Обобщенный в монографии материал по календарным обычаям и обрядам годового цикла пяти народов Восточной Азии — китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев — в XIX — середине XX в. выявляет их неразрывную связь со всей традиционной, своеобразной культурой каждого из изучаемых народов. Неотъемлемой частью традиционной культуры предстают и народные праздники годового цикла. Как одно из средоточий духовных и материальных ценностей каждого из этих народов, они несли в себе колоссальный эмоциональный заряд, синтезировали в себе философские и эстетические воззрения и представления о жизни, о человеке, о мире, о добре и красоте, сложившиеся в недрах многовековых народных культур.
Календарные обычаи и обряды, а также праздники годового цикла китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев в исследуемый период являют собой многогранное, многослойное явление, в котором оказались спрессованными и одновременно сосуществуют представления, религиозные системы и идеологии различных исторических эпох, начиная с самых древних, архаических и включая современные инновации. Жизненность календарной обрядности, очевидно, была предопределена и тем, что в ней на протяжении веков наряду с появлением новых обычаев и обрядов сохранялись традиции предшествующего времени; при этом нередко «новое» находило аналог в «старом», а «старое» продолжало бытовать в новых формах.
Представленный в книге материал свидетельствует о том, что на рубеже XIX — XX вв. у изучаемых народов бытовали свои неповторимые модели календарных праздников, отражавшие самобытность духовной и материальной культуры каждого из них. Истоки специфики календарных обычаев и обрядов, а также народных праздников года коренятся в особенностях климатических и региональных условий, хозяйственно-культурных типов (ХКТ), в неповторимости исторического опыта каждого из народов, в политической, экономической и культурной истории, в категориях времени и истории календаря.
Предварительно можно отметить несколько общих аспектов, в которых наиболее ярко проявляется специфика календарных праздников китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев. Прежде всего она проявлялась в календарных системах. Хотя уже с периода средневековья изучаемые народы пользовались древнекитайской шестидесятеричной системой, традиционными лунно-солнечными календарями, в народном быту в XIX -середине XX в. сохранялись более древние системы исчисления. Так, и тибетцев и монголов стойко бытовало деление времени на теплое и холодное, на весенне-летний и осенне-зимний сезоны. Подобное деление отражалось в праздничном календаре появлением дат, фиксировавших смену одежды (у тибетцев), переезды на летние пастбища у скотоводов (монголы, тибетцы), работу на склонах гор или в долинах (у тибетцев-земледельцев).
В конце XIX — начале XX в. все изучаемые народы наряду с традиционными системами уже пользовались григорианским календарем. Однако в первых десятилетиях XX в. Григорианский календарь наиболее интенсивно внедрился в культуру японцев, монголов и отчасти корейцев. Для большинства китайцев, корейцев и тибетцев в начале XX в. лунный календарь стойко сохранял свои позиции. У монголов лунный календарь сосуществует с григорианским. Для японцев более характерно постепенное (с конца XIX в.) перенесение обычаев и обрядов традиционных праздников на общепринятый календарь.
В традиционной культуре этих народов можно проследить по крайней мере две категории празднеств, обусловленных трудовой деятельностью крестьянства. Первая категория (очевидно, более древняя) тесно связана с хозяйственной деятельностью земледельца или скотовода. Даже, наверное, правильнее сказать, что сам трудовой процесс как бы на время становился праздником. Особенно торжественно отмечалось начало и завершение важнейших трудовых этапов в годовой деятельности земледельца или скотовода-кочевника. Так, у всех землепашцев празднично проходили начала главных сельскохозяйственных работ (пахоты, сева, уборки урожая, провеивания зерна и т. п.), первый трудовой день нового цикла, первый выход в поле. А у монгольских кочевников, например, веселыми найрами ознаменовывалось окончание процесса изготовления войлока, завершение работ по заготовке мяса на зиму. Во всех этих случаях праздничные действа прямо «произрастали» из трудовой деятельности, составляли ее неотъемлемую часть, эмоционально ее окрашивали. У кочевников-скотоводов, например, время перехода на летовки, жизнь и труд в летние месяцы на плодородных пастбищах традиционно воспринимались как праздник, были освещены особым, радостным настроением.
В то же время в календарной культуре народов Восточной Азии широко представлены праздники второй категории, уже значительно отделившиеся от непосредственного производительного труда, такие, например, как Новый год у всех изучаемых народов, летний праздник Надом у монголов, весенний праздник Цинмин у китайцев, Праздник кислого молока у тибетцев, летний праздник Тано у корейцев, Праздник девочек и Праздник мальчиков у японцев и многие другие. Большинство из этих праздников отмечалось всем народом, представителями всех сословий и классов, жителями деревень и кочевий, больших и малых городов. Как правило, состоявшие из множества обычаев и обрядов, игр и развлечений, растянутые во времени, они являли собой целые праздничные циклы. Почти все они имели точно фиксированные даты в отличие от празднеств первой категории, сроки которых зависели от погодных условий каждого конкретного года.
По-разному в календарных обычаях и обрядах изучаемых народов проявляется соотношение между идеологией мировых религий, национальных религиозных систем и философско-этических учений (даосизм, конфуцианство) и народными представлениями. На традиционный сельскохозяйственный календарь в ходе истории налагались праздничные даты буддизма, даосизма, конфуцианства. Очень часто в народном быту они совмещались, образуя сплошную синкретическую систему. Однако, как справедливо на славянском материале отмечал П. Г. Богатырев, крестьяне, как правило, не различали противоположных систем верований, так как у них «единая вера, представляющая собой синтез магических действий, молитв, народных и собственно религиозных обрядов» [Богатырев, 1971, с. 198]. Синкретизм религиозных представлений особенно характерен для календарной обрядности китайцев. В обычаях и обрядах годового цикла у монголов и корейцев преобладают добуддийские древние представления, в обрядности японцев наряду с буддизмом велика роль синтоизма, наконец, особо надо отметить роль ламаизма и особенно ламаистской церкви в церемониях праздников года у тибетцев. В ходе исторического развития собственно земледельческие обычаи и обряды у китайцев, корейцев, японцев, тибетцев-земледельцев и обычаи и обряды кочевников монголов и тибетцев постоянно обогащались многовековой городской культурой, а также культурой других классов и сословий.
