Анатолий КИМ. Рассказы моего отца

Повесть

Моему отцу недавно исполнилось семьдесят лет.

С детства я слышал его рассказы, помнил, но только недавно почувствовал в них что-то особенное. Сначала истории отца казались мне очень далекими, а потом открылось, что они незаметно стали как бы моими собственными. И тогда, уже в пору моей зрелости, я вдруг по-новому рассмотрел отца и как бы изнутри, через самого себя, постиг его человеческую натуру. И все то, что пережил, что любил и к чему стремился мой отец, стало для меня особенно дорого, как факты моей собственной судьбы. Его нелегкий жизненный путь, ску­по запечатленный всего в нескольких рассказах, многое прояснил и для осознания моих собственных путей и постижений: представляя детские и юношеские мытар­ства отца, я теперь яснее понимаю цену того, чем сам владею.

Занятый учительской, а впоследствии партийной ра­ботой, отец бывал погружен в свои дела, не особенно вникал в наши детские и долгое время находился от меня в некотором душевном отдалении. Затем обстоятельства жизни разделили нас пространствами и годами разлуки. Но теперь, в преклонном возрасте, он снова живет вблизи меня и я опять могу со счаст­ливым вниманием слушать такие знакомые мне истории. Больше того, я могу уже сам рассказывать их, выстра­ивая повествование в некоторой последовательности. Че­го никогда не было, когда рассказывал сам отец,- с пятого, как говорится, на десятое.

ДЯДЯ

Он появился однажды среди бела дня, шел к дому через двор, не обращая внимания на собачонку, которая хрипела от ярости и совалась ему под ноги. Одет он был в европейскую пару с жилетом, по животу це­почка от часов, но длинные волосы его были собраны на макушке в тугой узелок и проткнуты оловянной шпилькой.

Дядя (дядя моего отца) в 1918 году прибыл из Ко­реи за своим старшим братом. Тот, как было принято тогда у безземельных крестьян, пошел бродить по белу свету, чтобы «денег наворотить», пробрался через Мань­чжурию в Россию, а дома остались жена и двое детей. Дяде было в то время тридцать пять лет — он был стройный, крепкий, с черными, закрученными в стрелки усами. Дядя тоже был женат, и ребенок имелся, а отпра­вился в путь он потому, что не вынес, как говорил сам, жалоб и слез невестки, которая одна мучилась с деть­ми. Но, приехав в Россию и с трудом отыскав брата, он нашел его возле другой женщины, от которой тот за­имел уже троих сыновей. Среди них вторым был мой отец.

Когда дядя подошел к дому, с крыльца навстречу сбежал, тяжко затопав ногами, приземистый крестьянин в широких холщовых штанах с заплатками на коленях. Братья схватились за руки и, склонив над ними голо­вы, молча заплакали. Они не виделись лет двенадцать.

Моя бабка была вдовой, когда вышла за моего деда. Он батрачил в ее доме, и, когда умер хозяин, дед вскоре склонил ее к супружеству. Однако дом, земля и все хо­зяйство отошли в пользу сына бабки от первого брака. Моему деду досталась лишь не очень молодая, не очень красивая и весьма сварливая жена.

Давно отбившись от родни, дед к тому времени всту­пил побратимом в одну сильную факторию, и его назва­ные братья помогли ему обзавестись кое-каким имущест­вом, собрали денег, чтобы он мог арендовать землю. Так, с долгов и бедности, началась его жизнь с новой женою,

пошли дети.

Моего отца по рождении крестили в православной церкви села Благословенного, нарекли Андреем. Однако в семье его звали и корейским именем, которое, пере­веденное на русский, означает Каменный Тигр. Ему бы­ло шесть лет от роду, когда появился у них дядя. Отец ярко помнит, как встретились братья, как выглядел дядя в тот день, но родного отца память его сохранила плохо. Только заплатки на штанах да то, как он однажды дрался с матерью. Маленький Каменный Тигренок вцепился тогда в отцовские штаны, крича со страху, а тот, разъяренный, схватил его за шиворот и забросил в темный чулан.

Вскоре после приезда брата дед начал задумывать­ся. Вначале он поддался на уговоры младшего брата и согласился вернуться к первой семье. Как было ре­шено насчет новой семьи, осталось неизвестным. Бабка отрываться от своей родни не желала и детей отдавать мужу не собиралась. И дед впал в тоску. Однажды задумавшись, он так и не смог прийти в себя и к осени занемог. Он перестал разговаривать, отвечать на вопро­сы. Здоровый и сильный, никогда не болевший рань­ше, он сразу ослабел и слег. И вот теплым осенним днем, когда все были на уборке урожая, он тихо умер, Отвернувшись к степс, скорчившись на убогой пос­тели.

Дядя остался вместо своего брата. Трем своим пле­мянникам — восьми, шести и четырех лет — он объя­вил, что теперь не покинет их, а после, как только «денег наворотит», увезет в Корею. Зиму все — дядя, вновь овдовевшая женщина и трое детей — прожили под одной крышей. Между дядей и хозяйкой шла непрестанная война. И вот весною мать решила вновь выйти замуж. Нашелся вдовец, который брал ее в дом со всеми ее детьми, но дядя не отдал их. Он объявил, что дети его покойного брата не будут есть чужой хлеб из милости. Мать ушла одна, но каждый день приходила назад и плакала, стоя у дверей. Однажды она тайком увела с собою младшенького, но дядя, узнав об этом, ки­нулся следом и к ночи вернулся с разбитой головою, держа на руках окоченевшего от страха мальчика. Он подрался с новым мужем невестки, однако своего до­бился — дети остались у него.

