Изабелла Бёрд Бишоп. «Корея и ее соседи». Путешествие в Россию

ГЛАВА XVIII. НАГАСАКИ — ВЛАДИВОСТОК

Ложные сведения о высадке сильного японского десанта на побережье Печи- лийского залива, которым верили на Дальнем Востоке в течение почти двух недель и которые, заставив трепетать все правительства Европы, толкнули на необдуманные действия даже такого хладнокровного и хорошо информированного о делах на Вос­токе человека, как сэр Роберт Харт¹, а также явились причиной поспешного бегства европейцев из Пекина и вообще посеяли страх среди иностранцев, проживающих в Северном Китае. После того, как эти слухи не подтвердились, я решила вернуться из Пекина в Чифу и там подождать дальнейшего развития событий.

Война и связанные с ней проблемы и нестабильность настолько дезорганизовали морской транспорт, что я, намереваясь сесть на проход до Владивостока, была вы­нуждена ждать несколько недель в Чифу, находившемся во власти слухов о великих морских сражениях, и смогла попасть лишь на небольшое немецкое судно, капитан которого неохотно согласился взять одного пассажира. На этом судне я провела пять беспокойных дней, так как путешествовать пришлось в штормовую погоду. Приятным исключением была остановка в Нагасаки как раз в то время года, когда там цветут хризантемы и город украшают ярко-красные клены. Хорошо освещен­ный, чистый, в порядке, доведенном до совершенства, без недостатков и излишеств, аккуратный и элегантный, точно игрушечный, этот город ярко контрастирует с поч­ти всеми большими китайскими городами, в которых за пределами иностранных сеттльментов царят грязь и нищета.

Китайцы ходили по улицам с важностью представителей высшей расы, без ка­ких-либо признаков беспокойства продолжали заниматься торговлей, и их с уваже­нием называли компрадорами. Единственное, что от них требовалось, — это регис­трация. И это в то время, когда из Китая по настоянию дипломатов выехали все японцы (причем их личность и собственность отнюдь не всегда были в безопасно­сти), а любой «карлик»², случайно заблудившийся в китайском городе, мог быть почти уверен в том, что лишится жизни.

Общественное мнение все еще пылало энтузиазмом по поводу военных действий. На власти Нагасаки сыпались денежные и прочие материальные пожертвования, в го­роде не говорили ни о чем, кроме военных побед, а местный театр пожертвовал Во­енному фонду выручку с двухдневных спектаклей перед переполненным залом в 3000 мест. О том, что гавань находится на особом положении, говорил только тот факт, что кораблям разрешалось входить в нее лишь в дневное время суток и что затем они сопро­вождались государственным лоцманом по безопасному от мин фарватеру.

В Нагасаки стояла теплая осенняя погода, но когда я добралась до Владивостока, на сопках, окружающих его великолепную гавань, лежал первый снег, а через два дня после моего прибытия первая зимняя метель укутала окрестности города 18-дюймовым снежным покровом. Заросшие лесом острова, бухты и сопки, почти невидимые из-за деревьев проливы и фиорды — все это так необычно для приезжего. Затем вы проплываете форт Годобин и, сделав крутой поворот, входите в гавань, одну из самых прекрасных в мире, две с половиной мили в длину и около одной — в ширину, глубоководную по всей площади настолько, что корабли, имеющие осадку в 25 футов, бросают якорь на расстоянии полета брошенного камня от причалов или швартуются у государственного пирса.

Первый взгляд на Владивосток производит довольно сильное впечатление, хотя из-за вандализма строителей город был лишен прекрасного естественного фона, кото­рым мог служить лес. Теперь же сочетание лиловой земли и хрустально-голубого мо­ря напоминает некоторые гавани нашей Новой Шотландии. В этой тихоокеанской столице нет ничего от Азии, и это город скорее даже трансатлантический, нежели ев­ропейский. Он опоясывает трехмильной дугой глубокую и хорошо укрытую гавань, смело поднимаясь на пустынные, лишенные растительности склоны неровных сопок. На них расположены величественные здания с рельефными фасадами. Резиденция гу­бернатора, здание компании «Кунтц и Альберс», сверкающий куполами православный собор, лютеранская кирха, здания государственной администрации, адмиралтейство, арсенал, кадетская школа, Морской клуб, здание временного размещения иммигран­тов и массивные основательные строения конечной станции Сибирской железной до­роги привлекают внимание путешественника, хотя вид этих несимметричных постро­ек вряд ли можно назвать живописным.

Удивление, которое вызвало мое пожелание поскорее пройти таможенный до­смотр, позволяло сделать заключение, что до сего времени Владивосток был откры­тым портом, и что я могла сойти на берег без всяких формальностей. После не­скольких тяжелых минут в сутолоке крупных сампанов, сравнимой разве что с ва­вилонским столпотворением, меня стащила на берег компания веселых, шумных и грязных корейских парней. Не сумев договориться о том, кто понесет мой багаж, они, обменявшись довольно ощутимыми ударами, похватали мои пожитки и разбе­жались в разные стороны, оставив меня наедине со штативом от фотокамеры, кото­рый я отчаянно пыталась спасти во время потасовки. Неподалеку стояли дрожки, и меня схватили четверо или пятеро корейцев, каждый из которых тащил меня к сво­ему экипажу, крича мне что-то на ухо по-корейски, пока их не успокоил следивший здесь за порядком казак. Корейцев здесь были сотни, и это делало порт похожим на Чемульпо, разве что здесь они вели себя более шумно и агрессивно. Сев в дрожки, я сказала по-английски как можно более отчетливо: «Отель «Золотой рог»», и затем это же по-французски. Мужик? в тулупе кивнул, ухмыльнулся и пустил лошадь га­лопом в обратном направлении. Я схватила его за рукав и, отчаянно жестикулируя (слова в этом случае были бесполезны), заставила повернуть в нужную сторону, но он остановился у дверей одного из самых отвратительных из тех питейных заведе­ний, которыми кишит Владивосток.

Здесь вновь объявились все мои корейцы, что-то возбужденно крича. Я заста­вила мужика снова пустить лошадь галопом, и дрожки рванули по ухабам и кочкам так, что у меня перехватило дух. Продолжая нестись во весь опор и делать останов­ки у кабаков, мы и следовавшие за нами корейцы (такие же веселые и шумные) доб­рались, наконец, до гостиницы «Золотой Рог» — длинного, некрасивого здания с дурной репутацией. Появилась хозяйка. Я попыталась объясниться с ней на англий­ском и французском языках, но она не знала ни того, ни другого. Мужик стал кри­чать на нас по-русски, собралась небольшая толпа, каждый пытался нам как-нибудь помочь. И, когда мы окончательно запутались и мужик взялся за вожжи, чтобы от­правиться на поиски дальнейших приключений, неожиданно появился русский офицер и на блестящем английском предложил мне свою помощь. Он перевел мои слова хозяйке гостиницы, одолжил мне несколько копеек, чтобы расплатиться с ко­рейцами и кучером и доставил мне удовольствие впервые за пять дней услышать мой благословенный язык.