В обрядности изучаемых народов степень этого взаимовлияния, уровень синкретизма проявлялись по-разному. Так, необходимо отметить, что у китайцев, корейцев, японцев в собственно земледельческие народные праздники вошло много элементов многовековой городской культуры (хотя, конечно, необходимо помнить и о том огромном влиянии, которое культура земледельцев постоянно оказывала на формирование традиций горожан, особенно в феодальный период), а в народный праздник тибетцев — значительное число элементов ламаистской обрядности.
На рубеже XIX — XX вв. у изучаемых народов в основном завершался процесс формирования общенациональных моделей календарных праздников, что, впрочем, не исключало ( и не ис- ключает даже в наши дни) бытования огромного числа локальных и региональных особенностей. Складывание общенациональных моделей календарных праздников у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев в конце XIX-начале XX в. совпало с важнейшими событиями в их политической, экономической, культурной и этнической истории: кризис феодальной с bстемы, утверждение капиталистических отношений, период империалистической экспансии, время мощных национально-освободительных движений, время, когда многие элементы традиционной культуры как бы заново переоценивались. В этих сложных условиях и календарные праздники также претерпевали известную трансформацию, менялись и оценки их значимости. К середине XX в. некоторые из праздников у каждого из изучаемых народов стали одним из выражений этнической специфики, одним из важнейших компонентов этнического самосознания.
Как уже неоднократно отмечалось, календарные праздники любого народа-это концентрированное выражение многих сторон его материальной и духовной культуры. Именно поэтому мы вправе рассматривать праздники года китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев в системе их материальных и духовных ценностей, в неразрывной связи с этнической историей каждого из этих народов. Думается, что системный подход к анализу обычаев и обрядов годового цикла откроет новые пути для дальнейших исследований.
КАЛЕНДАРНАЯ ОБРЯДНОСТЬ
И КУЛЬТУРНЫЕ КОНТАКТЫ
Исследование календарных обычаев и обрядов, праздников годового цикла у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев позволяет обратиться к проблеме культурных контактов и взаимосвязей этих народов, а более широко—к вопросу формирования восточноазиатского историко-культурного региона. Представляется несомненным, что наиболее значимыми факторами, которые способствовали интенсивности культурных контактов между народами данного региона, следует признать следующие обстоятельства.
Во-первых, многотысячелетнее развитие и взаимодействие на территории Восточной Азии двух ведущих хозяйственно-культурных типов — пашенных земледельцев с преимущественно по- ливным рисосеянием и кочевников-скотоводов степей и полупустынь.
Во-вторых, влияние древнекитайской культуры (китайской античности, по определению Н. И. Конрада).
В-третьих, влияние буддизма. Как одна из мировых религий, он оказал огромное воздействие на культурное развитие изучаемых народов. При этом, конечно, надо иметь в виду, что степень интенсивности влияния буддизма на календарную обрядность изучаемых народов в силу их исторического развития была неодинаковой.
Возможно, спектр факторов, способствовавших культурному взаимообогащению изучаемых народов, был шире. Однако, как нам представляется, три названных выше фактора не только сыграли огромную роль в развитии культурных контактов между народами Восточной Азии, но и определили историко-культурный облик всего региона.
Изучение календарной обрядности вычленяет в качестве одного из примеров культурной взаимосвязи народов Восточной Азии шестидесятеричную систему летосчисления и календаря. Как известно, она сформировалась в Китае на рубеже нашей эры [Крюков, 1986, с. 107-108], а затем в разные исторические периоды была воспринята соседними народами. Шестидесятеричная система исчисления оказала большое влияние на календарь и систематизацию праздничных дат в культуре изучаемых народов.
В то же время, как свидетельствует обобщенный в монографии материал, специфика функционирования этой системы как в культуре вообще, так и в кругу народных календарных представлений того или иного народа придавала заимствованию иной облик. В культуре каждого народа заимствованная шестидесятеричная система «обрастала» присущими этому народу обрядностью и традициями. В результате она приобретала неповторимый облик, свою специфику. Так, в культуре японцев особенно популярной и значимой стала та часть наименований годов шестидесятеричной системы, которая относится к 12 «небесным ветвям», к зодиакальным названиям, к двенадцатилетнему «звериному циклу»: мышь, бык, тигр, заяц, дракон, змея, лошадь, овца, обезьяна, петух, собака, свинья. Среди новогодних обычаев и обрядов японцев стойко сохранялась традиция дарить на Новый год изображение того животного, которое входи- ло в название года.
Особое значение 12-летнему циклу придавали и тибетцы. Специфика года определялась у них обрядами, паломничествами, жертвоприношениями, которые совершались раз в 12 лет, в год под тем или иным названием. Так, в год обезьяны совершалось паломничество-обход по долине вокруг горной вершины Цари.
Вообще в жизни кочевников-скотоводов 12-летний цикл занимал важное место. Высказывается мнение, что заслуга создания системы 12-летнего календаря принадлежит именно кочевым народам Центральной и Восточной Азии (например, [Цыбульский, 1987, с.З]).
В праздничной хронологии китайцев, корейцев, японцев и отчасти тибетцев в XIX — середине XX в. широко бытовал обычай отмечать праздники по нечетным числам, равным числу нечетного месяца лунного календаря: 3-й день 3-й луны, 5-й день 5-й луны, 7-й день 7-й луны, 9-й день 9-й луны. Как отмечают исследователи, обычай праздновать эти дни появился в Китае еще в период правления династии Поздняя Хань (I — III вв.), но получил широкое распространение в III — IV вв. [Крюков, Малявин, Софронов, 1979, с. 209].
Представляется несомненным, что большая часть из этих дат (или близких к ним по времени) первоначально отражала, фиксировала важнейшие переломные моменты в сельскохозяйст венной деятельности древних земледельцев и кочевников. Например, 5-й день 5-й луны в XIX — начале XX в. воспринимался как середина лета. Действительно, он не только ассоциировался с «переломом» года, но и часто прямо совпадал с летним солнцеворотом. Исторические источники свидетельствуют о том, что древние обычаи и обряды, связанные с летним солнцеворотом, были известны всем народам. Примечательно, что в корейской средневековой культуре для 5-го дня 5 го месяца бытовало древнее название День колеса, в котором выражена идея движения времени и солнца.
