Чхве Джехён и культура первых корейских переселенцев

Старший научный сотрудник
института востоковедения РАН,
кандидат исторических наук Светлана Георгиевна Нам

Общеизвестно, что причиной перехода корейско-россий­ской границы и заселения корейцами земель российского Приморья в 60-х годах XIX века являлись бедность и го­лод корейцев у себя на родине. Но не менее важной при­чиной этого переселения была их огромная потребность в духовном обновлении, которая назревала в корейском об­ществе уже давно. Эти обе причины взаимосвязаны.

Действительно, нищета, в которой пребывала страна в тот период, не нуждалась в изучении: она бросалась в глаза каждому путешественнику, впервые побывавшему в Корее. Так, русский путешественник, инженер и писатель Н.Г. Гарин-Михайловский, посетивший Корею с целью изучения верховья реки Туманган в сентябре-октябре 1898 года, прощаясь с Кореей на китайском берегу р. Амнокан, назвал ее «темной, нищей, холодной и голодной»/1/.

Причину бедности своей страны сами корейцы видели в консервативности господствующей конфуцианской идеоло­гии и устарелости правящей королевской системы. В откры­той форме это недовольство выразилось в реформаторском движении «Кэхваундон» во главе с главным реформатором Ким Ок Кюном, которое, как известно, потерпело пораже­ние. Хотя оно открыто не высказывалось против конфуци­анства и королевской власти, все задачи, которые преследо­вали реформаторы — отказ от изоляции страны; расшире­ние международных связей с развитыми странами; разви­тие промышленности, торговли, военного дела, финансовой системы; отправка за границу на учебу способной молоде­жи без различия их сословной принадлежности; развитие реальных, точных наук; обучение детей в школах техничес­ким знаниям, иностранным языкам и многое другое, что не входит в задачу данного сообщения, — по своей сути носили антиконфуцианский характер, имели ярко выраженную ан­тиконфуцианскую направленность/2/.

Мысль и убеждение в необходимости переустройства по­литической системы, смены веры, идеологии, системы ду­ховных ценностей проникли глубоко в сознание простых граждан, рядовых корейцев. Об этом свидетельствует все тот же Н.Г. Гарин-Михайловский, который писал в своих дневниковых записях в форме вопросов и ответов следу­ющее: «Кореец что-то говорит… Он говорит, что тепереш­няя династия царствует лишнее, оттого все так плохо по­шло в Корее… Он считает, что корейцам иначе надо жить: бросить старое платье, волосы, веру старую бросить…

— А много корейцев так думает?

— Здесь, говорит, много. Да, и я (говорит переводчик — С.Г. Нам) сам знаю, что много, им только неловко самим так говорить…/3/.

Если представители высших слоев общества, интелли­генции из «Кэхваундон» были людьми прояпонской или про­американской ориентации, ибо эти страны в 70-80-х годах XIX века были преуспевающими в экономическом разви­тии, то простой люд, простые крестьяне приграничной с могущественной и благополучной Россией (до русско-япон­ской войны 1904 — 1905 гг.) полосы северных провинций Кореи, можно сказать, были людьми пророссийской ориен­тации. Потому, когда в начале 60-х годов XIX века они оказались на российской территории Приморья, то внут­ренне они были готовы к массовому принятию христиан­ства, православной веры. Тем более, что в самой Корее адеп­ты христианства подвергались жесточайшим гонениям.

Когда первые корейские переселенцы проходили свое кре­щение в России, то они уже имели вековой опыт христианс­кого крещения со всеми ужасами его кровавых гонений и казней. Корейцы были не только знакомы с христианскими догмами, обрядами и т.д., но уже ценой жизни и крови десят­ков тысяч христиан отстояли свое право верить в святое вероучение Христа, в его евангельское учение, доказав на прак­тике, что они «не только религиозные натуры, но и непрек­лонные христиане», стремящиеся к развитию своей общины, не взирая на бывшие и всегда возможные гонения и пытки. За 115-летнюю историю христианства (с 1784 по 1900 гг.) в Корее его адепты многократно подвергались жесточайшим гонениям, в том числе и в 1862 году /4/ — накануне начала переселения корейского населения в Приморье. Но самая страшная, самая жуткая за всю историю распространения христианства в Корее резня была в 1868 году, когда казнили до 8 тысяч христиан и в стране не осталось ни одного хрис­тианского миссионера/5/.

