Михаил Пак. Сеульские каникулы. Рассказы о Корее

 

ОТ АВТОРА

Дорогой Читатель! К этой книге я шел достаточно долго,  останавливаясь часто в пути и оглядываясь по сторонам, чтобы понять, правильно ли иду. Но в конечном итоге, любой путник приходит к своей цели, какой бы ни была дорога. Так и я, терзаясь в сомнениях, решился поставить точку в этих моих записках, названных «Сеульскими каникулами».

Всякий раз, когда я приезжаю на историческую родину, мной овладевают необъяснимые волнительные чувства, меня обуревает предчувствия новых открытий. Возможно, этому способствует «зов крови», — ведь мои далекие предки когда-то жили в этой стране. А возможно, причина кроется в другом. Не знаю. Однако надеюсь, не последнюю роль в этом играет моя профессия, которой присуща жажда странствий.

Так или иначе, я представляю на Твой суд, дорогой Читатель, мою книгу, которая аккумулировала в себя впечатления моих поездок, начиная с 1991 года по нынешнее время. Надеюсь – они добавят дополнительные штрихи к Твоему представлению о далекой и близкой Корее. Мне остается только сказать: «Добро пожаловать в «Уединенное царство страны отшельников!»*

                                                                        Михаил ПАК

                                                                        Июль 2010 года

*Так называлась Корея в стародавние времена.

                                                 Игорь Михайлов

                   ПО НАПРАВЛЕНИЮ К ГИБИСКУСУ

По устилающим путь цветам,

Осторожно

Ты будешь ступать, уходя.

Когда ты устанешь от моей любви

И уйдешь,

Пусть я умру — но не заплачу…

(«Азалии»,  Ким Соволь, перевод Татьяны Солдатовой)

Южная Корея для русского человека всегда была terra incognita. И не только потому, что мы «ленивы и не любопытны». А еще по причине некоей застенчивости корейского искусства, которое в противовес западной не стремилась самоутвердиться, навязывая кому-то свои ценности.

Искусство и — `уже — литература Кореи – вещь в себе, загадочный иероглиф, который перед тем, как потрудиться понять, надо прочесть, постичь. Не спеша, проникнуть в суть его неброской красоты, чистоты и незамутненности. Если хотите, – постижение языка и смысла корейского искусства – это сеанс медитации.

Такой способ для спешащего и суетящегося нашего современника, погруженного в свои проблемы, сложен и недосягаем.

В этом отношении Михаил Пак напоминает легендарного героя из «Сказания о Чхунхян», Монрёна, который, преодолевая препятствия, разделяющие влюбленных, соединяет  разорванную материю культурного пространства.

Так уж получилось, что Михаил Пак – мой хороший друг. Поэтому писать о нем с одной стороны очень просто, а с другой — необычайно сложно и ответственно.

Простота, говорят в России, обманчива, она хуже воровства. Возникает соблазн – похлопать Мишу по плечику, мол, молодец, так держать и т.д. И я знаю, Миша не обидится, примет все, как есть. Это – национальная черта, растворенная в крови многовековым опытом, напитанная буддизмом, и в то же время – очень русское.

И вот от этого его всепрощения — холод пробирает. Михаил Пак, как и все корейцы, все равно, что ребенок. Обидеть его не сложно, но потом вернуть его дружбу будет не просто, если вообще возможно.

Поэтому, шутки в сторону, будем двигаться в постижении текста Михаила Пака осторожно, на ощупь, вскрывая напластования времени, как Марсель Пруст, плывя по волнам своей памяти.

Осторожность и внимательность нам не помешает. Ведь перед нами не просто тексты   прозаика, а еще и художника. А его картины обладают одним примечательным, почти магическим, свойством. Его манера художественного письма лишена формальной изощренности, его картины очень просты и порой даже непритязательны, но стоит только задержаться возле них, как сразу начинается медленное растворение в них. Михаилу Паку подвластна художественная магия, когда полотно, словно выходит за рамки своей телесности, картон перестает быть картоном, краски начинают дышать, излучая свет и оживая.

У меня дома висит одна из его картин: набережная канала в Питере. И вот что странно, загадочно и невероятно. Когда в комнате светло, на канале и в домах напротив, свет, словно притушен, картина, как бы вбирает в себя все лишнее. Если я был технарем, то сказал бы: аккумулирует энергию. А вот, когда наоборот – темно, особенно долгими зимними вечерами, то в домах вдруг зажигаются огни, вода в канале начинает играть всеми оттенками голубого, жить своей, веселой, отдельной ото всех, жизнью.

Не думаю, что все это было простой случайностью. Так и в тексте его новой книги «Сеульские каникулы». За внешней простотой и немудреным началом: «Осенью 2009 года я в очередной раз прибыл в Сеул…», — вдруг начинает разворачиваться своя, словно бы отдельная от художника и от объекта повествования – жизнь!

Ничего особенного вроде бы нам автор и не предлагает. Он разворачивает перед нами  обыкновенную туристическую панораму. Но потом уходит в сторону от этой туристической тропы, тихой, едва заметной глазу тропой в сторону Дома творчества Точжи. Следует простое перечисление наименований, имен: Инчхон, Ким Соволь, Юн Ху Мён, Пак Чжи Сун, Ким Хёнтэк, Тондэмун, Намдэмун и т.д. Такое ощущение, что автора здесь нет, он исчез, спрятался за завесу, отделяющую его от зрителя. Это, видимо, особенность корейской литературной традиции. Автор, как в России, Европе или Америке, не выпячивает себя на первый план, а умаляется. Или, как бы сказал Достоевский, стушевывается. Мол, что — я? Вот – посмотрите вокруг, на эти удивительные горы, на которые взбирается художник к источнику с пустыми бутылками, вдохните запах моря, почувствуйте скоротечность жизни, яркость или наоборот приглушенный ропот красок, красоту пейзажа. На меня не обращайте внимания. И мы не обращаем, мы идем путем Михаила Пака и нам, по большому счету, уже не важно, куда он идет. Мы верим, что он идет туда, куда надо. А куда надо, знает он один.

Вот он остановился запечатлеть деревенскую хижину, посидеть у ручья:

 «Мне нравилось сидеть у ручья, наслаждаться тишиной леса и слушать тихое журчание воды. Окружающая природа питала меня живительной энергией! Я ощущал неразрывную связь с этой древней землей, где некогда жили мои прародители».

Или взбирается по застывшей лаве острова Чечжудо, чудесного, оторванного от мира   клочка горной породы, где живут рыбаки и ныряльщицы за жемчугом, и останавливается на вершине, пораженный первозданной прелестью этого уголка. Очерк о Чечжудо – тоже в какой-то степени остров в книге. Он вполне самостиен и независим. Очарованный описанием этого чудо-острова, я воскликнул:

— Миша, ты видел ныряльщиц за жемчугом и не остался на этом острове?!

Он хитро, по-восточному, улыбнулся одними глазами. Хороший художник – провокатор. Он спровоцировал меня своим мастерством, я влюбился в ныряльщиц, заочно, и как мне теперь жить с этой, мой любовью и болью, что делать?

Что делать? Просто быть с ним, рядом, смотреть на окружающий мир его глазами, растворяться своей малостью и никчемностью, но все же быть соразмерной капелькой в этом океане тихих, негромких звуков и неброских красок. Потому что погружаться в текст Михаила Пака – это испытывать почти что чувственное наслаждение.

Его открыл лет десять тому назад журнал «Юность». А еще раньше он стал известен в Сеуле, его талант литератора и живописца оценили там по достоинству.

Что же это такое — быть корейцем в Москве? Это – счастье или крест? Мне кажется, если бы Михаилу Паку задали этот риторический вопрос, он немного смутился бы и ушел от ответа: ни то, ни другое.

Но тогда — что?

А вот, что: картины, стихи и новая книга «Сеульские каникулы». Это и есть его счастье и крест!

Я немного сбился, как кажется, с пути. Но это лирико-эпическое отступление необходимо, чтобы попытаться нащупать пульс книги «Сеульские каникулы».

А пульс этот бьется учащенно и ровно. Он любит Корею, ни разу не произнося этого слова всуе. Он любит «подниматься в Сеул». Любит Дом творчества Точжи, где он может почувствовать себя настоящим художником, обожает остров Чечжудо. Даже, кажется, к «улице красных фонарей» он испытывает неподдельный интерес, никого ни за что не осуждая, а просто погружаясь в эту материю, спокойно, с наивностью, которая доступна лишь детям и большим художникам. И в этой почти отеческой, христианской, жалости «к падшим» его несомненная связь с русской литературой, с произведениями Достоевского, Толстого, Куприна

В древней Корее занятие литературой считали делом пустяшным, а вот сегодня, когда подлинная поэзия, подлинное слово в дефиците, ему уделяют довольно пристальное внимание. Стало быть, творчество – это не такое пустое дело и время препровождение, как кажется. Михаил Пак это понимает. Да и я грешным делом начинаю с его помощью догадываться.

Жалко, однако, что я – не кореец. Если был корейцем, как Миша, то нашел бы в себе силы и краски — убедить в этом окружающих. Тех, кто еще не прочел его новую книгу «Сеульские каникулы» и не погрузился в удивительную и гармоничную ее звуковую и цветовую палитру!

       СЕУЛЬСКИЕ КАНИКУЛЫ                     

                     Глава 1-я

 Перелет из Москвы в Сеул

Моя попутчица Мария

Осенью 2009 года я в очередной раз прибыл в Сеул. Это было мое двадцать первое посещение исторической родины. Корейский «Боинг» преодолел расстояние от Шереметьево до Инчхона за семь с половиной часов.

В самолете я летел в компании корейских бизнесменов, работающих в Москве, пожилых туристов из Гонконга, украинских моряков, транзитом направляющихся к месту фрахтовки их судна – Новую Зеландию, — студентов и прочих.

В кресле по соседству со мной сидела Мария Ивкина, москвичка восемнадцати лет. Девушка летела в Корею впервые. Ей предстояло жить неделю в одной корейской семье. Существует такой вид культурного обмена.

«В прошлом году у нас дома жила корейская девушка Соёнг, — рассказывала моя попутчица. – Она неплохо говорила по-русски. Я водила ее в Третьяковскую галерею, на Красную площадь, потом мы катались на теплоходе по Москве-реке.  Весело провели время. Вот теперь я еду к ней с ответным визитом».

«Стало быть, вы изучаете корейский?» — спросил я.

«Ага, — ответила Маша. – Мне очень интересно и в то же время волнуюсь. Другая страна, другая культура… Вот везу родителям Соёнг самовар. Электрический, расписной. Только не знаю, понравится ли им».

«Понравится, — заверил я. – Отличный подарок!»

«Хорошо, — успокоилась девушка и поинтересовалась: — А вы зачем летите в Сеул?

«На каникулы».

Собеседница испытующе взглянула на меня, — каникулы весьма расплывчатое понятие.

«В творческую командировку, — уточнил я, и принялся объяснять. – В двух часах езды на автобусе от Сеула, есть городок Вончжу. На окраине его, среди живописных гор, расположен Дом творчества Точжи, — что-то вроде нашего Переделкино. Так вот, Точжи предоставил мне четырехмесячный грант».

«И что вы там будете делать?» — поинтересовалась Маша.

«Люди едут туда, чтобы поработать в тиши».

«Поработать?»

«Ну, да. Писать рассказы, повести или романы».

«Ах! Значит, вы писатель?!»

«Не похож?».

«Ага, никогда бы не подумала. Вы больше напоминаете водителя такси или автобуса».

«Вот-вот, все так говорят. В том числе и близкие подруги моей жены. А я даже водить машину не умею. Обидно».

Мы рассмеялись.

«А теперь – похожи, — поправилась Маша. – Нет, правда, правда. Поговоришь с вами, и все становится ясно. А что вы будете писать в Доме творчества?»

«Роман, я его начал уже год назад».

«Здорово! – сказала Маша. – А о чем роман?»

«Это история молодого человека, попавшего на остров из шумного большого города».

«А там есть любовь?»

«Присутствует», — улыбнулся я.

«Поняла, — в ответ улыбнулась и Маша. – Вы сказали «Точжи»… Вы там раньше бывали?

«Нет. Знаю только, что Дом этот построила в 2001 году на средства, поступившие от издания своих книг, писательница Пак Кён Ри. Её в Корее знают от мала до велика, она там, как Лев Толстой в России. Самое известное ее произведение – роман-эпопея в 26 томах — «Точжи», что в переводе означает Земля. Это имя носит и Дом творчества. Творческие люди из разных концов Кореи, — литераторы, поэты, критики, сценаристы, драматурги – теперь могут, не думая о хлебе насущном, поработать там несколько месяцев. Пак Кён Ри умерла год назад. И теперь делами Дома творчества ведает ее дочь».

Маша достала блокнот, записала имя писательницы.

«А как рождается произведение, с чего все начинается?» — спросила чуть погодя, девушка, с серьезным видом, точно журналист, берущий интервью.

«У всех по-разному, — ответил я. – Что касается меня, то с простой мелочи, которая дает толчок некой идее… Моя задача заключается в том, чтобы идею развить и материализовать».

«Сразу условимся – первым читателем буду я! – с детской непосредственностью заявила Маша. — Подарите книгу?»

«Сначала надо ее написать».

«Напишете!»

«Тогда идет!»

Стюардессы начали разносить еду. В меню входили жареная говядина по-европейски и корейский покум-паб, — вареный рис с овощами и ломтиками мяса. Мы с Машей взяли корейское блюдо. Девушка со знанием дела вывалила горячий рис из пластиковой коробочки в миску с овощами, полила сверху тюбик острой пасты кочу-дян, и стала все размешивать. Она сказала, что точно такой покум-паб готовила в ее московской квартире подруга Соёнг.

  Пассажиры вокруг молча поглощали еду, — кто-то при этом, не снимая наушников, слушал музыку, или смотрел фильм по видеоплееру, установленному в спинке переднего кресла.

  Вскоре трапеза была завершена, и милые стюардессы убрали со столиков подносы с грязной посудой, затем покатили по проходу тележки с товарами беспошлинной торговли — дюти-фри: парфюм и наручные часы известных фирм, виски, украшения и прочее.

  Мы с Машей слушали музыку (разумеется, каждый свою), смотрели фильмы, подремывали, или вновь беседовали.

  Однажды я поинтересовался у соседки, что она слушает, — оказалось – джаз. Маша призналась, что любит джаз со школьных лет – родители привили.

  «В таком случае, — сказал я, — пусть Соёнг поведет вас в Сечжонский Центр искусств на Кванхвамуне. Где часто бывают концерты джазовой музыки.

  Маша тут же все записала в блокнот.

  «Или можно просто сходить в джаз-клуб на Техак-Но, или в Итхэвон, или еще куда. Джаз-клубов в Сеуле много и там приличные исполнители».

  «А вы, я вижу, хорошо знаете город», — сказала Маша.

  «Не так, чтобы очень, но ориентируюсь», — ответил я.

  Время томительно текло, сонно покачиваясь над облаками – в иллюминаторе показалась радужная полоса света. А вскоре самолет наш пошел на посадку. Под нами появилось синее море, и замелькали белые крошечные суденышки. Уж в который раз я видел эту знакомую картину, но всегда при этом мое сердце трепетно билось, словно мне впервые открывалась неизвестная сказочная страна. Море стремительно приближалось к нам. Потом оно незаметно перешло в береговую линию с посадочной полосой. И самолет плавно сел.

  В аэропорту Машу встретило все семейство Соёнг – родители, младший брат и она сама. Девушки радостно обнялись.

  А я направился к стеклянной стойке, чтобы разменять доллары на корейские воны. Курс в обменных пунктах аэропорта соответствовал курсу в банках города.

Корейские деньги

В Южной Корее в ходу банкноты достоинством в 1.000, 5.000, 10.000 и 50.000 вон и монеты по 10, 50, 100 и 500 вон.

 1.000-я купюра синего цвета, на ней изображен известный неоконфуцианский ученый и философ Ли Хван.

 5.000-я купюра розовато-кирпичного цвета, на ней портрет выдающегося философа, писателя и поэта Юльгока (Ли И), жившего в XVI веке. На обороте — растения, цветы и насекомые. В зависимости от угла зрения на ее голограмме появляются карта корейского полуострова или символы Инь-Ян.

  На десятитысячной купюре — король Сечжон Великий, создатель современного корейского алфавита, правивший страной в XV веке. Его образ венчает собой традиционные для корейской живописи изображении солнца, луны, пяти горных вершин, водопадов и сосен. На оборотной стороне купюры древняя карта звездного неба и старинный небесный глобус.

 На банкноте номиналом в 50.000 вон — художница и каллиграф Син Саймданг, жившая в Корее во времена династии Чосон (1504-1551 гг.) На обратной стороне купюры – композиция из двух известных работ Син. Син Саймданг была матерью Юльгока, чей портрет украшает 5.000-ю купюру.

В Корее Син Саймданг почитают, как Мудрую мать и как хранительницу конфуцианских идеалов, чьи наставления помогли ее сыну Юльгоку найти свой путь к славе.

Итак, разменяв деньги, я вышел на улицу. Ярко и тепло разливался окрест свет полуденного сентябрьского солнца. Отсюда в любой город Кореи, равно как и в любой район Сеула можно добраться на комфортабельных автобусах-экспрессах. Для удобства пассажиров от аэропорта Инчхон до аэропорта Кимпхо курсирует метро.

Кимпхо расположен почти в черте города, он обслуживает самолеты внутренних линий. К услугам прибывших и такси, но – дорого. Следует заметить, что здешние таксисты не завышают цену, пассажир оплачивает проезд строго по счетчику. Но расстояние из аэропорта до города составляет 65 километров, плюс — нужно колесить по самому мегаполису, добираться до места, преодолевая пробки – набегает прилично. Автобусу же проще передвигаться по городским артериям, — для него на дорогах отведена специальная полоса, которую другой транспорт не имеет права занимать.

В общем, я намеревался ехать на автостанцию «Косок-терминал» — именно оттуда уходили экспрессы на Вончжу.

Я купил билет в окошечке стеклянной будки и занял свободное место у окна автобуса. Водитель вежливо напомнил пассажирам, что надо застегнуться привязными ремнями, — и мы тронулись. Наш автобус резво так взял старт, — что меня легонько прижало к спинке кресла, – он устремился вперед и аэропорт остался позади.

Здесь пора сказать несколько слов об Инчхоне.

Аэропорт Инчхон

В основе его замысла Восточная философия единения Земли и Неба. С высоты аэропорт напоминает летящую птицу. Инчхон построили на дне моря, соединили два островка, разровняли, насыпали дамбу. Возвели мосты и трассу – по ней курсирует транспорт только в аэропорт и обратно, потому здесь никогда не бывают пробок. Трасса на выходе вливается в автобан и другие дороги, — людям со всех городов Кореи добираться в аэропорт очень удобно. Каждый день в Инчхон прибывает более семидесяти тысяч пассажиров из 50 стран земного шара.

По самым авторитетным рейтингам, которые составляет Швейцарская Международная ассоциация аэропортов и британская консалтинговая компания Skytrax, сеульский аэропорт «Инчхон» уже пять лет подряд считается лучшим в мире. На втором месте оказался международный аэропорт Гонконга, а на третьем — аэропорт «Шанги» в Сингапуре. Рейтинг предусматривает три десятка параметров, начиная с сервиса, уровня обслуживания, вежливости сотрудников паспортного контроля и таможни, скорости подачи багажа, чистоты туалетов и прочего. Пассажирам здесь нравится, — им не нагрубят, наоборот – только вежливость, учтивость и готовность оказать каждому помощь.

Что касается вашего покорного слуги, то я всегда стараюсь в день вылета приезжать в аэропорт на пару часов раньше, чтобы насладиться его особой атмосферой, побродить по галереям, поглазеть на яркие сувениры, посидеть за столиком в кафе, выпить чашку кофе.

Один мой приятель, летевший в прошлом году из Москвы транзитом через Сеул в Сидней, рассказывал: «Все транзитные зоны аэропортов, которые я раньше встречал, представляли собой место, где скучно и тягостно течет время ожидания. А в Инчхоне я забыл о своих шести часах – они пролетели незаметно. Здесь масса всего интересного, — сувенирные магазины, рестораны, кафе, интернет. И даже музей с древними историческими экспонатами. Мало того, — совершенно бесплатно пред нами выступал один национальный фольклорный ансамбль с зажигательными песнями и танцами в ярких костюмах. Очень хорошие впечатления у меня остались. На обратном пути я специально полетел домой опять через Инчхон, но уже с остановкой на три дня. Посмотрел Сеул. Хочу в скором будущем поехать в Корею на неделю с семьей, — есть что-то притягательное в этой стране».

Аэропорт Инчхон – это особый мир, уютный, удобный, светлый — где ты по стечению обстоятельств проводишь недолгое время – и покидая его, всегда грустишь, что так мало пробыл там. Аэропорт Инчхон – это остров отдохновения на пути уставшего пилигрима, это — поэзия в жизни его, изиученного извечной суетой.

  Я уверен, — рано или поздно, найдется поэт, который создаст оду главным воздушным воротам Кореи.

Наш автобус, между тем, прибавил скорость, продвигаясь вперед по идеально ровной трассе. За окном замелькал знакомый пейзаж, — сопки, покрытые соснами, залив, уходящий вдаль, опять гряда сопок и блестящая кромка залива… И мосты, один, второй, третий… Современные мосты на стальных тросах, перекинутые с одной сопки на другую.

И вот, мы уже на подступах к городу.

 Сеул

«Сеул имеет около 300 тыс. душ населения; лежит в глубокой котловине, — писал в конце 19 века ученый, этнограф Павел Долоткевич, путешествовавший по Корее. — Самый город стоит в 5 верстах от реки, обнесен кругом, на протяжении почти 8 верст, каменной стеной, имеющей в некоторых местах до 4 сажен высоты и сажени 2 толщиною. Стена имеет 6 ворот, сделанных из дерева, карнизы которых украшены вылитыми из чугуна изображениями разных зверей, а двери раскрашены в виде национального флага, изображающего как бы две груши, сложенные вместе, причем одна половина синяя, а другая белая. Городские ворота каждый вечер с заходом солнца запираются при колокольном звоне и ружейных выстрелах. После запирания ворот никто уже не имеет права ходить по городу, за исключением лиц, имеющих правительственное разрешение. Утром, с восходом солнца, ворота отпираются с такою же церемонией, как и запирались».

Сейчас нет уже тех каменных стен, и ружейных выстрелов никто не производит, а из шести упомянутых Долоткевичем ворот, сохранились четыре. Самые известные из них – Намдэмун и Тондэмун.

Нынешнее население корейской столицы составляет 11 миллионов человек. Город разделяет река Хан. Самым элитным районом в мегаполисе считается Каннам, — здесь сосредоточены все внушительные небоскребы, все важные офисные здания трансконтинентальных корпорации. Самое высокое здание в Сеуле – «Юксам-билдинг» — 63 этажа, — на берегу реки Хан. С его верхотуры, из специальной смотровой площадки, виден весь город, как на ладони.

                     Глава 2-я

Корейские дороги

Путь от Сеула до Вончжу — около двух часов. Всю дорогу я разглядывал проплывающий за окном пейзаж. Некоторые пассажиры дремали, откинувшись на спинки кресел, а кто-то смотрел телевизор, укрепленный в салоне под потолком автобуса. И никакой тряски, автобан идеально ровный.

Как говорил я выше, для автобусов в стране предусмотрена особая полоса. В городе – правая, ближняя к бровке тротуара, а на трассе – левая крайняя. Автобусную полосу никакой другой транспорт не имеет права занимать, кроме карет скорой помощи и пожарной машины. Автобан всегда односторонний, — три-четыре полосы. На определенных участках его установлены видеокамеры, которые отслеживают и фиксируют лихачей – те знают, что к ним домой скоро поступят квитки-извещения от дорожной полиции для оплаты штрафа.

По автобану запрещен проезд мотоциклам и велосипедам, — для них существуют второстепенные дороги, также хорошего качества. Так что рокерам, — любителям скорости и свободы – приходится довольствоваться тем, что есть.

А существуют ли в Корее энтузиасты-путешественники, которые передвигаются по стране, как в европейских странах, России или Америке – нон-стопом, голосуя на дорогах?  Я что-то не слышал о таких. До любой деревушки можно добраться на автобусе, между городами налажено регулярное сообщение, ходят и автобусы, и поезда. Так, что, если хочешь путешествовать – на здоровье! Садись в автобус или поезд – и в добрый путь!

Случай в 2002-м году

В Корее не принято останавливать частную машину. Хотя попросить какого-нибудь водителя подвести не считается зазорным. Но такое здесь увидишь крайне редко. Приведу один пример, когда Ваш покорный слуга был свидетелем, верней сказать, учстником, столь неординарного события.

Дело было в 2002- м году, — тогда Южная Корея вместе с Японией проводила чемпионат мира по футболу. Я жил в поселке Омсари, неподалеку от Тэджона. Однажды мои друзья взяли меня с собой в гости к одному художнику-отшельнику, живущему далеко в горах. К нему мы ехали на машине часа три, минуя Сеул. Переночевали у художника, а на другой день, после обеда двинулись обратно в Омсари. Первоначально, друзья должны были завезти меня в столицу, где в гостинице меня дожидался мой товарищ, прибывший из Владивостока, — мы с ним о встрече накануне договорились по телефону. По дороге друзья передумали заезжать в Сеул, поскольку получился бы большой крюк, и высадили меня у какого-то населенного пункта, с тем, чтобы я доехал до столицы автобусом.

Я помахал ребятам ручкой, и уже направился было в поселок, чтобы отыскать там автостанцию, как заметил неподалеку площадку с несколькими припаркованными машинами. Подхожу. Вижу – из столовки мужчина один показался, открывает дверцу своего «Хюндай — Элантра». Я – к нему.

«Извините, — говорю, — не могли бы вы подбросить меня до Сеула?»

Мужчина удивляется. Спрашивает:

«А вы из Китая?»

Видно, уловил мой акцент.

«Из России», — отвечаю. Мужчина кивает:

«Садитесь. Только на заднее сиденье. Сейчас жена с дочерью подойдут».

Я поблагодарил его, сел. Подошли женщина и девочка, лет десяти. Завидев меня в машине, они удивились, но ничего не сказали. Женщина заняла место рядом с мужем, а девочка подсела ко мне, стала есть мороженое. Тронулись. Женщина явно была недовольна, — она никак не ожидала, что муж возьмет незнакомого попутчика. Мне было видно в переднем зеркале, как она хмуро косится на мужа. Она даже забыла о своем мороженом. Настроение ее было испорчено. Еще бы! Ехали себе спокойно, остановились, чтобы перекусить, а тут – чужой мужчина откуда-то взялся в машине. Между супругами назревал скандал. Я пожалел о своем поступке, подумал — надо было ехать автобусом.

Вскоре впереди возник затор, водитель замедлил ход и спросил меня:

«У вас, в России, тоже бывают на дорогах пробки?»

«Бывают, — ответил я. – Особенно в Москве. Машин стало много».

Известие о том, что пассажир — российский соотечественник, поменяло дело, — женщина тотчас обернулась, испытующе посмотрела на меня, краснота схлынула с ее лица, негодование уступило место сочувствию. «Все верно, — говорили ее глаза — что взять с иностранца, он же наших законов не знает».

«А сколько корейцев живет в России?» — поинтересовался еще мужчина.

«Сто пятьдесят тысяч, — сказал я. – А всего в бывшем Советском Союзе – четыреста тысяч».

«Не мало, — подчеркнул водитель. – А вы по делам приехали?»

«Да, уже месяц я живу в поселке под Тэджоном, — сказал я. – Рисую корейскую природу».

«Так вы – художник?»

«Художник».

«Понятно. А здесь вы как очутились?»

Я коротко ему рассказал о нашей поездке. А еще извинился, что побеспокоил их, сказал, что хотел как можно быстрей добраться до Сеула, чтобы успеть с другом посмотреть по телевизору футбольный матч между сборными Южной Кореи и Польши.

«Да, действительно, — сказал водитель, — сегодня же матч».

Женщина окончательно успокоилась, она вспомнила о своем мороженом и принялась за него.

Наша машина медленно двигалась по загруженному автобану краем большого озера. Посреди озера — остров, заросший живописными соснами. Деревья отражались в воде.

Я достал из своего пакета альбом и карандаш, стал рисовать остров на озере. Сделав рисунок, я поставил роспись и число, оторвал лист, отдал девочке. Та обрадовалась:

«Папа, мама! Смотрите, дядя рисунок мне подарил!»

Родители девочки засияли. Женщина совсем оттаяла. Мы стали непринужденно беседовать.

Наконец, пробка на дороге рассосалась, наша машина прибавила газу. Через некоторое время впереди завиднелся Сеул. Я попросил водителя остановить у ближайшего метро. Мужчина взглянул на часы, сказал:

«До начала футбольного матча осталось пятьдесят минут. Вы опоздаете. Может, у нас дома посмотрите?»

«И правда, — предложила его жена. – Давайте к нам!»

Я поблагодарил их, сказал, что меня ждут. Расстались мы, как старые друзья.

Вот такая история случилась.

Однако вернемся в городок Вончжу.

Дом творчества

С автовокзала до Дома творчества Точжи я добрался на такси. Таксисты во всем мире – народ словоохотливый. Мой водитель был возраста солидного, мне показалось – около семидесяти лет, – он прекрасно знал местечко Мечжири и Дом творчества, ему не раз приходилось возить туда писателей. Он рассуждал о писательском труде, о том, как трудно, должно быть, приходится нашему брату пером добывать себе хлеб насущный.

«Я бы не одобрил выбор своего сына стать писателем, — говорил таксист. – Запретить не запретил бы, но не одобрил. Сколько сил надо приложить, чтобы написать одну книгу?! И неизвестно, окупится ли его труд. Хорошо – сын стал бизнесменом. Тяжел ваш труд, тяжел…»

«Да и у вас, водителей такси, тоже работа не из легких», — сказал я.

«Верно, — кивнул водитель, — все дело в привычке».

«А в каком возрасте таксисты уходят на пенсию?» — поинтересовался я.

«На пенсию? – не понял мой собеседник. – Вы хотите сказать – на покой?»

«Да».

«В нашей профессии нет строгого ограничения в возрасте. Чувствуешь себя хорошо – работай. Нет – отдыхай. Вот мне сейчас семьдесят шесть. Надеюсь – до восьмидесяти еще покручу баранку».

«Семьдесят шесть?! – удивился я. – Я думал – вам гораздо меньше».

«Это потому, что я спортом занимаюсь, — улыбнулся таксист. – Я каждую субботу со своей женой в горы хожу. Наматываем по десять километров»…

Мы доехали до места. Я пожелал водителю здоровья, и мы расстались.

Офис Дома творчества был трехэтажный. В фойе на постаменте я увидел скульптурный портрет писательницы Пак Кён Ри, и рядом под стеклом — ее книги, изданные в Корее и за рубежом. Меня встретили вежливые администраторы, мистер Квон и миссис Ё Чжи Ин. Оформление бумаг заняло не больше пяти минут, и я получил ключи от комнаты.

Жилые помещения находились в другом здании, — к нему вела тропинка, выложенная из деревянных шпал.

Комната, где мне предстояло жить четыре месяца, напоминала гостиничный номер, — деревянная кровать, стол, холодильник, душ, туалет, большое окно, раздвижная дверь, выходящая на балкон.

Я бросил вещи и отправился знакомиться с окрестностями. Вышел за калитку, к дороге. На пригорке стояли высокие джансыны – деревянные идолы, — предводители небесных и подземных царств, призванные защищать поселок от злых духов.

Отсюда открывалась замечательная панорама. Далеко впереди гряда синих сопок, а поближе – возвышалась зеленая гора, поросшая лесом, у подножья ее расположилась деревушка, — домики разбросаны как попало, белостенные, с розовыми черепицами крыш. Справа от дороги – ярко-зеленые террасы рисовых полей. Слева – огороды. Позади – холмы. А вокруг невероятная тишина, нарушаемая лишь шорохом крыльев стрекоз, стайками носящихся в воздухе.

