경부선 열차 1등실 1938
ВОСТОК (ORIENS) 2014 № 3
© 2014 Н. Н. КИМ
Одна из актуальных тем исследования современных южнокорейских историков — колониальный период страны (1910-1945). Интерес к ней обусловлен как сугубо академическими факторами, так и политическими. Если говорить об академической стороне вопроса, то нужно иметь в виду, что актуальность исследований колониальной эпохи Кореи (ильчже каньчжомги)[1], определяется во многом историческими особенностями изучаемого периода. Колониальный период представляет собой переходный этап развития корейского общества — движение от аграрного типа общества к индустриальному. Будучи переходным этапом, сопряженным с многочисленными изменениями в социально-экономической структуре, культуре, языке, колониальный период содержит огромный спектр тем, важных с точки зрения не только знания прошлого страны, но и понимания настоящего. Многие проблемы современного южнокорейского общества берут истоки из колониального прошлого, поддерживая тем самым постоянный интерес со стороны академических кругов, политиков к истории Кореи колониального периода.
На сегодняшний день южнокорейским исследователям удалось проделать огромную работу по изучению социально-экономической и общественно-политической ситуации в колониальной Корее. В рамках данного направления написаны работы по аграрным преобразованиям, промышленному развитию, особенностям государственно-бюрократической структуры и системе управления, политике в области образования, здравоохранения, формам общественно-политического контроля и пр. Существует немало исследований сравнительного характера, в которых анализируются особенности колониальной политики Японской империи и европейских государств. Среди них работы: Ан Бёнчжика (2001); Чон Гихо (2003); Син Ёнха (2006); Хон Гёнсона (2006); “Хангуге кёнчжэ сонъчжанъ (1910-1945)” (2006); “Ильбонква согуе синъминтхончхи пигё” (2004); Ким Ёнхи (2004); “Ильчже синъминчжи чибэе кучжова сонъгёк” (2005); Хо Суёля (2011); Син Гиука (2006); Пан Гичжун (2010); и др.
В центре внимания исследователей колониального периода Кореи долгие годы находится так называемая теория колониальной модернизации (синьминчжи кындэхварон), отношение к которой является своего рода индикатором политической принадлежности того или иного автора сегодня. Теория колониальной модернизации, или теория колониального развития и эксплуатации (кэбальква сутхаллон), активно развивалась японскими и некоторыми корейскими историками на рубеже 1980-1990-х гг. с целью переосмысления господствующего в националистической корейской историографии взгляда на японский колониализм как сугубо эксплуататорский режим. Историки данного направления, преимущественно исследователи корейской экономики, бросили своеобразный вызов однозначно негативным оценкам колониальной индустриализации Кореи [Ан Бёнчжик, 2001]. Они не скрывали того факта, что корейская экономика эксплуатировалась японской метрополией, но считали, что в то же самое время она активно развивалась. Именно поэтому их подход к колониальному прошлому стали именовать в южнокорейской историографии “теорией развития через эксплуатацию” [Пак Чхансын, 2005, с. 41].
По мнению южнокорейского историка Кан Мангиля, используемое в теории колониальной модернизации понятие “колония” приобрело новый смысл, отличный от того, как понимали его корейские историки-националисты после освобождения [Кан Мангиль, 2004, с. 14]. Если историки-националисты понимали под “колонией” государство, лишенное своей государственности крупной державой, в частности Японской империей, и подвергшееся жесткой эксплуатации, то историки, поддерживающие теорию колониальной модернизации, смягчили негативный смысл “колонизации”. Хотя они, как пишет Кан Мангиль, признавали эксплуатацию корейской колонии со стороны Японии, но подчеркивали разнообразный характер колонизации, не имеющий исключительно негативного смысла и последствий для дальнейшего развития Кореи.
Корейские историки-националисты, рассуждающие о колониальной эпохе с точки зрения теории колониальной эксплуатации (синъминчжи сутхаллон), не обращали внимания, по мнению Кан Мангиля, на динамику структурного развития Кореи в исследуемый период. Именно в этом пункте сторонники теории колониальной модернизации обрушились на своих оппонентов. В исследованиях колониальной эпохи они старались доказать, что в годы колонии наблюдался рост производства, развивалась промышленность, хотя и медленно, но происходили структурные изменения в традиционно аграрном укладе корейской экономики. Все это, по их мнению, создало предпосылки для бурного экономического роста Кореи после освобождения [Кан Мангиль, 2004, с. 20].