Я поднялась по длинной лестнице мимо бара и столовой, где даже утром было очевидно воздействие водки, миновала заполненную и в этот ранний час бильярд­ную и, пройдя через большой, темный и пыльный зал, добралась, наконец, до своего номера («гостиной» и спальни люкс), окна которого выходили во двор со свинарни­ком. В номере было пять дверей, из которых ни одна не запиралась. Комнаты были обставлены в стиле «Луи Кваторц», на отделку мебели не пожалели позолоты и бар­хата, но вся она была старой и пыльной. Эта мебель, наверное, много повидала на своем веку, и, возможно, увидит еще столько же. Языковой барьер был непреодо­лим, и я, похоже, совсем не умела объясняться с помощью жестов, так как мне так и не удалось дать понять, что я голодна.

Я вышла на улицу, обналичила циркулярное аккредитивное письмо в огромном немецком торговом доме «Кунтц и Альберс», который занимается универсальной торговлей в Восточной Сибири, где мне была вежливо предоставлена вся необхо­димая на тот момент информация. Затем я обнаружила, что это было единственное место, где понимают английский или французский, тщетно попыталась купить поч­товые марки или продукты, и, отправив единственное рекомендательное письмо, которое ранее я довольно неблагодарно приняла, вернулась в свое жалкое обитали­ще, чтобы поразмышлять о шансах на осуществление моего плана, которые в тот момент казались весьма неутешительными.

Там меня и нашел мой будущий благодетель мистер Чарльз Смит, очень доб­родушный на вид человек, старейший из иностранцев, проживающих во Владивос­токе, которому было адресовано мое рекомендательное письмо. С ним вместе мы сразу же отправились к генералу Унтербергеру, губернатору Приморской области. Я думаю, что никогда еще не видела такого огромного человека, который к тому же был военным от шпор до воротника мундира. Когда он встал, чтобы приветствовать меня, мне показалось, что его голова вот-вот коснется потолка.

Мистер Смит — очень важная персона во Владивостоке, и даже губернатор от­носится к нему с уважением. Поэтому и меня он принял очень доброжелательно и поинтересовался моими планами на время пребывания в Приморье. Я объяснила, чем собираюсь заниматься, и попросила его одобрить мой проект, представив свои рекомендации, которые были более чем убедительными. Губернатор пообещал сде­лать все возможное, чтобы помочь мне, и тут же написал письмо начальнику погра­ничной стражи, добавив, однако, что состояние дезорганизации, в котором находит­ся стоящая на границе китайская армия, и полное отсутствие дисциплины у китай­ских солдат делают необходимым внесение определенных изменений в мой перво­начальный план, в чем я имела возможность убедиться в дальнейшем. Губернатор и его супруга прекрасно говорили по-английски, и общение с ними было для меня в равной степени приятным и полезным.

Вечером мистер Смит вновь заехал ко мне и, сказав, что он и его жена не могут позволить мне оставаться в этой гостинице, перевез меня в свой полный солнечного света дом, расположенный на крутом склоне холма с прекрасным видом на город и гавань. Таким образом, у меня остались самые радужные воспоминания о двух визи­тах, которые я сделала во Владивостоке. Да простит меня читатель, я видела этот город слегка в розовом свете, так как обычное для Дальнего Востока гостеприимст­во здесь было доведено до совершенства, и, с кем бы я ни встречалась, расставались мы всегда хорошими друзьями.

После бурана во Владивостоке стояла прекрасная погода. Снег спрятал все не­приглядное в этом городе и избавил его от пыли — этого бедствия дальневосточной зимы, и пять недель жители наслаждались видом прозрачного безоблачного неба и прекрасных закатов, бодрящим воздухом (температура ночью не опускалась ниже двадцати градусов), солнечным светом без жары и тихой музыкой колокольчиков спешащих по главной улице саней.

Город, который его основатели назвали «Владей Востоком», — ничто без армии и флота. Форты, земляные укрепления (смотреть на которые слишком долго или внимательно было бы неблагоразумно), большие армейские госпитали, огромные казармы из красного кирпича на каждом шагу, здания военной администрации, от­ряды солдат в коричневых шинелях и остроконечных башлыках, с мотыгами или лопатами на плечах[1], небольшие группы саперов со своими инструментами, офице­ры, большинство из которых с портфелями или папками спешит куда-то на санях, запрет фотографировать — все это говорит о военном значении этого города. Как минимум две трети людей, которых можно встретить на его улицах, одеты в воен­ную форму, да и следящие во Владивостоке за порядком казаки, которых здесь множество, тоже скорее военные, чем полицейские.

Столь же заметно здесь присутствие флота. Сюда заходят на ремонт военные корабли, здание адмиралтейства сияет новизной, имеются плавучий и прекрасный береговой док, строительство которого было закончено совсем недавно, а здание Морского клуба — одно из самых красивых строений во Владивостоке. Неважно, что природа запирает гавань от Рождества до конца марта. Наука победила зиму, и последние два года порт был открыт благодаря работе мощного ледокола и усилиям солдат, которые бечевой оттягивали ледяные глыбы в открытое море. Большие па­роходы «Добровольного флота»⁴ отправляются из Одессы во Владивосток ежеме­сячно или раз в две недели. Восточный конечный пункт Транссибирской железно­дорожной магистрали, Владивосток, стремится стать тем, чем он и должен стать: Гибралтаром и Одессой Дальнего Востока, одним из важнейших торговых центров, через который будет осуществляться коммерческая деятельность огромных плодо­родных территорий, лежащих к югу от Амура. А строительство железнодорожной ветки в порт Шестаков в корейской провинции Хамгёндо могло бы позволить рос­сийскому правительству в будущем обходиться без ледоколов.

Город растет с потрясающей скоростью. Исследование территории, на которой он сейчас расположен (тогда здесь была тайга), закончилось только в 1860 г. В 1863 г. началась вырубка леса и были построены первые лачуги. В то время человек, оставивший лошадей у кузницы, чтобы их подковать, мог найти их растерзанных тиграми, а однажды тигр был убит рядом с резиденцией губернатора. Постепенно на смену дубам и соснам приходили деревянные постройки, а перевод в 1872 г. из Ни­колаевска-на-Амуре во Владивосток военно-морского ведомства, состоявшего тогда из шестидесяти чиновников, дал строительству города решающий толчок. В 1878 г. во Владивостоке проживало 1400 человек. В 1897 г. гражданское население этого города составило уже 25000 человек, включая 3000 корейцев, которые живут обо­собленно в миле от города и работают здесь ломовыми извозчиками и грузчиками, и 2000 китайцев. Последние держат большинство магазинов и обладают монополией на торговлю мясом, рыбой, дичью, фруктами, овощами и другими скоропортящи­мися продуктами, которые продаются в четырех больших деревянных зданиях ря­дом с гаванью, которые здесь называют базар. Китайская торговая гильдия оказа­лась достаточно крепкой, чтобы вытеснить русских из торговли вышеперечислен­ными товарами. Здесь есть и несколько хороших японских магазинов, но японцы во Владивостоке — это, главным образом, высокооплачиваемая домашняя прислуга, и через несколько лет они, накопив денег, возвращаются на родину. Единственный британский подданный здесь — натурализовавшийся немец, а мистер Смит и его семья — единственные американцы.

Во Владивостоке есть две субсидируемые государством и две частные паро­ходные линии. 700 семей иммигрантов при поддержке правительства ежегодно при­бывают сюда, с условием, что глава семейства владеет суммой не менее 600 рублей (60 фунтов стерлингов). Кроме того, восемь-десять тысяч китайцев из провинции Шаньдун приезжают каждую весну работать по контракту и увозят домой в декабре от 25 до 50 долларов. От принудительного труда каторжан из поселения, располо­женного на Сахалине, власти отказались ввиду его неэффективности.