Я зашагал к деревне. Дорога, петля меж полями, вывела меня к мосту, — внизу среди камней журчал ручей. Я шел по улице, мимо приземистых домов, — во двориках виднелась нехитрая крестьянская утварь, — вилы, лопаты, грабли, кое-где стояли мини-трактора. За забором в хлеву мычали коровы, блеяли козы, в огородах зеленел салат, капуста, лук…

Вернувшись к себе, я навел в комнате порядок, разобрал вещи из чемодана. Тем временем, наступило время ужина. Столовая была в административном здании. Там я познакомился со своими соседями, — сценаристкой Син Сухён, детской писательницей Ли Гымхи, прозаиком Бе Ёнхви, и журналисткой Хонам Сельман, приехавшей из Швейцарии. Они сказали, что основной приток людей намечается на следующей неделе, и тогда здесь будет весьма шумно и весело. Потом мы всей компанией решили совершить «санчег» — прогулку. Окружающий пейзаж, сопки, покрытые сосновым лесом, гряда синих далеких гор и тишина, нарушаемая лишь петухами из деревни, — все было необычно. Мы ушли за деревню, поднялись на сопку и там увидели, как за рекой в горах светится окошко одинокого домика – кто же в нем живет и зачем человек забрался в такую глушь?

Корейские писатели

Честно признаться, корейскую литературу я знал мало. Из классиков я помнил несколько имен, и еще пару — современных авторов. Читаю я по-корейски очень медленно, а сложные слова, попадающиеся в тексте, выискиваю в словаре. В России переводные книги корейских писателей встречаются крайне редко. И в Советском Союзе они тоже выходили от случая к случаю. В школьные годы я читал томик корейских народных сказок, позже — книгу стихов Ким Соволя, затем — сборник средневековой поэзии в переводе Анны Ахматовой и, наконец, томик классической прозы под названием «История Цветов», изданную в Ленинграде в 1991 году.

Надо заметить, что в Корее в старину занятие литературой считалось делом несерьезным, отчего писатели и поэты, среди которых были и государственные деятели, подписывали свои книги вымышленными именами. Так, средневековый философ и поэт Ли И, чей портрет украшает денежную банкноту в 5.000 вон, творил под псевдонимом Юльгок. Юльгок оставил потомкам много литературных произведений, среди которых и поэма «Девять излучин Косана», написанная в жанре сичжо. Вот строки из нее:

       Излучину, что у Кванак, я славлю!

      Хорош Кванак под солнцем золотым,

      Тогда туман над травами редеет

      И возникают очертанья гор.

      Поставь средь сосен жбан вина зеленый

      И жди друзей — вот счастье на земле.

             (Перевод Анны Ахматовой)

Писал стихи и полководец Ли Сун Син, живший в 16 веке, который своими кораблями-черепахами – прообразом нынешних подводных лодок — разгромил японский флот под командованием Тоётоми Хидаёси. Бронзовая скульптура Ли Сун Сина сейчас стоит в центре Сеула на площади Кванхвамун.

Вот его стихи:

В ночь лунную на острове Хансан

       Гляжу на море я с дозорной башни;

      Мой верный меч, мой длинный меч при мне,

      А на сердце — тяжелое раздумье.

      Вдруг камышовой дудки слышу свист,

      Протяжный свист — он душу мне встревожил.

                      (Перевод Анны Ахматовой)

 С писателем Юн Ху Мёном судьба меня свела в 1991 году в Алма-Ате. Я тогда жил в этом городе. Юн Ху Мён со своей супругой был в казахстанской столице проездом в Париж, где у него вышла книга. Они приходили ко мне домой, мы долго беседовали. Конечно, я больше слушал, нежели говорил, — ведь я только недавно начал изучать корейский язык.

Спустя два года, в 1993-м, Юн Ху Мён организовал в Сеуле персональную выставку моих картин. Экспозицию составили семнадцать живописных работ. Уютная галерея на Инсадоне принадлежала миссис Мин, строгой на вид женщине, лет сорока, получившей образование в Америке. Я окрестил галерею «Дом мадам Мин».

В Корее с той поры состоялись девять моих выставок. А с писателем Юн Ху Мёном все годы я поддерживаю дружбу и всегда помню ту мою «Первую ласточку», которая возникла благодаря ему – выставку на Инсадоне.

Проза Юн Ху Мёна философская, психологическая, непроста для восприятия. Я прочитал его роман «Любовь в Дуньхуане». Это история двух друзей, молодых парней, живущих в Сеуле, — один из них начинающий театральный режиссер, второй – тоже делающий первые шаги, но – в литературе. Оба стремятся к неизведанному, обуреваемые жаждой новых открытий. В поисках внутреннего мира, они находят свой путь – Дуньхуан.

Вот что сказал о своем романе сам писатель: «Шелковый путь, Silk Road, протянувшийся из Китая до Рима, по которому в древности был налажен обмен многими товарами, начиная с шелка, ныне он стал туристическим маршрутом, широко известным многим людям.

Однако он долго оставался «терра инкогнита», даже спустя долгое время после того, как я написал в 1982 году роман, включив в него описание исторического центра Шелкового пути, —  Дуньхуана. Лишь немногие пытливые люди обращали взоры в ту сторону.

Я, никогда не бывал там, но испытывал горячее желание и не мог не написать повествование о Дуньхуане. То было время, когда я почти ничего не знал о тех событиях, которые разворачивались за «бамбуковым занавесом». Однако меня терзали сомнения, потому что я хотел каким-то образом реконструировать нашу самобытность, связанную с Шелковым путем. Внутри страны властвовала кровавая диктатура, путь же из страны был скован кандалами. Дуньхуан, будучи городом-оазисом в западной части Китая, был самым процветающим уголком на протяжение шелкового пути. Открытие же в том месте исторической «Пещеры тысячи Будд» относится к сравнительно недавнему времени. Среди сокровищ, обнаруженных тогда в пещере, было сочинение корейского монаха Хечхо эпохи Силла. Я увидел в этом факте ответ на вопрос, почему мы путешествовали по Шелковому пути и далее по миру. Поэтому я и начал писать этот роман, желая отразить те усилия, которые связали нас с остальным миром. То был путь, посредством которого я принимал мир и одновременно выражал его. В конце концов, я ухватил некую нить Дуньхуана, — действие романа должно было разворачиваться на сеульских улицах. То была нелегкая задача. В своем воображении я не мог не отправиться в Дуньхуан. Этот путь, разумеется, был и путем, пролегающим в Сеул. Дуньхуан был не просто примечательным местом, погребенным в истории, он был и современной реинкарнацией сегодняшнего Сеула.

  Моя жизнь обрела новый прорыв. Можно сказать, что меня вело вперед желание проверить, что наша мимолетная жизнь, миновав прошлое и настоящее, устремляется в будущее.

  Следует сказать, что начал я писать «Любовь в Дуньхуане», будучи поэтом, я завершил роман как прозаик, — и вся моя работа являлась поиском места, куда я должен стремиться.

  Герой повествования пьет с другом вино. Друг, театральный режиссер, принес материалы о дуньхуанском гроте, которые должны были лечь в основу будущего спектакля, предложил рассказчику попробовать сочинить пьесу под названием «Любовь в Дуньхуане», о любви монаха Хечхо и пути спасения.

Рассказчик возвращается домой, видит в окне луну, представляет в своем воображении танец в львиных масках.

Его охватывает иллюзия о путешествии во времени».

В 2004-м году я получил грант от Института перевода корейской литературы. Мне предстояло перевести на русский язык роман И Мун Ёля «Сын человека». Так я познакомился с другим известным корейским писателем. Работа над переводом заняла около года. Это был психологический роман. Главный герой – полицейский, расследующий загадочное убийство. Преступник — религиозный фанатик — находится совсем рядом, но следователь выходит на его след, путем долгих поисков и размышлений.

Ряд произведений И Мун Ёля был экранизирован, в том числе и роман «Все, что падает – имеет крылья».

Телефонный звонок от Маши

Время в Точжи текло медленно, в тишине. Хотелось просто лежать и слушать шорох порхающих бабочек и стрекоз. Днём я подремывал, а ночью бодрствовал – сказывалась смена часовых поясов. Разница во времени между Москвой и Сеулом составляла пять часов. А зимой, когда россияне передвинут стрелки часов на час назад, то уже — 6 часов.

  Короче говоря, на раскачку я потратил три дня. Еще пару дней я обдумывал, перечитывая написанное в Москве. На шестое утро, наконец, сел за работу. Но не тут-то было. Затренькал мой сотовый телефон, — своим мелодичным звуком дающий знать, что я тут не совсем оторван от внешнего мира. Звонила Мария, девушка, с которой я летел в самолете. Я ей оставлял свою визитку. Она радостно сообщила, что побывала там-то и там-то, что посмотрела то-то и то-то, и что по моему совету посетила Сечжонский Центр Искусств, послушала концерт, но только не джазовой, а фольклорной музыки, что назавтра она, переполненная впечатлениями, улетает домой в Москву, а сегодня, верней, сейчас, Маша с подругой Соёнг и ее отцом, на машине едут в городок Чумундин, что на побережье Восточного моря.

«Не хотите к нам присоединиться? – спросила девушка. – О вас я рассказала Соёнг и ее папе. Его зовут мистер Ким Юнсо. Передаю ему трубку…»

Мужчина извинился, сказал, что ему было бы приятно познакомиться с соотечественником, писателем из России, и что, если я согласен ехать с ними в городок Чумундин, то они по пути заедут за мной. Я ответил, что согласен.

                           Глава 3-я

Корейская бумага ханди

Ким Юнсо оказался человеком общительным, на вид ему было около пятидесяти, слегка полноват, но никак не грузен, — легко, по-спортивному передвигался, — он прекрасно знал свою родную провинцию Канвондо, мог посоветовать посмотреть новым людям интересные места. Так мы заехали на окраине Вончжу в музей корейской бумаги – ханди. В зале на специальном стенде под стеклом мы увидели маленькие восковые фигурки людей, мастеров, наглядно демонстрирующих весь процесс изготовления национальной бумаги. Далее шли витрины с образцами, изготовленными из бумаги ханди: картины, веера, зонты, шкатулки, посуда, светильники, украшения, и даже одежда, — стояли манекены в красивых женских и мужских платьях, — никогда бы не подумал, что они изготовлены из бумаги.

Экскурсовод отсутствовал (был выходной день), и гидом выступил сам мистер Ким. Он так увлеченно рассказывал, что к нам пристроились и несколько других посетителей. Ким Юнсо говорил, что искусство ханди возникло в Корее 1600 лет назад. Технология изготовления бумаги сложная, — сырьем служит особый сорт тутового дерева, — а для придавания продукции нужных тонов, используются только натуральные природные красители.

Цветовая палитра ханди от нежно-белого, как снег, и до благородно коричневого, — независимо от толщины, на ней проглядывается волокнистая структура, придающая декоративность, при этом внешне бумага ровная и гладкая. Ханди не теряет своей яркости и красоты на протяжении долгих лет.

В старину ханди умели делать почти в каждом доме. Это объяснялось бытовой необходимостью. Ханди заменяла стекла на окнах жилищ, ею обклеивали перегородки и двери. Из ханди шили одежду, — она была прочна, защищала от холода. Изготавливали даже мебель.

Современники обязаны ханди еще тем, что она донесла до наших дней многовековую историю Кореи. Именно на ханди писали придворные летописцы деяния королей. Кстати, летописец был лицом неприкосновенным, он кропотливо заносил в страницы положение дел в государстве, в первую очередь – освещал деятельность короля. При этом сам король не имел права заглядывать в книгу, чтобы узнать, что пишут о нем, равно, как не мог повелевать летописцем, поэтому все деяния короля становились достоянием гласности лишь после его смерти.

Особенно широко бумага-ханди использовалась во времена династии королевства Чосон. Женщинам чрезвычайно нравилась ханди из-за уникальных свойств материала, — легкости, мягкости, прочности и гармонии цветовых оттенков. Но позволить себе наряды из ханди могли только зажиточные женщины, — придворные особы, наложницы, кисен (танцовщицы, певицы), жены вельмож и купцов.

Таким образом, мы с Машей узнали самое важное, — ханди было необходимо в повседневной жизни корейцев. Мистер Ким рассказал еще, что именно бумага ханди содержит в себе тайну существования древней традиции сжигать вещи умершего человека во время церемонии его захоронения.

Кроме всего прочего, до наших дней дошло древнее искусство ханди-кырим. Картина составляется из разноцветных кусочков бумаги, и в итоге становится похожей на живопись акварелью или маслом.

Покинув музей ханди, мы тронулись дальше. Проехали мимо известного лыжными курортами городка Пхёнчанга, утопавшего среди живописных гор, — в свое время он боролся за право проведения Зимних Олимпийских Игр 2014 года, но уступил российскому городу Сочи.

— Жалко, — говорит по этому поводу Ким Юнсо. – Почти все главные спортивные сооружения в Пхёнчанге уже построены. Но ничего, рано или поздно, он проведет Олимпийские Игры.

Обозревая из окна машины окрестности, мы продолжаем беседу. Однако Маша еще не достаточно хорошо знала корейский, я выступал в роли переводчика.

— Пусть мистер Ким расскажет легенду о Тангуне, — просит меня Маша. – Я знаю об этом очень скудно.

Легенда о Тангуне

— О Тангуне-харабоди?! (дедушке Тангуне) — оживляется Ким Юнсо. – Отчего же не рассказать? Расскажу. Кстати, через месяц, 3 октября мы будем отмечать праздник «кэчхончжоль» — День Основания Корейского Государства. В Корее проведут церемонию на алтаре, что на вершине горы Манисан острова Канхва-До. Этот алтарь установил когда-то сам Тангун-харабоди.

Так вот, Хванун, сын небесного царя Хванина, однажды сильно затосковал. Ему хотелось пожить среди людей, ибо жизнь на небесах показалась ему довольно скучной. «Ну, что ж, — сказал отец, — отправляйся, коли так. Но пойдешь ты на землю не один, я дам тебе в помощники тысячу небожителей». Сказано – сделано. Хванун спустился на гору Тэбэксан и основал там город духов Синси.

Люди потянулись к Хвануну. Не зная усталости, он учил их ремеслам и искусствам. От него люди узнали земледелие, медицину, ткачество, плотницкое ремесло, рыболовство… Хванун написал законы, научил людей различать добро и зло. Он создал ведомства ветра, дождя и облаков.

Однажды к нему пришли медведица и тигр и стали просить дать им человеческий облик. Хванун вручил им мешочек чеснока и сноп полыни, повелев: «Если вы будете питаться только этим, не видя солнечного света, то спустя 100 дней, вы превратитесь в людей».

Тигр и медведица поселились в темной пещере. Прошло несколько суток, тигр не выдержал и убежал. А медведица всего через 21 день превратилась в прекрасную женщину Уннё. Вскоре Уннё стало одиноко. Вновь пришла она к Хвануну и стала просить найти ей мужа. Пожалев Уннё, Хванун сам женился на ней. Вскоре у них родился сын, которому супруги дали имя Тангун.

Тангун стал первым правителем Кореи. Он правил страной 1500 лет, после чего стал горным божеством. Все корейцы с почтением называют его Тангун-харабоди.

— Красивая легенда, — сказала Маша.

— Когда народ на протяжении многих веков почитает Тангуна, то его деяния перестают быть легендой, — заключил мистер Ким.

Храм Вольдёнса

Вскоре наша машина свернула с автобана направо и углубилась в горы. Подрулила к стоянке, где неподалеку возвышались старые деревянные ворота.

— Это дорога к буддийскому храму Вольдёнса, — сообщила Соёнг. – Мы уже здесь всей семьей раньше бывали.

Ворота украшали барельефы стражников с устрашающимися лицами, призванные охранять окрестности от злых духов.

Мы шли по аллее, обрамленной вековыми соснами, слева журчала горная речка.

— Наши предки всегда строили храмы в живописных местах, рядом с рекой, — сказал Ким Юнсо.

Через минут десять нашему взору открылась поляна, где стояла каменная статуя Будды, — а впереди него находился каменный алтарь с горящими свечами. Среди посетителей было много верующих, — они подходили к статуе и кланялись, сложив перед грудью ладони.

Мы преодолели десятка два каменных ступеней на холме, поднялись на площадь, засыпанную щебнем. Посредине площади стояла старая каменная пагода – за ней расположился главный храм с деревянными колоннами и с массивной черепичной крышей. По другим сторонам площади тоже находились молельные дома, но меньшего размера. Вся конструкция храма держалась на несущих восьми деревянных столбах. Столбы никак не крепились на фундаменте, они при строительстве просто стоймя ставились на каменные постаменты, врытые в землю. Конёк крыши, карниз и весь фронтон по периметру расписаны цветным узором. Сочетания цветов, — голубого, желтого, синего, белого, зеленого, коричневого и красного – очень гармонировали между собой.

Всякий раз при встрече с буддийскими храмами в Корее меня охватывало необычайное чувство. Здесь царила особая тишина. Внутреннее убранство, — золоченная статуя Будды, алтарь, роспись стен и потолка – в единой гармонии открывались моему взору. И все мое существо охватывало спокойствие, а в душу вселялась умиротворяющая музыка.

Наше внимание привлек огромный барабан, установленный под навесом. Монах, находящийся в павильоне, сказал, что храм оберегают добрые духи предков. Восточную сторону сторожит Бабушка, а западную – Дедушка. А барабан, который мы видим, обтянут с одной стороны – кожей коровы, а с другой – бычьей. Как добывают монахи кожу, если буддистам запрещено убивать домашних животных? Существуют три способа. Первый. Когда корова или бык умирают от старости. Второй. Когда животные умирают от болезни. Третий. Когда животные погибают от нападения хищников.

А колокол в храме бьет в определенное время – утром и вечером. Утром по колоколу совершают 28 ударов, а вечером – 33 удара. По буддийскому поверью, мир состоит из 28-ми вертикальных слоев и 33-х горизонтальных.

Полные впечатлений, мы вернулись к нашей машине и продолжили путь.

Чумундин

Городок Чумундин расположился, вытянувшись длинно, вдоль моря, словно какой-то зверь, вылезший на берег с глубин. Да только зверь этот никак не торопился назад, улегшись удобно, сонно поглядывая окрест, будто размышлял над человеческим житьём-бытьём – и не придя ни к чему конкретному в своих раздумьях, так и продолжал лежать. И лень ему пошевельнуть лапами… Я рассматривал город из окна ресторана на холме, куда мистер Ким зазвал нас. Веяла свежесть, запах моря, доносились крики чаек.

Пока мы ждали заказ, Ким Юнсо рассказал местную быль, которую сам услышал в ранней юности:

— Когда-то в старину в этих местах появился одинокий путник. В котомке у него лежали только пара сухарей и ничего более. И в этот пустынный край странника привела несчастная любовь. Молодой человек жил в большом городе, его возлюбленной была прекрасная кисен, она замечательно играла на каягыме, пела и танцевала. Девушка ответила отказом на его ухаживания, так как были у нее лучшие партии. Тогда парень, — звали его Тэсу — решил утопиться в море. Девушка сама подсказала ему: «Уходи на лодке далеко в море, и там бросайся в волны. Когда ты вознесешься на небо и станешь чайкой, вот тогда я и приду к тебе».

То была злая шутка. Но молодой человек принял ее слова на веру. И вот, он пешком прибыл сюда, — на  место, где заканчивалась земля, и начиналось море.

Тэсу сел на камни, стал думать: «У меня нет лодки, чтобы уйти в море». И в это время он увидел вдалеке хижину, — там жила рыбацкая семья, муж с женой и их юная дочь. Отправился туда путник, попросил хозяина научить его делать лодку. Обучил его рыбак, — не только как изготовить лодку, но и другим рыбацким премудростям.

По ночам, лежа в своей хибаре, парень думал о том, как ему облегчить суровую жизнь рыбацкой семьи, которая дала ему кров и пищу? Философия простых людей заключалась в ежедневной жестокой борьбе за существование.

Тэсу выходил с  пожилым рыбаком в море, ловил рыбу, чинил снасть, лодку, жилище. Очень быстро парень забыл, зачем он прибыл сюда, на край земли.

Время шло, юная дочь рыбака повзрослела, стала привлекательной, — и всё случилось, как и должно было случиться – Тэсу женился на ней, у них родились сын и дочь.

Однажды, у моря оказалась компания отдыхающих кисен. Они прибыли из города в экипажах, запряженных хорошими лошадьми. Женщины любовались морем и по очереди катались в лодке – Тэсу никому не отказывал, тем более, что в этот день он отдыхал. Дошла очередь до последней гостьи, — Тэсу усадил женщину в лодку, и, взявшись за весла, стал грести. Он узнал в кисен ту свою давнюю возлюбленную, на которой мечтал жениться. Но она его не узнала, да и как можно было узнать в загорелом крепком рыбаке, с окладистой бородой и аскетическим мужественным лицом, того щуплого юношу с розовыми мечтами?

Море было спокойное, только одинокая чайка, отбившись от стаи, летала низко над их головами и кричала жалобно.

«Чайка, — произнесла кисен, вглядываясь в птицу. – Странно, почему она одна? Где ее подруги?»

«Я ее каждый день вижу, — ответил Тэсу. – Эта чайка особенная, когда-то она была человеком. Юношей».

«Юношей?!» – удивилась кисен и широко раскрыла свои, покрытые дымкой времени, но все еще красивые, глаза.

«Да. Молодой человек жил в городе, он очень любил одну девушку. Но она отвергла его, сказав: «Если ты бросишься в море и станешь чайкой, я приду к тебе непременно». Парень утонул и сделался чайкой».

«Гм… » — женщина задумалась и пристально вгляделась в лицо рыбака. Она узнала его. И более не проронила ни слова. Когда они вернулись на берег, к рыбаку подбежали его сынишка с дочуркой. Тэсу поднял их на руки. И сказал он кисен: «Жизнь мудрей нас. Я надеюсь – и у вас все хорошо. Прощайте».

Они расстались и никогда больше не встретились.

— Грустная история, — сказала Маша.

— Отчего же грустная? – возразил мистер Ким. – Ведь парень нашел свое счастье!

— Жалко её, кисен.

— И ее не надо жалеть. Она провела бурную молодость, у нее было много мужчин, хотя так и осталась одна. Да и ничего у них с Тэсу не могло быть. Слишком разные люди. Не жаль мне её, не жаль… Кстати, вы не обратили внимание, как этот ресторан называется?

— Кальмеги Тэсу! – тут же отреагировала дочь Кима Соёнг и обернулась к Маше. – По-русски переводится — «Чайка Тэсу».

— Правда?! – удивилась девушка. – Как же так?.. Ведь Тэсу не утонул.

— Не утонул, верно, — улыбнулся Ким Юнсо. – Хозяин ресторана назвал так свое заведение ради экзотики.

— Надо же, — задумчиво молвила Маша. – Может быть, потомки рыбака Тэсу живут в этом городе?

— Непременно, — сказал господин Ким, — я в этом уверен.

Покинув ресторан, мы побродили босиком по песчаному пляжу – для купания было уже довольно прохладно – сфотографировались на память и двинулись назад – в Сеул. По пути мистер Ким завернул в Мечжири, — мы всей компанией попили чай в моей комнате. Затем я вышел проводить их. У машины я пожал руки Киму и ее дочери, а с Марией по-русски тепло обнялся.

                          Глава 4-я

Группа «Тангун»

Ночью мне долго не удавалось уснуть, — я все еще пребывал под впечатлениями дня, богатого событиями; я думал о монахе храма Вольдёнса, бьющем в барабан утром 28 раз, и 33 – вечером; думал о древнем королевском летописце, склонившемся над низким столом и заносящем записи в книгу; о юноше Тэсу и его безнадежной любви к кисен; о Тангуне – прародителе всех корейцев…

Его именем назвали свою группу мои московские друзья Алексей, Дима, Катя, Света и Люся – одержимые молодые ребята, несущие людям древнее корейское искусство ки-хаб. Я знал их учителя Ким Дин Су, — мы познакомились в 90-м в Алма-Ате — он прибыл из Москвы со своим коллективом на гастроли и выступал несколько вечеров на арене местного цирка. Что я там увидел? А увидел я следующее: в черных атласных шароварах, с обнаженным юношеским торсом, Ким Дин Су (а было ему в ту пору 60), ходил босыми ногами по лезвию меча, ложился на груду битого стекла, жёг своё тело горящими факелами, гнул копье, упираясь шеей в остриё… и оставался неуязвим! Самым захватывающим и непостижимым для меня, был номер, когда мастер захватывал левой рукой обоюдоострый меч (кто-нибудь из зрителей еще обматывал руку накрепко бинтом), а правой рукой, взявшись за рукоять, Ким вытягивал меч, после чего раскрывал ладонь, где не оставалось никаких порезов?

С ним выступали его собственный сын, юная девушка и еще несколько парней. То, что показывали Ким Дин Су и его ученики не было похоже на просто цирковой трюк, их выступление вообще ни на что не было похоже. Потом, когда я познакомился с Ким Дин Су поближе, мне приоткрылась завеса тайны. Суть учения ки-хаб заключалась в постижении философии равновесия, единстве души и тела, — такого совершенства достигают путем долгих тренировок, полной концентрации физических сил и сознания. Эту философию принес с собой из Кореи юноша Ким Дин Су. Сначала он прибыл на Сахалин, затем перебрался на материк. Его искусство в те советские годы сочли бы за шарлатанство, и Ким Дин Су всячески скрывал свое дело от посторонних глаз, — он не гнушался любой работы, чтобы выжить, был рабочим, преподавателем физкультуры в школе, тренером по Восточному единоборству…

Путь, который проделал Ким Дин Су, поистине сложный и мучительный, — привел его, наконец, в Москву. Он выступил со своей программой в цирке на Цветном бульваре. И его искусство восхитило самого великого Юрия Никулина. Признание мэтра открыло ему дорогу. С этого момента Ким Дин Су со своей группой начал гастроли по всему Союзу. А его сценическим именем было – Сидео Кин.

В 90-е смутные годы я потерял связь с Ким Дин Су. А когда почти десять лет спустя, переехал я из Алма-Аты в Москву, то в один из Новогодних вечеров, устраиваемых корейской диаспорой, увидел выступление неизвестного мне коллектива «Тангун». Молодые русские ребята – два парня и три девушки – демонстрировали искусство ки-хаб. Это было так неожиданно! Будто у меня в мозгу вспыхнуло яркое электричество – Ким Дин Су! Сидео Кин! Неужто эти ребята – ученики Мастера?! Так и оказалось!

Потом в беседе с «тангуновцами», — со всеми пятью членами группы (лидер Алексей Норка), — я узнал, что наставник их – Ким Дин Су умер в 2000-м году. А ребята продолжают его дело, — низкий им поклон. У них самих уже появились свои последователи и ученики, — с самыми преданными из них они выезжают каждый год на летний плэнер – как это делал в свое время и Ким Дин Су — к Белому морю – там среди природы они живут и совершенствуют мастерство ки-хаб.

Группа «Тангун» колесит по России, показывает людям древнее корейское искусство. Но ребята еще ни разу не были в самой Корее! Что еще может быть невероятней! И я перед ними ощущаю неловкость, вину. Чувствую неловкость и вину оттого, что не смог до сих пор устроить им поездку в Страну Утренней Свежести. Не оказалось во мне той жилки и расторопности, которые бы позволили мне встретиться в Сеуле с нужными людьми, — и те бы организовали гастроли коллектива по городам Кореи.

А Катя из группы меня успокаивает, что, мол, не стоит расстраиваться, значит, еще не время им ехать в Корею…

Мне часто видится картина – группа «Тангун» прилетает в аэропорт Инчхон, — молодой корейский менеджер встречает ее, усаживает в микроавтобус, который прямиком направляется в столицу. Ребята устраиваются в отеле, к ним наведывается мастер-портной, снимает мерку со всех, и, за сутки шьет им сценические национальные одежды, стилизованные под старину и очень удобные для выступления. Ведь до сих пор «тангуновцы» выступали в костюмах, скроенных ими самими, очень отдаленно напоминающие корейскую.

Я уверен в том, что рано или поздно, группа «Тангун» поедет в Корею.

                        Глава 5-я

Субботние посиделки

Моя жизнь в Мечжири постепенно вошла в свою колею. Обычно я вставал часов в семь, делал зарядку и шел в столовую.

Завтрак каждый постоялец Точжи должен был готовить сам, — на кухне в холодильнике всегда находились продукты. Я включал электрическую сковороду и готовил яичницу, затем поджаривал на тостере хлеб, варил кофе. Жители Дома творчества просыпались по-разному, кто рано, кто позже. Я нередко завтракал один, в полной тиши. Вообще в Мечжири стояла абсолютная тишина. Несмотря на то, что нас, пишущих набралось уже 15 человек, каждый сидел в своем номере, отрешенный от внешнего мира, окунувшись с головою в собственное творчество. И лишь в часы приема пищи, наблюдалось оживление, — мы беседовали, шутили, смеялись. Затем каждый шел в свой номер, и вновь воцарялась тишина.

С вечера субботы и всё воскресенье столовая не работала. Поэтому на ужин в субботу мы собирались внизу на первом этаже в комнате отдыха, приносили с собой еду, напитки — и сидели за общим столом, трапезничали и болтали.

Субботний вечер был особенным – весьма шумным и веселым. Литераторы по очереди должны были прочесть отрывок из своего произведения, стихи или спеть песню. Выступления сопровождалось бурными аплодисментами. Интересно было наблюдать, как бразильянка Виктория читала эссе на португальском, писательница из Сингапура Сучен читала отрывок повести на китайском, поэтесса Розалин декламировала свои стихи на французском, прозаик из Дели Сьюзен читала отрывок из романа на хинди, а детская писательница из Сувона Ян Джи Ён читала сказку на корейском. Такая живописная мешанина придавала нашему вечеру особенное настроение. Пришлось выступать и мне. Я читал по памяти отрывок из поэмы Сергея Есенина «Анна Снегина», «Незнакомку» Блока, «Парус» Лермонтова… А однажды, в один из вечеров, я прочел стихотворение Эльдара Рязанова «У природы нет плохой погоды», хотя, конечно, надо было бы спеть, но мне, как говорится, медведь на ухо наступил.

В воскресенье большая часть писателей рассаживалась по своим машинам и уезжала до понедельника по домам. А оставшаяся часть была предоставлена самой себе. В нашем маленьком поселке кафе и забегаловок не было, поэтому мы шли обедать и ужинать к шоссе, переходили там мост и заходили в какую-нибудь придорожную столовку, где подавали чхонгуктян – суп из севых бобов, чуотхан – суп из вьюнков, кальгуксу – домашнюю лапшу, твендян-тигэ – суп из соевого творога, пибимпаб – вареный рис с овощами и кусочками говядины… Нам приносили неизменную бутылочку рисовой водки, сочжу или чайник бражки макколи.

У здешних забегаловок стульев нет, и посетители сидят за низкими столами. Сидеть, подогнув колени, мне непривычно, поэтому я часто менял позу. Корейцы же сидят на полу, сложив ноги, спокойно, — и дети, и старики, и мужчины, и женщины. Они к этому приучены с детства.

Интерьер придорожной столовки очень прост, представлял собой низкое помещение фанзы без потолка, — роль потолка играет внутренняя сторона самой крыши. Потолок и стены обмазаны охристой глиной, а выступающие части деревянных балок и перекрытий — как есть, ничем не покрашены. С балки свисал фонарь, изготовленный из бумаги ханди. За перегородкой – соседняя комната поменьше, а дальше дверь в закуток – там спят хозяева.

Возможно, Ты спросишь меня, Читатель, а как здесь обстоит дело с собакой?  Верней, с собачатиной. У россиян, как и у многих европейцев, сложился стойкий стереотип, что все корейцы поголовно едят собак. Это все равно, что сказать — в России все носят шапку-ушанку. Уверяю Тебя, дорогой Читатель, собачатина не является национальным корейским блюдом. В Корее поедание собак запрещено законом. Корейская кухня насчитывает более трехсот наименований.

В корейских ресторанах, когда посетитель заказывает какое-то кушанье, то к нему обязательно, как бы в довесок, но совершено бесплатно, приносят множество закусок в маленьких блюдцах. Навскидку назову: салат кимчи, соленые кунжутные листья, вареная картошка под майонезом, проросший горох, жареные побеги папоротника, кубики маринованной редьки – кактуги, сушеные рыбки – мельчи, дольки свежего чеснока, соевая паста. Всю закуску на столе называют коротким словом – панчан. Причем, если какой-то вид панчана закончился, то можно попросить официантку принести еще. Подобное ни в какой другой стране не встретишь. Если, допустим, в Париже, Брюсселе или Москве ты заказал в ресторане бифштекс, то бифштекс тебе и принесут, а за все остальное надо уже платить.