Теория колониальной модернизации стала главным предметом критики южнокорейских историков-националистов, полагающих, что термин “модернизация”, имеющий в целом положительный смысл с точки зрения прогрессивного развития государства, не может быть применен к корейской действительности колониального периода, поскольку он совершенно не соответствует социально-экономической и культурной политике Японии в Корее. Историки, критикующие сегодня теорию колониальной модернизации за историческую необъективность, придерживаются преимущественно националистического взгляда на корейскую историю (кындэ минчжо- кчжуе сагван), основателем которого считается историк Син Чхэхо (1880-1936). Приверженцы националистического подхода к истории, равно как и социалистического (сахвечжуе сагван, или кегып сагван), отождествляемого в первой половине XX в., прежде всего, с идеями Пэк Намуна (1894-1979), несмотря на их теоретические различия, в целом критично оценивали аргументы сторонников колониального подхода (синъминчжуе сагван), разработанного японскими учеными эпохи японского империализма. Идеи колониального подхода стали фундаментом теории колониальной модернизации.
В историографическом обзоре Пак Чхансына, посвященном истории изучения политики колониального управления Японской империи в Корее, южнокорейские исследователи, критикующие теорию колониальной модернизации, разделены на две группы. К первой он отнес историков, которые критикуют оппонентов с точки зрения методологических подходов, требуя обдумать еще раз используемую ими методологию: Квон Тхэок (1997); Чон Чэчжон (1996); Ли Манёль (1997); Ли Юнгап (1997). Ко второй группе относятся историки, называющие теорию эксплуатации и развития теорией, приукрашивающей колониальное управление, или теорией, пропагандирующей империализм, и обрушивающие на нее всестороннюю критику: Чу Чонхван (1994); Чон Тхэхон (1996); Син Ёнха (1997); Ким Дохён (1997) [Пак Чхансын, 2005, с. 44].
Если обратиться к исследованиям последних лет, то нельзя не отметить, что проблема оценки колониального прошлого до сих пор остается актуальной. И сегодня южнокорейские историки разделены на несколько групп, которые по-разному понимают значение эпохи японского колониализма в современной истории Кореи. Исследователи, интерпретирующие корейскую историю XX в. в рамках теории колониальной модернизации, как правило, делают акцент на элементах развития экономики Кореи в колониальный период. Они бережно относятся ко всем историческим фактам, которые свидетельствовали бы о малейшем росте производства в Корее, об улучшении транспортной системы, образования, здравоохранения.
Одной из наиболее ярких работ современной южнокорейской историографии, посвященных динамике экономического роста Кореи в эпоху японского империализма, является коллективный труд под редакцией Ким Накнёна “Хангуге кёнъчжэ сонъчжанъ (1910-1945)”. Работу отличает использование математического анализа для расчета основных экономических показателей. В начале каждой главы авторы приводят детальные схемы расчета, чтобы у читателя не создавалось впечатления о произвольности сделанных выводов о росте корейской экономики. В целом данный труд посвящен анализу экономического развития Кореи колониального периода в различных отраслях промышленности (угледобывающая, газовая, электроэнергетика, деревообрабатывающая, рыбная, транспортная) и в области сельского хозяйства, финансов, потребления, внешней и внутренней торговли.
Во введении к работе Ким Накнён пишет, что среднегодовые темпы роста корейской экономики в 1910-1945 гг. составили 3.7%, населения — 1.3, в угледобывающей промышленности и электроэнергетике — 9 (наибольший прирост из всех отраслей промышленности), в сфере обслуживания — 5%. Как следствие этих изменений, вес сельского хозяйства в структуре производства уменьшился с 68 до 41%, тогда как доля угледобывающей промышленности увеличилась с 5 до 14%. “Расходы частных лиц в среднем в год росли на 3.3%, с учетом роста населения рост расходов на душу населения составил 1.9%. Хотя потребление зерновых слегка уменьшилось, потребление других продуктов питания и товаров промышленного производства возросло” [Ким Накнён, 2006, с. VI].
По мнению Ким Накнёна, “такой рост и изменение структуры производства, хотя и были мед-ленными по сравнению с периодом интенсивного роста корейской экономики (1960-1980-е гг. — Н.К.), но если сравнивать с другими регионами того времени, то следует признать, что рост экономики был довольно стремительным” [там же]. Очень важным с точки зрения идей теории колониальной модернизации является тезис Ким Накнёна о том, что современное экономическое развитие Кореи стартовало примерно со времени японского колониализма. При этом критерием развития для него выступает последовательный рост дохода на душу населения. Поступательный рост экономики был приостановлен событиями, последовавшими за освобождением Кореи: разделением страны на два независимых государства, Корейской войной (1950-1953). И только с 1960-х гг. корейская экономика вновь стала расти быстрыми темпами. Ким Накнён пишет, что не только японцы как представители страны-метрополии выиграли от экономического роста, но и для корейцев он был выгодным. Наследие японского колониализма было тем самым фундаментом, на основе которого развивалась корейская экономика после освобождения [Ким Накнён, 2006, с. VII].
