Епископ Хрисанф (Щетковский). От Сеула до Владивостока

Посвящается памяти епископа Хрисанфа (в миру — Христофор Петрович Щетковский) – первого главы Русской духовной миссии в Корее (в 1900-1904 гг.). К 110-й годовщине со дня кончины (22 октября / 4 ноября 1906 г.).

Настоящие путевые записки были написаны весной 1903 г. во время путешествия верхом, предпринятого о. Хрисанфом (тогда он еще не был епископом, рукоположен в 1904 г.) из Сеула во Владивосток через провинции Канвон, Южная и Северная Хамгён для изучения быта и нравов корейцев, их отношения к религии и возможности открытия миссионерских станов в разных частях Кореи. Записки свидетельствуют о писательском даровании о. Хрисанфа, его наблюдательности, доброжелательности, терпении, практицизме, основательности, преданности делу и энтузиазме, вере в успех своего дела и любви к народу, среди которого ему выпало жить и трудиться. Это ценный историко-этнографический документ, в котором внимательный читатель найдет разнообразные сведения о природе и населении Кореи, ее селах, городах и дорогах, базарах и ценах, сельском хозяйстве, состоянии буддийской веры и устройстве монастырей, национальном характере, традиционном столе (еде), этикете и обрядах, музыке, пении и развлечениях, о врачевании, школах, постоялых дворах и гостиницах, приграничной корейско-русской торговле и о популярности в пров. Хамгён русского хлеба, об отношении корейцев к иностранцам, о жизни и обитателях Янчихэ – старейшей корейской деревни на территории русского Приморья и др. Написанные хорошим языком, дотошным и скрупулезным автором, «Записки» о. Хрисанфа живо представляют народную жизнь Кореи времен Империи и последнего года перед русско-японской войной. Публикуются с изменением орфографии на современную, добавленным оглав­лением, некоторыми правками и комментариями Т.М. Симбирцевой.

1005627628

Путевые записки миссионера

  • Приготовление к путешествию

Желание возможно ближе познакомиться с корейцами, их нравами и обычаями для целей чисто миссионерских побудило меня предпринять путешествие по Корее сухопутьем — от Сеула — столицы корейского царства до Владивостока. Расстояние, которое мне нужно было пройти по намеченному мною маршруту, исчислялось приблизительно в 1500 верст или 3000 корейских ли (корейское ли = ^ версте). Маршрут мой был таков: из Сеула я должен был отправиться на северо-восток в Кымгансан или «Алмазные горы», а затем, выйдя из горных хребтов Центральной Кореи на берег Японского моря, я должен был идти по густонаселенной береговой полосе — через Гензан, Хамхын, Пукчхон, Сонджин, Кёнсон, Кёнхын в Приморскую область.

Решившись предпринять столь длинное путешествие, мне нужно было основательно познакомиться и со способами путешествия по Корее, и с тем, что необходимо захватить в дорогу: ведь это не Европа, где под всяким кустиком можно найти и стол и дом. Если в самой столице Кореи всякому европейцу, пожелавшему хоть сколько-нибудь устроить свою жизнь на манер европейский, многое нужно выписывать из Европы, то о провинции и говорить нечего: спичек, например, ни за какие деньги не найдете!

Вся Корея покрыта высокими горами, через которые приходится то и дело переваливать по узким едва проходимым тропинкам. Большинство корейцев путешествуют пешком с небольшими котомками, или просто связками на спине. Путешествие верхом на лошадях, ослах, быках и коровах совершается более зажиточными; путешествуют еще в носилках — особых закрытых ящиках; к низу их прикрепляются два шеста, на которых несут носильщики, впрягаясь по два, четыре и более человека; но этот способ передвижения самый дорогой и доступен только очень богатым мандаринам, европейским консулам да американским миссионерам. Первый способ путешествия мне казался не под силу, а последний не по карману, а потому пришлось избрать средний — верхом на лошади.

Корейские лошади очень малого роста — не много больше турецких пони; но они ужасно упрямы и злы. Если подходите к лошади садиться, то остерегайтесь — она может совершенно незаметно и укусить и лягнуть; если сидите на ней, то крепче держите повод узды и не опускайте его, ибо она тотчас же воспользуется вашею оплошностью и схватит зубами за ногу. Для неопытного и непривычного к верховой езде — чистое мученье ездить на таких лошадях. Корейцы редко ездят в седлах, в большинстве случаев они садятся на вьюк, который привязывают на спину лошади. Седла, которые употребляют корейцы для вьюка, — ужасно варварское изобретение, которое способно ободрать и действительно обдирает буквально до костей спину всякого животного; на спину лошади кладутся две деревянные дуги, к которым и привязывают по бокам ящики с багажом; хотя под эти дуги и кладут на спину подстилку, но она не оберегает спину лошади от побоя, и нет ни одного вьючного животного в Корее, у которого была бы цела спина. Между вьюками — в середине кладут матрас, одеяло и др. Мягкие вещи, на которые и взбирается седок. Лошади так приучены к такому способу езды, что когда подходит к ней кореец, то она покорно нагибает свою шею, на которую он становится ногою, чтобы сесть на высокое седалище. Такой способ езды удобен только привычным корейцам, европейцу же нужен большой опыт, чтобы можно было безболезненно совершить на таком сиденье путешествие. Такими сиденьями пользуются и корейские женщины при переездах. Иногда вокруг такого сиденья прикрепляют решетку, на которую можно облокотиться спиною; такое сооружение получает форму кресла. Ноги седок или спускает по бокам шеи лошади, или подбирает под себя по восточному обычаю. Ящики с багажом для вьюков должны быть одинакового веса, чтобы не переваживали один другой. Если на вьюках устраивается сиденье для пассажира, то тяжесть двух ящиков на хорошую корейскую лошадку в общем не должна превышать шести-семи пудов; если же не бывает седока, то тяжесть вьюков может быть доведена до 10-12 пудов.

Нужно было запастись в дорогу и пищей, ибо корейским способом можно питаться только в крайней нужде. На весь путь, конечно, трудно было сделать запас, ибо тогда пришлось бы нанимать несколько лошадей специально для провизии, а потому я взял разных консервов, хлеба, чаю и сахару по крайней мере на первое время, предполагая постепенно приучать себя к корейскому столу. Случилось со мной одно прискорбнейшее обстоятельство, о котором не раз пришлось вспомянуть в дороге. Дело в том, что снабдить меня провизией обещало одно очень опытное в этом деле русское семейство, и, действительно, все было в достаточном количестве заготовлено, но, к великому сожалению, не попало в мои руки: в этот же день из Русской Дипломатической Миссии выезжал консул на запад Кореи; ему-то по ошибке слуга-кореец все и снес; а он — по неведению — принял с великою благодарностью… Часто, очень часто пришлось вспоминать об этом неприятном случае, особенно когда весь наскоро захваченный нами запас истощился. Кроме провизии, нужно было взять с собой свечей, мыла, спичек, антипаразитного порошку и мн. др.

Лошадей для путешествия здесь нанимают двояко: или поденно, или за каждые 10 ли; для путешествия первый способ наёмки выгоднее и удобнее, ибо мафу (конюхи) в этом случае не торопятся и путешественнику есть возможность осмотреть все, что ему желательно, делая остановки где угодно и на сколько угодно времени, причем день простоя оплачивается стоимостью суточного продовольствия лошадей и мафу; если же нанять от ли, тогда мафу из своих личных выгод и расчетов будут всегда торопиться, ибо чем больше ли он пройдет в день, тем больше заработает денег. Наем лошадей, как и всякая коммерческая сделка в Корее, производится через маклера, с которым приходится заключать условие и который является ответственным лицом; за свои хлопоты он берет известный процент. Нанял я трех лошадей — двух для вьюков и одну для себя под европейское седло. Для трех лошадей было два мафу; затем в качестве переводчика ехал со мной учитель нашей миссийской школы кореец Моисей Лян и еще один знакомый корейский чиновник — Ким-чуса, который ехал на север навестить свою мать-старуху, — он не видел ее более шестнадцати лет. Таким образом, вся наша экспедиция состояла из пяти человек и трех лошадей. Лошадей мы осмотрели за несколько дней до отъезда и нашли их вполне надежными для столь длинного путешествия. Поденная плата за каждую лошадь 1 дол. 80 цен. Корейскою монетою, а день простоя 80 цен. За каждую лошадь. Плата сравнительно недорогая, хотя потом пришлось набавить.

Я уже упомянул, что в этот же день выезжал на запад Кореи в официальную командировку русский консул; нашу экспедицию, конечно, и сравнивать с консульской невозможно. Там дело шло по-богатому, ибо ему нужно было ехать с помпою: в носилках, с поваром, с массою слуг, так что у него в свите состояло 21 человек. Зато и стоимость этого путешествия превосходит наше более, чем в десять раз: он проехал 100 ли и израсходовал 3000 руб., а мы прошли 1500 верст и израсходовали 350 руб.

Много хлопот причиняют путешественнику корейские деньги. Корейская монета, которая имеет повсеместное в стране обращение, — это кеши или чохи = 1/3 коп., если нужно взять в дорогу, допустим, 100 руб., то получится на чохи 50,000 медных монет, а при современном курсе корейских денег 75,000 кеш; такое количество медяков поместить даже в традиционный поповский карман невозможно. В Сеуле и вокруг Сеула верст на 200 употребляются, кроме кеш, еще никелевые пятачки, эти все же несколько удобнее; другой монеты в Корее нет. В портовых городах имеются в обращении японская серебряная и бумажная монета. До Гензана мы дошли с никелем, хотя кое-где приходилось менять его на кеши со скидкою нескольких процентов. В Гензане же пришлось на никель купить серебряных японских долларов и их по мере нужды менять на чохи: корейцы Хамгёнской провинции серебро охотно покупают для выделки из него колец и других принадлежностей дамского туалета. При продаже долларов мы несколько теряли, но зато много выгадывали в том, что нам не пришлось нанимать отдельной лошади исключительно для перевозки денег.

Итак, приготовления к путешествию все окончены и на утро 17 апреля решено было выступить в путь.

  • От Сеула до Кымгансана

Напутствуемые самыми благими пожеланиями братии, мы отправились в путь. Духовная миссия в Сеуле находится у самых западных городских ворот, нам же нужно было выходить в восточные ворота, поэтому мы, отправив лошадей раньше, сами сели в электрический трамвай и проехали через весь город; лошадей некоторое время пришлось ожидать и от ворот мы тронулись только в 10 часов утра. Первый день путешествия нам пришлось из трех лошадей пользоваться только одною, на остальных же лошадях вьюки так неудобно были размещены, что сидеть на них не было никакой возможности; только на второй день, когда мы сами на свободе все пропорционально разместили, можно было пользоваться всеми лошадьми, несмотря на сильные протесты одного мафу, который, впрочем, как потом мы убедились, делал это больше по беспокойству своего характера.

Время остановок для корма лошадей у корейских мафу строго определено: кормят они их в 4-5 часов утра, затем в 12 часов дня и в 7-8 часов вечера. Лошадей и вообще всех домашних животных корейцы кормят вареными бобами и соломой гаоляна или риса. Как только приезжает мафу на постоялый двор, тотчас же хозяин начинает варить кушанье для лошадей, а хозяйка — для людей. Бобы и солома даются в горячем виде лошадям. Уход за лошадьми самый тщательный: во время остановок мафу чистит лошадь и все время наблюдает за нею; от этого весь домашний скот у корейцев очень сытый, а быки и коровы очень рослы.

Прошли мы 30 ли и в 12 часов остановились кормить лошадей. Деревушка небольшая — всего дворов 20-30; постоялый двор довольно грязноватый, а вокруг двора стоит целое затхлое озеро. Как только мы остановились, сейчас же начали сходиться к нам корейцы со всех концов деревни от мала до велика, и через несколько минут мы оказались со всех сторон окруженными так называемыми по-корейски «кугёнами» — любопытными, или попросту — зеваками. Начался самый тщательный осмотр и нас, и всего нашего багажа; все их интересует, и все с ног до головы подвергается осмотру. Вначале меня это ужасно смущало и было очень неприятно, но потом привык и не обращал на это решительно никакого внимания: как будто так и должно быть. После осмотра вся компания присела на корточки, закурили трубки с длиннейшими мундштуками и начали внимательно наблюдать за всеми нашими действиями: как и что мы ели, как сидим, стоим и пр. Главным объектом их наблюдений был, конечно, я, ибо спутники мои были корейцы только в европейских костюмах; хотя их всегда и все считают за японцев и не без основания: кореец до тех пор кореец, пока он в своем национальном костюме, — как только он надел европейский костюм, — его не отличишь от японца. Один из моих спутников был очень похож на японца и в то же время ужасно возмущался, когда его корейцы именовали японцем. Относительно меня — терялись в догадках; в одном они только сходились, что я европеец, но какой именно нации совершенно отказывались определить. Уж очень смущали их мои длинные волосы: никогда им не приходилось видеть европейцев с длинными волосами. Корейцы тоже носят длинные волосы, но у них они, если человек не женатый, заплетены в косу, а если женатый, то их собирают на маковку и делают из них шишку (теперешние головные прически европейских дам близко подходят к корейской); а чтобы волосы не падали, на голову надевается сетчатый колпак и, наконец, сетчатую же шляпу формою близко подходящую к цилиндру. Зимою на голову под шляпу надевают род нашего детского капора на вате или меху, в верху которого делается разрез для шишки. Более сложного и в то же время более непрактичного головного убора трудно придумать.

