Ванин Ю.В., Ли Гибэк. Дискуссия по актуальным вопросам истории Кореи

ОБЗОРЫ И МНЕНИЯ

ОБМЕН МНЕНИЯМИ ПО АКТУАЛЬНЫМ ВОПРОСАМ ИСТОРИИ КОРЕИ

Настоящая подборка материалов знакомит читателей с дискуссией, которая состоялась в 2001-2002 гг. между известным российским историком-корееведом, заведующим Отделом Кореи и Монголии Института востоковедения РАН, кандидатом исторических наук Ю. В. Ваниным и одним из ведущих южнокорейских историков, почетным профес­сором университета Соган (Сеул) Ли Гибэком на страницах малотиражного бюллетеня «Вера и жизнь», выпускаемого Московским культурным центром (ныне — Региональной общественной организацией) «Первое марта». Поводом для дискуссии стало такое значительное событие в истории российско-корейских научных и культурных связей, как вы­ход в свет в 2000 г. уже второго крупного труда совре­менного южнокорейского историка в переводе на русский язык, а именно книги Ли Гибэка «История Кореи: новая трактовка»[*]. До этого книга в Сеуле в 1998 г. вышла книга Син Хёнсика[†].

Первый материал подборки — рецензия на книгу Ли Гибэка (или, вернее, на ее вариант на русском языке) Ю.В. Ванина — был напечатан в бюллетени «Вера и жизнь» за 2001 г. в № 17 на русском языке и в № 20 — на корейском, а также в журнале «Восток» (Москва), № 6, 2001(с. 165-171). В альманахе текст рецензии публикуется с некоторыми авторскими поправками. Ответ Ли Гибэка на рецензию был опубликован в том же бюллетени за 2002 г. в № 18 на рус­ском языке и № 21 — на корейском. Для настоящей публикации текст русского перевода был сверен с корейским оригиналом Т.М. Симбирцевой, которая внесла в него ряд поправок и снабдила комментариями.

Дискуссия привлекла внимание редколлегии, поскольку это, по сути, первый пример прямого обмена мнениями между историками России и Республики Корея по острым, наиболее спорным вопросам истории Кореи и рус­ско-корейских отношений. Она позволяет судить о харак­тере расхождений между учеными двух стран как по общим проблемам, так и по отдельным. Отрадно, что, отстаивая противоположные и, казалось бы, непримиримые точки зрения, оба участника дискуссии выразили уверенность в ее важности и крайней необходимости для будущего развития научного обмена и взаимопонимания двух стран.

Главная заслуга в организации дискуссии (как и в орга­низации перевода и публикации самой книги Ли Гибэка) принадлежит пастору Ли Хёнгыну, который возглавляет Региональную общественную организацию «Первое марта» с 1995 г. и ведет, помимо миссионерской, активную работу по пропаганде достижений российского корееведения в выходившем на двух языках бюллетене «Вера и жизнь», и спонсируя издание трудов российских корееведов как в России, так и в Республике Корея. Редколлегия альманаха благодарит Ли Хёнгына и его организацию «Первое марта» за этот подвижнический труд.

Стоит отметить, что замечания рецензента и от­веты на них автора книги отчетливо свидетельствуют, кроме прочего, о несовершенстве перевода данной книги и о необходимости для тех российских историков, кто исполь­зует труд Ли Гибэка в своей работе, сверять приводимые цитаты по первоисточнику. Проблемы перевода привели и к нестыковке в ряде обсуждаемых вопросов между рецен­зентом и автором книги, и это надо учесть нашему чита­телю.

Публикуя эти дискуссионные материалы, редколлегия считает необходимым подчеркнуть, что она по некоторым вопросам имеет мнение, не совпадающее с позицией обоих авторов.

В ходе подготовки альманаха к печати пришла пе­чальная новость о кончине Ли Гибэка. В память об этом ученом редколлегия публикует в этом же выпуске альманаха его некролог, составленный по материалам южнокорейской печати. Предлагаемая вниманию читателя статья Ли Ги- бэка была одна из последних, вышедших из-под его пера.

Главную ее мысль автор высказал в заключительных словах: «Если бы объединенные любовью к Истине ученые могли, преодолев границы, раскрыть друг другу свои сердца, то они бы заложили тем самым прочный камень в общий фунда­мент мира во всем мире. Именно этим чувством я руко­водствовался, когда писал этот материал». Эта фраза звучит как завещание и внушает надежду, что у будущего сотрудничества российских и корейских ученых есть хо­рошие перспективы. — Редколлегия.

Ю. В. Ванин (Москва)

О книге Ли Ги Бэка «История Кореи: новая трактовка»

Существующая в России обширная библиотека научных трудов о Корее недавно пополнилась книгой известного ученого из Республики Корея Ли Ги Бэка (Ли Гибэка) «Ис­тория Кореи: новая трактовка» (М.: «Первое марта» , 2000). Её издание на русском языке — результат усилий Москов­ского культурного центра «Первое марта» (президент Ли Хён Кын), группы переводчиков и научного редактора книги С.О. Курбанова.

Многие работы южнокорейских историков, в том числе Ли Ги Бэка, давно известны российским корееведам. В по­следние годы некоторые из них, опубликованные на русском языке, становятся доступными более широкому кругу чита­телей, интересующихся историей и современными пробле­мами Кореи. Однако до сих пор это были либо краткие по­пулярные очерки истории Кореи, либо исследования по от­дельным аспектам развития страны в прошлом и настоящем. Теперь же российские читатели впервые получили сводный труд по истории Кореи с глубокой древности до конца XX в., созданный одним из крупнейших ученых Республики Корея.

Книга Ли Ги Бэка привлекательна прежде всего насы­щенностью фактическим материалом. Не будет преувели­чением сказать, что в ней отражены основные сведения по истории Кореи, накопленные корейской исторической наукой. Хотя главное в книге — политическая история Ко­реи, но в ней также уделено достаточное внимание измене­ниям в социальной структуре общества, положению раз­личных слоев населения, развитию важнейших отраслей экономики, культуры, идеологии. Солидная фактическая база и многоплановость изложения — несомненные досто­инства рецензируемой работы.

По книге Ли Ги Бэка можно составить представление об основных концепциях истории Кореи, отдельных ее перио­дов и проблем, разработанных исторической наукой Рес­публики Корея. В ряде случаев автор высказывает соб­ственные точки зрения, отличные от общепризнанных. Примечательно, что он старается избегать чрезмерной ка­тегоричности оценок и выводов, указывая на недоказанность или спорность некоторых из них. Рассмотрев вкратце наиболее крупные из традиционных для Кореи научных школ (националистическую, социально-экономическую и позитивистскую) и отметив достоинства и недостатки каж­дой из них, Ли Ги Бэк призвал к «критической преемствен­ности традиций», к совместным усилиям, направленным «на систематизацию политических, экономических, обще­ственных, дипломатических, культурных и иных факторов с позиций национальных интересов» (с. 24-25).

Методологические подходы Ли Ги Бэка к исследованию истории Кореи в известной мере близки тем, которые рас­пространены среди российских корееведов. Так, он считает необходимым для правильного понимания истории Кореи «кропотливую работу по выявлению человеческого факто­ра», в частности, учет того, что «тот или иной правитель выступает не как частное лицо, а как представитель опре­деленной общественной силы» (с. 25). Корейская нация — составная часть человечества, ей свойственны сходство и отличия от остальных наций. Поэтому изучение истории Кореи, по мнению Ли Ги Бэка, это «познание общих зако­номерностей и особенностей развития исторического про­цесса» (26). Смену одного периода истории другим он вос­принимает как «процесс поступательного развития», уделяя на каждом из них основное внимание «процессу становления новых элементов» (с. 27).

Благоприятное в целом впечатление от книги Ли Ги Бэка отнюдь не исключает наличия в ней такого, что вызывает сомнения или возражения. Это вполне естественно для фундаментального, крупномасштабного научного труда. Остановимся некоторых дискуссионных, на наш взгляд, вопросах.

Главное в «новой трактовке» Ли Ги Бэком истории Ко­реи — новый принцип периодизации. Для него неприемлемы попытки исходить из «состояния национального духа», «уровня развития производительных сил» и т.п., поскольку они опирались на монистическую точку зрения, идущую «вразрез с систематизацией истории Кореи, в основе кото­рой лежат конкретные исторические факты». Никакие тео­рии не могут быть абсолютным критерием истины на все времена, справедливо замечает автор, возможны различные варианты периодизации истории Кореи. «Если такие вари­анты периодизации не противоречат реальным фактам ис­тории Кореи, то они в своей взаимозаменяемости могут быть весьма полезными в ее более глубоком освещении» (с. 27).

Со своей стороны, Ли Ги Бэк, как он пишет, «попытался дать самостоятельную периодизацию истории Кореи, ос­новным критерием которой стали господствующие обще­ственные силы страны. Стремясь постигнуть тенденцию исторического развития Кореи, основывались на процессе изменения структуры господствующих общественных сил». В этом усматривает он «применение нового подхода, при котором живой человек ставится в центр исторического процесса» (с. 27).