Первые православные крещенные из числа корейцев По-сьетского участка появились в январе 1865 года. Их число нам неизвестно, крещением занимался миссионер Валериан. В 1871 г. миссионер В. Пьянков окрестил 697 человек, из которых 175 человек всего за 4 дня. В 1872 г., когда в крае проживало 3473 чел. корейцев, миссионер иеромонах Вале­риан, миссионер Тихон и протоиерей Иоанн Верещагин окре­стили уже 2154 корейца/6/, что составляло почти 2/3 корей­ского населения. Массовый переход первых корейских пере­селенцев, обосновавшихся в районе Посьета, в православную веру был выражением протеста против того ужаса, что тво­рился на их родине, в Корее. Не исключено, что массовое изъявление желания о принятии православия, вызвавшее впос­ледствии недобрые мысли и подозрения в корысти у некото­рых царских чиновников, на самом деле было ни чем иным, как использование ими существовавших в России благоприятных условий — свободная, благожелательная со стороны официальных властей и общественности, торжественно-праз­дничная и красочная обстановка для давно и тайно вожде­ленного перехода в православную христианскую веру.

Надо сказать, что все принятые в 60-х годах в хрис­тианство корейцы не были подданными России и ника­кими привилегиями не пользовались, ибо их натурализа­ция с наделением участков земли проходила гораздо позже. Она, воспринятая всеми корейцами с огромным подъемом и радостью, была начата лишь в середине 90-х годов при генерал-губернаторе С.М. Духовском. Тогда в русское подданство было принято около 10 тыс. корейцев, следовательно, на такое же количество увели­чилось в России и число православных верующих, т.к. принятие в русское подданство предполагало и одновре­менный прием в православную веру, срезание корейских кос, знание русского языка. Таким образом, причина массового обращения корейцев в православную веру в 90-х годах ясна, и она не нуждается в дополнительных разъяснениях.

Но были в истории российских корейцев периоды, когда их массовый переход в православие нельзя было объяснить ни проте­стом против гонений властей христиан, ни преследованием матери­альных интересов, как это было в 60-х и в середине 90-х годов XIX века. Таковы были периоды, начавшиеся после русско-японс­кой войны 1904-1905 гг. и в начале первой мировой войны 1914 года. Надо сказать, что это феноменальное явление было характерно не только для истории российских корейцев, прожи­вавших на территории Приморья, но и для их соотечественников, проживавших в самой Корее.

Православная вера привлекала корейцев не только их же­ланием приобщиться к могуществу России, как считают не­которые исследователи, как, например, B . C . Недачин или М.В. Белов, а нечто более постоянным, вечным, свойственным рус­скому народу, живущему на этой земле. Это такие притяга гельные и благородные черты его характера, как доброта, щед­рость и широта души, покровительство и-защита слабых и многие другие благие качества. В лице русского народа ко­рейцы искали и находили своего защитника от притеснений, преследований японских колонизаторов.

Ключом к успехам христианской проповеди является хо­рошо оборудованная, оснащенная необходимыми учебными, наглядными и иньши пособиями, укомплектованная высо­копрофессиональными преподавателями церковная школа. Это одно из самых действенных средств распространения христианского вероучения среди населения, что хорошо по­нимали обе стороны и русская, и корейская. Корейцы сразу и открыто высказывали и выражали свое деятельное жела­ние приобщаться ко всему русскому. Как только они оседа­ли группами на каком-либо месте для постоянного место­жительства, сразу же собирали средства и открывали рус­ские начальные школы, куда родители отправляли своих детей, а зачастую шли сами, желая обучаться всему тому, чему учили там, и прежде всего русскому языку. Но самое удивительное то, что совершенно подобным образом посту­пали родители-корейцы по отношению к православной мис­сии в самой Корее: охотно отдавали своих детей в миссио­нерские школы и не только не предъявляли какие-либо пре­тензии, а наоборот, всячески приветствовали их воспитание в христианском духе /7/.

В среде таких православных корейцев, жаждавших при­общаться ко всему доброму русскому, начал свою обществен­ную деятельность молодой, энергичный 33-х летний Чхве Джэхён, избранный в 1893 году первым корейским волост­ным старшиной Янчихинской волости. Он, проведший самый «воспитательный» период своей жизни (9-17 лет), когда фор­мируется характер человека, его взгляды на жизнь, его ми­ровоззрение, в среде суровых русских моряков и интелли­гентов, хорошо усвоил русский язык (что позволило ему одно время работать переводчиком русского языка среди корейцев), получил православное воспитание, был приоб­щен к русской литературе, русской культуре, привязанность к которой он сохранил до конца жизни. Чхве Джэхён знал и понимал настроения, желания, нужды и потребности ко­рейцев и достаточно хорошо разбирался в условиях дея­тельности властей, в возможностях русской стороны. Эти данные предопределили успех всех его начинаний.