Отличительной чертой Владивостока являются китайские магазины; цены в них ниже, чем у русских или у немцев, и их торговля успешно расширяется. «Кунтц и Альберс» — гамбургская фирма, которая занимается импортом, банковскими опера­циями, морскими перевозками и универсальной торговлей. В здешнем филиале этой компании работают 60 служащих, большинство из которых немцы, но есть несколь­ко русских, датчан и корейцев. «Кунтц и Альберс» ведет обширную оптовую и роз­ничную торговлю в великолепных, похожих на дворцы зданиях из кирпича и камня, она имеет шестнадцать филиалов в Восточной Сибири и тесные контакты с немец­кой фирмой Лангалютье.

Здания железнодорожного вокзала Владивостока отличаются красотой и наде­жностью, сама железная дорога восхитительна, строительство участка в 186 миль с мостом через реку Уссури уже завершено и продолжается с огромной скоростью в на­правлении Амура, гарантируя блестящее коммерческое будущее города. На северных, восточных, западных окраинах города и вдоль залива Петра Великого на три мили протянулись новые улицы с магазинами и жилыми зданиями, при постройке которых кирпич и камень все чаще заменяют дерево. Быстро достраиваются красивые госу­дарственные и частные здания, внешний вид которых выдает амбиции их хозяев. По склону холма, иногда на большой высоте, проложена широкая дорога, иногда по одну, иногда по обе стороны которой расположены постройки. Это — главная улица Влади­востока. На ней находятся большинство государственных учреждений, большие мага­зины и торговые фирмы. Ее пересекают другие улицы, круто взбираясь в гору и затем так же круто спускаясь к морю. Кроме того, здесь имеются еще две-три параллельно расположенные улицы, значение которых невелико.

Строительство идет повсюду, мастерки каменщиков и молотки плотников за­молкают лишь ночью, да и то лишь на несколько часов. Из-за спешки некоторые правительственные здания начинают использовать еще до окончания отделочных работ. Строительство новых и снос старых зданий ведутся одновременно. В то вре­мя, как прокладываются дороги и строятся водопровод и подпорные стенки, с глав­ных городских улиц исчезают деревянные дома. В торговле недвижимостью — не­бывалый подъем. Цены на землю возросли настолько, что участки, которые в 1864 г. были куплены по цене от 600 до 3000 рублей, теперь стоят от 12000 до 20000 рублей, а в центре города землю вообще нельзя купить ни за какие деньги.

Новизна, прогресс, перспективность — вот характерные черты Владивостока. Он чем-то похож на растущий город американского Дальнего Запада. Некоторые по­стройки закончены, но вся жизнь города устремлена в будущее. Тротуары в основ­ном узкие и вымощены досками, которые качаются под ногами, но кое-где встреча­ются прекрасные гранитные мостовые в 10 футов шириной. Гостиницы походят скорее на салуны или бары, чем на респектабельные отели. Прекрасные дома из кирпича и камня стоят бок о бок с деревянными лачугами. Дорогие кареты и сани подпрыгивают на неровных мостовых. На улицах города запряженные волами допо­топные скрипящие повозки корейских извозчиков соседствуют с тройками, с их скачущими галопом лошадьми в дорогой упряжи и пассажирами в изящных и мод­ных костюмах прямо из Парижа.

Однако внешнее сходство Владивостока и Дальнего Запада перечеркивает дух милитаризма, царящий здесь повсеместно. Первыми зданиями на пустынном берегу стали военный госпиталь и казармы, которые по мере приближения к городу встре­чаются все чаще и чаще. Женщины составляют абсолютное меньшинство населения города. Скрип колес артиллерийских и интендантских фургонов, вид марширующих с утра до вечера серых батальонов и несмолкающие звуки барабанов, труб и гор­нов — все это напоминает путешественнику, что он находится в столице огромной, стремительно развивающейся тихоокеанской империи.

Зиму во Владивостоке проводят в театрах, на концертах и балах. За исклю­чением нескольких дней, когда идет снег, небо здесь ясное, температура не слиш­ком низкая, а невысокая влажность делает воздух очень бодрящим. Но если зимой

не выпадает снег, что, к счастью, случается здесь не часто, и сильные ветры прино­сят пыльные бури, пребывание во Владивостоке становится уже не таким приятным. Весной, которая здесь наступает внезапно, стоит прекрасная погода, то же можно сказать и об осени. И только летом во Владивостоке жарко, излишне влажно и ту­манно.

Религиозные потребности здешнего населения удовлетворяет прекрасный пра­вославный собор, со множеством куполов и большими позолоченными крестами, которые загадочно сверкают на закате, когда все вокруг погружается в вечерний по­лумрак. Есть еще угловатая лютеранская кирха и китайская кумирня. Губернатор Приморья, несколько главных и множество мелких чиновников — выходцы из при­балтийских провинций и по национальности немцы; они исповедуют лютеранство и, возможно, сочувствуют либеральным идеям. Но общаясь с моими знакомыми во Владивостоке, добрыми, культурными, отзывчивыми людьми, я была поражена од­ним обстоятельством: они совершенно не желали размышлять или высказывать вслух результаты своих размышлений на такие темы как политика и все, что с ней связано, деятельность правительства, религия, православная церковь, раскол, поли­тическая ситуация в России и за ее пределами и т. д. Здесь действительно тщательно избегают обсуждения некоторых (причем наиболее интересных) тем, а человек, не­осторожно нарушивший одно из таких табу, рискует стать изгоем.

 

ГЛАВА XIX. КОРЕЙСКИЕ ПОСЕЛЕНЦЫ В СИБИРИ

Главной целью моего визита в русскую Маньчжурию было личное исследование острого вопроса о положении корейцев, нашедших убежище в России, число кото­рых, по данным корейского правительства, составляло около 20 тысяч человек. В Сеуле не переставая говорили о том, что корейцы в огромных количествах изгоня­ются из России, что несколько тысяч их уже пересекли Туманган, чтобы вернуться в Корею, и что они находятся в состоянии такой нищеты, что корейский король был вынужден послать своих агентов на север для расселения их на землях провинции Хамгёндо.

Найти носильщиков и переводчика во Владивостоке оказалось невозможно. Тщетны были усилия моих друзей отыскать в этом городе то, чего здесь не сущест­вовало, и я уже была готова сдаться и отказаться от обещавшей быть необычайно интересной поездки, когда директор Сибирских телеграфных линий очень любезно предоставил мне в качестве сопровождающего одного из своих старших служащих, который вот уже несколько лет работал без отпуска. Господин Хейдеман, немец из Прибалтики, одинаково хорошо говорил по-русски, по-немецки и по-английски, как русский чиновник мог облегчить наше путешествие по приморской глубинке, кото­рое без него могло бы быть очень тяжелым. Это был высокий, приятной наружности, очень интеллигентный и всегда учтивый человек чуть моложе среднего возраста. Он умел заставить мужиков подчиняться себе, охотно и умело переводил, но в то же время он был официально холоден, ко всему безразличен, и у меня сложилось впе­чатление, что он просто врос в свой мундир.