Ким Накнён не провозглашает себя сторонником теории колониальной модернизации, отмечая, что главная цель книги “Экономический рост Кореи” заключается в том, чтобы отобразить количественную сторону изменений корейской экономики в эпоху японского империализма и не впутываться в спор представителей двух противоборствующих исторических подходов. Но если посмотреть в отдельности главы книги, написанные разными авторами, станет довольно очевидно их положительное отношение к эпохе японского колониализма в Корее как к своеобразному локомотиву развития современной корейской экономики. Думаю, что авторы книги “Экономический рост Кореи”, хотя и пытались дистанцироваться от спора между представителями колониального подхода и националистического взгляда на историю, в подаче фактического материала и оценок довольно прочно стоят на стороне теории колониальной модернизации. Наиболее показательной в этом смысле является 13-я глава “Экономический рост, распределение доходов, изменение структуры производства”, написанная Чха Мёнсу.
Чха Мёнсу пишет, что представление об эпохе японского колониализма в Корее как о периоде эксплуатации и подавления широко распространено в учебниках по истории и в Южной, и в Северной Корее, поскольку официально поддержано правительствами обоих государств. Но, по мнению исследователей института экономики Наксондэ (при Сеульском Университете), сотрудником которого он является, такое представление не имеет под собой оснований. Ученые института показали, что с 1911 по 1940-е гг. производство продукции на душу населения возросло. При этом увеличение доходов собственно японских граждан и уменьшение доходов корейцев не означало еще неравного распределения доходов между двумя группами населения в Корее. Хотя рост доходов корейцев происходил медленнее, чем японцев, пишет Чха Мёнсу, наблюдалась тенденция в сторону выравнивания среднего уровня жизни корейцев и японцев. Тот факт, что капиталы японцев в годы колонии росли намного быстрее, чем капиталы корейцев, по словам Чха Мёнсу, вовсе не связан с тем, что японские власти якобы экспроприировали корейскую собственность, распределили ее между японскими гражданами, сделав тем самым их богатыми. Рост капиталов японских собственников южнокорейский исследователь объяснял тем, что японцы ввезли в Корею капитал, на основе которого были построены новые предприятия, созданы биржи ценных бумаг и, как следствие, увеличены капиталы. По мнению Чха Мёнсу, “эти факты должны быть как следует отображены в учебниках, а всякие безосновательные утверждения исключены” [Чха Мёнсу, 2006, с. 337].
Чха Мёнсу, как и Ким Накнён, пишет, что японский колониализм оказал огромное влияние на дальнейшее экономическое развитие Кореи после освобождения. Современная рыночная экономика в Корее сформировалась, по его мнению, именно в период японского колониализма. Чиновники, судьи, полицейские, директора фирм, составляющие своего рода управленческую корейскую элиту в годы колонии, остались на своих местах и после освобождения, обеспечив преемственность экономического развития Кореи. Формирование современного общества в Корее символизировало также уменьшение безграмотности, увеличение числа школ, введение современной системы частного права на землю, развитие финансов и пр. Но, заключает Чха Мёнсу, все данные, свидетельствующие о росте основных экономических показателей в годы колонии, не могут оправдать сам факт колонизации.
При оценке работы “Экономический рост Кореи” важно иметь в виду, что даже незначительные изменения качества жизни среднестатистического корейца воспринимались авторами данной книги как своего рода социально-экономическое достижение политики японского генерал-губернаторства. Например, Чха Мёнсу пишет, что если зарплата неквалифицированной рабочей силы не падала и не росла, то наблюдалось увеличение оплаты труда квалифицированных рабочих. Вкупе зарплата обеих категорий рабочих показывает увеличение реальной оплаты труда рабочего класса в годы колонии на 0.30% в год [там же, с. 323]. Чу Икчжон в 9-й главе “Экономического роста Кореи”, посвященной расчетам расходов частных лиц на потребление продуктов питания, пишет, что уровень потребления продуктов на душу населения в Корее колониального периода увеличился в год на 1.3%: “Хотя уровень потребления риса упал, зато увеличилось потребление других культур, поэтому сложно судить о снижении уровня потребления пищевых калорий в целом” [Чу Икчжон, 2006, с. 212]. Возможно, судить об этом и сложно, но возникает вопрос: являются ли показательными числа роста в 1-2% в год с точки зрения существенных изменений уровня жизни корейцев эпохи японского колониализма? Думаю, что нет.