С этих пор и до возмужания племянников дядя на­ходился с ними. Заработать денег и вернуться в Корею, где остались молодая жена и ребенок, ему так и не при­шлось. По всему краю полыхала гражданская война, а затем и граница была накрепко заперта. Перебраться через нее — да еще и с детьми — было немыслимо. -И дядя покорился судьбе. Вскоре он пристрастился курить опиум и играть в карты, проигрывая все, что зарабатывал сам, а впоследствии и то, что зараба­тывали его подросшие племянники.

ХУНХУЗЫ

В те времена корейские поселенцы на Дальнем Востоке делились на два неравных сословия. К одному, имущему и крепкому крестьянству, относились старо­жилы, переселенные еще в прошлом веке при царе. Они имели собственные наделы, были крещены и, живя бок о бок с русскими переселенцами, изрядно обрусели. Ко второму, малоимущему и безземельному, сословию относились те, которые хлынули в Россию после окку­пации Кореи Японией, то есть в десятых годах нового века. Они и составили батрацкую и арендаторскую голь, работавшую на хозяев исполу.

Крестьяне-корейцы той местности, где мой отец, Ка­менный Тигр, увидел свет, тогда почти не сеяли хлеба или риса, а выращивали опиумный мак. Молочный сок из маковых головок сгущали до тягучей массы, из которой в дальнейшем сбивали опиумное тесто. Это дорогостоящее тесто увозилось в Китай, кусочками опи­ума расплачивались в местных лавках за всякие товары. Зимою по санному пути отправлялись через Амур боль­шие опиумные обозы, по сторонам которого шли стрел­ки конвоя с заряженными берданками. Хозяева обозов боялись нападения хунхузов.

Большое селение, в котором жил мой отец с дядей и братьями, было окружено высокой глинобитной сте­ной, которую построили наемные китайские рабочие. Через каждый километр стены находились ворота, возле них — блиндаж с амбразурами, в блиндажах день и ночь сидели караульщики.

Караульщиков должны были обеспечивать сытной горячей едой, дровами, водкой и всем прочим, а они должны были защищать богатое село от зимних нале­тов хунхузов. Но ни стена, ни стража не помогали, когда разбойники совершали наконец столь долго и трепетно ожидаемое нападение.

Обычно ночью, уже ближе к рассвету, вдали за полем вдруг появлялся рой пляшущих огней. В мороз­ной тишине раздавались беспорядочные гулкие выстре­лы, крики. То отряд хунхузов, стволов в двести, верхами и пешей толпой набегал на село, для острастки стреляя в воздух и размахивая факелами. Карауль­щики той заставы, напротив которой появлялись хун­хузы, в спешке выпускали навстречу им по нескольку пуль, а затем, заперев крепкие ворота, давали деру по направлению к противоположным воротам. А из них уже вылетали вихляющие на накатанной дороге сани, хозяева жестоко нахлестывали лошадей, спеша увезти ценное имущество, жен и дочерей. После недолгой ярой кутерьмы у ворот наступала на какое-то время тиши­на, и вдруг в эти же открытые ворота врывались хун­хузы, горланя что-то и паля в воздух из маузеров и винтовок. Для начала они в спешном порядке поджи­гали какой-нибудь сарай, затем разбегались по домам, чтобы работать — обшаривать углы в поисках драгоцен­ного опиума, грабить что под руку попадется. А в это время в соседнем русском селе седобородые патриар­хи захваченного села валялись в ногах у соседей, умоляя их о спасении.

В один из таких налетов дядя решил никуда не убе­гать и остался дома с мальчишками. Накануне он на­курился опиума и теперь чувствовал себя слабым. Он сидел на кане — теплой лежанке, прислонясь к об­лупленной, в глиняных язвах, беленной мелом стене. Старший из мальчиков топил печь, сидя спиною к входу, а двое других, чумазые и сопливые, замерли в даль­нем углу на кане, испуганно глядя на дверь. На улице разносились визгливые крики, гремели близкие вы­стрелы.

Вдруг с треском прорвалась бумага, которою была оклеена рама двери, и в дом просунулось дуло ружья. Оно, как живое, повертелось туда-сюда, словно высмат­ривая, затем убралось назад — и дверь распахнулась от сильного пинка снаружи. В комнату хлынул морозный туман, в проеме мелькнуло несколько фигур на засне­женном дворе. Мимо калитки пронесся верховой китаец с откинутой над спиной длинной косой. И вдруг вор­вались в дом и стали на пороге три человека, засло­няя собою уличный яркий свет. Один дул на руки, обняв винтовку, как полено. Двое других водили перед собою стволами ружей, стоя на раздвинутых полусог­нутых ногах. Тот, кто дул на руки, был в обмотках и калошах из сыромятной кожи, зато на голове у него была Лисья шапка с козырьком. Увидев перед собою всего одного человека и трех грязных малышей в нищем доме, хунхузы о чем-то загалдели, заспорили, жилясь шеями. Потом один из них поддал ногою в зад сидящему у печи мальчишке, и тот, сверкнув зубами и коротко рассмеявшись, словно с ним пошутили, живо перелетел на кан и уселся рядом с братьями. Другой крикнул что-то дяде, и тот, отвесив бандиту низкий поклон, подполз к нему по кану. Хунхуз схватил его за пучок волос на макушке и оттаскал. Затем стал о чем-то спрашивать. Дядя кланялся и отнекивался. Тогда хунхуз размах­нулся и залепил пощечину. Дядя зажмурился, но про­должал упорно отрицать. Один из тех, что был в мохо­вых унтах, выбежал в сени, схватил там лопату и, вернувшись, сунул штык лопаты в печь. Тот, что в лох­матой шапке, шарил по полкам, приподнимал за углы циновку, постукивал по стене пальцами — искал запасы опиума. Он разорвал и выкинул в печку подушку, на­битую рисовой шелухой. Все трое столпились возле печ­ки и стали совещаться.

