женщина указала на полки. – А вот график подачи удобрений. – Она подошла к табличке, висящей на стене. – Если что непонятно, обратитесь за консультацией к другим фермерам. Но только не к нашим соседям. Я с ними не общаюсь.

Миссис Эйко направилась к выходу, задержалась у двери, добавила:

– Всем этим занимался мой муж. Но он умер три года назад. Честно говоря, мне от этого мандаринового сада никакого проку. Но не бросать же его на произвол судьбы…

***

После ужина я сел писать план работы на ближайшее время. Достал блокнот.  Страницу озаглавил: «Работа на острове. Что необходимо знать в первую очередь по уходу за садом?»

Я задумался. В самом деле, с чего мне начать? Не буду же я по каждому поводу обращаться к миссис Эйко. У нее, наверное, своих дел достаточно. Но поначалу все равно мне придется спрашивать ее, пока не разберусь, что к чему.

В раздумье я повертел в руке булыжник, который подобрал днем во дворе. Сколько же лет этому камню? Пять тысяч? Сто тысяч? А может, миллион лет? Тяжелый камень, можно им разбивать орехи. Я достал из сумки африканские фотографии, разложил на столе.

Но в это время в дверь постучали. Вошла миссис Эйко, держа в руке папку. Одета она была в цветную кофточку, жилет и шаровары. Я отметил про себя, что какую бы одежду она ни надевала, всё ей шло.

– Это контракт, – хозяйка дома подала мне папку. – Ознакомьтесь. Если будут замечания, сделайте пометки. Если нет – поставьте подпись. Один экземпляр оставьте себе, другой отдадите мне утром.

От женщины приятно пахло вечерним кремом, в ее облике, мне показалось, присутствовала, если можно так выразиться, строгость с оттенком мягкости. Она заметила на столе фотографии, спросила:

– Можно взглянуть?

– Да, конечно, – сказал я.

Миссис Эйко сняла очки, наклонилась над столом, ее миндалевидные глаза заблестели.

– Очень занимательно, – сказала она. – Это, как я понимаю, Африка? Вы говорили – жили там.

– Да, в Эфиопии.

– Интересная страна?

– Как вам сказать… Одно дело, когда приезжаешь в страну как турист, другое – на работу. Разные восприятия.

– Я вижу, ваши воспоминания не однозначны. – Она перевела взгляд на меня. – Но так часто бывает, когда оказываешься за границей. Рассчитываешь увидеть одно, а встречаешь совсем другое. Вам там пришлось тяжко?

– Не сказал бы. К любым трудностям можно привыкнуть. Плохие бытовые условия, с чем сталкивается заезжий иностранец, – просто данность,  они не идут ни в какое сравнение с тем, как живут аборигены. Для них там год за три идет.

– Гм… – глаза женщины переменились, сделались серьезными. – Что ж, приятного вам сна. Кстати, в контракте есть пункт, который гласит, что вы можете уйти, когда захотите, если что-то вас здесь не устроит.

– Я понял, миссис Эйко. А могу ли я в свободное время воспользоваться вашим грузовиком, чтобы ознакомиться с островом?

– Да, конечно.

***

Ровно в полночь зазвонил телефон. Я в это время, приняв душ, облачился в банный халат. В трубке, как и вчерашней ночью, никто мне не ответил. Черт-те что, подумал я, и лег спать, но сон не шел. Тогда я включил свет, вскипятил электрочайник, заварил кофе. Тот кофе, что я привез из Эфиопии, я оставил в Сеуле, потому что коробка и ручная кофемолка заняли бы в сумке много места. За неимением настоящего кофе годился и этот, в пакете. Глотнув кофе и держа горячую чашку в руке, я подошел к фотографии на стене. Это была старая черно-белая фотография. Пожелтевшая от времени и с трещиной в правом верхнем углу. Люди на снимке были одеты очень скромно, лица их выглядели изможденными, уставшими и вместе с тем счастливыми. Толпа танцевала. На переднем плане выделялись две пары – женщины в блузках и юбках и мужчины, ведущие их в вальсе, в солдатских кителях. Должно быть, только что закончилась война с фашисткой Германией и на землю Франции вернулась долгожданная свобода. Народ праздновал победу. Я посмотрел на музыканта – на нем гражданская одежда, мятые темные брюки, клетчатая рубашка, на голове кепка. Аккордеонист сидел на деревянном ящике, чуть склонив голову, подбородком касался инструмента, и в углу рта у него дымилась папироса. За аккордеонистом стояли мужчины и женщины, среди них, ближе к музыканту, находился человек с явно восточным лицом, в солдатской форме, с пилоткой на голове. Похож на корейца, решил я. Но мужчина на фото мог быть и китайцем, японцем, вьетнамцем… да мало ли еще кем.