Сетчатые шляпы, колпаки и мангоны делаются или из конского волоса, и тогда они ценятся очень дорого — шляпа, например, рублей 18-20; или из бамбука — стоимостью значительно дешевле — шляпа руб. 2-4.

Дабы окончить спор, который корейцы подняли из-за меня, я сказал им, что я русский священник; снова начался осмотр, как бы для того, чтобы поглубже запечатлеть в своей памяти внешние признаки русского священника. После того, как корейцы узнали, что я духовное лицо, легко, конечно, было перейти к разговору на религиозные темы. Миссионеров у них бывало очень много всяких наций, но из них никто не принял христианства. Изложили и мы им православное вероучение и просили побывать у нас в Сеуле в церкви и познакомиться с нашим богослужением. Когда я отправился пройтись по деревне, то вся толпа направилась за мною следом и каждый из них на мои расспросы, перебивая друг друга, спешил давать ответы. В обращении с нами корейцы были весьма деликатны и очень любезны.

Простояли мы в этой деревне часа 2 и отправились дальше. До вечера мы сделали еще 30 ли и решили, что для первого дня совершенно достаточно пройденных 60 ли и тем более, что постоялый двор был более или менее сносный в одной незначительной дворов 6-8 деревушке. Было пять часов вечера, когда мы остановились; при остановках у каждого из нас было свое занятие: один готовил закуску и посуду, другой кипятил воду для чая, а третий приводил в порядок комнату для ночлега. Утром также все участвовали в сборе и укладке вещей, и при общей дружной работе дело быстро продвигалось вперед. Народу здесь совсем не было заметно, и потому мы после чая совершили прогулку, поднявшись на невысокую гору, откуда открывался чудный вид на пройденную долину и очень красивые горы Пукхана, которые с севера закрывают Сеул. Спустившись вниз, мы помылись прекрасною ключевою водою из источника, проистекавшего в подножия горы.

Утром рано 18 апреля мы проснулись и приступили к приготовлению чая и закуски. Кипятить воду для чая приходилось на древесных углях в жаровне, которая у корейцев носит название “хару”. “Хару” имеется в каждом корейском доме и устройство его таково: в сосуд (деревянный, глиняный или железный) насыпают половину или три четверти его золы, а сверху кладут древесные горящие угли, на стенки сосуда кладется железная подставка, которая и поддерживает над углями чайник с водою. На хару совершенно свободно можно приготовить какое угодно кушанье. Как только нужда в углях миновала, их закрывают золою, и они сохраняются горящими очень долго. У дверей каждого дома стоит хару, и им пользуются прохожие для закуривания трубок. Вместо спичек, которых в деревнях нет, употребляется хару, от него затапливают печь и зажигают лучины. У японцев хару столь же распространено, как и у корейцев, и носит название “хибачи”. Хибачи у японцев заменяет печь: японцы не придумали печи для отопления своих домов, а потому во время холодов все японцы, надев на себя всю одежду, какая только имеется у них, затем добавив сверху одеяло, целый день сидят у хибачи. Если уж слишком холодно, что нередко бывает зимою в Сеуле, то они садятся на особо устроенный железный стул без дна сиденья и под него ставят хибачи. Корейцы-нищие делают еще так: накладывают угля в небольшое ведерце, ставят его между ног и закрывают его своим рваным халатом со всех сторон. Как японский, так и последний способ согревания нельзя назвать удобным и практичным, и насколько второй извинителен, потому что к нему прибегают по нужде, настолько первый непростителен, ибо он является следствием упорного отстаивания национальных традиций, вроде деревянных японских сапог, которые и по сию пору они носят, начиная от великих сановников.

Напившись чаю и увязавши вьюки на лошадей так, чтобы можно было пользоваться всеми лошадьми, мы снова тронулись в путь: было ровно 7 часов утра. Дорога все время пролегала по живописной долине то суживающейся, то снова расширяющейся. Вся долина занята пашнями и рисовыми полями. В наш проезд была оживленная работа в полях: происходил посев бобов разных пород, которые составляют важный продукт питания людей и домашнего скота.

Корея — исключительно земледельческая страна, и занятие сельского населения страны составляет земледелие во всех его видах, начиная от культуры хлебных растений и огородничества и кончая разведением лекарственных растений им особенно корня женьшеня. Вся земля, которая может считаться удобной для обработки, обработана и засеяна, даже крутые скаты гор, на которые с трудом можно взобраться, засеяны разными хлебами. По характеру земледельческого труда корейцев можно назвать скорее огородниками, чем земледельцами. Несмотря на то, что корейцы при обработке своих полей пользуются самыми примитивными орудиями вроде сохи, сделанной из корня какого-либо дерева без всякой оковки, все же поля их по чистоте и тщательности обработки значительно превосходят поля наших крестьян.

В большинстве случаев они прибегают к ручному труду и для этой цели употребляют особо устроенный большой и широкий заступ. Работа таким заступом производится довольно комичным способом: один рабочий втыкает лопату заступа в землю, надавливая ногою как можно глубже, и, как только он это сделает, двое или больше других рабочих тянут за концы веревок, которые прикрепляются в черенку заступа и т.д. Нельзя, конечно, назвать такую работу производительной и скорой, но корейцы так привыкли к этому способу вскапывания своих полей, что упорно отстаивают его даже в Уссурийском крае, живя среди русских.

Из разводимых хлебных растений в Корее первое место занимает рис. Хлеб (печеный) у корейцев не употребляется, вместо него непременной принадлежностью стола является рисовая или чумизовая (чумиза — род нашего проса) каша. Ввиду такой важности риса как продукта питания, культура риса занимает наибольшие площади корейских пашен и производится во всех частях полуострова. Разведение риса требует от корейца больших затрат труда и постоянного, бдительного надзора во время его произрастания. Рисовые поля занимают самые низменные места долин, подверженные действию воды; из ближайших рек или ручьев вода посредством целой системы каналов передается во все поля. Поля ежегодно обильно удобряются навозом и преимущественно человеческими экскрементами. А на небольшом специально отделенном участке в половине апреля сначала высевают рисовую рассаду, а затем в июне ее пересаживают в поля пучками в 5 -7 стеблей. После посадки риса хозяину надобно постоянно следить, чтобы вода поддерживалась в половину стебля растения, чтобы не прорастали сорные травы и чтобы, наконец, земля от воды не стягивалась туго на свое поверхности. Для этого приходится вручную перепахивать или правильнее — перевернуть и разрыхлить землю. Труд каторжный, ибо приходится проделывать все это или под палящими лучами солнца по колено в грязи, или под постоянным проливным дождем.

Созревает рис в конце нашего сентября, когда и производится его сбор.

Места неудобные для посева риса употребляются для посева пшеницы, ячменя, чумизы и всевозможных пород бобов. Пшеницу и ячмень сеют в большинстве случаем осенью, так что они выспевают и собираются в первых числах нашего мая месяца. И для этих злаков земля удобряется навозом, древесною золою и листьями деревьев. Пашут сохою, а потом вручную разделывают все поле так, чтобы получились правильные параллельные ряды, из коих один углубленный наподобие канавы, а другой возвышенный, шириною в один английский фут. Осенний посев ячменя производится по углубленным рядам, возвышенные же оставляются свободными до половины нашего апреля, когда настает время посева бобов. Вот ими-то и засевают возвышенные ряды поля между рядами ячменя или пшеницы. В первой половине мая ячмень обыкновенно убирают, а бобы растут во время дождливого периода, который падает на июнь, июль и половину августа месяца, — причем низкие полосы служат канавами для стока воды во время проливных дождей. Бобы созревают и собираются обыкновенно в конце августа, и это поле иногда тотчас же вспахивают и снова засевают “кемчею” — корейскою капустою, — или редькою, которая в большом количестве заготовляется на зиму в квашенном виде во всяком корейском доме. Большие поля засеваются также красным стручковым перцем, который употребляется при солке капусты, редьки и для выделки особой острой сои, которая всегда употребляется как приправа к кушаньям. Бедная часть населения кормится вместо риса чумизой — род нашего проса, которую также производят в большом количестве.

Встречали плантации табака, хлопчатника и разных лекарственных растений, среди которых занимает главное, весьма прибыльное, хотя довольно хлопотливое производство лечебного корня — женьшень. Корейская и китайская медицина полна сказаний о чудесных свойствах этого корня и считает его весьма могущественным средством для излечения всевозможных болезней. Такую широкую популярность среди восточных народов этот корень приобрел, вероятно, потому, что он действует возбуждающе на нервы. Культура этого чудодейственного корня распространена во многих местах Кореи, но центром разведения его считается город Кэсон, или Сандо — старая столица корейского государства. Женьшеневые плантации здесь занимают небольшие — от 1/2 до 1, 1/2 десятин — участки земли, расположенные в долинах или на скатах гор и обязательно обнесенные забором. Весь участок разбит на ряды параллельных гряд, которые имеют от 75 до 200 футов длины и аршина 4 ширины; сверху гряды накрыты особыми, укрепленными на невысоких шестах, темными навесами из циновок; навесы эти с северной стороны имеют около 4 футов высоты, и эта сторона прикрыта циновками. Спускается этот навес к югу или юго-востоку; по своему устройству навесы эти похожи на наши оранжереи, с тою разницей, что в последних все направлено к тому, чтобы увеличить приток света, а в питомниках женьшеня наоборот — его стараются уменьшить. Гряды, имеющие направление с запада на восток, делают из богатой перегноем земли и, чтобы избежать чрезмерной сырости, их подымают дюймов на 10-15 от поверхности земли и бока укрепляют плоскими камнями. Для удобрения земли в грядах употребляют перегнившие листья деревьев, смешивая их с мелким песком. В такой почве растение развивает крупные и белые корни; в противном случае вырастают мелкие с красноватым оттенком, от чего значительно теряется их ценность.

В более теплых частях полуострова посев корня производится в конце сентября или в начале октября месяца, в северной же части сеют его весною в апреле месяце. В глубоко прокопанную и тщательно просеянную землю садят семена на расстоянии друг от друга на 3-4 дюйма, на глубину 1 — 2 дюйма. Посаженные семена, а впоследствии и сами растения аккуратно поливают водою средней температуры, пропалывают и удаляют разного рода насекомых. Морозы произрастанию женьшеня не вредят. Рост его очень медленный, и для полного развития своего он требует не менее 3 1/2 лет. На первый год после посева растение имеет всего один лист, состоящий из трех лопастей, и походит на лист нашего клевера; корень в это время бывает настолько незначительный, что не представляет никакой ценности. На второй год начинают развиваться остальные листья, и только на третий год растение цветет. После этого его выкапывают и пересаживают в более просторное место; пересадка повторяется еще на четвертый и шестой года его произрастания. Простор при пересадках дается ему для того, чтобы корень мог свободно увеличиваться в длину и толщину. Для достижения полной силы корню нужно расти шесть, семь и даже восемь лет. Сбор созревших корней происходит обыкновенно в октябре месяце; выкапывают их весьма осторожно, чтобы не повредить корень; после этого корень промывают и начинают в особо приспособленных сосудах пропаривать, подвергая его действию высокой и влажной температуры для размягчения и удаления из него, как говорят корейцы, ненужных и даже вредных соков. Процесс пропаривания, смотря по толщине корня, продолжается от 4-5 часов до суток. После этой операции его высушивают или в домах на горячем полу, или на солнце. После просушки корни тщательно сортируют, завертывают в бумагу пачками приблизительно в пять фунтов; двенадцать или четырнадцать таких пачек завертывают в непромокаемую бумагу и укладывают в корзину, к которой тотчас же прикладывается правительственная печать присутствующим при чем чиновником. Стоимость такой корзины равняется 12-14 тысячам долларов.