Противоположный взгляд на колониальный период демонстрирует Син Ёнха, сторонник националистического подхода. В его работе “Ильчже синъминчжи чончхэкква синъминчжи кын- дэхварон бипхан” представлен наиболее развернутый критический анализ теории колониальной модернизации [Син Ёнха, 2006]. Син Ёнха начинает критический анализ теории колониальной модернизации с простого вопроса: “что такое модернизация?”. По его мнению, модернизация подразумевает преобразования во всех сферах человеческой жизнедеятельности: политической, социальной, культурной и экономической. С политической точки зрения модернизация означает переход от абсолютной монархии к конституционной. Япония, заключив в 1910 г. договор о слиянии с Кореей, фактически лишила ее независимой государственности. Такое изменение системы политического управления, по мнению Син Ёнха, никоим образом не может трактоваться как “модернизация”. Создание в 1919 г. в Шанхае Временного правительства Республики Кореи являлось первой попыткой по-настоящему политически модернизировать Корею, которая до аннексии Японией была абсолютной монархией. Но Япония не признала Временное правительство, более того, пыталась разными путями ликвидировать его [Син Ёнха, 2006, с. 17].
Об отсутствии политической модернизации в годы колонии говорит и тот факт, что в Корее не действовала Конституция Японской империи, а управление осуществлялось на основе указов и постановлений, издаваемых японским генерал-губернаторством. “Тирания указов”, как Син Ёнха охарактеризовал систему управления в годы колонии, является не более чем феодальной формой управления и никак не может называться “современной”. Искоренение гражданских прав и свобод корейского населения, жесткий контроль над политическими движениями внутри Кореи — все это, по мнению южнокорейского историка, свидетельствует о нежелании японского правительства политически модернизировать Корею.
С социальной точки зрения модернизация означает, по мнению Син Ёнха, формирование качественно новой структуры общества, бессословной, базирующейся на гражданских правах и свободах. Сословная система в Корее была формально отменена в результате крестьянского восстания тонхаков и реформ года кабо в 1894 г.[2]. После этих событий в корейском законодательстве стало расти число законов, закрепляющих гражданские права корейского населения. Это расширение гражданских свобод было приостановлено утверждением в Корее колониального режима в 1910 г. Японское правительство ликвидировало основные гражданские права корейского населения: свободу вероисповедания, слова, печати, собраний, объединений.
Отсутствие у корейского населения основных гражданских прав и свобод было следствием проводимой колониальным режимом дискриминации по национальному признаку. В качестве примера Син Ёнха указывает на тот факт, что даже при одинаковой работе и количестве рабочих часов корейцы получали всего лишь 50% оплаты японских рабочих. Принцип “разделения наций” (минчжок чхабёль) был основополагающим при организации управления в различных сферах общественной жизни Кореи в годы колонии — образовании, экономической деятельности и пр. Единственная социальная группа из состава корейского населения, которая обладала правами в исследуемый период, состояла, по мнению Син Ёнха, исключительно из “корейских коллаборационистов” (чхинильпха), получивших высокие должности и статус благодаря тесным связям с японскими властями. В отличие от “японских коллаборационистов” вся остальная часть корейского общества находилась на положении низшего бесправного класса (чхонмин) [Син Ёнха, 2006, с. 18-19]. Учитывая все это, заключает Син Ёнха, никак нельзя сказать, что японский колониальный режим проводил политику “социальной модернизации” Кореи.
С точки зрения развития культуры модернизация, пишет Син Ёнха, означает переход от аристократической культуры к гражданской, в которую вовлечены различные слои населения. Японцы, руководствуясь тем же принципом “разделения наций”, пытались полностью искоренить корейскую национальную культуру. После первомартовских выступлений 1919 г., несмотря на усиление контроля со стороны колониального режима, в течение 15 лет активно и плодотворно развивались корейская литература и искусство. Наблюдаемый в колониальные годы расцвет корейской национальной прозы и искусства, по мнению Син Ёнха, следует расценивать не как результат японской политики “культурной модернизации”, а как следствие сопротивления и борьбы с японским режимом. Сопротивляясь давлению властей, корейские деятели искусства и литературы пытались выразить силу и мощь корейского духа в творчестве, символизируя неискоренимость национальной культуры. Важно здесь то, что сопротивление даже в области искусства сопровождалось многочисленными жертвами и потерями. Син Ёнха упоминает корейских поэтов-националистов Ли Санхва (1901-1943), Ли Юкса (1904-1941), Юн Дончжу (1917-1945), как одних из многих представителей национальной культуры, которые подверглись гонениям со стороны японских властей.
