Александр КАН. О големах и героях

Сегодня мы продолжаем публикацию юбилейных эссе Александра Кана, начатых статьей «Расстояния» (от 10 августа 2020 г.). В своей новой работе писатель рассматривает такие, казалось бы, очевидные понятия, как Герой и Антигерой, в базовом изначальном ракурсе, о котором так часто, в бесконечной борьбе за насущное, все забывают.

Самостоянье человека, залог величия его.

А. С. Пушкин

 

ДЕРЗКИЕ ИГРЫ С ПУСТОТОЙ

И вот наступала пауза, дрожащая пауза, ты приближал свое лицо к его, и вместо того, чтобы сказать важное слово, обещанное сержанту, ты… – вот, безумный-то! – с отчаянным криком щелкал его по носу или по лбу, а потом бежал сломя голову, потому что разъяренный милиционер готов был растерзать тебя на части – за такое хамство, наглость, плевок, в физиономию, как ему, блюстителю, так и всему советскому обществу.  И когда ты все-таки убегал, а когда тебя ловили, избивали, арестовывали, отводили в отделение милиции, сажали в камеру, в которой ты проводил несколько веселых незабываемых часов вместе с бомжами, алкашами, гопниками, пока за тобой не приезжала девушка, если таковая, конечно, имелась, вместе со старостой твоей студенческой группы, или комсоргом курса. Так что это были за игры, в чем заключалась их суть, и как они назывались? Мы называли их, сиречь, я и мои соратники, играми с пустотой и в пустоту. И конечно, не обязательно с представителями власти, но и просто с парнями и девушками.

С девушками было просто, ты с ней знакомился, вел ее в кино, в кафе, там выпивая коктейль, признавался ей, и это было абсолютно искренне, в том, как ты устал жить в этой пустоте, одиночестве, и может, эта встреча изменит как-то нашу жизнь, если ты конечно понимаешь, от чего я страдаю – да? понимаешь? – ну конечно, как тут не понимать, когда все от этого страдают, независимо от социального происхождения: студент, профессор, балерина, шахтер, ибо она непобедима, эта пустота, закрадывается в любые щели и цели твоего существования. И потом мы шли, оба, значит, страдающие от одного недуга, ко мне или к ней в съемную, свою квартиру, и раздевшись, заключая друг в друга в объятия, сливались наконец в единое целое, в пульсирующий организм, пытающийся выгнать из себя – положенными судорожными толчками – эту пустоту.

И на время получалось, пока ты, приходя в себя, после обморока, опять не замечал окрест все тот же незыблемый и непреложный внешний мир, со своим всегда вероломным дыханием и движениями, который, разрывая тебя на части – обязательства, заработки, поденщина! – опять вбивал и вдувал в тебя, впрыскивал и вкалывал, насильник-наркоман, эту проклятую пустоту, которую просто невозможно было уничтожить! А с парнями совсем было просто, ты знакомился, выпивал, шутил, рассказывал анекдоты из своей жизни, потом в обнимку, качаясь, как матросы, вы все хохоча выходили из дома, из рюмочной, находили девушек, и все повторялось в точности, как в первом случае, только вас было четверо, шестеро, две пары или три, то есть было как бы проще, веселее.

Так откуда появилась эта мысль, желание, страсть играть в эту гремучую пустоту? Как откуда? От родителей, от окружающего мира, от их пошлых законов, мы видели, как взрослые жили, ведь они, когда были молоды, тоже о чем-то мечтали, а потом, помечтав, словно выкурив длинную тонкую сладкую сигарету, сдавались, клялись больше никогда «не курить», и  превращались в големов горьких своих обстоятельств, общественного соответствия, нужды, биологического выживания. И поскольку ты не хотел так жить, ты с еще большим рвением бросался в свои дерзкие игры с пустотой, но чем ближе подходил твой «срок», чем неотвратимей заканчивалась твоя молодость, тем отчаяннее были твои попытки убежать от этой ядовитой субстанции, хотя, полный желчи и сарказма, ты уже предвидел свой печальный конец, и обманывал в то же время себя, еще надеясь на какое-то чудо.

ЛИТЕРАТУРА КАК ЧУДО

И это чудо, паче чаяния, произошло. Вдруг грянула горбачевская перестройка, открылись все границы, потоками стала печататься вся запрещенная прежде литература. И мы все, мои друзья, стали читать, точнее, я и прежде читал, но как-то безнадежно, не надеясь на воплощение прочитанного в жизни, а теперь каждый любимый автор, каждая его книга, каждая строка, сияя, проливали свет на какое-то лучшее будущее, которое, оказывается, существует.