Покупка и перепродажа женьшеня составляет монополию корейского правительства, и вывоз его по договорам с иностранными державами в другие государства, кроме Китая, воспрещен. Договор этот, свято соблюдаемый европейцами, постоянно нарушается японцами, от чего в Сандо постоянно происходят неприятные столкновения на почве контрабандной покупки корня японцами. Для этой выгодной спекуляции последние прибегают ко всем средствам, не исключая обмана и насилий. В таких случаях корейцы ищут защиты у европейских миссионеров. В текущем году корейское правительство, утомленное, видимо, бесполезными и бесконечными препирательствами с японцами, решило сдать покупку и продажу женьшеня в монопольное пользование европейцев. Право этой монополии приобрела компания французов за полтора миллиона долларов в год. В провинции Канвондо, по которой мы проходили, культура женьшеня не встречается, но зато в Кымгансане — Алмазных горах, сплошь покрытых дремучим лесом, говорят, встречается женьшень в диком виде, который ценится значительно дороже. Южная часть этой провинции вообще очень бедна, ибо покрыта высокими горами с небольшими узкими долинами, которые постоянно при сильных дождях заносятся камнями, борьба с которыми отнимает массу времени и труда у хозяина и доставляет ему большие неприятности. Когда видишь пахаря, пашущего усеянное камнями поле, то становится жаль и быка, с большим трудом таскающего соху, и пахаря, действительно в поте лица своего добывающего свой хлеб. Выбрать весь камень с поля нет никакой возможности, хотя попытки к этому делаются, ибо вокруг каждого поля сложены подобия каменных стен; но разрушительная сила водной стихии во время проливных дождей весь труд человека уничтожает в один момент, снова занося поле камнями.

Всякое зерно, приготовленное к посеву, обязательно смешивается с черной, хорошо удобренною землею и затем рассевается руками. В ряд становится несколько человек, каждый занимая свою полосу вспаханной земли, пяткой правой ноги быстро делает три-четыре углубления и, бросив в них зерна, столь же быстро искусным движением левой ноги засыпает их землею. Все это проделывается так быстро и так ловко, что просто удивляешься искусству севщика. Когда смотришь издали на ряд таких рабочих, то кажется, что они танцуют какой-либо модный корейский танец. Танец этот, впрочем, по отзыву самих рабочих, столь труден и утомителен, что сильно изнуряет их и требует больших усилий и навыка. Все же, несмотря на всю непрактичность и трудность такого способа посева, корейцы никак не могут отстать от него и усвоить лучший и более легкий способ посева.

В долине, по которой мы шли, протекала довольно большая горная речка. Название ее я затрудняюсь определить, ибо у каждого города и почти у каждой деревни она носит свое название от имени города или деревни. Летом во время дождей река эта разливается и затопляет всю долину. Это новый бич корейского земледельца, с которым ему приходится бороться очень много и с большими усилиями. Для защиты своих полей от наводнений корейцы строят вдоль речки огромной величины земляные валы и ими искусственно создают русло реки. Работа эта производится всем обществом, и насыпь эту каждую весну приходится исправлять. При сильных и продолжительных дождях такие сооружения оказываются иногда несостоятельными, и посевы погибают. Защищаясь от всегубительного нашествия воды, корейцам в то же время нужно устраивать так, чтобы можно было пользоваться водою из той же самой реки для целей искусственного орошения и особенно для проведения ее в рисовые поля. С этою целью корейцы устраивают искусственные подъемы воды из рек и проводят ее посредством довольно сложной системы каналов в рисовые поля. Большинство таких рек течет уступами или порогами, и это не от природы, а устраивается искусственно. Осенью в этих реках воды или совсем не бывает, или, если и бывает, то очень мало; корейцы этим пользуются и укладывают дно реки на известном пространстве камнем, чтобы вода весною могла в этом месте подняться и пойти по каналам, проделанным по обе стороны реки. Если река многоводна и с быстрым течением, то устраивается плотина из камней с сосновыми ветвями и небольшими сваями; если же делают четырехугольные — аршина три-четыре ширины (высота их зависит от высоты, на которую нужно поднять воду) устои из довольно толстых столбов, ставят их поперек реки, средину же устоев закладывают большими камнями; из ряда плотно приставленных друг к другу таких устоев образуется довольно прочная плотина, которая и подымает воду на нужную высоту. От плотины против течения по руслу реки дно выкладывают камнем, постепенно понижая, так что вода, не упирая в самую плотину, постепенно подымается на нее по возвышающейся плоскости. Этим объясняется устойчивость таких сооружений и довольно сильное сопротивление напору воды. По всей реке то с той, то с другой стороны ее стоят водяные мельницы, которые употребляются корейцами не для размола муки, которая у корейцев почти не употребляется, а для очистки риса от шелухи. Система устройства их довольно простая: к концу вала, который служит осью для довольно большого колеса, прикрепляются две лопатообразные палки, которые при вращении колеса задевают другие такие же палки, прикрепленные к двум остроконечным столбам, которые при вращении колеса, подымаясь и опускаясь, попадают в ступы с рисом. Устройство этих мельниц есть уже плод новейших заимствований от японцев; древнейшее же чисто корейское устройство мельниц таково: к концу довольно толстого бревна приделывается большой деревянный ковш с покатою заднею стенкой; к другому же концу прикрепляется остроконечный стержень, бревно укрепляется по средине на оси так, чтобы могло подыматься и опускаться. К ковшу проводится по канаве вода; по мере наполнения ковша водою противоположный конец бревна подымается и как только достигает предельной высоты, вода из ковша сразу выливается, и бревно с шумом падает вниз, и стержень попадает в ступу с рисом. Ковш тотчас же начинает снова наполняться водою и т.д. Это изобретение древней корейской мудрости в наше время более комично, чем практично. Таких мельниц в Корее очень много.

Пройдя 40 ли, мы вошли в одну деревню, в которой было фанз 50 и все совершенно новые. Мы думали, что это вновь населенная деревня, но оказалось, что она старая, но обновилась после ужасного пожара, который в прошлом году осенью истребил ее всю. Корейцы, собравшиеся к нам на постоялый двор, рассказывали, что пожар произошел от ссоры “милых” супругов, которые в запальчивости гнева, не имея возможности убедить друг друга словами, вступили в драку. Муж ударил жену палкой, а та, схватив стоявший подле ее “хару”, бросила им в мужа. Горящие угли рассыпались и при ветре и обилии горючего материала в корейских дворах и домах, которые везде крыты соломою, тотчас же произошел пожар, от которого совершенно сгорели 52 фанзы. Причем у многих погорело все имущество и даже скот. Виновники пожара также пострадали и, опасаясь расправы с ними односельчан, тотчас же бежали и, наверное, твердо решили впредь не заводить ссоры.

Хозяин постоялого двора оказался католиком. В толпе по обыкновению со всех сторон окружавшей нас были еще католики и протестанты. Завели мы с ними беседу на религиозную тему, вкратце изложили содержание православной веры, указав им и на существенные отличия православия от католичества и протестантства. Некоторые, видимо, заинтересовались нашей беседою и просили у нас каких-либо книг, но мы могли им дать списать только “Символ веры”, “начальные молитвы” и “Заповеди Закона Божия”, приглашая их для более основательного знакомства с православною верою и ее богослужением приехать в Сеул.

В центре деревни, на возвышенном месте стоит молитвенный дом американских миссионеров, самого же миссионера дома не было: он уехал в Гензан. После некоторых расспросов мне удалось узнать, что у миссионера с обществом произошел разлад, который кончился тем, что тот счел за лучшее уехать от них. Случаи такие бывают нередки, и они происходят от того, что корейцы, приглашая к себе миссионера, принимая веру и даже устраивая на свой счет молитвенные дома, делают это совсем не по искренне религиозным побуждениям, а в чаянии получить от миссионера какие-либо мирские выгоды и в большинстве — материальную помощь. Как только они увидят, что выдумка их не удалась, они с легким сердцем и спокойной совестью, если она есть у таких людей, уходят и оставляют миссионера. Последний, в свою очередь, оставляет их, но уже с разбитым сердцем и больною душою.

Один из бывших последователей этого миссионера предлагал даже занять мне этот молитвенный дом и открыть здесь русскую миссию. Я поблагодарил его за любезное предложение и обещал исполнить его просьбу только тогда, когда хорошо ознакомлюсь с ними.

Наговорившись вдоволь, мы снова тронулись в путь. Дорога шла все той же долиною местами с довольно живописными небольшими горными перевалами. Дорога большая, грунт песчаный и, если бы не было местами узеньких тропинок между рисовыми полями, то можно было бы совершенно свободно ехать в экипаже. Эта дорога считается большим трактом между Сеулом и Гензаном. По ней идет корейская почта и здесь же проложен телеграф. До вечера мы успели пройти 50 ли и остановились на ночлег в одной небольшой деревушке. По прибытии каждый из нас по обыкновению занялся своим делом.

Корейские фанзы не блещут своею чистотой: грязь, закоптевшие потолки и стены, миллионы всевозможных насекомых — непременные принадлежности корейских жилищ.

Обыкновенный тип корейских жилищ — одноэтажные из битой глины и крытые соломой лачуги. Черепичные крыши в деревнях почти не встречаются, так как черепица есть привилегия дворянского и чиновничьего сословия, которое в деревнях в большинстве случаев не живет; даже в провинциальных городах, кроме построек казенных, черепицы почти не встречается. Более или менее зажиточные дворяне живут в столице или в значительных губернских городах. Если и встречаются дворяне в деревнях, то это совершенно захудалые, потерявшие всякую надежду купить какую-либо должность или чин. Некоторые из таких дворян принялись за крестьянский труд — хлебопашество, а некоторые, стыдясь физического труда, влачат полуголодное жалкое существование, отстаивая свои дворянские традиции вплоть до голодной смерти. В Сеуле таких господ особенно много, и здесь они гибнут от голода и холода, как мухи, не возбуждая решительно ни в ком сочувствия и сострадания.

Тип дворянских построек, кроме крыш, разнится и во многом другом. Дворцы, казенные здания и дворянские дома строятся обыкновенно из кирпича, камня или дерева. Расположение построек таково: входные ворота, крытые черепицею, направо и налево от них тянутся узкие здания и окружают собою весь двор, который в большинстве бывает четырехугольной формы, затем двор небольшой, снова ворота и снова ряд таких же построек и т.д. Таких рядов с небольшими дворами иногда бывает три и четыре, смотря по состоятельности хозяина; наконец, в самом центре двора помещается дом хозяина с довольно обширным и очень чистым двором. Все постройки от центра к улице заняты разного ранга прислугою, кухнею и другими хозяйственными приспособлениями; на улицу выходят обыкновенно самые грязные помещения вроде отхожих мест, помойных ям, конюшен для лошадей и помещений для других домашних скотов и птиц; вся грязь, которая накопляется в корейских дворах, валится на улицы, а потому вечная вонь и смрад — непременная принадлежность корейских городов. По корейским понятиям, улица нужна только для того, чтобы пройти по ней до нужного места, что делается дворянами в закрытых носилках, а потому грязь они не видят, и вонь, вероятно, не достигает их носов.