Итак, имея на стороне своего проекта полное одобрение губернатора, любезную помощь Телеграфного департамента и прекрасную погоду, я, любуясь алым вос­ходом, на маленьком пароходе покинула Владивосток и, преодолев за несколько ча­сов 60 миль, сошла на берег в глубокой бухте с прозрачной водой и белым песком, которая скоро должна была покрыться льдом. Вокруг были невысокие сопки без ка­кой-либо растительности, окруженные песчаными холмами. Прибытия парохода уже ожидали корейцы с повозками, запряженными быками. В доме русского почт­мейстера меня ждали гостеприимство и прекрасно накрытый чайный стол. Я редко встречала людей, от которых бы веяло силой и здоровьем так же, как от этой семьи. Позже я поняла, что величина, здоровье и сила — характерные черты русских посе­ленцев в Приморье.

В заливе Посьета находится крупная военная база, состоящая из добротных казарм и складов. Кажется, что здесь совсем нет гражданского населения, но неподалеку есть корейские деревни, поставляющие во Владивосток большую часть потребляемой там говядины. Мы встретили несколько здоровых, судя по всему, зажиточных корейцев, которые гнали вниз к пароходу стадо из 60 отличных сытых телят.

Затем мы сели в почтовый вагон и, зажатые между мешками с письмами и по­сылками, помчались вдоль замерзших фиордов, через скованные льдом реки, по по­росшей травой холмистой местности, о присутствии человека в которой говорили только редкие корейские хутора в долинах между сопками. Через два часа, уже по­сле того, как стемнело, мы прибыли в Ново-Киевск, где нас радушно встретил пред­ставитель фирмы «Кунтц и Альберс», большой, построенный из кирпича и камня особняк которого очень выделялся на фоне остальных зданий.

Ново-Киевск — большая военная база, в которую возможность заработать при­влекла около 1000 штатских, в основном китайцев и корейцев. Корейцы действи­тельно составляют основную часть этого населения и на своих повозках выполняют все работы по перевозке товаров и топлива. Центром города является обширный пыльный склон, пересекаемый ухабистыми дорогами, по которым с утра до вечера мерно маршируют серые батальоны. На территории между заливом Посьета и Ново­Киевском расположены 10 тысяч человек пехоты и артиллерии, а в Ново-Киевске я видела 8 полевых орудий и 24 двухколесные фуры с военной амуницией. В стадии завершения находится строительство казарм еще на 10 тысяч человек. Длинные де­ревянные навесы служат здесь укрытием для низкорослых артиллерийских лошадей, солдатские семьи живут в поселках с низкими глиняными домами по две комнаты в каждом, с небольшими окнами, в которые вставлено по одному стеклу. Здесь есть большой плац для строевой подготовки и парадный плац, а также изящная право­славная церковь стандартной планировки.

Ново-Киевск, поднимающийся вверх по голому склону холма на две мили, с его открытыми пространствами и широкими улицами, создает впечатление города с блестящим будущим. Кроме дома «Кунтц и Альберс», с его разноязычным штатом служащих, среди которых манерами и рвением выделялся молодой кореец в евро­пейском костюме, здесь есть еще одна немецкая компания и около 40 маленьких ма­газинчиков. Большинство из них содержат китайцы, и в любом можно купить водку или шнапс.

Необходимые для путешествия дальше на юг приготовления задержали меня здесь на три дня, и за это время начальник местного полицейского отдела, который говорил по-французски, свозил меня в несколько корейских деревень. Судя по тому, что я пока слышала и видела, все сельское население в этом районе — корейцы, и живут они прекрасно. Как здесь, так и южнее, до самой корейской границы, посе­ленцы преуспевают, а некоторые даже разбогатели на контрактах по поставкам мяса и зерна для русской армии. В этом отношении они обошли своих китайских сосе­дей — корейцы даже закупают скот в китайской Маньчжурии и откармливают его здесь на убой. В это очень трудно будет поверить тем, кто видел корейцев только в Корее. Но это еще не все! По совершенно достоверным данным, корейцы в районе Хабаровки так успешно конкурировали с китайцами в продаже овощей, что снабже­ние города этими продуктами теперь находится полностью в их руках.

Русский тарантас — одно из самых грубых и неуклюжих транспортных средств, известных цивилизованному человечеству. Достаточно сказать, что он вполне соот­ветствует русским дорогам, а они в этой местности отвратительны. На двух парах ши­роких колес с осями, соединенными длинными крепкими деревянными брусьями, расположен длинный узкий ящик, в котором вместо сидений находятся одна, две или три доски, иногда с подушками, иногда — без, с веревкой, натянутой поперек. В та­рантас запрягают две или три лошади вряд, одна коренная и одна или две — при­стяжные, лошади очень слабо прикреплены к повозке и запряжены так, чтобы голова их была направлена внутрь и вниз. Пристяжные приучены к эффектному галопу, ко­торый не ослабевает, даже если коренная переходит на степенную рысь. Рессор та­рантас не имеет, так что, когда лошади идут галопом, он трясется и подпрыгивает на всех выбоинах, кочках, колеях, ручьях и прочих препятствиях.

Тарантас полицмейстера легко преодолевал препятствия на пути в деревню Ян- чихэ, где мы надеялись найти корейского переводчика. Мы ехали по равнине, кото­рая постепенно сужается и превращается в окруженную красивыми холмами долину. Толстый слой богатого чернозема позволяет выращивать здесь почти любые зерно­вые культуры или корнеплоды. Весь урожай был уже собран, земля аккуратно вспа­хана. Время от времени мы проезжали корейские деревушки с домами намного бо­лее высокого качества, чем в самой Корее. В одной из самых больших деревень, где 140 семей владели 750 акрами прекрасной земли, мы зашли в несколько крестьян­ских домов. Нас повсюду хорошо принимали, и даже женщины выходили и привет­ливо здоровались с посетившим их чиновником. Особенно приятно было то, что вместо робости, подозрительности, раболепия, которые являются основными черта­ми корейских крестьян дома, здесь их поведение отличалось открытостью и незави­симостью.

Полицейскому начальнику здесь были рады. Корейцам нечего бояться, если только он не почувствует характерный запах, говорящий о том, что не соблюдаются санитарные нормы, или на глаза ему не попадется куча мусора в неположенном месте. Дворы содержались в чистоте и были хорошо выметены, под опрятными на­весами стоял домашний скот. Построенные исключительно в традиционном корей­ском стиле дома здесь большие, по пять или шесть комнат в каждом, аккуратно по­крыты соломой, внутри очень чистые, а богатству их убранства мог бы позавидо­вать корейский мандарин. От корейцев, однако, настоятельно требовалось, чтобы многочисленные черные отверстия в стенах, через которые выходил дым при ото­плении пола, заменялись одним большим полым стволом дерева, который устанав­ливался неподалеку от дома. Это, а также требование соблюдать чистоту на улицах

в санитарных целях были теми малыми ограничениями, с которыми приходилось мириться корейцам. Одежда и жилище тут такие же, как в Корее, и мужчины так же щеголяют пучками волос на затылке.

Следующей остановкой на нашем пути была деревня Янчихэ. Здесь мы увидели уютную школу, где на уроках бок о бок сидели русские и корейские дети, право­славную церковь, отличавшуюся богатством внутренней отделки, и рядом с ней дом священника. В чистом полицейском участке сержант-кореец записал мои просьбы и послал проворного полицейского, тоже корейца, на поиски переводчика. Четыреста здешних корейцев перешли в православие и приняли крещение. Я спросила священ­ника, который выглядел скорее живописно, чем цивилизованно, и большая молодая семья которого была явно слишком велика для занимаемого ею жилища, были ли новообращенные хорошими христианами, на что тот многозначительно ответил, что им предстоит еще многому научиться и что он возлагает большие надежды на сле­дующее поколение.