Корейская морковка

Кстати, корейская морковка, которую продают в московских супермаркетах, никакого отношения к Корее не имеет. Корейская морковка – изобретение российских корейцев. Чтобы проследить историю его возникновения, надо шагнуть на полтора века назад. Когда царь Александр Второй разрешил в начале шестидесятых годов 19 века селиться корейским эмигрантам в Приморье, то корейцам, в числе которых были и мои далекие предки, приходилось приспосабливаться к новым условиям жизни. Вместо фанз они строили теплые избы, а занимаясь земледелием, выращивали новую культуру. В деревне Дальний Монгугай, что неподалеку от города Владивостока, однажды произошло следующее событие, — в корейскую семью русские соседи принесли ведро моркови в знак благодарности за салат-кимчи, который они получили от них накануне. Корейцы видели морковь впервые и стали гадать, что с ним делать, как его следует есть. А спрашивать русских им было неудобно. Морковь пролежала в углу неделю. Затем хозяйка засучила рукава и нарезала одну морковку в суп. Но суп из морковки семье не понравился. Тогда хозяйка стала экспериментировать с морковкой, — засаливала его кубиками, как редьку, или жарила, парила – все было не то. Наконец, женщина нарезала морковь продольно на тонкие соломки, слегка ошпарила продукт кипятком, добавила каленого масла, бросила щепотку перца, соли, накрошила несколько долек чесноку, намяла семена кореандра и добавила ложку уксуса. Все перемешала, накрыла тазик полотенцем и поставила в прохладное место. Вечером пришел муж с работы, попробовал «произведение» жены и сразу умял полтазика. Остальную половину жена раздала соседям. Рецепт приготовления морковки моментально разлетелся по всем другим корейским деревням Приморья. Так, морковный салат дошел до наших дней.

В числе изобретенных российскими корейцами закусок особое место занимает еще рыбный салат-хэ – для него идеально подходит сазан. Но если под рукой нету сазана, то годится и другая рыба. Но повторяю, — сазан – это классика! В Корее о таком салате не знают, но южнокорейцы, отведавшие хэ из сазана у соотечественников в России, приходят в восторг. Замечу, что в каждой корейской семье рыбный хэ готовят по-своему. Скажу по секрету, что такой рыбный хэ, какой делает мой брат Александр, я не встречал нигде. Я утверждаю не потому, что это мой брат, а потому, что это факт.  Хэ он делает не просто отменный, а – неповторимый! Не верите – поезжайте в Киев, там живет брат, работает в одном из ресторанов украинской столицы поваром. Соседи Александра могут подтвердить мои слова, а они под закуску из рыбного хэ выпили и продолжают выпивать ни одну бутыль горилки.

Российские корейцы делают салаты из совершенно неожиданных продуктов, перечень которых занял бы не один лист бумаги. Но это тема отдельного разговора.

Поэт уходит в горы

В воскресенье мы не трудились, — кто-то устраивал постирушки (в комнате отдыха стояла стиральная машина), кто-то смотрел телевизор, кто-то разгуливал по окрестности, кто-то уходил в горы… В горы уходил как раз поэт, который жил в угловой комнате на втором этаже. Это был крупный мужчина, лет тридцати пяти, высокого роста, с лицом крестьянина. По субботам, когда мы скопом устраивали сабантуй в комнате отдыха, наш поэт тоже присутствовал, но вскоре покидал нас, и, на ночь глядя, бродил по гоам. Его не было все следующее воскресенье, а объявлялся он только в понедельник в столовой. Чего он там в горах делал, неизвестно. Однажды я даже всерьез забеспокоился, сказал писательницам, живущим в соседних от меня номерах, что, может, надо организовать поиски. А те ответили, мол, никуда он не денется, вернется, а если он где-то пропадает, то таким образом он ищет вдохновенье.

Спросить напрямую поэта, что он там потерял в горах, мне было неудобно. Но как-то утречком я встретил его во дворе, рассматривающего что-то в кустах.

— Что там? – окликнул я его.

— Гнездо птицы, — ответил он. – Но птенцы выросли и улетели.

Он приблизился ко мне и достал из кармана куртки СД –диск.

— Хотите музыку переписать себе в компьютер? Я всем даю.

— А что это за музыка?

— Разная. Тут все намешано, и классическая и легкая, и джаз.

— Давайте, — я взял у него диск и спросил. — А зачем вы в горы ходите ночью?

— Смотрю, — коротко ответил поэт.

— Но темно же. И упасть можно, сломать ногу…

— А глаза на что?

— Но вы же не сова, чтобы видеть ночью.

— Гм… Я там дожидаюсь рассвета.

Больше вопросов я не стал задавать.

Его диск, действительно, представлял собой мешанину, — за джазом следовала легкая музыка, за легкой – классическая, за классической – фольклорная корейская, за фольклором — опять джаз. Но, как ни странно, слух это не раздражало, наоборот – мне казалось, что так и должно строиться восприятие человеком музыки.

Моё увлечение футболом

Телевизора в наших комнатах нет, поэтому кто хотел послушать вечерние новости, тот шел в комнату отдыха, где — большой экран теле-монитора фирмы «Самсунг». Здешние спортивные каналы постоянно транслировали футбольные матчи английской премьер-лиги. Я иногда спускался вниз, чтобы посмотреть матч с участием команды «Манчестер Юнайтед», где играл корейский полузащитник Пак Чжи Сун.

Гус Хиддинк. Его в Корее боготворят. Его именем назван юношеский стадион в Сеуле. А в 2002 году, во время Чемпионата мира по футболу, когда голландский тренер вывел свою дружину в полуфинал, стадионы скандировали: «Хиддинка – в президенты!»  И это было не простым звуком.

Я прекрасно помню то лето. Все жители маленького поселка Омсари, где я жил, выходили после очередной победы корейской команды, на улицу. Народ ликовал, бил в барабаны, танцевал. Машины запрудили все улицы. Хозяева ресторанов выносили столы и бесплатно наливали прохожим пиво. Я тоже шел вместе с народом, — а как же, ведь этот праздник случился на моей исторической родине! Я тоже обнимался с каждым встречным и пил пиво.

А что происходило в больших городах и в самой столице – Сеуле!

И когда все завершилось, народу не хотелось успокаиваться, он ждал продолжения праздника. Народ искренне желал, чтобы Хиддинк продолжал возглавлять корейскую команду. Но он уехал. Уехал на родину тренировать клуб «Эйндховен» и взял с собой молодых парней Пак Чжи Суна и Ли Ен Пхе.

Гус Хиддинк оставил в Корее большой задел. Отныне, кто бы ни возглавлял футбольную сборную этой страны, поверялся «По Хиддинку». Именно ему принадлежит заслуга в том, что во всем мире стали всерьез относиться к корейским футболистам.

Что касается Пак Чжи Суна, то он вскоре перебрался из Голландии в Англию и закрепился в клубе «Манчестер Юнайтед», а Ли Ён Пхе после «Эйндховена» долгое время играл в английском «Тоттэнхеме», после чего вернулся на родину.

Я составил список корейских футболистов, играющих в Европе. Он получился таким:

1. Пак Чжи Сун, полузащитник – «Манчестер Юнайтед», Англия.

2. Сёл Ки Хён, полузащитник – «Фулхэм», Англия.

3. Ча Ду Ри, полузащитник – «Фрайбург», Германия.

4. Пак Чу Ён, форвард – «Монако», Франция.

5. Ли Чун Юн, полузащитник – «Болтон», Англия.

6. Вон Хи Чо, защитник – «Уиган», Англия.

7. Хен Чун Сук, форвард, — «Аякс», Голландия.

А российским любителям футбола запомнились полузащитники Ким Тон Чжин и О Бом Сок. Первый играл три сезона в питерском «Зените», которого болельщики за самоотверженную игру прозвали «Железный Ким», а второй — в «Крыльях Советов». Оба футболиста в 2009-м вернулись на родину.

Честно признаться, до Чемпионата мира в Корее и Японии, я футболом интересовался мало, предпочитал смотреть другие виды спорта – спортивную гимнастику, тяжелую атлетику, борьбу.  Футболом я «заболел» именно в 2002-м, когда воочию, с трибуны стадиона наблюдал несколько матчей.

В том году российская сборная под руководством Олега Романцева боролась в отборочной группе с командами Японии, Бельгии и Туниса, но пробиться дальше не смогла.

 

                          Глава 6-я

Сон Бомсик

Однажды мне позвонил из Сеула мой давний друг, издатель газеты «Сеульский вестник», Сон Бомсик. Порасспросив друг друга о том, о сём, мы договорились встретиться. Я сказал, что среди недели поехать к нему не смогу, а вот в субботу – подняться в Сеул у меня, наверняка, получится. Я так и сказал: «Поднимусь в Сеул». На манер корейцев. Ибо о Сеуле все корейцы говорят уважительно, с почтением. Для них Сеул не просто столица, но и олицетворение их надежды и мечты. Сеул для них как священная гора, на вершине которой только и можно испить живительной водицы. И каждый гражданин страны, где бы он ни жил, намереваясь отправиться в Сеул, не говорит: «Я еду в Сеул». Он говорит: «Я поднимаюсь в Сеул». А уезжая оттуда, говорит: «Я спускаюсь из Сеула».

С Сон Бомсиком мы условились встретиться на станции «Тондэмун. Историко-культурный парк» – в 6 вечера.

В субботу я поднялся в Сеул с большим запасом времени. Сойдя с автобуса на вокзале «Косок-Терминал», я тотчас нырнул в подземку. Для горожан метро – самый удобный вид транспорта, особенно в часы пик, когда на дорогах образовываются многокилометровые пробки.

Сеульское метро

Если Ты, дорогой Читатель, приехав впервые в Сеул, решил прокатиться в метро, то непременно заметишь, – большая часть станции состоит из трехуровневых павильонов. То есть, Ты не сразу попадаешь на площадку с поездами, а спустившись с улицы вниз по лестнице или на эскалаторе, оказываешься в вестибюле, где помимо турникетов и аппаратов, выдающих проездные карточки, расположены многочисленные магазинчики, закусочные и кафешки. При этом вестибюль зачастую тянется параллельно улице наверху, на несколько кварталов с многочисленными торговыми бутиками.

Раньше проездные билеты продавали в кассах, а теперь на смену им пришли специальные аппараты с мониторами. Ты указываешь нужную станцию, вставляешь в паз денежную купюру – аппарат выдаст проездную карточку и сдачу. Затем проходишь через турникет, предварительно приложив карточку к магнитному экранчику. Этажом ниже, на втором павильоне тоже могут быть магазины, кафе и даже выставочные залы — преодолев его, наконец, ступаешь на саму платформу.

До «Тондэмуна. Историко-культурного парка» мне предстояло ехать минут тридцать пять, с одной пересадкой на станции «Чунмуро». Объявляют станции на двух языках – корейском и английском. Кроме этого названия станции можно увидеть на мониторах, висящих под потолком вагона. Время пути между станциями занимает полторы-две минуты. Когда я много лет назад впервые очутился в Сеуле, то был приятно удивлен, увидев на станциях специальные лифты для инвалидов-колясочников, пожилых людей и беременных женщин. Тогда же я узнал, что в Корее все жилые дома, магазины или общественные заведения не строят без учета проезда людей в инвалидных колясках.

В сеульском метро действуют восемь линий и на четырех из них еще имеются ответвления. Самая протяженная линия — 1-я, — время в пути из одного конца в другой занимает более часа. Роль кольцевой служит 2-я линия. Все вагоны между собой сообщаются, зимой в них тепло, а летом прохладно. Кондиционеры работают во всех городских и рейсовых автобусах, и, само собой разумеется – в такси.

Как коротают время в метро пассажиры? Наверное, как и везде – в московском или парижском, — читают газеты, книги, беседуют, спят, студенты штудируют учебники, слушают музыку…

В левой и правой части вагонов сиденья предназначены для пожилых людей, инвалидов и беременных женщин. Временами заходят в вагоны торговцы – предлагают пассажирам мини-фонарики, перчатки для удаления пыли с компьютеров, СD-диски с популярной музыкой и другие полезные вещи.

При выходе из метро, в каждом вестибюле висит подробная карта городского района, прилегающего к станции, где для удобного ориентира еще графически изображены самые приметные здания, например, отель, банк, универмаг, стадион и прочее. Станции имеют от 2-х до 12 выходов и каждая обозначена цифрой. Многие сеульчане назначают свидания именно на выходе из метро. Наши эсенговские люди тоже берут с них пример. Скажем, звонит один эсенговец другому: «Слушай, давай, завтра увидимся в десять утра на станции «Кёнбоккун, выход седьмой. Я могу немного опоздать, но ты там можешь посмотреть в вестибюле выставку фотографии»…

Кстати, мы с Сон Бомсиком договорились встретиться на станции «Тондэмун. Историко-культурный парк» на выходе номер 11.

По вечерам или рано поутру на подступах к станциям метро горожане разбирают бесплатные газеты на специальных лотках – «City», «Focus», «Evening» — эти издания публикуют новости политики, экономики, культуры, спорта.

                  Глава 7-я

Сеульцы

Если попытаться нарисовать портрет горожанина, жителя столицы, то каким он получится? Так сразу в двух словах не скажешь. Чтобы увидеть его, наверное, следует понять – что же собой представляет сам город? Когда он ложится спать и когда просыпается?.. Как складывается его день?

Однажды – это было пару лет назад, когда я остановился в Сеуле в третьеразрядном мотеле – я проснулся в пять утра. Оделся и вышел на пустынную улицу. Город еще спал. Мне показалось, что он спит. Но это было не совсем так – город уже просыпался: в проулке какая-то тетушка мыла под краном овощи, какой-то господин с портфелем в руке ловил такси, одна семейка – молодой отец, молодая мама и их малышка-дочурка – укладывала вещи в свою машину, – отправляясь в дальний путь….

Я шел по улице, прислушиваясь к звукам и глядя по сторонам, миновал квартал, другой… Увидел «стайку ланей» — стройненьких стюардесс авиакомпании «Асиана» в костюмах цвета какао, выходящих из дверей отеля. Они катили за собой маленькие чемоданчики на колесах и садились в автобус… Еще через квартал увидел мужчину, моющего витрины своего магазина… Зачастили автомобили на проспекте… Я увидел монаха в сером одеянии с сумой через плечо, спешащего по своим делам… Спустя некоторое время мне на глаза попался рокер, он шел прямо мне навстречу, молодой человек лет двадцати пяти, под два метра росту, — весь в черном: черная футболка, черная кожаная куртка, черные брюки, черные ботинки, черные очки на глазах и на голове бандана. Он, должно быть, направлялся к своему верному «коню» — «Харлей-Девидсону» — чтобы выкатить его из гаража, проехать на соседнюю улицу, и захватить там поджидающую подружку, а затем вырулить на проспект и дать по газам – устремиться навстречу свободе!..

… А еще через час-другой город заполнился звуками людской суеты, — и уже ни за чем невозможно было уследить… И только глубокой ночью, когда закрывались рестораны, кафе и всевозможные заведения, в городе опять воцарялась тишина…

И всё-таки, кто он, сеулец? Трудоголик, допоздна засиживающийся у себя на фирме, а затем отправляющийся с друзьями на корпоративную вечеринку? Или человек, не поспевающий за временем, вертящийся как белка в колесе, приходящий в себя лишь на поле для игры в гольф? Или заботливый отец семейства, аккуратный во всем, исправно посещающий по воскресеньям церковь?..

Для меня сеулец – образ собирательный, и сам город – калейдоскоп, состоящий из личностей самых разных, с которыми мне посчастливилось встретиться. Это — писатель Юн Хумён, полковник Ли Ынсу, журналист Сон Бомсик, театральный режиссер Ким Чунгён, издатель Пак Ёнсиг, корреспондент газеты «Сеул дейли ньюс» Ли Тоун, директор департамента Образования Ким Чжониль, писательница и переводчица Чон Сонхви, писательница Кон Нёнхи и две ее дочери-музыкантки: пианистка Чечжин и скрипачка Сечжин, окончившие московскую консерваторию имени Чайковского… Несомненно, настоящим сеульцем является и профессор кафедры русского языка столичного Университета Хангук Ким Хёнтэк.

Ким Хёнтэк говорит на чистейшем русском языке, без акцента. Я бывал не раз у него в кабинете на четвертом этаже административного кампуса, мы беседовали за чашкой кофе. На стеллажах – большая библиотека на русском языке – классика: Пушкин, Толстой, Чехов,  Достоевский, Гоголь… Книги советских писателей: Шолохов, Айтматов, Распутин, Тендряков, Белов, Шукшин…

Ким Хёнтэк всегда спокоен и вежлив, — но говорит увлеченно, может, при этом, переходить с корейского на русский и с русского на корейский. В нем естественно уживаются два языка, и оба, как мне кажется – его родные.

В этом человеке воплотились лучшие черты и качества, присущие большинству корейцев – трудолюбие, профессионализм и целеустремленность.

Ким Хёнтэк окончил в 1980-м году Университет Хангук, факультет русской филологии, затем в 1990-м году — Университет штата Канзас (США), кафедру славянской филологии. Женат, имеет двоих детей. Ким Хёнтэк президент Корейской ассоциации славяноведения, член правления Корейской ассоциации русского языка и литературы, член Корейской ассоциации зарубежных литератур. Темы его лекций в университете были самые разные: «Русская художественная проза 19 века: 1830 – 1880 годы», «Русский модернизм», «Литература русской эмиграции», «Жизнь и творчество Л. Н. Толстого», «Писатель А.П. Чехов», «Русская проза 20 века», «Русский формализм», «Теория художественного перевода» и другие.

Он составил первый корейско-русский словарь, написал около сорока научных книг о русской культуре и литературе. На его счету также множество переводных книг, как с русского на корейский язык, так и с корейского – на русский. Опубликовал в разных журналах более ста статей о русской литературе.

А еще профессор Ким Хёнтэк является главным редактором русскоязычной версии журнала «Кореана». Журнал выходит ежеквартально, освещает все важные события культурной жизни Кореи.

                       Глава 8-я

Тондэмун и Намдэмун

Поезд метро доставил меня к моей станции, и я поспешил к выходу номер 11. Выйдя наружу, взглянул на часы – до встречи с издателем газеты оставалось еще целых два часа. Отсюда до древних ворот Тондэмуна было рукой подать.

Тондэмун, равно как и другие ворота Сеула – Намдэмун – дороги сердцу каждого корейца. Ворота являются для них воплощением живой истории, символом неразрывной связи прошлого и настоящего. Им по шестьсот лет. Ворота впитали в себя дух времен, соль земли и чаяния народа.

Значимы ворота и для русских людей, верней сказать, для всех эсенговцев, приезжающих сюда на работу, учебу или в качестве туриста. Потому что ворота для них не только яркие исторические памятники, а еще они служат им ориентиром, где следует делать покупки. Именно здесь находятся крупнейшие рынки столицы «Тондэмун-сидян» и «Намдэмун-сидян».

Тондэмун, — с корейского означает – Великие Восточные ворота. Они были построены в 1396 году королем Тхэчжо. В разные годы ворота подвергались реставрации, но по существу, они остались неизменными, такими, какими были созданы много лет назад. Ворота стоят в центре Сеула и представляют собой экзотический островок старины, вокруг которого круглые сутки кипит жизнь современной столицы.

Приезжему эсенговцу я бы посоветовал направиться из аэропорта прямиком на Тондэмун. На Тондэмуне можно устроиться в недорогом мотеле, где номер стоит сорок-пятьдесят долларов в сутки. Я сам не раз там останавливался. И если человек  надумал жить здесь неделю, то хозяин мотеля охотно делает скидки.

Тондэмун, — повторяю — для нашего человека, главным образом, ассоциируется с вещевым рынком, находящимся рядом с воротами, изобилующим самым разнообразным товаром. В 90-х годах Тондэмун был поистине Меккой для «челноков» всего постсоветского пространства. Наш люд окрестил Тондэмун коротко – Тондик.

К примеру, звонит один «челнок» другому и говорит: «Слушай, давай, встретимся на Тондике завтра!» И другой сразу понимает, о чем речь.

Когда я впервые оказался здесь, то я был немного растерян, — вокруг меня был другой мир. Я осязал это каждой частичкой своего существа. Я видел другие дома, другие лица. И самый воздух здесь был другой. В глазах моих рябило от обилия народа на улице и от неоновых огней рекламы, нос мой улавливал вкусные запахи ресторанов, а уши заполнял гул чужой речи. В толпе я видел одни восточные лица, — никогда прежде мне не доводилось видеть их столько сразу – юноши, девушки, женщины, мужчины,  старики – они шли по своим делам, у каждого были свои заботы.

Сейчас я вновь находился в этих местах. И чтобы оживить в памяти подзабытые картины, я решил сделать своеобразную пешеходную прогулку. Со стороны знакомого мотеля я вышел к перекрестку, повернул направо, прошел мимо серого высотного здания – здесь когда-то находились кафе, магазинчик канцелярских товаров, пункт по обмену валюты, а в проулке размещались пивной бар и забегаловка «Русские блины»». В ней официантками работали наши девчата из СНГ. Я последовал дальше и наткнулся на высокий длинный забор – за ним проводились строительные работы. Там прежде стоял стадион, построенный еще при японских колонизаторах в 1925 году. Теперь его снесли и на его месте городские власти планировали разбить парк. На стадионе больше не занимаются спортом. На нем было две арены, – футбольная и бейсбольная. Если на бейсбольном поле тренировались студенческие команды, то футбольное же – бездействовало, на нем до недавнего времени размещалась автостоянка и известный «Перук-сидян» – «Блошиный рынок» или по- другому «Токкеби-сидян» — «Чертов рынок». Чего только тут не было! От старинной курительной трубки и прабабушкиного граммофона до…  даже трудно сказать, до чего. Просто надо было ходить там и сям и глазеть. «Перук-сидян» исчез, — жалко, — но, я слышал, что скоро он появится на Тонгмё, между Тондэмуном и Синсольдонгом.

В общем, стадион снесли. Нынче роль главной спортивной площадки страны перешла к спорткомплексу, построенному в районе Чамсиль, что на южном берегу реки Хан. В Сеуле действуют и другие крупные спортивные объекты, в том числе стадион, где проводились игры чемпионата Мира по футболу 2002 года.

Помнится, здесь, в окрестностях бывшего стадиона, в обычных торговых палатках, бутиках и в многоэтажных комплексах – жизнь бурлила практически круглосуточно. Мода на Тондэмуне непритязательна и в то же время ярка и демократична. Особенно много здесь японцев, которые из-за дороговизны товаров в своей стране, приезжают в Корею специально, чтобы прибарахлиться. Даже с учетом стоимости билета в оба конца и проживания в гостинице, их поездка считается очень выгодной.

Я миновал забор и вышел на площадку,  где моему взору открылись ворота Тондэмун! На массивном гранитном кубе с аркой, возвышался деревянный павильон под двухъярусной черепичной крышей. Нескончаемый поток автомобилей перетекал из одного проспекта в другой, плавно огибая ворота. Древность и современность рядом!

Я спустился в подземный переход и вышел на улицу Чонгечон. И увидел веселую речку с гранитной набережной. Речка тянется далеко, на шесть километров, и берет начало почти у самой площади Кванхвамун, где стоит памятник полководцу Ли Сун Сину. А ведь совсем еще недавно на ее месте была грязная, унылая эстакада, над которой нависал старый пешеходный мост. На мосту аджумайки-тетки торговали сумками, тапочками, нитками, пуговицами, стельками для обуви и прочими мелочами, не обращая никакого внимания на то, как мост угрожающе дрожит от проезжающих авто. Я там однажды наткнулся на тетушку, продававшую большие, размером с плакат, фотографии голливудских звезд, — и купил у нее портрет актрисы Вивьен Ли.

В ста метрах отсюда находился рынок постельного белья, ткани и корейской национальной одежды – ханбок. Между прочим, оттуда открывался самый лучший обзор на ворота Тондэмун, с этого места в свой первый приезд, я сделал рисунок ворот.

По правой стороне от речки расположилась на пару кварталов, так называемая «Кишка» — длинный двухэтажный рынок одежды. Здесь можно вдоволь послушать родную речь, и даже с какой-нибудь тетушкой-торговкой поговорить по-русски за жизнь.

В «Кишке» товаров — на все случаи жизни — от носков и нижнего белья — до пиджаков и головных уборов. Образно говоря, совершенно голым входи в «Кишку», держа в руке только кошелек, и выходи разодетым франтом. Только недостающую деталь — туфли необходимо купить, нырнув в подземный переход, — на той стороне улицы, за углом раскинут «Обувной рай».  Когда я лет семнадцать назад очутился здесь, то от обилия товаров невольно подумал, что здешней обувью можно было бы обуть, наверное, население всего земного шара.

Тондэмун – это не только рынок одежды. На улице Ыльтиро находились магазины стройматериалов, инструментов, электротоваров. На улице Чонро расположен «золотой рай», это павильоны на целый квартал, где торгуют всевозможными изделиями из золота, — перстнями, кольцами, дамскими украшениями, портсигарами, запонками, визитницами, цепочками. Не цепочками, а настоящими цепями, купленными здесь, щеголяли продвинутые эсенговские парни по улицам Сеула в 90-е, — на их обнаженную грудь с шеи этак небрежно свисали звенья желтого металла, как символ уверенности, успеха и свободы.

На улице Чонро, от самых ворот Тондэмуна до станции метро Чонро 3-га, выход номер 12, в большом количестве расположены аптеки и лавки с медицинским оборудованием.

Теперь, после того, как ты размял ноги, можно «заморить червячка» в какой-нибудь палатке, которых здесь не счесть, на каждом шагу, съесть сосиску в тесте, сэндвич с ломтиками морепродуктов, печеный батат, вареную кукурузу, погрызть креветки, жареные в кляре. Или купить пакетик личинок шелкопряда. Последние непривычны по запаху, но, говорят, очень вкусны. Но я так и не решился до сих пор попробовать их.

Я последовал мимо высоких торговых центров «Dооta»,  «Мigliore», «Hello Apm», «City». Здесь, у входа в торговые центры, на подиумах, перед тинейджерами постоянно выступают музыкальные группы и коллективы брейк-данса. А в самом «City» на 9-м этаже находится кинотеатр, где показывают все самые свежие отечественные и зарубежные киноленты. Далее, по ходу движения, справа от меня возникло современное здание из стекла и бетона – раньше тут стояла гостиница «Дехва», очень популярная среди «челноков» СНГ. Отсюда в двух шагах, в проулке, до утра работало кафе «Рандеву», где питались жильцы гостиницы. В подвале «Рандеву» есть норе-бан (караоке) с большим набором русских песен.

На светофоре я перешел проспект и очутился на улице, откуда я, собственно, и начинал свой путь – сделав большой крюк. Эту улицу, из-за обилия питейных заведений, наши люди окрестили «Пьяной». А вообще весь прилегающий квартал носил название «Русский район.» Здесь находились многочисленные фирмы «Карго», с помощью которых «челноки» отправляли груз на родину, магазин «Русский Центр», торгующий продуктами из России, российскими газетами, книгами, лекарствами и видеофильмами. И многочисленные забегаловки, кафе, рестораны, — способные удовлетворить запросам любого гурмана. На выбор — многонациональная кухня: монгольская, среднеазиатская, русская, турецкая, индийская… Сам я, время от времени, бываю в ресторане «Гостиный двор», чтобы отведать пельменей, борща или голубцов.

А корейские рестораны — они на каждом шагу. Можно зайти в ближайший и заказать «со-кальби» — говяжьи ребрышки или «самгепсаль» — тонкие ломтики свинины – которые готовятся прямо у тебя на столе на специальных жаровнях. К мясу подают листья салата и самую разнообразную закуску в маленьких блюдечках, среди которых – кимчи – самый популярный национальный салат. Кимчи корейцы едят каждый день, — на завтрак, обед и ужин.

Помнится, в середине 90-х в Москве я встретил русского паренька, который в сердцах признался мне: «Будь проклят тот день, когда я впервые попробовал кимчи!» Оказалось, что кимчи так запал ему в душу, что он задался целью непременно поехать в Корею. Парень оказался упорным, он-таки оказался в Корее, закончил там магистратуру в одном из университетов Сеула и женился на корейской девушке. Вот как бывает в жизни! Любовь к обыкновенной национальной закуске так круто изменила судьбу человека!

Отсюда, в каких-нибудь четырех станциях метро, находились другие ворота – Намдэмун, столь же популярные, как и Тондэмун. И там тоже был вещевой рынок. Намдэмун, — с корейского переводится как — Великие южные ворота, их в старину называли еще — Главные церемониальные ворота. Они были сооружены в конце 14 века, когда Сеул стал столицей Кореи и представлял собой город, со всех сторон окруженный стеной. Тондэмун и Намдэмун служили главными въездными воротами в Сеульскую крепость с севера и юга. В то время при постройке городов крепостей, воротам уделялось особое внимание. Они были внушительными и прочными.

Сейчас Намдэмун покрыт строительными лесами и щитами, — (10 февраля 2008 года один психически больной человек совершил поджог, в  результате пожара  верхняя часть павильона полностью выгорела). Для реконструкции потребуется не один год, после чего ворота вновь предстанут в былом своем величии перед горожанами и гостями.

У меня сохранился рисунок ворот, который я сделал в 1999 году.         Намдэмун-сидян тоже многолюдный, пестрый, яркий.  Если район Тондэмуна с каждым годом меняется, застраивается новыми зданиями, то Намдэмун же остается неизменным, сохраняя прежний живописный облик, — оттого здесь всегда много туристов.

В 90-е годы на обоих рынках народу было тьма-тьмущая, и всюду слышалась русская речь – наши «челноки» кучами набирали ходовой товар: детскую одежду, изделия из кожи, куртки, дубленки, обувь, бижутерию, косметику, нательное белье. Местные торговцы вполне сносно изъяснялись с покупателями на русском. Я даже встретил аджумайку, которая говорила по-польски. Нынче нашего люда стало здесь поменьше, едут теперь «челноки» в основном из Приморья. От порта Владивосток до корейского порта Сокчо ходит паром. Одна моя знакомая, владелица торговой палатки на Намдэмуне с грустью вспоминала «золотые времена», имея ввиду именно 90- годы, когда ее бизнес процветал благодаря эсенговским «челнокам». Сейчас она худо-бедно, держится, — японские туристы выручают.

В общем, я потратил время ожидания с пользой, а вскоре и приятель мой подоспел. Я его потащил в русский ресторан.

                        Глава 9-я

Газета «Сеульский вестник»

Господин Сон Бомсик – как я уже говорил выше — издатель ежемесячника, единственной газеты, выходящей в Корее на русском языке – «Сеульский вестник».

Сон Бомсик окончил столичный университет иностранных языков (факультет русского языка) в 1988 году, после чего стажировался в Москве в Горбачев-Фонде, изучал политику. Вернувшись на родину, Сон Бомсик задался целью выпускать газету на русском языке, которая бы рассказывала обо всем самом важном и интересном, происходящем в Корее. Первый номер «Сеульского вестника» вышел в феврале 1998 года.

В газете в разное время трудились редакторы: Андрей Левин (1998 г.), Татьяна Габрусенко (1999 – 2000 гг.). Третьим редактором с 2001 года по настоящее время работает  Евгений Штефан. На страницах «Сеульского вестника» регулярно выступают с аналитическими и обзорными статьями российские специалисты-корееведы Андрей Ланьков, Татьяна Симбирцева, Татьяна Габрусенко и другие. Интересные материалы здесь публикуют Валерий Гуенков, Олег Кирьянов, Мария Осетрова.

Газета рассылается по посольствам: России, стран СНГ; институты, организации, связанные с русским языком и распространяется через торговые точки в Сеуле, Пусане, а также с помощью авиакомпании Аэрофлот.

Сон Бомсик постоянно бывает в России, и ездит по всему миру, участвует в международных семинарах и форумах средств массовой информации.

Сейчас у него в плане значится поездка в Израиль, где  состоится Всемирный конгресс русской прессы. А на предыдущем форуме в Москве, на который съехались представители русских изданий со всего мира, была устроена экспозиция «Россия, которую мы сохранили» На ней в числе других лучших образцов фигурировал один из номеров «Сеульского вестника».