В древнем Китае обычай отмечать даты по нечетным числам, равным числу нечетного месяца, как праздничные возник под влиянием даосско-буддийской идеологии. Культурные связи, особенно общность хозяйственных занятий китайцев, корейцев и японцев (поливное рисосеяние), способствовали проникновению этих праздничных дат в культуру соседних с Китаем народов. Так, некоторые из них были известны в Корее уже в период Трех государств (I в. до н. э.-VII в. н. э.). В Японии их стали отмечать с VII — X вв.
Заимствовав в разные исторические эпохи эти праздничные даты, каждый из воспринявших их народов отмечал торжества по-своему; японцы, например, в 3-й день 3-го месяца отмечали Праздник девочек, а корейцы — Праздник цветов и Праздник детей, на 5-й день 5-го месяца у японцев приходился Праздник мальчиков, а у корейцев — летний праздник Тано (также 5-й день 5-го месяца), который прежде всего отмечался как время радостных и веселых игр и развлечений девушек и молодых женщин.
С одними и теми же датами у каждого из народов были связаны «свои», различные по происхождению и содержанию традиционные развлечения, формы празднования. У китайцев в XIX—начале XX в. главным событием праздника 5-го дня 5-го месяца (очевидно, начиная с VI в.) были состязания «лодок-драконов». В Тибете первая декада 5-го месяца ознаменовывалась представлениями Чама или театрализованными действами, посвященными богине Лхамо.
Интересно проанализировать названия одних и тех же праздничных дат. В календаре китайцев и корейцев особое место занимал 105-й день после зимнего солнцеворота, который китайцы называли праздником Холодной пищи (Ханьши) или праздником Чистого света (Цинмин). Со временем в Китае за этим поаздником утвердилось одно название -Цинмин. В Корее же, где эта дата также отмечалась, популярным стало название День холодной пищи (Хансик), восходящее к наименованию Ханыни (Хансик — корейское чтение китайских иероглифов, которыми обозначен термин «Ханьши»).
Ряд названий имеют и известные японские праздники: Праздник девочек (3-й день 3-го месяца) и Праздник мальчиков (5-й день 5-го месяца). Некоторые из них восходят к обозначению дней в шестидесятеричной системе исчисления и отражают влияние древнекитайской культуры, например праздник Первого дня змеи (Дзёси-но сэкку) для Праздника девочек или праздник Первого дня лошади (Танго-но сэкку) для Праздника мальчиков. В этих названиях прослеживается связь с шестидесятеричной системой. Сказалось в них и влияние древнекитайской натурфилософии, согласно которой понятие «змея» восходит к одному ряду символов (например, змея — вода — тьма и т. д.), обозначающих женское начало — инь, в то время как понятие «лошадь» восходит к другому ряду символов (например, лошадь — солнце — свет и т. д.), обозначающему мужское начало — ян.
Однако в традиционном японском быту эти праздники более широко известны под названиями, которые восходят к собственно японской культуре и календарной обрядности. Так, для Праздника девочек чаще употребляются обозначения Праздник кукол (Хина мацури) или Праздник персика (Момо-но сэкку), а для Праздника мальчиков — Праздник ирисов (Сёбуно сэкку). И цветение персикового дерева в начале 3-го месяца, в разгар весны, и распускающиеся бутоны сине-голубых ирисов в середине лета с давних пор были важнейшими вехами в народном японском календаре. Впрочем, специфика и неповторимость этих японских праздников проявлялась и в их содержании, в их функциональной направленности, в сопровождающих их атрибутах.
Широкое распространение у китайцев и корейцев получило предание о Цзе Цзыкуе, верном подданном, якобы жившем в Китае в VI в. до н. э. Рассказ о его гибели в горящем лесу как бы объяснял обычай, запрещавший зажигать огонь в День холодной пищи. У китайцев, корейцев и японцев популярной была поэтическая легенда (возможно, первоначально миф) о Ткачихе и Пастухе, двух небесных возлюбленных, встречающихся на Сорочьем мосту через Млечный Путь раз в году, в ночь на 7-й день 7-го месяца. Считается, что эта легенда сложилась в Китае еще в период правления династии Поздняя Хань, когда и оформился праздник 7-го дня 7-го месяца. Примечательно, что самое, по-видимому, раннее живописное изображение этого сюжета сохранилось в настенной живописи гробницы Токхын (409 г.), относящейся к периоду существования древнекорейского государства Когурё [Фрески, 1979, с. 43]. Среди светил, облаков и созвездий древний художник как бы одним свободным движением кисти изобразил струящийся поток Небесной реки. На ее противоположных берегах — фигуры Ткачихи и Пастуха. Пастух, ведя за собой вола, уходит от берега. Его возлюбленная, стоя на противоположном берегу, провожает его долгим взглядом.
На календарную обрядность, на праздничный годовой цикл народов Восточной Азии значительное влияние оказал буддизм. В страны изучаемого региона он проник в различные исторические периоды: в Китай в I — IV вв., в Корею в IV — VI вв., в Японию в VI в., в Тибет в VII в., в Монголию в XIII в. В XIV -XV вв. в Тибете Цзонхава Лобзан-дакпа (1357-1419) основал религиозную систему (в лоне буддизма), которая получила название «ламаизм». В XVI — XVII вв. ламаизм распространился среди монголов. Ко времени своего распространения в странах Восточной Азии (прежде всего в Китае, Корее и Японии) буддизм имел уже более чем тысячелетнюю историю, обладал развитой церковной организацией, имел богатую обрядность. Поэтому его влияние на календарный праздничный цикл народов Восточной Азии не могло не остаться незамеченным.
История буддизма в изучаемых странах складывалась по-разному, оттого неоднозначным было и его влияние на народные календарные обычаи и обряды. В культуре китайцев, корейцев и японцев в XIX — начале XX в. из буддийского праздничного календаря наиболее стойко сохранялся День рождения Будды, отмечавшийся в 8-й день 4-го месяца. В календаре японцев важное место занимал буддийский поминальный праздник Бон (15-й день 7-го месяца), а также дни весеннего и осеннего Хигана.