Трудно сказать, что стало причиной успеха миссионерской деятельности вЯн- чихэ и в других корейских деревнях. Мнения, которые я слышала по этому поводу, часто кардинально расходились, и ни одно из них не было окончательным, как буд­то говорившие об этом со мной люди сами не были вполне уверены в своих утверж­дениях. Мне кажется, что, поскольку Россия с терпимостью относится к поклоне­нию духам или любой другой религии, если только она не вступает в прямой кон­фликт с существующими нравственными нормами, обращение здесь нужно для того, чтобы корейский иммигрант мог пользоваться теми благами, которые предоставляет ему натурализация в России.

Мы готовились к поездке к корейской границе и дальше в Корею, до города Кёнхын, где по торговому договору 1888 г. было предоставлено право проживать русским подданным в надежде, что это приведет к возникновению там торгового центра по примеру Кяхты⁵. Когда мы уже заканчивали наши приготовления, я пого­ворила с господином Матюниным, пограничным комиссаром, который сообщил мне неприятные известия о том, что на границе небезопасно из-за бесчинств китайских солдат и дал мне рекомендательное письмо к губернатору Кёнхына.

Наш скромный эскорт состоял из возницы большого тарантаса, запряженного тройкой низкорослых лошадей, корейца верхом на лошади и еще одного корейца — старосты соседней деревни, который хорошо говорил по-русски. Не стану утомлять читателя деталями нашего довольно скучного двухдневного путешествия к реке Ту- манган. Мы ехали по плохой дороге, которая порой совсем пропадала на склонах холмов или в болотах, которые часто попадались нам в течение первых 40 верст пу­ти. Кучер постоянно пытался пустить лошадей в галоп, и тарантас натыкался на кочки, подпрыгивал и трясся так, что я у меня перехватывало дыхание. Иногда мы застревали в болотистых ручьях, когда под нами подламывался лед, и нас спасали только потрясающие объединенные усилия лошадей, которых, похоже, готовили ктакого рода случайностям. При этом было необходимо изо всех сил держаться за тарантас. Господин Хейдеман непрерывно курил и не делал никаких замечаний.

Галопом по тонкому льду мы пересекли в узкой части залив Посьета и неско­лько фиордов, очень ловко переехали вброд несколько ручьев, миновали прибреж­ные корейские деревушки, где примитивным способом добывалась соль, которую

потом в прекрасно сплетенных соломенных корзинах переправляли в китайский го­род Хуньчунь. Китайские повозки, на которых перевозили корзины, были запряже­ны семерками мулов и постоянно передвигались с огромной скоростью.

Через 30 верст местность стала очень холмистой, на горизонте появились ска­листые горы. Вокруг не было ни деревца, только густая высокая трава, мириады роскошных цветов Сomposita и Umbelliferaи поздние сиреневые астры, качавшиеся на резком ветру, который несколько усложнял пребывание на воздухе даже в нуле­вую температуру. Долины в этой местности ровные и широкие, почва — прекрас­ный чернозем, продукт многовекового разложения богатой растительности, без единого камня. Здесь можно выращивать почти все, что угодно, а также разводить крупный рогатый скот. На склонах пасутся тучные стада, а о том, что им не придет­ся голодать зимой, говорят разбросанные тут и там стога сена. Картофель, который в этих местах не подвергается заболеваниям и отлично растет, получил здесь широ­кое распространение и стал обычной пищей местных корейцев.

Вся эта местность заселена корейцами, если не считать нескольких нищих ки­тайских деревушек. Корейцы блестяще распоряжаются этой землей, которую они покупают или занимают нелегально. У них достаточно домашнего скота, чтобы об­рабатывать большие площади, они используют севооборот и глубокую запашку и снимают прекрасные урожаи. Мы остановились в Заречье, деревне, где в превос­ходных домах со всеми мыслимыми удобствами живет 120 семей. Из шестисот ее обитателей 450 были крещеными. Корейцы, у которых нет своей религии, судя по всему, не прочь воспользоваться теми преимуществами, которые предоставляет им принятие православия. И хотя ни один священник из тех, с кем мне довелось пого­ворить, не испытывал особого оптимизма по поводу «последовательности» своей паствы, видеть на стенах «EcceHomo»⁶было все же приятнее, чем изображения ду­хов домашнего очага.

В 3—4 милях пути от Заречья мы видели еще несколько корейских деревень, ха­рактерной чертой которых в большей или меньшей степени являлась зажиточность. Дома в них просторные и добротные, во дворах полно всякой живности, и взрослые, и дети хорошо одеты, а земли вокруг этих деревень заботливо обрабатываются.

Мы долго поднимались вверх по склону холма, где дорога, которая раньше ино­гда прерывалась, постепенно исчезла совсем, и, наконец, добрались до вершины, с которой было видно, как среди холмов сходятся границы России, Китая и Кореи. Мы заблудились и потеряли уйму времени, двигаясь по бездорожью через гряды холмов, в то время как садилось зимнее солнце и огненно-золотой закат украшал горы на китайской границе. Наконец мы миновали очередную возвышенность, и нашим глазам открылся вид, представлявший одинаковый интерес как с географи­ческой, так и с политической точки зрения.

В алых лучах заката перед нами, как на ладони, лежали все 11 миль русско- корейской границы и широкая река с песчаными берегами, которая через пустынные холмы, где редко ступает нога человека, несла свои воды к свинцовому океану. На крутом утесе над рекой большая гранитная плита показывает место, где китайско-ко­рейская граница превращается в русско-корейскую. На другом берегу Тумангана в зо­лотой дымке виднелись пустынные лиловые горы Кореи. Отсюда одновременно вид­ны три империи. Внизу в долине расположена маленькая бедная корейская деревушка, а на высоком крутом склоне над рекой, ближе к пограничному столбу, стоит большая глиняная хата, с которой уже осыпалась побелка, с соломенной крышей, держащейся при помощи соломенных веревок, к которым привязаны камни.

Здесь было очень пустынно. Кореец-проводник сказал нам, что ночевать в де­ревне абсолютно невозможно. В это время из хаты вышел казак, пристально посмо­трел на нас и вернулся внутрь. Затем появился капрал, одинокий и жалкий на вид, который тоже оглядел нас с ног до головы, и, движимый чувством гостеприимства, подошел к нам и сообщил, что в деревне могут остановиться разве что возницы с лошадьми, а нам он может предложить переночевать в его хибаре, в которой есть одно большое помещение, еще одна маленькая комната и пристройка-навес.

В последнее время английские газеты утверждали, что «Россия сконцен­трировала на границе с Кореей пятитысячную армию, и еще четыре тысячи человек стоят под Хуньчунем». Задавать вопросы относительно расположения и численно­сти русских войск было нежелательно, и я предусмотрительно воздержалась от рас­спросов и с интересом ожидала увидеть мощную военную группировку. Эта хибара была пограничной заставой под названием «Красное село», а русская «армия, сосре­доточенная на границе с Кореей», состояла из 15 человек под командой капрала, ко­торому было поручено охранять границу с этим отрядом в течение 6 месяцев. Отве­том на мой рассказ о сообщениях английской прессы был нелестный для точности газет взрыв хохота.

