Ким Петр Геронович. Корейцы Республики Узбекистан (История и современность)

Глава из книги.

На этом месте мне хотелось бы прервать последовательное изложение событий истории жизни корейцев в Узбекистане и привнести в работу некоторый личностный аспект, чтобы вы, уважаемые читатели, могли ярче представить себе, каково было положение корейцев в стране. Я расскажу немного о своей семье и о своих испытаниях на пути к получению высшего образования. Они были абсолютно типичны для корейцев того времени. Сталинский режим, осуществляя переселение корейцев по надуманному и лживому обвинению, предпринял практические меры для прикрытия одного преступления другим. Акции переселения корейцев из Приморья предшествовали широкомасштабные аресты партийных и советских работников, кадровых военных, интеллигенции, рабочих и крестьян из числа корейского населения. Каждая корейская семья лишилась кого-то из близких родственников.

В нашей семье в июле 1937 г. арестовали деда (отца моей матери) Ли Ден Хая. Он работал рабочим на Рыбкомбинате в г. Николаевск-на-Амуре.

Дедушка с бабушкой (ее звали Пак Мира) были уроженцами Сеула и жили на окраине города, в местечке Дор-Сан. У них не было своих детей. В 1903-1904 гг. у их дальнего родственника (однофамильца) родились погодки — сын и дочь. Семья эта жила очень бедно и чтобы спасти от голодной смерти сына, родители через неделю после рождения дочки (Ли Ок Сун) отдали ее на воспитание семье моего деда Ли Ден Хая. Этой девочкой была моя будущая мать. Новые родители не хотели, чтобы их приемная дочь знала о своих настоящих родителях, поэтому в 1905 г. они эмигрировали в Приморский край, в г. Николаевск-на-Амуре.

По воспоминаниям моей матери, в 1930 г. из Сеула приезжал ее самый младший брат Ли Гым Дори. Ок рассказал, что после того, как они уехали из Сеула, у ее настоящих родителей родились еще четыре сына и одна дочь, т. е. у моей матери в Сеуле остались пять братьев и одна сестра. К большому сожалению, их судьба, как и наша для них, неизвестна и в настоящее время.

Судьба моего деда, как и многих, неизвестна до сего времени. В 1958 г. моя мать получила от правоохранительных органов извещение о том, что дед реабилитирован. Умер он в заключении в 1939 г. После ареста деда бабушка ждала его два года, на третий год на нервной почве была парализована и у нее помутился рассудок. Умерла она в 1948 г., пролежав долгих 8 лет в параличе.

После переселения в 1937 г. с Дальнего Востока наша семья жила в колхозе им. III Интернационала Каратальского района Талдыкурганской области Казахской ССР. В колхозе была только семилетняя школа. После ее окончания в 1947 г. я трудился на различных колхозных работах: возил зерно, корм для скота, пахал землю, сеял рис, работал пастухом

Колхозникам в ту пору не выдавали паспортов. Документом, заменяющим его, являлась справка, удостоверяющая личность. Но колхоз этой справки никому не выдавал, опасаясь, что колхозники разбегутся, и колхоз окончательно развалится. Колхоз наш не в состоянии был качественно обработать рис, сахарную свеклу на необходимом количестве гектаров земли из-за засилия сорняков.

На протяжении нескольких лет колхоз не мог рассчитаться с государственной поставкой зерна и свеклы. В этой трудной ситуации почти ничего не доставалось колхозникам. Распределение на трудодни было ничтожным, выдавалось за один трудодень 100-150 граммов зерна. Большинство колхозников в течение года авансом получали на пропитание в 2-3 раза больше зерна, чем им полагалось в конце календарного года. Поэтому каждая семья задолжала колхозу по 3-5 тонн риса.

Таким образом, колхозники оказались в кабале у колхоза и уехать оттуда мог только тот, кто не имел задолженности колхозу. Таких семей в колхозе насчитывалось не более 5-6 хозяйств. Наша семья задолжала колхозу около одной тонны риса, поэтому нельзя было и думать о переезде в Ташкентскую область. Правление колхоза даже выставляло дозорных, которые возвращали беглецов обратно в колхоз. К ним применялись самые крутые меры — избивали, заключали под стражу и т. д. Но несмотря на жесткие меры по отношению к беглецам некоторым все-таки темными зимними ночами через горы, труднопереходимые болотистые места, где не было дозорных, удавалось совершить побег.

К 1950 г. количество хозяйств в нашем колхозе сократилось наполовину: из 200 хозяйств осталось около 100. Вариант побега из колхоза для меня был исключен. В нашей семье, кроме матери, отца, бабушки, было пятеро детей. И даже если бы мне удалось бежать с этих мест, расправа непременно обрушилась бы на родителей. Государство высокими государственными поставками, превратив колхозы в своих должников, сделало колхозников заложниками своих колхозов. Такой большой семье из восьми человек невозможно было даже думать о переезде на другое место жительства. Но, как иногда бывает в жизни, произошло чудо.