Я включил радио, нашел волну джаза, оркестр играл композицию из кинофильма «Серенада солнечной долины». Было такое ощущение, что музыка доносится из керамической вазы на полу, стоявшей подле радиоприемника. Из вазы торчали несколько «лисьих хвостов» камыша и ветка дерева. Ветвь переплетена бумажными цветами. Эти пестрые искусственные цветы выбивались из общей композиции икебаны. Другое дело, если бы цветы были высушенные, но настоящие.

Я решил изучить табличку, висящую на гвозде у входа, на которую прежде не обращал внимания. То был бумажный листок, выведенный на принтере и вложенный в раму:

«Правила сборщика мандаринов» – гласила табличка. Пункт первый. Не рекомендуется курить в комнате. Пункт второй. Не рекомендуется запускать жилище. Пункт третий.  Не рекомендуется стирать в машинке крупные вещи, такие как одеяло. Пункт четвертый. Не рекомендуется самовольный уход из дома без ведома хозяина.  Пункт пятый. Пользование телефоном при разговоре с абонентами внутри Кореи бесплатное. А все звонки за границу – платные. Пункт шестой. Выходной день – воскресенье. В этот день сборщик мандаринов волен гулять по острову, но не позднее 11 ночи обязан вернуться домой.

Прочитал я табличку и невольно улыбнулся. Я вспомнил американский кинофильм «Правила виноделов», который мы с Мирэ однажды смотрели в кинотеатре. Там главный герой, молодой парень, выросший в приюте, становится сборщиком яблок, живет с группой сезонных рабочих в деревянном доме. Он обнаруживает свод правил на листочке, прикрепленном к стене. Правила выглядят очень потешными. В итоге юноша отправляет листок в печку.

Мою табличку я оставил висеть на месте. Допил кофе, накинул куртку и вышел покурить. Дул ветерок, горел фонарь на крыльце дома, его слабый отсвет падал на лужайку и пруд. А в самом доме все окна были темны.

***

Ее звали Харына, девочку с юга Эфиопии. Она была из племени оромо. Я ее никогда не видел. Но, тем не менее, она мне иногда снилась, каждый раз сидящей на берегу реки. И на лицо ее всегда опускалась вуаль тумана, отчего образ девочки выглядел призрачным.

Харына приходилась младшей сестрой Хелен. А Хелен была моей домработницей. Я мог вполне обойтись сам, без всякой посторонней помощи. Но все иностранцы, живущие в городке, держали у себя домработниц. И я последовал их примеру. А случилось это таким образом. Когда я селился в квартиру на третьем этаже кирпичного дома, за мной увязалась толпа туземок. Я не понимал, что они от меня хотят. Но француз Жак Бертран, обитавший с женой  в конце коридора, объяснил мне, что я должен выбрать себе из числа этих женщин домработницу.

– Можете не сомневаться в их порядочности, – сказал Бертран. – Они прилежны и добросовестны в работе.

– А так ли мне необходима домработница? – засомневался я.

– Местное население живет бедно, – сказал француз. – Люди цепляются за любую работу, чтобы выжить. Вы вольны поступать по-своему. Но они все равно не оставят вас в покое. Будут приходить каждый день, надоедать. Так что выбирайте, и дело с концом. Мы платим домработницам по 20 долларов в месяц. Не ахти какие денежки. Но для здешних людей эта сумма приличная.