В Тибете, теократическом государстве, во главе которого стоял Далай-лама, буддийские праздники, обычаи и обряды были главенствующими в календарном цикле. Среди них были праздники, связанные с Буддой Шакьямуни, а также даты, установленные Цзонхава Лобзан-дакпа и школой Гэлукпа. Некоторые из этих праздников в прошлом широко отмечались в ламаистских монастырях Монголии (см., на- пример, [Решетов, 1987, с. 121-136]). В обрядности буддийских праздников изучаемых народов прослеживаются общие черты. Обратим внимание на одну деталь. Так, одной из форм праздничной обрядности тибетцев являются различного рода паломничества-обходы (монастырей, горных вершин, территорий). А в южных провинциях Кореи бытовала традиция в 8-й день 4-й луны — в День рождения Будды — водить хороводы вокруг буддийских пагод или около них. В этих хороводах-обходах участвовали только женщины.
Прослеживается известная общность тех обрядов и обычаев годового цикла китайцев, корейцев и японцев, которые восходят к конфуцианству и даосизму: обряды поклонения предкам, почитание конфуцианских и даосских святых (на корейском материале подробнее см. [Ионова, 1982]).
Разнообразные формы развлечений, театрализованные действа, атрибуты и украшения праздников у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев свидетельствуют и о самобытности культуры каждого из изучаемых народов, а также о том, что они постоянно обогащали друг друга, заимствуя и друг у друга, и у соседних народов. Считается, например, что китайское состязание «лодок-драконов», главное развлечение летнего праздника Истинной середины (5-й день 5-го месяца), было заимствовано жителями Срединного государства у их южных соседей. А обычай качаться на качелях проник в Китай из Средней или Передней Азии.
Это свидетельствует о культурных контактах народов Восточной Азии,отразившихся в их календарной обрядности, контактах, которые способствовали складыванию историко-культурного облика восточноазиатского региона.
Однако известная общность проявлялась и на другом, типологическом уровне. Раскрыть это положение можно через анализ функциональной направленности календарной обрядности годового цикла.
ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ НАПРАВЛЕННОСТЬ
ОБЫЧАЕВ И ОБРЯДОВ
ЧЕТЫРЕХ ВРЕМЕН ГОДА
Изучение народного традиционного календаря китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев показывает, о на рубеже XIX — XX вв. ему было присуще деление на четыре времени года: весну, лето, осень, зиму, хотя у кочевых народов до недавнего времени более значимым, как уже отмечалось, было деление года на два периода. В известной мере это присуще и традиионному тибетскому календарю, в котором наряду с другими системами бытует деление года на теплый и холодный периоды, соответствующие по количеству выпадаемых осадков влажному и сухому [Shen, Zien, 1953, с. 159; Цыбиков, 1981 (II), с. 10]. Можно предположить, что в глубокой древности и у земледельческих народов (китайцев, корейцев, японцев) год также делился только на два периода: подготовку и начало посевных работ и сбора урожая. Особое значение имели соответственно весна и осень.
Как и у ряда других народов Евразии, многие древние обычаи и обряды группировались вокруг важнейших дат солнечного календаря — зимнего и летнего солнцеворота (см. [Серов, 1983, с. 44, 46-49]). Не будучи непосредственно связанными с сельскохозяйственными работами, с их началом или окончанием, с посевом или сбором урожая, они тем не менее знаменовали важные вехи года. Время, приуроченное к зимнему солнцестоянию, с одной стороны, как бы подводило общий итог году, с другой же — начинало новый цикл. Обычаи и обряды, позднее перенесенные на Новый год, были связаны с подготовкой к сельскохозяйственным работам и, что значительно важнее, «открывали» начало всего года. Время летнего солнцеворота — праздники лета- завершали окончание забот по уходу за созревшим урожаем, а также начало подготовки к его сбору. И та и другая дата наиболее четко выражала цикличность временного потока: завершение — начало, начало — завершение.
Однако уже в период средневековья в традиционной культуре, прежде всего земледельческих народов Восточной Азии, укрепилось и стало значимым деление года на четыре времени. Сочетавшееся с более дробным делением на 24 сезона, оно отражало характер земледельческих работ, особенности трудовых процессов.
В советской этнографической науке исследователи неоднократно обращались к изучению функциональной направленности календарных обычаев и обрядов каждого времени года (см., например, [Пропп, 1963; Соколова, 1979, с. 261-264; Календарные обычаи, 1985, с. 232-239]).
Как и у многих других народов мира, весенние обычаи и обряды в основном имели подготовительный характер- были тесно связаны с той реальной работой, которую крестьяне проводили накануне начала сельскохозяйственного года.
Особое место среди обрядов весеннего цикла занимали ритуалы, связанные с продуцирующей магией, с магией плодородия. Так, у корейцев 1-й день 2-го месяца отмечался как День работника, главной приметой которого было приготовление блюда из отбитого риса (сонъпхён). Считалось необходимым в первую очередь угощать этим блюдом сельскохозяйственных работников, которые через несколько дней должны были трудиться на полях. Специально приготовленное, вкусное и питательное блюдо, как полагали, «прибавляло» им сил, должно было способствовать их будущей хорошей работе. У китайцев и тибетцев в первые весенние месяцы были широко распространены обряды поклонения Божествам земли и Хозяевам местности.
Другой важной формой продуцирующих обрядов было проведение в начале весны «работ», имитирующих пахоту земли и отгон птиц. Ряд обычаев и обрядов восходил к древним представлениям о необходимости «передать» весеннему полю «жизненную силу» людей, в первую очередь земледельцев. Люди как бы вступали в контакт, в союз с землей. Для этого на весенних полях устраивались обильные, часто многолюдные трапезы (с праздничной едой и возлияниями), непременным было сидение на земле. Такие обычаи и обряды известны у тибетцев и корейцев. У китайцев широко бытовал обычай топтания весенней травы.
Можно высказать предположение, что эта идея «передачи» весенней земле «жизненной силы» человека лежит в основе широко известного японского обряда любования сакурой {о-ханами). Обычай этот отмечается на протяжении 3-4-го месяцев. Цветение сакуры совпадает в традиционном сельскохозяйственном календаре с началом вспашки земли на рисовых полях, с подготовкой грядок для проросших зерен.