В начале 1950 г. Каратальский районный комитет партии направил шестого по счету председателя колхоза Ли Филипщ Ивановича (См.: Советские корейцы Казахстана.- Алма-Ата, 1992.- С. 25-26.) Человек, наделенный природным умом, имевший за плечами опыт административной работы, сразу понял, что никакими силами не поднять колхоз из развалин. Обстоятельно изучив экономическое состояние, наличие рабочей силы, степень орошенности пашни, новый председатель обратился сначала в районный комитет партии, а затем ЦК Компартии Казахстана с заявлением разрешить колхозу переехать на освоение целинных земель в Южно-Казахстанскую область. В конце 40 — начале 50-х годов по указанию Совета Министров СССР для удовлетворения возросших потребностей в хлопчатнике осваивался Джетысайский массив на юге Казахстана. Предстояло по соседству с пустыней Кызылкум освоить земли Голодной степи, некогда безлюдной и безжизненной. Председатель добился того, что государство списало все долги, которые были на счету у колхоза (свыше 350 тыс. рублей). На общем собрании приняли решение переезжать всем колхозом на юг Казахстана.

В начале мая нас, колхозников, точно так же, как в 1937 г., загрузили в товарные поезда и отправили на юг Казахстана. В отличие от 1937 г. этот переезд был добровольным. В одном вагоне размещалось два хозяйства, тогда как в 1937 г.- четыре.

20 мая 1950 г. наш эшелон прибыл в город Ташкент. Я пересел на другой поезд и прибыл в колхоз им. Кирова Среднечирчикского района Ташкентской области, который располагался в 30 километрах от Ташкента вдоль железной дороги Ташкент — Ангрен, к дальнему родственнику. В настоящее время этот колхоз является учебным хозяйством и производственной базой Ташкентской сельскохозяйственной академии.

Эшелон с нашими колхозниками последовал дальше на станцию Пахтаарал, а затем в поселок Джетысай. В 1950 г. Они обосновали там колхоз им. III Интернационала.

Весной 1952 г. я окончил среднюю школу в колхозе им. Кирова, получил аттестат зрелости и решил поступать в высшее учебное заведение в Москве. Это было мечтой всей моей жизни. Лишенный права свободного передвижения на территории СССР, ограниченный правом проживания только в Узбекистане, я бросил вызов несправедливости, чинимой правоохранительными органами страны.

И вот я в Москве. Сдал документы в Московский государственный историко-архивный институт (ныне Российский государ- ственный гуманитарный университет). Этот институт всегда отличался большим числом конкурсантов. В 1952 г.- год моего поступления — было 9 человек на одно студенческое место.

Успешно сдав приемные экзамены, я стал студентом Московского государственного историко-архивного института; получил место в общежитии. Но моя радость омрачилась буквально через день: 23 августа 1952 г. на мое имя пришла повестка: явиться к начальнику 50-го отделения милиции г. Москвы. В случае невыполнения предписания ставилось в известность, что буду доставлен в милицию под конвоем.

Откровенно говоря, я предполагал, что меня могут вызвать в отделение милиции, но не ожидал, что так скоро. 1952 год — последний год жизни Сталина — год наивысшего беззакония, творившегося Сталиным и его сподручным — Берией. Репрессивные меры по отношению к корейцам ужесточились еще больше. Под разными предлогами им чинили препятствия с выдачей паспортов, особенно выпускникам сельских школ. Если кому-то и удавалось получить паспорт, то в нем непременно присутствовала запись, что его владельцу разрешено проживать только на территории Узбекистана или Казахстана.

Кроме того, руководители колхозов всячески стремились удержать выпускников сельских школ для пополнения уменьшающегося отряда колхозников. Паспорт я получил в Казахской ССР по месту жительства родителей, более того, удалось получить его без записи, ограничивающей место проживания только на территории Казахской ССР. Поэтому я был в некоторой степени спокоен и думал, что меня не скоро выселят из общежития.

25 августа 1952 г. меня принял начальник 50-го отделения милиции. После официального знакомства со мной он приказал назавтра покинуть Москву. Все мои доводы о том, что это несправедливое решение, не возымело действия. Я попросил дать мне возможность встретиться с начальником Московского горуправления милиции, отсрочить на неделю срок выселения из Москвы. Разрешение такое мне дали. Но на следующий день, по указанию милиции, я был выселен из общежития.