Например, тот же Кортасар, которого мы запоем читали в 80-е, словно теперь нам по-новому говорил, что все наши скитания по городу, вместе с молодыми бездельниками, интеллектуалами, происходят только в поисках любви и смысла жизни. А его знаменитый рассказ «Из блокнота, найденного в кармане» стал буквально моим путеводителем по жизни. И я так же спускался в шахту московского метро, искал глазами женщину, которая могла бы мне понравиться, входил вслед за ней в вагон и, глядя ей в глаза, загадывал маршрут, которым я проследую в надежде на то что наши дороги с прекрасной незнакомкой совпадут, соединятся. И конечно, маршруты не совпадали, но я, как кортасаровский герой, в последний момент, нарушая правила игры, выскакивал из вагона, следуя за ней, шел по пятам, как заправский маньяк, наконец на улице робко или развязно к ней подходил, знакомился, рассказывая про свой замысел, заимствованный у классика. Девушки относились к моему рассказу по-разному, в основном доброжелательно, иронично, позволяли себя проводить до места, иногда начинались отношения, и я был просто счастлив, что литература помогала мне жить и никакого пессимизма как прежде, в серые советские времена, и в помине не было.

Затем я стал писать заметки, размышления, эссе, написал свой первый рассказ «Правила Игры», в котором вспомнил свое несчастное детство, тоску по отцу, жестокость детей, неизбывное сиротство души, выразив пронзительное желание изменить эту жизнь, что впоследствии и сделал, и делаю. С этим рассказом я поступил в Литературный институт и был так этому рад, словно я уже стал писателем, и с большим интересом там учился, постигая, познавая новое, удивительных порою людей. И конечно, я много читал. Помнится, тогда я никак не мог представить себе, идентифицировать своего героя. И как ни странно такое сочетание, но обрести его помогла мне с одной стороны корейская газета, в которой я тогда работал, а с другой писатель Владимир Набоков. То есть, газета давала мне возможность встречаться с разными корейскими людьми, в основном пожилыми, пожившими, которым было что рассказать, я узнавал в них, словно в себе, корейскую сентиментальность, грусть и тоску, и в то же время какой-то необъяснимый корейский задор, оптимизм, бодрость, в конце концов помогавший им преодолевать любые преграды. А Набоков давал мне границы, абрис, контуры героя, непреложное ощущение, что каждый человек – это остров, в который не так уж просто попасть, тем более что все его герои были чужаками, эмигрантами, и эти границы умножали самость персонажа, делали его в моих глазах этаким воином, самураем, готовым биться за свое содержание, суть, до победного конца.

А от Набокова, согласно моему пониманию, пошли другие русские писатели, которых я очень люблю. Это Саша Соколов с его изумительной «Школой для дураков» и Венедикт Ерофеев с его бессмертной поэмой «Москва – Петушки». Все эти писатели говорили о человеке как об отдельном особенном удивительном мире, и все их аномалии: раздвоение личности у мальчика Соколова, алкоголизм у Венечки, на самом деле защищали их оригинальность, ранимость, от грубости и посредственности окружавших их «здоровых и трезвых» людей. А потоки сознания героев в стиле Марселя Пруста, Вирджинии Вулф, прорубивших модернистскую стезю в мировой литературе, превращали их причудливые миры уже в сверкающие пульсирующие вселенные. Наконец был еще один писатель, без творчества которого просто немыслима моя человеческая и писательская судьба, да и вообще, вся жизнь коре сарам, – имя ему Франц Кафка, и следующую главу я посвящу именно его творчеству.

ВЕЛИКОЛЕПНАЯ АМАЛИЯ

Как известно, каждый народ, формируя свое историческое пространство, гордо несет на своих знаменах имена тех национальных писателей, что сумели выразить их духовные посылы, тревоги, порывы и чаяния. Что касается диаспор, то есть людей, живущих на чужой земле, то у них не было такой возможности взрастить и воспитать своего национального писателя, ибо само понятие национальности без почвы неприемлемо. И потому нарождавшимся интеллектуалам от коре сарам оставалось обращаться только к мировой литературе, искусству, культуре, всему, что создавало человечество многие годы, века, тысячелетия, – дабы обрести духовную опору, и на ее основе построить свое духовное настоящее и будущее. И потому я говорю, что полумиллионной диаспоре русских корейцев очень повезло, потому что в мировой литературе оказалось целых два великих писателя, которые писали, словно выражая ожидания и надежды коре сарам. Это, в первую очередь, Федор Михайлович Достоевский со своим бездонным клокочущим космосом униженных и оскорбленных, к которому мы однажды вернемся, ибо это отдельная большая тема, и Франц Кафка, который в каждом своем произведении поднимал те проклятые для корейцев вопросы, с которыми они сталкивались как исторически, так и в повседневной жизни.