В период его работы в новом качестве, а именно с 1895 года, в Приморской области начали учреждать и распрост­ранять церковно-приходские школы и школы грамотности, считавшиеся школами нового типа. Курс обучения в них в разное время был различным: от 2-х до 4-х лет. «В программу обучения церковно-приходских школ входило 5 предметов: Закон Божий, церковно-славянский и рус­ский языки, математика, церковные песнопения, история и география»/8/. Но на практике не всегда выполнялась эта программа. В большинстве случаев не включались такие предметы, как церковно-славянский язык, история и гео­графия. Но так необходимому для корейского населения русскому языку в этих школах обучали детей. И волост­ной старшина со всей активностью и свойственной ему ки­пучей энергией брался за строительство таких школ, от­крывая в каждой корейской деревне церковь и при ней по школе, а в иной и по две. В основном они строились и содержались на средства самих корейцев — крестьян. В случае необходимости для добывания денег на эти цели волостной старшина организовывал трудовые акции, вре­менные трудовые кооперативы. К средствам, которые при­ходили на строительство школ от казны или Духовной Миссии, корейцы добавляли свои, отрывая их от своего скудного домашнего бюджета только для того, чтобы дать своим детям образование. Эти дополнительные средства использовались для строительства более просторных и емких помещений, чем было предусмотрено, для обеспече­ния лучшего стройматериала — красного кирпича, для уве­личения казенного жалованья учителям, чем обеспечивал­ся приток лучших преподавателей.

Так об этом писал чиновник министерства иностран­ных дел Российской империи, один из участников Амурс­кой экспедиции, изучавший среди прочих и проблему ки­тайской и корейской миграции на Дальнем Востоке, В. Гра­ве в 1912 году: «Вполне сознавая пользу образования, ко­рейцы не щадят денег для него и широко отпускают сред­ства. Обычно к казенному содержанию учителей прибавляются из общественных сумм от 300 до 500 руб., что дает возможность иметь прекрасный учительский пер­сонал. Сами здания школ строятся обыкновенно на сред­ства общества при небольшом пособии от казны… Насколь­ко корейцы не жалеют средств на сооружение, можно су­дить из факта постройки в 1907 году в селе Адими двух­классного церковно-приходского училища стоимостью до 16 тыс. рублей при пособии от миссии в 2500 рублей»/9/, то есть жители села потратили на постройку этого учили­ща средств почти в 6,5 раза больше, чем было предусмот­рено (казной) миссией. Потому они, эти школы, выстроен­ные очень основательно и добротно, резко выделялись от соседских крестьянских фанз, неказистых и бедных, слеп­ленных зачастую из смеси соломы и глины.

В создании корейцами большого числа начальных рус­ских школ на свои средства, конечно, большую роль сыг­рал существовавший издавна среди них конфуцианский культ знаний, их преклонение перед учением и учеными, что со временем стало чертой их национального характе­ра. Во всех 32 корейских деревнях Приморской области в 1903 году было открыто 32 школы, в основном начальные русские. Так, побывавшие в Корее русские религиозные деятели отмечают, что «грамотность у корейцев также, как у китайцев и японцев, распространена в широких разме­рах. Неграмотный кореец явление исключительное.

Первоначальную грамоту корейские дети изучают дома под присмотром родителей, мальчик или девочка 7-8 лет уже знают до сотни иероглифов. Вместе с чтением их дети упражняются и в письме этих иероглифов. После этого мальчика определяют уже в школу. Здесь обуче­ние ведется по китайскому образцу и состоит в заучива­нии наизусть китайских иероглифов. Начинают обычно с менее сложных иероглифов и затем постепенно перехо­дят к наиболее сложным и трудным…»/10/. И так далее обучение конфуцианским канонам, позволявшим впослед­ствии сдавать государственные экзамены на пост важно­го чиновника в иерархии государственной власти. Корей­ские же переселенцы российского Приморья, хоть и со­хранили конфуцианский дух преклонения перед учением, хотели обучать своих детей не по китайскому образцу, а по русской педагогической системе, русской педагогичес­кой мысли. Их искреннее желание и энергичная деятель­ность в развитии корейского школьного образования в данном направлении дала свои положительные результа­ты: к 1903 году, как уже говорилось выше, во всех 32 корейских селениях были открыты русские начальные или церковно-приходские школы.