Центральный дом устраивается очень красиво; с высокою черепичною крышею с загнутыми вверх концами. Иногда весь дом со всеми постройками обносится высокою каменною стеною. Главные ворота обращены к югу; по бокам их устраивают меньшие ворота, которые называются восточными и западными. Чрез главные, средние, ворота въезжают и выезжают сам хозяин и все его почетные гости; восточные ворота предназначаются для родственников и приятелей; а западные — исключительно для прислуги. Весь дом разделяется на две половины — мужскую и женскую; последняя никому из мужчин, даже ближайших родственников, недоступна. В ней помещаются жена-хозяйка, дочери и мальчики до 6-7-летнего возраста. В мужской половине центральное место занимает гостиная, куда ежедневно собираются гости, которые, не обращая внимания на присутствие или отсутствие хозяина, сидят, беседуют, курят, пьют и пр. Особенно многочисленные сборища бывают у мандаринов и влиятельных чиновников. Вся эта толпа тунеядцев суть приверженцы их, готовые в огонь и в воду за своего покровителя и на всякую гадость и преступление, в чаянии получить какую-либо подачку или чин. Гостиные корейских дворян есть ни что иное как наши клубы, кофейни или читальни. Кроме гостиной, есть еще столовая и спальня. Обыкновенный размер корейских комнат 8 ф. Х 8 фут., хотя гостиная устраивается вдвое и даже втрое больше. Мебели в корейских домах нет никакой; сидят на полу с поджатыми под себя ногами. В спальне стоит шкаф в два отделения, в одном из них хранится платье хозяина, а в другом постель, состоящая из ватного матраса, такого же одеяла и подушки, которая обыкновенно делается из куска дерева по форме похожего на кирпич. Иногда он бывает обшит материей с ватою. Брусок этот подкладывается под голову так, чтобы голова держалась на высоте туловища. Стены и пол комнат оклеивают бумагою; по стенам вместо картин развешивают на узких длинных лентах изящно (образец каллиграфии) написанные китайскими дзирами изречения или из китайских классиков, или из конфуцианских книг, или же просто автограф какой-либо современной знаменитости. Произведения корейских художников наклеивают обыкновенно на ширмы, которые составляют непременную принадлежность корейского дома. Пол корейских фанз всех классов непременно устраивается каменный, смазанный толстым слоем глины и оклеенный толстой промасленной бумагой. Под полом устраивают печь для отопления, и дымовые трубы от печи проводятся под полом всей фанзы, так что пол корейских фанз всегда горячий, и корейцы так привыкли сидеть на горячем полу, что, несмотря на всю негигиеничность такого отопления, и не думают изменять его. В богатых домах имеются летние помещения, а бедный и средний класс обречен и летом искусственно подогреваться на горячем полу, так как отопление берет свое начало в кухне, где готовят пищу. Зато корейские каны незаменимы для путешественников, когда в дороге дождь измочит всю одежду и багаж: на горячем полу все очень быстро и хорошо просыхает.

Постоялые дворы, где нам приходилось останавливаться, относятся к разряду самых заурядных лачуг без всякого — самого элементарного — комфорта: грязь, копоть, миллионы насекомых, темнота и пр. Окон в корейских домах не полагается, их заменяют двери, которые делаются из деревянной решетки, оклеенной промасленной бумагой, через которую и проходит свет. Стекла в Корее не употребляются ни у простолюдинов, ни даже у самого императора Корейского.

Двери бывают обыкновенно двойные: наружная дверь устраивается на железных петлях, а внутренняя состоит из двух половин, которые и раздвигаются в обе стороны. При таких окнах- дверях, конечно, свету бывает немного; а если к этому прибавить еще черные закоптевшие от дыма стены и потолки. То получится совсем темно. Решившемуся путешествовать по Корее нужно мириться со всякими невзгодами: лучшего ни за какие деньги не найти.

По приезде на постоялый двор мы заказали для себя два стола корейских обедов, и хозяйки — мать и невестка — с привязанными у каждой за спиной по грудному ребенку начали хлопотать по хозяйству, не обращая решительно никакого внимания на то, что за спиною во все стороны мотается ребенок. Ужасно варварский способ нянчить детей и общий всем жителям востока — и японцам, и корейцам, и китайцам; привяжут ребенка на спину мальчику или девочке 8-9 лет, и те таскают его по улицам, забавляясь и бегая со своими сверстниками. Головенка мотается у ребенка во все стороны, особенно во время сна, и надобно удивляться. Как она еще держится на плечах.

Приготовили нам обед и принесли два стола в комнату, в которой мы расположились.

Корейский стол самый разнообразный, и состоит он из главного центрального блюда — чашки рисовой каши — и затем супа из мяса, рыбы или же из бобов и других трав, массы разных приправ в виде разнообразных закусок: сырого и вареного мяса, сушеной рыбы, капусты квашеной, редьки, соленой или сушеной морской капусты и других морских трав и непременно соя и стручковый красный перец. Богатые обеды устраиваются обыкновенно из массы блюд, которые впрочем превосходят больше количеством, чем качеством. Мясо употребляется больше зажиточным классом, бедные же довольствуются или рисом с соленой капустою и рыбою, или, если желают полакомиться мясом, то едят собачье мясо, которое в большом употреблении у корейцев и значительно дешевле. Корейцы любят покушать: едят они раза четыре или пять в день и довольно основательно, а богатые мандарины едят даже ночью… В деревнях простой народ питается в большинстве случаев растительною пищей: по мнению корейцев, почти все травы, растущие в начале весны — в апреле и мае месяцах — весьма полезны и питательны, а потому весною корейцы собирают и заготовляют их (солят, сушат и пр.) в большом количестве на весь год. В большом употреблении у корейцев стручковый перец: все соленья и приправы к столу делаются с перцем, а потому все ужасно острое и горькое. Перцем засевают здесь целые поля; сушат его, толкут в порошок и выделывают из него особую острую сою, которую не каждый даже кореец в состоянии есть.

Все блюда, приготовленные к обеду, в небольших фарфоровых или медных чашечках устанавливаются на маленький, похожий на низкую скамейку, круглый или четырехугольный столик, и каждому человеку подается отдельный такой столик. При еде употребляются две палочки костяные, медные или деревянные и небольшая почти плоская ложка, остальное довершается руками.

Как только обед окончен, столы убирают в кухню. Обеды сопровождаются и выпивкою, до которой, к сожалению, корейцы большие охотники и, что особенно плохо, у корейцев пьянство не считается за порок; напротив, всякий напившийся возбуждает зависть у других, что удалось доставить себе столь приятное удовольствие. Вино корейцы делают сами, выкуривая его из разных хлебных растений: риса, чумизы, ячменя и др.

Питье чая в Корее не распространено; вместо чая обыкновенно подают горячую воду из котла, в котором варился рис, ею и запивают рисовую кашу, которая, будучи приготовлена на паре, получается довольно сухая. Вместо рисовой каши бедные употребляют кашу из чумизы…

Как только покушают, все закуривают трубки и ужасно рыгают. Корейцы и корейки страшные охотники до курения: некурящий кореец или корейка — редкость. Даже дети, и те матерями приучиваются курить едва ли не от рождения. Приходилось нередко видеть, как мать, покормивши ребенка грудью, давала ему в рот трубку; а если принять во внимание, что корейки кормят своих детей грудью до четырех, пяти и даже шести лет, то к этому времени ребенок привыкает курить со всеми приемами взрослого человека. В последнее время корейское правительство под влиянием европейских советников неоднократно издавало законы против трубокурения детей, но всегда можно встретить мальчугана 6-7 лет, весьма важно идущего по улице с папиросою во рту. Курят корейцы табак местного производства, который культивируется по всей Корее. В порте Чемульпо недавно открыта довольно обширная табачная фабрика компанией греков и японцев, которые скупают табак местного производства и выделывают папиросы. Корейцы в большинстве курят из трубок, которые состоят из очень длинного бамбукового чубука с медным или фарфоровым наконечником и из маленькой медной чашечки для табака. Трубокурство, впрочем, не очень сильное зло, и с ним значительно легче бороться, чем с другим более вредным и трудно искоренимым пристрастием, развивающимся в Корее — курением опиума. Зло это идет из Китая, где усердно насаждают его англичане. Официально запрещено курение опия, но наблюдать за этим некому, а потому зло это растет и растет. Благо еще то, что курение опиума доступно людям со средствами, а потому простой народ, едва достающий деньги на дневное пропитание, не может заниматься этим. Привязанность к опиуму ужасная, и для того, чтобы отстать от нее, требуется большая сила воли, чего у большинства нет. Мне рассказывали, что лучшим средством отстать от курения опиума корейцы считают водку, но я знаю одного корейца, который отлично пьет водку и курит опиум в то же время. Наши русско-подданные корейцы, проживающие здесь в качестве дворцовых переводчиков, почти все опиоманы. Приехали они сюда молодыми людьми в то время, когда были здесь русские инструкторы, жалованье получали большое и, не будучи никем и ничем стесняемы и сдерживаемы, окончательно погрязли в омуте столичной жизни. У некоторых по временам является, по-видимому, искреннее желание избавиться от этого ужасного порока, но в большинстве желание так и остается одним желанием… Недавно один из таковых корейцев — молодой человек лет 24-25 — умер, оставив после себя жену и двух детей; в последнее время и жалко и страшно было смотреть на этот лоснящийся, с возбужденным, бессмысленно блуждающим взором скелет. А сколько таких несчастных блуждает по Сеулу!.. Если столицы цивилизованных государств вмещают в себе наряду с великими людьми людей всякого порока и безумия, то о восточных столицах можно сказать только то, что они переполнены подонками всех провинций, которые здесь сливаются в общую мерзкую клоаку. Праздность, вино, опиум, азартные игры и распутство всякого рода поглощают дни и ночи жизни столичных обывателей. В этом отношении жители провинциальных городов и деревень производят более приятное впечатление: в деревнях все работают — и старый, и малый, и мужчины и женщины, все трудятся, все заняты. Корейцы не знают страдной поры, как у наших крестьян, когда те не знают покоя ни днем, ни ночью. Понемногу они работают постоянно — изо дня в день. Если бы на сельское население Кореи не падала с ужасающею силою вся тяжесть государственных налогов, усиливающаяся еще более от бессовестных вымогательств хищной толпы жадных чиновников, стремящихся только к собственному обогащению, то корейцы благоденствовали бы в своей богатой всеми дарами природы стране. Император в своем изолированном, полубожеском величии совершенно недоступен для народа, и, кроме того, сам, будучи беспомощной игрушкой в руках беззастенчивых мандаринов, не знает и о тех ужасных преступлениях и насилиях, которые творят его чиновники, и о той невыразимой бедности, которая ютится у самых ворот его дворца.

Шли мы все тою же долиною и по течению той же реки; долина постепенно суживалась, и вдали виднелся поперечный горный кряж, который пришлось нам перевалить. Горы были распаханы на удивительной высоте: труд ужасный, и можно было от всей души пожелать, чтобы Господь вознаградил его. В Корее правительство не заботится о народе, и, если постигает его неурожай, то люди целыми массами мрут голодною смертью. Поборы же чиновников отучили крестьян заботиться о черном дне: сколько бы он ни скопил. Чиновник тотчас же отберет; а если бы обиженный дерзнул жаловаться на чиновника, то во всем будет виновен первый. В голодный 1901 год корейское правительство, по настоянию европейских дипломатов, проявило некоторую заботливость о несчастных голодавших: покупало в Индии рис и продавало народу по дешевой цене.

Сегодня — 19 апреля — прошли уездный город Кымсон провинции Канвондо; город по внешнему виду решительно ничем не отличается от деревни, если бы не казенные здания, покрытые черепицею, да ветхие, полуразрушенные ворота с тремя ходами, то можно было бы принять его за самую захудалую деревушку. В городе живёт уездный начальник. При входе в город на поляне устроено место и укреплен щит для стреляния из лука. Корейцы большие охотники стрелять из лука, и из всех развлечений, распространенных среди корейцев, наиболее здоровым и симпатичным является стреляние из лука. Нет ни одного города, ни одной деревни, где бы не было отведено особого места для упражнения в этом искусстве. Корейское правительство поощряет это занятие: в известное время года по городам и селам в присутствии императорских чиновников устраиваются стрельбища с конкурсом, на который съезжается масса охотников и замечательных мастеров этого дела. Хороших стрелков награждают или чинами, или почетными названиями, или же денежными призами. Церемония эта происходит при громадном стечении народа, обставляется весьма торжественно: для членов испытательной комиссии устраивается довольно красивая палатка с деревянным полом, устланным циновками или тигровыми шкурами; другая такая же палатка делается для победителей в состязании, где им предлагаются разного рода угощения и лакомства. На такие празднественные собрания является в качестве стрелков народ всех сословий и всякого возраста. Мне неоднократно приходилось видеть отличных стрелков стариков лет 85, рядом с которыми стреляют мальчуганы лет 15-18. Все они относятся к этому делу весьма серьезно. Другое не менее любимое корейцами, но в высшей степени несимпатичное развлечение, это — кулачные бои, которые также повсеместно распространены. Что особенно в них плохо, так этот то, что не происходит ни одного боя без увечья и убийств, ибо в дело пускают не одни кулаки, но и палки и камни. Кулачные бои устраиваются обыкновенно весною и, несмотря на протесты европейцев, они повсюду в полной силе.

Сегодня нам нужно непременно пройти 100 ли, чтобы завтра с обеда иметь возможность свернуть с дороги в горы и горными тропинками пройти ли 100-150 до первого монастыря в Алмазных горах.

Много чудесного написано в корейских книгах про эти горы и их красоту, но еще больше приходилось нам слышать из устных рассказов о старинном славном прошлом насельников этих гор — буддийских монахов. Торопились мы туда еще потому, что 21 апреля (8 число 4-й луны) буддийский большой праздник — рождение Будды — Сакья-Муни, или по корейскому произношению, Согэ-орэ.