Мы с Сон Бомсиком сидим в русском ресторане «Гостиный двор», пьем пиво «Балтика» и беседуем. Мы знакомы с ним уже больше десяти лет, и сколько я знаю его, он не меняется, Сон Бомсик все такой же энергичный и любознательный ко всему окружающему, он всегда стремится познать неизведанное, у него масса друзей не только в Корее, но и по всему миру, начиная с простого рабочего и кончая членом парламента. Наверное, таким и должен быть настоящий журналист.

                        Глава 10-я

Цветы Кореи

Время в Мечжири шло своим чередом. Горы постепенно начали преображаться, — зеленая растительность стала слегка желтеть. А далекая гряда сопок покрылась дымчатым налетом. На обочине деревенской дороги росли ярко-красные хризантемы с желтыми тычинками посредине. На фоне желтых рисовых чеков, хризантемы выглядели очень живописно.

Во время прогулок, когда я поднимался повыше деревни, то обнаруживал вдоль дороги целые заросли голубо-розового гибискуса — мугунхва – символа Кореи. Мугунхва растет здесь с весны до поздней осени, бывает самых разнообразных оттенков, — розового, фиолетового, малинового, голубого… Почитается в народе и чиндалле (азалия) – хранящая в себе невероятно тонкую смесь краплака и ультрамарина. Чиндалле часто изображают в своих картинах художники. На фоне чиндалле любят фотографироваться всеот президента и до обычных людей.

Я встречал весной на улицах Сеула необычные большие белые цветы, растущие на деревьях – как если бы кто-то, потехи ради, вырезал их из бумаги и развесил на голые ветви. Оказалось, это была магнолия – мокнан.

В начале весны по всей Корее, у подножья сопок, вдоль рек и озер появляются желтые цветы кэнари, — в переводе означающие как «собачьи лилии». Почему они так называются, — для этого надо обратиться к истории, но то не легенда, а быль.

В стародавние времена жил на краю одной горной деревушки молодой парень-увалень, который отличался несносным характером, — он не чтил традиции, был груб со старшими и сквернословил с кем ни попадя. Деревенские жители прозвали его «Кэсяка» — «Щенок» или «Собачье отродье». Однажды что-то нашло на парня, он вдруг круто переменился. И повел себя иначе, нежели прежде, начал помогать одиноким старикам, — если встречал тех у речек, то переносил их у себя на спине на другой берег, ступая по колено в воде, или заготавливал им хворосту в горах, ремонтировал крыши домов и прочее. Но случилась беда, — в один из зимних дней парень сильно простудился, заболел и умер. Люди похоронили его, — но поскольку никто не знал его настоящего имени, на могилу парня поставили голую дощечку. А весной жители деревни обнаружили, что холмик, под которым лежал этот парень, прозванный «Кэсяка», весь покрылся желтыми цветами. И назвали люди эти неизвестные цветы «кэнари» — «собачья лилия».

С тех пор эти цветы так и называются.

А вообще цветы занимают в повседневной жизни корейцев очень важное место. Корейцы, можно сказать, просто благоговеют перед ними, — они украшают цветами свои дома, улицы, офисы, рестораны, кафе. Цветы можно встретить в самых неожиданных местах, даже на станциях метро. Я однажды увидел горшочки с азалией в будке сапожника, куда заглянул, чтобы почистить обувь.

И на ярмарках, среди разношерстной, живописной толчеи, можно обязательно встретить торговку цветами, — вот уж где раздолье глазам полюбоваться обилием самых диковинных и чудных растений! Не говоря уже о том, какой феерический праздник может устроить себе человек, побывав на цветочных фестивалях, которые проводятся постоянно в разных городах Кореи!

О фестивалях

Как много их в Корее: фестиваль цветов, фестиваль песни, фестиваль народных костюмов, фестиваль комнатных собак и прочее. Мне однажды довелось попасть на фестиваль клубники!  В Нонсане. Клубника по-корейски – тальги. На пустыре был разбит целый палаточный городок с торговыми рядами, в которых выставили свою продукцию огородники и фермеры со всех дальних уголков Кореи. Чтобы попасть в городок, надо было пройти через большие ворота, украшенные шарами и надписью «Тальги-фестиваль». Народу уйма. Гости могли не только полюбоваться разнообразием выращенной клубники, но испробовать ее на вкус и тут же купить. Было непривычно видеть всюду только один товар – клубнику. И ни одного лотка с огурцами или помидорами. На то и фестиваль клубники. Над палаточным городком плыла музыка вперемежку с детскими возгласами. Выступали на специальных подиумах местные музыканты и певцы. Особую экзотику в общее веселье добавили заезжие артисты из Латинской Америки- индейцы из Перу в национальных одеждах давали концерт фольклорной музыки.

Вообще, сдается мне, — корейцы устраивают различные фестивали, чтобы дарить себе праздник. А это совсем неплохо! Ведь человек, потолкавшись в веселой толпе, послушав зажигательную музыку и поболтав с друзьями за кружкой пива на свежем воздухе, набирается энергией на всю рабочую неделю!

                         Глава 11-я

Праздник Чхусок

Наступило первое октября, четверг. Через два дня, в субботу – Чхусок – осенний праздник поминовения. В этот день корейцы возвращаются в родные места, чтобы поклониться могилам предков. Обычно люди выезжают из городов в провинции загодя, накануне праздника, чтобы без проблем успеть в родительские дома. А кто не позаботился об отъезде заранее, тому бывает крайне трудно уехать, — билетов на поезда и автобусы уже не достать, а если он решился поехать на своей машине, то рискует попасть в многокилометровые заторы.

В Чхусок люди от мала до велика одеваются нарядно. Дарят друг другу подарки. Старики обычно облачаются в национальные одежды – ханбок. Всей семьей направляются к могилам предков, там у подножья холмиков сооружают алтарь, куда ставят пищу. И делают поклоны.

Бывает, что часть людей по каким-то причинам остается в городах, — в этом случае они производят обряд поклонения предкам дома перед алтарем.

Нынче выходных дней выпало аж три дня – пятница, суббота и воскресенье. Я позвонил моему другу Виктору Аткнину в Тэджон, спросил о его планах в праздники. Он ответил, что все эти дни, скорей всего он просидит за компьютером или перед экраном телевизора. Тогда я предложил ему сесть в автобус и приехать ко мне, чтобы вместе и отметить чхусок. Виктор сказал: «Это хорошая идея! Пожалуй, завтра с утра и двину к тебе, но только не на автобусе, а на своем велосипеде».

На том и порешили. Я поначалу засомневался было – как же друг преодолеет на велике такое большое расстояние? Но вспомнил, что Витя состоит в тэджонском велоклубе, который устраивает регулярные многокилометровые заезды. И успокоился. Значит, ему это вело-путешествие не составит особого труда.

Назавтра, в 9 утра Витя позвонил мне, сообщил, что стартовал. А я принялся наводить порядок к приезду друга. Вытер тряпкой пыль, вымыл пол и выбросил мусор. Пошел в магазин, купил сок, несколько бутылок пива и закуски.

Пока Витя крутил педали, в самое время мне сказать о нем несколько слов. Познакомился я с ним в году 2003-м при таких обстоятельствах: я сотрудничал в то время с одним литературным журналом, выходящем в Канаде на корейском языке, посылал туда свои рассказы и стихи, журнал регулярно помещал на обложку репродукции моих картин. Однажды получаю письмо от редактора журнала, где сказано, что литературное канадско-корейское общество в Торонто готовит к выпуску совместный поэтический сборник, и что там будут опубликованы и несколько моих стихотворений на русском, корейском и английском языках. Редактор еще добавил, что мои стихи перевел на английский и корейский Виктор Аткнин, гражданин Канады, приехавший когда-то из России, человек незаурядных способностей, кореевед, в совершенстве владеющий несколькими языками. И дал мне его электронный адрес. Мы стали переписываться. Вот так состоялось мое заочное знакомство с Виктором. А в 2006-м мы встретились в Корее, — Виктор начал работать в одном научно-исследовательском институте, где и сейчас продолжает работать. Оказалось, что мы с ним жили совсем рядом, он – в Тэджоне, а я в 20-ти километрах от Тэджона – в поселке Омсари. Таким образом, наша с ним дружба продолжается уже семь лет. Следует заметить, что Виктор Аткнин, прекрасно знающий английский, мог бы жить не только в Канаде, но и в любой другой англоязычной стране, но мне кажется, ему идеально подошла бы именно Корея. Он здесь чувствует себя, как рыба в воде! Дело не только в том, что Витя в совершенстве владеет корейским и обожает корейскую пищу, а в том, что тут его принимают за своего. Я не раз наблюдал, когда аджумайки-тетушки, хозяйки забегаловок или торговки на рынках покатывались со смеху от шуток Виктора. Это, знаете, дорогого стоит.

Итак, весь день я провел в ожидании друга. Он прикатил ко мне в пять вечера. Витя находился в пути восемь часов, преодолев 150 километров по горам и перевалам.

Весь взмыленный, Виктор принял душ, переоделся в сухую одежду и мы отправились в придорожный ресторан, чтобы основательно подкрепиться. Вернулись домой, продолжили пить пиво за беседой. Потом, следуя этикету гостеприимства, я уступил другу кровать, а сам устроился на полу. Хотя, надо сказать, Витя долго упирался, но я оставался непреклонен, поэтому ему ничего не оставалось, как повиноваться.

Наутро мы позавтракали, прогулялись по деревне, затем Витя оглядел своего «конька» со всех сторон, проверил шины, подтянул ключом гайки на колесах, и – двинул назад в Тэджон.

Позвонил Витя часов в девять вечера, сказал, что прибыл к себе, искупался и пьет чай. А на следующий день он мне прислал отчет о своем путешествии. Вот он.

Хождение за три провинции

Четверг. Позвонил Миша:

«Что делаешь на Чхусок? Приезжай».

И план сложился сам собой. Прокачусь-ка я в Вончжу — и Корею повидаю, и бёдра накачаю.

Пятница. Около девяти утра, продрав глаза, вскочил на своего конька-горбунка и засучил ножками.

Прокатив по 17-й республиканской дороге час, сделал на полпути к Чхончжу первую остановку. Глянул на велокомпьютер — двадцать шесть километров. Прекрасно!

Моя экипировка проста. На мне велосипедная рубашка, двое трусов с подушками (на всякий случай, чтобы не натереть мозолей), на савраске багажник, в сумке — ветровка, сменная одежда, носки, лейкопластырь, насос, запасная камера, инструменты, шоколадки. В рюкзаке — камера, там же вода, в бардачке — карты, на раме укреплен бутыль с энергическим напитком…

Проехав Чхончжу, выехал на 36-ю дорогу. Следующую остановку сделал ещё через час, уже в другой провинции — Северной Чхунчхон.

Стали докучать машины.

С Тэджона до Чхончжу дорога, считай, была пустынной. В Чхончжу вдруг откуда-то взялись тысячи машин. На каждом перекрёстке стояли полицейские, которые разруливали заторы. Позже полицейских можно было видеть и дальше по шоссе…

После полудня в голове прозвенел невидимый звонок — пора перекусить. Заехал в магазинчик…

Допилив до Чудока, решил ехать проселочными дорогами. Спросил у постовых — те были командированы на время праздников и местных дорог не знали. Заехал в полицейский участок.

“Куда? В Вончжу? Там же высоченные перевалы!”.

“Затем, товарищ лейтенант, и еду!”

Поплутав по просёлочным дорогам, выехал на Намханган (Южный Ханган). Поехал по превосходной дороге вдоль реки — настоящий riverside drive!

Проехал изрядный отрезок пути, выехал на 19-ю республиканскую дорогу, добрался до Курёнской развилки (Курён-самгори) — начался горный отрезок моего пути. Те небольшие подъёмы, которые были до этого, не шли ни в какое сравнение с тем, что ожидало меня на многокилометровом участке почти до самого Вончжу…

Незаметно пересёк границу провинций и очутился в Канвондо.

Скатился вниз в Квирэ и — снова вверх. Сбоку виден серпантин старой дороги (Кудоро). Это сейчас мы, благодаря стараниям дорожных строителей, пронзаем горы, пролетая стремглав сквозь туннели, а раньше водителям приходилось штурмовать заоблачные высоты…

Доехал до зоны отдыха на следующем перевале — всё закрыто.

Пошёл искать туалет – не нашел. Что делать? Подъехала машина. Вышли три мужика. Закурили и прислонились к деревьям на краю обрыва. Когда уехали, последовал их примеру.

Впереди — последний перевал — всего 380 метров над уровнем моря.

Вскарабкался на него. И не переводя духа, рухнул вниз на скорости 60 км в час — в долину. Меня всего охватил ледяной холод.

Слетев вниз, позвонил Мише.

Не успел проехать живописную скульптурную композицию на краю дороги, изображающую музыкантов — нонъак, как впереди показался спешащий навстречу друг…

Дом творчества «Точжи» служит приютом писателям — и молодым, и маститым. Сюда приезжают и на несколько дней, и на несколько месяцев. Бывают здесь и зарубежные гости.

В двух зданиях красного кирпича жилые помещения — здесь в просторных комнатах со всеми удобствами живут и трудятся десятки литераторов. В здании консервативного стиля чуть поодаль располагаются офисы Фонда. Там же столовая, в которой питаются стипендиаты…

Сейчас в “Переделкино” тишина: корейцы разъехались на праздники, и Миша очутился в небольшом, нешумном цветнике — кроме него, здесь лишь сингапурка, француженка, филиппинка…

Я принял душ, переоделся, и мы пошли искать, где бы поесть. Задача была не из лёгких — в такие дни замирает ресторанная жизнь всей Кореи, стало быть, и в этой глубинке под Вончжу.

Открытую харчевню нашли со второй попытки, перейдя шоссе и очутившись в другой деревушке. Заведение носило экзотичное название – “Кэ-конно сиктан.” – “Харчевня по ту сторону от собаки.” Как выяснилось, “Кэ-конно” было названием деревушки.

Войдя в низкое заведение, мы приуныли — оно было пусто. Крикнули:

“Сачжанним!” – “Директор!“

Из кухни вышла хозяйка:

“Добро пожаловать!”

Мы:

“Поесть можно?”.

Она:

“А я как раз жду гостей, а тут вы. Как не покормить вас!”.

И обрадовала, сказав, что единственное блюдо, которое она может предложить нам в этот поздний час, это сундубу чонголь,  похлёбка с соевым творогом — тофу.

“Прекрасно! Мы любим это блюдо. Положите больше перца!”

На столе появилась закуска: блюдечки с бобами, квашенной редькой, снетками, перчиками, кимчи, листиками сушёной морской капусты….

“И принесите, пожалуйста, макколли”.

“Макколли нет. Но есть тондончжу. Я сама его заквасила”.

“Прекрасно! Давайте!”

Тётушка принесла бадейку тондончжу. В тондончжу плавают рисинки, этим и отличается она от макколи. Бражка как бражка, вроде одинаковы, и на вкус, и по крепости, сладкие и сытные.

Проснулся на следующее утро – хозяина нет, одеяло и матрасик аккуратно сложены в углу. Где он? Вышел на балкон. Глядь – он во дворе занимается дыхательной гимнастикой, тайцзицюань…

Позавтракали кофе и бутербродами с колбасой и сыром. Стали было обсуждать, что мне посмотреть в Вончжу, как осенило — сегодня же чхусок! Всё закрыто! Решил ехать домой. Авось по дороге что-то интересное увижу. Возвращаться надумал другой дорогой.

Стартовал ближе к десяти.

Вончжу – что казахстанский Алматы, только в миниатюре. Со всех сторон обступают горы, как  заилийский Алатау, только они вот — прямо за домами.

Проехал через город – центр ровно вымер. Добрался до какого-то перекрёстка. Повернул направо, в сторону Чечхона. Не успел сделать и пары километров, начался подъём. Благодаря дорожным знакам, я всегда знал, на какую поднялся высоту.

Но вот я на вершине перевала. Там сделал первый отдых.

Особенность предгорных плато, обступающих Вончжу, заключается в том, что оно – просторное. Вот и сейчас, я поднялся на вершину перевала, а крутого спуска вниз нет. Катишь себе, нехотя, не прилагая усилий. Можно привстать или скособочиться на седле – чтобы дать отдых седалищу.

Наконец спустился вниз – там поджидал плакат: «Добро пожаловать в провинцию Северная Чхунчхон».

Я ехал в сторону Чечхона, как вдруг сообразил, что удаляюсь на восток, а мне надо на юг. Изучив карту, решил свернуть на республиканскую дорогу и ехать на запад, в сторону Чхунчжу, других дорог, обозначенных на карте, не было (правда, карта-то у меня туристическая; нормальную я поленился распечатать).

Доехав до перевала Пактальчэ, решил пообедать в придорожной столовке. Меню состояло из блюд: кхалькуксу (домашняя рубленая лапша), рамён(лапша быстрого приготовления) и чачжанмён (лапша под густым чёрным соусом с наполнителями — картошкой, мясом, капустой). Я остановил свой выбор на последнем.

Рядом со столовкой стояли два деревянных идола – джансыны — небесный и подземный “императоры”.

Проехал Чхунчжу, доехал до 19-й республиканской дороги, там — вернисаж каменной скульптуры и невероятное количество машин.

Разрешённая максимальная скорость на дорогах — 80 км в час, но вчера водители словно сошли с ума. Терпеливо выстояв на перекрёстке, они затем брали от жизни своё — мчались со скоростью, не меньшей 100 км в час. М-м-м, соперничать с местными водителями на большой дороге мне небезопасно.

Изучив карту, решил, — была, не была, — и поехал в окружную по узеньким проселочным дорогам – там машин поменьше.

Попилил к Квесану, чтобы оттуда двинуть в Мивон.

Чхунчжу и Квесан разделяют два перевала невероятной крутизны и высоты. Должно быть, чтобы не пугать велосипедистов, дорожники здесь не поставили указателей высоты.

Преодолел перевалы. Доехав до Квесана, поужинал. На главной улице работала только одна харчевня — «Сеул». Мест не было, пришлось ждать. Из меню в наличии был только хэчжангук- больше известный как суп для опохмелки.

Пока ждал, да потом перекусывал, наступила темень. Прекрасно! Я натянул шорты, ветровку и рванул навстречу ночи. Преодолев несколько перевалов, прибыл в Мивон. Там глотнул кофе.

Дорога из Мивона до Муни понравилась больше всего — ровная, гладкая, никаких тебе горок-перевалов. Из Муни путь мне известен как пять пальцев — доеду до дома с завязанными глазами. Забрался на последнюю горку. Сфотографировал ночную дамбу. Передохнул перед последним этапом — до дома осталось двадцать-двадцать пять километров…

Приехав, глянул на велокомпьютер. За два дня проехал 320 километров. Средняя скорость составила 20.61 км в час.

                     Глава 12-я

Гинкго и дзельква

Администрация Дома творчества организовала для писателей субботнюю экскурсию по окрестностям, — мы поехали на микроавтобусе в поселок Мунмак. Гидом была миссис Ё Чжи Ин из офиса Точжи.

Осмотрели мы каменные древние скульптуры на месте, где некогда стоял буддийский храм. Говорили, что храм здесь простоял несколько веков и однажды сгорел от удара молнии. Можно себе представить, каким внушительным было сооружение, если сохранились и поныне огромная скульптура черепахи, стоявшая некогда под сводами и высокая стела на её спине с высеченными древними письменами.

На востоке Мунмака росло дерево – ынхсинаму – гинкго, его возраст 800 лет. Высота 35 метров, а диаметр ствола – 8 метров.

Гинкго – свидетель минувших историй, немой хранитель тайн многих людских поколений, оно до сих пор дает плоды, из них местные жители делают лекарство. Неподалеку от дерева стоит табличка с текстом: «Жители большого села относились к дереву трепетно, оно служило им святой реликвией. А одинокие путники всегда находили отдых в тени густой листвы. В дупле дерева обитала белая змея, она стерегла дерево и никому не давала притронуться к нему. Это место не было подвластно природным стихиям, ураганам и тайфунам, которые, бывало, сметали всё на своем пути. Люди говорят так, — если дерево живо до сих пор, следовательно, жива и белая змея».

В километре от гинкго на противоположном краю села, стояло другое старое дерево – нытхинаму — дзельква, на табличке был указан только возраст – 400 лет.

Госпожа Ё Чжи Ин поведала историю дзельквы: «В старину жил в этих местах один крестьянин, он выращивал рис и просо. По вечерам, после трудного дня, крестьянин, усевшись во дворе своей хижины, играл на самодельной флейте. Его никто не учил премудростям игры на инструменте, и музыка, которую он извлекал, шла из глубин его сердца.

Но однажды, придя с поля, крестьянин не обнаружил флейты. А он оставлял ее всегда в укромном месте – в углублении стены, над входной дверью. И жена с детьми не трогали ее. Просто она пропала и всё. Делать нечего, — крестьянин вырезал из бамбука другую флейту. Но она получилась уже не такой, как первая — и по звучанию, и по внешнему виду. К сожаленью, и третья, и четвертая попытка сделать хорошую флейту, не увенчались успехом, как он ни старался. Вздохнул крестьянин: значит, не судьба.

  Время шло, дети выросли и уехали в большой город, крестьянин остался один со своей старушкой-женой. Ему уже было не под силу выращивать большие поля риса и проса, а довольствовался он теперь лишь маленьким огородом, где росли лук, перец, капуста, кукуруза.

 А в один из осенних вечеров, когда крестьянин пил чай, усевшись на пороге хижины, во двор вдруг опустилась большая птица, величиною поболее гуся. Никогда прежде старик не видел такой большой птицы, да с таким ярким красивым оперением. Удивленный, он уже хотел было позвать жену, как птица заговорила по-человечески:

— Харабоди! – обратилась она со всей вежливостью, с какой обращаются молодые корейцы к старикам. – Извините, великодушно! Это я взяла много лет тому назад вашу флейту.

— Ба! – поразился старый человек. – Надо же такому случиться!.. А зачем тебе понадобилась моя флейта?

— Просто приглянулась, — сказала птица. – Я не смогла удержаться, и, улучив момент, украла. Все это время меня мучила совесть, и вот я снова здесь, — с этими словами, птица достала клювом из-под крыла продолговатый предмет, положила на землю.

— Можешь оставить себе вещицу, — сказал крестьянин.

— Нет, нет, — возразила пернатая гостья. — Я ведь так и не научилась на ней играть.

— Мне она, пожалуй, уже ни к чему, — проговорил старик. – Былое назад не воротишь.

— Извините, харабоди!.. Я виновата…

— Все мы в молодости совершаем ошибки…  Чего уж там…

Птица, не произнося больше ни слова, развернулась и улетела. А флейта осталась лежать на земле. Старик поднял ее, задумчиво оглядел, затем вышел за калитку – на пустырь, там закурил трубку. Затем соорудил небольшой костер из сухих веток, положил сверху флейту.

Наступила весна и на пустыре, на том самом месте, где был костер, выросло дерево. Дзельква. Ему – 400 лет».

На выезде из городка, мы заехали в магазин рисовых хлебцев. На витрине красовалась продукция разных видов, — с начинками из орехов, кореньев, фруктов, сладкой фасолевой пасты… Хлебцы укладывали в нарядные картонные коробки, прежде чем вручить покупателю. В соседней комнате кулинары-мастерицы – человек шесть – готовили лакомства. Хлебцы любят и стар и млад. Любая провинция в Корее может по праву похвастать, что она изготавливает лучшие в стране хлебцы. И городок Мунмак в том числе.

Госпожа Ё Чжи Ин презентовала нам по коробочке хлебцев – просто объедение!

                      Глава 12-я

Мой друг Ли Ынсу

Позвонил из Сеула Ли Ынсу, поинтересовался, как идут мои дела. Ли Ынсу – бывший военный летчик, полковник в отставке.

В жизни каждого художника очень важную роль играет случай, встреча с человеком, которая предопределяет его дальнейшую судьбу. Мне всегда везло на хороших людей. Один из них – Ли Ынсу. Я познакомился с ним десять лет назад. И с каждым годом убеждаюсь все больше – таких людей, как он на свете нет! Это правда. Уж который год  Ли «тащит на прицепе» художника – то бишь меня, — тратит свои деньги, устраивает выставки, выпускает каталоги? При этом, не задумываясь, окупятся ли когда-нибудь его усилия? Ведь я сам часто сомневаюсь, нужно ли мое искусство кому-нибудь? Хотя, надеюсь – нужно. Иначе зачем бы приобретали мои картины в частные коллекции многих стран: России, Кореи, США, Канады, Франции, Италии, Германии, Турции? Отнюдь не хочу я здесь утверждать, что картины мои улетают как пирожки, но радует то, что живопись моя многим нравится. Следовательно, я не зря размешиваю краски.

Больше всего моих картин, конечно, у Ли Ынсу – свыше двухсот полотен. Он, видно, всерьез настроен приобрести и все другие мои работы, которые я напишу в будущем. Такой вот он чудак.

Именно его увлечение искусством и свело нас вместе много лет назад. Но вначале я хотел бы рассказать предысторию, поведать о той цепочке случайностей, сопутствовавшей моей встрече с этим незаурядным человеком.

Немного истории

Поездка на Урал

Зимой 1999 года я сопровождал по России корейских журналистов: обозревателя газеты «Сеул дейли ньюс» Ли Тоуна и фотокорреспондента Ким Мёнгука. За неделю нам предстояло объехать Екатеринбург, Курган, Челябинск, Пермь, Уфа. Перед журналистами стояла задача – ознакомить корейских читателей с российским регионом – Уралом. А мне все это время предстояло быть у них гидом и переводчиком.

В Екатеринбурге мы находились два дня, посетили политехнический институт, где учился президент Борис Ельцин, встречались с представителями городской элиты и бизнеса.

Помнится, наших корейских гостей очень поразил один мужик, голый в одних трусах, пробегавший морозным утром по улице, где мы ловили такси. Мужик бежал, держа в руке портфель. Если он делал зарядку, то зачем ему портфель? А если он бежал на работу, то зачем голышом и в тапочках на босу ногу?

Вечером нас поджидал другой сюрприз, когда мы сели в поезд на Курган «Екатеринбург – Ташкент». Мы не могли попасть в наше купе, — проводник-узбек забил его ящиками с мандаринами. Я ему говорю: «Слушай, друг, что это за безобразие?!» А тот отвечает: «Сейчас уберу, сейчас уберу!» Он убрал, но все равно несколько ящиков так и остались в проходе. Купе представляло собой странное зрелище – ящики с мандаринами на полу, сломанная верхняя полка свисает одним концом вниз и подперта доской. Тусклая лампа на потолке. Даже в полумраке было видно, насколько купе грязное и пыльное. Хотя я предупреждал журналистов, что российская провинция резко отличается от столицы, но гости не были готовы увидеть такое. В общем, мы не решались ложиться, так и доехали сидя.

В Кургане мы встретились с городским властями и посетили музей знаменитого хирурга Илизарова. Задерживаться в городе не стали. К вечеру взяли частника и поехали в Челябинск. Добрались на место затемно, устроились в гостинице. Здесь пробыли два дня. И направились, — опять же на частной машине — в Пермь. В Перми нам сильно помог президент местной корейской Ассоциации Лев Ким. Он организовал нам встречу с городской администрацией, бизнесменами, студентами институтов. Потом мы были на даче Льва Кима в лесу неподалеку от реки Камы, — хозяин угощал нас шашлыком и пивом.

Пермь издавна славился своими культурными традициями, — в здешнем хореографическом училище воспитывалась знаменитая балерина Анна Павлова. Перми посвятил свой роман «Перед зеркалом» известный писатель Вениамин Каверин. Сюда часто приезжал в 20-х годах прошлого века Сергей Есенин. Именно здесь, на одном из шумных вечеров, поэт в подпитии бросил знаменитую фразу: «Эй, вы, комолые утюги! Шли бы вы все на Каму!».

Как в жизни порой все неожиданно складывается, — а ведь я впоследствии очень сдружился со Львом Кимом, словно с самого детства рос с ним вместе.

Из Перми мы прибыли в столицу Башкирии – Уфу. Там мы разыскали местных журналистов, которые помогли зарубежным коллегам встретиться с пресс-секретарем президента Муртазы Рахимова. Пресс-секретарь в беседе подсказал моим корейским друзьям неожиданную тему, — встречу с двумя этническими корейцами, занимавшими здесь важные посты, — мэром города Нефтекамска Игорем Лимом, и главой Илишевского района – Александром Кимом. Пресс-секретарь тут же в нашем присутствии позвонил Лиму и Киму, сказав им, чтобы на следующий день они были готовы принять гостей из исторической родины, журналистов. Сказано – сделано. Наутро, — спасибо опять башкирским журналистам, — они дали нам сопровождающего корреспондента и предоставили машину «Волгу» с водителем, — мы тронулись в путь.

Дорога до Нефтекамска неблизкая, мы ехали по асфальтовому шоссе, мимо бесконечных полей, мимо деревень с аккуратными белыми домиками и зелеными заборами. Вскоре мы свернули влево — в Илишевский район. Там нас ждал Александр Ким, он показал нам свое большое хозяйство, повозил по поселку. В местном музее на спортивном стенде мы вдруг увидели среди спортсменов и фотографию молодого Кима, боксера, защищавшего в недавнем прошлом честь района. Пообедали мы в красивом березовом лесу в деревянном домике.  Затем тронулись дальше. К вечеру прибыли в Нефтекамск. Поскольку нам предстоял долгий путь назад, мы пробыли у Игоря Лима недолго, около часа. Получили от него подарки – книги и открытки о городе Нефтекамске. Поужинали и двинулись обратно. Где-то на полпути наша машина попала в полосу снежного бурана. Сплошная пелена снега – за три метра ничего не видно. Мы не на шутку оробели, думали, что застрянем. Но водитель оказался опытным, он уверенно вел машину, а вскоре темное небо с метелью остались позади – и колеса «Волги», как прежде, зашуршали по асфальту.

На следующий день мы поблагодарили башкирских журналистов и сели в поезд на Москву.

В Москве мои гости поселились в гостинице, — у них оставались сутки до отлета. Я показал им Третьяковку, Красную площадь и Арбат. Потом привел их к себе домой, а вечером проводил в аэропорт.

Ли Ынсу

Через полгода мне позвонил из Сеула журналист Ли Тоун, он сказал, что в здании Пресс-Центра, где находится редакция их газеты, есть хорошая галерея на первом этаже, и что он показал мой каталог директору, и тот согласился на проведение в галерее моей выставки.

Таким образом, летом 2000-го года в Сеуле состоялась очередная (третья по счету) выставка моих картин. Однажды на выставку, в числе других посетителей, зашел мужчина лет сорока, сухопарый, подтянутый и загорелый. В облике его присутствовало нечто «шукшинское», крепкое, надежное, кряжистое, что называется, от земли. Это и был Ли Ынсу. Он и впрямь внешне очень походил на Василия Шукшина, — только в корейском исполнении. Была суббота, Ли Ынсу гулял с женой по городу и увидел плакат у входа в галерею, и зашел. Тогда он купил две мои работы «Ночное небо» и «Кафе». Мы обменялись визитками. Спустя год Ли Ынсу позвонил мне в Москву, спросил о моих планах. Я сказал, что очень хотел бы когда-нибудь вновь поехать в Корею и порисовать там горы. «Мой дом в Сеуле, и в нем живет моя семья, — ответил Ли Ынсу, — но в провинции у меня есть еще квартира, которая сейчас пустует. Можете поселиться в ней и работать, сколько потребуется. И горы там красивые». Я поблагодарил его. И тотчас засобирался…

В аэропорту Инчхона меня встретил сам Ли Ынсу, мы погрузили вещи в его машину и тотчас тронулись в провинцию. Через пару часов мы оказались в местечке Омсари, в поселке городского типа, как сказали бы в России, расположенном в горах. Я поразился – именно такие синие горы мне снились перед моим приездом сюда! Квартира Ли Ынсу располагалась на 14-м этаже высотного дома. Три комнаты и прихожая. В большой светлой комнате, выходящей на балкон, к моему удивлению и радости, стоял новенький деревянный мольберт.

«Я не знал, какие вам нужны краски и холсты, — сказал Ли Ынсу, — поэтому купил только мольберт».

«Большое спасибо! – поблагодарил я. – Мольберт в самый раз! И апартаменты – лучше и желать нечего!»

«Устраивайтесь, отдыхайте. Вечером заеду за вами – вместе поужинаем», — с этими словами Ли уехал на службу.