Выдающуюся роль в культурном просвещении своих со­граждан сыграл волостной старшина, который в течение десяти лет своего управления волостью /1893-1903 гг./ проявлял неустанную «просвещенную (по выражению епис­копа Хрисанфа) заботливость о своем народе». В услови­ях отсутствия в крае корейских общественных организа­ций или объединений функции руководителя, организатора культурной деятельности среди корейского населения, объе­динителя разрозненных корейских семейств, несомненно, выполнял волостной старшина Чхве Джэхён, известный и вошедший в историческую литературу как старшина Цой. Он был просвещеннее и дальновиднее многих своих со­граждан и в своей многогранной деятельности смело раз­рушал унаследованные от своей исторической родины кон­фуцианские каноны и принципы и вносил в различные области жизни своих подопечных весьма важные и значи­мые нововведения. То, что было немыслимо в те годы на его исторической родине и было предметом мечтаний са­мых смелых реформаторов, совершал в своей волости стар­шина Чхве Джэхён, конечно, в пределах своих возможно­стей и в соответствии с российскими законами.

Он многое делал для приобщения женской половины своей волости, особенно юной ее поросли, к православию. Этого можно было добиться наиболее результативно и эффектив­но через строительство женских школ. Чхве Джэхён от­крывал женские церковно-приходские школы/11/ в волос­ти, где девочки получали равные с мальчиками знания, по­лучали такое же, как и мальчики, православное воспитание, то есть росли равноправным гражданами общества. На ис­торической родине российских корейцев женщина занима­ла самую низшую ступеньку в социальной иерархии обще­ства. Ее положение было равносильно положению рабыни, о чем свидетельствовали все европейские религиозные дея­тели (епископ Хрисанф, католический священник Мутель, православный историк С.В. Недачин), более или менее близко столкнувшиеся с этим явлением на месте, в Корее: «… се­мейной жизни, как она понимается у нас, не существует среди корейцев благодаря незавидному положению женщи­ны, которая является не подругой своего мужа, а скорее его слугой, рабыней, кореец смотрит на женщину, как на низ­шее существо, и считает для себя унизительным находиться в женском обществе. Законы и обычаи страны не признают за женщиной никаких прав… Пренебрежение к женщине доходит до того, что у них нет собственных имен, и говоря о женщине, обыкновенно выражаются не иначе, как дочь такого-то или сестра такого-то, о замужней говорят — жена такого-то, а если у нее есть сын, то говорят мать такого-то. Впрочем, корейцы вообще избегают говорить о женщине, считая такой разговор унизительным для мужчины.

Женщины проводят большую часть времени взаперти -на женской половине… Все женщины, кроме прислуг, пока­зываются на улицу или в закрытых носилках, или с закры­тыми лицами… Вот такие правила своеобразно-корейского этикета… составляют большой тормоз к распространению христианства среди женщин»/12/.

Нововведения Чхве Джэхёна в сфере образования в зна­чительной мере способствовали разрушению ограничений, су­ществовавших в системе взаимоотношений корейцев по по­ловому признаку, установленных конфуцианской этикой.

При правлении Чхве Джэхёна в селе Янчихе была откры­та и ремесленная школа (иначе училище), где дети получали первые навыки технического образования. Как известно, в Корее не было таких школ и вообще учебных заведений тех­нического профиля и, соответственно, не было подготовлен­ных технических специалистов, в чем усмотрели, как мы пи­сали выше, реформаторы из «Кэхваундон» одну из причин отсталости страны, бедности и нищеты ее народа. В силу от­сутствия мастеровых в Корее не могло их быть и в числе переселенцев в российское Приморье. Их недостаток долж­на была восполнить открытая ремесленная школа.

Вся эта деятельность волостного старшины, направлен­ная на просвещение и духовное воспитание корейского на­селения края и дававшая весьма впечатляющие результаты, была по нраву не только его подопечным. Прогрессивные деяния Чхве Джэхёна были в духе помыслов и забот и на­чальника русской православной миссии в Сеуле, затем архи­мандрита и епископа Хрисанфа, посетившего с»лю Янчихе в 1904 году по пути из Сеула во Владивосток. Как раз в эти годы он сам был озабочен делами церковно-приходской шко­лы, сталкивался в Сеуле с трудностями в привлечении коре­янок к православию. А в Янчихе он увидел многое из того, что он сам хотел осуществить на земле Кореи, претворен­ным в жизнь, и потому его отзывы об увиденном здесь не могли не быть восторженными: «При въезде в Янчихе меня приятно поразил целый ряд прекрасных кирпичных домов и затем небольшая церковь, утопающая в зелени окружаю­щих деревьев. Кирпичные дома были ни что иное как шко­лы разных типов и наименований: здесь есть министерская мирская двухклассная школа (светская — С.Н.), женская церковно-приходская, ремесленная школа, дом для квартир учителей и дом священника… Все постройки прочны, удоб­ны и поместительны…»/13/.