Тут один, что в лисьей шапке, подбежал к дяде, подмял его под себя и уселся ему на затылок, а другой уселся на его ноги. Третий вынул из печки раска­ленную докрасна лопату и приложил ее к дядиному заду. Дядя глухо заревел из-под хунхуза, тот крепче сжал коленями его голову. Сразу же заплакал малыш. Лопата, остывая на воздухе, посинела, но была еще горя­ча, из-под нее взвился дым.

Тут в дом вбежал еще один хунхуз, в рваном полу­шубке, опоясанный патронташем, что-то крикнул, раз­махивая руками и приседая. Хунхузы вскочили, бро­сив дядю, все враз загалдели, казалось не слушая друг друга. Затем выбежали из дома. Но один тотчас вернулся, бросился к стене и сорвал с нее шкуру рыжей собаки, распяленную на гвоздях. Осмотрев ее, хунхуз с отвращением плюнул и забросил шкуру в угол. Он направился к выходу и по дороге нагнулся к очагу и рва­нул вмазанный в него котел. Затрещало, грабитель вы­бежал с добычей. И тут во дворе раздалась его ругань — и захохотали. Оказалось, что он вместо котла выд­рал нагоревшую толстую корку каши.

Дядя уходил на картежные дела и пропадал иногда по нескольку дней. Перед уходом он наваривал по пол­ному котлу каши, которую племянники постепенно подъедали. Присохшую к стенке котла кашу никто не думал соскребать, и новая каша варилась в немытой по­суде. И постепенно внутри котла образовалась толстая горелая корка, ее-то и выдрал второпях хунхуз. Дядя лежал на капе животом вниз и стонал. Млад­ший племянник тихо всхлипывал, Каменный Тигр сидел рядом, старший закрыл дверь и принялся под­метать возле печки рисовую шелуху из разорванной подушки. Дядя, кряхтя, охая, рассказал детям, что толь­ко благодаря появлению хунхуза в полушубке остался жив. Этот китаец, строивший летом стену вокруг села, приходил иногда в одно место, где они вместе с дядей курили опиум. Он-то знал, что у дяди нет и не может быть никакого припрятанного опиума. Дядя велел при­нести соевой пасты, которою и залепил ожог на заду. «Откуда у меня опиум,- стенал он,- у меня, горе­мыки с тремя детьми! Были вот одни целые штаны, да и те прожег проклятый хунхуз». Постенав и поохав, дядя вскоре затих.

Вдруг снова просунулся в дом ствол ружья, черный зрачок дула поводил из стороны в сторону, и дверь открылась. Видимо, хунхузы привыкли только так вхо­дить в чужой дом. На этот раз вбежали двое — в лись­ей шапке и тот, дядькин приятель,- втащили, дер­жа за рваные края, большой картонный ящик. Бросив его посреди комнаты, хунхузы тут же выскочили об­ратно.

Короб был доверху набит крученым румяным хворос­том из сладкого теста, прожаренного в золотистом масле. Это было любимое детское лакомство. Видимо, хунхузы распотрошили чью-то лавку.

А вскоре опять затрещали на улице частые выстрелы. То пришли на помощь к робким соседям казаки из русского села. Человек тридцать бородатых всадников ворвались через раскрытые ворота, со свистом и гикань­ем промчались по улице. Казаки с ходу заняли два больших дома на главной улице, засели там и стали по­стреливать. Хунхузы отступили. Тогда казаки перебе­жали дальше, к следующим домам. И, увидев перед собою настоящих бойцов, умевших драться, бандиты ки­нулись в отступление. Снова беспорядочно галдя и раз­махивая оружием, пронеслись они конной и пешей ор­дой по улицам и вывалили на глиняную стену. По­среди улицы осталось несколько трупов. Казаки выво­дили лошадей, прыгали в седла и неслись к воро­там, чтобы пострелять из блиндажей вслед отступаю­щим.

УЧЕНИЕ

Погуляв на свободе неделю-другую, поразвеяв свою тоску, дядя возвращался домой и принимался за воспи­тание племянников. Он приносил огромный кусок моро­женого мяса, отрубал топором часть и варил густой мясной суп. Изголодавшиеся племянники набивали жи­воты и разваливались на кане. Дядя стаскивал с них рубахи и штаны, укрывал одеялом и, запалив свечу, принимался казнить на ее огне паразитов. Учинив рас­праву над ними, дядя выносил одежонку ребятишек во двор и вывешивал на мороз. Затем принимался осмат­ривать ссадины, болячки на племянниках, лечить их и стричь им волосы. Начинал он с младшего, который хныкал и лил слезы, а двое других с тоскливыми гла­зами ждали своей очереди, сидя под дырявым одеялом. Закончив санитарную работу, дядя заносил со двора про­мороженную одежду, аккуратно складывал ее в стопу и усаживался сверху, чтобы согреть своим телом. И при­нимался за наставления.