Вечером он вернулся, и я впервые увидел его в военной форме полковника ВВС, — в темно-синей рубашке с погонами на плечах и петлицами на воротнике, в темно-синих брюках – он выглядел статным, спортивным и мужественным. Для меня было полной неожиданностью, что Ли Ынсу оказался военным человеком, настоящим полковником. В пяти-шести километрах от Омсари располагался воинский гарнизон, где служил Ли Ынсу, там же была и его служебная квартира.

Ужинали мы в ресторане, где подавали разные блюда из морепродуктов. Потом мы пили чай в кафе, — из окна виднелись синие цепи гор на фоне розового неба.

Омсари

Омсари — поселок тихий, с чистыми улицами, современными домами, утопающими в густой зелени деревьев. В центре — супермаркет, почта, рестораны. А на возвышении — пресвитерианская церковь, ее купол венчал крест, ярко светящийся по ночам в темном небе.

Раз в неделю по вторникам наш маыл (поселок) оживал, — на улицах ставились палатки и шла бойкая торговля овощами, фруктами, рыбой, домашней утварью, одеждой… Рядом с прилавком детских игрушек соседствовала стойка лекарственных кореньев и трав, а рядом с веселой аджума, пожилой мужчина нахваливал свои гончарные изделия – миски, кувшины, чайники, кружки…

Я любил бродить по ярмарке. Однажды мое внимание привлек предмет, назначение которого я не знал – то была продолговатая поделка, похожая на кокон, размером чуть более метра, сплетенная из бамбука, называлась она «бамбуковая баба». Оказалось — раньше, когда страна еще не знала ни вентиляторов, ни кондиционеров, когда в летние месяцы от изнывающей жары просто некуда было деваться, мужское население спасалось «бамбуковыми бабами». Мужики ночью предпочитали спать не со своими женами, а в обнимку с «бамбуковыми подругами». То ли конструкция бамбукового сплетения способствовала лучшей циркуляции воздуха, то ли еще отчего, — но факт был общеизвестен – «бамбуковая баба» давала прохладу и несколько часов спокойного сна.

Нынче мастера по изготовлению «бамбуковых баб» еще не перевелись, и на ярмарках популярный некогда экспонат нет-нет да появлялся в качестве экзотики. И его покупали.

Пестрый базар в Омсари умолкал только с наступлением сумерек, — торговцы грузили в свои машины оставшийся товар и уезжали. В городке опять воцарялась тишина.

По утрам, — если не дождило — я отправлялся на окраину, писал этюд, не замечал, как пролетали незаметно два-три часа. До меня долетали отдаленные звуки поездов со станции, крики птиц с лесного массива, шелест листьев на ветру. Все окружающее было для меня незнакомо, и пейзаж здесь отличался от российского, и дома другие, и деревья, и трава… Я с жадностью впитывал в себя каждый предмет, и самый воздух, — ведь здесь, на этой земле жили мои далекие предки.

Однажды, бродя с этюдником на плече, я наткнулся у подножья живописной сопки на одинокую глинобитную хижину, крытую черепицей, еще хранившую в себе тот древний патриархальный уклад деревенской жизни, который нынче увидишь только в фильмах или на пожелтевших от времени черно-белых фотографиях. Под навесом хижины на стене висели гирлянды лука, связки красного стручкового перца, сушеной рыбы…

Я сел неподалеку и принялся за работу. Время от времени из дома появлялась хозяйка, молодая женщина, не замечая меня, что-то делала по хозяйству, — выметала сор, развешивала на веревке белье, набирала в миску соевой пасты из огромного керамического чана, расположенного во дворе в тени деревьев… Когда женщина надолго уходила в дом, мне чудилось, что она вот-вот появится, переодевшись в национальное платье – ханбок, устроится на циновке и, размеренно подыгрывая себе на барабане – буке, запоет, поведает грустную историю любви пастуха и небесной феи…

Дни проходили своей чередой…

Сельские жители, должно быть, привыкли к появившемуся здесь художнику. Однажды, какая-то женщина окликнула меня:

«Наш маыл рисуете?! Правда, он красивый?!»

«Да! – отзывался я. – Очень красивый!»

В полдень, проголодавшись, я шел к станции – там неподалеку от железной дороги располагался ряд приземистых забегаловок, я облюбовал одну из них, где подавали отменный сундэ-кук (суп с домашней свиной колбасой). На столик мне хозяйка-аджума ставила такую большую чашку, что я насилу одолевал ее. Привлекал меня этот ресторанчик главным образом потому, что готовящийся там сундэ один к одному напоминал тот сундэ, что делала моя бабушка.

В маленьком ресторанчике у вокзала я всегда вспоминал свое детство.

Придя к себе, я вешал на стену свежий этюд, а высохшие, прежде написанные этюды, складывал в сторону.  Какие-то работы я переписывал на большой холст, а некоторые неожиданно подсказывали мне тему для картин. Так, я написал картину «Домой». Бабушка и два загорелых внучонка, верхом на осле, едут домой в летнюю пору, среди гор. Эту картину я показал полковнику. Она ему понравилась, он сказал:

«Да, так и было раньше… Верхом на осле детишки со своими бабушками ездили в гости к родственникам. У нас тоже во дворе был привязан ослик. Хотите, покажу деревню, где я родился?»

И мы поехали на родину Ли. Машина наша петляла по горам около двух часов и, наконец, выбралась на зеленую равнину. Здесь раскинулись рисовые поля. Завиднелась впереди деревня – белые домики с оранжевыми черепичными крышами. Полковник показал школу, где он учился, и речушку, — где он с друзьями пропадал целыми днями, ловил рыбу и купался.

Вскоре мы подъехали к небольшому дому, во дворе старушка, мать Ли Ынсу, перебирала стручковый перец. Я поклонился ей. Я сделал несколько карандашных набросков старушки. А потом, вернувшись в поселок, написал картину «Полдень. Сушка перца».

Родник

От местных жителей я услышал об источнике в горах, и решил взглянуть на него. Закинул на спину рюкзак с пустыми пластиковыми бутылками, и отправился в путь. Люди подсказали мне дорогу. Я пошел улочками городка вверх по склону холма, мимо церкви и ухоженных нарядных домов. Вскоре поднялся к подножью сопки, где были выложены из камней ступеньки. Добрался наверх, перевел дух, и двинулся дальше по песчаной дорожке, которая, спустя минут десять, привела меня прямо к источнику. Там из щели в скале бежала изумительно чистая, холодная вода.

С тех пор мои походы к горному источнику участились. Мне нравилось сидеть у ручья, наслаждаться тишиной леса и слушать тихое журчание воды.

Окружающая природа питала меня живительной энергией! Я ощущал неразрывную связь с этой древней землей, где некогда жили мои прародители.

Пищу я готовил себе на газовой плите из полуфабрикатов, которые покупал в супермаркете. Но едва ли не каждый вечер полковник вытаскивал меня из мастерской и мы отправлялись ужинать – и всегда Ли Ынсу представлял мне возможность распробовать новое блюдо. Я записывал названия блюд в тетрадку.

После вечерней трапезы, мы непременно направлялись пить чай в уютное кафе, расположенном на высоком склоне горы и там вели долгие беседы о том, о сем, о литературе, искусстве, делах житейских и прочем. И не замечали, как бежит время. Мне казалось, что знаком я с этим человеком сто лет. Именно в один из таких вечеров, за чаем, я рассказал полковнику о Василии Шукшине, о его книгах, фильмах «Печки-лавочки», «Живет такой парень», «Калина красная». Сказал, что все члены его семьи – люди искусства. Жена Лидия и дочь Мария актрисы кино. Ли Ынсу внимательно меня слушал и заразительно рассмеялся, когда я поведал, что он похож на писателя Шукшина.

Дома у Ли Ынсу была большая библиотека по искусству, в том числе монографии художников, — Ван Гог, Гоген, Дега, Мане, Писсаро, Сислей, Кандинский, Шагал…

Марафонский бег

Кроме увлечения искусством, у Ли Ынсу была еще страсть – марафонские забеги – он бегал каждый месяц, а иногда дважды в месяц.  Марафонских забеги устраивались в разных городах Кореи. В этих состязаниях участвовало от 3-х до 5-ти тысяч человек. Люди обычно собирались задолго до старта, приезжали на собственных машинах или автобусах, тщательно готовили экипировку, разминались. На площади играл духовой оркестр, дети пускали шары, а в небе кружил яркий дирижабль, приветствуя спортсменов. Бег обычно начинался утром – в 10 часов. Стреляла пушка разноцветными конфетти – что означало старт. Сначала давался старт для марафонцев на 42 км., затем на 10 км., а в последнюю очередь – на 5 км. 42 километра бежали, конечно, профессионалы и спортсмены бывалые, такие, как Ли Ынсу. 10 километров – тоже не ближний свет – здесь тоже люди крепкие. А вот 5 километров – самое демократичное расстояние – для обычных людей: домохозяек, детей, семидесятилетних бодрых старичков. Иной раз встречались и целые семьи: мама, папа, сын-подросток, к тому же сын бежал и катил перед собой коляску, в котором посапывала его маленькая сестренка. Вот такое увлекательное, массовое действо.

Однажды полковник таки уговорил меня попробовать себя на 5 км. Я согласился. Мне дали спортивные трусы, майку с номером и бейсболку на голову. Я бежал по асфальтовой дороге, окруженной рисовыми зелеными полями, вдыхая в себя свежий горный воздух. Рядом со мной — незнакомые люди: мужчины, женщины – это могли быть и директор крупного предприятия, и клерк, и студент, и рабочий завода, и владелец небольшого ресторана…

В общем, такой вот человек – Ли Ынсу. С необыкновенно широкой душой и открытым сердцем. Везде у него были друзья и всюду он, где бы ни оказывался, не терял чувство юмора.

Сидим, однажды с ним в столовке, где нас веселая хозяйка-аджума обслуживала. И он ей говорит:

«Послушайте, вот мой друг-художник из России находит вашу внешность весьма привлекательной! Не согласитесь ли вы позировать ему?!»

Аджума тотчас налилась краской смущения и ответила, что для этого она старовата.

«В самый раз, подходите! – убеждал Ли Ынсу. – Художник Модильяни, знаете, сколько женщина написал?! Благодаря ему мир увидел подлинную красоту обнаженного женского тела!»

«Это как же?! – пугалась, краснея пуще прежнего, аджума. – Мне, значит, надо голой позировать?!»

«Именно так, — отвечал мой друг, — ведь художник видит перед собой не просто голую женщину, а образ!.. Ваш замечательный образ люди увидят через сто лет! Разве это плохо?!»

«Что ж, я подумаю, раз такое дело…» — отвечала, смеясь, женщина.

Гитарист Чжонёль

Он жил неподалеку от меня, через два дома. А встретились мы с ним на его концерте, в Тэджоне.

На сцену вышел молодой худощавый мужчина небольшого росту, больше похожий на юношу, с длинными до плеч волосами, в черной рубашке и черных брюках. Он уселся на стул, пристроил на колене гитару и начал играть. И полилась музыка над головами сидящих, устремилась за стены зала, — наружу, заполнила небо над городом… Всякий раз, когда сталкиваешься с большим музыкантом, то кажется, что его исполнение – божественное.

Ведущая называла композиторов, чьи произведения исполнял гитарист Ким Чжонёль: Себастьян Бах, Морис Равель, Иоганнес Брамс, Габриэль Форе, Фернандо Сор…

Потом в фойе театра, фотограф Пак Чхоль – мой старый знакомый, который и пригласил нас с женой (к тому времени ко мне приехала жена)  и полковника Ли Ынсу на концерт, подвел к нам музыканта. Вот тогда-то и выяснилось, что гитарист Ким живет в нашем Омсари!

С тех пор Ким Чжонёль стал частым гостем в моей мастерской, да и он не раз зазывал нас с женой к себе, угощал самолично приготовленной едой. Ким был не только замечательным музыкантом, но и поваром превосходным.

Три раза в неделю Ким вел частные уроки в Тэджоне, а в остальное время занимался дома, готовился к концерту.

Мы с ним часто ходили к роднику. По дороге беседовали. Музыкант рассказал, что полюбил гитару с детства, но семья из-за скромного достатка, долгое время не могла приобрести ему инструмент. Он занимался в разных частных школах, а позже старший брат, убедившись, что для братишки гитара – дело серьезное — дал ему денег и отправил учиться в Германию. Чжонёль жил несколько лет в Берлине, обучался у известных мастеров, затем продолжил учебу в Голландии. В каникулы он путешествовал по Европе на машине, взятой на прокат. Бросал в багажник походную палатку, запасался провизией и трогался в путь. Деньги уходили только на еду и бензин. Спал он не в отеле, а в палатке, которую ставил где-нибудь на берегу реки или в лесочке.

Художник-отшельник

Был у Чжонёля старый друг, художник, одиноко живущий в горах. Звали его Сон Ингван. Мы втроем – музыкант, полковник и я — однажды его навестили. Ехали часа три по автобану, затем еще час — по горам. И, правда, художник жил в совершенно глухом месте. Семья у него была в Сеуле, но он к ней наведывался раз в год.

Встретил художник нас радушно, он вовсе не походил на одичалого человека, — побрит, подстрижен, одет в чистую домотканую одежду. Он показал нам свои владения, — уютный двор, пруд и самолично построенный деревянный дом, в котором были три комнаты и большая мастерская. Все необходимое в доме имелось, — газовая плита, холодильник, вода и даже электричество. Я спросил Сона, как он решил вопрос с водоснабжением? Оказалось – просто. Художник протянул длинный пластиковый шланг от дома вверх по склону горы и закрепил там на дне речушки, — вода, согласно физическим законам, устремлялась по шлангу вниз – хозяину дома оставалось лишь конец шланга присоединить к крану.

Кроме занятия живописью Сон имел страсть к радиотехнике. У него была большая коллекция старых приемников, проигрывателей и ламповых усилителей.

Мы пили чай на веранде. Специально для меня, гостя из России, Сон поставил пластинку, которую он купил когда-то в Лос-Анжелесе, русские романсы и цыганские песни исполняла певица Маруся Сава, живущая в Америке.

«Очи черные, очи страстные!

        Очи жгучие и прекрасные!.. » — неслось по ущелью. Необычно, в то же время грустно-щемяще звучала здесь, в корейской глубинке, песня.

«…Не встречал бы вас, не страдал бы так,

             Век свой прожил бы припеваючи.

             Вы сгубили меня, очи черные,

             Унесли навек мое счастье».

Звонкий голос певицы в вечерних сумерках уносился в небо.

«…Часто снится мне в полуночном сне

             И мерещится счастье близкое,

             А проснулся я — ночь кругом темна,

             И здесь некому пожалеть меня»…

                      Глава 14-я

Тампун

В Мечжири наступил тампун – пора осеннего цветения. Горы и вся окрестность окрасились в багрянец. В этих ярких, жгучих цветах, расплывчатости облаков и дымке, стелющейся в ложбинах холмов чувствовалась безмерная грусть. Запечатлеть это настроение не представлялось возможным – хоть имей ты под рукой все необходимое – кисти, краски… Я несколько дней кряду писал этюды, — не думаю, чтобы в них мне удалось остановить мгновенья наивысшего проявления природы. То были лишь этюды. Но человек рад и этой малости.

Вскоре задул ветер, листья падали на землю охапками… Деревья оголились…

Мне почему-то вспомнилось, как поздней осенью 2004-го мы с другом Валентином Ченом, редактором газеты «Российские корейцы», поехали попить водички на Кавказ. Прилетели из Москвы в город Минеральные Воды, а оттуда до Ессентуков на электричке. За окном мелькали оголенные деревья, — перестук колес о рельсы и осенний пейзаж за окном электрички внушали тихую грусть. И в самих Ессентуках, в пансионате, куда мы устроились, были длинные аллеи с голыми деревьями, — там белки, спускающиеся с сосен и берущие с рук отдыхающих орешки, и фотограф Арсен с петухом и обезьянкой на привязи, зазывающий прохожих – лишь усиливали эту необъяснимую грусть.

Таковы, вероятно, свойства осени, оказывающие влияние на настроение человека, где бы он ни был, в какой бы части земли он ни находился.

                   Глава 15-я

Батат

С утра у меня забарахлил компьютер, стал, вдруг, ни с того, ни с сего, самовольно отключаться. Если не успел сохранить написанное – все пропало! Ноутбук мой был фирмы «Самсунг», приобретенный в Москве семь лет назад. В офисе Дома творчества мне дали адрес сервисной мастерской. Засунув ноутбук в сумку, я побрел к шоссе на автобусную остановку. По дороге я увидел стайку стрекочущих сорок (качи). Черные птицы с длинными хвостами прыгали по траве, а когда взлетали, их распростертые крылья представляли собой радужный узор из совершенных белых и черных линий. У корейцев сорока считается птицей, приносящей благую весть, удачу, радость. Что же, подумал я, пусть все мои родные и друзья будут здоровы и удачливы. А что касается моего компьютера, то это – техника, починят её – хорошо, а нет – буду писать ручкой.

В мастерской посмотрели ноутбук, сказали, чтобы я зашел через три часа. Я отправился гулять по городу. И то дело. Ведь до сих пор я наблюдал Вончжу только из окна автобуса. Вот появился повод познакомиться с городом поближе. Я просто шел по улице и глазел по сторонам. Дошел до светофора, — впереди тянулась длинная улица, такие же длинные улицы уходили влево и вправо. Дома разные по архитектуре, но в то же время много похожих друг на друга зданий, — рядом с кирпичным строением соседствует современная стеклянная башня, далее следует двенадцатиэтажка, затем опять кирпичный дом…

Названий улиц, как это принято в Европе, здесь не встретишь. Но почтальоны безошибочно находят нужный дом, куда следует доставить почту.

На всех зданиях — красочные рекламы: торговые бутики, парикмахерские, супермаркеты, врачебные кабинеты и прочее.

Кстати, о врачебных кабинетах. В любом городе Кореи они есть почти на каждой улице, людям далеко ходить не надо. Стоишь, допустим, у светофора и читаешь вывески на домах напротив: «Чиква» — зубной врач; «Неква» — терапевт; «Ибинуква» — лор-врач; «Бинёкиква» — уролог; «Ханывон» — иглотерапевт и так далее. Если у тебя заболел зуб, то тебе не обязательно надо отправляться в лечебное учреждение рядом со своим домом, ты можешь идти к врачу в любом районе города или даже в другой город. Просто в приемной ты предъявляешь медсестре личную карточку, та набирает на компьютере твою фамилию и имя, и все данные отображаются на мониторе в кабинете врача, вплоть до результатов анализов крови, которые ты сдавал в прошлом году.

У какого-то перекрестка, мой нос уловил вкусный запах печеной картошки. Так и есть – какой-то мужичок пёк, но только не картошку, а батат. Запах печеного батата слышен далеко окрест. Как тут пройдешь мимо? И люди подходили к мужику, покупали по пакетику. Я тоже подошел. Первая партия батата ушла, нужно время, когда поспеет вторая. Я стал ждать. Со мной вместе — девчушка-школьница и два господина в кожаных куртках. Между делом я разглядывал нехитрый агрегат, в котором пекся батат.      Представьте себе железную бочку. Ну, такую, в чем подмосковные дачники собирают дождевую воду. Так вот, бочка с двух сторон накрыта жестью, припаяна плотно по кругу. С одной стороны в бочке приделана топка, а с другой – труба. С той стороны, где топка, по периметру еще проделаны дыры, в дыры эти закладывались желобообразные обоймы – ни дать, ни взять – большой барабан револьверный, только в обойму вместо пуль, закладывают сырой батат. В топку кидают дрова. Вот так выглядит агрегат для выпечки батата. Время от времени хозяин печи надевал рукавицы и вытаскивал желоб, проверял степень готовности продукта. Надо заметить, что агрегат установлен на мотоциклетные колеса. Очень удобно перемещать его с места на место. Допустим, стоишь ты в Москве на углу неподалеку от Дома журналистов, где торговля идет — ни шатко, ни валко, по причине малости народа, — тогда меняешь дислокацию, перетаскиваешь агрегат к Старому Арбату, поближе к ресторану «Прага», — там, конечно, совсем другое дело, — народу хоть отбавляй, только успевай печь!

Через некоторое время я получил бумажный пакет за 2000 вон. И пошел дальше, поедая на ходу горячий батат. Радуясь, точно ребенок. А, правда, где еще чувствовать себя ребенком, как не здесь? На улице городка Вончжу, где ты никого не знаешь, и тебя никто не знает. Да и те двое мужиков, что купили предо мной батат, тоже выглядели как дети.

В пакете было четыре батата за один доллар пятьдесят центов. Следовательно, два батата стоили меньше, чем доллар. Я к чему это? Один мой приятель, объездивший полсвета, говорил: «Когда я еду за рубеж туристом, то всегда выбираю страну, где за доллар можно что-то купить. Что можно купить из еды за доллар в Японии? Ничего! Поэтому я туда больше не еду. Был один раз и все. В Корее за доллар можно купить две пачки рамёна (лапша быстрого приготовления), или пакет молока, или порцию ким-паб, или кубик соевого творога и много еще кое-чего. В Париже можно купить за доллар сдобную булочку круасан или выпить чашку кофе, а однажды я на Монмартре умудрился купить в винной лавке бутылку вина за доллар! Повторяю, за доллар — бутылку вина! Правда, на следующий день там его за такую цену уже не было. У вас в России за доллар тоже можно купить кое-что, например, булку хлеба. Но в аэропорту Шереметьево я выпил чашку кофе за целых десять долларов! Я подумал, что бармен ошибся и спросил его, почему так дорого? Он ответил, что аренда помещения очень дорогая, поэтому ему и приходится накручивать. В Эфиопии за один доллар можно позавтракать, пообедать и поужинать. Все вместе – доллар! В Англии дорого, как в Японии, я туда не ходок. И чего я там не видел, реку Темзу, что ли? Наша река Хан не хуже…»

Здесь, на улице Вончжу, я вспомнил тот разговор с приятелем. Вообще-то странно, купил батат и вспомнил. Вроде никакой связи.

По пути мне попалась стекляшка-кафе, я зашел, взял стакан мандаринового сока. Угостил бататом девушку-продавщицу, она была в нарядном платьишке с фартуком, словоохотлива, — поэтому мы разговорились. Я оказался сегодня первый посетитель. Ли Ра Ин – так звали девушку — жила в Вончжу, окончила женский кулинарный колледж, старшие ее братья купили ей это кафе год назад. Доход кафе приносит небольшой, но ничего, зато есть постоянная работа. Знает ли она Дом творчества Точжи? Конечно. Даже однажды была там с подружкой, смотрела музей, где выставлены вещи писательницы Пак Кён Ри, — ее авторучка, очки, старая швейная машинка «Зингер»… «Так вы, значит, из России приехали? Это ж далеко!.. А я еще нигде заграницей не была». За беседой, мы с Ли Ра Ин расправились с бататом, потом девушка приготовила мне кофе «капучино», сказала, что угощает.

Покинув кафе, я продолжил путь. Зашел в книжный магазин, полюбовался красивыми книгами, купил только что вышедший томик рассказов Юн Хумёна, затем заглянул в супермаркет – просто потолкаться. Супермаркеты в Корее – это мечта каждой домохозяйки.

Здесь можно найти все, что душе угодно. И все упаковано и завернуто. Купил рыбу – продавец тут же ее разделает: голову и хвост – долой, выпотрошит и завернет продукт в целлофан.

Если ты замешкался посреди зала, то к тебе обязательно подойдет сотрудница магазина и спросит: «Что вы ищете?» Народу здесь всегда много, но на кассе никакой толчеи – большая часть людей рассчитывается не наличными, а по банковской карточке.

Потом я разыскал на улице интернет-кафе, посидел там около часа, посмотрел новости.

Когда я вернулся в мастерскую, мой ноутбук уже был исправлен. За ремонт денег не взяли. Оказалось, что сервисные мастерские фирмы «Самсунг» ремонтировали свои изделия бесплатно, будь то компьютер, стиральная машина, пылесос, холодильник…

Но если ты принес сломанную технику другой фирмы, то за ее ремонт необходимо было уже платить.

Я сел в автобус и вернулся в Мечжири. Как и утром, меня там встретили стрекочущие сороки.

                     Глава 16-я

Встреча в январе

Мне вспомнилось, как мы с женой несколько лет назад отдыхали в Пусане, — днем загорали на пляже, а вечерами совершали прогулки по набережной.

Однажды гуляли мы вечерком по городу и случайно забрели в район красных фонарей. Уютная аллея, с двух сторон пышные кипарисы растут, и вдруг из-за деревьев стайка девиц выскакивает, с голыми ногами, в коротеньких юбках и прозрачных блузках. Девицы бросились было ко мне, но обнаружив рядом со мной спутницу, стушевались, сконфузились. Мы тоже сконфузились, и даже слегка растерялись. Догадались мы, куда попали, не сразу. А девицы некоторое время смотрели нам вслед. Жена говорит: «Какие они все красивые! Ты не находишь?!» Я в ответ буркнул что-то невразумительное.

А как, в самом деле, обстоит здесь дело с путанами? В Корее проституция запрещена законом. Однако во всех крупных городах торговля женским телом процветает вполне легально. Полиция нравов время от времени делает облавы на кварталы красных фонарей, налагая штрафы на хозяев и конфискуя их инвентарь. Но заведения с красотками, как грибы после дождя, вырастают на следующий же день то тут, то там, в виде завуалированных парикмахерских, массажных кабинетов, кафе и прочих.

Честно говоря, слово – проститутка – не просто коробит слух, но и решительно не нравится мне. В это словосочетание, на мой взгляд, род людской заложил ругательство в духе всей существующей морали, какое только можно вообразить. Считаю это несправедливо.

В Сеуле районов красных фонарей предостаточно. И там, действительно, полиция делает рейды. Но зачастую оставляет все, как есть. Потому что бороться с этим бессмысленно. А вообще, надо ли бороться? Как известно, в ряде европейских стран, в частности, Голландии, публичные дома легализованы. Я не аплодирую им, но и камни бросать в их огород не собираюсь. Надо просто признать факт – эту проблему там решили.

У нас в России уважаемые люди порой устраивают бурные дебаты о том, надо ли легализовать в стране проституцию или нет. Так они и затевают споры для того, чтобы в конечном итоге постановить: «Запретить!» В их разговоре нет резона. Это напрасное колыхание воздуха. Оттого, что они дискутируют, от этого земля не перестает вертеться. Что они, в самом деле, обсуждают?! Ведь в самой человеческой природе заложена похоть, как один из основных инстинктов. В мужчине изначально запрограммирована страсть к женщине. И нахрапом запретить дело с таким явлением, как путаны, не получится.

Я фильм очень давно смотрел, — где рассказывается об одном рыбаке, которого унесло на льдине далеко в море. Рыбак этот, замерзая, в последние секунды вспоминает, как он девку тискал на сеновале. Или возьмем другой фильм, японский – «Легенда о Нараяме». Там есть эпизод, когда пожилой мужчина на смертном одре, пытается залезть рукой под юбку молодой жены, и при этом дает ей напутствие, в знак своей вины, что, мол, не до конца выполнил свое мужское предначертание, просит супругу, чтобы та переспала с каждым мужчиной в деревне. Это кино, так сказать, образ… Но ведь подобные образы появляются неспроста.

Праздный вопрос, — а куда, скажите, деваться тем, кто еще не завел подругу, и завести которую еще долго не предвидится? Таких людей сплошь и рядом в любой стране.

В Корее, например, когда в одно время прикрыли «лавочку», участились преступления на сексуальной почве. Поэтому вывод очевиден. Мужчина – отбросим всякую ложную скромность – есть зверь. Когда рядом с ним нет предмета вожделения, в нем просыпается неоправданная агрессия. Он готов совершить противоправные действия, порой сам не осознавая в полной мере, что творит. А так – пошел, заплатил денежки, удовлетворил свою надобность – и все, успокоился.

В Сеуле я, однажды-таки решился. Отыскал место. Была зима. Январь месяц. Падал редкий снежок. Зашел в проулок, — там светились широкие окна, — за ними, как на витрине – девицы в коротких шортах, легких блузках. Это как магазины-бутики, стоящие впритык друг к другу. Стеклянные двери витрин раздвинуты, девки стоят на ветру и морозе. Зазывают клиентов.

«Дядя, идите к нам! Не пожалеете!» — кричат мне две девушки в дверном проеме. Я подошел, говорю:

«Привет!»

«Привет!» — отвечают дружно девчата.

«А не холодно вам так стоять на морозе раздетыми?»

«Нет, — отвечают, — здесь обогреватели горят. А вы, что, не хотите развлечься?»

«Не за этим я сюда пришел».

«А зачем пришли?»

«Я мимо проходил, дай, думаю, поговорю…»

«Ну-у… это что-то новое. А вы, по акценту, вроде не совсем кореец… Из Японии приехали?»

«Нет, из России».

«А-а… В России, мы слышали, морозы жуткие, аж до 50 градусов доходят…»

«Это в Сибири, а в Москве морозы поменьше».

Девушки беседу поддерживают охотно, им обеим лет по двадцати. Совсем не похожи на путан, лица не накрашены, а лишь слегка тронуты косметикой.

«А вы не сеульские?» — спрашиваю.

«Нет, — отвечает та, что ближе ко мне, — приезжие. Я из провинции Кёнгидо, а она из Кёнсаннамдо.

«А родные ваши, поди, не знают, чем вы тут занимаетесь?»

«Что вы! Если узнают – убить не убьют, но крепко нам достанется».

«А дома, что, работу трудно найти?»

«Работа-то есть, но не подходит… Или совсем мало платят, или тяжелая и грязная…»

«А тут какой заработок?»

«Когда как… Но на жизнь хватает».

«А замуж собираетесь?»

«Не скоро, годам к тридцати… Надо деньжат накопить».

Нашу беседу расстраивает вышедшая хозяйка. Мадам.

«Что вы тут, — делает она строгое замечание девушкам, — вместо того, чтобы делом заниматься, — болтаете? Почему держите гостя на морозе? Приглашайте его сюда!»

«Это наш соотечественник из России, — отвечает, понизив голос, одна из девушек. – Он мимо проходил».

«Соотечественник? – меняет тон мадам, переводит взгляд на меня. – А вам разве наши девушки не нравятся?»

«Красивые девушки, — соглашаюсь я. – Но я, правда, мимо проходил».

«Могу согласиться, вы не здешний… Наш человек просто так, без надобности, сюда не заходит… А вы, извините, наверное, по работе к нам приехали?»

«Нет, я писатель».

«Писатель?!»

«Ага. Я корейский не знаю, пишу на русском».

«Вот, как… Не желаете чашку горячего кофе? А то вижу — вы совсем замерзли».

«Спасибо! От кофе не откажусь».

Мы сидим в комнате мадам, пьем с ней кофе из миниатюрных чашечек. Женщина ухожена, ей на вид около пятидесяти. Помещение небольшое, — кровать, столик, платяной шкаф, на стене календарь, зеркало. На полу, у стояка-вешалки, валяются школьный ранец-рюкзачок и несколько учебников. Заметив мой недоуменный взгляд, хозяйка говорит:

«Это мой внук, растяпа, забыл. Ему завтра утром в школу. Позже пойду, отнесу».

«Ваш внук сюда приходит?!»

«А-а, вы об этом?.. Думаете, они не знают, как младенцы на свет появляются? Всё они знают. Пусть уж внук видит, как есть. Да и выхода нет. Дочь целый день на работе в фирме, и зять тоже. Куда нашему шалопаю деваться? Вот и приходится его сюда брать, он тут уроки делает. Внук ходит в школу начальной ступени, учится хорошо. Кроме этого частные занятия английского посещает, да еще секцию тхэквондо. Вот и кручусь… А вы в России где живете?

«В Москве».

«И как у вас с такими заведениями?.. Куда мужчины ходят развлекаться?»

«Есть куда, в газетах объявления пишут».

«Открыто пишут?»

«Открыто».

«А разве это дело у вас не запрещено?»

«Запрещено, но пишут. У вас ведь тоже запрещено?»

«Ну, всем надо есть и пить, — уклончиво отвечает моя собеседница. – А вы, значит, книги пишете? А книги кормят вас?»

«Не кормят, — соглашаюсь я. – Но я еще картины рисую, выставки устраиваю».

«А-а… Это хорошо. Писателю надо бестселлер написать, чтобы деньги заработать. Но не всем это удается. А картины я люблю, есть у вас с собой какой-нибудь каталог?».