А увидев восторженное преклонение перед старшиной, бла­гоговение, которым окружали его благодарные питомцы, епис­коп находил это в высшей степени достойной и заслуженной наградой старшине за его заботу о просвещении своего народа.

Высокая оценка была дана просветительской деятельнос­ти Чхве Джэхёна и. другим очевидцем, свидетелем развития школьного образования в Янчихинской волости В. Граве. Его высказывания по этому вопросу ценны нам тем, что они да­ются в сравнении с подобным же делом в русских селениях Забайкалья и Приамурского края: «По справедливости мож­но сказать, что школьное образование среди корейцев стоит выше, чем среди русского населения Приамурского края, не говоря уже о Забайкальской области, где, например, в казачь­их поселениях по средней и нижней Аргуни трудно достать грамотных… Напротив, у корейцев нет ни одного селения, где бы не было школы, а есть места, где их две, не считая корейских школ для маленьких детей»/!4/.

Эти впечатления двух очевидцев (а их гораздо больше) со всей убедительностью свидетельствуют о высоком для того времени уровне развития школьного образования у российских корейцев. Об этом же свидетельствует официальное признание администрации края в 1899 г. Так, на почетной Амурско-Приморской выставке 1899 г. в г. Хабаровске, явив­шейся генеральной репетицией перед Всемирной выставкой 1900 г. в г. Париже, по результатам отбора выставленных на ней экспонатов по разделу «Ш. По учебному делу», за номером 213 «за постановку учебного дела» Янчихинское начальное училище (начальная школа — С.Н.) было удосто­ено «похвальным листом комитета выставки»/15/. Неизвест­но, был ли выставлен этот экспонат на Парижской выставке, но его награждение «похвальным листом комитета выстав­ки» предполагает, что эта школа — Янчихинское начальное училище — призвана стать образцом ведения учебного про­цесса во всех школах края, в особенности корейских.

Таким образом, русские начальные школы в корейских селениях с честью выполняли свое главное предназначение — приобщение корейцев к русской православной духовности, русской культуре и науке. По этому поводу автор книги об Амурско-Приморской выставке Е.Т. Смирнов писал, что «про­бывшие долго в школе корейцы становятся хорошими при­верженцами всего русского и стараются на корейском язы­ке распространять среди корейцев русские ^акены. Пз вы­шеприведенного явствует, что начальные цшолы в здешнем крае являются силою не только в смысле сообщения»/16/. Как видно из этой цитаты, автор дает высокую оценку ста­тусу начальной школы, которая обучает учащихся не толь­ко алфавиту и основам грамматики языка или математики, но и «русским законам», во-первых. Во-вторых, он говорит здесь об обратной отдаче корейцами знаний, которым их обучали в школах, всему обществу в целом и русскому в том числе. Более конкретно об этом он пишет далее: «Пятнад­цатилетнее знакомство с корейцами, обращенными в хрис­тианство и устроенными в деревнях в Южно-Уссурийском крае и других местах, дало возможность вывести заключение об их нравственных качествах, бытовых особенностях и степени их полезности для Приморья в качестве колони­зационного элемента.

Оказалось, что корейцы доказали свою способность к усво­ению начал русской жизни и склонность к христианству. Они делают крупные пожертвования на постройку в их селени­ях церквей и русских школ, стремясь путем религиозного и умственного развития детей достигнуть сближения с тем на­родом, который их приютил. Многие из корейцев уже усвои­ли некоторые обычаи русского общества, женятся на русских, а в числе священнослужителей и учителей есть представите­ли корейской народности»/!7/. Это написано в 1899 году. Значит пятнадцатилетнее знакомство, о котором он пишет, включает период, начиная с 1884 года, когда после заключе­ния русско-корейского соглашения об Ограничении корейс­кой эмиграции всех корейских переселенцев подразделяли на три категории по степени длительности их пребывания на российской территории для их официального принятия в русское подданство, а также 90-е годы, когда были приняты 10 тыс. корейцев первой категории в русское подданство с одновременно поголовным их приемом в христианство, пра­вославие. Но на самом деле речь идет о результатах право­славного воспитания и обучения корейцев в школах по рус­скому образцу в течение не 15-ти, а почти 40 лет после их пребывания на территории Российского Приморья.