Вряд ли кто станет оспаривать полезность такого «взгляда сверху» на корейское общество, необходимость изучения «господствующих общественных сил» и измене­ний в их структуре на каждом этапе пройденного Кореей пути. Сомнительно только, что это может служить основ­ным критерием периодизации ее истории. Во всяком случае, подробный показ в книге Ли Ги Бэка процесса пе­рехода власти в Корее от одной прослойки аристократии к другой, затем от одной группировки чиновничества к другой и т. д. сам по себе, как нам кажется, не создает отчетливого представления о причинах и характере качественных раз­личий между сменявшими друг друга этапами истории Ко­реи. Для этого требуется выявить всю совокупность взаи­модействующих факторов, среди которых сдвиги в составе

«господствующих общественных сил» не обязательно иг­рали определяющую роль. Не случайно сам автор сообщает, что главы книги, написанные на основе предложенного им принципа периодизации, «соответствуют самостоятельным историческим периодам, различным по состоянию политики, экономики, культуры и т. д.» (с. 27).

Выделяя основные этапы исторического развития Кореи, Ли Ги Бэк воздерживается от определения их формационной принадлежности. С ним можно согласиться, когда он пишет, что «утверждение о существовании рабовладельческого общества в Корее не соответствует историческим фактам», поскольку рабы (ноби) «были главной производительной силой общества» (с. 57). Но вполне оправдан вопрос: какое же общество, если судить по общеисторическим меркам, складывалось в Корее на рубеже нашей эры? Какими по своему характеру были сменявшие друг друга Три государ­ства, Объединенное Силла, Корё, Чосон? Судя по тем при­знакам, о которых сообщает сам автор (государственная собственность на землю, выдача чиновникам и военным наделов и жалования за службу, сословная система и т. д.), Корея 6ыла феодальной страной (конечно же, со своей спе­цификой) и, подобно другим странам, прошла стадии за­рождения, развития и упадка феодального строя. Сам автор, не называя Корею феодальной, все же упоминает об «анти­феодальной борьбе народных масс» (с. 163) и наличии «крупных феодалов» (с. 178) в эпоху Корё, которую, видимо, можно считать временем завершения формирования фео­дализма в Корее.

Примерно так же обстоит дело с характеристикой по­следнего периода истории государства Чосон. По словам Ли Ги Бэка, уже в XVII в. «в экономике происходили каче­ственные сдвиги, среди них особое место занимали кон­центрация торгового капитала и его проникновение в сферу производства. Такое явление вызвало резкие социальные изменения» (с. 242). В последующем изложении показаны рост в Корее товарно-денежных отношений, размывание традиционной сословной структуры, в том числе в верхних ее слоях, увеличение численности наёмных рабочих и т. Применительно к концу XIX — началу XX в. речь идет о национальном капитале и национальном предприниматель­стве (с. 339- 342), о национальной буржуазии (с. 344). Все это явные свидетельства того, что Корея, при всех много­численных трудностях и противоречиях, постепенно всту­пала на капиталистический путь развития. Движение по этому пути было задержано и деформировано японским колониальным закабалением в 1910-1945 гг., но именно в нем следует видеть важную предпосылку того положения, которое в настоящее время занимает Республика Корея в мировом капиталистическом хозяйстве.

Не совсем последовательной выглядит позиция Ли Ги Бэка относительно такой крупной категории социальной градации общества, как «класс». Ратуя за приоритет «чело­веческого фактора» и критикуя за невнимание к нему националистическую и социально-экономическую школы, он утверждает: «Историческое повествование, основанное на таком абстрактном понятии, как “нация”, или на таком слишком схематизированном понятии, как “классы”, было далеко от реальной истории Кореи. В этом плане названные понятия мешали правильному осмыслению истории Кореи» (с. 25). Сам Ли Ги Бэк в ходе дальнейшего изложения по­стоянно оперирует этими понятиями. В частности, он со­общает, что в Корее «общество делилось на несколько классов» (с. 136); касаясь разных периодов истории Кореи, говорит об «аристократическом классе» (с. 118, 135), «гос­подствующем классе» (с. 169 и др.), «правящем классе» (с. 192), отмечает «непримиримый классовый характер» кре­стьянских выступлений в годы японского колониального ига (с. 374). Отсюда можно сделать вывод, что «человеческий фактор» и классовый подход при изучении истории Кореи вовсе не исключают друг друга.

Показывая изменения в социальной структуре фео­дальной Кореи, Ли Ги Бэк не всегда четок в характеристике самого угнетенного и униженного сословия — ноби. Уже в период трех государств ноби у него — «подневольные кре­постные» (с. 82); в Корё вэго ноби (обрабатывавшие землю хозяев и платившие им налоги) фактически «находились в положении крепостных» (с.     147);  казенных ноби-ремесленников времен Чосона «нельзя рассматривать как рабов» (с. 206) и т.д. Но в других местах книги, даже освещая историю XIX в., он по-прежнему чаще всего назы­вает ноби «рабами». Недостаточно точно изложено в книге предпринятое в начале XIX в. преобразование в изжившей себя системе ноби. «При правлении вана Сунджо (1801), — информирует автор, — правительство по собственной ини­циативе уничтожило все реестры ноби и, освободив их в масштабе страны, одним махом разрешило эту давно назревшую проблему» (с. 267). На самом деле, в 1801 г. освобождение коснулось только казенных и дворцовых ноби и не распространилось на частновладельческих, так что не приходится говорить об отмене тогда «позорной системы ноби» (с. 268). Поэтому и понадобилась реформа 1894 г., которой, как правильно указано в книге, «окончательно была упразднена система казенных и частновладельческих ноби» (с. 310).

В изложении Ли Ги Бэком непосредственно истории Кореи также немало неясных и спорных проблем. Укажем на некоторые из них.

Мировая история знает достаточно много примеров сложного переплетения судеб соседних стран и народов. Один из таких примеров — Бохай (кор. Пархэ), на принад­лежность которого к истории своих стран претендуют уче­ные Китая, России и Кореи. Не вдаваясь в разбор аргументов, приводимых обычно в подтверждение тезиса «история Бохая — часть истории Кореи», отметим лишь главный из них: государство Бохай, населенное племенами мальгаль, было создано когурёсцами и, в основном, из них состояла правя­щая верхушка (97). Аргумент, прямо скажем, не очень убе­дительный. К примеру, соседним Китаем неоднократно правили чужеземцы (кидани, чжурчжэни, монголы, мань­чжуры), но от этого его история не переставала быть ки­тайской.

Надо отдать должное Ли Ги Бэку: он объективнее дру­гих подходит к проблеме Бохая. «Государство, сформиро­вавшееся на основе чужеродных элементов, — размышляет он, — не может иметь будущего. Внутри Пархэ не могло не возникнуть разногласий между господствующими когу- рёсцами и закабаленными мальгаль. Нарушение относи­тельной гармонии, существовавшей между правящими ко- гурёсцами и находившимися в их подчинении мальгаль, привело к ослаблению былого могущества Пархэ». В 926 г. оно пало под ударами киданей (с. 116).

Весьма противоречиво описаны в книге Ли Ги Бэка от­ношения Корё с Юаньской династией в Китае. Современная корейская историография не признает завоевания Корё монголами в XIII в. и его зависимость от созданной ими империи. Следуя этой концепции, Ли Ги Бэк пишет: «Ко­ролевство Корё сумело сохранить статус независимого гос­ударства… Юаньская династия открыто не могла вмеши­ваться в дела Корё, опасаясь новых стычек с ним. Для Юаньской династии заключение мира с Корё стало удачей. Поэтому Юаньская династия не только стремилась сдержи­вать Корё, но и всячески поддерживать ровные отношения с ним» (с. 175).

Такого рода оценкам не соответствуют содержащиеся в книге Ли Ги Бэка конкретные факты. В 1270 г. «ван Вонджон решил полностью отказаться от сопротивления монгольским завоевателям» (с. 170). Юаньской династией для подготовки к завоеванию Японии в 1280 г. было создано Управление восточного похода (Чондонхэнсон), ставшее фактически «центральным органом управления Корё», «основным ин­струментом вмешательства юаньских правителей во внут­ренние дела Корё» (с. 176). Часть территории Корё отошла к Юаньской империи, «монгольские правители без зазрения совести грабили Корё» (с. 176). Политика Юаньской дина­стии в Корё проводилась по принципу «разделяй и властвуй» (с. 177). Все это как-то не очень похоже на действительно «ровные отношения» между Корё и Юаньской династией.

Начало проводимой Кореей политики самоизоляции Ли Ги Бэк относит к середине XIX в. и связывает ее с экспансией Запада (280). Правивший тогда страной тэвонгун (принц-регент) Ли Хаын назван «основоположником поли­тики изоляции» (286). Между тем известно, что Корея была вынуждена вступить на изоляционистский курс еще в XVII в., после Имджинской войны с Японией (1592-1598) и маньчжурских нашествий 1627 и 1636 гг. Первоначально он был направлен против соседей (ограничения контактов распространялись и на Китай), в XIX в. принимались меры к усилению изоляции Кореи от внешнего мира, поскольку к ней приближалась волна колониальных захватов стран За­пада.