Искоренение корейского языка, в частности запрет говорить на нем в официальных учреждениях, магазинах, театрах, стадионах и прочих общественных местах, является для критиков теории колониальной модернизации вопиющим фактом социальной несправедливости и национальной дискриминации. Син Ёнха пишет, что обращение на японском языке было обязательным на почте, в транспорте. Те, кто не обращался по-японски, не могли самостоятельно приобрести, например, билет. Но, несмотря на существование подобного запрета, только 22% корейского населения в 1943 г. понимало японскую речь. Таким образом, заключает Син Ёнха, “корейцы, даже способные говорить, вынуждены были вести себя в жизни как немые” [Син Ёнха, 2006, с. 20].
С экономической точки зрения модернизация, согласно Син Ёнха, означает переход от феодальной экономической организации и способа производства к промышленному капитализму. В какой мере японская экономическая политика в Корее действительно соответствовала насущным задачам “экономической модернизации” колонии?
По мнению Син Ёнха, Япония использовала Корею, во-первых, как базу снабжения про-довольствием и сырьем, во-вторых, как рынок сбыта монопольной продукции, в-третьих, как источник дешевой рабочей силы и получения сверхприбыли, и, в-четвертых, в качестве этапной базы для вторжения на континент. Политика экспроприации материальных и людских ресурсов достигла пика развития в годы Второй мировой войны. Именно в это время была введена система реквизиций продовольствия и сырья, обязательная воинская повинность. Корейская молодежь использовалась в качестве живого заслона на японских фронтах, а из корейских женщин в возрасте от 12-40 лет формировались отряды “женщин-утешительниц” при японской армии.
В 1910-1918 гг. японским генерал-губернаторством была проведена так называемая земельная перепись, в результате которой, по мнению Син Ёнха, японским властям удалось бесплатно перевести в свою собственность 50.4% всей корейской земли. В ходе обследования японское генерал-губернаторство “национализировало” бывшие государственные земли, земли, принадлежавшие королевской семье, и частные владения. Часть земель была сдана в аренду корейским крестьянам, другая часть была распродана по низкой цене Восточному колонизационному обществу, различным земельным компаниям, а также японским частным собственникам.
Син Ёнха пишет о том, что проводимая японским генерал-губернаторством аграрная политика способствовала закреплению полуфеодальных отношений в деревне. Это выражалось в жестких условиях арендной платы. Если в конце династии Чосон арендная плата крестьян-арен- даторов составляла около 50% урожая, то в годы колонии она возросла до 55-60%. Сроки аренды земли, до этого практически безвременные, ограничивались одним-пятью годами [Син Ёнха, 2006, с. 23]. К концу колониального периода резко сократилось количество дворов крестьян- собственников: с 22.8% в 1913 г. до 13.9% в 1944 г. Количество крестьян-арендаторов выросло с 41.7% в 1913 г. до 49.2% в 1944 г.
По мнению Син Ёнха, введение закона о компаниях в декабре 1910 г. существенным образом ограничило рост корейской национальной промышленности и содействовало утверждению монополии японских товаров на корейском рынке. В свое время советские историки-корееведы по этому поводу писали, что в 1919 г. доля Японии в экспорте Кореи составляла 90%, в импорте — 65.3% [История Кореи, 1974, т. 2, с. 27]. Несмотря на определенные усилия японцев развивать промышленность в Корее, доля промышленности в общей структуре производства в 1931 г. составляла 23%, тогда как сельского хозяйства — 63%. Получается, что Корея по-прежнему сохраняла облик аграрной страны с небольшим индустриальным потенциалом.
Син Ёнха пишет, что объективные причины развития тяжелой промышленности в Корее кроются не в стремлении метрополии “цивилизовать” свою колонию, а в той роли, которая ей отводилась для реализации агрессивной внешнеполитической стратегии Японской империи. С началом войны в Маньчжурии в сентябре 1931 г. Корея стала использоваться в качестве этапной базы для вторжения на континент. Для этого японцы начали активно строить предприятия военно-промышленного комплекса в северных провинциях Кореи (Хыннамский завод по производству взрывчатых веществ, Чанчжинганская ГЭС, сталелитейный, металлургический заводы и др.). Построенные заводы принадлежали крупным японским корпорациям — Ногучи, Мицубиси, Мицуи, Сымитомо. В силу своего стратегического значения территория заводов была отгорожена от близлежащих районов забором, поставлена под круглосуточную охрану японских военнослужащих. В качестве рабочей силы на заводах использовались корейцы, в принудительном порядке мобилизованные туда на трудовые работы. Они отличались от обычного рабочего класса, пишет Син Ёнха. Фактически это были каторжники, к которым в случае бегства относились как к военным дезертирам: их могли расстрелять либо жестоко наказать.