Как свидетельствуют письменные источники, а также наши наблюдения в марте 1982 г. в г. Окаяма, в г. Такамацу (о-в Сикоку), а также в апреле 1988 г. в гг. Инуяма, Нара, Киото — центральной частью праздничного обычая о-ханами является посещение мест, где расположены деревья цветущей сакуры (парк, открытая лужайка, сады). Как уже отмечалось выше, любоваться сакурой обязательно отправляются большой компанией: либо члены семьи всех поколений, и обязательно с детьми, либо друзья и сослуживцы. Надо отметить еще одно обстоятельство: свое- образная кульминация веселой весенней прогулки — маленький пикник, который устраивается под деревьями цветущей сакуры. Время цветения сакуры- это ранняя весна, земля еще холодная и покрыта прошлогодней, засохшей травой. Однако празднующие обязательно расстилают на земле, на газонах парков небольшие пледы, коврики, одеяла, циновки и, расположившись совсем по-домашнему, устраивают маленькое пиршество. Рядом играют дети. Этот весенний праздник под цветущей сакурой обязательно должен проходить весело и радостно.
Представляется, что у этого праздника, сегодня воспринимающегося как высокоэстетизированное явление, воспетого многими поколениями японских поэтов и художников, получившего и буддийскую трактовку (мимолетное цветение сакуры ранней весной соотносится с быстротечностью человеческой жизни, с недолговечностью красоты) , есть и древняя земледельческая основа. Цветение сакуры было когда-то важной приметой исчисления времени, указывавшей японскому земледельцу на начало работ на рисовых полях. Возможно, что цветение сакуры наложилось на какие-то другие, более древние природные приметы, столь необходимые крестьянам. Однако на связь с древними аграрными культами в обычае о-ханами указывают, как нам кажется, следующие моменты: сидение на весенней земле, пиршества на земле, участие значительного числа людей, присутствие детей стремление провести праздник весело и радостно.
Среди обычаев и обрядов весеннего цикла огромное место занимают церемонии и ритуалы, связанные с поминовением предков. Это и китайский праздник Цинмин, и корейский праздник Хансик, которые отмечались по солнечному календарю на 105-й день после зимнего солнцеворота и npиходились иногда на 2-й, иногда на 3-й месяц. Одними из главных составных этих праздников были поминовение усопших, посещение и уборка могил. У японцев в XIX — начале XX в. обряды, связанные с почитанием предков, совершались в дни буддийского весеннего праздника Хиган (3-й месяц).
Особая важность весенних церемоний поклонения предкам проявляется многофункциональности этих обрядовых циклов. Несомненно, они были неразрывны с культами плодородия, с древними представлениями земледельцев о том, что умершие предки, будучи погребенными в земле, связаны с ее богатствами и возможностями и могут «влиять» на будущий урожай [Пропп, 1963]. В то же время, как отмечаетВ. Я. Петрухин, предки и исполняемые для них обряды, должны были не только «способствовать» плодородию земли, но и «посылать» благодатные природные явления, столь необходимые в начале сельскохозяйственных работ [Петрухин, 1986, с. 18]. Таким образом, считалось, очевидно, что предки «влияли» не только на земные силы, но и на небесные. Наконец, эти церемонии имели огромное социально-коммуникативное значение и должны были «включить» выбывших из коллектива умерших в единый социальный организм; при этом предки как бы «помогали» осуществлять «связь» живущих с потусторонним миром [Петрухин, 1986, с. 20]. Некоторые обряды весеннего цикла имели очистительную функцию (зажигание нового огня у китайцев в праздник Цинмин, у корейцев в праздник Хансик).
Продуцирующая и предохранительная функции весенних обычаев и обрядов проявлялись в том, что в праздниках этого периода особая роль отводилась детям. У японцев в 3-й день 3-го месяца отмечался Праздник девочек, у корейцев этот день считался Праздником детей. В весенние дни у тибетцев часто совершались обряды хождения детей по полям. Аналогичный обычай мы наблюдали в Японии в префектуре Окаяма, во время храмового праздника в храме Тандзёдзи (4 апреля 1982 г.), когда группы нарядно одетых детей проводили по весенним полям.
У корейцев в праздничных обрядах 3-го месяца особо подчеркивалась взаимосвязь всех поколений, их преемственность, а следовательно, непрерывность жизни. Здесь были и обряды, посвященные специально детям, и развлечения для молодежи, и специальные торжества для людей старшего поколения, для тех, кто достиг 60- 70—80-летнего возраста.
Основные функции летних обычаев и обрядов были направлены на сохранение посевов, на сбережение молодняка в стадах, подготовку к будущей уборке урожая и сохранение поголовья стада, в том числе молодняка. Продуцирующая магия первых летних месяцев призвана была усилить, животворящую энергию солнца. Возможно, именно так первоначально понимались Праздники фонарей, отмечавшиеся у многих народов в начале лета и позднее освященные буддийской идеологией. Следы продуцирующей магии прослеживаются в летней монгольской народной игре в «белую палочку», в которой участвовала молодежь. У японцев на середину лета, на 5-й день 5-го месяца, приходился Праздник мальчиков. С заботой о будущем урожае были связаны состязания «лодок-драконов» у китайцев. Хотя этот обычай был сложным и много-функциональным, но среди его функций есть и проявление магии плодородия. Народная молва гласила, что тот, кто победит в состязаниях «лодок-драконов», будет иметь богатый урожай.
У тибетцев именно на летний период приходились сложные обрядовые циклы, связанные с «заклинаниями» погоды, «укрощением» града и дождя. Своеобразной формой защитительных, охранительных обрядов (прежде всего для урожая, а следовательно, и для всего общества, и для каждого человека) являлось исполнение различных сказаний (уже само слово обладало колоссальным магическим воздействием) и театрализованных действ. В этот период в Тибете сказители повествовали о героических деяниях Гэсара, который в одной из своих ипостасей выступал как Погодное божество.