Кстати сказать, внутриполитическая деятельность тэвонгуна также нуждается в некотором уточнении. Пытаясь укрепить государство в условиях надвигавшейся внешней угрозы, он, в частности, решительно сократил количество конфуцианских храмов (совон), ставших к XIX в. влия­тельными центрами местного сепаратизма и ослаблявших центральную власть. Но это вовсе не было борьбой с кон­фуцианством. Напротив, одной из главных целей тэвонгуна было защитить традиционные конфуцианские устои Кореи от подрывавшего их проникновения чуждой идеологии, прежде всего католичества. Поэтому неправомерно говорить, что тэвонгун проводил «жесткую антиконфуцианскую по­литику» (с. 286).

Подобная нечеткость характеристики исторических де­ятелей Кореи — не единственный случай в книге Ли Ги Бэка. Так, при описании политической конфронтации конца XIX в., в одном месте говорится о «реформаторских силах кэхва во главе с королевой Мин» (с. 292), в других — о «реакционно настроенной королеве Мин» (с. 295), о «консервативных силах, возглавляемых королевой Мин» (с. 297). Возможно, противоречивая, быстро изменявшаяся ситуация в стране вызывала столь же резкие перемены во взглядах и позициях людей, но тогда надо это объяснить читателям.

Одна из трудных и деликатных проблем истории Кореи — характер ее взаимоотношений с Китаем. В отличие от других авторов, Ли Ги Бэк напрямую сводит к воздействию Китая многие важные аспекты становления корейского об­щества. Рисоводство было воспринято корейцами в эпоху бронзы из Китая (с. 40), с IV в. до н.э. они перенимали также китайскую культуру железа (с. 45, 46); после разгрома ки­тайской империей Хань корейского Древнего Чосона в 108 г. до н. э. образ жизни и общественный строй созданных на его территории ханьских округов постепенно стали проникать в среду корейцев (с. 51); возникшие затем три корейских государства (Когурё, Пэкче, Силла) вели борьбу с китайской экспансией, но не препятствовали распространению у них китайской культуры, заимствовав некоторые законода­тельные акты, буддизм, конфуцианство, китайские иеро­глифы и др. (с. 74); Силла восприняло более развитые ки­тайские образцы политической структуры для формирова­ния государственного аппарата (с. 70) и т.д. Думается, что среди историков, особенно в Корее, многие сочтут такую оценку степени зависимости корейской культуры от китай­ской чрезмерно завышенной и не согласятся с ней.

Со времени основания государства Чосон, поясняет Ли Ги Бэк, корейская дипломатия в отношении минского Китая исходила из принципа садэ (с. 208). Можно предполагать, что в той или иной мере этот принцип осуществлялся и раньше, но только в XV в. он был закреплен юридически, в частности, в своде законов «Кёнгук тэджон». На принципе садэ строились корейско-китайские отношения вплоть до конца XIX в. Автор усматривает главную задачу садэ («служение старшему») в том, чтобы «поддерживать дру­жественные союзнические отношения с могущественным соседом» (с. 208). Видимо, он более точен в характеристике взаимоотношений двух стран, когда относит Корею конца XIX в. к числу вассалов Китая (с. 293).

Мало внимания, как нам кажется, уделено в книге тому важному обстоятельству, что с ростом национального са­мосознания корейцев в нем постепенно усиливалась антики- тайская. Ли Ги Бэк лишь слегка коснулся этой проблемы, рассказывая о создании в XV в. корейской национальной письменности хангыль (с. 212). Между тем, прогрессивные общественно-политические течения XVII-XVIII вв. нередко осуждали господствовавшее в высших слоях общества пре­клонение перед всем китайским и призывали противодей­ствовать засилью Китая в экономике, политике и культуре Кореи. Реформаторы во главе с Ким Оккюном, пытавшиеся прийти к власти в 1884 г., выдвигали требование провоз­гласить независимость Кореи от Китая. Удивительно, но это их требование отсутствует в помещенной в книге программе реформ (с. 297).

Несколько вопросов возникает при чтении главы XIV «Зарождение национального государства и империалисти­ческая агрессия». Во-первых, не объяснены ее хронологи­ческие рамки: с конца XIX в. до начала 20-х годов XX в. В структуре главы чем-то второстепенным, промежуточным оказывается трагический для Кореи 1910 г., когда японская агрессия лишила страну самостоятельной государственно­сти и нарушила естественный ход ее истории. Во-вторых, неясно, почему именно к этому периоду автор относит «за­рождение национального государства» в Корее, в чем его качественное отличие от предшествующего этапа развития государства корейской нации и где принципиальный водо­раздел между ними. В-третьих, весьма сомнительно, что организации либерально настроенной передовой интелли­генции уже в конце XIX в. выступали не только за незави­симость, но и за «установление народовластия» в Корее (с. 317). Вероятнее всего, к идее народовластия всерьез обра­тились в Корее не раньше, чем со времени Первомартовского народного движения 1919 г. и создания Временного прави­тельства в изгнании.

В начале своей книги Ли Ги Бэк высказывает весьма правильную мысль: «Следует освободиться от закостенелой предвзятости, устоявшихся стереотипов. Только так можно овладеть единственно верным, научным подходом, позво­ляющим по-новому трактовать историю» (с. 27). К со­жалению, однако, в том, что касается России и СССР, сам Ли Ги Бэк не смог избавиться от «закостенелой предвзятости, устоявшихся стереотипов».

Добиваясь установления своего господства над Кореей, Англия, США, Япония активно и, надо признать, умело вели в конце XIX в. пропагандистскую кампанию против России. Собственные захватнические планы они прикрывали заяв­лениями о том, что действуют якобы исключительно ради противостояния агрессивным устремлениям России. Тру­дами А.Л. Нарочницкого, Б.Д. Пака и других ученых давно разоблачен миф о «русской угрозе» Корее. Обнародовано множество официальных документов и архивных материа­лов, свидетельствующих о том, что Россия была заинтере­сована в сохранении действительной независимости Кореи и стремилась лишь не допустить подчинения ее враждебными государствами, что создало бы опасность российском Дальнему Востоку. Но все публикации на эту тему до сих пор не принимаются в расчет корейской историографией.

Следуя «устоявшимся стереотипам», Ли Ги Бэк прак­тически ставит Россию на одну доску с Японией и другими странами, рвавшимися в Корею, без тени сомнений воспро­изводя их антироссийскую аргументацию. Так, в 60-е годы XIX в. тэвонгун, «опасаясь экспансии со стороны России», по совету католиков решил пригласить в Корею французов, чтобы «противопоставить большему злу меньшее» (с. 281). При этом сам автор чуть дальше пишет, что России, занятой освоением обширной территории Приморья, было тогда не до Кореи (с. 283). Навязав Корее в 1876 г. первый неравно­правный договор, Япония требовала предоставить ей от­крытые порты, которые могли бы послужить надежными форпостами «в преддверии предполагаемой экспансии Рос­сии на Восток» (с. 287), а не для ее собственной экспансии. Все конкретные шаги российской дипломатии в Корее трактуются Ли Ги Бэком как проявления ее экспансио­нистских намерений. Даже характеризуя ситуацию начала XX в., он говорит о «двух алчных империалистических державах» — Японии и России, не делая между ними раз­личий (с. 323). Забыто, что Россия оставалась единственной внешней силой, противодействовавшей Японии на Корей­ском полуострове, и ее поражение в войне 1904-1905 гг. устранило последнее препятствие на пути окончательного превращения Кореи в японскую колонию.

Истории Второй мировой войны в книге Ли Ги Бэка посвящено всего несколько строк, но их нельзя читать без удивления. Оказывается, переломный момент Второй ми­ровой войны — капитуляция фашистской Италии в 1943 г. (с. 386). Не разгром гитлеровских полчищ под Сталинградом и Курском, с чего на самом деле началось крушение фашист­ской Германии и ее сателлитов! Советский Союз вообще отсутствует в книге и как страна, вынесшая на себе основ­ную тяжесть сопротивления агрессорам, и как участник Потсдамской конференции, которая подвела итоги войны на Западе. Зато упомянут Китай, лидера которого на Потсдам­ской конференции даже не было (с. 386).

Так же кратко и необъективно преподнесена читателям история освобождения Кореи в августе 1945 г. «СССР, — сообщает Ли Ги Бэк, — накануне падения японской империи, т.е. 9 августа, объявил Японии войну. Советские войска пе­решли корейско-советскую границу и после капитуляции Японии оккупировали Пхеньян, Хамхын и ряд других крупных городов северной части Кореи» (с. 387). Вольно или невольно, но автор создает впечатление, что СССР вступил в войну, когда участь Японии была уже решена США и Ан­глией, и, воспользовавшись плодами чужих усилий, легко и быстро овладел Северной Кореей. Это, конечно, слишком далеко от истины.

Советский Союз взял обязательство присоединиться к антияпонской коалиции на Ялтинской конференции в фев­рале 1945 г., причем сделал это по настоянию США и Ан­глии, опасавшихся, что иначе война с Японией может затя­нуться еще на 1,5-2 года. Выполняя данное союзникам обя­зательство, СССР ровно через три месяца после капитуляции Германии объявил войну Японии (8-го, а не 9-го августа). Боевые действия в Корее были непродолжительными, но ожесточенными. Они продолжались некоторое время даже после официального согласия Японии на капитуляцию. 1963 убитых и раненых — такова «стоимость» вклада СССР в освобождение Кореи. Советские солдаты, моряки, летчики были единственными, кто на корейской земле пролил кровь за свободу корейского народа. Хотя бы из уважения к их памяти не следует замалчивать или искажать освободи­тельную миссию СССР в Корее.