20 апреля рано утром мы торопили своих мафу, несмотря на их протесты, упрашивали их и обещали прожить в монастыре подольше, чтобы дать возможность и им, и лошадям отдохнуть как следует. Деревня, с которой мы должны были свернуть в горы, называется Чанъ-ту; здесь мы простояли дольше обыкновенного отчасти потому, что нужно было хорошенько накормить лошадей, а главным образом потому, что собралось много народу, с которым мы вели беседу на религиозные темы. Христиан в этой деревне не оказалось, хотя американские миссионеры приезжают сюда, продают евангелия и другие религиозные книги.

После беседы мы приглашали жителей при случае побывать у нас в Сеуле и дали им переписать «символ веры», «заповеди» и «начальные молитвы». Как только мы вышли из деревни, тотчас же увидели вправо свою дорогу, которая была не что иное, как узкая тропинка, подымавшаяся в гору и местами заваленная камнями. Жаль было расставаться с хорошей большой дорогой и с прекрасной долиной, а главное — с постоялыми дворами. Которые, хотя и представляют собой грязную клоаку, все же они есть, и в них можно найти все, что нужно и для путника. И для лошадей. Постоялые дворы существуют и вполне оборудованы только на больших дорогах; как только своротишь с дороги, особенно в глухую местность, можно встретить массу неприятностей; ибо частные обыватели совсем не пускают на квартиру с лошадьми, отказываясь неимением конюшни и корма для них.

Начали подыматься вверх по тропинке, подъем затруднялся множеством камня, наносимого сюда с вершины горы во время дождей; лошади наши с трудом подымались, а мафу вполголоса выражали свое неудовольствие. К счастью, подъем оказался не особенно велик, и мы скоро вступили снова в небольшую долину с шумной горной речкою. Тропинка шла очень красивыми изгибами то по берегу реки, то вдруг подымалась вверх по карнизам крутого и скалистого берега, то змейкой извивалась в долине. С каждым подъемом открывались чудные виды на узкую долину с высокими по бокам горами, у подошвы которых ютились бедные корейские деревушки со своими жалкими фанзами. С одного довольно высокого подъема вдали мы увидели цепь высоких гор, вершины которых покрыты были снегом — точно облиты были молоком, это и были «Алмазные горы», или по-корейски «Кымгансан», куда мы держали свой путь. Долго стояли мы и любовались этой прекрасной картиной, а наши мафу далеко-далеко ушли вперед, и нам долго пришлось догонять их. День клонился к вечеру, и наши конюхи начали зондировать почву относительно постоялого двора, но неутешительные ответы приходилось им выслушивать: в каждой деревне отсылали нас дальше, уверяя, что там есть постоялый двор, а у них-де нет. Становилось уже поздно, и мы начали более настойчиво отыскивать пристанище, но несмотря на самые тщательные поиски постоялого двора, нам не удалось его отыскать, и мы едва выпросились переночевать у одного деревенского торговца. Он был столь любезен, что предоставил в наше полное распоряжение весь свой магазин, который представлял собою ни что иное, как дощатый коридорчик, пристроенный к фанзе и в котором можно было поместиться только двум, третьему же угрожала опасность провести ночь в общей комнате с мафу. Хозяин освободил для наших лошадей и конюшню, выведя свою лошадь и корову на двор. Фанза — убогая и состояла всего из одной комнаты; делать было нечего: спасибо доброму человеку и за это.

Принялись мы за свои обычные дела; в нескольких шагах от фанзы протекал ручей, помылись мы в нем и освежились от усталости: большую часть пути приходится идти пешком. Напившись чаю, мы стали располагаться на покой; открыл я дверь хозяйской комнаты, чтобы посмотреть, насколько она велика и чиста, так как одному из нас все-таки придется спать в общей и взор мой встретился с умоляюще-страдальческим взором лежавшего на полу исхудавшего и высохшего в скелет больного корейца; узнавши во мне европейца, он тотчас же удушливым от кашля и хриплым голосом попросил у меня лекарства. В его взоре вдруг мелькнул огонек надежды и о, несчастье! мне суждено было угасить его навсегда. Что я ему мог дать?! У нас, правда, была с собой аптека, но вся она состояла из касторки и хины. У него была чахотка в полном разгаре, и никакие медикаменты не могли оказать ему помощи; пришлось ограничиться несколькими утешительными словами и только. Хозяин рассказывал нам, что больной этот — его приятель и лежит у него полтора года; все корейские медицинские средства включительно до шаманства были испробованы, и все оказалось тщетным. Кашель так сильно душил больного, что всякий разговор для него был вреден и, видимо, вызывал острые страдания, а потому я поспешил оставить его в покое. Легли мы спать, но в эту ночь нам не удалось уснуть: кашель, бред и стоны бедного страдальца-больного не давали спать, тяжелое чувство и грустные мысли толпились в голове…

Утром очень рано мы начали собираться в путь, надеясь к вечеру добраться до монастыря, до которого оставалось ли 60-70. Накрапывал маленький дождик, но на него мы не обратили внимания и в легких парусиновых костюмах, накинув на плечи дождевики, отправились в путь. Корейцы, провожавшие нас, предупредили, что, хотя расстояние до монастыря и незначительное, но нам предстоит совершить переход через большой перевал. Раньше встречались нам перевалы, но они были столь незначительны, что не доставляли нам никакого затруднения, а потому мы почти не обратили внимания на предупреждение корейцев. Дождь постепенно усиливался и начал беспокоить нас. Дорога шла узким ущельем, которое постепенно еще более суживалось. А впереди виднелся высокий поперечный хребет. Начали мы подъем. Тропинка, по которой мы шли, была завалена массой камней разной величины, которые ужасно затрудняли подъем, и только корейские лошадки, привычные к таким переходам, свободно могли двигаться. Местами ущелье было совершенно завалено, и тропа подымалась узкою лентою по карнизу отвесной скалы. Дорога становилась скользкою от дождя, который шел уже довольно сильно и беспощадно мочил и нас самих, и наш багаж. Долго мы с замиранием сердца подымались вверх и все ждали вот-вот выйдем на равнину и все беды минуют нас; но не тут-то было: только преодолевали одну гору, как пред нами — другая. Лошади наши ужасно устали и из живых и злых лошадок стали совершенно спокойны и смирны; а мафу наши уже не стесняясь полным голосом выражали свое неудовольствие по нашему адресу. Но беда была вся в том, что с каждым шагом температура резко менялась, и когда мы поднялись на гору, то нас встретил ужасно пронзительный и холодный ветер, и вместе с дождем шел снег. Летние костюмы наши оказались совершенно несостоятельны, и мы промокли до костей. Мы не могли любоваться теми видами, которые открывались с вершины горы и которые, наверно, восхитительны при хорошей погоде. По вершине горного хребта мы шли около двух часов, и после этого начался спуск, который хотя несколько укрывал нас от ветра. Спуск не везде был пологий, но кое-где были холмы, которые несколько задерживали наше стремление вниз — к теплу.

По дороге начали попадаться отдельные фанзы, и мафу наши, и сами мы с большою радостью укрылись бы от проливного дождя. Но и здесь началась вчерашняя история: нас отсылали все дальше, заявляя, что у них нет ни места, ни корма для лошадей. Так прошли мы фанзы четыре и до такой степени устали, что двигаться дальше не было никакой возможности, и наши мафу остановились у одной убогой фанзы и заявили хозяйке, несмотря на энергичные протесты ее, что они дальше не пойдут, и начали снимать вьюки с лошадей; старуха-хозяйка постепенно смолкла и, видимо, смирилась с нашим нахальством. Сняли весь багаж и начали устраиваться в единственной небольшой комнате, в которой к тому же помещались некоторые хозяйственные принадлежности. Тип здешних фанз значительно разнится от фанз сеульских: здесь под одной крышей помещаются и люди, и домашние животные; фанза — продолговатой формы, с одной стороны помещаются животные, посередине — кухни и затем — комнаты для людей. В такой-то фанзе мы и остановились; было только полдня, но судя по силе дождя, трудно было рассчитывать продолжать путь. Дождевики наши оказались совершенно несостоятельны: мы промокли до костей, а от холода зуб на зуб не попадал; мы очень рады были, что укрылись от дождя, и в горячах не заметили той ужасной грязи, которая окружала нас в фанзе. После того, как мы обогрелись и несколько успокоились, увидели вокруг себя миллиарды ползающих клопов, тараканов, блох и еще каких-то насекомых; мы ужасно растерялись и не знали. Что делать; вспомнил я, что в моем ящике был антипаразитный порошок, который я на всякий случай захватил с собою; тотчас же достали его и начали обильно посыпать им, думая истребить всех паразитов, но не тут-то было. Порошок этот был сделан не для корейских паразитов: действие его ограничивалось только легкой возбудимостью их, от чего природная их подвижность еще больше усиливалась, и они подняли такой переполох в небольшой комнате, что мы просто не знали, куда от них деваться: обезумевшие клопы, тараканы и блохи бегали и прыгали во всех направлениях, а мы ужасно чихали, ибо порошок на нас едва ли не большее производил действие, раздражая носовую оболочку. Ужасная была эта ночь, и едва ли кто-либо из нас когда забудет ее. К довершению всех зол запас хлеба и консервов совершенно истощился, и нам пришлось перейти на корейский стол и прямо на чумизовую кашу, ибо здесь и риса-то не нашлось. Скучновато стало, но делать было нечего. Хозяйка квартиры оказалась шаманка и жила в уединенном глухом месте спуска среди вековых сосен и на самом обрыве глубокого оврага. Старуха лет семидесяти, худая, высокая, подвижная, с ужасным возбужденным, экзальтированным взглядом. Ужасное впечатление производил на нас ее демонический взгляд, и я никогда не забуду это жалкое орудие демонических козней. О христианской вере она и слышать не хотела. Промучившись всю ночь, мы рано утром собрались в дорогу, чтобы поскорее добраться до монастыря, где всегда можно было рассчитывать на некий комфорт, во всяком случае, со значительно меньшим числом насекомых и неизмеримо лучше, чем здесь — у шаманки.

Не удалось нам попасть на праздник в монастырь. В день рождения Будды корейцы вечером зажигают костры на горах; у нас — в Сеуле, который со всех сторон окружен горами, картина бывает очень красивая; в «алмазных горах», где насчитывается более 40 монастырей, наверное, празднество сопровождается более величественной обстановкой, тем более, что все монастыри расположены на склонах высокого черного хребта.

Только что мы уложили и увязали на лошадей свой багаж, намереваясь вступить в путь, как со мною произошла история, которая была следствием вчерашнего путешествия в легком костюме при дожде и холодном ветре: я простудился, и у меня открылись острые ревматические боли в пояснице и правой ноге; сначала я совершенно на мог двигаться, но потом, отдохнув немного, а главное, вспомнив ужасную квартиру. Я напряг все усилия, чтобы как-нибудь добраться до монастыря и избежать несчастной участи жить в такой квартире. Сначала я шел пешком, но, пройдя ли 10, нам нужно было переезжать довольно порядочную реку; перейти ее было невозможно, ибо после вчерашнего дождя мост сломало; долго мне пришлось промучиться прежде, чем я сел верхом на лошадь, ибо острые боли в пояснице мешали поднять ногу. До самого монастыря я не слазил с лошади, ибо эту самую реку, как оказалось, пришлось нам переезжать пять раз. Река после дождя сделалась многоводна и бурна; переезды были ужасно затруднительны, и здесь, как и на горных подъёмах, всецело можно было положиться только на искусство корейских лошадок: удивительно, как ловко они лавируют среди массы камней и устойчивы при ужасной быстроте течения; европейская лошадь ни за что не пошла бы в такую пропасть.

  • Кымгансан, или Алмазные горы

После четвертого переезда мы въехали, наконец, в чудный парк с прекрасною дорогою и вековыми соснами и кедрами. При въезде стоит небольшая деревянная кумирня в виде павильона китайской архитектуры; стены ее внутри и снаружи покрыты китайскими, корейскими и даже европейскими надписями посетителей монастыря. До монастыря оставалось еще ли пять, но чудная дорога среди роскошной обстановки значительно сократила расстояние, и мы совершенно не заметили, как подъехали к большим въездным воротам, которые стоят на берегу реки, через которую нам нужно было еще раз переехать, чтобы попасть в самый монастырь. Как только мы переехали реку, нас увидели монахи и вышли навстречу, приветствуя нас низкими — до земли поклонами; мы поспешили отрекомендоваться, сказать цель своего приезда и просили настоятеля монастыря, который тоже был здесь, дать нам помещение. Настоятель тотчас же сделал распоряжение устроить нас в одной из кумирен, отделив ширмами часть большой залы, где мы с удобством и разместились. Пока устраивали комнату, я сидел на лошади и ожидал, когда приготовят постель, ибо чувствовал себя настолько плохо, что совершенно не мог двигаться, и только, когда постель была готова, я с помощью услужливых монахов слез с лошади и лег прямо в постель. В то время, когда мои спутники занимались разборкою вещей, толпа монахов занялась тщательным осмотром меня; все их интересует — и постель, и подушка, и одеяло, и сапоги. Костюм, белье и сам я со своими длинными волосами. Любопытство и наивность неимоверные. Если бы их не отогнали от меня мои спутники, то они весь день бы осматривали. К великому смущению моих спутников мне пришлось пролежать в постели четыре дня, и только на пятый день я кое-как поднялся и совершил небольшую прогулку по монастырю.