Я на секунду задумался.

– Если вам домработница не понравится, вы можете ее тут же уволить, – добавил Бертран. – На смену ей тотчас придут другие.

– Ладно, – согласился я. – А как надо выбирать?

– Просто укажите рукой на кого-нибудь, и все.

Женщины, – а их было человек десять, – были для меня все на одно лицо. Я указал на ту, что с краю. Это была Хелен. Ей было двадцать лет, но выглядела она гораздо старше. Тяжелая жизнь в этой стране накладывала на людей свой отпечаток. Хелен убирала у меня в квартире пять раз в неделю, кроме субботы и воскресенья, хотя, наверное, достаточно было убирать лишь раз в неделю, у нее был свой ключ, приходила обычно утром, мыла полы, стирала мои рубашки, гладила. Когда я приходил с работы, в квартире все блестело, а выглаженные рубашки всегда висели на плечиках в шкафу.

Еду себе я готовил сам. Иногда я просил Хелен приготовить что-нибудь из своей национальной кухни, и в таком случае я всегда усаживал ее за стол отобедать вместе со мной, хотя она очень этого стеснялась. Семья у нее была большая – родители и шестеро детей. Девушка была в семье вторым по счету ребенком. Для языковой практики я с Хелен много беседовал. И платил я ей не двадцать долларов, как условились, а пятьдесят. И попросил девушку никому об этом не говорить. Мне казалось немыслимым, чтобы человеку можно было прожить за двадцать долларов целый месяц. А из большой семьи Хелен работали она да старший брат.

Когда срок моей командировки подходил к концу, у Хелен случилась беда. Её младшая сестренка Харына слегла с сердечной болезнью. Оказалось, что девочка давно страдала сердцем, но об этом я узнал только сейчас. В нашем городке больницы никакой, был всего лишь медпункт с одним фельдшером. Девочку необходимо было срочно везти в Аддис-Абебу. В тамошнем госпитале работал волонтер из Кореи, доктор Ким Гильсун. Мы с ним познакомились в самолете, когда летели в Эфиопию. Я ему позвонил, рассказал о девочке. Доктор велел как можно скорей доставить больную к нему. Но тут возникла проблема. У Харыны не было паспорта, чтобы купить билет на самолет. Оставался один выход – автомобиль. Я договорился с полицейским Тукеле, и тот согласился за сто долларов отвезти Хелен и ее сестру на своем джипе в столицу. Они выехали рано утром. Я сообщил об этом доктору Киму, сказал, что больная девочка проведет в пути два дня и только на третье утро прибудет в Аддис-Абебу. «Хорошо, буду ждать», – ответил доктор. Но Харына не доехала, она умерла в дороге. Об этом мне сообщил через неделю полицейский Тукеле.

«Мы похоронили девочку на сельском кладбище, – сказал он. – Потом Хелен уехала на автобусе в Аддис-Абебу».

«Почему она не вернулась назад?» – спросил я.

«Хелен не хочет огорчать родных плохим известием, она напишет им письмо из столицы, а сама постарается найти работу».

Чем Хелен занималась в городе, никому не было ведомо. Никакой весточки она не подавала. Другую домработницу себе на оставшиеся два месяца я не стал брать, под предлогом, что девушка вот-вот вернется.

***

Я выбрал себе маршрут для утреннего бега. По хорошей асфальтовой дороге. От калитки я поворачивал налево, бежал мимо фермерских хозяйств, где за забором из жердей мирно паслись на лугу коровы, мимо векового дуба у развилки, огибал холм, здесь дорога шла на подъем, затем спуск и вновь подъем, второй холм, третий – все холмы на острове назывались орымами, имели конусообразную форму, – когда-то они были действующими вулканами, извергавшими кучи пепла и реки раскаленной лавы. На подступах к четвертому орыму, где стояли стеной высокие кипарисы, я поворачивал назад. Весь маршрут составлял около четырёх километров.