Но несомненно, самыми значительными (а возможно, и самыми многочисленными) в летний период были обычаи и обряды, имевшие очистительные и оградительные функции. Наиболее ярко это отразилось в широко распространенном у всех изучаемых народов обычае собирать в это время целебные травы, растения, которые якобы обладали магическим воздействием на здоровье человека. В. Я.Пропп, отметивший на славянском материале главную особенность купальной обрядности (праздник Ивана Купалы) -сбор трав, полагал, что здесь не прослеживается прямой связи с аграрными культами [Пропп, 1963]. Однако, как нам представляется, связь между сбором трав в середине лета и в дни, близкие к летнему солнцевороту, и аграрной обрядностью была. Сбор целебных (вполне рациональное начало) трав и растений, якобы обладавших чудодейственной силой, был связан с очистительной, оградительной магией, с заботой о здоровье членов семьи, селения, коллектива. Именно в середине лета у китайцев, например, значительно возрастала роль разнообразных оберегов и талисманов. По мнению исследователя Д. Тангад, известная монгольская летняя игра в «белую палочку» была первоначально связана с очистительной магией (с предохранением скота от отравления вредными растениями) и проводилась все то время, пока цвели на пастбищах опасные для животных ядовитые травы [Тангад, 1983, с. 56-57]. Очистительные и оградительные функции должны были подготовить членов коллектива к важнейшему этапу хозяйственной деятельности — к осеннему сбору урожая.
Обычаи, обряды, праздничные циклы середины летнего времени года у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, приходившиеся на начало или середину 5-го лунного месяца, а иногда захватывавшие и 6-й месяц, вызывают ассоциации с новогодними обычаями и обрядами [Календарные обычаи, 1985, с. 232-239]. Столь же разнообразны их функции. Как и в новогодних празднествах, в летних торжествах важное место занимали развлечения противоборства: скачки, борьба, стрельба из лука, состязания «лодок-драконов», перетягивание канатов. Аналогом новогодних прыжков на доске (нольттвиги), развлечения корейских девушек и молодых женщин, летом являлись качели (кыне). Вероятно, в древности символика этих развлечений была связана с культом плодородия.
Значительное место в летней обрядности (как и в новогодней) отводилось предугадыванию погоды, судьбы урожая, человека и всего общества.
Функциональная направленность обычаев и обрядов осеннего периода отражала прежде всего идею благодарности за собранный урожай. Это проявлялось в устройстве совместных общинных, а также семейных пиршеств. Как и в весенних обрядах, обращались к предкам. Их благодарили за собранный урожай и молили об урожае будущем. Поминальные обряды (позднее иногда окрашенные буддийской символикой) занимали центральное место в праздниках, приходившихся на 7-й или 8-й месяц: праздник Бон у японцев (15-й день 7-го месяца) и праздник Осеннего вечера (15-й день 8-го месяца) у китайцев и корейцев. Особенность осенних поминальных обрядов заключалась не только в почитании прямых предков, но и в заботе о неупокоенных, «сиротских» душах. В этом выражалось стремление «укрепить связь», «контакт» между всеми живущими и всеми умершими.
В зимних обычаях и обрядах наряду с благодарением за собранный урожай и благополучное завершение сельскохозяйственного года значительно возрастали функции, направленные на за-боту о будущем годе, о новом урожае и приплоде скота, о здоровье и процветании членов семьи и всей общины. Как показывает материал, систематизированный в данной книге, а также в работе, специально посвященной Новому году [Календарные обычаи, 1985], обычаи и обряды второй половины зимнего периода как бы стягиваются к двум важнейшим датам — зимнему солнцевороту и Новому году, а иногда даже сливаются с ними в один растянутый во времени праздничный цикл. Функции обычаев и обрядов разнообразны, многочисленны, но в своем подавляющем большинстве нацелены на будущее, имеют футурологический аспект.
Анализ функциональной направленности обычаев и обрядов четырех времен года у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев позволяет разделить их на две категории.
К первой должны быть отнесены обычаи и обряды весеннего и осеннего периодов. Функционально они неразрывно связаны с настоящим, с посевными работами (весной) и уборочной страдой (осенью).
Зимние (прежде всего приуроченные к предновогоднему и новогоднему циклу) и летние (прежде всего связанные с серединой лета) обычаи и обряды должны быть отнесены ко второй категории. В астральном аспекте в центре зимних и летних обрядов лежат обряды, ассоциируемые с зимним и летним солнцеворотом. Функционально обычаи и обряды зимнего и летнего периодов (особенно их пиков) обращены в будущее. Они совпадают с небольшими перерывами в сельскохозяйственной деятельности. В зимний период -от сбора урожая до начала подготовки к посевным работам, в летний — от посадки до сбора урожая. И эти разрывы оказываются оченьзначимыми в обрядовом плане. В такие моменты, в своеобразные «прерывы непрерывности», или, наверное, правильнее сказать циклические «разрывы», «повороты», совершаемые обряды и церемонии приобретают исключительное значение своей футурологической направленностью: зимой — к посеву, летом — к сбору урожая. Обрядность этих двух периодов превращается как бы в «теоретическую», «магическую» подготовку к важнейшим этапам деятельности. Среди функций на первый план выходят очистительные, оградительные, продуцирующие, в развлечениях усиливается значение всякого рода противоборств.
Подобное членение обычаев и обрядов годового цикла на две категории прослеживается и в славянском и западноевропейском материале (В. И. Чичеров, В. Я. Пропп, С. Я. Серов). Систематизированные данные по календарной обрядности китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев на рубеже XIX-XX вв. приводят к аналогичным выводам. Возможно, здесь мы имеем дело с закономерностью более высокого уровня.
При изучении календарных обычаев и обрядов годового цикла китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцами мы встречаемся и с другими культами: огня (который и выполняет очистительную функцию, и способствует рождению новой жизни), воды, растений и животных, с уходящими в глубь веков астральными культами. Мировые и национальные религии соседствуют с архаическими представлениями об уходящем и возвращающемся боге, а также о боге приходящем и уходящем, об умирающем и воскресающем божестве. Эти данные свидетельствуют не только о типологической общности представлений рассматриваемых народов, но и о типологическом единстве народов мира, в частности европейских и восточноазиатских.