Каморка капрала была неопределенной формы и всю ее обстановку составляли один стул, стол и стоявший на полу большой кувшин с водой. Но зато здесь было теп­ло и имелась металлическая походная кровать с проволочным матрацем, изрядно по­порченным и обвисшим, из которого торчали куски проволоки, в нескольких местах протыкавшие даже коврик, который я положила сверху. Место, где стояла кровать, за­навесили для меня одеялом, а капрал, г-н Хейдеман и три корейца-старосты с трудом улеглись на полу. Капрал, обрадованный тем, что ему есть с кем пообщаться, прого­ворил почти полночи и разбудил нас еще до рассвета. Солдаты разделили с нами свой ужин: черный хлеб, ячменную похлебку, чай и немного кваса (слегка забродивший напиток, приготавливаемый из черного хлеба, изюма и сахара), — и выпили немного водки (водка и шнапс содержат 40% алкоголя). В 9 часов вечера меня удивила и уми­лила одновременно величественная мелодия православной молитвы, которую нарас­пев читали в большой комнате — это молились на ночь казаки.

Последний раз, когда я видела Туманган на закате, он был закован льдом. Ста­росты корейских деревень Загорное и Красное⁷, которые совещались до полуночи, считали, что переправиться через реку не представляется возможным. Они сказали, что паром уже вытащили на берег, и он вмерз в землю до весны, и что два русских чиновника и один генерал прождали здесь три дня, и, не добившись успеха, уехали за день до моего приезда. Однако, уступая моей настойчивости, они мобилизовали всех работоспособных мужчин Загорного и в 2 часа ночи начали откапывать паром. К семи утра его протащили несколько ярдов по направлению к реке, которая, одна­ко, была все еще покрыта льдом. Позже капрал послал 14 своих подчиненных в по­мощь корейцам, и, смеясь, сказал, что «вся русская армия, сосредоточенная на гра­нице, помогала мне переправиться». В девять нам сообщили, что паром готов к от­плытию, и мы отправились к берегу верхом, с двумя нагруженными вещами ло­шадьми, проехали около мили по холмам и через зажиточную корейскую деревню Загорное спустились вниз на ослепительно белый песчаный пляж, вдоль которого Туманган течет к находящемуся на расстоянии 10 миль отсюда морю.

Под утренним солнцем лед трескался, и между Россией и Кореей образовалась полоса чистой воды шириной около 600 футов. Нам сказали, что переправляться че­рез реку, если это вообще возможно, лучше всего между полуднем и двумя часами дня, так как потом лед встает снова. Корейцы и казаки работали с энтузиазмом, рас­калывали лед, подкапывали землю под паромом, чтобы дотащить его до воды, тол­кали его с помощью рычагов, но, когда это неуклюжее приспособление для пере­правы скота под радостные возгласы было, наконец, спущено на воду, было уже да­леко за полдень. В нашем «судне» была сильная течь, так что потребовалось два че­ловека, чтобы вычерпывать воду, кроме того, кормовой мостик, по которому на па­ром поднимались животные, уже убрали на зиму. Багаж перенесли на паром по ко­лено в воде, затем настала очередь лошадей, но заставить этих несчастных живот­ных подняться на борт, будь то силой или уговорами, было бы не под силу даже всей русской армии.

После часа упорной борьбы, в течение которого лошади, стоя в воде, лягались и калечили себя, то забираясь наполовину на паром, то, пытаясь высвободиться, снова падая в реку, двух животных удалось поднять на борт и казалось, что они были в безопасности, как вдруг они сбили с ног человека, державшего их, и бросились в реку. Одну из лошадей, слепую, с трудом удалось спасти, а другая серьезно повре­дила ноги. Лед быстро сковывал реку, и солдаты предприняли еще одну попытку, но и она оказалась неудачной из-за того свойства этих животных, которое американцы небезосновательно называют «неуклюжестью» сибирских лошадей. Впервые за все время, что я путешествовала по свету, я вынуждена была признать, что зашла в ту­пик, так как из-за тяжелых льдин и низкой температуры воды переправить непокор­ных животных на тот берег было невозможно. Сидя верхом, я почти четыре часа на­блюдала все происходящее, иногда переводя взгляд на величественные корейские горы, склоны которых спускались к обледеневшей реке, отливая всеми оттенками кобальтово-синего цвета, постоянно менявшегося из-за фиолетовых теней, отбрасы­ваемых крупными белыми облаками, медленно плывшими по прекрасному небу. В этом месте, которое выглядит так живописно, Туманган весьма полноводен, но вы­ше и ниже по течению навигация осложнена настолько, что только в сезон дождей люди на плоскодонных лодках пытаются, причем не всегда успешно, добраться до корейского города Кван, который находится в 80 верстах (около 50 миль) выше Красного Села. Выше русской заставы по течению все лодки были конфискованы китайцами, которые, неизвестно почему, были убеждены, что японцы вот-вот выса­дят мощный десант на южном берегу Тумангана.

Я сфотографировала «русскую армию» и казарму, пограничный камень и кап­рала, ссутулившегося в своем заброшенном одиноком жилище на безлюдной высоте в состоянии крайнего уныния, связанного с тем, что мы, уезжая, оставляли его на­едине с его вседневной скукой.

Возвращаясь назад, я получила хорошую возможность узнать побольше об ус­ловиях жизни корейцев под управлением иного, нежели их собственное, правитель­ства. Еще в 1863 г. 13 семей из провинции Хамгёндо пересекли границу и посели­лись на реке Тизинхэ, севернее залива Посьета. К 1866 г. там было уже 100 семей, очень бедных, которым российское правительство раздавало в качестве подъемных скот и семена.

В 1869 г., когда на севере Кореи был страшный неурожай, 4500 корейцев, гони­мых голодом, мигрировали в Приморье, причем 3800 из них находились в состоя­нии крайней нищеты. Этим людям была необходима поддержка, обеспечить кото­рую в то время было непросто. Поскольку Россия получила эти территории лишь за несколько лет до этого, они были слабо заселены и совсем не освоены, и также страдали от неурожаев.

К 1897 г. в Приморье было 32 сельских округа, то есть 32 деревни, состоящие из находящихся на значительном друг от друга расстоянии хуторов. Эти деревни раз­делены на 5 административных районов.⁸ Кроме того, одна деревня приписана к горо­ду Хабаровка-на-Амуре, а рядом с Владивостоком и Никольском также находятся большие корейские поселения. Общее количество корейских иммигрантов, по офици­альным данным, составляет от 16000 до 18000 человек. Нельзя забывать, что несколь­ко тысяч из них по прибытии в Россию буквально ничего не имели и жили около года за счет русских властей, после чего отдавали долг выращенным зерном. Большинство из них самовольно селились на плодородных землях сибирских долин, но им много лет никто не досаждал. Позже многие выкупили эти земли, а в случаях, когда это не представлялось возможным, деревни стали использовать прилегающие земли на пра­вах крестьянских общин. Русское правительство стремится, чтобы на смену незакон­ному захвату земель пришло их легальное приобретение, а те, кто покупает землю, получали бы официальные свидетельства.