Ли Ги Бэк не очень точен в освещении событий в Корее после ее освобождения. Ялтинская конференция не прини­мала решения об опеке над Кореей, по этому поводу на ней состоялся лишь обмен мнениями между Рузвельтом, ини­циатором опеки, и Сталиным. Неверно, что решение об опеке, принятое Московским совещанием трех министров иностранных дел в декабре 1945 г., поддерживали только коммунисты. За него выступала также значительная часть левых националистов, участие которых в предполагавшемся Временном правительстве не отвергалось Советским Сою­зом. Совещание представителей советского и американского командования в Сеуле началось не 1, а 16 января 1946 г. (389). Ли Сын Ман ездил в США в конце 1946 — начале 1947 г. не для консультаций о создании в Корее переходного прави­тельства, а для агитации за сепаратистские выборы на Юге (с. 389-390). Земельная реформа 1946 г. в Северной Корее пе­редала землю в собственность крестьян, а не сельскохозяй­ственных кооперативов, к которым она перешла значительно позже. В 1946 г. на Севере действовала Трудовая партия Северной Кореи, Трудовая партия Кореи была образована в 1949 г. (с. 391).

Помимо названных выше, в книге немало мелких не­точностей, допущенных по недосмотру самого автора или переводчика и редактора русского издания. Укажем неко­торые из них. Существует разнобой в датировке правления ванов Конмина (с. 180, 189), Кванхэгуна (с. 233, 241), Сукчона (с. 239, 242) и др. Корея была провозглашена им­перией в 1897, а не в 1857 г. (с. 340). Пибёнса — Ведомство окраинных земель, отвечавшее за охрану границ Кореи, но не «чрезвычайный комитет обороны» (с. 228). «Тэхан ча-

ганхве» — не просто «Общество укрепления Кореи», а «Общество самоукрепления Кореи», чем подчеркивалось его желание действовать в опоре на собственные силы (с. 344). Произведение Пак Чивона «Ёрха ильги» названо «Путевыми заметками Ёрха», тогда как это «Жэхэйский дневник» (с. 259). Известные труды по сельскому хозяйству «Нонса чиксоль» и «Кымян чамнок» ошибочно отнесены к XVII в., хотя изданы в XV в., к тому же названы неточно (с. 256, 259). Есть и другие ошибки такого рода. В книге перечислены многие научные труды и литературные произведения, но не по единой схеме: одни названы по-корейски с переводом на русский язык, другие только по-корейски или только по-русски.

Не все ладно в книге с географией. Арендованный Россией у Китая «Дальний Восток» — это порт Далянь или Дальний (с.         322). Упомянутые в названиях культур­но-просветительских обществ начала XX в. Ённам — это провинция Кёнсан, Хонам — провинция Чолла, Квандон — провинция Канвон (с. 351-352). Нелепо выглядит утвер­ждение о том, что в конце XIX в. «даже из далекого острова Кандо прибывали партизанские отряды и совершали дерзкие нападения на японские гарнизоны» (с.332). Об этом «ост­рове» говорится ранее как об «исконной корейской терри­тории» (с. 326). Между тем, речь идет о Кандо (Цзяньдао) — районе Северо-Восточного Китая, примыкающем к северной границе Кореи и населенном преимущественно корейцами.

Среди редакционных погрешностей стоит отметить неоправданное употребление таких современных понятий, как премьер-министр в Когурё (с. 58) или кресть­яне-единоличники в Корее начала XX в. (с.334). «Куры с длинными хвостами» — это все же, вероятно, фазаны (56). Японский финансовый советник Мегада — на самом деле Мэгата Танэтаро (с. 324, 338). Как и другие страны, США в начале XX в. имели в Корее не посла, а посланника, и им был 3.Морган, а не Даллес (с. 325). Есть неточности в написании ряда корейских терминов, имен и т. д.

Издатели книги Ли Ги Бэка сделали, казалось бы, по­лезное дело, приложив к ней «Хронологические таблицы династий», «Словарь корейских терминов» и «Предмет­но-именной указатель». Нет нужды доказывать, насколько они необходимы не только читателям столь сложного по содержанию научного труда, но и всем, кто занимается ис­торией Кореи. Однако при ознакомлении с ними эти при­ложения вызывают чувство досады.

«Хронологические таблицы династий» не совсем соот­ветствуют своему названию. Скорее это «генеалогические таблицы» — перечень последовательно сменявших друг друга правителей Кореи и их потомков. Перечень был бы более наглядным, если бы в нем указывались даты царство­вания каждого правителя. Тогда это были бы действительно «хронологические таблицы». Непонятно почему, без всяких объяснений, перечень правителей Чосона заканчивается началом XVII в. , хотя после этого корейский престол зани­мали еще 12 представителей династии Ли.

«Словарь корейских терминов» взят из изданной Ин­ститутом востоковедения «Истории Кореи (с древнейших времен до наших дней)» (т. 1, с. 441-450). Источник за­имствования не указан, что не совсем этично. Словарь, предназначенный для одной книги, содержит много терми­нов, отсутствующих в другой, и, наоборот, в него, есте­ственно, вошли не все термины, используемые в другой книге. «Предметно-именной указатель» очень нужен, но им трудно пользоваться: приведенная в нем нумерация страниц не соответствует содержанию книги.

В заключение следует сказать о том, чего нет в русском издании книги Ли Ги Бэка. Ей явно не хватает краткого биографического очерка, освещающего жизненный и твор­ческий путь автора, его вклад в историческую науку Рес­публики Корея. Взгляды и оценки Ли Г и Бэка далеко не во всем совпадают с представлениями российских ученых, о чем интересно было бы узнать из «Послесловия», если бы таковое имелось. В ряде случаев ощущается потребность в комментариях, разъясняющих непосвященному читателю какие-то корейские реалии, уточняющих отдельные позиции автора, и т.д. За несколько лет до того, как книга Ли Ги Бэка вышла у него на родине, в СССР была опубликована упо­мянутая выше коллективная «История Кореи (с древнейших времен до наших дней)» в 2-х томах (М., 1974). У ее авторов, конечно же, другие методологические и мировоззренческие основы, другие принципы периодизации исторического процесса, анализа исходных данных и т.д. Первый том, охватывающий древность, средневековье и новую историю

Кореи по принятой ранее периодизации, по крайней мере, не беднее фактическим материалом. Второй том целиком по­священ периоду после 1910 г. , которому в книге Ли Ги Бэка отведено довольно скромнее место. Эти два крупномас­штабных научных труда, созданные в разных научных школах в чем-то полемизируют между собой, в чем-то до­полняют и уточняют друг друга Заинтересованный и вдум­чивый читатель, как нам кажется, поступит правильно, если изучит их оба, чтобы получить таким образом более полное и сбалансированное представление о пройденном Кореей историческом пути.

Ли Ги Бэк

Ответ на рецензию д-ра Ванина о моей книге «Ис­тория Кореи: новая трактовка»

I

Рецензировать ту или иную книгу — дело неблагодар­ное. Но, несмотря на это, д-р Ванин взялся за эту работу, и я, как автор данной книги, выражаю ему свою искреннюю признательность. Я пишу настоящий ответ в надежде, что обмен мнениями послужит хорошим поводом для установ­ления более тесного общения лично между автором и ре­цензентом, а в перспективе послужит стимулом для ожив­ления связей между учеными наших двух стран.

В реальности между нашими историками прямой диалог до настоящего времени почти отсутствовал. Правда, в по­следнее время у нас в Корее был опубликован в переводе на корейский язык коллективный труд группы российских ко- рееведов во главе с д-ром Ваниным «Изучение Кореи в России: история и современность» (1999), познакомивший нас с основными направлениями изучения истории Кореи в России. Может, я недостаточно осведомлен, но в Корее из­вестно очень мало трудов российских ученых. Похоже, они ограничиваются книгами Ю.М. Бутина «Древний Чосон» (1987)[‡], Г.Д. Тягай «Формирование буржуаз­но-националистической идеологии в Корее» (1990)[§], Мат­вея Кима «Корейские социалисты в Сибири и на Дальнем Востоке в период японской оккупации» (1990)[**], С. В. Волкова «Ранняя история буддизма в Корее» (1998)[††]. Южнокорейские ученые, за редким исключением, не знают русского языка и практически не имеют возможности зна­комиться с результатами исследований по корейской исто­рии в России.

Похоже, что их российские коллеги находятся в более выгодном положении, так как многие из них понимают ко­рейский язык. Как бы там ни было, существует настоятель­ная необходимость активизации научных и культурных связей между историками-корееведами двух стран.

В этом смысле, надеюсь, что рецензия д-ра Ванина на мою книгу «История Кореи: новая трактовка» станет одним из проявлений нашего научного обмена. Мой ответ будет изложен ниже в том порядке, в каком высказывал свои за­мечания д-р Ванин. Для справки: цифры в скобках после цитат означают страницы в корейском оригинале книги «История Кореи: новая трактовка» (1990).