Кымгансан, или «Алмазные горы», есть не что иное, как «корейский Афон»; в них находится до 40 буддийских монастырей мужских и женских. Когда появились здесь основатели первых монастырей, трудно определить с точностью, во всяком случае, по некоторым сохранившимся памятникам (пагодам, храмам и др.) можно с уверенностью сказать, что в V веке христианской эры здесь уже существовали некоторые монастыри. Великолепный климат, недоступность и уединённость прекрасных горных ущелий. Удивительна красота и богатство природы с древних времен давали приют буддийским подвижникам, и с давних пор здешние монастыри славились своими аскетами. В период процветания в Корее буддизма в VII- VIII веках Кымгансан не вмещал в себе подвижников и монахов, которых насчитывалось здесь несколько десятков тысяч. Были, говорят, такие подвижники, которые забирались на высокие неприступные скалы, где и проводили жизнь в подвигах.

Буддийские монахи явились первыми распространителями просвещения в Корее. Они принесли письменность и, будучи поддерживаемы королем в своих миссионерских стремлениях, быстро распространили по всему полуострову учение Будды и перенесли его даже на острова — к японцам. Короли вверяли монахам обучение юношества, заботясь в то же время об умножении школ, и щедрою рукою давали средства для постройки храмов и монастырей. При династии Корё, в Х веке по Р.Хр., буддизм сделался государственною религией, и буддийские монахи — бонзы пользовались повсюду необыкновенным почетом и вместе с тем приобрели влияние при дворе, играя немаловажную роль как в общественной, так и в политической жизни страны. Столь блестящая эпоха процветания буддизма продолжалась, впрочем, только до ХIV века, когда с воцарением в Корее ныне правящей династии судьба буддизма резко изменилась в сторону противоположную, и с этого времени начинается упадок его, который продолжается по сию пору.

Короли нынешней династии заняли корейский престол с помощью китайского правительства и вместе с этим стали в вассальную зависимость к нему, обязавшись принять китайский календарь и религиозное учение китайского мудреца Конфуция. С этого времени партия конфуциан получила руководящую роль в управлении и неминуемо должна была столкнуться с сильною партиею буддийских монахов. Последние, занимая столь привилегированное положение при дворе, естественно, не желали уступить свою власть и право. Произошла борьба партий, и один из бонз составил заговор на жизнь самого короля; заговор вовремя был обнаружен, и с монахами как с изменниками решили покончить навсегда: многих казнили, некоторые более влиятельные монастыри уничтожили, богатство их и землю конфисковали, а оставшимся монахам под страхом смертной казни запрещен был выход из монастырей и особенно вход в столицу — Сеул. Последний закон, хотя de jure в 1895 г. был отменен императорским указом, но de facto он действует и по сию пору, и ни один монах не может проникнуть в Сеул, разве только как-либо украдкой — переодевшись. Народ монахов не любит и в разговоре с ними употребляет самые грубые выражения.

По отзыву самих монахов, 9/10 народа не принимает и гонит их, когда они появляются в деревнях по сбору риса для пропитания. В настоящее время буддийские монастыри настолько деморализовались, что и жизнью своею они не могут поднять свой авторитет среди народа.

Монастыри ближайшие к Сеулу — ничто иное, как притоны для пьянства и разврата столичных мандаринов и чиновников. Тем только и существуют эти монастыри, что, принимая в своих стенах и доставляя всевозможные удовольствия разгулявшейся компании, получают от них подачки. Все монастыри расположены в горах и занимают более или менее живописные места, а потому ими иногда пользуются как дачами богатые мандарины, которые выезжают сюда на лето с целым штатом наложниц и танцовщиц, и им позволительно здесь делать все, что только вздумается. То убеждение корейцев, что в монастырях никогда не бывает никакой эпидемии, заставляет их во время холеры бежать в монастыри; монахи же весьма охотно принимают их, услуживают им и получают средства для своего иногда безбедного существования.

Теперь очень трудно встретить среди буддийских монахов людей с искренним призванием, в большинстве же случаев в монастыри идут лица, находящиеся под гнетом общественного презрения, как например, родившиеся во время трехлетнего траура, дети казенных рабынь, люди, неспособные к брачной жизни, и, наконец, немало бывает подозрительных лиц, ищущих убежища и защиты от правосудия.

Корейские монахи разделяются на два класса: монахи, которые могут совершать богослужение, — лица, так сказать, посвященные, прошедшие известный искус и изучившие богослужебные буддийские книги, и послушники, поступающие в монастырь в большинстве случаев в детском (от 10-12 лет) возрасте, обучающиеся монастырскому уставу и несущие разные монастырские послушания. Всякий вступающий в монастырь, отдается настоятелем в послушание какому-либо монаху, который обязан заботиться не только о его воспитании, но и одевать, обувать и кормить его.

Во главе монастыря стоит настоятель, который назначается Министерством Внутренних Дел сроком на один год. Некоторые монахи, пользуясь уважением начальства, приобретаемым в Корее почти исключительно деньгами, служат настоятелями по нескольку лет сряду. Настоятель может быть назначаем из монахов и другого монастыря. Все монахи должны относиться к настоятелю с особым почтением и находиться в безусловном ему повиновении. При встрече с настоятелем монах должен приложить обе ладони рук ко лбу и пасть на землю. При выговорах и замечаниях младший хранит глубокое молчание и не противоречит, хотя бы был прав. К народу монахи столь же почтительны, как и друг к другу, и в разговоре всегда употребляют самые почтительные формы выражения. Отношения между братией покоятся на прочных началах послушания и почтения к старшим, — принцип, который пока строго сохраняется и вне монастыря — в народе.

По законам корейским, или — правильнее сказать, — потому, что законы страны не считают монахов за отдельное сословие, монахи могут пользоваться правами собственности и владеть на законном основании как движимым, так и недвижимым имением и завещать его по собственному усмотрению. В монастырях иногда встречаются и такие монахи, которые ушли в монастырь как бы на покой, сдав свою землю и поместья в аренду, которая и обеспечивает их жизнь в монастыре. Если послушник проживет у такого монаха до его смерти в добром послушании, то он делается наследником всего его имения, хотя бы у того были и плотские родственники.

В монастыре, кроме настоятеля, в руках которого находится все хозяйство монастыря, и чередного монаха, который на время чреды получает пищу от монастыря, все должны и пищу, и одежду добывать на свой счет. Монахи, которые не имеют никаких источников доходов, отправляются после своей чреды за сбором пожертвований по городам и селам. Монастырские доходы — пожертвования, аренды с монастырских земель и др. — поступают на ремонт монастырских зданий, на пожертвования идолам, устройство праздников и др. монастырские расходы. Монастырские земли образовались от пожертвований почитателей монастыря с давних пор и находятся в разных провинциях.

Сами монахи не обрабатывают землю даже вблизи монастырей, но сдают ее в аренду крестьянам, а потому вокруг монастырей ютятся целые деревни, и жители их исполняют и прочие монастырские работы. Количество земли, которою пользуются монастыри как своею собственностью, не везде одинаково и определяется не количеством десятин, а расстоянием вокруг монастыря: от 1-2 ли до 20-25 ли.

Корейские монахи — строгие вегетарианцы: ни мяса, ни рыбы не едят. Рис и всевозможные разнообразно приготовленные травы, капуста и редька составляют стол монаха. Каждый монах в известное время заготовляет для себя и своего послушника на весь год необходимое для пропитания, монастырь же от себя дает дрова и посуду для варки пищи. В известный час заведующий кухней монах звоном в особый колокол или трубою извещает всю братию о наступлении времени приготовления пищи, и все монахи сносят на кухню потребное количество риса, где он в больших котлах и варится; при наступлении времени обеда или ужина каждому отдельно на маленьком столике приносят в трапезу, где и кушают все вместе с посетителями и рабочими монастыря, хотя это и не обязательно: есть монахи, которые предпочитают кушать у себя в келии; настоятель же и чередной монах, пользуясь рисом, который ежедневно готовится для жертвы идолам, кушают всегда в своей келье.

По внешности корейские монахи отличаются от мирян: они начисто бреют головы, одежда их бывает черного или серого цвета и состоит из длинного плаща с широкими рукавами; на головы надевают шляпы особого фасона и для монаха и для послушника; носят также четки, состоящие из 110 или 108 зерен, сделанных или из дерева, или из другого какого-либо материала. По четкам монах постоянно должен читать краткую буддийскую молитву: наму-эми- тха-пуль, которая соответствует санскритской формуле — ом-мани-падме-хом, — употребляемой монголами-ламаитами.

Существуют в Корее и женские буддийские монастыри, которые всегда находятся в недалеком расстоянии от мужских и находятся в некоторой зависимости от настоятеля ближайшего мужского монастыря. Женские монастыри не многолюдны: обыкновенно бывает в них от 8 до 20 сестре, есть — где живут и по две, и по одной.

Старшая из них носит название заведующей монастыря, и она отправляет все положенные службы только не в храме, которого не устраивают в женских монастырях, а в доме, где в нарочито отдаленной комнате ставятся идолы, которым ежедневно приносятся жертвы и прочитывается положенное число молитв из священных книг. Костюм употребляется при богослужении тот же, что и в мужских монастырях: красный четырехугольный плат, перекинутый через плечо, затем — четки, звонки, барабаны и пр.

По внешнему виду монахинь трудно отличить от монахов, ибо они также бреют головы, одеваются в мужской костюм и носят такие же шляпы; только по голосу кое-как можно узнать. В монастыри теперь идут почти исключительно женщины или с физическими недостатками, или старые вдовы. Несмотря на обеты, женские монастыри, как и мужские, не на высоте своего призвания. В случае нежелания более оставаться в монастыре, монахам и монахиням никто не возбраняет выход из монастыря для возвращения к прежнему состоянию. Если же монах или монахиня вздумает перейти в другой монастырь, то они обязательно должны запастись рекомендацией от прежнего монастырского начальства, иначе ни в какой другой монастырь их не примут. Все настоятели монастырей обязаны ежегодно представлять в Министерство Внутренних Дел списки монахов и монахинь и отчет в израсходовании сумм, поступающих от пользования казенными землями и от подарков Императора, которые, хотя и очень редко, все же бывают.

Во всех буддийских монастырях существует однообразный богослужебный устав, который и выполняется ежедневно. Службы совершаются три раза в день: утром на рассвете часа в 4, в полдень от 11 до 12 часов и в 4 часа вечера. Все службы предваряются довольно продолжительным звоном: сначала в деревянное било, затем в медную чашку, после этого звонят в колокол, ударяя бревном по наружной стенке его и, наконец, в маленький колокольчик, которым монах очень долго звонит подле каждой кумирни по несколько раз. По окончании звона чередной монах разносит в чашках вареный рис в жертву идолам по всем кумирням и затем, войдя в главную кумирню, начинает службу, состоящую в чтении священных книг и поминовении императорского дома и всех жертвователей, делая земные поклоны, которые отмечает всякий раз ударом небольшим оленьим рогом по медному или бронзовому колокольчику.

Устройство всех монастырей и храмов столь однообразно, что стоит осмотреть один, чтобы иметь понятие о всех. Все монастырские постройки по большей части обнесены высокою каменною стеною; при входе устроены величественные в виде павильона с крышею китайской архитектуры ворота, на которых большими китайскими иероглифами написано название монастыря. На верхней площадке ворот помещают обыкновенно доски с надписью имен жертвователей монастыря. В центре двора расположен главный храм, по бокам, а иногда вокруг устроены меньшие храмы и различные монастырские здания, служащие или помещением для самих монахов, или трапезной, или другими службами. Храмы, сколько ни приходилось мне видеть их, все одинакового типа и построены в китайском стиле. Это в большинстве громаднейшие здания с тяжелыми черепичными крышами и нависшими карнизами; стенка лицевой стороны вся устроена из решетчатых дверей, которые по нужде могут быть все сдвинуты к бокам и зал храма будет совершенно открыт.