Син Ёнха указывает на то, что построенные в 1930-1940-х гг. военные заводы Кореи причислялись в издаваемых японским генерал-губернаторством ежегодниках к обычной (невоенной) промышленности, тогда как это были предприятия, работавшие исключительно на фронт и японскую армию. Когда в 1945 г. советские войска оккупировали север Кореи, то расположенные там военные заводы стали рассматриваться ими как военный трофей. На этом основании они демонтировали их и по частям отправили в Советский Союз. Син Ёнха спрашивает: не будет ли ошибочным суждение об индустриализации корейской экономики или о промышленной революции на основании статистических отчетов генерал-губернаторства, когда военная промышленность намеренно преподносилась японцами как мирная? Чтобы ответить на этот вопрос, важно обратить внимание, по мнению историка, на распределение капиталов в колониальной промышленности по национальному признаку: в 1941 г. 94% корейского промышленного капитала принадлежало японцам, тогда как корейцам — всего 6%.
«Даже глядя на статистические данные периода японской колонии, в которые необдуманно включалась военная промышленность японской армии, видно, что самообеспечение экономики с точки зрения структуры промышленных отраслей было очень низким. Корея, как и прежде, находилась на стадии, предшествующей промышленному капитализму. Более того, если проанализировать по отраслям состояние промышленности, за исключением военной, то станет ясно, что корейская промышленность в годы колонии была незначительной, слабой, не достигла уровня индустриализации, “промышленной революции”» [Син Ёнха, 2006, с. 26].
Син Ёнха подвергает критике популяризируемую сегодня японскими неомилитаристами, как он их называет, неоэкспансионистами и некоторыми “корейскими коллаборационистами” в Корее точку зрения, согласно которой бурный экономический рост Южной Кореи с 1960 г. обусловлен японской колониальной политикой. С тем чтобы аргументированно доказать обратное — что экономическое развитие Кореи с 1960-х гг. ничем не обязано японскому колониализму, Син Ёнха предлагает обратить внимание на следующие факты.
Во-первых, промышленные предприятия в Корее располагались по районам. К северу от 38-й параллели к концу 1940 г. находилось предприятий химической промышленности — 82%, металлургической — 90, керамической — 79, электро- и газодобывающей промышленности — 64%, в то время как на юге Кореи находились преимущественно предприятия легкой промышленности: полиграфической — 89%, текстильной — 85, продовольственной — 65, деревообрабатывающей — 65% и др. [Син Ёнха, 2006, с. 28]. После освобождения Кореи населению Юга пришлось практически с нуля возводить предприятия тяжелой промышленности.
Во-вторых, японская колониальная политика базировалась на принципе прямого управления колонией. В силу этого только японцы становились техническими специалистами, получали необходимые навыки, умения и образование, тогда как корейцы соответствующим образом не обучались. После освобождения Кореи ситуация со специалистами была катастрофическая: например, были локомотивы, но не было машинистов, которые могли бы ими управлять. По этой причине после 1945 г. корейцам как на Юге, так и на Севере пришлось самостоятельно воспитывать и образовывать новых технических специалистов.
В-третьих, оставшееся от японцев капитальное оборудование было в годы Корейской войны (1950-1953) полностью разрушено. После окончания войны Северная и Южная Корея вынуждены были строить новые заводы.
В-четвертых, те заводы, которые содействовали стремительному росту южнокорейской экономики в 1960-е гг., были построены после освобождения от колониального режима. Син Ёнха пишет: если из общего числа таких заводов выбрать тысячу предприятий, то видно, что 99% из них являлись новыми, построенными уже после освобождения.
В итоге Син Ёнха приходит к выводу, что между быстрым экономическим ростом Кореи с 1960-х гг. и колониальным наследием не существует последовательной связи. Более того, после освобождения Кореи для свободного развития корейского общества, его модернизации необходимо было избавиться от колониального наследия. «Это касается не только времени сразу после освобождения, но и настоящего. Сегодня при попытках выяснить истинное положение вещей прошлого поднимаются проблемы ликвидации остатков колониального наследия, японских коллаборационистов, что явно свидетельствует о существовании этого “негативного бремени прошлого” по сей день» [Син Ёнха, 2006, с. 29].