Первые две ночи провел в здании Московского Центрального телеграфа, поскольку он работал круглосуточно. На третью ночь мне не разрешили оставаться внутри помещения и поэтому я жил на железнодорожных вокзалах — Казанском, Ярославском, Ленинградском. После долгих обиваний порогов 10 сентября удалось попасть на прием к начальнику городского управления милиции. Он внимательно выслушал меня и посоветовал обратиться с этой просьбой к коменданту города Москвы генерал-лейтенанту А. Крайневу. Начальник Московского горуправления милиции продлил срок моего проживания в Москве еще на две недели.

25 сентября 1952 г, меня принял комендант Москвы. Из разговора с ним я понял, что генерал принял меня по ошибке думая, что к нему на прием просится кореец из Пхеньяна. Узнав, что я советский кореец, прибывший в Москву из Узбекистана, у него пропал всякий интерес ко мне. На прощанье генерал сказал, что письменно сообщит мне о результатах нашего разговора. Через три дня я получил открытку, где было указано, что в прописке в городе Москве мне отказано Вместе с тем я был благодарен Крайневу за то, что он продлил срок моего пребывания в Москве еще на две недели — до 15 октября 1952 г.

Но я не успокоился. Следующей инстанцией было Московское областное управление милиции. 26 сентября 1952 г. я записался на прием и пока подходила очередь, я с сокурсником Пискуновьш Георгием искал частную квартиру вблизи нашего института. Все хозяева без исключения, к кому бы мы ни обращались с просьбой предоставить квартиру, неизменно спрашивали: крещенный я или некрещенный, и когда следовал отрицательный ответ, двери передо мной закрывались.

Местом моих ночевок по-прежнему оставались вокзалы. Два раза после долгих бдений над учебниками я оставался ночевать у моих однокурсников в общежитии, но каждый раз по чьему- либо доносу я попадался в руки сотрудников органов безопасности, которые устраивали проверку паспортов. И каждый раз среди ночи меня выгоняли из общежития.

Наконец-то 15 октября меня принял начальник Московского областного управления милиции, но он даже и слушать не хотел, а принял, чтобы сообщить давно избитую фразу: «Тебе отказано в прописке в городе Москве; уезжай обратно в Ташкент». Я спросил, куда могу обратиться, чтобы получить разрешение на прописку в Москве. Полковник порекомендовал обратиться в Министерство внутренних дел РСФСР. В конце октября я записался на прием к заместителю министра. Одновременно добиваясь разрешения на прописку, я писал письма с просьбой положительно решить вопрос о моей прописке в Москве И. В. Сталину.

В то время все идеологические учреждения партии и государства вели настолько изощренную пропаганду о всенародной заботливости вождя всех народов, что у меня даже не могла возникнуть мысль о его виновности и во всех моих бедах. Мысль, что если Сталин узнает о препятствиях, чинимых мне на пути к овладению знаниями, он непременно придет мне на помощь и я смогу продолжить учебу в избранном мною институте.

Сталину писал я дважды. Ответ, полученный на первое письмо из канцелярии Сталина, был коротким: И. В. Сталин не ведает вопросами прописки. Аналогичный ответ я получил от министра внутренних дел СССР. Во втором письме И. В. Сталину я поставил два вопроса: 1. Могу ли я рассчи- тывать на прописку в пригородах Москвы. 2. Может ли он помочь осуществить перевод из Московского государственного историко-архивного института в Среднеазиатский государственный университет.

В ответе на это письмо говорилось, что вопросами прописки ведает отделение милиции, что же касается второго вопроса то в ответе было указано, что автор письма по интересующему его вопросу может обратиться в ректорат двух вузов и с согласия министров высшего образования УзССР и РСФСР я смогу перевестись в Среднеазиатский государственный университет.

В течение октября и ноября я был принят чиновниками высоких рангов в МВД РСФСР и СССР, а также в Президиуме Верховного Совета СССР. И здесь я слышал один и тот же ответ, что мне необходимо обратно вернуться в Ташкент. Я обращался за помощью к прессе, писал главным редакторам «Правды», «Известий», «Труда», «Комсомольской правды», «Московского комсомольца», ведь я был членом ВЛКСМ, профсоюза. Я надеялся от них получить поддержху. Но от всех редакций газет получал один и тот же ответ, что вопросом прописки редакция не занимается. Поиски частной квартиры в районах Марьиной рощи, улиц 1-3 Мещанской города Москвы, в Жаворонках, колхозах Подмосковья были безрезультатными. Поэтому единственным моим пристанищем для ночлега оставались Казанский, Ярославский и Ленинградский вокзалы.