Сделав пробежку, я принимал душ. Завтракал, надевал комбинезон и шел работать. Честно признаться, мандариновое хозяйство для меня – темный лес. Поначалу я даже не знал, с какого боку к нему подступиться. Но вскоре мне повезло, я познакомился с одним фермером, который занимался мандаринами. Его звали Нам Суён. Я встретил его в одном придорожном кафе. Он сам ко мне подошел, подсел к моему столику. Высокий такой мужик, лет пятидесяти, худой, но на вид – крепкий.

– Работаешь у Рыжего Хамеля? – спросил он меня без всякого приветствия.

– Что вы сказали? – не понял я.

– У Эйко работаешь? – поправился он.

– Да, да, у миссис Эйко. Знаете ее?

– Не так, чтобы хорошо. При встрече здороваемся. А вот ее мужа, Рыжего Хамеля, знал.

– Рыжий Хамель?

– Он полукровка, мать француженка, а отец – кореец. У него голова была рыжая. Вот и дали мы ему такую кличку – в честь мореплавателя Хендрика Хамеля, голландца. Ну, ты должен знать. Его корабль потерпел крушение у берегов Чеджудо в 1653 году.

– Да, – кивнул я. – Мы в школе проходили. Хамель и его команда из тридцати пяти моряков прожили в Корее тринадцать лет. После чего сам Хамель вернулся на родину с несколькими товарищами. Остальные моряки остались в Корее и обзавелись семьями.

– Вот-вот. Смотрю – грузовичок его. Ну, думаю, Эйко нового работника взяла. Откуда будешь?

– Из Сеула.

– Один, что ли, прибыл?

– Один. Жена позже подъедет.

– Понятно. Первый раз на острове?

– Ага, первый.

– Ясно. Ну, ты пей кофе, а то стынет.

– А вы?

– Я уже пил. Но, пожалуй, за компанию выпью еще чашку капучино. – Он окликнул официантку, сделал заказ.

Мужчина был дочерна загорелый. Одет в красную футболку, выцветшую парусиновую куртку и серые штаны. Я решил, что он рыбак. Официантка принесла ему кофе.

– Как звать-то? – спросил он, размешивая ложкой в чашке.

– Соволь, – ответил я. – Кан Соволь.

– А меня Нам Суён. Рыжий Хамель звал – Длинный Нам. За мой рост. По правде говоря, я прихожусь потомком одного из тех голландских моряков, о которых мы с тобой только что говорили. Прямых доказательств у меня нет, но… А как ты думаешь, те голландцы, что остались, какую фамилию они носили?

– Не знаю, – я пожал плечами.

– Версия такова… Король дал всем морякам одинаковую фамилию – Нам. Почему – Нам? Очень просто. Голландцы объяснили, что они прибыли с юга. А Нам – это юг. Что из этого следует? – Нам Суён хитро посмотрел на меня. – А следует то, что все корейцы с фамилией Нам являются потомками тех древних голландцев.

– Вот же, – удивился я. – А я этого не знал.

– Такое дело, – кивнул собеседник. – И вообще, на острове немало людей с рыжими головами. Если встретишь таких, поинтересуйся, подойди к ним и спроси, какая у них фамилия. Непременно услышишь – Нам.

– Ладно, спрошу, – сказал я.

– У меня голова не рыжая, но тем не менее, я уверен, мой далекий предок – голландец… Слыхал? Нашу сборную по футболу к чемпионату мира будет готовить голландец Гус Хиддинк.

– Да, читал.

– Если он приедет на Чеджудо, то обязательно пожму ему руку. А ты, значит, разбираешься в мандариновом деле?

– Нет, пока только вникаю.

– Понятно.

– А вы – рыбак?

– Нет, фермер. Всю жизнь я мандаринами и занимаюсь. На острове родился.

– Вот здорово! – обрадовался я. – Значит, вы знаете о мандаринах всё?! От высаживания саженцев до сбора урожая?

– Всё знать невозможно, – сказал Нам Суён. – Но кое в чем смыслю.

– А вы не в наших краях живете? Не в Миллири?