Например, в знаменитой новелле «Превращение» главный герой Грегор Замза так устал быть человеком, в его случае коммивояжером, ездящим по городам и продающим товары, и в этой бесконечной гонке совсем потерявшим себя, что однажды утром он обнаруживает, что превратился в жука. То есть в нечто омерзительное, что, во-первых, будет отталкивать людей, то есть клиентов, а во-вторых, просто не сможет ездить в командировки и продавать товары. Причем гений Кафки в том и заключается, что он совсем не объясняет это превращение. Человек, полный отчаяния, просто превратился в огромного омерзительного таракана и все! И мы понимаем, что в нашей порою бесчеловечной жизни, наполненной одним бесконечным выживанием, только такое ужасное превращение и может стать спасительным выходом для того, чтобы сохранить в себе человека! То есть, ты превращаешься в таракана, но внутри этой жуткой, усатой и клейкой, оболочки остаешься человеком. Либо ты внешне пребываешь человеком, а внутри, со всем своим прагматизмом, давно стал тараканом! Гениальная инверсия, не правда ли? Так вот, русские корейцы всегда, всю свою историю, и были такими внутренними тараканами, зарабатывали в сельском хозяйстве, торговле, неимоверно тяжелым трудом, аккуратно откладывая заработанное детям, чтобы те учились, получали высшее образование и жили бы уже другой, как считали они, культурной жизнью. И не могли никак, поскольку жизнь… must go on, в своем зарабатывании остановиться, чтобы по примеру Грегора Замзы, превратившись внешне в жука, наконец обрести в себе живого, рефлексирующего, переживающего свою нелегкую долю, человека.

Далее в романе «Процесс» герой, однажды проснувшись утром, оказывается арестованным.  В чем его обвиняют и что ему грозит, он никак не может понять, время от времени посещая канцелярию суда, расположенную почему-то на чердаках густонаселенного многоквартирного дома. Сюр и абсурд, как  все, что с ним происходит! В конце концов, так и не узнав ни своего приговора, ни решения суда, он чувствует, что его срок истекает и грядет наказание. И действительно однажды, накануне своего 31-летия, он замечает, что его преследуют двое неизвестных, которые вот хватают его, заводят в каменоломню и там закалывают «как собаку». Это опять же в точности о коре сарам, которых никогда не оставляло чувство иррациональной вины! Поколения наших отцов и дедов, да и мое поколение, мы всегда словно в чем-то были виноваты. Например, в том, что мы корейцы, с одной стороны, и в том, что мы не настоящие корейцы, не знающие родного языка, с другой! В том, что мы всегда вне-контекстуальны, словно марсиане, оказались не в том месте и не в тот час! В общем, мы вечные призраки, зачем-то наделенные плотью! Действительно, кто скажет, зачем!?

А в притче «Описание одной борьбы» герой Кафки, совершая прогулку, путешествие, то и дело пытается ощутить, осязать, осознать себя, существует ли он на самом деле? Духовно и даже физически? И потому он, полный отчаяния, вопрошает: «Для чего вы делаете вид, будто вы – настоящие? Вам что, желательно убедить меня, будто ненастоящий это я, что так смешно смотрится на зеленом булыжнике мостовой? Но сколько же времени протекло с тех пор, когда ты, небо, в последний раз было настоящим; а ты, Рингплац, вообще никогда настоящей не была». Если ты призрак, то все окрест тебя призрачно, мужественно заключает Кафка.

Наконец роман «Замок», главный роман великого писателя. Напомню его содержание. Герой К. прибывает в Деревню, чтобы работать землемером, по приглашению руководства Замка. И все последующее действие он пытается туда попасть, напомнить о себе, потому что никто его не видит, не слышит, не обращает никакого внимания. Впрочем, так же чиновники из Замка относятся и к местным жителям прилегающей деревни. Максимум что они могут, это вызвать смазливых деревенских девиц к себе в гостиницу и там с ними поразвлечься. После чего девушки всю последующую жизнь восторженно вспоминают часы, проведенные в страсти и любви, по сути, для них с богами, неустанно рассказывая об этом, представьте себе, своим детям и мужьям.