II

Д-р Ванин в своей рецензии коснулся целого ряда важных аспектов, в частности, периодизации истории. Он пишет: «Ли Гибэк не предпринимает никаких попыток пе­риодизации, основанной на “состоянии национального духа” или “уровне развития производительных сил”». Здесь я должен отметить, что моя мысль понята неверно. Мое кри­тическое отношение к прежде существовавшим двум под­ходам к периодизации объясняется, во-первых, тем, что оба они основываются на «монистической» точке зрения и бес­компромиссно отвергают возможность существования дру­гих способов периодизации (с. 8). Во-вторых, такой подход противоречит усилиям систематизировать корейскую исто­рию на основе объективных фактов (с. 8). Я писал, что «к существующим до сего времени теориям периодизации следует относиться с уважением» (с. 8). Я также думаю, и д-р Ванин это цитирует, что и такие варианты периодизации «полезны, если отражают реалии корейской истории» (с. 9). Однако до настоящего времени этого не наблюдается, что и вызвало критическое отношение с моей стороны.

Далее д-р Ванин указал, что, «разделяя историю Кореи на периоды, Ли Гибэк воздержался от четкого определения того, на чем основывается это деление». Однако я надеюсь, что любой легко поймет, что я старался отчетливо показать общественные силы, игравшие ведущую роль в политике, экономике, обществе и культуре той эпохи на каждой сту­пени развития. Мне неясно, что понимает д-р Ванин под выражением «основа деления», но если он имеет в виду шаблонную схему деления истории на рабовладельческое, феодальное, капиталистическое и социалистическое обще­ства, то в этом смысле я действительно «воздержался от четкого определения». При написании книги «История Ко­рея: новая трактовка» я намеренно отказался от такого под­хода, выдвинул собственную точку зрения и не чувствовал необходимости подгонять ее под шаблоны. Я убежден, что процесс развития корейской истории можно прекрасно упорядочить и без них.

Д-р Ванин конкретно затрагивает вопросы о рабовла­дельческом обществе и феодальном государстве (обществе). Относительно первого он говорит, что «согласен с утвер­ждением» Ли Гибэка, и я рад, что он согласился со мной и был в научном смысле воодушевлен моей позицией. Об эпохах Объединенного Силла, Корё и Чосон он пишет, что «хотя автор и не называет Корею этого времени феодальным государством», но в реальности «она 6ыла феодальной страной (конечно же, со своей спецификой)». Однако я склонен думать, что в Корее не было феодального общества. По той причине, что в Корее не было феодалов. Я считаю, что не мыслимо существование феодального общества, если в нем нет феодалов. По этому вопросу среди корейских ученых существует мнение, что, хотя феодалы и отсутство­вали, Корею того периода все же можно назвать феодальной страной, поскольку обрабатывавшие участки владельцев земли крестьяне находились в положении крепостных. Но если так, то, по моему мнению, это крепостное общество, или общество крепостного строя, а не феодальное [см. об этом: Чольго. Минджок-ква ёкса (Чольго. Нация и история) // Хангукса-ый сидэ кубун мундже (Вопросы периодизации истории Кореи). Сеул, 1971, с. 52-53)]. Во всяком случае, так традиционно считали до сих пор, и трудно сказать, насколько это убеждение незыблемо. Но лично я считаю, что это чрезвычайно важный вопрос. Если мы все же назовем корейское общество того периода феодальным, то к такому определению необходимо добавить и другой эпитет: «с централизованным правлением» или «с азиатской специ­фикой». Это равносильно тому, чтобы назвать Корею «страной, развивавшейся нетипичным путем», или «выхо­дившей за рамки нормального развития», или, наконец, «страной с аномальной формой развития». По моему мне­нию, такая периодизация есть не что иное, как продукт со­знания европейского превосходства, а не результат пра­вильного подхода к всемирной истории. Корейское обще­ство было нормальным, и в нем жили нормальные люди. Это не было ненормальное общество, состоявшее из ненор­мальных людей. Называя вопрос о периодизации чрезвы­чайно важным, я смотрел на него с национальных позиций и, если взять шире, с позиций всемирной истории.

Похоже, что точно такой же вопрос встает и в России, где, как и в Корее, не было феодальных собственников (^^^^). Как мне известно, у вас действительно был поднят такой вопрос. Так, В.И. Ленин в своем сочинении «Развитие капитализма в России» (1899) называл Россию докапиталистического периода не «феодальной страной», а «страной крепостного права», или «государством крепост­ного строя». Ленин делил историю на первобытное, рабо­владельческое, крепостное и капиталистическое общества, и эта периодизация была применима ко всему человечеству [см. Чхве Джэхён. Юроб-ый понгон чедо (Феодализм в Ев­ропе). Сеул, 1992, с. 35]. Создается впечатление, что Ленин исходил не только из национальных российских позиций, но и стремился к осмыслению истории во всемирном масштабе.

Однако когда к власти пришел Сталин, опять вернулись к понятию «феодальный строй». Как я понимаю, Сталин счи­тал «азиатский способ производства» чисто азиатской спе­цификой, что было несомненным отходом от научного по­нимания исторического процесса. Я думаю, что это один из важных вопросов, требующий от российских ученых глу­бокого переосмысления.

Вместо прежних способов периодизации я предложил новую, основанную на выделении господствующих обще­ственных сил. По всей видимости, такой подход может вы­звать неправильные толкования. Постараюсь его пояснить. Во-первых, я не считаю, что это единственно возможный способ периодизации. Это всего лишь один из ее вариантов, выбранный мною при написании книги «История Кореи: новая трактовка» среди многих других возможных. Я не думаю, что другие варианты неприемлемы. Просто считаю, что этот лучше, чем другие, способствует широкому пони­манию хода корейской истории. Поэтому замечание д-ра Ванина, выразившего сомнение в том, что предложенный мною вариант может стать основным критерием периоди­зации корейской истории, свидетельствует о непонимании моего замысла. Я применил этот вариант не для того, чтобы он стал «основным критерием» — такой периодизации в природе вовсе не существует, — а как один из удобных критериев.

Во-вторых, выражение «господствующие обществен­ные силы» вовсе не означает для меня «господствующие классы». Во избежание такого превратного понимания в моей книге после слов «господствующие общественные силы» добавлено в скобках чудо серёк «ведущие, или гла­венствующие, силы». Имеется в виду, что как раз они играли ведущую роль в политике, экономике и культуре. Д-р Ванин расценивает такой подход как «взгляд сверху», но его по­нимание идет вразрез с моей основной мыслью. Поясню на конкретных примерах. Я, в частности, писал, что в перво­бытной общине периода неолита ведущими общественными силами были все ее члены (с. 448), а в период нового времени (ЗД ими стали народные массы (с. 493). И те, и другие господствующими классами не являются.

В течение длительного периода от возникновения гос­ударства и вплоть до нового времени ведущей общественной силой являлась аристократия. Какую периодизацию ни примени, это остается неопровержимым фактом. Это отра­жено и в работах приверженцев исторического материа­лизма, в частности, в таких характерных трудах, как «Эко­номическая история корейского общества» («Р,®ЙРРШР») и «История корейской экономики фео­дального периода» («Р^РШЙРРШР») Пэк Намуна. Отмечая, что в основанном на системе сословных различий обществе ведущей силой была аристократия, я вместе с тем писал не только о ней. В связи с ней я писал также о ванах, различных промежуточных прослойках, крестьянах/ноби и пр. Потому что только так можно представить общество в целом. И Пэк Намун шел таким же путем.

Я не отрицаю факта существования в Корее крепостных крестьян и капитализма, но в мой замысел не входило обя­зательное о них упоминание. Это не значит, что я игнори­ровал существующие реалии, именно о реалиях я и писал. Сейчас я понял, что было бы лучше, если бы я в своей книге все же затронул крепостное и капиталистическое общества, как сделал это в отношении рабовладельческого. Однако и при том изложении, что есть, главная мысль, как представ­ляется, очевидна.

Мне не совсем понятно критическое замечание д-ра Ванина, что моя позиция относительно такой крупной ка­тегории общества, как «класс», «выглядит непоследо­вательной». Я в своей книге ясно написал: «Националисти­ческий и классовый подходы в определенной степени огра­ниченны, но все же оба они внесли немалый вклад в пони­мание истории Кореи» (с. 5). Конкретно затронул я и вопрос о классовом антагонизме. Я, однако, испытываю чувство недовольства от того, не проследил разницу между сосло­вием и классом, что вызвало смешение понятий. Так, чинголь и юктупхум в Силла или янбаны (аристократы) и санмины (простолюдины) в государстве Чосон — это сословия, и их представители наследовали свой сословный статус от рож­дения. Примером классов могут служить помещики (ЙР) и крестьяне-мелкие арендаторы (Щр), поскольку здесь имеет место распределение продуктов труда в результате сов­местного участия в процессе производства. Во многих слу­чаях представители чинголь и янбаны являлись владельцами земли (помещиками). Санмины в большинстве своем были мелкими арендаторами, и в целом обычным было решение классовых отношений на основе сословной принадлежности. Кроме классовых отношений, сословная принадлежность определяла и многие политические и культурные аспекты. Поэтому при описании истории Кореи правильнее брать за основу сословную, а не классовую принадлежность.

В новое время, когда распалась сословная система, со­циальная значимость классовых отношений возросла, но если делать главный упор на классы при рассмотрении предшествовавших периодов, то в таком случае понимание общего хода истории не будет полным. К сожалению, я не знаю русского языка и не в состоянии удостовериться в правильности перевода, но уверяю, что в оригинале моей книги нет приводимых в рецензии следующих фраз: «…В Корее общество делилось на несколько классов»; «арис­тократический класс», «господствующий класс» и пр. Ари­стократия — это сословие, а не класс. Думается, что здесь допущена ошибка в переводе.