Наряду с двумя противоборствующими взглядами на историю Кореи колониального периода, националистическим подходом и теорией колониальной модернизации, существует и третья точка зрения, сторонники которой пытаются сгладить крайности двух охарактеризованных выше подходов. Как пишет Кан Мангиль, “для того чтобы избавиться от крайностей теории колониальной эксплуатации и теории колониальной модернизации, нужно посмотреть на современность, капитализм, колониализм, нацию глобально. До сих пор дискуссии о колониальном характере общества или колониальной модернизации велись с точки зрения одной конкретной нации, в лучшем случае рассматривались отношения Японии и Кореи, метрополии и колонии. Именно такое отношение связей должно быть критично переосмыслено”. В качестве способа достижения поставленной задачи Кан Мангиль предлагает использовать сравнительный анализ: “если мы, к примеру, выясним, насколько американская колониальная политика содействовала модернизации Филиппин, то, возможно, сможем в общих чертах определить смысловые границы и категории теории колониальной модернизации” [Кан Мангиль, 2004, с. 23].
В историографическом обзоре Пак Чхансына упоминается точка зрения современного ис-следователя Ким Донно, который также попытался по-новому взглянуть на проблему оценки колониального прошлого [Ким Донно, 2004]. Ким Донно критиковал оба подхода, и теорию ко-лониальной эксплуатации, и теорию колониальной модернизации за определенный смысловой догматизм в понимании “модернизации”. Он пишет, что и теория колониальной модернизации, и теория колониальной эксплуатации трактовали модернизацию, осуществленную в одном случае внешними силами, в другом внутренними, как однозначно прогрессивный исторический процесс. По мнению Ким Донно, переход от эпохи Чосон к современности не следует трактовать как историческое развитие, имеющее исключительно положительный смысл. Переход к современности означает не столько прогрессивное или лучшее состояние общества, сколько появление таких перемен в обществе, которых не было до этого (цит. по: [Пак Чхансын, 2005, с. 50]). Таким образом, Ким Донно пытался показать, что современность — просто качественно новое время, не имеющее ни негативного, ни позитивного смысла для историка. При таком подходе вопрос о том, кто осуществил модернизацию и каким образом, не имеет ключевого значения для исследования.
Новый подход к эпохе японского колониализма в Корее продемонстрировали авторы кол-лективного труда «Хангуге синьминчжи кындэсонь. Нэджэчжок пальчжоллонква синьминчжи кындэхвароныль номосо ” (Современность корейской колонии: в поисках преодоления теории внутреннего развития и теории колониальной модернизации) под редакцией Син Гиука, Майкла Робинсона [Син Гиук, Робинсон, 2006]. Син Гиук и М. Робинсон подчеркнули, что главная цель книги заключается в том, чтобы сформулировать новый подход к истории колониального прошлого с плюралистических позиций и политически беспристрастный. В качестве альтернативы теорий колониальной модернизации и колониальной эксплуатации, каждая из которых, по их мнению, по-своему ущербна и необъективна в отражении исторического прошлого, Син Гиук и М. Робинсон предложили свою концепцию. Они изобразили историческое пространство эпохи японского колониализма как сферу трех взаимодействующих концепций: национализма, колониализма и современности (кындэсонъ). Они считали возможным преодолеть ряд оппозиций, постулируемых сторонниками теории колониальной эксплуатации: в частности, оппозиции японский империализм — национальное сопротивление, колониальная эксплуатация — национальное развитие, японская культура — корейская культура [там же, с. 41-43].
Син Гиук и М. Робинсон полагают, что природа японского колониализма намного сложнее, чем это кажется сторонникам теории колониальной эксплуатации. Если представители последней теории объясняют природу колониализма через эксплуатацию, то Син Гиук и М. Робинсон используют концепцию культурной гегемонии. Она предполагает использование властью институтов образования, религии, семьи как средств укоренения новых ценностей в сознании подчиненного населения. Такая система контроля и управления намного гибче системы прямой эксплуатации, поскольку рассчитана на достижение добровольного согласия населения с проводимой властями политикой. Спрашивается, как можно понять природу японского коллаборационизма или национал-реформизма, овладевшего умами интеллектуальной элиты Кореи в 1920-1930-е гг.? Думаю, не иначе как через укоренение доминант новой культуры и идеологии в массовом сознании. Не случайно авторы работы обращаются к анализу корейской повседневности колониальной эпохи. Изменения образа жизни рядовых корейцев являются для них индикаторами изменения массовой культуры, становления и развития корейской современности.