— Понимаете ли вы, дармоеды этакие, что ваш дядя из-за вас горе мыкает? — спрашивал он, сурово
глядя на мальчишек, рядком сидевших перед ним.

— Мое ли дело заниматься женской работой? Или вы ду­ маете, что у меня горя мало? Должны вы слушать своего дядю или нет? Чего я от вас хочу, поросята? Я хочу, чтобы вы людьми стали, дружно жили, как это пола­гается братьям. Ну-ка, дружно вы жили, пока меняне было дома?

Младший, которого звали Розовым Югом, вдруг очу­хался от дремоты и, притворно хныкая, жаловался на шестилетнего Каменного Тигра, наговаривая, что было и чего не было. Каменный Тигр, встрепенувшись, испу­ганно смотрел на братишку.

Та-ак! — грозно произносил дядя и схватывал ве­ник, обжимая в руке мягкое метлище.

>А он к матери бегал, кашу у нее ел,- поспешно отползая назад, сообщал Каменный Тигр, но черенок ве­ника уже доставал его.

Дядя лупил и Каменного Тигра, и младшенького, а затем, обернувшись, перетягивал веником и старшего, который смотрел на всю эту войну с благодушной улыб­кой.

За что, дядя? — вскрикивал тот, почесывая спи­ну.

А чтоб тебе, щенок, не завидно было,- отве­чал дядя и вновь замахивался.

После этого братья укладывались спать, а дядя долго еще сидел возле свечи, накладывая новые заплаты на ребячьи штаны.

Он решил выучить их, мечтая, что вернется домой и привезет с собой трех грамотных парней. Был в селе один грамотей, который обучал у себя на дому деревен­ских ребят. К нему и были определены двое стар­ших. Учитель этот зло дрался, заставлял провинившегося ученика закатывать штанины, а затем врезывал серыми розгами по его голым икрам. Каменный Тигр, если ему приходилось быть поротым, исхитрялся: когда учи­тель наносил удар, мальчик быстро приподнимал одну какую-нибудь ногу. Следующий казнящий удар принимала уже на другую ногу. Таким образом, считал каменный Тигр, ему достается вдвое меньше ударов, нежели тем, которые принимают их на обе ноги сразу. Брат его, например, принимал порку не шелохнувись, чуть ли не с улыбкой. Учитель, зная эту его нечув­ствительность к розгам, наказывал его неохотно, разве то в крайнем случае. Мальчик, коренастый, крепкий силач, окрещен был Михаилом, а корейское имя его тоже значало Тигр, но только — Рычащий Тигр. Он не любил и не хотел учиться. Учение он воспринимал ак тяжелую повинность, которую наложил на него властный дядя. И в представлении Михаила учиться — то значило получать порку, больше ничего, и он исполял эту повинность как можно лучше. Зубрить же буквы он считал уделом тех, кто не может вынести дранья. На уроках он сладко спал, уткнувшись головой в спину сидящего впереди соседа. За зиму Рычащий Тигр не выучил и трех букв, а на следующую зиму вовсе пере­стал посещать школу.

Дядя, узнав об этом, решил выяснить, где же бывает Михаил в те часы, когда должен бы сидеть на уроках. И выследил: вдали от села, в чистом поле, была вырыта в снегу яма, на дно которой брошена солома, а на со­ломе, валялся Рычащий Тигр, заложив под кудрявую голову руки, закинув ногу на ногу. Увидев над краем ямы дядьку, он вскочил и выпрыгнул с другой стороны, словно и впрямь тигр. Дядя его не догнал, а тот вечером не заявился домой.

Месяц дядя гонялся за ним и не мог поймать. Где мальчишка спал и чем кормился, было неизвестно. А стояла холодная зима, на Рычащем Тигре ничего не было, кроме рваной куртки, штанов из домотканого рядна, кожаных постолов да кудрей на голове. Дядя взял у соседей верховую лошадь, чтобы легче было пре­следовать беглеца. Однако и это не помогло. Мальчик от села далеко не уходил, крутился но закоулкам, и, бывало, дядя почти настигал его, но в последнюю минуту Михаил успевал перемахнуть через высокий забор или стенку. Наконец люди помогли бедному дядь­ке поймать Рычащего Тигра, и он со связанными руками и ногами был привезен домой.

Дальше дело происходило во дворе. Дядя выкатил широкую колоду, воткнул в нее топор и объявил, что сейчас казнит негодного племянника. Он развязал мальчишке руки и спросил в последний раз, возьмется ли тот за ум, если его оставят в живых.

Учиться, что ли? — волнуясь, спросил племян­ник.

Да, сукин сын!

Не буду,- ответил мальчик.

Тогда клади лапу на бревно!

Михаил положил свою широкую короткопалую руку на заиндевевшую колодину. Дядя взмахнул топором и тяпнул. Острый топор воткнулся в дерево возле руки, а малый даже не отдернул ее. Дядя в бешенстве вновь занес топор и… далеко отбросил его в сторону. Он отвернулся и вытер рукавом слезы.