Мне кажется, ошибка в переводе допущена и в разделе, где говорится о ноби. Д-р Ванин приводит следующие фразы из перевода: «Подневольные крепостные, вэго ноби факти­чески «находились в положении крепостных» (с. 147); ка­зенных ноби-ремесленников периода Чосона «нельзя рас­сматривать как рабов» (с. 206); «позорная система ноби», и т.д. Но таких выражений в оригинале нет. Думаю, что так, видимо, переведено слово чонхо (Щр), хотя оно означает «крестьянин, арендующий землю у хозяина». Кроме того, относительно упразднения системы ноби в первый год правления Сунджо (1801) д-р Ванин указывает, что были освобождены только казенные ноби, частных реформа не коснулась.Однако я совершенно ясно писал, что казенные ноби сохранились тогда лишь в некоторых местных ведом­ствах, а система частных ноби упразднена не была (с. 330). Не употреблял я и такого выражения, как «позорная система ноби». Я утверждаю, что в изложении истории недопустимо использование понятий, несущих морально-этическую оценку, и потому никак не мог применить такое выражение, как «позорный». Считая, что реформа 1801 г. имела большое историческое значение, я написал, что «уничтожение реги­страционных списков ноби свидетельствовало об огромных социальных переменах, поскольку рушилась сословная си­стема прошлого, жестко сохранявшая разделение на слуг (&) и хозяев (^)» (с. 330). Думается, и д-р Ванин, говоря об определенной ограниченности этих реформ, вместе с тем не отрицает совершенно их значения.

III

Что касается истории Бохая, то, я считаю, что на нее можно смотреть с разных углов. Д-р Ванин для подтвер­ждения мысли, что история Бохая не является составной частью истории Кореи, пишет, что «соседним Китаем не­однократно правили чужеземцы (кидани, монголы, мань­чжуры и пр.), но от этого его история не переставала быть китайской». С этим я не могу согласиться, потому что нельзя изымать период монгольского правления Китаем из истории самой Монголии. Но с китайской точки зрения будет пра­вильным считать его историей Китая периода монгольского правления. Если бы существовало независимое государство племен мальгаль, то его история того времени трактовалась бы как история мальгаль периода бохайского правления. Аналогично и в случае с Бохаем, которым правили выходцы из Когурё. Его историю можно включить в историю Кореи как период, когда корейская народность управляла племе­нами мальгаль. Я считаю, что из такого же принципа надо исходить и при рассмотрении истории японского колони­ального господства. История колониального правления Ко­реей японским генерал-губернаторством — это часть исто­рии Японии. Однако страдания от этого правления и со­противление корейского народа являются частью истории Кореи. Исходя из этой точки зрения, я описал историю Ко­реи колониального периода, сфокусировав основное вни­мание на том, какое влияние оказало на корейцев японское правление и каков был их отклик на него.

По мнению д-ра Ванина, я охарактеризовал отношения Корё с Юаньской династией в Китае как «равные» (в рус­ском переводе книги ошибочно «ровные». — Пер.), но я этого не писал. В разделе «Подчинение Корё юаньским Ки­таем» (с. 212-213) я прямо указал, что вследствие юаньского вмешательства в дела Корё его государственный статус снизился. Но фактом остается то, что Корё, в отличие от Китая, сохранило себя как самостоятельное государство, благодаря своему упорному сопротивлению монголам (с. 213-214). Если бы вся территория Корё подверглась пе­чальной участи земель к северу от перевала Чхоллён (Ссансон чхонгванбу) и земель севернее Чабирёна (Тоннёнбу), это бы означало его полное превращение в вассальное гос­ударство монголов. Но Корё сохранило земли, где ван пра­вил самостоятельно. Далее, неправилен перевод, где гово­рится, что «монголы без зазрения совести грабили Корё». Несущее морально-этическую оценку выражение «без за­зрения совести» неуместно в историческом труде, и я его в оригинале не употреблял.

Неверно и то, что, касаясь политики самоизоляции, я будто бы назвал тэвонгуна[‡‡] ее инициатором. Я писал, что при нем политика самоизоляции усилилась (с. 346). Не со­ответствует оригиналу приведенное в русском переводе выражение «жесткая антиконфуцианская политика». Я пи­сал, что, закрыв совоны, тэвонгун столкнулся с «упорным сопротивлением конфуцианских ученых» (с. 344). Напи­санное характеризует ситуацию, сложившуюся после за­крытия совонов, но не означает, что тэвонгун проводил ан- тиконфуцианскую политику.

Хотя, судя по переводу, и получается, что я использовал такие фразы как «реформаторские силы кэхва во главе с королевой Мин»; «реакционная королева Мин»; «кон­сервативные силы во главе с королевой Мин…», но в ори­гинале их нет. Допускаю, что их добавил от себя переводчик в целях популярного разъяснения плохо осведомленному в истории Кореи читателю. Смешал он и выражения Мин би (королева Мин) и Мин сси (клан Мин).

Мне неведомо, может ли д-р Ванин читать по-корейски. Если да, то было бы хорошо, если бы он сравнил подлинный текст на корейском языке с русским переводом. В таком случае он мог бы указать на ошибки в переводе, что помогло бы читателю русского текста.

Я думаю, что вопрос о китайском культурном влиянии на историю Кореи очень важен. Д-р Ванин высказывает мнение, что «многие южнокорейские историки считают, что степень подчинения корейской культуры китайской слиш­ком преувеличивается, и выражают с этим несогласие. По­скольку южнокорейские ученые знают меня как сторонника точки зрения о самобытности корейской истории, он, видимо, имеет тут в виду северокорейских историков. Мне хотелось бы знать собственное мнение д-ра Ванина. Кстати сказать, и японские историки считают мою книгу «История Кореи: новая трактовка» чрезмерно националистической. Это, ви­димо, потому, что я в ней акцентирую самобытность разви­тия корейской истории и национальный характер корейской культуры. Я считаю чрезвычайно важным и должным под­черкнуть, что история Кореи была историей ее народа, что она развивалась самостоятельно и обладала созидательной силой. Но я совершенно не стремился при этом преумень­шить влияние зарубежной культуры. Культура универсальна, и я думаю, что важно творчески осмыслить ее в приложении к исторической реальности своего народа. Это можно срав­нить с тем, что многие страны Европы в прошлом воспри­няли греко-римскую и христианскую культуры. Думается, что и у России имеется сходный с Кореей исторический опыт. Проповедующее национальную исключительность, закры­тое мышление мешает национальному развитию. Это семя беды для человечества. Наглядным примером этого явля­ются нацистская Германия, мечтавшая о возрождении ис­ключительной германской культуры, и милитаристская Япония, отстаивавшая свою исключительность, основываясь на культе императора.

Д-р Ванин считает, что садэ[§§] династии Чосон, по моему мнению, имело главной целью поддержание дружественных отношений с могущественным соседом. В этом есть доля правды, но суть в другом. Я считаю, что старая знать нена­видела основателя и первого вана династии Чосон Тхэджо, который был выходцем из незнатной семьи, и потому он нуждался в надежной социальной опоре. Политическими методами он сделал такой опорой Минскую империю (с. 256). Д-р Ванин приводит мою цитату, что «характер вас­сального отношения Кореи к Китаю особенно проявился в конце XIX в.». Это мне непонятно. В моем изложении, утверждение, что «сюзерен защищает вассала», исходило от Китая (с. 358). Это цинский Китай называл Корею своим вассалом, а не я, и было бы хорошо, если бы это по­няли.

Д-р Ванин высказывает критическое замечание, что я не уделил внимание такому вопросу, как рост антикитайских настроений по мере укрепления национального самосозна­ния. К сожалению, оно свидетельствует о том, что рецензент не ознакомился внимательно с моей книгой в оригинале.

В общем разделе о характере идейного течения сирхак [***] я писал, что оно «было самобытным и оригинальным». «Реальность», которая привлекала внимание деятелей сирхак, была именно корейской реальностью, и потому это движе­ние не могло быть никаким иным, кроме как национальным (с. 306-307). Далее, представляя достижения сирхак в раз­личных областях, я конкретными примерами наглядно по­казал стремление его представителей реформировать ко­рейскую действительность того времени. Разбирая их взгляды на политику, военное дело, экономику, литературу и живопись, я стремился показать их корейскую самобытность, не имевшую отношения к Китаю.

Поскольку моя книга «История Кореи: новая трактовка» не монография, а, скорее, общий очерк (77^), я не приводил в ней подробностей, но общий смысл таков. Надо ли, к примеру, в аналогичной книге по русской истории детально описывать отличия России от Европы в политике, военном деле, экономике, литературе, живописи и т.д.? Это будет не более чем проявление своего рода комплекса неполноцен­ности. Я подробно описал сопротивление Кореи китайской экспансии, начиная с Древнего Чосона, и далее в периоды Когурё и Объединенного Силла. Замечания рецензента от­носительно Ким Оккюна и реформ 1894 г. мне неясны, по­тому затрудняюсь что-либо сказать по этому поводу.