Конец XIX века был временем вступления в жизнь уже представителей третьего поколения корейских переселенцев. Здесь нет преувеличения или натяжки, ибо корейцы того времени (канун русско-японской войны 1904-1905 гг.) очень рано вступали в брак: мальчики в 12-13 лет, а в богатых семьях даже в 7-8 лет, а девочки несколько позже. Российс­кие корейцы третьего поколения — это в какой-то мере уже русифицированные корейцы. Они уже женились на русских, а «в числе священнослужителей и учителей есть (были) пред ставители корейской народности». Таким образом, можно кон­статировать, что уже в конце XIX века было поло?кено нача­ло «вхождения корейцев в состав части русского народа», как бы этого не хотел и не отрицал Е.Т. Смирнов/19/.

Надо сказать, что высокие оценки о деятельности русских начальных школ в корейских селениях продолжали посту­пать и закрепляться в письменной исторической литературе. Так было в 1905 году в путевых заметках епископа Хрисан-фа «От Сеула до Владивостока». И после успехи и достиже­ния школьного образования Янчихинской волости продолжа­ли удивлять различных общественных деятелей, чиновников, исследователей, заставляя их изучать и анализировать это явление (В. Граве. Китайцы, корейцы и японцы в Приаму­рье. СПб, 1912 г.).

Одновременно с повышением роли русского школьного об­разования среди российских корейцев происходил процесс отрыва их жизни от родной национальной культуры, особен­но письменной (в языке, литературе, истории). В этих усло­виях вполне понятным было их желание преодолеть это от­ставание, открывая школы с обучением на национальном, корейском языке, неся службу в церквях одновременно на русском и корейском. А чтобы развивать письменную куль­туру народа, в данном случае российских корейцев, недоста­точно было иметь только среду физических носителей языка, было необходимо наличие материальной базы (например, по­мещения, типографские станки и т.д.), организационной ос­новы (объединения или организации, если можно так выра­зиться, по определенным областям, интересам и т.д.), на со­здание которых требовались денежные средства. Материаль­ную сторону корейцы могли взять на себя, на собственное обеспечение, как это бывало с созданием русских начальных школ. Была другая, более сложная для практического осуще­ствления сторона дела. Этой сложностью являлось получе­ние согласия, разрешения на создание подобных инфраструк тур, которое целиком зависело от позиции, мировоззрений и даже от политических пристрастий генерал-губернатора При­амурского края.

В период правления генерал-губернатора П.Ф. Унтер-бергера в 1906-1910 гг., совпавшего с периодом поражения России в русско-японской войне 1904-1905 гг. и колониза­ции Кореи Японией, нарастали волны корейских переселен­цев в Приморье. Их мечта о создании своих национальных школ не могла осуществиться. Генерал-губернатор П.Ф. Ун-тербергер был ярым противником заселения края корейца­ми и, более того, политиком не благорасположенным к пред­ставителям желтой расы. В этих условиях, когда корейцы изгонялись с рабочих мест в угольных шахтах, на казен­ных предприятиях и т.д. как неблагонадежные элементы, то не могло быть и речи о создании национальных школ или корейских общественных организаций.

«Для создания большей сплоченности между собой живу­щего у нас корейского населения в последнее время возбуж­дались просьбы об образовании корейских обществ, должен­ствовавших укрепить патриотическую связь корейцев и рус­ских и оказывать нам содействие против враждебного нам влияния извне. С этой целью ходатайствовали предоставить этим обществам право иметь школы с преподаванием в них на корейском языке и справлять службу в церкви на корей­ском языке. Не говоря уже о том, что такого рода общества скорее вели бы к национальному сепаратизму корейского населения, а не слиянию с русским народом, контроль за их деятельностью уходил бы из рук администрации»/20/.

Национальные школы, создававшиеся в больших количе­ствах в самой Корее как рассадники борцов антияпонского сопротивления, должны были выполнять эту роль и в При­морье, куда перемещались в те годы борцы отрядов «Ый-бён>>. Казалось бы, после поражения в войне против Японии российские власти должны были поддерживать антияпонс кую направленность действий российских корейцев. Подо­зревая, что рост влияния корейцев в крае с созданием на­циональных общественных организаций, школ с обучением на корейском языке и вообще развитие корейской нацио­нальной культуры будет способствовать росту корейского сепаратизма и ослаблению власти администрации края, ге­нерал-губернатор не только запретил создание, но и сокра­тил уже действовавшие школы.