— О дурной я, дурной! — крикнул дядя, плача.- Что же это я делаю! Мальчишка, неужели ты готов
даже умереть, чтобы только не учиться? Что же это та­кое? И я довел тебя до этого, я, твой дядя! Прости меня,племянник, оставайся как есть болваном, крути волам хвосты. Ты станешь хорошим пахарем, может быть, и хорошим человеком станешь, но будешь дурак дура­ком, такова, видно, твоя судьба.

И дядя удалился в дом, бросив сидящего на снегу племянника. Михаил стал развязывать спутанные верев­кой ноги. Он оглянулся и, заметив стоящего у забора братишку, позвал его:

— Чего смотришь? Иди сюда, помоги.

И Каменный Тигр подошел, со страхом глядя на старшего брата. Сам-то он учился охотно, с удоволь­ствием присоединяя свой голос к нестройному хору бубнящих ученических голосов. Книжные знания, хотя и непонятные, манили его — не так, может быть, сами знания, как смутная вера в то, что учение таинственным образом может однажды изменить его жизнь, убрать из нее телесную боль и темный безликий ночной страх души.

А вот брат его, Рычащий Тигр, ничего, видимо, не боялся. Ему все то, что неясно и сладко грезилось Каменному Тигру, было не нужно. Ибо Михаил ощущал в себе совершенство существа, наилучшим образом при­способленного для жизни. Он уже с тех лет видел, что крестьянская работа, которою кормятся все вокруг, легка для него и радостна. И он смеялся, глядя в лицо братишке и подмигивая ему. А тот, подойдя, испуганно смотрел па заиндевелый кругляк дубовой колоды, на котором, словно четкая печать, виднелся темный след пятипалой человеческой руки.

СОМ

Два мальчика, очень довольные, идут краем рисового поля. Рубахи на них — заплата на заплате, оба босиком. Меньший шагает впереди, а Каменный Тигр, которому уже лет восемь-девять, идет сзади. Рисовые поля гото­вят к уборке, воду с них уже отвели, и в обмелевших каналах полно рыбы, ее и решили добыть братья.

В руке у Каменного Тигра пика с железным наконеч­ником — сам выточил его из толстой проволоки. Он обе­щал брату набить много рыбы, дать и ему построжить. В предвкушении этого братишка весь напыжился, шел, размахивая руками, иногда бросал воображаемую остро­гу и попадал в невидимую на дороге рыбу…

Им повстречался старик в соломенной остроконеч­ной шляпе, в белых провислых на заду штанах, сто­ящий на берегу канавки. Руками старый опирался на палку и смотрел на созревшее поле.

Э, Андрэ! — позвал он Каменного Тигра.- Куда ты направился? Да еще и брата взял с собою, смотри-ка!

За рыбой, дедушка! — ответил мальчик.

А-а, славно! -Наловишь рыбы, дашь ли мне?

Дадим, нам не жалко,- пообещал мальчик.

Только не все, а немного,- добавил младший,

Розовый Юг.

— Ну молодцы, молодцы,- одобрил дед.- Поболь­ше наловите!

Дети пошли дальше, старик остался. Он смотрел вслед, покачивал широкой соломенной шляпой, что-то бормотал себе под нос.

Если поймаем всего две рыбы, одну ему не от­дадим, правда ведь? — спрашивал между тем млад­ший брат у старшего.

Две?..- Старший задумался.- Нет, не отдадим.

А если три?

-Если три, то одну можно отдать,- решил Камен­ный Тигр.

->Нет, не надо! Нам самим мало останется! — возразил Розовый Юг.

Старший промолчал. Он подумал: если из трех рыб отдать одну, останется всего две. И на самом деле маловато. И он сказал:

-А мы много наловим.

-Сколько?

— Целый воз. Сейчас будет знаешь сколько рыбы!
Они обогнули угол поля и пошли вдоль новой

канавы, воды в которой было совсем мало. Из-под ног сыпались и шлепались в канаву комья глины. Над желтым полем выгнулось шатром голубое небо. Облака вдали, над зелеными сопками, висели смирные, небольшие, ватные. Над дальним краем поля пролетел невидимый ветер, заволновал ждущий жатвы рис, а вблизи он стоял не шелохнувшись.

С берега в воду медленно вполз черный уж и затем быстро поплыл, приподняв головку. Розовый Юг побе­жал за ним, указывая пальцем: «Змея! Змея!» Он отбежал далеко, затем повернул назад. Рыбы что-то не было.

Они прошли еще изрядно, а рыбы все не было. И тогда младший пристал к старшему:

— А если мы ничего не поймаем?

Каменный Тигр не ответил. Младший не отставал:

— А если ничего? Ничегошеньки, ни вот такой малюсенькой не попадется? Чего тогда?

Старший подскочил и огрел его по затылку. Розовый Юг сунулся носом вперед, пробежал несколько шагов, закрыв глаза и собираясь зареветь, но Камен­ный Тигр проворно настиг его и поддал еще раз, на сей раз коленом под зад. Розовый Юг пролетел дальше, размахивая руками, и взвизгнул, но заплакать не успел.

Вблизи них кто-то завозился в канаве. Дети увидели спину огромной рыбы. Она ворочалась в мелкой воде, словно чудовище, подымая вокруг себя муть. Вперед двинуться рыба не могла, потому что лежала брюхом на дне.