– Нет, моя деревня поближе, – мужчина отпил из чашки, посмотрел на меня лукаво. – И какую работу ты проделал за это время?

– Самую малость, – сказал я. – Почитал книжки и инструкции. Но я подозреваю, что между теорией и практикой большая пропасть. Я прокачал воду, чтобы проверить, нет ли в трубах разрыва. Потом полил. Сад поливаю раз в неделю, а деревья в оранжерее – три раза в неделю. Все ли верно я делаю, господин Нам?

– Для новичка неплохо, – проговорил собеседник. – А опрыскивал ли ты деревья в оранжерее?

– Еще нет.

– Завтра же сделай это. Нынче мандарины в теплицах отчего-то больше обычного подвергаются нападению вредителей.

– Спасибо, так и поступлю. А деревья на воздухе тоже опрыскивать?

– Нет. До них очередь дойдет только в начале лета.

– Понял.

– Что касается полива. Через месяц, как теплей станет, надо поливать мандарины раз в день. Это очень важно, когда пойдет бутонизация, цветение и завязывание плодов. Не допускай пересушки почвы, иначе листья начнут скручиваться и опадать.

– Хорошо.

– Следи за состоянием кроны, за их окраской. Встал утром – погляди. Листья никогда не должны быть вялыми и блеклыми, они должны выглядеть упругими и сочными, как груди девицы на выданье.

– Хорошо, спасибо!

– А как тебе остров, все посмотрел?

– Нет, только малую часть.

– Ну, еще успеешь.

– А у вас сад большой?

– Примерно такой же, как у Рыжего Хамеля. И оранжерея такая же. Хочешь взглянуть?

– Да, если можно.

– Можно.

Мы допили кофе и вышли во двор, на стоянку. Там Нам Суён сел в свой джип «Хёндэ-Спортидж», а я – в грузовик. Тронулись.

Хозяйство у фермера было побольше, чем у миссис Эйко, раза в три. Только дом поскромней, одноэтажный, сложенный из того же черного камня, что на острове лежал повсюду. Нам Суён жил с женой, у них было двое сыновей, старший учился в Европе, а младший служил в армии.

– Не знаю, кому я передам свое дело, – жаловался Нам. – Старший сын музыкантом хочет стать, а младший врачом. Я не препятствую им, пусть идут своей дорогой. Но жаль…

Он показал мне сад и оранжерею, везде царили порядок и чистота. Кроны деревьев выглядели добротней и пышней, нежели у миссис Эйко, а плоды в оранжерее – крупней. Словно читая мои мысли, Нам Суён сорвал с ветки мандарин, почистил кожуру и протянул мне:

– Попробуй.

Я съел дольки, они были кисло-сладкие, терпкие.

– Вкусные, – сказал я.

– Этот сорт, конечно, немного отдает горечью, – сказал Нам. – Но ничего не сделаешь. Тепличные плоды значительно уступают по своим вкусовым качествам тем плодам, что вызревают на открытом воздухе. Но не в сезон, когда люди испытывают нехватку витаминов, от них большая польза.

Обойдя всю территорию сада, мы вошли в дом. Супруга хозяина приготовила нам женьшеневый чай, а еще поставила на стол фарфоровую посуду с каким-то золотисто-янтарным содержимым.

– Ты ел когда-нибудь джем из мандаринов? – спросил меня Нам Суён. – Пробуй. Собственного производства.

– Правда? – удивился я. – А разве из мандарина делают джем?

– А как же! Даже ликёр.

Я зачерпнул ложкой джем и отправил в рот. Вкус был превосходный.

– Здорово! – сказал я.

– Могу научить.

– Научите!

– Окнэ, подай гостю лист бумаги и ручку. Пусть записывает.

Женщина улыбнулась и, как мне показалось, посмотрела на мужа с некоторым укором. Но принесла бумагу и ручку. А когда она удалилась в другую комнату, я сказал:

– Господин Нам, а не выдаете ли вы мне свой фирменный секрет? Я вообще-то могу без джема обойтись.