И только одна девушка по имени Амалия резко отказала чиновнику, сначала прогнала посыльного с письмом от него, потом не пошла к нему в гостиницу, после чего Замок, враждебный, надменный, злопамятный и жестокий, начинает мстить ей и ее семье. Сначала ее отца увольняют из пожарной дружины, затем прекращают поступать заказы, старик работал параллельно сапожником, затем, как водится, отворачиваются друзья, приятели, знакомые, перестают ходить к ним в дом, и все из-за того, что Амалия не приняла грубого приглашения чиновника удовлетворить его похоть, обладая, видите ли, некоей гордостью и достоинством.

В конце концов семья их нищает, отец и мать сникают, сдаются, опускаются, часто болеют, сестра Амалии Ольга становится проституткой, дабы ублажать чиновничьих слуг, и тем самым – о, ужас! – загладить вину сестры перед Замком. А брат Варнава с помощью Ольги устраивается работать туда слугой, старик же, больной и уже безумный, ходит каждый день на дорогу и машет проезжающим мимо чиновникам, чтобы как-то напомнить о себе и своей беде. То есть все за спиной у гордой Амалии отчаянно пытаются исправить ее «ошибку». Кстати говоря, не напоминают ли все эти картины причудливым образом наши постсоветские реалии? Ведь все мы живем – увы, духоподъемная перестройка давно закончилась! – словно в той деревне при замке, а точнее, при замках, якобы государственных, пытаясь всячески угодить чиновникам, взявшим от этой жизни, как считается, все?

Я регулярно перечитываю Кафку, не только этот роман, но и другие его произведения, и не раз задавался вопросом. Так кто же есть истинный герой у этого автора? То есть тот самый, кто не сдается, побеждает и преодолевает все преграды? О, кто?!… Ведь кругом одни стенающие и падающие существа, испытывающие вину, распадающиеся на части, то и дело сомневающиеся в собственном уделе и существовании. И я понимаю, что истинным героем у Кафки является эта гордая красивая женщина по имени Амалия, а на фоне других просто великолепная, не способная сгибаться под давлением Замка и его прихвостней. Причем она есть герой или героиня, без всякой натуги и пафоса, по одному своему естеству, по одной своей природе, потому что так сделана, слеплена, сшита, сотворена, в отличие от своих то и дело сгибающихся родителей, брата и сестры. Эти четыре главы с 16-й по 20-ю, в которых описывается трагедия и распад семьи Амалии, а на самом деле История Самостоянья Человека против власти, режима, общества и толпы,  полные страдания и горечи, и конечно, желания добра и любви, являются, по моему убеждению, лучшими у Кафки и вообще в истории мировой литературы, – да здравствует Рита Яковлевна Райт-Ковалева! – и каждый раз я перечитываю их, словно впервые, с небывалым трепетом и восторгом.

ЛУНАТИКИ

Когда я вспоминаю те или иные периоды своей жизни, в первую очередь я вижу образ, выражающий ушедшие времена. Например, если речь заходит о детстве, я вижу коридоры, по которым я бродил, потому что все домашние были на работе, и в этих коридорах я научился думать, мыслить, разговаривая сам с собой, от чего мне было так легко писать впоследствии драматургические диалоги. Когда я вспоминаю свое московское студенчество, я в первую очередь вижу женское общежитие напротив, объект нашего вечного притяжения, в которое мы, напившись вина, регулярно лазали, с бутылками и гитарами, устраивая там праздники бесконечной и страстной любви. А когда я вспоминаю Москву периода своей работы в издательстве, куда меня пригласили сокурсники по Литинституту, я вспоминаю всегда одно и то же… женские глаза в метро, в котором мы ехали на работу или обратно, полные грусти, веселья, задора, печали, неимоверной тоски. Если сидели напротив девушки, то их глаза искрились ожиданием праздника: все еще впереди и все непременно будет хорошо! Если это была еще молодая женщина, то глаза ее были подернуты дымкой усталости, а на самом деле печали, она уже вступила на дорогу бесконечных разочарований. А если это была женщина пожилая, то глаза ее были заперты, и если она глядела вовне, то скорей функционально, где что купить, с кем поздороваться, поговорить, а на самом деле смотрела только в саму себя, не ожидая ничего хорошего от внешнего мира.