Младший прыгнул в канаву, сел верхом на рыбу. Она поддала хвостом, и мальчик полетел в воду. Но он тут же вскочил и снова оседлал рыбу, ухватив ее за жабры. Каменный Тигр подскочил и, торопливо замахнувшись, нанес удар пикой. Тут младший и за­выл, ибо точеный наконечник с бородкою прошил ему руну и пригвоздил ее к рыбе. Мальчишка орал, широко раскрыв рот, с отчаянием глядя на брата, а тот крутился рядом, пытаясь поймать древко остроги. Она моталась свободным концом в воздухе, крепко застряв наконечником в голове рыбы. И тут рыба опять могуче поддала, подняв тучу брызг, и Розовый Юг снова полетел в воду, отделавшись, наконец, от пригвоздившей пики. Ему разорвало мякоть меж большим пальцем и осталь­ной рукою, отчего палец стал как бы вдвое длиннее. Увязая ногами в липкой глине дна, мальчики выбрались на берег. Ноги у них были черны до колен.

Каменный Тигр оторвал широкую полоску от своей рубахи и как мог перевязал брату руку. Обмотка получилась толстая, как кочан, но кровь пробилась сквозь нее, закапала с повязки на землю.

-Идем домой! — отчаявшись, решил старший.

— А рыбу? — завизжал Розовый Юг, топоча на мес­те ногами.- Рыбу кто-нибудь заберет!

Рыба меж тем издохла. Это оказался громадный усатый сом, длиннее человека и толщиною с бревно. Его пришлось вытаскивать на берег, продев сквозь жабры кольцо из лозины. За это кольцо и тащил Каменный Тигр свою добычу, волоча сома по траве, а сзади, со­гнувшись как старичок, прижимая к груди руку, шел и стонал и поскуливал раненый Розовый Юг.

Разумеется, дядя не стал драть на этот раз. . Он обошелся тем, что сурово посмотрел на Каменного Тигра и сказал: «Впредь будь осторожнее, поросенок». А кровавую рану на руке Розового Юга он залепил шматком соевой пасты и крепко перевязал чистой тряп­кой.

Вечером Каменный Тигр заходил к соседям то в один, -то в другой дом, разносил куски рыбы. Дядька разру­бал топором сома, а мальчик разносил. И ему очень нравилось, когда люди всплескивали руками, узнав, в чем дело. «О Андрей! — говорили ему.- Ты уже охот­ник, добытчик, ты молодец у нас!» И радовался он, | что рыба оказалась хоть одна, но такая огромная, что ею можно было и самим насытиться, и угостить стольких соседей. Так впервые узнал Каменный Тигр, как приятно быть в этой жизни дающим… Много он потом будет ловить рыбы, но добыть такую рыбину ему уже больше не придется.

ЛОШАДИ

Они в жизни моего отца значили много. Он любил лошадей.

У них в хозяйстве была своя лошадь, но вскоре после смерти отца лошадь была продана, затем и дом был продан, с тех пор они переезжали с места на место и жили у тех, на которых батрачили. Каменный Тигр работал на чужих с восьми лет — надрезал головки мака при сборе опиумного молочка, убирал и сеял, помогал пахать. Всякую работу, связанную с лошадьми, он особенно любил.

Была ярая августовская сушь. Пахали зябь после уборки мака. Дядя шел за плугом, Каменный Тигр I сидел на кореннике и правил. Трава на меже высохла и побурела, маленькое белое солнце в небе жгло 1 нещадно. Обе лошади были вконец измучены, их обсасы­вали тучи слепней и громадных тугоглазых оводов. Насекомые кишели, облепляя морды, ноги и животы бедных лошадей. Измученная пристяжная плохо тянула, | била копытами, мотала головою, охлестывалась длинным хвостом. Управлять коренником тоже было нелегко, 1 норовил куснуть соседку. Дядя, измученный и усталый, I предупредил племянника, чтобы тот смотрел в оба, как I бы кони не понесли. Но до конца пахоты все обошлось. I На последней борозде мальчик завернул лошадей, а дядя [ выдернул плуг из земли и положил на бок. Тут и рванули I они неожиданно, неистово. Дядя выпустил плуг.

Обезумевшие лошади неслись, молотя копытами по оглоблям. Лежавший на боку плуг широко мотался за ними по свежей траве. Отскочило колесо и покатилось в сторону. Лошади врезались в мелкий осинник, сто­явший живой изгородью вокруг поля. Хлестнули ветки, затрещали осинки,- ломаемые плугом, но разгон лошадей был столь силен, что пара вмиг пролетела сквозь деревца. Оторвалось другое колесо, перевернулся хомут на коренной. Задралась оглобля и стала колотить всад­ника по боку. Мальчик припал к костлявой холке лошади.

Работая, он обвязал голову платком, чтобы не так донимали оводы. Дядя, выбежавший через осинник на соседнее широкое поле, только и увидел этот белый платок, мелькавший в пыльном вихре, уносившемся вдаль, в сторону села.

В селе в это время оказался народ, было обеден­ное время. Люди издали увидели мчавшихся лошадей и сразу поняли: лошади понесли. Заметили и мальчика с платком на голове, сидящего на кореннике. Пыльная завеса не скрывала их из виду: пыль взвивалась над ними сзади.