Корейцы здесь практически пользуются автономией. Во главе каждого района стоит староста, которому, в зависимости от размера района, помогают от одного до трех заместителей. Полицейские, от рядовых до офицеров, — корейцы. В каждом районе есть два или три судьи с соответствующим штатом служащих, которые рас­сматривают незначительные правонарушения. Старосты, которые отвечают за поря­док и сбор податей, получают денежное жалованье или вознаграждаются путем пре­доставления всевозможных льгот. Все эти чиновники — корейцы, и выбираются они самими корейцами из своей среды. Государственный налог составляет 2 рубля (около 1 фунта) в год с каждого двора. Местный налог, размер которого определяется на де­ревенском сходе и который предназначен для покрытия расходов по поддержанию в порядке дорог, ирригационных сооружений, мостов и школ, не превышает 3 рублей в год. Мужчины, не владеющие землей, платят от 1 до 2 рублей ежегодно.

Корейцы, которые поселились в Сибири до 1884 г.,⁹ могут претендовать на пра­ва российских подданных, равно как и те, кто может доказать, что прожили на офи­циально купленных землях уже 10 лет, или некоторые другие, о которых известно, что они живут оседлой жизнью и отличаются благопристойным поведением.¹⁰ По­стоянный приток поселенцев из Южной России привел к тому, что плодородные земли поблизости от железнодорожной магистрали потребовались для их расселе­ния, и дальнейшая иммиграция из Кореи была запрещена. Все еще обсуждается во­прос об отправке нелегально занимающих землю или бродяжничающих корейцев в Амурскую провинцию.

Деревни между Красным Селом и Ново-Киевском — типичные поселения рус­ских корейцев. Дороги находятся в сравнительно хорошем состоянии, канавы по их сторонам тоже содержат в порядке. Соблюдение санитарных правил строго обяза­тельно, и старосты несут ответственность за чистоту деревень. В отличие от бедных, запущенных и грязных деревень на полуострове, здешние поселения выглядят доб­ротно, дома основательные и ухоженные, построенные в корейском стиле из тонких деревянных балок и белой глины, с аккуратными соломенными крышами, дворы и подворья обнесены оградами из той же белой глины или высокими ровными изго­родями из тростника, и кажется, что эти дворы подметают каждое утро. И даже при взгляде на свинарники бдительное око местных полицейских чиновников не заме­тит ничего предосудительного.

В большинстве домов четыре-пять, или даже шесть комнат, стены и потолки ок­леены бумагой, двери и окна резные, в окнах вместо стекол — белая полупрозрачная бумага. Полы устланы прекрасными циновками, а такое богатство домашней утвари, как в здешних домах, в Корее редко встречается даже в жилищах мандаринов. Ко­моды, письменные столы, сундуки для риса из резного дерева с красивыми латун­ными украшениями, низкие обеденные столы, табуретки, подушечки, медные само­вары, кухонные шкафы с латунными обеденными приборами и мисками, фарфор, чайные стаканы, медные подсвечники, керосиновые лампы и множество других ве­щей говорят о способности хозяев устроиться с комфортом. Во многих домах на стенах вместо грубо слепленных фигурок домашних духов появились портреты ца­ря и царицы, иконы с изображением Христа и православных святых и 12 христиан­ских молитв в деревянных рамочках. А во дворах все говорит о достатке и уверен­ности в завтрашнем дне: полные амбары, кони и кобылы с жеребятами, черные сви­ньи улучшенных пород, рабочий скот и жирные быки, предназначенные для прода­жи во Владивостоке, повозки и сельскохозяйственные орудия. И нигде так тепло не принимают путника и не окружают его такой заботой, какую я встретила в этих ко­рейских домах.

Но этого мало. Выражение лица и поведение мужчин подверглись небольшим, но заметным изменениям, а поведение женщин утратило дух раболепия, который является их отличительной чертой в Корее, хотя они, следуя традиции, и предпочи­тают уединение. Подозрительность и комплекс неполноценности, а также самоуни­чижение в отношениях с теми, кто имеет сколько-нибудь более высокий статус, ко­торые характерны для корейцев на полуострове, здесь сменились независимостью и мужественностью, которые характерны скорее для британцев, чем для азиатов. Еще одним новым качеством здешних корейцев является живость, активность, отли­чающаяся и от самоуверенной неторопливости янбанов, и от мрачной праздности крестьян, которые можно увидеть на полуострове. Здесь есть масса возможностей заработать деньги, и нет чиновников и помещиков, чтобы эти деньги отнять, зажи­точность здесь не привлекает пристального внимания властей и является скорее преимуществом, чем источником неприятностей. Все, кто работает, могут быть уве­рены в завтрашнем дне, многие разбогатели и занимаются торговлей, заключая и успешно выполняя крупные контракты.

Однако корейцы, поселившиеся в районах, более удаленных от китайской гра­ницы, и занимающиеся рубкой леса и перевозками, не столь обеспечены, и при взгляде на их дома видны признаки нищеты и запущенности.

Путешествуя по Корее, я привыкла считать корейцев отбросами человеческой ра­сы, а их положение расценивать как безнадежное, однако визит в Приморье заставил меня в корне изменить свое мнение. Надо иметь в виду, что люди, которые превра­тились здесь в прослойку преуспевающих фермеров, и об усердном труде и добропо­рядочности которых в один голос говорят и полицейские чиновники, и русские посе­ленцы, и военные власти, совсем не были исключительно зажиточными и трудолюби­выми. В большинстве своем это были нищие, спасающиеся от голодной смерти крес­тьяне, и изменения в их материальном положении и поведении здесь вселяют в меня надежду, что и их соотечественники в Корее, если у них когда-нибудь появятся поря­дочная администрация и гарантии сохранности их собственности, могут постепенно стать людьми.

В Средней Азии я уже имела возможность наблюдать успех деятельности рус­ской администрации в захваченных или присоединенных провинциях при работе с местным населением. Особенно отметить следует превращение диких кочевых пле­мен Туркестана в дисциплинированное, мирное, оседлое население, основной дея­тельностью которого стало земледелие. Успех этой политики в отношении здешних корейцев в некотором роде так же замечателен, так как преобразуемый материал был еще более низкого качества. Российская власть тверда, когда твердость необхо­дима, но в остальном она допускает абсолютную свободу, старается не беспокоить поселенцев ненужными запретами и утомительными правилами, поощряет именно те формы местного самоуправления, которые соответствуют духу и обычаям каждо­го конкретного народа, и оставляет на долю времени, образования и общения с ци­вилизацией необходимые изменения в привычках, религии и одежде.

Через несколько дней я отправилась в Хуньчунь на границе с китайской Мань­чжурией, который был в силу своего расположения важным военным постом, и бы­ла там гостеприимно встречена комендантом и его женатым помощником. Там, как и в любом другом месте в Приморье, независимо от того, имела ли я дело с граж­данскими или военными чиновниками, они не только принимали меня с любезно­стью и радушием, но также с готовностью отвечали на все интересовавшие меня во­просы и во всем помогали мне. Хуньчунь расположен в гористой местности, где в по­следнее время был вырублен лес и которая окружена плодородными хорошо орошае­мыми долинами, населенными исключительно корейцами. Трудно представить себе более пустынное и мрачное место, чем эта открытая всем ветрам застава.

Вместо «четырехтысячной армии» я увидела здесь только 200 казаков, живущих в добротной кирпичной казарме, половину которой занимает красиво отделанная церковь. Кроме этого, здесь есть только покрытые соломой открытые конюшни для их выносливых быстрых байкальских лошадей, небольшой, но хорошо оборудован­ный госпиталь, деревянный дом полковника-коменданта и еще несколько террако­товых глиняных домиков для офицеров и семейных казаков. Вся русская военная группировка, расположенная на территории между Хуньчунем и Амуром, не пре­вышает 1500 человек, разбросанных по 30 пограничным заставам. Комендант рас­сказал мне, что на данный момент их главной обязанностью был «ежедневный» от­лов китайских мародеров, переходивших границу, чтобы грабить корейские деревни, и передача их китайским властям, после чего их сразу же отпускали, и они отправ­лялись в новые набеги.