Внутри храм представляет собою большую полутемную комнату, карнизы и потолок которой расписаны в яркие цвета всевозможных красок. Потолок или собственно крыша утверждается на огромных столбах, выкрашенных в красный цвет. Против входа расположен главный алтарь, полузавешенный зеленым или красным газом, который отчасти скрывает золоченые статуи стоящих или сидящих идолов. Изображение идолов ничем не отличается от подобных же всего буддийского мира. Будда Сога-орэ (Сакья-муни) сидит с поджатыми ногами на распустившемся цветке лотоса — символ вечности; по правую и левую от него сторону стоят статуи разных других будд, святых, героев, духов и пр.

Статуи будд сделаны или из бронзы, меди, или же из дерева — вызолоченные. Пред главным алтарем стоит невысокий столик, на котором находятся богослужебные книги и небольшой бронзовый колокольчик. Меньшие кумирни устраиваются в честь других божеств, а также в честь прославившихся своим мудрым правлением предков королевского дома.

  • Монастырь Чоянса

Первый монастырь Кымгансана, к которому привела нас дорога и в котором мы нашли себе приют, носит название Чоянса — «Светозарный». Монастырь этот и наиболее древний, и наиболее известный из всех монастырей Кымгансана . Основание его относится к пятому веку христианской эры. Был несколько раз возобновляем, и теперешний главный храм построен более 500 лет назад. Расположен он необыкновенно живописно при входе в дикое ущелье, образуемое высокими кряжами целой системы «Алмазных гор», поросших вековыми гигантами

— кедрами и соснами; гранитные верхушки высоких гор самых причудливых очертаний местами покрыты снегом, который в самое знойное время дает живительную и здоровую прохладу. Внизу ущелья вечно шумит со множеством красивых водопадов река, которая во время дождей обращается в ужасно грозную все истребляющую стихию, с неимоверною силою несущую громадные камни и все, что попадается на пути.

Климат «Алмазных гор» — по мнению корейцев — самый здоровый во всей Корее; сюда выезжают на летнее дачное пребывание много мандаринов и богатых дворян даже из Сеула, особенно, если в последнем свирепствует какая-либо эпидемия. Горное ущелье, в котором расположены монастыри Кымгансана, начинается верст за 15 до монастыря Чоянса, и дорога все время идет по течению той же горной реки, которая называется Чоянган. Горные холмы, на всем протяжении теснящиеся у реки, отступают немного к югу и образуют чудную полукруглую площадку, на которой и размещены все монастырские здания. Главный монастырский храм представляет собою прекрасный памятник старины китайско-буддийской архитектуры с большими карнизами и с ярко раскрашенною резьбой по дереву. Тяжелая черепичная крыша изнутри поддерживается большими балками, укрепленными на огромной толщины столбах, тщательно раскрашенных во всевозможные яркие цвета. Двери в храм представляют собою оригинальную резьбу по дереву с рисунком на мотив пиона. Все резные работы покрыты, кроме красок, еще кое-где и золотом. В храме на главном месте стоит огромной величины бронзовая статуя Сога-орэ, а по бокам меньшие статуи и других божеств. В храме царит полутьма, ибо окон в нем нет, а решетчатые двери оклеены изнутри бумагою и мало пропускают света. Кроме этого главного храма, есть еще несколько кумирен, из них особенно замечательна кумирня, носящая название «зало четырех мудрецов», в ней хранится вышитое на шелку изображение Сога-орэ, — довольно изящное изделие, которое, по словам монахов, сделано четырнадцать веков назад.

Монастырь этот пользуется некоторым покровительством ныне царствующего дома: в прошлом году Император прислал сюда довольно крупное пожертвование — 6000 янгов, или 1200 долларов. На это пожертвование воздвигается величественный китайской архитектуры павильон пред главным храмом и довольно большой корейский дом для помещения монахов. В конце не широкой веранды дома установлены страшные изображения богов-охранителей дома, которых один из моих спутников довольно остроумно назвал швейцарами.

В первую ночь, которую пришлось нам провести в монастыре, рано утром в 4 часа мы разбужены были продолжительным и разнообразным звоном; я сразу же понял, что это призыв к молитве. За ширмою в комнате на полу спало несколько человек-монахов, которые не особенно тревожились звоном и продолжали мирно почивать. Когда звон окончился и послышалось гнусавое нараспев чтение монахом священных книг в храме, я не утерпел и поднялся — кроме чтеца никого не оказалось; я подумал, что спавшие в нашей комнате монахи не слыхали звона, и начал их будить, но первый проснувшийся монах сказал мне, что звон этот их не касается, но что это будят богов в кумирнях, которым монах разносит кашу. Конечно, все это вздор, но теперь, как я имел случай убедиться, он, достаточно успокаивая совесть монахов, приобрел права гражданства, и ни в одном монастыре я не видал, чтобы народ или монахи присутствовали за богослужением в храме, исключая двух-трех в году праздников, когда на службе участвуют все монахи, за что получают обильную трапезу от жертвенных приношений идолам.

Всех монахов в этом монастыре 75 человек. Настоятель его считается главным начальником всех монастырей Кымгансана. Начальствование его, впрочем, состоит в том, что через него ведут сношения с правительством настоятели остальных монастырей этой округи; ему представляют списки монахов, отчет по хозяйственной части и пр. для отсылки в министерство.

Дневные занятия монахов все сосредоточиваются вокруг своего личного хозяйства — заботе о пропитании. Общие монастырские работы исполняются наемными рабочими; даже в храмах незаметно, чтобы монахи отдавали хотя бы не много своего досуга и внимания: грязь везде колоссальная, и наслоения пыли образовались многими годами. Служащий монах, правда, ежедневно обметает статуи метелкой из павлиньих перьев, но только лицевую сторону.

Кроме занятий по кухне, которые возлагаются на младшую братию под наблюдением специалиста-повара, в других монастырских работах монахи не участвуют; точно также не встречал я ни в одном монастыре никакого кустарного производства, ни выделки бумаги, которыми славились монастыри старых времен.

В прежнее время, когда буддизм процветал в стране, в монастырях сосредоточивалась наука, в них были великолепные и богатейшие книжные хранилища. Сюда стекались с разных концов Кореи жаждущие знания ученые мужи и здесь находили полное удовлетворение своим стремлениям: вдали от мира, в тиши, среди здоровой и роскошной природы всецело отдавались наукам. В этом отношении монастыри Кымгансана приобрели столь прочную славу, что и теперь все корейцы уверяют в этом. Когда в Сеуле приходилось говорить с корейцами по поводу упадка буддийских монастырей и невежественности монахов, то мне всегда указывали на Кымгансан, как на монастыри, сохранившие от древних времен ученое направление, на ученость монахов, богатства библиотек и высокую подвижническую жизнь корейских афонцев. Но, к сожалению, все это оказались одни слова, которые ни с одной стороны не оправдались моими личными наблюдениями и поверкой. И здесь, как и в столичных монастырях, царит полное невежество: от библиотек остались жалкие остатки, ограничиваемые почти исключительно богослужебными книгами; об ученых монахах сохранились одни предания, а среди современных монахов есть немало полуграмотных… Духовная жизнь современных монахов питается почти исключительно передаваемыми из уст в уста фантастическими и весьма курьезными рассказами о подвигах прежних героев монашеской жизни. Легенды из времен древнейших, заимствованные ими из буддийских религиозных книг, еще имеют кой-какое содержание и идею; позднейшие же — из времен существования Кымгансана — сильно отдают детской фантазией, и есть просто измышления невежественных монахов. Монахи столичных монастырей при всей своей распущенности все же гораздо образованнее, чем «афонцы». Для малолетних послушников в монастырях есть школы, в которых обучают чтению и письму по богослужебным книгам. О воспитании, видимо, мало заботятся, ибо все монастырские детишки поражают своею ужасною распущенностью и шарлатанством; дети мирян, к какому бы они классу ни принадлежали, гораздо благовоспитаннее и приличнее. Относительно нравственности монахов в народе много говорят худого; мне лично не пришлось, конечно, наблюдать это: время моего пребывания в монастыре — восемь дней — слишком мало для этого, чтобы можно было безошибочно высказаться по этому весьма важному вопросу жизни корейских монастырей. Если верить рассказам монастырских мальчуганов, которые постоянно сопровождали нас во время прогулок, — то приходится только сожалеть об этих детишках, обреченных на заразу всевозможными пороками. Много вреда монастырям приносят летние съезды в монастыри мандаринов и богатых дворян, которые, являясь сюда со своими наложницами и танцовщицами, проводят здесь разгульную жизнь.

Насколько мне самому пришлось познакомиться с монахами Кымгансана, мне пришлось видеть только одно природное корейское добродушие, удивительную любезность, услужливость и самое радушное, — по-видимому бескорыстное, — гостеприимство; так что, уезжая из монастыря, я вынес самое приятное впечатление и с благодарностью вспоминаю их предупредительный любезный прием. Впрочем, описываемые черты характера монахов более или менее общи всей корейской нации, — по крайней мере, по отношению к европейцам. Есть в их характере очень много и худого, но, ведь, кто же без греха.

Сделав монастырь Чоянса своею, так сказать, штаб-квартирою, мы отсюда ежедневно устраивали экскурсии в другие более замечательные и интересные монастыри Кымгансана. Так, мы побывали в монастырях: Пхёхунса, Чонъянса, в женском монастыре Силлим ам-ча и др. Дорога, или вернее тропинка, пролегая по берегу горной речки вверх по течению ее, столь неудобна, что путешествие по ней сопряжено с большими затруднениями, а местами даже с опасностью для жизни, так как приходится взбираться едва не на отвесные скалы, по которым очень легко сорваться в бурную горную реку. По рассказам монаха, сопровождавшего нас, здесь в разное время погибло много народа. В одном месте реки лежат три большие каменные глыбы, по форме своей очень похожих на лежащего вверх спиною человека; эти три глыбы пользуются особым религиозным почтением монахов и народа. Про них монахи рассказывают такую легенду: глыбы эти есть не что иное, как окаменевшие трупы двух благочестивых братьев и их отца. Два брата давно (несколько веков назад) пришли в монастырь помолиться, и вот, переходя из монастыря в монастырь, они проходили по этой самой тропинке, и оба упали в реку, но так как они были весьма благочестивы и даже святые, то тела их не погибли, а тотчас же окаменели и остались на месте.

Отец их, когда узнал об этом печальном происшествии, пришел оплакать погибших сыновей; пробираясь по той же тропинке, он также оборвался и упал в пропасть, и тоже окаменел. Монахи очень чтут их и в известное время устраивают поминки по ним.

На другой стороне реки не неприступном месте есть небольшой монастырь, нечто вроде скита; от него вверх подымается тропинка к одному священному камню. В одном месте тропинка эта подымается на отвесную скалу над ужасною пропастью, и кое-как с помощью протянутой цепи взбираются наверх; те, которые желают привлечь к себе милость горного духа, живущего в этом камне, отправляются в это рискованное путешествие, не иначе как очистив себя от грехов недельным постом и молитвою. Монахи говорят, что достигают этого камня очень немногие и только те, у которых совершенно нет грехов, если же у кого есть хоть один малейший грешок, — обязательно погибнет. Первый прошел этою тропою более 500 лет назад Тэ-ван, король из династии Сэ-чжю . Он считается святым, и в монастыре Чоянса сооружен в честь его храм и памятник в виде пагоды китайской архитектуры в 11 отделений. Мы, конечно, не пожелали опробовать на этой ловушке свою праведность, а потому и не пошли туда.

  • Монастырь Пхёхунса

Дошли мы до монастыря Пхёхунса , который расположен на правом берегу той же реки, через которую перекинут мост. Вход в монастырь начинается несколькими крытыми воротами, заканчиваясь величественным павильоном против главного храма. Всех монахов здесь 45 человек; настоятель монастыря отсутствовал, а потому нам не оказали здесь никакого внимания; когда же мы заговорили с ними о своих миссионерских делах, то нас не стали слушать и столь грубо обошлись с нами, что мы сочли за лучшее на время замолчать.