Крикнули: «Веревок!» Принесли веревки, растянули поперек улицы. Одни, сидя на земле, держали натя­нутую веревку над самой дорогой, другие, стоя на коле­нях, натянули повыше, а те, что стояли в рост, взяли веревку на плечи. И поперек широкой деревенской улицы образовалась веревочная ограда.

Лошади набегали стремительно, страшно. Казалось, что никакая сила не сможет их сдержать. Но, со всего хода влетев в веревочный упругий забор, лошади стали, храня и приседая на задние ноги. Подбежали и схвати­ли их под уздцы. Лошади были мокры, в клочьях пены, словно их вынули из горячей пенной воды. Распаленную плоть сотрясала частая мелкая дрожь. Глаза выкатились, налились безумной кровью, страш­ные вены вздулись под шкурой. Они не давались, но их осторожно выпрягли. Хотели снять мальчика, но оказалось, что руки его закоченели на гриве. Пучки гривы, захваченные его руками, уже наполовину выдер­нулись с мясом. Пришлось обрезать гриву ножницами. И окровавленного мальчика, стиснувшего в скрюченных пальцах пучки конской щетины, внесли в чей-то Дом. Старик, хозяин дома, принялся разминать и растирать сведенные судорогой руки Каменного Тигра. Оглоб­лей ободрало ему бок, до крови расколотило зад о кост­лявую спину лошади. Пришлось его обмывать.

Вошел в дом дядя, широко разводя руки и причи­тая на ходу, словно помешанный.

— Мой ма-альчик! Где он, мой ма-альчик? — как будто пел он странным протяжным голосом. Подойдя к лежащему племяннику, он посмотрел на него мут­ными глазами и вдруг рухнул на пол, уперся головою в стену.- Ох, мальчик! Ты живой, оказывается! — рыдал он.- А я-то думал, что не увижу тебя живым. Я шел через поле и искал на земле твои маленькие косточки. О, чего только не натерпелся я из-за вас, паршивцы!

Каменный Тигр, умытый, обласканный, восхвален­ный взрослыми до небес, лежал на животе с примоч­ками на заду. Люди смотрели на него с необычной радостью в глазах, словно испытывали к нему благодар­ность за то, что он, обреченный на неминуемую гибель, все же не погиб.

Лошади давали мальчику красивую древнюю ра­дость, ради которой готов он был позабыть о всякой опасности.

Они батрачили в тот год у одного многолошадного хозяина, богатого, но бестолкового крестьянина. Сам хозяин и двое его взрослых сыновей вконец изленились, и широкий двор их, по которому вольно бродила скотина, утопал в навозе. Дядя с тремя своими племян­никами занимал землянку, в которой зимою было холод­но, как в леднике. Дядя сошелся с таким хозяином потому, что тот покуривал опиум, и они частенько запирались в хозяйском доме, вместе улетая в свой призрачный гибельный рай.

Была среди хозяйских лошадей молодая соловая ко­былка, на которую Каменный Тигр уже давно посмат­ривал с большим вниманием. Что испытывает наезд­ник — какого рода страсть, садясь на хорошую лошадь, я не знаю. Но, слушая отца, когда он рассказывает о своих приключениях с лошадьми, я всегда волнуюсь. Словно та непостижимая страсть передается каким-то образом и мне, никогда не садившемуся на коня. И я пы­таюсь постичь мужественное чувство, которое охватывает наездника, когда он видит перед собою полуди­кую, необъезженную лошадь.

То было небольшое, кругленькое, упитанное живот­ное медового цвета, с темным ремешком на недлинной, прогнутой, как седло, спине. Это естественное седло особенно манило мальчика. Он пытался приучить к себе лошадь, подступая к ней с клочком сена или шапкой овса, но она, кося золотистыми умными глазами, шара­халась от него и галопом уносилась прочь, на другой край двора. Кобыла была двухлетняя, совершенно не­объезженная.

И однажды Каменный Тигр увидел, что весь табунок хозяйских лошадей сгрудился возле сарая и дрем­лет на зимнем солнце, а соловая кобылка стоит в углу между забором и стеною сарая. Мальчик влез на крышу сарая, ползком, словно кот, неслышно пробрался к дру­гому краю и очутился над табунком. Округлая спина кобылки теперь как раз была под ним. Он осто­рожно сполз и повис на карнизе, закачался, словно паук на паутине, раскорячив ноги, прицеливаясь, отпустил карниз и шлепнулся на спину лошади, вцепившись обе­ими руками в гриву.

От неожиданности кобылка присела и с диким ржа­нием кинулась в сторону. Чуть не грохнулась при этом на землю, споткнувшись обо что-то, но на ногах усто­яла. А потом закружилась по двору, часто и зло гвоздя копытами притоптанный снег, круто изогнув шею и при­подняв хвост, как бы пытаясь определить меру своего неистовства и гнева. И вдруг легко сорвалась с места и понеслась по двору, на всем скаку то и дело поддавая круглым подбористым задом. Остальные лоша­ди с топотом и тревожными повизгиваниями разбегались перед нею и жались к забору. Прыжки ее были легки, как у разыгравшегося барса, махи мускулистого тела сокрушительны. Однако мальчик держался на ней слов­но клещ.