Д-р Ванин ставит три вопроса в связи с содержанием главы XIV «Зарождение национального государства и им­периалистическая агрессия». Во-первых, он пишет, что «в структуре главы чем-то второстепенным, промежуточным оказывается трагический для Кореи 1910 г., когда Япония лишила ее государственности». Тот, кто читал мою книгу, хорошо знает, что я в ней не считал смену династий клю­чевым моментом при определении исторических периодов. Однако определенный смысл этот фактор все же имеет. Я хотел показать, что время до падения династии и после него представляло собой единую эпоху. 1910 год, когда страна превратилась в японскую колонию, был, безусловно, траги­ческим, однако корейский народ не погиб, а продолжал жить и, как прежде, прилагал усилия для национального развития. Особенно ярко сила народных масс, объединившихся в движении тонхаков и Обществе независимости, проявилась в тайных организациях, вооруженной деятельности, про­светительских и религиозных движениях. Все это вылилось в Первомартовское движение 1919 г. Я делал основной упор на эту разностороннюю активность масс до и после 1910 г., объединив ее в одну эпоху. Это был результат последова­тельной позиции, в которой первостепенное значение при­давалось не влияниям извне, а внутреннему движению нации. Второй вопрос рецензента касается причин того, почему я отношу зарождение национального государства в Корее именно к этому периоду. Думается, что я уже в целом отве­тил на него, разбирая предыдущий вопрос. Именно в этот период происходит важное изменение, и на передний край истории выходит не верхушка привилегированных слоев, а нижние слои общества. Это было огромное качественное изменение в корейской истории, зарождение не аристокра­тического, а национального государства. По третьему во­просу. Рецензент предполагает, что вероятнее всего, к идее народовластия всерьез обратились в Корее не раньше, чем со времени Первомартовского движения 1919 г. и создания Временного правительства в изгнании. Это неверно. Судя по биографиям деятелей Первомартовского движения, все они были продолжателями дела тонхаков и Общества незави­симости, а это говорит о том, что крестьяне, торговцы и ре­месленники, т. е. представители народных масс, принимали участие в разворачивании движения за народовластие еще до 1919 г.

IV

Касаясь истории корейско-русских отношений, или ко- рейско-советских отношений, д-р Ванин критикует меня за то, что я не смог «освободиться от закостенелой предвзято­сти», что не могло не произвести на меня тягостное впечат­ление. Это такой же тонкий и сложный вопрос, с каким приходится сталкиваться в спорах с китайскими и япон­скими учеными по вопросам истории корейско-китайских и корейско-японских отношений.

В первую очередь, д-р Ванин отметил, что миф о «русской угрозе» Корее уже давно разоблачен и что из­вестны многие свидетельствующие об этом официальные документы и материалы, но мне об этом ничего не известно. Мне как-то довелось познакомиться с одним американским ученым-специалистом по истории Японии, который сказал, что Ито Хиробуми стремился поддержать корейскую неза­висимость, но корейцы этого не смогли понять. По его сло­вам, в полном собрании сочинений Ито Хиробуми есть слова о том, что Корее надо помогать, но нет слов, что ее надо аннексировать. В ответ на это я сказал так: «Разве историк — это простой резонер, повторяющий слово в слово то, что сказал или написал какой-то политический деятель? Разве его задача не заключается в том, чтобы увидеть в действиях политического деятеля или в том, что за ними скрывается, тайный смысл и обнародовать его?». Мой собеседник был человеком совестливым и согласился с моими доводами. Думаю, и д-р Ванин согласится, что нельзя признать Ито Хиробуми другом корейского народа во имя «избавления от устоявшихся стереотипов». На мой взгляд, среди офици­альных документов какого-либо государства очень трудно отыскать такой, где бы откровенно выражались агрессивные намерения. Аннексия Кореи в японских официальных до­кументах описывалась как акт помощи Корее. Я тоже знаю, что в конце XIX в. Англия, США и Япония вели пропаган­дистскую компанию против России, но я не верю, что Рос­сийская империя не вынашивала захватнических планов в отношении Кореи. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что тогда Россия уже имела ряд концессий в Корее. С конца XIX в. корейцы проявляли большое внимание к Вьетнаму и Польше, которые, как и Корея, подвергались агрессии со стороны сильной державы (см. список литера­туры на с. 428). Поэтому они хорошо знали о русской агрессии в Польше и о реалиях русского управления в этой стране. Подтверждения можно найти в книге «Жизнь и дея­тельность госпожи Кюри». После этого невозможно пове­рить, что Российская империя проводила только друже­ственную политику в отношении Кореи.

В моей книге в качестве источника используется рассказ Нам Джонсама[†††], опубликованный в книге Далле (Dallet) «История корейской католической церкви» (^^]. «^$Ш^^^’#^»). Хотя, по словам д-ра Ванина, во вре­мена правления тэвонгуна, т. е в 1860-е годы, у России не было намерений проникнуть в Корею в рамках «политики продвижения на юг» (намха чончхэк), известно, что после основания в 1860 г. Владивостока, название которого обо­значает «владеть Востоком», начиная с 1864 г., русские не раз переходили Туманган и требовали установить торговые отношения [об этом см.: Лю Хонъёль. Коджон чхиха сохак сунан-ый ёнгу (Преследования «западного учения» в период правления вана Коджона). Сеул, 1962, с. 37-43] *. Касаясь открытия для Японии корейских портов, я написал об Инчхоне, что он служил воротами в Сеул, и что японцы, добившись его открытия, «намеревались достичь полити­ческих целей» (с. 351). О Вонсане я написал, что, открывая его, японцы «рассчитывали, что он станет противовесом русской политике продвижения на юг» (с. 351). Эти фразы — не просто предположения. Они основываются на изложении намерений Японии в «Приказе бывшего министра ино­странных дел Японии Тэрадзима ^ШШ) своему се­ верному посланнику» (Табохаси Киёси. Исследование ис­тории японо-корейских отношений в новое время. Кн. 1. 1940, с. 699. На яп. яз).

Д-р Ванин указал, что я забыл о том, что «поражение России в войне 1904-1905 гг. устранило последнее препят­ствие на пути окончательного превращения Кореи в япон­скую колонию», но я вовсе не забыл этого. В своей книге я написал, что «для Японии победа над Россией означала успех в устранении последней враждебной силы в Корее» (с. 396). И еще один крайне трудный вопрос. Д-р Ванин пишет, что, характеризуя ситуацию начала XX в., я говорю о Японии и России как «о двух алчных империалистических державах», не делая между ними различий. Очевидно, это относится к моей фразе на с. 393: «Две империалистические державы — Япония и Россия — откровенно проявляли свою агрессивную алчность в отношении Кореи и Маньчжурии». Возникает мысль, что здесь скрыт упрек в том, что я не указал, что, в отличие от агрессивной Японии, Россия про­водила миролюбивую политику в отношении Кореи. Хоро­шо бы провести научную конференцию между корейскими и российскими специалистами для откровенного обмена мнениями по этому вопросу. По вышеприведенным причи­нам мое мнение, что царская Россия проводила агрессивную политику в отношении Кореи, остается без изменений. Од­нако слово яёк, хотя и имеет, кроме прочих, значение «при­тязания, обусловленные сильным желанием», может быть переведено и как «ненасытная жадность», и здесь я нарушил принцип не употреблять слова, несущие в себе мораль­но-этическую оценку. В моей книге следует заменить фразу «агрессивная алчность» на «агрессивные намерения».

Д-р Ванин критически замечает: «В книге Ли Гибэка истории второй мировой войны посвящено всего несколько строк, но и столь малый объем вызывает, как это ни удиви­тельно, много вопросов». Суть его критики сводится к тому, что там не упоминается роль СССР во Второй мировой войне. Однако поскольку я писал «Историю Кореи», а не «Всеобщую историю», я не чувствовал необходимости по­дробно описывать историю Второй мировой войны. В ис­тории этой войны мое внимание привлекали те события, которые непосредственно были связаны с капитуляцией Японии и освобождением Кореи. Как известно, капитуляция Японии была связана с капитуляцией ее союзников Италии и Германии, и потому я о них также упомянул. Рецензент за­дает вопрос, почему я не упомянул битву за Сталинград, но в таком случае надо было бы упомянуть и о высадке союзни­ков в Нормандии, но это не входило в задачи книги. Надеюсь, что д-р Ванин согласится с тем, что в ней невозможно было не упомянуть о Каирской декларации, в которой была га­рантирована независимость Кореи, и о Потсдамской декла­рации, которая это подтвердила. Я ошибся, когда написал, что на Потсдамской конференции присутствовали «главы трех великих держав — США, Великобритании и Китая». Здесь «Китай» должен быть заменен «СССР». Спасибо, что указали мне на это. Однако Потсдамская декларация от 26 июля была опубликована от имени трех держав — США, Великобритании и Китая, и только в августе к ним примкнул СССР. Видимо, моя ошибка отсюда и проистекает. Д-р Ванин критикует меня за упоминание Китая, но на Каирской встрече именно Китай настаивал на необходимости обещать Корее независимость. Кроме того, Китай подписал Потс­дамскую декларацию раньше, чем Советский Союз. Поэтому несправедливо настаивать на игнорировании роли Китая при описании вопросов, связанных с освобождением Кореи и ее независимостью.