После того, как все несколько успокоились, мы объяснили им, что каждому предоставляется полная свобода слушать или не слушать наш рассказ про христианскую веру; о вере мы заговорили с вами потому, что в монастыре и с монахами прилично говорить только на религиозные темы. После столь неудачной миссионерской попытки, мы решили осмотреть монастырь и отправиться дальше. Весь монастырь недавно перестроен заново, а потому блестит на солнце игрою самых разнообразных ярких красок, которыми окрашены все деревянные части монастыря. Фасад главного храма покрыт очень красивой резьбой по дереву; внутри храма над идолами выдаются огромных размеров деревянные драконы с открытыми пастями, расписанные в разные цвета. В храме «суда» поразили нас ужасно безобразные изображения буддийского ада. Пробыв часа два и примирившись окончательно с монахами, мы отправились дальше.

  • Монастырь Чонъянса

В следующий монастырь — Чонъянса  — вела небольшая тропинка среди густого леса, постепенно подымаясь вверх на гору. Небольшой монастырь — всего десять человек монахов — приютился на весьма живописной высокой небольшой площадке. На обрыве горы, при входе в монастырь, устроен павильон, с которого открывается восхитительный вид на всю цепь Алмазных гор с их причудливыми очертаниями; местами верхушки гор, будучи покрыты снегом, ослепительно блестели при ярких лучах солнца. Долго мы стояли и любовались этой очаровательной картиной природы; мы и не заметили, как внизу собралась вся братия монастыря во главе с настоятелем, чтобы приветствовать нас. Мне кажется, местность имеет большое влияние на образование характера и настроения человека. Предыдущий монастырь расположен внизу глубокого и темного ущелья, закрытого со всех сторон высокими горами, покрытыми к тому же густым лесом. Кроме небольшого клочка неба, они ничего не видят и сидят, как лягушки в колодце; эта угрюмость сказывается и на настроении братии. Этот же монастырь расположен на светлой веселой площадке с прекрасными видами и широким горизонтом; и по лицам братии видно, что их настроение вполне гармонирует с обстановкой. Здесь мы встретили самый радушный прием; правда, неохотно и здесь слушали нашу проповедь о Христовой вере, но не возражали, и не делали никаких протестов и тем более каких-либо грубостей; нам они говорили, что для них и их вера хороша, что они еще не доросли до европейцев, а когда это совершится, то, наверное, все корейцы примут христианство. К нам приходят много христианских миссионеров всяких наций, но мы что-то плохо понимаем их рассказы о жизни и учении Христа: видно, время еще не настало.

Настоятель монастыря — человек средних лет. Весьма симпатичный, с добродушным выражением лица; назначен сюда из братии того монастыря, который так любезно приютил нас: видно, те же традиции перенесены и сюда. При входе в монастырь посреди двора, пред небольшой, построенной в форме шестигранной беседки, кумирней стоит пагода, которая, как я уже говорил, служит памятником королю Тэ-вану и поставлена на том самом месте, где он молился, отправляясь в опасный путь к священному камню. Если бы строители этого памятника позаботились о достаточно прочном укреплении фундамента, то он мог бы простоять много сотен лет; теперь же он наклонился в одну сторону, и близко то время, когда он упадет. Каждое отделение пагоды в основании своем имеет бронзового идола и высечено из цельного камня; форма пагоды четырехугольная, постепенно суживающаяся кверху. Настоятель угостил нас водою с диким медом и жареной рисовой мукою, — напиток, приятный на вкус и довольно питательный.

  • Монастырь Силлим ам-ча

Простившись с настоятелем и монахами, мы отправились вниз по тропинке, которая привела нас в один небольшой женский монастырь — Силлим ам-ча . Небольшой — всего восемь сестер — монастырек приютился на склоне горы среди густой лесной чащи. Настоятельница этого монастыря — лет 85 старуха — живет в этом монастыре 60 лет и, несмотря на свои лета, еще очень бодрая. Приняла нас очень хорошо и много рассказывала нам о прежней жизни подвижников Кымгансана, каким почетом они пользовались в народе, как много приходило богомольцев, и оплакивала современное равнодушие народа к монастырям и монахам: скоро монахи и монахини с голоду умирать будут, — заключила она свой рассказ. Последние годы она занимается усиленным молитвенным подвигом, день и ночь читая по четкам в 1000 зерен молитву — “наму-эми-тха-пуль”.

Зерна четок весьма искусно и изящно выточены из дерева: мне они очень понравились, и я просил продать их мне, но от продажи она категорически отказалась, хотя заявила, что, если они мне так нравятся, она охотно мне подарит; я согласился принять от нее подарок только в том случае, если она примет от меня денежное пожертвование на ее монастырь; на этом мы и сошлись.

В этом монастыре тоже есть пагода в 12 отделений, поставленная в память какого-то благочестивого монаха, имевшего близкое отношение к основанию этого монастыря.

Простившись со старухою-настоятельницею и еще раз поблагодарив ее за подарок, мы продолжали спускаться по той же тропинке, которая вела вниз к берегу реки. По дороге в лесу встретили еще один женский монастырь, в котором жили только две монахини-старухи. Таких монастырей в Кымгансане насчитывается до 30.

На обратном пути в том самом месте, где лежат три окаменевших трупа, мне пришлось с большим трудом совершить спуск с горы: европейская обувь для путешествия по таким местам совершенно непригодна, ибо очень скользит по гладкой поверхности камня; в этом отношении корейские соломенные туфли незаменимы. Поздно вечером мы добрели до своей квартиры и предались сладостному отдыху после целодневного путешествия по горам и пропастям земным.

В лесу и особенно на берегу реки в камнях мы встречали массу огромной величины ядовитых змей. Корейцы и особенно монахи их не истребляют, а потому они безбоязненно ползают там, где их присутствие совершенно не нужно: под полом фанзы, в каменных стенах и даже пробираются в соломенные крыши низких корейских фанз. Случается часто — кусают, особенно в лесу во время сбора трав и ягод; укусы иногда удается излечивать разными средствами народной медицины. Кроме змей, в Корее водится очень ядовитое насекомое, которое по-корейски называется — чинэ. Чинэ — небольшое насекомое красноватого цвета со множеством ног, бегает очень быстро, обыкновенный размер его дюймов 5 -6 длины и толщиною в мизинец; в лесах вырастает дюймов 9-10 и толщиною в 2-3 пальца. Все корейцы, не исключая и монахов, ужасно боятся его и, как только его увидят, считают своим долгом тотчас же убить его. В здешних лесах водится очень много диких зверей включительно до тигра. Мы встретили здесь партию охотников-корейцев, приехавших сюда для охоты на медведей из Сеула.

На утро отправились снова в путешествие, захватив с собою фотографический аппарат, чтобы сделать снимки с красивых мест и, особенно, с чудных горных водопадов и ущелий. Трудно осмотреть все в короткое время, но мы постарались пройти все более или менее интересные местности и известные монастыри.

В свободное от путешествий время и особенно первые дни, когда я лежал больной в постели, а монахи с раннего утра и до поздней ночи неотступно наблюдали за нами, мы вступали с ними в беседы по религиозным темам. Расспрашивали у них про их веру и обряды, а затем сообщали им содержание Православной Христианской веры. Много они рассказывали нам чудес о старинных золотых временах полного расцвета буддизма, когда монастыри Кымгансана славились на всю Корею и привлекали множество поклонников и почитателей, когда они были первыми насадителями и распространителями буддизма не только в Корее, но и в Японии. Несмотря на всю фантастичность, наивность, а иногда и просто бессмыслие этих рассказов, все же они столь глубоко внедрились в их сознание, что разубедить их очень и очень трудно. Все они знают о христианстве, но слушают о нем с большою неохотою и с нескрываемым нежеланием; как только заводишь речь о вере, тотчас же ставят в упрек христианам употребление в пищу мяса и убийство животных для этой цели. Один молодой, но очень нервный монах вступил с нами в спор на эту тему; мы старались совершенно спокойно разъяснить ему, что Бог сотворил всех животных, рыб и птиц и отдал их в пользование человека, поставив его царем природы, хотя в то же время не обязательно для христиан употребление мяса и убивание скота, есть и среди христиан очень много людей, которые совсем не употребляют в пищу мясо, но только по другой причине, чем вы. Мой собеседник не дал мне договорить и в ужасно возбужденном состоянии нервно заговорил: «я согласен с вами; но согласитесь и вы со мною в том, что всякое животное, всякая птица, самое наималейшее насекомое, если замечает, что вы намереваетесь его убить, проявляет страх и всеми мерами старается избавиться от убийцы, и в их душах, значит, происходит то же самое, что и с человеком, которому грозит смерть, и они переживают те же ужасные чувства, которые свойственны человеку, попавшему в такое положение: неужели вам не жаль?! Мне кажется, что из-за этого одного надобно щадить не только животных, но и вшей, которые грызут нас». Высказавши все это с ужасною запальчивостью, монах, не дождавшись ответа, скрылся, и я потом его более не встречал. Были здесь в числе слушающих и другие монахи; один из них, подтверждая справедливость слов моего собеседника, сам оказался настолько непоследовательным, что тут же поймал блоху и убил ее, а когда я ему сделал замечание, то он ответил мне, что блох позволительно бить, а вот вшей нельзя.

Были у нас книги на корейском языке — «Евангелие», «Молитвы», «Символ веры» и др., предлагали им почитать, но и здесь далее первой страницы не пошли. Долго мы испытывали разные средства заинтересовать их. Один из моих спутников, очень ревностный проповедник, ходил в келии монахов и проводил в разговорах целые часы, но все это кончилось тем, что, как только мы заговорим о христианстве, все уходят от нас. Крепкое царство сковал себе демон среди восточных жителей, и только большими усилиями подвига поста и молитвы могут быть поколеблены основы этого царства. Китай, Корея и Япония — везде царствует сатана в воплощении дракона, которого так чтут и которому так ревностно служат здесь. Могущество его везде заметно, — и во внешнем устройстве храмов и жилищ, украшаемых изображениями дракона и его исчадий, а также и во внутреннем настроении его служителей. Мрачная картина этой демонской обстановки и столь сознательного служения ему возбуждают неимоверную жалость к этим омраченным беспросветной тьмой таким же людям, как и мы; вот уж поистине люди, сидящие во тьме и сени смертной; и тьма непроглядная и не рассеиваемая никаким светом… И они такие же люди, и за них Господь принес Свою искупительную жертву, и за них пролил Свою бесценную Кровь… Но верно слово Господа: никто не может прийти ко мне, аще не Отец пославый Мя привлечет его, а потому верим, что рано или поздно привлечет Господь и этих несчастных к Себе, и только Он Своею всемогущею силою поколеблет и уничтожит царство сатаны. Ими же веси судьбами, спаси, Господи, и этих людей!..

Строго говоря, и буддизма-то у корейских монахов давно уже нет никакого; одни внешние обряды столь крепко сковали их сознание. Рассказывали мы им об устройстве русских монастырей, но и это не производило на них никакого действия. А как бы было хорошо, если бы на этих идольских кумирнях воссиял крест Христов и подвиги монахов, подчас очень тяжелые, получили бы через веру во Христа правильное освещение и должное направление, ведущие тружеников духа к вечной блаженной жизни в общении с Христом и водворяющие в душах их мир, любовь и радость о Духе Святе.

Не нам одним пришлось встретить столь холодное и равнодушное отношение со стороны монахов к проповеди о Христе: таков же общий отзыв миссионеров всех наций и христианских исповеданий. Монастыри Кымгансана, по словам самих монахов, очень часто посещают разные миссионеры, и им часто приходится выслушивать самые горячие и убежденные проповеди о Христе.

За неделю до нашего приезда посетила те же монастыри одна миссионерка-американка в сопровождении двух корейских женщин; проповедовала она, пела псалмы, читала назидательные книги и… уехала. То же сделали и мы: прожили в монастыре восемь дней, достаточно, кажется, надоели всем и… уехали.

Прощанье наше с монахами, по-видимому, носило самый сердечный характер, по крайней мере с нашей стороны были выражены самые искренние чувства. Вся братия собралась проводить нас, а некоторые сопровождали нас далеко за монастырь, выражая нам самые наилучшие пожелания. Мы со своей стороны усердно приглашали настоятеля и братию, если кому из них придется побывать в Сеуле, непременно заходить к нам в миссию; и я уверен, что встреча была бы самая сердечная и радостная.

(Окончание здесь)

Источник: РАУК — Епископ Хрисанф. От Сеула до Владивостока. Путевые записки миссионера. Изд. 2-е. — М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1905. То же // История Российской духовной миссии в Корее. — М.: Изд-во Свято-Владимирского Братства, 1999. С. 6–114.

Поделиться в FaceBook Добавить в Twitter Сказать в Одноклассниках Опубликовать в Blogger Добавить в ЖЖ - LiveJournal Поделиться ВКонтакте Добавить в Мой Мир Поделиться в Telegram

Комментирование закрыто.

Translate »