«Нету. Но я могу ваш портрет нарисовать. Найдется бумага?»

«Бумага? А какая нужна?»

«Любая».

«Посмотрю… — женщина роется в тумбочке, затем — в ранце внука, достает альбом для рисования, протягивает мне. – Пойдет это?

«Пойдет», — я открываю альбом, нахожу свободный лист, и шариковой ручкой делаю портрет хозяйки».

«Так быстро?! – удивляется женщина, разглядывая рисунок. – Не прошло и десяти минут! А похоже. Это я! Только вы тут меня молодую слишком нарисовали! Подарите?! Спасибо!.. – Она вырывает осторожно лист, опять рассматривает. – Хорошо… Я портрет в рамку оформлю и тут повешу… Уходите?.. Может, это… я скажу девочке… денег платить не надо…»

«В другой раз», — отшучиваюсь я. Но хозяйка моих шуток не понимает и с серьезным видом говорит:

«Приходите завтра в это же время или в другой удобный день…»

«Спасибо за кофе! До свиданья!»

Снег на улице валит крупными хлопьями. Улочка со светящимися фонарями, медленно удаляется за моей спиной. А девушки в проеме стеклянной двери продолжают стоять на ветру, хрупкие, как куколки.

                       Глава 17-я

Хвала интернету

Чудо человеческого творения – интернет. А еще я всегда удивляюсь самолету, — как он вообще поднимается в воздух с таким количеством людей внутри, и — летит?! И сотовый телефон меня удивляет. И велосипед. Как подумаешь, сколько полезных вещей создано – и в меня вселяется гордость за человека! Хотя, и ненужного тоже сделано предостаточно… Благодаря интернету я в Мечжири не чувствовал себя оторванным от мира. Я общался по электронной почте с московскими литераторами, — прозаиками Игорем Михайловым, Юрием Блиновым, поэтессами Ниной Красновой, Сашей Ирбе, Мариной Рогоновой. Писателем из Алма-Аты Сашей Каном, историком Германом Кимом.

Игорь Михайлов работал в журнале «Юность» заместителем главного редактора. В последнем письме он просил, чтобы я выслал ему какой-нибудь очерк о Корее. У меня было готово эссе об острове Чечжудо.

Вообще, Чечжудо считается жемчужным раем, — сюда, в первую очередь, едут на медовый месяц молодожены со всей Кореи и даже соседней Японии. А в летнюю пору остров наводняют туристы со всего света. Именно здесь, в ноябре 1992-го года, была встреча Михаила Горбачева с Ро Дэ У.

На острове я бывал дважды. Первый раз — с женой в марте 2007 года по случаю награждения меня премией телерадиокомпании KBS в области литературы. Мы были на Чечжудо всего три дня.

Вторую поездку на остров мне устроил в прошлом году Ли Ынсу. В ноябре месяце целых десять дней я жил в мандариновой деревне, в доме у друзей полковника, ходил по острову с этюдником на плече. Вернувшись в Сеул, я написал эссе о Чечжудо.

Остров тысячи освещений

Здесь по ночам в небе горят яркие звезды, крупные, как мандарины. При их свете можно отыскать тропинку в саду…

Здесь дуют ветра – днем и ночью, круглые сутки…

А Тольхарбану – каменному деду  — хранителю Чечжудо, стоящему на горе, очень суровому на вид,  изваянному из глыбы вулканической породы безвестным мастером, нипочем ветер, ни даже тайфун, нередко заглядывающий сюда.

Ветер гонит облака в небе, несет пенистые волны моря к берегам, клонит верхушки кипарисов, пальм, «лисьи хвосты» камыша, растущего по краям дороги. И люди, здесь живущие, не уклоняются от ветра, не прячут лиц – оттого они огрубелые и у мужчин и у женщин, и у детей. Ветер – часть их жизни.

Дневной ветер прозрачен. Прозрачны над островом улетающие облака. И тучи, как бы они ни казались тяжелыми, уносятся прочь, увлекаемые ветром. Ничто на острове не постоянно, ничто не статично даже на минуту, все меняется, стремительно и бесповоротно.

На острове тысячи освещений!

Ночью здесь ветер другой, — в нем слышится гул. Ветер в эти часы, рождаемый на необъятных просторах океана, достигая Чечжудо, меняется, наполняется невидимыми флюидами и токами, идущими из недр земли. В гуле ночного ветра мне слышится музыка тысячелетий острова… Я слышу в нем топот копыт лошадей, разбуженных огнями вулканов и убегающих к морю… Слышу стук деревянных баркасов о черные камни причала и неспешный говор рыбаков, отправляющихся на опасный промысел…

Испокон веку островитян кормило море, а море забирало рыбаков. Оттого до недавнего времени на Чечжудо женщин было больше чем мужчин. Нынче положение изменилось, — современные технические новшества позволяют судам избежать опасности, но тем не менее, труд рыбака по-прежнему остается опасным.

О Чечжудо говорят так: здесь много женщин, много ветра, много камней. А еще можно добавить – много легенд сложено об острове. Одна из них гласит: жили неразлучно мальчик и девочка, повзрослев, они поженились. Но парень был рыбаком, его участь – ходить на лодке в море. Он рыбачил, а девушка ждала. Но однажды муж не вернулся, и молодая жена бросилась в море с высокой скалы. Сейчас на том месте стоит памятник.

На Чечжудо много камней. Местные жители говорят, что если собрать все камни острова в одном месте и сложить в виде башенки, то верхушка ее коснется луны.

Тысячелетия назад жерла разбушевавшихся вулканов выбросили наружу кучи пепла и камней, миллионы булыжников, размером с кулак и до головы быка, – усыпали ими весь остров. Если пристать к Чечжудо на лодке со стороны моря, то в первую очередь на глаза бросятся черные камни, усеявшие берег. А в некоторых местах можно увидеть и целые каньоны застывшей черной лавы, – при виде которых, тотчас возникает перед глазами зрелище – с грохотом и шипением сползают с гор огненные реки лавы, устремляются к воде, пускают гигантские облака пара и, медленно остывают, превращаясь в черные чудища…

Всякий, кто впервые оказывается здесь, поднимает с земли камень, и с удивлением разглядывает его очертания и форму, чувствуя пористость и литую металлическую тяжесть – возможно, человеку не приходит в голову, что он держит на ладони тысячелетнюю историю острова.

Камни тут разные по форме и цвету. К примеру, на восточной части острова камни округлые, похожие на плоды деревьев, имеют охристо-бурую окраску; а на западной – прямоугольные, голубовато-дымчатые; на северной – плоские, охристо-землистые; на южной – продолговатые, по цвету от темного, как грозовая туча и до черного, как сама ночь…

Люди веками расчищали остров от камней, не избавлялись от них, а именно расчищали – под огороды и жилища, под дороги. Из собранных камней складывали заборы, при этом не применяли скрепляющего материала, цемента или глины, — камни просто укладывали друг на друга – скрепляла сама структура камня, его пористость. Ни ветер, ни ливни, ни снег не были страшны таким заборам.

Жилища островитян — из камня, — летом в них прохладно, а зимой тепло. В одном таком доме, сложенном из камней, я и жил здесь целых десять дней. По утрам хозяйка, пожилая миссис Сон, предоставившая мне комнату, потчевала меня кофе и свежеиспеченным хлебом. После завтрака, накинув на плечо ящик с красками, я шел писать этюд. Я отправлялся по дороге мимо мандариновых садов, огороженных низким забором, мимо фермерских хозяйств, слушая пение неизвестных птиц, блеяние овец и мычание коров. Я шагал по асфальтовой дороге, петляющей по холмам, то спускаясь в долину, то вновь поднимаясь на холм. За каждым поворотом моему взору открывался иной вид, совершенно отличающийся от того, что я видел минутой раньше, — другая растительность, другие деревья, трава, облака… Тысячи освещений сопровождают меня в моем путешествии!

К вечеру я спускался к морю, садился на траву, наблюдал, как морские волны накатывают на берег, лижут черные камни… Видел тонкую нить горизонта, отделяющую море от неба. Потом я шел к рыбацкому поселку, ужинал в какой-нибудь рыбной харчевне, слушая говор посетителей, речь которых обильно сдобрена певучим местным диалектом, и смотрел, как за окном угасает закат.

В харчевню однажды ввалилась шумная компания женщин и уселась неподалеку, — я их поначалу принял за ныряльщиц — хэнё, но позже понял, что ошибся. Хэнё не ходят в рестораны, они живут обособленно далеко отсюда, в своей деревне,  чужаков к себе не подпускают, — их ремесло переходит по наследству от матери к дочери. А выглядят они как все, хотя тела их крепко сбиты и упруги. Они ныряют  глубоко в океан, по-прежнему как в старину, без кислородных аппаратов, и могут подолгу там находиться, не дыша. Говорят, что раньше хэнё промышляли только жемчуг, но жемчуг со временем извелся, и тогда ныряльщицы перешли на добычу морских живностей – моллюсков, трепангов, крабов, осьминогов.

Возвращался я к себе на автобусе. Навстречу нам попадались экспрессы-лимузины с уставшими туристами в салоне, привалившимися к спинкам кресел. Они ехали после экскурсии в свои фешенебельные отели. «Эй, братцы! — окликал я мысленно их, — не расскажете ли мне, что вы видели?! Я уверен, что вам удалось встретить нечто очень примечательное! Но скажу я вам – то, что видел я – тоже здорово!»

Моя деревня встретила меня тишиной. Я шел по улице, и, чтобы утолить жажду, сорвал плод мандарина, свисающего над чьим-то низким забором. Живительный сладкий сок придал мне сил, я почувствовал в себе прилив энергии, и готов был вновь ринуться в море новых свершений!

Зайдя в дом, я выудил из кармана камень, который подобрал на берегу. Их у меня на столе собралось уже с десяток. Уснул я не сразу, долго слушал музыку ветра за стенами.

На рассвете повторилось то же, что и в предыдущие дни, только маршрут я выбирал теперь другой…  Я писал орумы (потухшие вулканы) с причудливыми очертаниями вершин, долины с дикой растительностью, кипарисы, мандариновые плантации…  Я пытался остановить время на моем холсте, оставить на нем то замечательное неповторимое состояние природы, уловить тончайшие краски, — но, увы, сделать это было весьма трудно – облака, длинными грядами набегали на солнце, меняя настроение и общее состояние происходящего.

С наступлением сумерек я вновь шел ужинать в рыбацкий поселок.

Время на острове бежит быстро.

Назавтра уже уезжать.

Напоследок я поднялся на высокий орум – и там, на вершине замер от картины, открывшейся моему взору. Слева от меня, вдалеке величественно возвышалась гора Халласан с белой шапкой снега на макушке, справа – бирюзовым осколком айсберга блестела другая гора – Санбансан, впереди – зеленая долина с мандариновыми садами и рощей кипарисов, а развернувшись назад, я видел величественное плато с голубовато-дымчатыми сопками, хребты которых похожи на горбы верблюдов (целый караван верблюдов) — а за ними – лес, а дальше — малиново-розовая гряда других сопок, — а еще дальше — серебряной ажурной нитью блестел океан…

Я стоял на вершине орума, оглушенный увиденным, и меня при этом не покидало чувство, что я воочию наблюдаю за сотворением Мира!

Воздух здесь невероятно прозрачен, — делаешь вдох и он растворяется в легких мгновенно. Воздух здесь соприкасается с облаками, он обволакивает тебя, — ты чувствуешь его упругость и силу – еще несколько мгновений – мощный поток отрывает тебя от земли, и ты летишь над Вселенной подобно птице!

Поздней ночью я покидал Чечжудо.

Самолет взмыл в небо и взял курс на Сеул. За иллюминатором удалялись темные очертания берегов и огни города.

Во мне теплилась надежда, что я еще вернусь сюда. Человек, вероятно, так устроен – он всегда втайне верует, что обязательно вернется в те места, которые оставили на его сердце неизгладимый след.

Под крылом нашего самолета уплывал спящий Чечжудо. И сон островитян бдительно стерег суровый каменный дед Тольхарбан.

                       Глава 18-я

Театр на Тхехак-Но

В субботу я поехал в Сеул. Мой знакомый режиссер Ким Чунгён пригласил меня на премьеру своего нового спектакля «Датская история». Театр находился в помещении женского университета Тондог на Тхехак-Но, районе, известном, как студенческий городок. И действительно, Тхехак-Но всегда был полон молодежи, и днем и ночью здесь работали всевозможные забегаловки, кафе, рестораны, не умолкала музыка. Здесь находились десятки театров, делавшие спектакли современных корейских и зарубежных авторов.

Ким Чунгён окончил в 1999 году Санкт-Петербургский театральный институт, мастерскую профессора Александра Чепурова. Вернувшись на родину, Ким Чунгён начал преподавать в университете Тондог историю театрального искусства, режиссуру и актерское мастерство, стал профессором. Поставил около сорока спектаклей. В 2002-м году он был награжден Президентской премией. В России у него остались друзья, с которыми продолжает до сих пор переписываться. И как в подтверждение неразрывных с Россией связей, нынешний спектакль «Датская история», Ким Чунгён поставил по одноименной пьесе российского драматурга Адольфа Шапиро. Шапиро создал произведение по мотивам сказки Андерсена «Гадкий утенок». Вот какими словами напутствовал сам драматург режиссера Ким Чунгёна и его творческий коллектив:

«Дорогие друзья! Как большую честь воспринял я известие о том, что вы выбрали для постановки мою пьесу. Пожалуй, это свидетельство того, что художников разных стран – Дании, России, Кореи – объединяет общая боль и тревога за будущее человеческого сообщества. Мое, пусть и неполное знакомство с корейским театром – поэтичным, музыкальным и пластичным – вселяет уверенность, что зрители разделят наше волнение. С надеждой и верой в это низко кланяюсь вам!»

Большая часть зрителей была – молодежь, она приняла спектакль очень сердечно и тепло. Язык театра зачастую не нуждается в переводе, бывает достаточно пластики актеров, их мимики, чтобы уловить суть повествования. Гадкий утенок – изгой среди своих, потому что он не такой, как все, он думает иначе, нежели другие. Оттого ему и нигде нет места. Но он свободен в своих помыслах, и, однажды – обретает крепкие крылья и улетает на простор…

Когда представление закончилось, мы с режиссером и еще двумя театральными критиками сели беседовать за чашкой кофе в гостиной театра. Обменивались мнениями. Вот что сказал режиссер Ким Чунгён:

«Мы строили задачу — развлекая публику, в то же время дать ей пищу для размышления. По большому счету, это спектакль о современных людях, затерянных в нашем суровом мире. Мы старались разнообразить представление, чтобы оно и смешило зрителей и вызывало у них слезы. В пьесе есть и лиричность, и комичность, и философичность. Все это должны были передать артисты словами, но также своими движениями и танцами. Пластика порой лучше обнажает чувства, нежели слова. Такая постановка потребовала много физических сил. Я рад, что артисты с этим неплохо справились».

Джаз-клуб

На Тхехак-Но был джаз-клуб, куда я раньше изредка заглядывал. Вот и на этот раз, простившись с режиссером Кимом, я отправился туда. Вообще-то я хотел только узнать, играют ли до сих пор там джаз, или клуб перепрофилировали в другое заведение? Ведь в последний раз я был там год назад. Оказалось – играют. И интерьер кафе остался таким же, как и прежде. Официант усадил меня за столик, откуда был хороший обзор на сцену. Пела молодая женщина в длинном темно-фиолетовом платье. Пела хорошо и самозабвенно, на английском языке. Я заказал себе кружку пива. Музыканты тоже играли неплохо, — пианист, два гитариста, ударник и саксофонист. Голос певицы подходил именно для исполнения джазовых композиций, таким неповторимым голосом обладала, например, Лариса Долина. Голос корейской певицы – насыщенный, — в какой-то момент замирал, словно падал куда-то глубоко вниз, затем вновь появлялся, окрашенный другими нюансами… Каждый номер певица объявляла сама. Она рассказала зрителям, что на концовку выступления заготовила две джазовые песни корейского автора, назвала имя. Публика зааплодировала. Завершив концерт, певица и музыканты удалились. Их заменила на сцене другая группа, — пять саксофонистов, два тромбониста, три трубача, ударник, контрабасист и пианист. Пианист оказался мужик бывалый, старше других музыкантов, он-то и объявлял номера. Джаз-бэнд исполнил ряд композиции Глена Миллера, в том числе и из кинофильма «Серенада Солнечной долины». Про таких музыкантов говорят – эти парни не зря едят хлеб! Настоящие профессионалы! А в одной продолжительной композиции каждый музыкант отыграл соло, показал класс! Вот где они дали волю импровизации! Как нынче выражаются — был полнейший отпад! Публика неистовствовала. Особенно много аплодисментов досталось на долю единственной дамы в группе – саксофонистки. Был еще в ансамбле один белый американец – тоже саксофонист. Ведущий, когда представлял его, насмешил зрителей, сказав, что тот женат на кореянке, и что супруги мирно ладят, несмотря на разность профессии: он музыкант, а она – учитель йоги. Когда он приходит поздно домой, то жена не показывает недовольства, потому что медицирует. Вот повезло парню!»

Когда я покидал джаз-клуб, музыканты продолжали играть. И ночная жизнь на улицах Тхехак-Но была в самом разгаре.

                Глава 19-я

Инсадон

В любой столице мира существуют места, куда любят ходить местные жители – туда же, как магнитом притягивают и заезжих туристов. В Париже это Монмартр, в Брюсселе – городская ратуша и знаменитый пятачок, где стоит скульптурка писающего мальчика, в Москве – Арбат. А в Сеуле – Инсадон.

Чем же так знаменит Инсадон? В первую очередь – галереями, маленькими, средними и большими, на любой вкус, где можно встретить и авангардную живопись, и инсталляции, и традиционную корейскую акварель.

Кроме галерей на Инсадоне уйма магазинов антиквариата и сувенирных лавчонок, куча забегаловок, кафешек, ресторанов. Здесь продают национальные сладости – ёси – изготовленные по древнему рецепту, атрибуты корейской каллиграфии – кисти, тушь и бумагу – ханди. А гадатели и прорицатели развертывают свои целлофановые мини-палатки прямо на улице, у них мини-столики со стопкой талмудов, мини-стульчики, на которых сидят сами и их клиенты. Проходишь мимо такой палатки и видишь колеблющийся свет свечи внутри и фигурку какой-нибудь женщины, желающей устроить личную жизнь, успех в бизнесе, учебе, вернуть мужа, ушедшего к другой и прочее, прочее. Здесь выступают самодеятельные артисты, музыканты, танцоры, фольклорные ансамбли. Здесь художники рисуют всем желающим портреты и дружеские шаржи. Здесь крепкие парни в национальных одеждах делают чальтог – лупят деревянными молотами по куче варенного риса на деревянном корыте…

По сути Инсадон – одна улица, длиною около километра, и если образно выразиться – напоминает дерево с разветвлениями проулков и закоулков, — до них туристам дела нет, им важно пройтись по главной улице — «стволу дерева» — приобрести сувениры и сфотографироваться на фоне витрин с национальными масками и буддийскими колокольчиками. А ведь именно проулочки и закоулки хранят в себе дух времен и национальный колорит.

В бытность моей выставки здесь в 1993 году писатель Юн Хумён много интересного рассказал. Например, то, что эти узкие улочки в старину несли очень важную функцию: когда король раз в год выезжал из своего дворца, то простые люди падали ниц и не смели поднимать головы, чтобы посмотреть на королевский кортеж, — многочисленная охрана бежала далеко впереди свиты и окриками повелевала горожан пасть ниц. А эти узкие улочки сметливый народ построил, чтобы в дни королевского выезда не отвлекаться и продолжать заниматься своими насущными делами. Теперь тут многочисленные кафе и ресторанчики, — в них свой неповторимый интерьер и оформление. У Юн Хумёна была здесь любимая забегаловка, куда он частенько затаскивал и меня. Хозяйка потчевала нас вкусной домашней едой, и мы с другом вели долгие беседы.

Потом я приходил сюда еще, бродил по улочкам, заходил в первое попавшее кафе, сидел за чашкой чая и вдыхал запах истории.

Здесь я услышал историю, которая вполне могла бы послужить продолжением того рассказа, который поведал мне Юн Хумён.

Король и Ёни

Однажды, когда стража протрубила выход короля и дворцовые ворота раскрылись, то вопреки существующим суровым правилам, один из горожан поднял голову, чтобы узреть в паланкине короля, за что тут же был схвачен охраной и помещен в темницу, чтобы наутро понести наказание – подвергнуться на городской площади публичной порке. Утром нарушитель увидел приготовленные розги и заголосил от страха, — и тут неожиданно выяснилось, что это — девушка, переодетая в мужскую одежду. Об этом узнал король и велел немедленно доставить к нему преступницу. Когда приказ был выполнен, король спросил девушку, упавшую пред ним на колени:

— Как тебя зовут?

— Ёни, Ваша Светлость… — ответила девушка, ни живая, ни мертвая от страха, бледная, как полотно. — Пощадите!..

— Почему ты нарушила закон?

— Я девушка простая, деревенская, — пролепетала Ёни. – Я много слышала о том, что Ваша Светлость… — она не могла дальше продолжить, поскольку от страха у нее зуб на зуб не попадал.

— Что ты слышала про меня? Ну, отвечай же!..

— Я слышала… что наш государь очень статный и красивый…

— И что же?!

— Да, это правда… Наш король действительно очень статный и красивый.

— Гм… — голос короля смягчился, он усмехнулся в усы. – Значит, говоришь, ты из деревни?

— Да, — ответила Ёни.

— Как называется твоя деревня?

— Мэари. Провинция Чолланамдо.

— Из такой дали в столицу добиралась?!

— Виновата я, Ваша Светлость, — взмолилась Ёни. — Только не наказывайте моего отца, он не знает, что я в Сеул пошла.

— И сколько времени ты шла сюда?

— Пять дней.

— Гм… А семья твоя большая?

— Большая, нас девять детей у родителей.

— А ты какая по счету будешь?

— Средняя я.

— Помогаете родителям?

— Помогаем, Ваша Светлость. Старшие братья с отцом землю вспахивают, рис, просо, горох выращивают. А я больше по дому матери помогаю, готовлю еду, стираю и за младшими братишкой и сестрами присматриваю, купаю их, грязных и спать укладываю, пою им песенки.

— А сколько тебе лет, Ёни?

— Зимой пятнадцать будет.

— Спой мне песенку, Ёни.

— Песню, Ваша Светлость?!

— Ну да, какую ты поешь братику и сестричкам.

Девушка от ужаса едва стояла на ногах, лицо ее, то краснело, то бледнело. Наконец, она нашла в себе силы и затянула колыбельную о лягушонке, которому очень нравилась луна, — каждую ночь он любовался ею и плыл к ней, но лунная дорожка в пруду оказывалась короткой, и лягушонок всегда утыкался головой в берег. Но однажды он поступил по-другому — полез на скалу, чтобы коснуться лапками луны. Он взбирался очень долго, лишь к утру ему удалось достичь вершины. Но только луны на небе уже не было. Лягушонку стало обидно, он заплакал. Сквозь слезы он увидел встающую зарю, которая тоже была красивой, и успокоился. Когда Ёни закончила петь, наступила тишина. Король задумчиво потрогал себе ус, он никогда прежде не слышал такую песню. А в душу девушки вновь закрался страх, она не смела поднять голову.

— А где ты взяла эту песню? – спросил король.

— Сама… придумала… — едва слышно пролепетала Ёни. – Братику и сестренкам быстро надоедают старые песенки и они каждый раз просят спеть другую… вот и приходится самой сочинять.

— Гм… — король снова задумался, потом он подозвал своего вельможу, что-то сказал ему. Тот удалился и вскоре вернулся, вручил королю какой-то предмет. Король кивнул девушке:

— Подойди ко мне.

Ноги у Ёни не слушались. Она сделала два шага.

— Возьми это, — король протянул Ёни маленький шелковый мешочек, напоминающий табачный кисет, расшитый золотыми нитями, у горловины мешочек был перехвачен красной тесемкой. Девушка приняла дрожащими руками мешочек, и тотчас определила по весу, что в нем серебряные монеты.

— Отдай эти деньги отцу, — велел король. – Пусть он тратит их экономно и купит самое необходимое и нужное в хозяйстве. Ступай.

Девушка ушла. Король же окунулся в государственные дела, — спустя месяц напряженного труда, он решил немного отдохнуть, отвлечься, — для него в дворцовом зале выступали музыканты на древних инструментах – каягыме и хэгыме, танцовщицы, певцы, — а на душе короля легче не стало. Он вдруг вспомнил деревенскую девчушку Ёни, ее простую, милую песенку про лягушонка и луну. Король улыбнулся, а еще он запоздало подумал, что надо было бы дать девушке бычью подводу и провожатых до деревни.

Наутро король отправил людей в провинцию Чолланамдо, велел им разыскать девушку по имени Ёни в деревне Мэари, и привезти ее.

Приказчики вскочили на коней, преодолели несколько горных перевалов и добрались до нужной деревни. Но там их ждало печальное известие: Ёни, как вышла из дома месяц назад, так с тех пор и не вернулась. Родители девушки были уверены, что их дочь загрызли в горах дикие звери.

Приуныли приказчики, — не хотелось им доставлять своему королю печальную новость. И поступили они следующим образом – неподалеку от Сеула в деревушке приказчики разыскали девчушку, приятную лицом, поющую и схожую по летам с Ёни. И строго наказали ей запомнить, что она из провинции Чолланамдо и живет в многодетной семье. И с тем доставили ее во дворец. Король заметил подмену не сразу. Уставший за день от своих нескончаемых дел, он полулежал на подушках, только мельком глянул на девчушку, сидевшую в гостиной, и только когда она запела, тут-то обман и раскрылся. Разгневался король. Приказчики упали ниц и выложили повелителю все, как есть. Опечалился король гибели девушки. Не стал он наказывать приказчиков – ведь они поступали так из лучших побуждений.

Прошел еще месяц.

Как-то утром, когда король после завтрака вышел подышать свежим воздухом в сад, ему доложили: у ворот дворца стоит девушка, которая желает аудиенции с королем, и утверждает, что ее зовут Ёни и в руках ее — шелковый мешочек с королевскими знаками. И охранник показал ему этот шелковый мешочек.

— Ведите ее сюда! – велел король. И на свое удивление, он, и вправду, увидел Ёни, живую и невредимую.

— Что с тобой произошло?! – спросил радостно король.

— По пути домой на перевале на меня напал тигр, — сказала Ёни, отвесив королю поклон. – Но меня спасли два охотника, отец и сын, они убили тигра, а меня, раненную, принесли к себе в хижину и больше месяца лечили разными травами. А когда я совсем поправилась, сын охотника доставил меня в мою деревню.

— Бедная девочка, — проговорил участливо король, — многое тебе пришлось пережить.

— Все страшное позади, — молвила Ёни. – Мой отец послал меня передать Вашему Величеству слова благодарности за деньги, которые вы передали ему.

— Добро, — кивнул король. – Я думаю твоей большой семье лишние деньги не помешают.

— Премного благодарны Вам, Ваше Величество, — не поднимая головы, сказала Ёни. – Наш отец в первую очередь купил быка, чтобы вспахивать весной землю.

— Добро, — повторил король и ласково взглянул на девушку. – Подойди ко мне.

Ёни сделала два шага.

— Сказки продолжаешь рассказывать братику и сестричкам? – спросил король.

— Да, — молвила Ёни.

— Хорошо… А что это у тебя на лбу?

— Это шрамик, тигр оставил.

— Гм… вот же… натерпелась. Не желаешь ли ты, Ёни, остаться в городе, жить и учиться в королевской школе? Там бы ты обучилась многим наукам, а также профессиональному пению.

— Ах! – вырвался из груди девушки радостный возглас. – Благодарствую, Ваше Величество! Разве я смею возразить такому выпавшему счастью?! Но только…

— Что-то тебе мешает, Ёни? – спросил король.

— Я дала слово Чехвану, сыну охотника, что выйду за него замуж.

— Гм… говоришь, сын охотника?

— Да, он там, у ворот ждет меня.

— Позови его сюда.

Ёни в сопровождении стражи вышла из дворца, а вскоре появилась вместе с молодым человеком лет двадцати. Оба поклонились королю.

— Как тебя зовут? – спросил охотника король.

— Хан Чехван, Ваше Величество, — ответил молодой мужчина.

— Любишь ты Ёни?

— Да, Ваше Величество.

— Смотри, не обижай ее.

— Да, Ваше Величество.

— Добро… Это вам от меня… — король кивнул рядом стоящему вельможе, — тот подошел к молодым и вручил им увесистый продолговатый узел.

— Свадебная одежда вам двоим, — сказал король. – Идите и живите счастливо.

Ёни и Чехван безмолвно упали ниц, отвешивая поклон. Затем, счастливые, со светлыми лицами, покинули дворец.

Много других историй можно услышать на Инсадоне. Я собираю их в блокнот, — когда накопится достаточно, — то можно подумать об издании книжки под названием “Рассказы и легенды Инсадона.“

Старые песни Инсадона

Есть еще в закоулке Инсадона неприметное кафе, — тамошний хозяин крутит виниловые пластинки на старом граммофоне, демонстрирует посетителям песни 30-х годов в исполнении корейских певцов, когда страна еще находилась под японским колониальным игом. В кафе привел меня однажды господин Ли Чжеёль, знаток буддизма, преподаватель одной из буддийских школ Сеула.

Было что-то необычайно светлое и возвышенное в песнях: женским и мужским голосам аккомпанировали гитара, флейта и аккордеон. Ли Чжеёль назвал имена певцов и их песни, — Ли Эрису «Древняя земля», Нам Инсу «Песня гитарных струн», Ли Наён «Слезы Мокпо», Хван Гымсим «Вы очень аккуратны», Ли Гюнам «До Чинчжу – тысячи ли», Ким Чонгу «Печаль Тумангана», Пэк Нана «Кусты шиповника».

Я спросил моего собеседника исполняют ли нынешние современные певцы те старые песни?

— Нет, — ответил он. — Их невозможно повторить, потому и не поют. Я не хочу сказать, что у современных певцов голоса нет. Голоса у многих замечательные. Просто они не смогут передать дух и атмосферу тех времен. Кто сейчас рискнет петь песни Нам Инсу? Его голос неподражаемый.

Я задумался. И, правда, разве у нас, в России, смогли бы нынешние певцы спеть подобно Леониду Утесову:

“ Как много девушек хороших,

          Как много ласковых имен.

          Но лишь одно из них тревожит,

          Унося покой и сон, когда влюблен…”

Или Клавдии Шульженко:

“Синенький, скромный платочек

         Падал с опущенных плеч.

         Ты провожала

         И обещала

         Синий платочек сберечь…”

Или Марку Бернесу:

       “Шаланды полные кефали

         В Одессу Костя приводил.

         И все бендюжники вставали,

         Когда в пивную он входил…”

Или повторить голос Николая Рыбникова и спеть, как он поет в кинофильме «Весна на Заречной улице»?

“Когда весна придет, не знаю.

         Пройдут дожди, сойдут снега,

         Но ты мне улица родная

         И в непогоду дорога…”

  В общем, Инсадон – это место, которое помнишь всегда и куда ты стремишься попасть в каждое возвращение в Корею. Многолюдный, шумный,  разнообразный, и в то же время, цельный.

                     Глава 20-я

Сечжон Великий слушает звуки неба

Моя сеульская знакомая, госпожа Юн Мунсуг прислала мне пригласительный билет на концерт с участием большой группы музыкантов, среди которых выступала и она. Юн Мунсуг исполнительница на старинном корейском инструменте — хэгыме. Хэгым отдаленно напоминает скрипку, — круглый корпус вырезан из цельного корня бамбука, дека сделана из гинкго. На хэгыме две струны из плотно сплетенной шкуры змеи и музыкант играет, сидя на полу, ставя инструмент себе на бедро и держа деку вертикально полу, и водит смычком из конского волоса.