Д-р Ванин весьма критичен в отношении тех разделов книги, которые касаются освобождения Кореи в августе 1945

г.  Он пишет: «Вольно или невольно автор создает впечат­ление, что Советский Союз вступил в войну, когда пораже­ние Японии было уже предрешено США и Англией, и что он легко и быстро оккупировал Северную Корею, воспользо­вавшись плодами чужих усилий. Это, конечно, слишком далеко от истины». Однако Япония еще 13 июля обратилась к СССР с просьбой взять на себя роль посредника между нею и западными державами в переговорах о капитуляции. Так что Советский Союз еще до Потсдамской конференции знал о намерении Японии сдаться. Я думаю, что важнейшим со­бытием, повлиявшим на решение Японии капитулировать, стала атомная бомбардировка Хиросимы 6 августа 1945 г. СССР объявил Японии войну уже после (в книге указано, что это произошло 8 августа, что надо исправить на 9-е). В своем изложении я основывался на вышесказанном. Д-р Ю. Ванин пишет, что я «подчеркиваю лишь роль в освобождении Ко­реи США и Англии», а роль Советского Союза «замалчиваю или искажаю». Обратившись к описанию освобождения Кореи (с. 472) я не могу не спросить: «Где здесь подчер­кивается роль США и Англии, и где замалчивается или ис­кажается роль СССР?». Я последовательно использовал выражение «союзнические державы», а конкретные назва­ние государств указал лишь при перечислении участников Каирской и Потсдамской деклараций. Советский Союз был перечислен в числе последних. Рецензент указал, что в боях в Корее Советская армия потеряла 1963 человека убитыми и ранеными, и что это «была цена, которую СССР заплатил за освобождение Кореи». Жаль, что это высказано так, будто бы я умышленно проигнорировал этот факт. Я не писал и о потерях американских войск в боях против Японии, чьей колонией была Корея. Только в боевых действиях на Оки­наве они потеряли убитыми более 10 тыс. человек, а вместе с ранеными — почти 50 тысяч.

Относительно опеки д-р Ванин пишет: «Ялтинская конференция не принимала решения об опеке над Кореей, по этому поводу на ней состоялся лишь обмен мнениями между Рузвельтом, инициатором опеки, и Сталиным». Но это был не простой, а положительный обмен мнениями. Далее ре­цензент продолжает: «Неверно, что решение об опеке под­держали только коммунисты». Но я этого не писал. Я лишь отметил, что в начале компартия тоже примкнула к движе­нию против опеки, но в дальнейшем вдруг стала опеку под­держивать (с. 475). Д-р Ванин указывает, что я написал, что совещание представителей советского и американского ко­мандования в Сеуле (подготовительное совещание сов­местной американо-советской комиссии) началось 1 января 1946 г. , а на самом деле — 16 января, но книге я число не приводил вообще, датировав совещание январем 1946 г.

Коснувшись визита Ли Сынмана в США в конце 1946 — начале 1947 гг., д-р Ванин пишет, что «Ли Сын Ман ездил в США не для консультаций о создании переходного прави­тельства, а для агитации за сепаратистские выборы на Юге». Видимо, он предполагает, что у меня в книге написано, что он ездил в Америку для консультаций. Но у меня лишь от­мечено (с. 476), что Ли Сынман лично отправился в США для конкретных действий. Судя по фразе д-р Ванина: «Зе­мельная реформа 1946 г. в Северной Корее передала землю в собственность не сельскохозяйственных кооперативов, а крестьян; передача земли в собственность сельскохозяй­ственных кооперативов произошла позже», он считает, что в моей книге указано, что эта реформа в Северной Корее пе­редала землю в собственность сельскохозкооперативов. Но у меня написано: «В начале земельную реформу осуществляли на принципе безвозмездной экспроприации и безвозмезд­ного распределения (февраль 1946 г.), но позднее вся земля в стране стала собственностью либо государства, либо ко­оперативов» (с. 478). Тут следует подчеркнуть наличие слова «позднее».

Рецензент пишет, что «в 1946 г. на Севере действовала Трудовая партия Северной Кореи, Трудовая партия Кореи была образована лишь в 1949 г.». Видимо, он считает, что у меня ошибочно написано, что Трудовая партия Кореи су­ществовала с самого начала. Но я, касаясь выборов в ноябре 1946 г., определенно писал, что тогда действовала Трудовая партия Северной Кореи, а не Трудовая партия Кореи. Ви­димо, эта разница в понимании происходит из-за неточности перевода.

V

Таковы мои ответы на вопросы, поднятые в рецензии д-ра Ванина на мою книгу «История Кореи: новая трактов­ка». В последнее время я почти не пишу из-за ухудшения состояния здоровья, но тут не смог остаться безучастным и взялся за перо, поскольку, с одной стороны, в рецензии д-ра Ванина затронуты принципиально важные вопросы, а с другой — в результате ошибок перевода возникли ошибки в понимании моей книги. Если мой ответ на отзыв д-ра Ва­нина поможет внести ясность в затронутые спорные вопросы, я буду весьма рад.

Я с беспокойством наблюдаю за тем, как в наши дни постепенно ослабевает воля к поиску научной Истины. Если бы объединенные любовью к Истине ученые могли, пре­одолев границы, раскрыть друг другу свои сердца, то они бы заложили тем самым прочный камень в общий фундамент мира во всем мире. В заключение скажу, что именно этим чувством я руководствовался, когда писал этот материал.

Ли Гибэк

Т.М. Симбирцев, перевод и комментарий

• Нам Джонсам (1817- 1866) — святой римской католической церкви (канонизирован в 1984 г.); один из первых корейских католиков, чи­новник высокого ранга (воспитатель детей вана), близкий к семье тэвонгуна. Несколько членов семьи последнего (жена, старшая дочь, кормилица Коджона) были католиками и выступали за скорейшее за­ключение договора с Францией, надеясь, что это будет способствовать выходу католической веры в Корее из подполья. Их главным аргу­ментом в пользу договора была необходимость противодействия агрессивным русским поползновениям против Кореи, явно внушенная им французскими миссионерами. Нам Джонсам был посредником между католической общиной и тэвонгуном в переговорах по этому вопросу. По ряду внутри- и внешнеполитических причин переговоры не увенчались успехом, и Нам Джонсам был казнен в ходе религиозных гонений 1866 г. В современной южнокорейской историографии суще­ствует тенденция считать эти гонения 1866 г. свидетельством «русской агрессивности» в отношении Кореи, одним из проявлений того резко отрицательного влияния, которое имела Россия на историю Кореи, начиная со второй половины XIX в. Данное замечание Ли Гибэка прямо указывает на эту тенденцию.

[*] Ли Ги Бэк. История Кореи: новая трактовка. М.: «Первое марта», 2000. — 464 с.

[†] Син Хёнсик. Историография истории Кореи. Южный и северный под­ходы / Пер. В.М. Тихонова. Сеул: Shinasa, 1998. — 319 с.

[‡] ^^. «^$Л$Л». 1990. На рус. яз.: Бутин Ю.М.. Древний Чосон (исто­рико-археологический очерк). Новосибирск, 1982. — Здесь и далее примечания переводчика. — Ред.

[§] На рус. яз.: Тягай Г.Д. Формирование идеологии национально-освободительного движения в Корее. М.: Наука, 1983. (1990).  На рус. яз.: Ким М.Т. Корейские интернационалисты в борьбе за власть Советов на Дальнем Востоке (1918-1922). М., 1987. (1998). Волков С.В. Ранняя история буддизма в Корее (сангха и государство). М.: Наука, 1985.

[‡‡] Тэвонгун — букв. «великий принц/князь». Титул отца вана Коджона Ли Хаына, который в 1864-1873 гг. правил Кореей от имени своего ма­лолетнего сына.

[§§] Садэ — букв. «почитание старшего». Принцип, определявший пове­дение Кореи в отношениях с Китаем на протяжении нескольких веков, вплоть до конца китайско-японской войны 1894-1895 гг.

[***]Сирхак — букв. «реальное учение». Интеллектуальное течение в Корее в XVII-XIX вв., представители которого ставили под сомнение тра­диционалистскую точку зрения, что корейцы в своем мировосприятии и действиях должны во всем следовать за Китаем, и отстаивали прио­ритетную важность обычаев, идей и знаний, родившихся на корейской почве.

[†††] Этот тезис подробно рассматривается в кандидатской диссертации Т.М. Симбирцевой «Современная (1984-2001 гг.) южнокорейская историо­графия о характере раннего периода русско-корейских отношений (до 1895 г.)» (с. 96-104). См. также: Симбирцева Т.М. Русско-корейские переговоры в Кёнхыне в 1869 г. и их историческое значение // Вестник Центра корееведческих исследований. № 1(2). История россий­ско-корейских отношений на Дальнем Востоке России. Владивосток: ДВГУ. с. 81-89. — То же. Испр. вариант: Энциклопедия корейцев России. М.: РАЕН, 2003, с. 150-158.

Источник: РАУК — Ванин Ю.В., Ли Гибэк. Дискуссия по актуальным вопросам истории Кореи. В связи с выходом в свет русского перевода книги Ли Гибэка «История Кореи: новая трактовка» (М., 2000) // Российское корееведение. Альманах. Вып 4. М.: Муравей, 2004. С. 313-336.

Telegram