Спустя годы, вспоминая тот период и видя по-прежнему перед собою женские глаза, такие выразительные и манящие, они преследовали меня днем и ночью, я, чтобы избавиться от этого наваждения, написал киноповесть под названием «Лунатики». История такова. Две пары, благополучные родители, возраста около 40-ка, женят свих детей, сына и дочь. И так получается, что муж из одной пары влюбляется в жену из другой. Причем это взаимно. Сначала они пугаются своего преступного запретного чувства, пытаются справиться с ним, но не в силах его подавить, отдаются ему сполна. Каждый из них понимает, что в этой распланированной до мелочей жизни он и она еще никогда не любили. И чувства проснулись, только когда они встретили друг друга! То есть, кто они? Очевидно, современные Ромео и Джульетта, вдруг задумавшиеся о настоящей любви: а была ли она вообще в их жизни?

Таким образом я придумал и написал историю о Глазах… О чем? О том, что в каждом из нас внутри сидит человек, который томится по какой-то запредельной жизни, которая невозможна его двойнику, человеку внешнему, социальному. Но что будет – задавался каверзным вопросом я – если мы выпустим своего внутреннего героя наружу? Что и делают мои Ромео и Джульетта. Однажды героиня дает интервью своей дочери, журналистке, на тему, что такое любовь в большом городе? И она говорит мудрые слова, которые и дали название всей истории. Люди, они, словно лунатики, научились спать на ходу… – размышляет она – В своих снах и грезах они  мечтают о прекрасном мире, единственно им желанном, который они и любят. Но при этом они существуют в мире внешнем, земном, им данном, зачастую постылом, ходят на работу, общаются с коллегами или друзьями, работают, возвращаются домой, воспитывают детей, спят с мужьями, женами, просыпаются и опять идут на работу. При этом, они, настоящие лунатики, не перестают мечтать, или видеть сны о чем-то далеком и прекрасном. Ведь иначе человек превратится просто в голема!

А теперь вернемся к нашему размышлению. Что есть герой? – совсем не риторически вопрошаю я. Ведь герои – это, конечно, не те, кто ежедневно, с пеной у рта, выступает по телевизору, поддерживают существующую власть, призывают к патриотизму, проклинают как прежде – Боже, неужели все вернулось обратно, в брежневские времена? – «прогнивший» Запад, Америку, после получают ордена, медали, за заслуги перед отечеством, а на самом деле выпрашивают деньги на свои проекты, делают карьеру. Герой, как напомнил нам великий Кафка, есть человек, ни на йоту не изменивший себе. В точности как его великолепная Амалия! А те «герои», которые восхваляют власть, каждое ее слово, решение, указ, есть настоящие големы, по определению управляемые силами, их породившими.

Итак, в своей киноистории «Лунатики» я хотел говорить об истинных героях, жаждущих любви, ведь все призывы, похвалы и клятвы, награды и ордена, со временем превратятся в пыль, и останется только Любовь и Верность, либо Нелюбовь и Предательство. Таким образом, есть только Големы и Герои. И если, завершая свое размышление, я мог бы обратиться к людям, и в первую очередь к молодым, у которых действительно все еще впереди, ничто не потеряно, то я бы сказал следующее. Нагуляйтесь, наделайте ошибок, ведь молодость на то и дана, чтобы безумствовать и ошибаться, а потом, взрослея, займитесь своим внутренним миром, найдите дело по душе, станьте художником, писателем, певцом, музыкантом, резчиком по дереву, не важно, просто мастером своего дела, и стройте, с наслаждением создавайте свой всегда уникальный внутренний мир, оригинальный и художественный, пестуйте в нем Своего Героя, воспитывайте его, тренируйте, сделайте твердым как сталь, ибо он – единственное средоточье вашего духа. И однажды он спасет вас в минуты слабости и уныния, причем не раз, и вообще поведет вас по жизни,  его, тебя иль меня, порою внешнего, социального, полного сомнений, все поменяется, раньше вы его вели, теперь он вас, ваш окрепший и выросший, по сути, ребенок, и что важно, никогда не предаст вас как сын своего отца, тем более на фоне многочисленных предательств слабых людей, которые в вашей жизни уже случались – о, да, никогда и ни за что, ваш тихий, но гордый герой, целебно наполнит вас силой и счастьем самостоянья.

02.09.20

***

Мы в Telegram

Поделиться в FaceBook Добавить в Twitter Сказать в Одноклассниках Опубликовать в Blogger Добавить в ЖЖ - LiveJournal Поделиться ВКонтакте Добавить в Мой Мир Telegram

Комментирование закрыто.

Translate »