Китай «сосредоточил» несколько тысяч солдат маньчжурской армии в этом рай­оне, и они наводили такой ужас на местное население, что крестьяне на большой тер­ритории в страхе покидали свои дома. Солдаты, обкрадываемые своими офицерами и поэтому остававшиеся без жалования, полуголодные, могли прокормиться только гра­бежом, и ни женщины, ни имущество не были застрахованы от их жестокости и на­силия. Разложение китайской армии зашло столь далеко, что несколько дней назад жертвами нападения солдат чуть было не стали секретарь и переводчик начальника русской пограничной стражи в Ново-Киевске, по делам приезжавшие в Хуньчунь, а китайский губернатор признался им, что войска были абсолютно неуправляемы. И только благодаря дисциплинированности казаков удавалось избежать столкновений, которые могли бы привести к серьезным политическим последствиям.

 

ГЛАВА XX. ТРАНССИБИРСКАЯ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ МАГИСТРАЛЬ

После возвращения во Владивосток в компании владевшего английским и рус­ским молодого датчанина, которого мне любезно предоставили в доме «Кунтц и Альберс», я провела неделю на Уссурийской железной дороге, восточном участке Транссибирской магистрали, и добралась до деревни Уссури на реке с тем же назва­нием, находившейся около великого Уссурийского моста. За ним дорога еще не бы­ла открыта для движения поездов, хотя участок в 50 верст был уже закончен. На самом деле поезда на участке отсюда и до Николаевского ходили дважды в день скорее, чтобы «освоить эту линию», чем ради получения прибыли, и скорость дви­жения здесь не превышала 12 миль в час. Если не считать одной сильной вьюги, по­года стояла прекрасная.

Как известно, царь относится к сооружению этой дороги с большим энтузи­азмом. В 1891 г., будучи еще царевичем, он приезжал во Владивосток и положил начало строительству, сам толкал первые тачки с землей и лично заложил первый камень, после чего работы начались одновременно в начальной и конечной точке магистрали.

Восточный терминал этой великой дороги расположен недалеко от берега и пра­вительственного глубоководного пирса, у которого разгружаются прекрасные па­роходы Одесского «Добровольного флота». Сама железнодорожная станция просто­рна, с красивыми зданиями из серого камня с архитравами дверей и окон из красно­го кирпича. Буфеты и все остальные учреждения содержатся в полном порядке. Зи­мой 1895—1896 годов с этой станции отправлялись только вагоны третьего и чет­вертого классов, пассажирами последних, главным образом, являлись корейцы и ки­тайцы. Каждый вагон третьего класса имеет три купе с коридором, а также туалет и паровой обогреватель. Спинки сидений устроены так, что их можно использовать как верхние полки для сна, над которыми высота вагонов (около 8 футов) позволяет разместить просторные полки для багажа. Сейчас здесь используются устаревшие американские локомотивы, но их должны заменить новые, которые, как и вагоны, строятся на заводах прибалтийских провинций. Там же изготовляют и рельсы, же­лезные и стальные мосты, цистерны, металлические детали, необходимые для по­стройки станций, и многое другое.

Большие железнодорожные мастерские с рядами прочных домов для рабочих были построены для ремонта подвижного состава в Никольском, что в 120 верстах от Владивостока, и теперь работают на полную мощность.

В Уссурийской железной дороге нет ничего от новизны и временного характера Западно-Американских линий или некоторых участков канадской Тихоокеанской железной дороги. Полотно на участке до Уссури (327 верст) уже надежно укрепле­но, даже через небольшие ручьи построены металлические мосты, а прочные осно­вательные станции из камня или резного дерева, с буфетами через определенные интервалы, ни по надежности, ни по внешнему виду не уступают нашим англий­ским. Водонапорные башни построены из камня. Дома служащих, по четыре комна­ты в каждом, одновременно крепкие и красивые, стоят в садиках, обнесенных акку­ратными заборами, они построены из бревен и цемента и защищены пятью слоями краски. Переезды хорошо вымощены и защищены. Каменные водостоки и подпор­ные стенки также отличаются прочностью, а вдоль дороги, которая построена стро­го по блокировочной системе, проложены телеграфные линии. Замечательны на­дежность и основательность, которые являются отличительной чертой всего, что связано с этой дорогой. Даже временный мост через реку Уссури, длиной в 1050 фу­тов, с козлами из крепких бревен, способными устоять в ледоход, и массивный на­столько, что вполне мог бы заменить мост стальной, статные опоры которого уже построены, производит впечатление в высшей степени надежного сооружения.

До этого места ландшафт позволял обходиться без серьезных насыпей или вы­емок во время прокладки железнодорожного полотна, не было и крутых склонов. Сооружение уссурийского участка обошлось в 50000 рублей за версту, а рубль в это время стоил около 2 шиллингов и 2 пенсов. В эту сумму входят подвижной состав, станции и все мосты, кроме одного — через реку Амур, который должен был обой­тись в 300 000 рублей, но теперь стал не нужен, так как магистраль решено проло­жить через Маньчжурию. Принудительный труд заключенных был отменен в 1894 г., и железную дорогу в Приморье строят китайские чернорабочие, которые за­рабатывают около 80 центов в день и, поскольку в холода строительство не замед­ляется, зимой спасаются от сибирского мороза в хорошо отапливаемых землянках. На протяжении первых ста двух верст дорога проложена вдоль живописных леси­стых морских заливов и речных берегов; эта местность довольно плотно заселена, о чем говорит большое количество саней и суматоха на первых шести станциях же­лезнодорожной линии. Участок дороги до Никольского был открыт в начале ноября 1893 г. и за год принес 280000 рублей. Последняя секция дороги была сдана в экс­плуатацию только за 8 недель до моего приезда.

[1] Русский солдат выполняет большой объем вседневной работы. Вместо того, чтобы щеголять в парадной форме перед городскими служанками и мальчишками, он копает, строит, плотничает, делает обувь или лошадиную сбрую, — словом, выполняет массу гражданской работы в допол­нение к своим военным обязанностям. За это ему платят по особым расценкам, и его каждодневные заработки письменно фиксируются. Эти деньги солдатам выдают после окончания срока службы, и солидный, работящий мужчина обычно получает достаточно, чтобы купить небольшую ферму или открыть свое дело. Главные враги русского солдата — водка и шнапс.

[2] Площадь Франции — 204 000 квадратных миль, Британских Островов — 120 000.

[3] Я очень рада, что мои слова об основательном и качественном строительстве этой железной дороги подтверждаются мнением полковника Уотерса, военного атташе при Британском по­сольстве в Санкт-Петербурге, который недавно пересёк Сибирь и, как очевидец, готов под­твердить, насколько «великолепен железнодорожный путь через Сибирь». Есть ещё мнение мистераДж.И. Симпсона, опубликованное в журнале «Blackwood’sMagazine» в январе 1897 г., где он, после долгого описания качества, с которым выполняются работы по постройке дороги, пишет следующее: «И, наконец, поразительна необычайная завершенность во всем, что каса­ется этой работы».

Источник: Российское корееведение. Альманах, №2, 2001