КАЛЕНДАРНЫЕ ПРАЗДНИКИ
И ТВОРЧЕСТВО
…Вспоминается давняя встреча на полевом стане в корейском рисоводческом хозяйстве. Пожилой кореец рассказывал о выращивании риса, но речь его звучала как поэтическое признание в любви к земле и ее плодам. Особенно поразило то, что он с нежностью говорил о молодых рисовых побегах, сравнивая их красоту с красотой детей. Вокруг раскинулись безграничные рисовые поля. На огромном южном темно-синем небе, как драгоценные рисинки, сияли звезды. Несколько человек отдыхали на небольшой веранде. Прислонившись к деревянной колонне, высокий человек задумчиво играл на флейте. Причудливая мелодия как бы вторила шелесту колосьев, журчанию воды в каналах. Казалось, что само рисовое поле подсказало этот мотив. Все слилось здесь воедино: труд и поэзия, отдых и музыка, красота и творчество. И невозможно было уже представить их вне этого единства.
Космический порядок, красота природы и мироздания, смена времен года и связанные с ними этапы трудовой деятельности людей-земледельцев, скотоводов, охотников-во все времена человеческой истории были теми истоками, которые питали и оплодотворяли творческую, духовную жизнь землян. Взаимосвязь эта ощутима и в культуре народов огромного восточноазиатского региона, где уже в древности и средневековье времена года, обусловленная их сменой трудовая деятельность людей получили мифопоэтическое и философское осмысление.
В научной и популярно-публицистической литературе принято говорить о свойственной восточноазиатской (или дальневосточной) культурной традиции космогонической идее гармонии природы и человека.
Нам представляется, что эта гармония была порождена многотысячелетним особым значением и культом сельскохозяйственной, и прежде всего земледельческой, деятельности людей, живших в этом огромном регионе, деятельности, неотделимой от смены времен года, от природных явлений.
Здесь сформировалось и затем философски было обобщено и закреплено представление о том, что не только крестьянин соотнесен с переменами в природе и космосе, но и все прочие члены общества подчинены этому всеяенскому ритму. С развитием государственности с мировосприятием земледельца стала соотноситься и государственная практика, и философия, и культура в целом. Конечно, эта связь была опосредованной, а со временем очень далеко отошедшей от своих первоначальных истоков. С течением веков в феодальных обществах формировалось представление о том, что государь и его подданные были частью этой космической системы (например, древнекитайская триада Небо — Земля — Человек), более того, считалось, что сменой времен года, природными циклами как бы определялась и деятельность государства и его учреждений (см., например, [Кобзев, 1987, с. 98]).
Труд земледельца осознавался в восточноазиатской культуре на протяжении тысячелетий как основа благоденствия всего общества (это нашло отражение в широко известном афоризме «Земледелие — основа государства»). Осознание этого факта в философских, политических и культурологических системах приводило к идеализации земледелия. В структуре феодальных государств Восточной Азии земледельцы официально объявлялись принадлежащими к той группе социальной иерархии, которая следовала за дворянами, за ученым сословием.
Древние народные сельскохозяйственные календари, а также связанные ними обычаи, обряды и праздники оказали значительное влияние на развитие мифотворчества народов Восточой Азии, на поэтическое восприятие времени, в дальнейшем — на развитие важнейших сторон духовной культуры, таких, например, как фольклор, театр, поэзия, проза, живопись, музыка и танцы. Многовековые народные наблюдения за природой, за теми явлениями (засуха, наводнения, тайфуны, песчаные бури, град), от которых зависели урожай и приплод скота, с течением времени способствовали тому, что в традиционном календаре каждое время года, каждый сезон и каждый месяц имели своеобразные символы. Такими характерными знаками могли быть как те или иные виды сельскохозяйственной деятельности, приходившиеся на определенные временные циклы, так и начало цветения различных растений (слива зимой, сакура весной, хризантема осенью) и, наконец, календарные обычаи, обряды или праздники.
Календарная праздничная культура на всем протяжении своего развития была одним из важнейших истоков художественного творчества. Польский социолог К- Жигульский в книге, специально посвященной проблеме «праздник и культура в истории человечества», отмечает, что на протяжении тысячелетий праздник был мощным идейным и престижным импульсом для значительной части художественного творчества [Жигульский, 1985, с. 154]. По мнению К. Жигульского, праздник вообще, а также и календарный, способствовал развитию архитектуры и монументальных форм театрализованных действ, литературы — поэзии, прозы, праздничной драмы и комедии, специально посвященных данному празднику, и в формах, предназначенных для создания праздничной атмосферы, музыки и праздничного танца, праздничных зрелищ, процессий, шествий, мистерий и фарсов, конкурсов и состязаний, пластических искусств — живописи, графики, скульптуры, изготовление фигурок, кукол, масок, костюмов [Жигульский, 1985, с. 154]. Систематизированный в данной монографии материал по календарным праздникам годового цикла китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев XIX — начала XX в. подтверждает и развивает положения польского ученого.
Действительно, на протяжении многотысячелетней истории народов Восточной Азии календарные обычаи и обряды, праздничные циклы крестьянства, а также формировавшаяся идеология, восприятие мира и космоса оказывали постоянное влияние на различные стороны жизни общества и его культуру.
Одним из фундаментальных проявлений этого влияния следует признать и циклическое понимание потока времени. Оно сформировалось в недрах древней земледельческой культуры, а затем было перенесено на циклическое восприятие истории, развития и бытия общества (например, создание и утверждение циклической по своему характеру шестидесятеричной системы исчисления времени, а также циклическое восприятие исторического процесса «отцом истории» Сыма Цянем и другими историками и философами Восточной Азии эпохи древности и средневековья).
Примечательно, что объяснения многих философских и религиозных категорий, понятий, терминов в восточноазиатской культуре как бы произрастали из деятельности земледельцев (правильнее было бы сказать- из представлений об идеальном, идеализированном облике земледелия и земледельцев). Так, один из известнейших буддийских деятелей и поэтов Кореи, Кюнё (X в.), излагая основные постулаты буддизма, в стихах-проповедях обращался к земледельческим образам. Он молился о том, чтобы «хлынул дождь» «вечной истины» Учителя:
Да оросит он сухое поле.
Чтобы пробились ростки Добра —
Там, где охвачены души людские
Жаром желаний, огнем страстей!
Пусть под луной Пробужденья зреют
В пору осеннюю Знанья плоды!