Известно, что во всяком явлении присутствуют и положи­тельные, и отрицательные моменты — таков закон природы. Генерал-губернатор П.Ф. Унтербергер видел в деятельности корейцев, за малым исключением, только отрицательное, па­губное и опасное для русского народа, для России. К концу его правления в крае численность корейских школ достигла критического уровня. Так, если в 1903 г. в корейских селе­ниях, как мы писали выше, было 32 школы, то к концу его правления, 1910 г., оставалось, по одним данным, 26 школ, а по другим — еще меньше — 23 школы. Таким образом, в годы его правления в крае сокращалось ежегодно от одной до двух школ. Естественно, в таких условиях речь могла идти только о сохранении оставшихся школ. Лишь после его от­ставки дело изменилось к лучшему.

В годы генерал-губернаторства Н.Л. Гондатти — челове­ка либеральных убеждений, весьма сочувственно относив­шегося к подневольному положению переселенцев из Ко­реи, — школьное образование, как и все дела, связанные с культурным развитием приморских корейцев, претерпело весьма существенные изменения.

Были восстановлены закрытые при П.Ф. Унтербергере школы, и их число в 1911 году почти достигло уровня 1903 г. — 31. Это было очень важно для корейского населения, ибо при всем своем несовершенстве эти школы были для их детей единственным путем, обеспечивавшим им доступ в гимназии, высшие учебные заведения, следовательно, и в русскую куль туру, науку, в русскую духовность. Школьное образование было единственной базовой основой для развития всех ос­тальных сфер культуры российских корейцев.

При Н.Л. Гондатти корейцы получили право на создание своих общественных объединений и своих национальных школ. Интересы, которые он преследовал при этом как гене­рал-губернатор края, не противоречили интересам корейцев, и это было ими использовано. Так, к концу 1916 года числен­ность корейских национальных школ (по более ранним го­дам мы не располагаем данными) в крае достигла 182, где обучалось 5750 учащихся и работало 257 учителей/23/. В среднем в каждой школе обучалось по 31-32 ученика и рабо­тало по 1-му или по 2 учителя. Хотя эти заведения с боль­шой натяжкой носили название школы, т.к. занятия проводи­лись в неприспособленных для них крестьянских хижинах без соответствующего учебного материала и учебной програм­мы, при низком уровне учительских кадров, не обеспечивав­ших приемлемого уровня знаний, но корейские крестьяне цепко держалась за них. Неся огромные для бюджета бедно­ты затраты, они все-таки соглашались на создание таких школ и обучение в них своих детей. И потому, когда в 1914 году при активном вмешательстве японской стороны они должны были закрываться, то не везде следовали этому требованию. Там, где возможно было их тайное, нелегальное функциони­рование, они продолжали действовать.

В эти же годы, начиная с 1910 г., при активном участии, а зачастую и при руководящей роли одного из самых автори­тетных лидеров антияпонского сопротивления российских корейцев Приморья Чхве Джэхёна создавались корейские общественные организации «Чаныхве» (1910 г.), «Квонопх-ве» («Общество поощрения промышленности»), 1911 г. Не­смотря на свое сугубо мирное наименование и большой объем культурно-просветительской деятельности, предусмотренной уставом организации, она, конечно, преследовала цель антияпонского сопротивления в самых разных его формах: пе­дагогическая, просветительская, информационная, издательс­кая и т.д. Эта культурно-просветительская форма антияпон­ской борьбы народа была привнесена в российское Приморье из Кореи, где она получила в те годы большое распростране­ние. В рядах «Квонопхве», в различных ее подразделениях трудилось немало людей из числа политических эмигрантов из Кореи, покинувших страну из-за невыносимых преследо­ваний японских колонизаторов.

Конечно, свободное беспрепятственное развитие предус­мотренных уставом организации «Квонопхве» сельскохозяй­ственных, промысловых коопераций, промышленных пред­приятий корейцев и на основе их успешной деятельности и материальной обеспеченности и достаточности открытие раз­личных культурных учреждений: национальных школ, биб­лиотек, читален журналов, газет на корейском языке и т.д., несомненно, стало бы прорывом в развитии национальной культуры российских корейцев, прорывом в высшие ее сфе­ры. Но этому не суждено было сбыться.

Сложившиеся в начале XX века международные отноше­ния и изменившаяся геополитическая ситуация на Дальнем Востоке объективно были направлены против национальных интересов российских корейцев. По секретному соглашению, заключенному между Россией и Японией в 1911 году, обе сто­роны обязались выдавать друг другу политических преступ­ников. В эту категорию на территории России попадали ко­рейцы, выступавшие за независимость Кореи, против ее ко­лонизации, то есть боровшиеся против Японии. В их числе оказались лучшие сыны корейского народа, многие годы бо­ровшиеся в рядах армии справедливости» -«Ыйбён» за сво­боду своей родины, и в их числе оказались и руководители российских корейцев Приморья.