– Какой еще секрет? – удивился хозяин дома. – Я ведь не сам изобрел рецепт. Меня тоже научили. И ты потом тоже кого-то научишь. Будет цепочка. Хотя корейцы привыкли покупать всё готовое в супермаркетах. Но если много людей научится варить джем, чем плохо? Пиши…

***

В полночь зазвонил телефон. Я только задремал, как мелодичная трель заставила меня подняться. Но никто не ответил, я лишь чувствовал дыхание человека в трубке.

– Вы чего там молчите? – спросил я сердито и нажал на рычаг. Это уже был третий звонок, с тех пор как я приехал. Кто-то неизвестный звонил и молчал. Странно. Я лег в постель, но сон как рукой сняло. Я подумал о Джоне, что до сих пор не удосужился ему позвонить, как не звонил еще Мирэ. А что, интересно, поделывала сейчас Моа, девчонка из Швейцарии? Заглядывает ли она в мою квартиру? Я поднял трубку, набрал номер моего сеульского телефона. Тотчас ответил звонкий голос:

– Алло! Слушаю!

– Привет, Моа, – сказал я. – Это Соволь.

– О, привет! Наконец-то объявился!

– Я тебя не разбудил?

– Я не спала.

– Как твои дела?

– Нормально. А ты чего, как уехал – не звонишь? Уже две недели прошло.

– Занят был.

– Чем?

– У меня сейчас новый этап в жизни. Изучаю все, что связано с мандаринами.

– А? С мандаринами?

– Ага.

– Что, интересно?

– Ну, скучать не приходится.

– Понятно. А у тебя тут классно. Тихо, и никто не мешает. Я здесь уже две ночи ночевала и сегодня буду. Не возражаешь?

– Конечно, нет. Я же тебе для этого ключи оставил.

– Ты не беспокойся, пожара у тебя не сделаю. Я в комнате не курю. И вообще уже не курю. Когда бабушка болела – курила. А теперь – нет.

– И правильно. Зачем красивой девочке курить?

– Ты считаешь, что я красивая?

– Конечно. Подрастешь еще маленько, и от парней отбоя не будет.

– Тоже скажешь… Я вообще об этом не думаю. У меня в голове другое, а что другое, сама не пойму. Только стихи тянет писать.

– Стихи – здорово! А не прочтешь мне чего-нибудь?

– Нет. Пока они сырые.

– Все равно, прочти.

– Не уговаривай. Да ты и не поймешь, о чем они. Я же на французском пишу.

– Прочитай на французском.

– Гм… А вдруг ты французский знаешь?

– Не знаю я французского.

– Точно?

– Точно.

– Ладно. Сейчас возьму блокнот…

Спустя полминуты Моа стала читать свое стихотворение. Я, правда, не понимал, о чем оно, но по голосу девчушки догадывался, что в нем присутствовали чувства и настроение. Я так и сказал ей об этом, когда она кончила читать.

– Да нет, – возразила Моа. – Глупые мысли. А какой там твой телефон?

Я назвал. После чего мы распрощались. Я выкурил на крыльце сигарету. Потом лег и сразу заснул.

 ***

Опрыскивание деревьев в оранжерее заняло целый день. В маске-респираторе, комбинезоне и с металлическим баллоном за спиной я завершил работу к восьми часам вечера. Вспотел, как в бане. Сбросил спецовку, принял душ.

Позвонила миссис Эйко, сказала, что мы поедем ужинать в знакомый ей ресторан и чтобы через десять минут я был готов. Я надел джинсовые брюки, футболку и светлую куртку.

Миссис Эйко мою работу никак не контролировала, хотя, возможно, наблюдала, не показывая виду, ее я не видел уже два дня.

Мы поехали на машине. Женщина была в том же светлом брючном костюме, в каком встречала меня в аэропорту. А на глазах – неизменные темные очки. Я сидел рядом с ней, на переднем сиденье. От нее приятно пахло духами.

– Вижу – ты с работой справляешься, – сказала миссис Эйко.

– Вникаю потихоньку, – ответил я.

– Ничего, что я – на ты?

– Конечно.