Концерт шел в Есуричондан — Национальном Центре корейского традиционного искусства. Представление шло полтора часа без перерыва. Честно сказать, сколько езжу в Корею, я такого впечатляющего и грандиозного представления еще не видел! На сцене сидят шестьдесят музыкантов, одетые в яркие красочные одежды, — и играют на древних музыкальных инструментах, барабанах, флейтах, свирелях, каягымах, хэгымах… В музыке – дыхание земли, дух ушедших веков…

Церемониймейстер объявляет выход короля. На сцене появляется Сечжон Великий в сопровождении свиты, — он ступает неспешной и важной походкой, проходит вперед, спускается по ступеням в зал и усаживается на трон. Таким образом, король вместе со зрителями наблюдает за происходящим на сцене. Церемониймейстер отвешивает поклон королю и объявляет, что подданные Его Величества – лучшие музыканты со всей Кореи продемонстрируют свое искусство игры на национальных инструментах. Одно представление сменяется другим – за музыкальной композицией следует древний танец, за танцем опять музыка…

Во время представления прислуга с почтением преподносит королю напитки в фарфоровых чашках.

По окончании концерта король Сечжон Великий поднимается на сцену и, обращаясь к зрителям, говорит о важности культуры и искусства в жизни народа. Артисты и музыканты кланяются. Зал аплодирует им стоя.

                       Глава 21-я

Джансыны

Наступил ноябрь. В Мечжири похолодало. Все живое попряталось, сопки и горы оголились, с деревьев слетела листва, исчезли стрекозы, бабочки, пчелы и всякие прочие жучки и паучки.

Только джансынам – деревянным идолам — всё стоящим на краю дороги на возвышении у въезда в деревню, нипочём. У них одинаковые устрашающие физиономии. А как же иначе? Ведь они призваны охранять деревню, стеречь ее днем и ночью от злых духов!

Я подошел близко к джансынам, их – семеро, стоят крепко на земле, все разные по характеру, но с выпученными глазами и оскаленными зубами. Настоящие воины. Среди джансынов не бывает рядовых солдат, следовательно, все семеро были генералами. Чонхатэджангуны и Чихаеджангуны — предводители небесных сил и предводители подземного мира. Судя по почерку, шесть джансынов делал один мастер, седьмой же идол выделялся на их фоне, резцы на дереве отличались иным направлением и углублением, — его, возможно, мастер доверил делать ученику.

По телевизору я однажды видел документальный фильм о сельском скульпторе, который изготавливал исключительно джансынов. Весь его дом и двор были заставлены идолами, даже на подоконниках в мастерской стояли маленькие скульптурки. Мастер ездил по стране и собирал почти утраченные образцы джансынов, полуистлевшие от времени находки привозил к себе в мастерскую и по ним вытесывал новые произведения.

Джансынов в Корее делали с древних времен, когда все жители были язычниками, и поклонялись Небу и духам предков. Джансыны устанавливались повсюду, на горных перевалах, рядом с кумирнями, у дорог, на въезде в населенный пункт, — они были призваны оберегать путников от злых напастей, чтобы те благополучно добрались до места.

Необычная старушка

Я слышал – хозяйка одной придорожной столовки в провинции Кёнгидо заказала мастерам изготовить джансынов, похожих на нее саму, потом она водрузила их на подступах к своему заведению. Забегаловка славилась на всю округу отменным твендян-тигэ (суп из соевого творога) и потому в ней всегда было полно посетителей. Хозяйке было уже много лет, и пищу она готовила всегда сама, — только помогала ей накрывать столы одна девчушка. Да вот беда – встречала старушка своих клиентов всегда руганью. Когда это началось, никому неизвестно. Но только весть о скандальной старушке разнеслась по всей провинции, даже в самом Сеуле о ней знали.

Рассказывали, что где-то около полудня старушка усаживалась на крыльце своего дома и молча наблюдала за шоссейной дорогой, и стоило только какой-нибудь машине подрулить к площадке, как тут же старушка разряжалась тирадой:

— Это чего вы сюда приперлись?! А?! Вас, негодных, дома детишки заждались, а нет же! Носятся туда-сюда, как заводные! И чего вы снуете по свету, чего ищете?! Ничего я вам не дам! Уходите прочь!..

Доставалось от нее и женщинам. Но посетители к такому привыкли. Они, преодолев два десятка каменных ступенек, поднимались на холм к столовке, и, говорили в ответ хозяйке:

— Ну, полно вам, хальмони (бабушка). Хватит ругаться. Видите – мы все с голоду падаем. Готовьте же скорей нам твендян-тигэ!

Старушка замолкала, сердито обводила глазами гостей, затем шла на кухню и бралась за приготовление пищи.

Может быть, такая ярость передалась ей от джансынов? Кто знает. А еду она готовила – говорили – с каждым годом всё вкусней.

Джансыны, предания, алтари духам предков… Заезжий человек может подумать, что всё это теперь носит прикладной характер, как дань уважения прошлому, — он может даже задаться вопросом: а верят ли в это современные корейцы? На этот вопрос нет ответа. Это все равно, что спросить, почему на небе появляется луна? Посему надо относиться к обычаям с уважением. И принять культуру страны смиренно, как данность, как свет зари, как свежесть утра в горах, как шелест листьев на ветру…

Готовка кимчи

Сегодня я наблюдал в деревне, как засаливают капусту – кимчи. Шел по дороге, вижу – во дворе дома тётушка одна возится с горой капусты. Подошел, поздоровался. Спросил – можно ли посмотреть? Тётушка кивнула:

— Смотрите, не жалко.

Женщине было за шестьдесят. Ее муж работал в огороде.

— Нынче урожай капусты удался на славу, — поведала хозяйка дома, сидя на корточках. Сбоку от нее выстроились тазы с горами капусты, — это был уже продукт, предварительно разрезанный на две доли, замаринованный в солевом растворе и промытый проточной водой. Тетушка орудовала в резиновых перчатках, брала капусту и начиняла ее специями – красной массой, куда входили перец, чеснок, соль, перемолотая океанская рыбешка — мельчи и прочее другое.

— Хотите попробовать? – женщина взяла капустный лист, скатала его в трубочку и сунула мне в рот. Кимчи был просто отменный.

— Очень вкусно! – только и молвил я.

— В писательском доме живете? – осведомилась женщина.

— Да.

— Откуда приехали?

— Из России.

— А-а… Давно там живете?

— Давно. Мой прапрадедушка уехал туда из Кореи 150 лет назад.

— Вот как… А пищу корейскую готовите?

— Готовим. И кимчи тоже.

— Это хорошо. Корейцы за рубежом, хотя и не знают своего языка, но пищу свою не забывают. Я знаю.

Готовую, начиненную специями капусту тетушка складывала в пластмассовую бадью. Когда бадья наполнилась, подошел муж, — я помог ему переместить бадью на тачку, и тот откатил под навес – где находились, замурованные по самое горло, большие чаны. Хозяйка стала укладывать капусту внутрь чанов. В таком виде, капуста сохраняла свежесть весь год.

На прощанье тетушка дала мне свежеприготовленного кимчи – полный пакет. Я поблагодарил ее, и, вернувшись в пансионат, поместил подарок в холодильник в комнате отдыха. Будет чем закусывать в ближайшие выходные.

Бёльтонбёль

Днем 16 ноября писательница Ян Чжиан предупредила меня: «Сегодня ложитесь спать пораньше и поставьте будильник на 3:30. С 4-х часов до 5-ти утра в небе будет наблюдаться бёльтонбёль (звездопад). Мы все выйдем на улицу и будем загадывать желание – обязательно сбудется. Ждем вас».

Ночью будильник не сработал, но я все равно проснулся – от голосов и шума снаружи. Выглянул в окно, — на пустыре перед пансионатом толпа писателей жгла костёр. Я оделся и поспешил во двор. Завидев меня, компания у костра захлопала в ладоши, — и кто-то сразу протянул мне горячий, только что выпеченный на углях, батат.

— Что, падают звезды? – спросил я, принимаясь за батат.

— Ой, еще как падают! – воскликнула Ли Гымхи.

— Вы, Михаил сонсенним, как увидите падающую звезду, так сразу и загадайте желание! – сказала  с детским задором Ян Чжиан. Писатели обращались ко мне – Михаил сонсенним – (сонсенним в переводе означает господин. Но в данном случае обращение воспринималось, как «уважаемый Михаил»). Я тоже к ним обращался подобным образом.

Небо было безоблачное, темное, как вороново крыло – и горели на нем мириады звезд, но я, как ни вглядывался, не замечал падающей звезды. А писатели, о чем-то веселом беседуя, поглядывали вверх – при этом кто-нибудь громко восклицал: «Вот еще одна звезда упала!»

Ян Чжиён, Хви Юсон, Чон Ранхви, Ли Гымхи, Кан Сугин – это детские писательницы, Син Сухён — сценаристка, молодой парень Ку Чанхо – киноартист и режиссер. «Ну да, — подумал я. – Детские писатели! Радуются как дети!» Но я был рад, что они разбудили меня.

Костёр, печеный батат, звездное небо – это здорово!

Я вновь поднял голову – и тотчас увидел падающую звезду! И еще одну, и еще! Звезды падали, прочертив в небе короткий светящийся след.

Я, конечно, загадал желание, обычное человеческое желание – чтобы все мои родные не болели, чтобы всем им сопутствовала удача, а мне самому – хватило сил написать еще несколько книг.

Когда догорел костер, через час, мы разошлись.

                         Глава 22-я

Чхунхян-фестиваль

В 3-х часах езды на автобусе от Сеула, в провинции Чоллабукто, есть городок Намвон, расположенный у подножья горы Торёнгсан. Именно в тех живописных местах по преданию родилась девушка Чхунхян, которую впервые увидел у озера, качающуюся на качелях, молодой дворянин Ли Монрён, и, полюбил ее навсегда. Эта трогательная история двух сердец – девушки, дочери кисэн (танцовщицы и певицы) и юноши из знатного рода, — возникшая в средние века как «Сказание о девушке Чхунхян», дошла и до наших дней.

Юная Чхунхян славится в округе не только необыкно¬венной красотой, но и острым умом, душевной добротой, воспитанностью. Ее возлюбленный – Монрён — представитель аристократов – янбанов – переступает существующие иерархические преграды, он следует лишь зову сердца. Влюбленные всю ночь гуляют и беседуют на берегу реки Ёчон, строят планы на будущее. А с наступлением рассвета Ли Монрён садится на коня и уезжает в столицу, обещав девушке вернуться, как только сдаст экзамен на королевского ревизора.

Между тем наместник уезда Бен Хакдо, человек жестокий и развратный, уже давно «положивший глаз» на Чхунхян, задумывает сделать девушку своей наложницей. Он уверен, что девушка из низшего сословия не посмеет воспротивиться воле янбана. Но Чхунхян преданна Монрёну и бросает вызов начальнику уезда. Тот, уязвленный и взбешенный отказом, бросает девушку в темницу. И, уверенный, что рано или поздно Чхунхян ему покорится, дни и ночи проводит в пиршестве и возлияниях.

Бедная девушка терпит лишения в тюрьме, — к ней не допускают даже родную мать. А тем временем, юноша Монрён, уже в должности королевского ревизора, исполняя Его Высочайшее задание, путешествует по стране, переодевшись в одежду нищего, выявляет произвол уездных чиновников. Наконец, он оказывается в Намвоне. Монрён выводит на чистую воду Бена Хакдо и арестовывает его. Затем освобождает из темницы любимую. Весть о самоотверженной работе молодого ревизора, в том числе и история, происшедшая в Намвоне, доходит до короля. Король жалует Монрёну должность младшего министра в палате чинов, а Чхунхян присваивает звание “Целомудренной жены”. У них рождаются три сына и две дочери.

Жители Намвона могут продолжить историю и рассказать, что дети Монрёна и Чхунхян выросли и стали большими людьми. А сам Ли Монрён прожил в счастье со своей верной Чхунхян до глубокой старости, и умерли они в один день.

Каждый год, весной, в Намвоне проводится Чхунхян-фестиваль, куда съезжаются люди со всей Кореи и зарубежные гости. А с самого утра горожанки всех возрастов, нарядившись в лучшие платья, идут к усыпальнице Чхунян на горе Торёнгсан, чтобы там, у алтаря, поклониться ей.

Корейцы воспринимают героиню литературного произведения как реально существующее историческое лицо и это вполне объяснимо, если учесть, что одной из важнейших черт национальной традиции в Корее, является почитание культа предков.

Есть примеры и в Европе, когда люди относятся к литературному персонажу, как к реальному лицу. Яркое тому подтверждение – многочисленные письма англичан к Шерлоку Холмсу – выдуманному герою-сыщику писателя Конан Дойля.

Итак, каждую весну, когда в природе пышно расцветает вишня – именно в эту пору и встретились двое влюбленных – в Намвоне проводится “Чхунхян – фестиваль“. В этот день весь город высыпает на улицы и парки, — где на площадках состязаются борцы, выступают музыканты и танцоры. А самодеятельные артисты разыгрывают сцены из спектакля “Сказание о девушке Чхунхян”, вовлекая в действие и присутствующих зарубежных туристов.

Празднества завершаются глубокой ночью салютами и фейерверками.

                        Глава 23-я

Госпиталь Святой Марии

Я встретил ее в Сеуле на станции метро «Сити Холл». Русоволосую женщину около сорока лет. Она озиралась по сторонам, вероятно, искала место пересадки. Я признал в ней русскую и подошел, спросил, не нужна ли помощь. Женщина очень обрадовалась. Да, действительно, она немного запуталась, ей нужно попасть на станцию «Синчон».

— Идемте, покажу, — сказал я.

— А я у вас не отнимаю время? – забеспокоилась женщина.

— Нет, я никуда не спешу.

Ее звали Людмила, ей необходимо было увидеть племянницу, которая училась корейскому языку в университете Ёнсе. Девчушка пока плохо знала город, поэтому Людмила сама решила поехать к ней.

Мы без особого труда отыскали общежитие университета, где жила девушка. Я хотел было уже распрощаться с Людмилой, как она попросила:

— Если вы не спешите, то хотела бы угостить вас чашкой кофе.

— У меня есть час времени, — ответил я. – Но кофе угощу вас я.

Через минут десять Людмила вышла от племянницы, и мы отыскали уютное кафе неподалеку от станции метро.

Оказалось, — Людмила жила во Владивостоке, приехала ухаживать за семидесятилетней матерью, которой в сеульском госпитале Святой Марии сделали операцию.

— Операция прошла успешно, и мама сейчас идет на поправку, — поведала мне женщина. – Мы уже тут больше недели находимся. Маму выписывают через три дня. О Южной Корее я раньше что знала? Только то, что там машины и бытовые приборы приличные выпускают. Потом увидела – ведь это интересная страна!

Мы с сестрой недалеко от госпиталя номер в гостинице снимаем, по очереди дежурим у мамы. Поначалу, когда ориентировались плохо, ездили на такси, а потом – на метро. Все так необычно, на станциях аквариумы с рыбками, телевизоры, цветы… А в больнице идеальный порядок. Вежливый медперсонал – врачи, медсестры, уборщицы. Особенно меня поразили медсестры, как они прекрасно знают свое дело. И трудятся, не покладая рук, как пчелки! А еще я удивилась, что люди могут навещать своих больных родственников в любое время суток, даже целыми семьями.

Больница – огромное здание в 25 этажей, где-то посредине – операционные, — в день там проводятся двести операций. На 2-м этаже поликлиника, в подвальных помещениях – столовые и рестораны для посетителей, магазины. Как мама оказалась в этом госпитале? Один наш знакомый подсказал, он сам лечился там.

Госпиталь Святой Марии известен в Корее. Как и клиники Хёндэ, Асан, Себырансы, больница при сеульском университете и еще несколько других.

Нам очень помогли наши российские кореянки, — продолжала Людмила, — которые уже давно живут в Корее. У них специализированная фирма по медицинскому туризму, — они все дни возились с нами, встречали нас в аэропорту, устраивали в гостиницу, были переводчиками при встрече с врачами и так далее. Они нам с сестрой посоветовали и самим провериться в госпитале, пройти полное обследование. Мы так и поступили, внесли определенную плату, — всё обследование заняло два часа, — прошлись по двадцати кабинетам. Анализ крови, узи органов, проверка сердца, легких, желудка… В общем, с ног до головы обследовали. И выдали нам результат – папку с полной картиной нашего состояния. Теперь знаю, что надо соблюдать диету – слишком повышенный у меня холестерин. Ну, еще кое-какие проблемы есть.

— А город успели осмотреть? – спросил я.

— Только самую малость, некогда было, — ответила Людмила. – Вот отвезем маму домой и отпуск недельный себе устроим с сестрой. Может, вместе приедем, а может, я вначале с мужем, а затем – сестра. В Корее очень интересная, своеобразная культура.

— Дорогу к себе в гостиницу найдете? – спросил я позже.

— Найду, я все запомнила, — ответила Людмила.

На улице мы расстались. Я пожелал ей удачи, а она – мне.

                      Глава 24-я

Чжон Ду Хон – король экшна

Кто-то из писателей в Мечжири дал мне посмотреть диск с корейским фильмом «Город насилия». Там главную роль играл актер Чжон Ду Хон. О нём я раньше много слышал и читал в журналах.

Чжон Ду Хон — фигура известная не только в Корее, но и далеко за ее пределами. Прежде всего он знаком зрителям, как непревзойденный мастер Восточного единоборства и постановщик трюков. А начал он свою кинематографическую карьеру в качестве каскадера. Теперь без его помощи в Корее не обходится ни один экшн-фильм, запускаемый в производство.

Биография самого Чжона могла бы послужить достойным материалом для экранизации. Чжон Ду Хон родился в 1966-м году в провинции Чунчхон в бедной рыбацкой семье. Постигать жизнь и отстаивать своё «я» ему пришлось с уличных драк. А о том, чтобы поступить в институт и приобрести хорошую профессию, он не мог и помышлять, — ему оставалось смириться с участью рыбака. Но была отдушина в окружающей серой действительности – книги. Их он брал в школьной библиотеке и читал запоем.

Все изменилось, когда в поселке появился частный институт тхэквондо, — куда и стал заглядывать подросток Ду Хон со своими сверстниками. Поскольку об оплате тренеру не могло быть и речи, то ребятам разрешили заниматься самостоятельно. Ду Хон тренировался старательно и самозабвенно. Его усердие заметил учитель Ли Гаксу, и он принялся обучать паренька бесплатно. Спустя несколько лет наставник устроил Духона в Инчхонский физкультурный колледж в отделение боевых искусств и оплатил его учебу. Учебу Ду Хон совмещал с путешествиями, — с командой своего учителя Ли Гак Су он объездил США, Японию, Мексику, демонстрируя боевые искусства.

Потом была служба в армии, в войсках специального назначения, где Чжон Ду Хон преподавал искусство рукопашного боя. После армии Духон некоторое время был телохранителем одной важной персоны — члена парламента.

Однажды он встретил приятеля, каскадера, который предложил ему поучаствовать в съемках фильма. В 90-е годы заработки каскадеров были ничтожны, к тому же зачастую Чжон Ду Хон вовсе не появлялся в кадре, а вынужден был таскать тяжелый реквизит. Но он терпеливо ждал своего часа.  Чжон знал – отныне его жизнь связана с кинематографом. Вечерами он самостоятельно занимался в парке, что на южной окраине Сеула.

Вскоре Чжон Ду Хон получил работу каскадера в съемках фильма «Генеральский сын». Там он дублировал артиста, играющего роль мафиози. Затем ему поручили работу постановщика трюков в фильме «Террорист», с которой Чжон успешно справился.  Вскоре Чжон Ду Хон собрал вокруг себя команду единомышленников, каскадеров, молодых парней, одержимых, гордящихся своей профессией, и создал с ними Экшн-Школу. Через несколько лет Школа переехала в городок Пачжу, что под Сеулом.

Вот далеко не весь перечень фильмов, где снимался Чжон Ду Хон: «Роковая женщина», «Чудо на 1-й улице», «Воин ветра», «Арахан», «Мегаполис», «Воскрешение спичечной девочки», «Чемпион», «Грязный король», «Побег», «Правила игры», «Огненная птица»…

По-настоящему серьезной работой для Чжона стала кинокартина «Город насилия», где он сыграл главную роль. И зритель, для которого Чжон Ду Хон ассоциировался лишь с физической силой и мастерством трюковых сцен, тепло принял его, ибо его игра теперь отличалась не просто впечатляющим владением тела, но и глубиной драматических чувств и переживаний. Именно этот фильм принес Чжон Ду Хону популярность в Корее.

В 2004-м году режиссер Сергей Бодров-Старший пригласил Чжон Ду Хона в качестве постановщика трюков в своем фильме «Монгол». Вот что говорил тогда Чжон по этому поводу в интервью разным газетам: «Вначале продюсер фильма собирался взять постановщика из Гонконга, но Бодров хотел работать со мной и настоял на этом. Съемки будут проходить в России и во Внутренней Монголии. Фильм о Чингисхане, следовательно, в нем будет много сцен с лошадьми и скачками. Такие сцены мы сделаем более простыми, в отличие от голливудских, но не менее зрелищными и захватывающими. Из-за небогатого бюджета предполагалось, что я поеду один, но я просил взять мою команду, чтобы придать фильму свой почерк и мое видение, в результате мы едем вместе. Что касается гонконгской постановочной школы – я был там и увидел, что больших различий по сравнению с нашей школой нет. Единственное, в чем мы отстаем, так это в оснащении и оборудовании. Честно говоря, я не люблю подражать стилю других. У нас свой путь».

Чжон Ду Хон идет своим путем в деле, требующем кропотливого ежедневного труда. Он бережно относится к своим ученикам, — парни готовы решить любую поставленную задачу, но мастер выверит каждый шаг, прежде чем даст добро, а самые сложные трюки предпочитает выполнять сам. В его школе царит доброжелательство, и двери ее всегда открыты для человека увлеченного, жаждущего познать неведомое – таким был когда-то и сам юноша Чжон.

Его в Корее называют уважительно — камдоним – вкладывают в это слово разные понятия – мастер, учитель, наставник, режиссер…

Мне думается, что по прошествии некоторого времени Чжон Ду Хону по плечу будет сыграть самые разноплановые роли – грустные, комические, драматические… Да и подозреваю, — он сам не удовлетворится лишь ролями супер-героев, ломающих челюсти своим врагам, а будет стремиться к чему-то большему.

Камдоним Чжон в постоянном поиске своего пути и он непременно отыщет свою звезду на кинематографическом небосклоне. Ибо только таким целеустремленным и чистым душам покоряются голубые вершины.

                        Глава 25-я

Православная церковь в Сеуле

Я решил в ближайшее воскресенье съездить в Сеул — посетить в столице православную церковь, встретиться с игуменом Феофаном, ведущим пастырское служение в русской общине. Отец Феофан (Ким) — гражданин России, этнический кореец, отец его в числе других соотечественников был выслан в 1937 году по приказу Сталина из Дальнего Востока в Среднюю Азию. Отец Феофан окончил Смоленскую семинарию и в 2000 году был направлен в Сеул.

Прежде чем встретиться с отцом Феофаном, я прочел книгу Архимандрита Августина «Россия и Корея: «Обзор церковных связей». Из неё я узнал, что христианство появилось в Корее в конце 18 века. И что судьбе новой религии были уготованы тяжелые, трагические испытания. Христианство приняло на себя удары многочисленных исторических и политических катаклизмов, выпавших на долю Кореи. Это и дворцовые перевороты, и военные конфликты из-за Кореи между Японией и Китаем, между Японией и Россией, аннексия Кореи Японией, Вторая Мировая война, Гражданская война в Корее…

Я хотел бы привести здесь отрывок из книги Архимандрита Августина, в котором говорится о возникновении православия в Корее.  «… Россия установила дипломатические отношения с Кореей в 1884 году. А в 1900-м в Сеуле было построено и освящено здание православной духовной миссии, куда ходили молиться верующие русские и прихожане-корейцы.

После Октябрьской революции 1917 года русская миссия оказалась в бедственном положении из-за прекращения денежной помощи с родины.

Когда Владивосток заняла Красная Армия, в Корею прибыло 15 тысяч русских беженцев. Примерно половина из них тут же отправилась дальше в Китай, но около семи тысяч остались в Корее на несколько месяцев или даже лет.

Тогдашний англиканский епископ в Корее Марк Троллоп принял большое участие в судьбе русской миссии, помогал ей как мог.

К 1920-му году русское население Кореи сократилось и составляло две-три тысячи человек. В большинстве своем корейские русские бедствовали, многим приходилось заниматься контрабандой, мелкой торговлей, работать прислугой, а в тогдашнем квартале «красных фонарей» появились и российские красотки.

Наиболее заметную роль в русском Сеуле в те годы играли молодой Сергей Чиркин и его жена Наташа, дочь ташкентского генерал-губернатора. Сам Чиркин, дипломат-арабист, в свое время служил в российском консульстве в Сеуле, затем устроился на хорошую должность в банк. Дочь генерал-губернатора оказалась неплохой парикмахершей, и вскоре салон госпожи Чиркиной стал одним из самых модных в Сеуле. Сергей Чиркин впоследствии стал преподавать иностранные языки в Сеульском императорском университете.

Большую помощь русской общине оказали священники — архимандрит Феодосий и отец Сергий, а также последний царский консул Максимилиан Хеффтлер.

Некоторые из русских оказались неплохими коммерсантами. В Сеуле появилась русская кондитерская, открытая семьей Сызранских, и конфетный магазин «Флора», который принадлежал Гончаровым. Немало было в тогдашнем Сеуле и русских портных. Наконец, весь Сеул знал Ивана Тихонова, которому принадлежала небольшая мастерская по производству косметики.

В феврале 1925 г. Япония установила дипломатические отношения с Советским Союзом (Корея все еще находилась под японским колониальным игом), и в Сеул прибыл первый «красный консул» Борис Шарманов. Вслед за ним стали появляться и «красные русские» — сотрудники консульских учреждений и внешнеторговых организаций. С этого времени, вплоть до 1945 года, «гражданская война» среди сеульских русских не прекращалась ни на один день. Немногочисленная «белая» и совсем крохотная «красная» общины друг с другом принципиально не общались. Ситуацию усугубило то обстоятельство, что в 1925 г. здание бывшего русского консульства было передано СССР, а соседствующая с ним Православная миссия оставалась главным центром «белых русских». Таким образом, «враждебные штабы» оказались в самом непосредственном соседстве друг с другом.

В 1930-е гг. в Корее существовал небольшой русский курорт Новина. Располагался он на северо-восточном побережье страны, у порта Чхонджин, что ныне находится в Северной Корее. Санаторий принадлежал семье Янковских, основатель которой — Михаил — поселился на Дальнем Востоке еще в 1870-х годах. Польский шляхтич Михаил Янковский был сослан в Сибирь, остался там на всю жизнь и со временем стал знаменитым охотником и биологом. В октябре 1922 года его сын Георгий вывез в Корею все свое имущество, свою большую семью и многих своих работников. Семейство Янковских основали под Чхонджином курорт, который они назвали Новина. На протяжении почти двух десятилетий Новина и открывшийся по соседству второй курорт Янковских — Лукоморье — были главным местом отдыха для состоятельных «белых русских» из Кореи, Харбина, Пекина и Шанхая. В те годы в Корее жила Виктория Юрьевна Янковская (1909-1996); ее перу принадлежит книга, озаглавленная «Это было в Корее…». Повесть и рассказ. Корея. Новина. Изд. авт., 1935.

15 августа 1945 года Корея освободилась от 35-летней японской оккупации. Но назревала гражданская война. Русские семьи одна за другой стали покидать неспокойный Сеул. В 1946 г. американцы закрыли советское консульство и выдворили его персонал. Советы оккупировали северные провинции и быстро превратили их в коммунистическое государство. Таким образом, по окончании Второй мировой войны Корея была разделена на две части по 38-й параллели.

Во время корейской войны 1950-1953 гг. здание русского консульства и церковь были разрушены. Православие в Корее оказалось под угрозой исчезновения. Почти все «белые русские» покинули Сеул к 1950 году, а немногие оставшиеся выехали уже во время Корейской войны 1950-53 гг. или сразу после нее. «Красные» уехали еще раньше — в 1946 году. На сеульском кладбище «для иностранцев» нашли свое упокоение миссионеры, дипломаты, предприниматели из разных стран Европы и Северной Америки. Здесь сохранилось и до 20 надгробных плит с русскими именами.

После смерти Сталина, между Севером и Югом Кореи было заключено перемирие. Беженцы начали возвращаться в города и восстанавливать храмы. Велико было изумление тех американских солдат, которые принадлежали к Православию, когда они обнаружили приход собственной Церкви в Корее.

На приходе появилось даже несколько белых эмигрантов, вроде пожилого, обросшего седой бородой господина Ширинова, старожила Сеула, не знавшего ни одного языка, кроме русского.

Стараниями архимандрита Андреоса (Халкилопулоса), прибывшего в Корею вместе с греческими вооруженными силами, и при участии православных верующих, был воссоздан церковный приход в Сеуле. Здание церкви было восстановлено. Обездоленные войной обрели защиту, сотни новых прихожан приняли святое крещение и были обучены основам христианской веры.

После корейской войны русская община в Сеуле практически прекратила свое существование, из «довоенных русских» остались в городе считанные единицы. 25 декабря 1955 года Православная Церковь и корейская православная община перешли под покровительство единоверцев-греков, что ее, по сути, и спасло от полной гибели.

На память о себе греки оставили в Сеуле прекрасный храм и целый ряд греческих имен, заменивших собою русские имена, бывшие раньше в большом употреблении.

С середины 1950-х годов основную тяжесть приходской деятельности в Сеуле нес священник-кореец Борис Мун, отдавший миссионерскому делу 21 год своей жизни. К концу 1950-х годов в стране насчитывалось около 400 православных корейцев. Спустя два десятилетия православная миссия в Южной Корее активизировала свою деятельность благодаря трудам новых пастырей, прибывших сюда из Греции.

Долог и труден был путь восстановления и укрепления Православия в Корее. Прилагая огромные усилия, отец Борис и его верные соратники старались сделать всё возможное, чтобы поддержать это «маленькое стадо» верующих, чтобы сохранить церковные ценности и чтобы вновь в 1978 году воздвигнуть церковь Святого Николая Мирликийского (здание этой церкви, выстроенное в византийском стиле по сей день стоит на том же самом месте).

1982 г. был освящен новый храм в честь Благовещения Пресвятой Богородицы во втором по величине городе страны — Пусане. В Инчоне существует пасторская служба для греческих моряков.

В апреле 1995 года Константинопольский Патриарх Варфоломей впервые посетил Православную Церковь в Корее. Во время этого визита православные корейцы получили особое благословение Патриарха, после чего Православная Церковь в Корее была официально признана корейским правительством.

В 1995 году Миссионерский центр в Сеуле выстроил и освятил новое здание богословской семинарии. Она была освящена во имя Святителя Николая, архиепископа Мирликийского.

Истекшие десятилетия существования Православной Церкви в Корее являются временем её непрерывного развития.

В мае 1999 г. президент Республики Корея Ким Дэ Чжун во время своего официального визита в Россию посетил Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. В ходе их встречи обсуждался вопрос об открытии храма Русской Православной Церкви в Южной Корее. Вскоре такой храм был открыт близ собора Святого Николая. Церковь освятили в честь Преподобного Максима Грека, чья судьба была связана с Россией.

Для русскоязычных православных верующих, которые живут и работают в Корее, богослужения совершаются на церковно-славянском языке. Прихожане периодически приезжают в монастырь Преображения Господня (Капьенг, близ Сеула), присутствуют там на богослужениях, а в свободное время безвозмездно трудятся на хозяйственных работах по благоустройству обители.

Ныне Православная Церковь в Корее находится в юрисдикции Константинопольского Патриархата, но своим возникновением она обязана самоотверженной и бескорыстной деятельности миссионеров Русской Православной Церкви».

Отец Феофан

Переписав необходимые выдержки из книги в блокнот, я на следующее утро поспешил на встречу с отцом Феофаном.

Православный храм преподобного Максим Грека находился в центре Сеула, неподалеку от станции метро «Эогэ», на холме. В храме уже шла божественная литургия, горели свечи в лампадах возле ликов святых и икон — я присоединился к прихожанам, которых собралось человек пятьдесят, — среди них были и русские и корейцы. Молодые пары с грудными детьми, мужчины, женщины, пожилые…

Группа русских женщин пела псалмы вместе с отцом Феофаном, совершающего богослужение. Песнопенье мелодичное и глубокое уносилось под своды храма.

После завершения литургии прихожане направились в трапезную, где вместе с отцом Феофаном «преломили хлебы». Потом часть людей поспешила по своим делам, а оставшаяся часть, уже в другом помещении, устроила чаепитие, — там батюшка продолжил беседу с прихожанами на духовную тему.