Но самый чувствительный и самый болезненный удар им нанесло заключение в 1914 году военного союза между Россией и Японией о совместной борьбе против Германии на фронтах мировой войны. Этот альянс лишил корейцев пос­ледней надежды на помощь России в освобождении Кореи от японской колонизации. И не только. Он вынуждал и обязывал русскоподданных военнообязанных российских корейцев быть в одних рядах с японскими войсками и воевать вместе с ними против Германии.

Начало XX века. Начиналась жестокая эпоха войн и смут: первая мировая война, революции в России /фев­ральская и октябрьская/, гражданская война, иностранная, в том числе и японская, интервенция на Дальнем Востоке в 1918-1922 гг.

А жизнь шла своим чередом. Рождались новые поколе­ния российских корейцев. Взрослея, они поступали в осно­ванные волостным старшиной Чхве Джэхёном церковно­приходские школы и получали православное воспитание.

В рассматриваемый нами период, а именно в период прав­ления волостного старшины Чхве Джэхёна, закладывались основы культуры российских корейцев, представлявшей со­бой синтез культур двух народов — русского и корейского. Ум, сознание корейцев Приморья впитывали, насыщались духом желанной ими русской православной культуры. И главным результатом развития культуры первых корейс­ких переселенцев можно считать постепенное изменение нравственного, духовного склада, духовной природы, если можно так выразиться, человеческого материала корейца.

Во взрослую жизнь вступали представители второго и третьего поколений российских корейцев — уроженцев Южно-Уссурийского края, 80-90-х годов XIX века рожде­ния. Это были люди с православной духовностью, с новым внешним обликом: без корейских кос, стриженные корот­ко, по-европейски, в европейских костюмах и шляпах, со знанием русского языка, но уже забывающие свой родной, служащие в русской армии, общественно активные, считающие себя частью русского православного общества… Яр­чайшими представителями этого поколения корейцев были следующие, известные общественные и военные деятели (в алфавитном порядке перечисленные): Кан Сандо, Ким-Станкевич А.А., Ким Афанасий А., Ким Михаил, Нам Ман-чун, О Хам ук, Хан Мен Ше, Хан Чан Голь и многие, мно­гие др.

ПРИМЕЧАНИЕ

1. Н.Г. Гарин-Михайловский. По Корее, Манчжурии и Ляо­дунскому полуострову. — В кн. Н.Г. Гарин-Михайловс­кий. Проза. Воспоминания современников. М., 1988, с. 418. /далее Н.Г. Гарин-Михайловский. Проза…/

2. Г .Д. Тягай. Общественная мысль Кореи в эпоху позднего феодализма. М.1971, с.202-234

3. Н.Г. Гарин-Михайловский. Проза.., с. 415

4. Описание Кореи. М., 1960, с. 423-429

5.С.В. Недачин. Православная церковь в Корее. СПб. 1911., с. 14

6. Пак Б.Д. Корейцы в Российской империи. М., 1993., с.44

7. Белов М.Б. Просветительская деятельность русских пра­вославных церквей среди корейских иммигрантов в доре­волюционной России. — Актуальные проблемы российского корееведения. М., 1994., с,65

8. С.В. Недачин. Православная церковь.., с. 28

9. Камчатские епархиальные ведомости, №10. 1895., с. 69-70

10.В. Граве. Китайцы, корейцы и японцы в Приамурье. СПб.,

1912,с.187-188

11.С.В. Недачин. Православная церковь.., с. 30 12.Епископ Хрисанф. От Сеула до Владивостока. СПб, 1905,

с. 102 13.С.В. Недачин. Православная церковь…, с. 8, 9. 21

14. Епископ Хрисанф. От Сеула до Владивостока, с. 102

15. В. Граве. Китайцы, корейцы…, с. 187-188

16. Е.Т. Смирнов. Приамурский край на Амурске-Приморс­кой выставке 1899 г. в г. Хабаровске. Хабаровск, 1899, с. 410

17. Там же, с. 212

18. Там же, с. 40

19. Дальний Восток. Корея — Япония — Маньчжурия, /Б.м./. /Б.д./, с. 5

20. Е.Т. Смирнов. Приамурский край на…, с. 41

21.П.Ф. Унтербергер. Приамурский край. 1906-1910. С.­Петербург, 1912., с. 88

22.Нам С.Г. Российские корейцы: история и культура. М. 1998, с. 155

23. Там же, с. 158

24. Ким Сын Хва. Очерки по истории советских корейцев, Алма-Ата. 1965, с. 198

Telegram