25 декабря 1952 г. отдел кадров Московского государственного историко-архивного института обязал меня прописаться до 31 декабря, в противном случае я буду исключен из института. После стольких безрезультатных хождений по всем инстанциям мне ничего не оставалось, как испытать свою судьбу в Подмосковье. Сел на электричку и поехал по Рязанской железной дороге, надеясь, что в Подмосковье не знакомы с директивным указанием министра внутренних дел СССР, предписывающем органам милиции отказывать в прописке корейцам. И действительно, вышло как я и предполагал: в районном отделения милиции не знали о существовании такого приказа. Таким образом, прописался я в Раменском районе Московской области где снял квартиру.

28 декабря, приехав в институт наконец-то с пропиской, я зарегистрировался в отделе кадров и смог продолжить учебу. Так после четырех месяцев скитаний по московским вокзалам я смог спокойно заснуть и не думать о том, что меня отчислят из института, так как нет московской прописки.

В 1952 г. из Ташкентской области выехали на учебу в Москву около 20 корейцев. Запомнил лишь одного — Шегая До Бина. Впоследствии он окончил Ростовский физкультурный институт и работал начальником футбольной команды «Пахтакор», тренером футбольной команды «Политотдел». Из всех желающих учиться в столице я был одним из немногих, кому удалось остаться в Москве. Знаю, что в Ташкент вернулись обратно 16 человек.

В 1952 г. был исключен из Московского историко-архивного института студент второго курса Тян Борис Григорьевич. Он поступил в историко-архивный институт на год раньше меня и ему так же, как и мне, было предписано в сентябре покинуть Москву. Вместе со мной он прошел все инстанции, начиная от 50-го отделения милиции г. Москвы до Канцелярии Президиума Верховного Совета СССР с ходатайством о разрешении прописаться в Москве.

30 декабря 1952 г. был вывешен приказ ректора института: «Отчислить из института Тяна Бориса Григорьевича по мандатным данным». Предписание же 50-го отделения милиции г. Москвы гласило, что Тян Б. Г. должен покинуть Москву за 24 часа. С правоохранительными органами шутить было нельзя, мы это знали хорошо. Поэтому, собрав деньги на дорогу, отправили Бориса домой. В настоящее время Тян Б. Г.- председатель корейского культурного центра в Калмыкии.

Наступил 1953 год. Умер вождь народов. Со смертью Сталина было положено начало разоблачению культа личности, началась так называемая оттепель в общественно-политической жизни страны. Для корейцев же смерть Сталина явилась как бы началом их молчаливой реабилитации перед государством. И хотя трудовые успехи корейцев были неоспоримы и они стали неотъемлемой частью в национальной структуре народов Узбекистана, тем не менее они все еще находились в положении спецпереселенцев.

1953 год явился переломным и для меня. После года скитаний во вокзалам, частным квартирам, в сентябре 1953 г. я получил наконец-то от Московского областного управления милиции раз решение на прописку в городе Москве.

По ходатайству профсоюзного комитета, комитета комсомольской организации и студенческого отдела Центрального комитета комсомола ректорат историко-архивного института в ноябре 1953 г. вернул мне место в общежитии института. Так закончились мои мытарства на пути получения высшего образования.

В 1953 г. без всякого объяснения были сняты ограничения в передвижении корейцев по Советскому Союзу, запрет на выезд за пределы Узбекистана. Корейцев стали призывать на военную службу, теперь они могли выезжать на сезонные работы, некоторые выезжали на постоянное местожительство в Россию, Украину, Белоруссию, на Северный Кавказ. По статистическим данным, сейчас нет такой области в бывшем Советском Союзе где бы не проживали корейцы.

Необходимо отметить, что молчаливая реабилитация корейцев, снятие ограничения на местожительство явились началом интернационализации состава корейских колхозов. Именно с 1953 начался бурный процесс объединения корейских колхозов: мелкими близлежащими узбекскими колхозами. Этот процесс наблюдался во всех корейских колхозах Нижнечирчикского, Верхнечирчикского районов Ташкентской области. Уже к началу 60-х годов не осталось ни одного колхоза, который по национальному составу можно было бы назвать корейским. Сегодня мы можем говорить только о существовании колхозов или хозяйств, где компактно проживают корейцы. Таковыми стали бывшие корейские колхозы им. Ким Пен Хва (бывший «Полярная звезда»), «Политотдел», «Северный маяк», «Новый путь» и др.

Таким образом, с середины 50-х — до начала 60-х годов проходил процесс интернационализации корейских колхозов. В них вместе с корейцами проживают узбеки, казахи, русские, татары и др. Например, в колхозе им. Ким Пен Хва трудятся представители четырнадцати национальностей.

Сегодня корейцы проживают во всех областях, районах, городах и поселках Узбекистана и Каракалпакстана.

***

Источник: П. Г. Ким. Корейцы Республики Узбекистан (История и современность)

Мы в Telegram

Telegram