Син Гиук и М. Робинсон пишут, что при националистическом подходе к истории современность не связывается с колониализмом, поскольку современность понимается как состояние прогресса, тогда как колониализм — период эксплуатации и своего рода регресса в национальном развитии. Более того, в националистическом подходе колониализм препятствует наступлению современности. В действительности, считают Син Гиук и М. Робинсон, современность зарождается именно в недрах колониального режима в Корее и природа ее сложна и запутанна. Особенностью колониальной современности предстает разнообразный характер изменений. Через образование, средства массовой информации происходило становление нового типа человека, который не обязательно с почетом относился к Японской империи, возможен был и совершенно противоположный эффект. Именно поэтому, отмечает Син Гиук, отношения между современностью и культурной гегемонией японского колониализма носили запутанный и неоднозначный характер.
В заключение подчеркну, что в современной южнокорейской историографии не существует единого мнения и взгляда на колониальную модернизацию Кореи. Помимо двух противоположных подходов — теории колониальной эксплуатации и теории колониальной модернизации, совершенно по-разному понимающих природу японского колониализма и процессы зарождения корейской современности, в исторических исследованиях появилась новая тенденция, базирующаяся на плюралистическом видении проблем и лишенная, таким образом, определенного смыслового догматизма и односторонних оценок при анализе колониального прошлого.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
- История Кореи с древнейших времен до наших дней. Т. 1-2. М., 1974.
- Ан Бёнчжик. Хангук кёнчжэ сонъчжанъса — ебичжок кочхаль (История развития корейской экономики: предварительное исследование). Сеул, 2001.
- Ильбонква согуе синъминтхонъчхи пигё (Сравнительный анализ политики колониального управления Японии и Запада) / Под ред. Кан Мангиля. Сеул, 2004.
- Кан Мангиль. Чхоннон (Вступительная статья) // Ильбонква согуе синъминтхонъчхи пигё (Сравнительный анализ политики колониального управления Японии и Запада). Сеул, 2004.
- Ким Донно. Синъминчжи сиги ильсанъсэнхваре кындэсонъква синъминчжисонъ (Современность повседневной жизни колониального периода и природа колониализма) // Ильчжэе синъмин чибэва ильсанъ сэн- хваль (Повседневная жизнь и колониальное управление Японской империи). Сеул, 2004.
- Ким Накнён. Мори маль (Введение) // Хангуге кёнъчжэ сонъчжанъ (1910-1945) (Экономический рост Кореи. 1910-1945). Сеул, 2006.
- Пак Чхансын. Ильчжее синъминчжи чибэ чонъчхэк ёнгуса (История изучения политики колониального управления Японской империи) // Ильчже синъминчжи чибэе кучжова сонгёк (Характер и структура колониального управления Японской империи). Сеул, 2005.
- Син Ёнха. Ильчже синъминчжи чонъчхэкква синъминчжи кындэхварон бипхан (Колониальная политика Японской империи и критика теории колониальной модернизации). Сеул, 2006.
- Син Гиук, М. Робинсон. Хангуге синъминчжи кындэсонъ. Нэджэчжок пальчжоллонква синъминчжи кындэхвароныль номосо (Современность корейской колонии: в поисках преодоления теории внутреннего развития и теории колониальной модернизации). Сеул, 2006.
- Чу Икчжон. Минган собичжичхуре чхуге (Расчеты расходов на потребление частных лиц) // Хангуге кёнъчжэ сонъчжанъ (1910-1945). (Экономический рост Кореи. 1910-1945). Сеул, 2006.
- Чха Мёнсу. Кёнъчжэ сонъчжанъ, содык пунбэ, кучжобёнхва (Экономический рост, распределение доходов, изменение структуры производства) // Хангуге кёнъчжэ сонъчжанъ (1910-1945). (Экономический рост Кореи. 1910-1945). Сеул, 2006.
- Хангуге кёнъчжэ сонъчжанъ (1910-1945). (Экономический рост Кореи. 1910-1945) / Под ред. Ким Накнёна. Сеул, 2006
_____
[1] Ильчже каньчжомги — в переводе с корейского означает период насильственной оккупации Кореи Японской империей. Выражение широко используется в современной южнокорейской историографии для обозначения колониального периода истории Кореи.
[2] В 1894 г. (год кабо по циклическому имени) в Корее произошло одно из крупнейших крестьянских восстаний, возглавленное тонхаками, последователями религиозного учения тонхак (“восточное учение”). В 1894–1895 гг. был проведен ряд реформ буржуазного характера, в частности янбаны (привилегированное сословие) были уравнены в правах с простым народом, отменены ноби (лично зависимое население).
***
Отличный материал, спасибо большое. Очень оказался полезным.