Потом, дождавшись, когда люди разойдутся, я попросил отца Феофана уделить мне для беседы с ним некоторое время. Он согласился. Мы остались вдвоем в этой же комнате, в окружении духовных книг и ликов святых – разговаривали около часа, время пролетело незаметно быстро. Это была моя первая в жизни беседа с духовным человеком, отчего я поначалу волновался. Но потом успокоился, ибо батюшка всем своим видом и даже голосом излучал спокойствие и внушал уверенность и крепость духа.

Отец Феофан родился на Сахалине. В юные годы он, желая укрепить здоровье, записался в клуб моржей. Начал окунаться, купаться в проруби. Председатель клуба был человеком верующим, и они часто возвращались домой вместе, так как жили по соседству. По дороге председатель рассказывал юноше о Боге, православии, чудотворных иконах. Позже дал почитать книжку. И мальчик, изучив ее, вдруг понял, что Божье слово есть истина. Отныне он поставил себе цель – служить Богу. Конечно же, для родителей было полной неожиданностью, когда единственный их ребенок после завершения школы и института вдруг заявил, что решил принять священный сан. Но мешать ему не стали, видя, что сын уже принял решение. Отец Феофан сейчас уверен, что на благоприятный исход дела решило еще и то обстоятельство, что в России выбор будущей профессии все же больше определяют сами дети, а не родители. В Корее же зачастую поступают наоборот – дети не могут ослушаться родителей и идут туда, куда укажут они.

После окончания смоленской духовной семинарии отец Феофан нес пастырскую службу на Сахалине, в Хакассии. А в 2000-м году он был направлен в Сеул.

Отец Феофан вспоминает, что это был знаменательный год: 100-летний Юбилей Православной церкви в Корее. Хотя молодой священник был полон энтузиазма служить церкви на исторической родине, отдать этому все силы, он в первое время тосковал по России, по общению с единомышленниками. В Корее же ему пришлось столкнуться с некоторыми трудностями, — прежде всего, он не знал, по каким правилам живут здешние люди и как ему следует выстраивать свое отношение со священниками-корейцами. Он обнаружил, что среди них существует иерархия. Если в России разные по рангу священники одинаково друг к другу относились, то здесь было иначе. Все усугубляло и незнание языка. Но надо было работать дальше. Вскоре отец Феофан, будучи сам восточным человеком, понял, что к служителям церкви нужен особый подход. Ведь в первую очередь, они — корейцы, с устоявшимися традициями, а уже потом – священники. По большому счету, они тоже не знали, как им следует относиться к приезжему человеку, — отец Феофан был для них иностранец. Постепенно все пришло в норму. Он принял их такими, какие они есть. И корейцы приняли его таким, каков он есть.

Вне служебной деятельности отец Феофан бывал в городе, часто ходил в церковной одежде, в рясе и видел, что к его внешнему виду корейцы совершенно спокойно относятся. Конечно в какой-то степени они проявляли любопытство, приглядывались к нему. Но делали это не назойливо. На улицах ему встречались буддийские монахи в традиционных одеждах, и для окружающих это было нормальным явлением.

За десять лет много воды утекло, отец Феофан уже прекрасно знает язык, чувствует себя в Сеуле своим. Но он остается русским по воспитанию и по культуре и в известной мере через молитвы и духовные беседы он учит русских быть больше русскими.

Корея для русских людей — чужбина, и батюшка старается, чтобы они здесь не чувствовали себя обделенными, чтобы они приходили в церковь как к себе домой. Он регулярно собирает их вместе, общается, крестит детей, венчает супружеские пары.

Родители батюшки к миссии своего сына относятся с уважением, они сами уже крестились на Сахалине, их никто не заставлял, поступили так, следуя своей воле. Они часто навещают сына, присутствуют на его богослужении и жалеют его – служба у него нелегкая. Сам отец Феофан считает, что он черпает силы в молитвах,  что священное служение помогает ему преодолевать усталость.

Недавно батюшка был во Владивостоке на конференции, посвященной 110- летию Православия в Корее. Он видел там много крещенных российских корейцев. «Наверное, наши предки неслучайно оказались в России, — полагает он. – Господь Бог заботился о корейцах, потому они выжили в самые трудные времена. Я считаю благом, что корейцы, живя в России, приобщились к великой русской культуре. А в основе российской культуры лежит православная вера».

Отец Феофан приводит слова Достоевского о том, что «красота спасет мир». Он считает, что если бы это было не так, то мир бы уже давно рухнул. Вокруг много добрых и красивых людей с хорошими и добрыми мыслями. На этом мир и держится. Но в мире еще много зла. Это происходит потому, что в человеке нет Бога. Где нет Бога – там наступает разлад. Огромная часть современных людей живет в стороне, отдалившись от церкви. Но, несмотря ни на что,  в мире  торжествует людская доброта и вера.

                      Глава 26-я

Русские в Корее

Из русских людей, впервые увидевших Корею, был писатель Иван Гончаров. В 1853 году, возвращаясь на родину из экспедиции в Японию на фрегате «Паллада», Гончаров ступил на берег Кореи. Взору автора романа «Обломов» предстала рыбацкая деревня и горстка людей в белых одеждах. К сожаленью, общенья не получилось, — ни корейцы не понимали гостя, ни писатель не понимал корейцев. Незнание языка не позволили писателю углубиться вглубь страны, и он ограничился лишь наблюдениями поверхностными.

В 1867 году ученый-исследователь Николай Пржевальский предпринял попытку познакомиться с бытом, культурой и нравами корейцев. С этой целью он отправился в пограничный корейский городок Кыген-По с тем, чтобы получить от местных властей разрешения продвигаться дальше. Но так и не получив ответа, он вернулся назад.

И только в 1885 году  въехать в Корею и описать ее удалось ученому-этнографу и путешественнику Павлу Долоткевичу. Он сел в Одессе на пароход, идущий в японский порт Нагасаки, оттуда добрался в корейский город Пусан. Из Пусана он прошел всю страну пешком, через Сеул, до самой северной границы, — где перешел реку Туманган и вернулся в Россию.

Позже, в 1898 году, совершил путешествие в Корею второй русский писатель — Николай Гарин-Михайловский. Он внимательно и кропотливо изучал уклад жизни местных жителей, собирал устные предания, легенды, которые впоследствии легли в основу его корейских сказок.

В новейшей истории из России и стран СНГ приезжают в Корею очень много людей, — на учебу, по рабочему контракту, в качестве туристов. Из последней категории какая-то часть, в нарушении закона, остается и превращается в нелегалов. Такие люди рискуют быть депортированными из страны, и вторичный их въезд в Корею уже станет невозможным.

Меня всегда интересовало, как наш эсенговский люд живет здесь, причем, не сколько тот, что работает в стране по рабочему контракту или обучается в учебных заведениях, а тот, для кого Корея стала второй родиной.

Не будет преувеличением сказать, что самым известным русским в Корее является футболист Валерий Сарычев, бросивший «якорь» здесь почти двадцать лет тому назад. Он прибыл в Страну Утренней Свежести в 1991 году из московского клуба «Торпедо», в составе которого дважды (1988, 1991)становился бронзовым призером чемпионата СССР. Сарычев приехал сюда с расчетом отыграть пару сезонов перед завершением карьеры, но как оказалось — навсегда. Он стал защищать ворота клуба «Соннам Ильхва», и, именно благодаря его мастерству клуб стал трехкратным чемпионом Кореи, а самому вратарю за блистательную игру болельщики дали прозвище — Син Ый Сон – что в переводе означает Рука Бога. Это имя и останется с ним впоследствии, когда он получит корейский паспорт.

В 2005-м Сарычев завершил карьеру игрока. На главном стадионе Сеула состоялась церемония прощания знаменитого вратаря с болельщиками. Уходить из большого спорта, которому он посвятил свою жизнь, грустно и тяжело, — это было видно по слезам на его лице, которые показало огромное табло.  «Ни один иностранный игрок не оказал такого большого влияния на наш футбол, как Син Ый Сон», — писали в том году спортивные газеты.

Уйдя с поля, Валерий Сарычев, не ушел из футбола, он создал первую в Южной Корее школу по подготовке молодых голкиперов. А с 2009 года является тренером молодежной сборной Кореи.

Сарычев женат, имеет взрослых детей — сына и дочь.

В корейском чемпионате успешно играл еще один российский футболист – Денис Лактионов, полузащитник, — кстати, играл в том же клубе, что и Сарычев – в «Соннам Ильхва». Несколько лет назад он вернулся в Россию и стал выступать за «Сибирь».

Не так давно получил корейский паспорт очередной россиянин – Владимир Савельев, ученый, физик, специалист мирового уровня в области дисплеев трехмерного изображения. Он работает в НИИ компьютерного инженеринга и информационно-коммуникационных технологии Университета Ханянг. Вот что говорил в интервью журналу «Кореана» Савельев: «Восемь лет назад я остановил свой выбор на Корее из профессионального стремления заниматься научными исследованиями и экспериментами в стране, где для этого существуют более подходящие условия. Россия, безусловно, является одной из ведущих держав в области фундаментальной науки. Однако предмет гордости Кореи – это как раз прикладная наука. Исследования же, которыми занимаюсь я, а именно разработки по применению на практике трёхмерных изображений, принадлежат области прикладной науки, поэтому для меня Корея – идеальное место, где я могу полностью посвятить себя научной деятельности».

Переезд в Корею оказал влияние и на духовную жизнь ученого. Будучи всю жизнь атеистом, Савельев однажды случайно забрел в буддийский храм, где он неожиданно ощутил на душе спокойствие и умиротворение. С тех пор, как только выдается свободное время, ученый посещает храм на горе Чхонгесан в городе Кванджу, где он живет. «В храме мою душу наполняют покой и ясность. Исследования, которыми я занимаюсь, это, по сути, непрерывный процесс выявления новых проблем и последующего поиска их решения. Ясность души дает мне силы полностью сконцентрироваться на решение той или иной проблемы… Все мы несем свой крест, поскольку вся наша жизнь есть трудный путь, по которому мы идем с грузом на плечах, и этого не изменить. Однако свет храма позволяет человеку легче переносить жизненные тяготы».

Пожив в Корее, Владимир Савельев полюбил здешнюю природу и корейскую кухню. А русская супруга его предпочитает самые простые блюда, которые продают на улице в палатках, такие, например, как «сундэ» — разновидность корейской колбасы с начинкой из субпродуктов; «карак-куксу» — домашняя лапша; «твигим» — овощи в тесте, а также креветки, обжаренные в кляре.

Супруги Савельевы мечтают о том дне, когда их дети, рассеянные по миру, однажды приедут в Корею, чтобы собраться за большим столом.

По разному складывается жизнь русских (эсенговцев) в Корее.

Олег Ким, 48 лет, приехал в Корею в 1993 году из Хабаровска. Закончил там политехнический институт. По профессии инженер-строитель. Работает в фирме, которая разрабатывает архитектурно-строительные проекты для зарубежных заказчиков. Принял гражданство Южной Кореи в 2002 году. Его работа связана с командировками, поэтому большую часть времени он живет вне Кореи, за рубежом. Семью возит с собой. Семья превыше всего, полагает он. Был в командировке два года в Алма-Ате, сейчас перебрался в Якутию. Дед его по материнской линии Ким Бен Дю, находясь в России, был активным участником Первомартовского движения за освобождение Кореи от японского ига. Награжден орденом Кореи. Дед имел революционное имя – Ким Сын Бин – знал японский, китайский, корейский и русский языки. Эти лингвистические познания повлияли на дальнейшую его судьбу. В 37-м, когда всех корейцев выселили из Дальнего Востока в Среднюю Азию, Ким Сын Бина и всех его родственников власти оставили. Советским спецслужбам Ким Сын Бин с его знаниями языков был необходим. Время шло. Дети выросли, но поскольку рядом корейцев не было, только русские, дочь Ким Сын Бина и его племянницы вышли замуж за русских.

Так что Олег Ким наполовину русский. На мой вопрос, как он и его семья чувствуют себя в Корее, он ответил, что прекрасно. Жена его Таня — русская, по профессии химик, но после рождения детей не работает, обучалась корейскому языку в сеульском Университете Соганг, у нее много корейских подруг, сама готовит много корейских блюд, в том числе салаты. Жене нравится, как корейцы берегут природу, как они относятся к старшим, нравится порядок в стране, безопасность на улицах, бытовые условия.

У них семилетний сын Семен и годовалая дочь Софья. Сын, кстати, родился в год Чемпионата мира по футболу, в 2002-м. У Олега был билет на 11 июня на матч Франция – Дания, но родился сын, и он не пошел. Футбол подождет, сын важней, считает Олег.

Наталья, воспитательница в детском саду:

«Родом я из Краснодара. В Корею приехала на свадьбу близкой подруги. Подруга с мужем-южнокорейцем и познакомили меня с моим будущим супругом. Он у меня преподаватель английского в школе. Поначалу я вовсе не горела желанием жить в Корее. С мужем мы встречались больше года, после чего я все-таки решилась. Первое время решено было, что мы будем жить с его родителями. Корейский язык у меня хромает. С мужем до сих пор говорим по-английски. Самой стыдно, но когда было желание учить корейский, тогда не было возможности. А сейчас уже просто некогда — семья и работа забирают все силы и время. Так что не быть мне профессором.

Мои родители отнеслись к моему замужеству спокойно, а вот родственники мужа восприняли наш брак настороженно. Свекровь как-то смирилась сразу, а свекор прямо грозился из дома уйти, если сын приведет домой русскую. Но все быстро утряслось. Просто родители мужа считали, что все русские повальные алкоголики! А я не пью практически. И муж мой тоже не пьет. Так что свёкор и свекровь успокоились. Золотые люди! Мы прожили вместе с ними два года, и ни разу от них я не слышала замечания по поводу того как нам следует жить. Сейчас мы с мужем живем отдельно. А с рождением сына у нас все стало как в обычной корейской семье.

Что удивило в Корее… Честность людей, их желание помочь незнакомым. Хотя, работая в женском коллективе, бывает всякое, попадаются особы, мило улыбающиеся, но готовые напакостить исподтишка.

Но, в общем, в Корее меня всё устраивает. Особенно, когда обзавелась дитем, я прочувствовала удобство и безопасность. Нравится чистота везде и спокойствие. Немного расстраивает то, что на манер Запада, дети растут слишком раскрепощенными, даже дерзкими. Я, — когда выходим гулять с сыном на площадку, — стараюсь сидеть в стороне. Поскольку, корейские дети, узнав, что мой ребенок полукровка – начнут донимать его, дразнить – хэллоу – и прочими другими словами. Не все, конечно, но находится какая-нибудь «козявка». В основном, дети доброжелательные, особенно девочки. Так что учусь терпению. Иногда сами корейские мамаши заступались за моего сына, отгоняли назойливых с их глупым «хэллоу». Надеюсь, что в школе у нас не будет проблем.

Татьяна Сивкова, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка для иностранных учащихся Уральского госуниверситета им. А.М. Горького (г.Екатеринбург).

«В Корее я уже около шести лет, преподаю русский язык в сеульском университете Сонгюнкван, основанном в 1398 году.

К сожаленью, корейский я так и не выучила. Дочь моя осталась в Екатеринбурге, тоже кандидат наук, но по социологии, — постоянно стыдит меня. Честно говоря, мне некогда учить язык, поскольку очень занята работой. А в быту обхожусь английским.

Что касается русских преподавателей в Южной Корее, то все они обучают студентов русскому не только на уроке, но и продолжают с ними работать вне аудитории,  — устраивают Фестивали русской культуры, ставят спектакли. Лучшими, на мой взгляд, являются Дни русской культуры в Аньянском университете (г.Аньянг), где вместе со студентами сделали ряд театральных постановок кандидат филологических наук, москвичка Наталья Валентиновна Крашевская и доцент Театральной академии из Петербурга Анатолий Константинович Агибалов. Они поставили спектакли по мотивам рассказов И. С. Тургенева, по роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго» и другие.

Я со своими студентами готовила литературные вечера, посвященные А.С.Пушкину, Н.В.Гоголю, А.П.Чехову. А потом последовала примеру моих коллег, — начала ставить спектакли на сцене университетского театра. Первая постановка — комедия Н.В.Гоголя «Ревизор». Студенты сами шили костюмы, рисовали декорации. Спектакль получился веселым и смешным. Затем мы поставили «Женитьбу». Потом «Метель» по Пушкину. Следом поставили спектакли по рассказам Чехова «Толстый и тонкий», «Месть женщины», а еще спектакль по письмам писателя к жене О.Л. Книппер-Чеховой.

В прошлом году внимание моих студентов привлек Л.Н.Толстой, они сами выбрали пьесу, и, за время летних каникул, выучили текст со всей диалектной лексикой Тульской губернии. Я репетировала со студентами после занятий почти ежедневно по нескольку часов. И осенью 2009-го мы показали драму «Власть тьмы», в которой были заняты студенты: Во Ин Хек, Ким Тэ Хен, И Мин А, Пак Су Хен, Шин Енг Хен, И Ен Джонг, Ли Енг Джин и другие. По отзывам корейских преподавателей русского языка и литературы и русскоязычных гостей, нашим студентам-актерам удалось показать «глубокий драматизм и накал страстей» — любовь и предательство, жестокость и доброту, подлость и честность. Зрители увидели, что в жизни нет судьи более строгого, чем сам человек, выносящий себе приговор.

Во время спектаклей сбоку от сцены, на экране шли титры на корейском языке. Перевод, подбор музыки, шитье костюмов, изготовление декораций, афиш, буклетов, билетов – все это делали сами студенты. Все — как в настоящем театре.

Николай Кан, пенсионер, житель городка Кимпхо.

«С женой Людмилой мы прибыли в Корею год назад из Сахалина. Приехали по программе, которую осуществляет Япония совместно с Южной Кореей. Как известно, в тридцатые годы, японцы угоняли корейцев на принудительные работы на остров Сахалин. Теперь Япония в качестве компенсации за свою прошлую агрессивную политику, строит дома в Корее, чтобы поселить в них корейцев, родившихся до 1945 года на Сахалине. Так появились поселки в Ансане, Пачжу, Кимпхо и других городах.

Наших людей в Кипхо 65 семей. Квартиры светлые, удобные, получаем ежемесячные пособия. Стараемся привыкать к новым условиям, — недавно была встреча нашей сахалинской общины с мэром города Кимпхо. Среди своих мы чаще на русском общаемся, так удобней. Когда приехали сюда, стало чего-то не хватать, потом смекнули – по телевизору передачи на русском не хватает! Бросили клич, скинулись и провели кабель – теперь смотрим Первый российский канал. Корейская пища мне непривычна, поэтому предпочитаю еду, которую ем с ранних лет – борщ, солянку, голубцы, пельмени… Скучаем, конечно, по Сахалину, там же дети и внуки остались. Мы с женой каждое воскресенье в Сеул едем, в православную церковь, на Богослужение. Там общаемся с батюшкой и русскими прихожанами».

                     Глава 27-я

Пусан – страна грёз

В Пусане, втором по величине городе Южной Кореи, расположенном на самой южной оконечности полуострова, на берегу Восточного моря, я был трижды. В разные годы. И всякий раз, при посещении этого портового города, меня не покидало чувство, что Пусан – это страна грёз. Страна вдохновения, страна утраченных надежд, страна бесшабашных романтиков и мечтателей…

Четвертая моя поездка в Пусан состоялась по инициативе писателя Чжон Тэона, с которым я познакомился однажды в Сеуле. Он позвонил мне, сказал коротко:

— Я еду в Пусан в ближайший выходной. Не желаете составить мне компанию?

— А что там, мероприятие какое? – спросил я.

— Ничего особенного. Просто развеяться.

— О`кей!

И вот, в воскресенье, скоростной поезд KTX сообщением «Сеул – Пусан», уносил нас вперед, по горам и долам, нырял в длинные туннели, мчался по мостам, преодолевал реки и озёра…

Чжон в 90-е годы жил в Москве, окончил МГУ, защитил кандидатскую степень по русской литературе. Пока ехали, Чжон вновь вспоминал годы учебы в Москве, — трудные, суровые, приходилось туго затягивать пояс, доходило до того, что его посещала мысль оставить учебу, но каждый раз он находил в себе силы шагать дальше.

— Я жил в университетском общежитии на Воробьевых Горах, — рассказывал Чжон. – Комнатка тесная, в ней едва помещалась кровать и стол, зато был телефон, по которому я мог позвонить на родину родным. В средствах я был ограничен, и потому приходилось экономить, — брал в магазине мороженую рыбу, варил себе суп. Иногда на выходе из метро я покупал у русских женщин вареную картошку с огурцами. Стоили они не так дорого, зато были очень вкусные. Хорошее было время. Трудное, но хорошее. Когда уезжал, приобрел в Измайловском парке маленький пейзаж маслом – березовый лес. Память о России.

В пусанском вокзале нас встретил друг Чжона, тоже писатель, по имени Хо Тэк. Было время обеда, и Хо Тэк повез нас на своей машине прямиком в рыбный ресторан. В нем нам подали рыбу сырую, рыбу жареную и рыбу вареную. Конечно, мы выпили по стопке рисовой водки – сочжу. Хо Тэк лишь пригубил, потому что был за рулем. Ломтики сырой рыбы мы цепляли палочками, окунали в соевый соус и отправляли в рот. На столе было в изобилии разных закусок, — вскоре я ощутил, что сыт. Но принесли еще рыбу на подносе — жареную, которая тоже оказалась невероятно вкусной. Когда мы покончили и с ней, хозяйка поставила на стол переносную газовую плитку и водрузила на нее внушительную железную емкость – смесь сковороды и кастрюли – ее содержимым оказалась опять рыба, но другой породы, вперемежку с морскими моллюсками и овощами. Это был уже перебор! Но запах варева был такой ароматный, что я не удержался и зачерпнул ложкой горячей юшки, чтобы попробовать на вкус. А попробовав, уже не мог оторваться!.. И зачем только я попробовал? И куда все это поместилось в моем скромном желудке?!

За окном нашего ресторанчика, в заливе покачивались на волнах рыбацкие шхуны. Эти шхуны и доставляют ресторанам свежую рыбу.

Потом Хо Тэк повез нас на ближайшую гору, машина поднялась по серпантину дороги, припарковалась на стоянке, — отсюда до вершины горы оставалось метров сто, — мы прошлись пешком, совершили променад после обильного обеда. Наверху нашему взору открылся весь Пусан, как на ладони, и виднелся порт с мачтами кранов и многочисленными судами, — а за ними простиралось море. В ясную погоду, поведал Хо Тэк, хорошо видны японские острова. А место, где мы находимся, говорил он, самая высокая точка в Пусане, в старину служила сторожевой башней, — здесь молодые воины с зоркими глазами всматривались в море, и, если обнаруживали там армаду японских кораблей, двигающуюся к корейским берегам, то тотчас жгли костер – дым костра поднимался высоко в небо, этот дым видели воины на другой отдаленной горной вершине, которые тоже, в свою очередь, разжигали костер, — таким образом сигнал о японском вторжении по цепочке передавался вглубь страны и доходил до короля.

Вечером мы присутствовали на презентации книги одной поэтессы, проходившей в книжном магазине. Там был зал, в котором устраивались встречи литераторов с читателями и презентации их книг. Поэтесса – ей было около пятидесяти – стояла на сцене и читала свои стихи. Когда мероприятие завершилось, вся шумная компания отправилась в ближайший ресторан. А мы втроем решили поужинать на пляже Хеундэ.  Мы сидели в кафе, с окнами, выходящими на море, пили пиво и слушали латиноамериканские песни в исполнении хорошенькой смуглой певицы, должно быть, приехавшей из Мексики или Парагвая.

Голос у нее был замечательный, — посетители ей аплодировали, а когда она спела вечно молодую и неумирающую «Bésame mucho», мы наградили ее дружной овацией.

Море за окном лизало пустынный песчаный пляж, освещенный мириадами огней от фешенебельных гостиниц и ресторанов, — по набережной гуляли парочки, они любовались набегающими на песок волнами с белой ажурной пеной и устремляли свой взор дальше – в синеву морского пространства, где вдалеке пароходы, светя иллюминаторами, уходили, как во сне, в чужие страны…

Писатель Хо Тэк снял для нас с Чжоном номера в ближайшей гостинице. Он сделал это еще утром. За свой счет. Ему это не в тягость. А в удовольствие. Сегодня выходной и его Хо Тэк решил полностью посвятить гостям. Он весь светился, точно ребенок, много шутил и смеялся. Ему пятьдесят пять. По призванию – он писатель, по профессии – доктор. Зубной врач. Его клиника находилась неподалеку от рыбного рынка Чагальти, рядом с кинотеатром Иллюзион. Отец Хо Тэка тоже был зубным врачом, — уходя на покой, тот передал клинику сыну. Так что врачевание у них – семейная династия. Только вот дети Хо Тэка выбрали другие профессии. Но он не тужит, потому что есть кому передать нажитое дело – зятю. С ним в паре и работал Хо Тэк в клинике. Завтра с утра ему на работу – его ждут больные. Он зарекомендовал себя хорошим врачом и к нему на прием люди записывались загодя. Но Хо Тэк и писатель замечательный. Он любит Чехова. Видимо потому, что Чехов тоже был врачом.

Я задаю вопрос, — а когда же Хо Тэк пишет, если он все дни занят в клинике? Оказалось – по ночам. Ближайшие его планы – поработать еще пару лет в клинике и полностью посвятить себя литературе.

Мы не спеша пили пиво под латиноамериканскую музыку и болтали о том, о сём.

Пора расставаться. Хо Тэк не пьян, но пиво – алкоголь, потому не стоило рисковать ему самому садиться за руль автомобиля. Он позвонил по телефону в специальную службу, и вскоре на выходе из кафе мы встретили молодого водителя, который за определенную плату доставит Хо Тэка на его машине домой.

Мы с Чжоном остались одни и еще долго бродили по набережной, прежде чем отправиться в отель.

Утром мы позавтракали в ресторане гостиницы и поехали на автобусе в центр города. Мне хотелось посмотреть рыбный рынок Чагальти, — в прошлые свои приезды мне что-то никак не удавалось туда заглянуть.

Рыбный рынок Чагальти самый большой не только в Пусане, но во всей Корее. Здесь можно найти самую разнообразную морскую живность,  выгруженную прошлой ночью с рыболовецких сейнеров. Свежую, живую, плавающую в тазах и больших аквариумах.

Уже на подступах к рынку, в воздухе слышится запах моря и рыбы, запах океанской дали, запах сетей и рыбацких роб, покрытых рыбной чешуей.  И вот завиднелись торговые ряды под навесом вдоль причала, и торговки-аджумайки, с загорелыми обветренными лицами, в грубых шароварах, делающие свою привычную работу – в их движениях, неспешных, заключена философия океана – вот, океан, в десяти шагах отсюда, дающий людям пищу и мудрость жизни, — так было испокон веку…

Кальмар, камбала, сельдь, рыба-сабля, морской лещ, окунь, трепанг, мидий, краб, осьминог… я даже замечаю небольшую акулу, верней, акуленка, плавающего в тазу. Рыба здесь стоит дешевле, чем в Сеуле, поэтому многие жители столицы, оказавшись в Пусане, покупают рыбу и отправляют к себе домой. В Корее существует специальная служба доставки, именуемая — тыкпэ, очень удобная, — есть в каждом городе, — в течении одних суток посылка доставляется в любой конец страны. Воспользоваться тыкпэ решил и Чжон, он купил у одной торговки целую кучу камбалы. И дал женщине свой адрес. После чего мы продолжили путь по рынку.

— Рыбу вместе с кусочками льда она поместит в специальный короб из пенопласта, — объяснил мне Чжон, – крышку обмотает скотчем, затем вызовет тыкпэ. Завтра камбала в свежем виде прибудет в Чонан ко мне домой.

— Здорово! – сказал я. – А не напутает эта торговка? Не пошлет она вам вместо камбалы осьминога?

Чжон рассмеялся.

— Нет, такого быть не может. Аджума четко знает свою работу.

Я сделал здесь пару рисунков, после чего мы покинули рынок.

У станции метро мы перешли шумный проспект и оказались неподалеку от киноцентра Иллюзион.

— В Пусане ежегодно проводится международный кинофестиваль, — сказал Чжон. – А в киноцентре несколько залов, там показывают конкурсные фильмы. Сейчас мы находимся на аллее знаменитостей.

И, правда, асфальт, по которому мы шагали, изобиловал вмурованными бронзовыми памятными досками, где были отпечатки ладоней режиссеров и актеров, и выгравированы их факсимиле. Я увидел известные имена: Кшиштоф Занусси, Джереми Айронс, Эннио Морриконе, Клод Лелуш, Анна Карина…

Решили заглянуть в клинику Хо Тэка, попрощаться с ним. Клиника находилась через пару кварталов в весьма шумном месте, по соседству с вещевым рынком. В приемной пациенты, в ожидании своей очереди, сидели на диване, смотрели телевизор. Хо Тэк вышел к нам в белом халате, улыбчивый и сосредоточенный, пожал нам руки, пожелал счастливой дороги. Мы, в свою очередь, поблагодарили его за теплый прием.

На вокзале мы взяли билеты на поезд, до отправления было достаточно времени. Чжон не знал, что рядом с вокзалом находится русский квартал под названием Техас. На сей раз я решился на роль экскурсовода, и повел приятеля через улицу.

Техас представлял собой длинную улицу, по обеим сторонам ее расположились бесчисленные торговые лавки, магазинчики, кафе и питейные заведения. Хозяева лавок и магазинов преимущественно были местные корейцы, но у них помощниками работали русскоговярящие, одним словом – эсенговцы. Потому как основным контингентом покупателей являлись русские, — и поток шел главным образом через Приморье, — то бишь бизнесмены, моряки, туристы.

Золотыми временами в Техасе были 90-е годы, — тогда от челноков не было отбоя. Нынче покупателей поубавилось, — сказался наплыв китайских товаров в Приморье, — но приезжают, потому, как китайские изделия по качеству значительно уступают корейским.

В Техасе жизнь кипит круглые сутки. Здесь повсюду слышна русская речь, а в кафе и ресторанах крутят русские песни.

Мы с Чжоном выпили по чашке чая в кафе с вывеской «Саша» и поспешили на вокзал.

                            Глава 28-я

До свиданья, Корея!

23-е декабря.

Настала пора уезжать из Дома творчества. Я пошел в офисное здание, чтобы поблагодарить администраторов, мистера Квона и госпожу Ё Чжи Ин за приют, — Квон сразу вызвался подвести меня до автовокзала на своей машине. Я сказал, что не стоит беспокоиться — доберусь автобусом. Но господин Квон настоял на своем: он все равно едет в Вончжу по делам, заодно и меня подбросит. Ну, что ж, сказал я, в таком случае чемодан мой собран.

Я простился с писателями, с которыми бок о бок прожил четыре месяца, и сел в машину. Вокруг было белым-бело от снега. Снег выпал минувшей ночью. Снег – добрый знак, решил я. Может статься, когда-нибудь мне вновь посчастливится оказаться здесь. Если нет, то другие хорошие дела будут сопутствовать мне на моем пути. А дело-то мое обыкновенное, — занятие литературой и живописью. И хотелось думать, чтобы эти два направления Искусства держали бы меня на плаву как можно дольше.

Белые гряда гор Мечжири безмолвно провожали меня. «До встречи!» – сказал я им.

В Сеуле я поселился в гостинице. Завтра мне улетать в Москву. Я прошелся по улице. Фасады магазинов, кафе и ресторанов были украшены разноцветными гирляндами – люди готовились встречать Рождество. 25-го числа в каждой корейской семье появятся букет цветов и маленький Санта-Клаус. И конечно, подарки.

А в канун Нового года, 31-го ночью в павильоне в центре Сеула будет бить колокол Досингак, отлитый пять веков назад. Так корейцы провожают Старый год и встречают Новый.

В корейском традиционном изобразительном искусстве туши сансухва важное место придается чистому пространству бумаги. Графическое изображение должно гармонировать с незаполненным местом. Таким образом, эта философия свободного пространства наблюдается и в повседневной жизни корейцев, в культуре – музыке, танце, песне…

Следовательно, Корея открылась мне лишь одной гранью, а все другие еще предстоит постичь. Что ж, меня это устраивает. Только поиск чего-то неизведанного сулит новые яркие встречи.

                                       Москва-Точжи-Сеул, 2009, 2010г.г.

Telegram