– А с той парой, что работала до тебя, я не могла на ты. Хотя супруги были мне ровесники. Люди делятся на тех, что располагают к простому обращению и не располагают. Верно?

– Наверное, так.

Ресторан стоял у самого моря. В большом стеклянном окне кабинки, куда нас завела официантка, догорало зарево уходящего солнца. А прямо под нами бился о черные камни прибой. Нам подали дары моря – омаров, устриц, моллюсков, крабов, осьминога, рыбу разных сортов – всего слишком много, чтобы все вместилось в наших желудках. Но мы старались, чтобы управиться. Миссис Эйко так и сказала:

– Мы должны всё это съесть.

В определенное время, когда содержимое наших тарелок исчезало, с легким стуком открывалась дверь, и молоденькая официантка закатывала в комнату миниатюрную тележку с очередным блюдом, потом, забрав грязную посуду, она удалялась так же бесшумно, как и появлялась.

На столе был фарфоровый графинчик с женьшеневым вином. Миссис Эйко брала его тонкими пальцами и подливала в стопочки мне и себе. Вино оказалось терпким и мягким, и настолько слабым, что никоим образом не могло вызвать хотя бы малейшего опьянения. Женщина рассказывала легко и непринужденно о том, чем она занималась в последнее время. Что посетила зубного врача, описала его внешность, сказала, что знакома с его женой.

– Я вначале опасалась, как у тебя тут получится, – проговорила она после некоторого молчания. – А теперь сомнения рассеялись. Хотя, должна признать, что мандаринное дело – не твое. Просто ты из тех людей, что, взявшись за какую-то работу, доводят ее до конца. Половина населения земли занимается не своим делом. И ничего. Мир от этого не перевернулся. Ведь так?

– Наверное, так, – согласился я.

– Скажи, а что для тебя бег? – перевела она разговор в другое русло.

– Бег?

– Ну да. Ты же каждое утро бегаешь. Бег для тебя потребность или хобби?

– Гм… Я не задумывался об этом. Бегаю, наверное, для поддержания формы. Это стало привычкой.

– Вот как? А во время бега ты о чем думаешь?

– Так… О разном, о том о сем…

– Обо мне тоже?

– О вас?

– Ну да. К примеру, что это за особа… живет одна… есть ли у нее любовник? И прочее.

– Да нет. Ни о чем таком не думал.

– Ну, хорошо. А что ты скажешь, узнав, что я хожу раз в неделю заниматься футболом?

– Футболом?

– Ага. У нас клуб. Любительский. Только тренер профессионал, мужчина. А все игроки – женщины. Контингент самый разный, от преподавателя колледжа до домохозяйки. Тренировки у нас проходят в два этапа, сначала физподготовка, а потом – игра. Что, удивила?

– В общем, да. И на какой позиции вы играете?

– Я центрфорвард. Но могу и в полузащите. Футбол снимает стресс и дает заряд бодрости.

– Угу, – согласился я.

Завершив ужин, миссис Эйко расплатилась карточкой, и мы поехали домой. За рулем она говорила мало, думала о своем. У дома высадила меня, сказала, что ей нужно еще куда-то съездить. Я поблагодарил ее и пошел к себе.

***

Сбор мандаринов в оранжерее занял около недели. Миссис Эйко нашла мне в подмогу еще двоих мужчин, хмурых и молчаливых. Мы почти не разговаривали и работали точно роботы – снимали спелые плоды с деревьев, сортировали их по ящикам, отвозили на грузовике к воротам и складывали там. К вечеру каждого дня приезжали люди из торговой фирмы, забирали мандарины.

Я отправил по коробке мандаринов домой: родителям, другу Джону, Мирэ и Моа. Мне ужасно хотелось, чтобы они ощутили вкус мандаринов, которые я собрал собственными руками, а не тех, которые покупали в супермаркете. Но перед тем как отправить посылки почтой, я попросил миссис Эйко, чтобы она высчитала сумму из моей зарплаты. На что женщина ответила:

– Какие пустяки. Считай – это мой презент.