[Бамбук в снегу, 1978, с. 34]
Несколько столетий спустя японский дзэн-буддийский монах, поэт, философ и художник Иккю Содзюн (XV в.) в теологических трактатах сопоставлял мир будды Амиды (санскр. Амитабха)-Землю Западного рая — с осенью, с временем, когда созревают плоды и когда собирается урожай [Штейнер, 1987, с. 137].
Циклическое восприятие потока времени, а также «сезонное», ассоциативное осмысление важнейших этапов жизни человека и общества оказали огромное влияние на формирование в фольклоре и литературе огромных разделов народной и классической поэзии. Достаточно вспомнить один из шедевров китайского художника и поэта Гу Кайчжи (IV-V вв.) ■ — «Четыре времени года»:
Весенней водою озера полны,
Причудлива в летних горах тишина.
Струится сиянье осенней луны.
Свежа в одиночестве зимнем сосна…
[Китайская пейзажная лирика, 1984, с. 29]
Народная календарно-обрядовая поэзия была одним из истоков столь характерных для классической пейзажной лирики Восточной Азии жанров: «песни четырех времен года», «песни рек и озер» (подробнее на японском материале, в частности о соотношении календарно-обрядовой лирики в фольклоре и литературе см. [Садокова, 1988, с. 25]). В корейской народной поэзии, а затем и в литературе существовал жанр «песни двенадцати месяцев» (вольмён). Фольклорная песенно-поэтическая традиция народов Восточной Азии выявляет неразрывную связь с календарной обрядностью, с праздниками годового цикла. Достаточно напомнить об исполнении сказаний о Гэсаре у тибетцев в середине 5-го месяца, о разнообразных формах песенных славословий в честь победителей в состязаниях на летнем празднике Надом у монголов (см., например, [Кульганек, 1985, с. 63-71]).
Календарным праздникам обязаны своим возникновением многие виды и жанры народной и классической живописи. Это прежде всего касается новогодних картин — няньхуа у китайцев и сэхва у корейцев. Считается, что новогодние картины появились в Китае в IX в., а наибольшее распространение получили в X-XIII вв. [Алексеев, 1966, с. 19; Кузьменко, 1987, с. 3]. В Корее народные новогодние картины вошли в быт со времени правления династии Коре (X-XIV вв.). С календарной тематикой соотносятся многие сюжеты классической живописи народов Восточной Азии. В разные исторические эпохи художники Китая, Кореи, Японии, Монголии и Тибета обращались к пейзажам четырех времен года, к изображению символов того или иного сезона, к живописанию важнейших сельскохозяйственных работ, к картинам народных праздников, веселых развлечений.
Календарные праздники, а первоначально обычаи и обряды были питательной средой для развития разнообразных форм народного театрализованного действа: это, например, танцы в масках у корейцев или представления Чам и Линдро ролмо у тибетцев. Древние земледельческие обряды были одним из истоков японского театра Но [Гундзи, 1969, с. 30-32, 40; Анарина, 1984, с. 29]. К городским народным развлечениям периода средневековья, к праздничным танцам фурю восходят традиции японского театра Кабуки [Гундзи, 1969, с. 44- 46].
Особо плодотворным было развитие разнообразных видов декоративно-прикладного искусства: здесь и праздничная одежда, предметы, украшавшие жилище, приготовление и сервировка праздничных блюд, наконец, такие атрибуты торжеств, как театральные маски и костюмы, музыкальные инструменты, фонари, «лодки-драконы», воздушные змеи, праздничные переносные алтари (яп. микоси), колесницы, скульптуры из масла (у тибетцев) и многое другое, без чего были немыслимы радостные и веселые праздники, что создавало особую праздничную атмосферу, особый неповторимый настрой.
Многообразные виды состязаний, противоборств (состязания «лодок- драконов», стрельба из лука, борьба, запуск воздушных змеев, качание на качелях, перетягивание канатов, «каменные сражения», бега, шествия-обходы) со временем утрачивали свое магическое значение. Но зато многие из них становились видами национального спорта.
Словом, трудно найти область художественного творчества в культуре китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, которая не была бы неразрывно связана (прямо или опосредованно) с народными обычаями и обрядами, с праздниками года, с той важнейшей сферой жизни этноса, которая может быть определена как «календарная культура». То поистине колоссальное воздействие, которое календарная культура оказывала на протяжении тысячелетий на формирование самобытного историко-культурного облика китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, свидетельствует о ее огромном творческом потенциале, о ее жизненности истойкости. В неразрывности таких понятий, как календарная культура и творчество, как календарные праздники и творчество,- выражение гуманистической сущности лучших традиций народной календарной обрядности, залог ее бессмертия, будущего развития, актуализации в новых, но восходящих к светлым истокам формах.
Календарные обычаи и обряды, традиционные праздники года наиболее интенсивно стали подвергаться трансформации и модернизации в новое и особенно в новейшее время, что было вызвано колоссальными переменами в социально-политической, культурной и экономической жизни народов Восточной Азии. Происходившие и происходящие в наши дни изменения в календарной обрядности китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев (как и в календарной обрядности других народов мира) проявляются в следующем: «отмирание» религиозно-магического понимания отдельных обрядов и обычаев; наполнение некоторых старых обрядов новым содержанием и смыслом; усиление значения народных развлечений, которые, частично утрачивая свою магическую символику, выходят на передний план,- это и театрализованные действа, танцы в масках, различные виды состязаний (борьба, стрельба из лука, скачки, катание на лодках, перетягивание каната, прыжки, шествия, запуск воздушных змеев, качание на качелях), в которых все больше усиливается спортивный и развлекательный характер. Эти процессы свидетельствуют о жизненности лучшего в календарной культуре народов.
Во второй половине XX в. во всем мире, почти у всех народов (в том числе и у изучаемых в данной монографии) возрос и продолжает расти интерес к традиционной культуре. Это не могло не отразиться на судьбах календарных праздников. Обобщенный в монографии материал убеждает, что календарные праздники китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, несмотря на утрату ими отдельных элементов, предстают перед нами не как архаическое явление, а как живое, жизнедеятельное и жизнеутверждающее начало.
Комментирование закрыто.