Захотелось мне отправить мандарины и моему русскому другу Игорю Ковригину, я-то знал точно – в холодной России мандарины не росли, но на почте сказали, что скоропортящиеся продукты отправлять за границу нельзя.

О том, что я работал в мандариновом саду, знал только друг Джон. Я вовсе не желал делать из этого тайны, просто не хотелось мне всем объяснять, что да почему. Родители никогда не лезли с расспросами, а подруга Мирэ и подавно.

Спустя сутки позвонила Моа:

– Привет! Получила твои мандарины. Вкусные!

– Еще бы! Сам выбирал. Теперь я знаю в них толк.

– Вот, кушаю. Съела уже десять штук.

– Ого! Не увлекайся, а то живот заболит.

– Ладно. Потом отнесу нашим, угощу. Я им сказала, что ты – друг. Что, как повзрослею, – выйду за тебя замуж.

– Да?! Ты так и сказала?!

– Ага.

– ?!

– Шучу я, – в трубке послышался заливистый смех. – Я же знаю, неправильно поймут. А мандаринов мне столько одной не съесть. Отнесу. Скажу – купила. Ты не против?

– Конечно, нет.

– Главное, я знаю, что от тебя.

– Ага.

– Ты чем сегодня занимался?

– Так, ничем особенным. А ты?

– Мы катались на теплоходе по Хангану. Я и мои двоюродные сестры. А еще их подружки. Скажи мне… или это со мной одной такое происходит… Все их разговоры, шутки… Они раздражают. Как дети малые… А ведь мы сверстники. Ты можешь объяснить?

– Гм… Не бери в голову. Знаю одно – все это проходит.

– Ты считаешь?

– Ага.

– Ладно… Буду закругляться. Строку потеряла, поищу. Потом лягу спать.

– Строку?

– Ну да. Стих сочинила, а завершающую строку не могу придумать.

– А… Удачи!

– Пока!

– Пока!

***

Хелен была красивой девушкой.

Как уже говорил, первое время, прибыв в Эфиопию, я забеспокоился. Мне было не различить людей, похожих друг на друга, как две капли воды. Наверное, и для европейца, оказавшегося впервые в Корее, все люди на одно лицо. Но, пожив недельку-другую, я понял, как глубоко ошибался. Все мои тридцать студентов были разные, и внешне и по характеру. Это было настолько очевидно, что я глубоко устыдился своего страха. Были разными и продавец магазина, и полицейский, и привратник нашего дома, и случайный прохожий на улице. И, разумеется, все имели собственную привлекательность. Окунувшись в чужую среду, живя рядом с эфиопами, я стал одним из них и изнутри увидел подлинную красоту людей. В тёмном цвете их кожи отражались все оттенки земли, живой природы, воды, травы, степи, неба, облаков…

Хелен была высока и стройна и никак не походила на человека, придавленного тяготами жизни, и только лицо ее, ежечасно бросающее вызов суровой действительности, вобрало в себя всю земную грусть. И были всегда грустными ее огромные, как у теленка, глаза. А кожа ее имела совершенно противоположный от черного цвет – светло-бронзовый, какой бывает у человека, проведшего все лето у моря. Волосы девушки, иссиня-черные, вьющиеся, спадали на плечи. Одевалась она просто – выцветшая светлая юбка и зеленая кофточка.

Я ей сказал однажды, что нет необходимости убирать в квартире ежедневно, а можно ограничиться лишь тремя днями в неделю, и что остальное время она может уделить своей семье. На что Хелен покачала головой – это недопустимо, люди подумают, что она отлынивает.

***

Окончание здесь — https://koryo-saram.site/mihail-pak-mandariny-dlya-helen-roman-okonchanie/

Источник: КИМ — https://vmeste.kr/index.php/culture/308-mandariny-dlya-helen

Поделиться в FaceBook Добавить в Twitter Сказать в Одноклассниках Опубликовать в Blogger Добавить в ЖЖ - LiveJournal Поделиться ВКонтакте Добавить в Мой Мир Telegram

Комментирование закрыто.

Translate »