Вдруг она отфыркнулась пеной и взвилась на дыбы. Кобылка пошла на задних ногах, передними колотя воздух, будто хотела острыми копытами забить невиди­мого врага. Она напряглась как струна, выпрямив в одну линию шею, спину, задние ноги. Еще миг — и ло­шадь завалится на спину. Мальчик прильнул к ней, об­хватив за шею. Тогда кобылка чуть присела, с непости­жимой быстротой прыгнула вперед и, летя еще в воздухе, поддала крупом. Мощный мах был настолько силен, что легкий всадник отделился от нее и взлетел выше сарая. Суча руками и ногами, он повис высоко над землей и увидел, как кобылка умчалась из-под пего, продолжая взбрыкивать задними ногами. Затем мальчик сполз вниз и шлепнулся на землю. Он упал на четве­реньки, но руки его подломились, и он врезался лицом в мерзлый ком коровьего навоза. Удар был жестоким, вмяло внутрь все передние зубы. Каменный Тигр пере­катился навзничь и почувствовал, как вспухают губы. Он испугался и, вскочив, зажимая руками окровав­ленный рот, побежал к землянке.

Там находился один дядя, возился около печки. Обернувшись и увидев окровавленного племянника, он взъярился и закричал:

— Опять ты подрался с кем-нибудь, такой-сякой!

Прочь с глаз долой, убью!

И, схватив племянника за шиворот, он пинком рас­крыл дверь и вышвырнул его на улицу. Тот пролетел чуть ли не полдвора и шмякнулся на истоптанный снег — и опять расквашенным ртом на мерзлый коровий котях — добра этого было полно по всему двору. Вой, который издал племянник, был настолько страшен, что дядя, чертыхаясь, вышел из землянки. Он подошел — и только тут разглядел племянниковы губы. Дядя испугался. Он поднял на руки мальчика и бегом вер­нулся в землянку. Усадив на постель, осмотрел ране­ного и обнаружил вдавленные внутрь зубы.

— Паршивец этакий! Ты же кривозубым останешь­ся! — в сердцах закричал он.- Как ты. хлеб будешь кусать такими зубами, чертенок!

И с этими словами он просунул пальцы в кровавую | щель и выпрямил все зубы вверху и внизу. После | он раздел и уложил мальчика, накрыл одеялом и куда-то убежал. Пришел он с какой-то вонючей мазью, обмазал страшно опухшее, уже безглазое под опухолью ли­цо мальчика. Затем вынул из кармана четыре белых куриных яйца. Усевшись рядом с племянником, он осторожно начал водить холодным яйцом по опухоли…

Целый день он водил яйцом. Пришли братья Каменного Тигра, дядя и их заставил по очереди врачевать. А на другое утро, когда в сине-багровой безобразной шишке, которая была теперь лицом, с трудом, но все же явно разлепилась маленькая щелка глаза, дядя приказал ему самому водить яйцом цо опухоли.

— Натирай, натирай яйцом, коли не хочешь навек остаться с черной рожей,- сказал дядя.- Хорош ты будешь жених, ни одна девка не захочет посмотреть на тебя.

Он стал кормить раненого, вставив в его раздутый обезьяний рот пустую камышинку. Он вдувал через ка­мышинку прожаренную муку и подслащенное молоко. Племянник, поневоле смотревший на белый свет одним глазом, близко видел защетиневшее суровое лицо дяди с вислыми черными усами.

Три дня подряд натирал Каменный Тигр опухоль куриными яйцами. И когда опухоль настолько спала, что он мог смотреть в оба глаза и немного шлепать губами, дядя приказал:

<!—[if !supportLists]—> -<!—[endif]—>Хватит! А теперь смотри сюда.- И с этим раз­бил яйцо. Он выпустил в грязную миску что-то ярко-красное и зловещее, мало похожее на яйцо. Во всех четырех яйцах была такая же кровавая юшка.

<!—[if !supportLists]—> -<!—[endif]—>Вот что мы вытянули из твоей обезьяньей задницы,- ухмыляясь, сказал дядя и выплеснул яйца в помойное ведро.

С этим вороным, «вторым жеребцом» колхоза, про­изошла такая история. Он мог идти замечательной рысью, легкой и ровной как полет, и отец всегда испыты­вал упоение, переведя жеребца на эту устойчивую стре­мительную рысь. И на этот раз он скакал по безлюдной дороге, чуть привстав на стременах, как вдруг увидел впереди грузовик. Машина шла небыстро, встряхиваясь на колдобинах и покачивая разболтанным кузовом. Отцу пришла мысль обогнать грузовик, и он вскоре без особых усилий обогнал. Но вначале отставшая было машина вскоре стала нагонять и поджимать сзади, да­вая гудки. Шофер, видимо, тоже раззадорился. Отец по­нимал, что состязаться с машиной не приходится, и хотел уступить дорогу, но, подгоняемый гудками и шу­мом машины, жеребец закусил удила, никак не желал уходить на край дороги. Понуждаемый железным трензелем, он задирал голову, косил глаз и несся стран­ным махом, полубоком, выставляя круп в сторону. Машина нагнала его и стала объезжать. Могучий, возбужденный жеребец заскакал — и все так же полубо­ком, поперек дороги крупом. И углом кузова ударило по этому блестящему крупу и выдрало кусок кожи с мясом… Ставя в этот вечер жеребца в денник, отец испытывал стыд и мучительную тревогу. Но старший ко­нюх, выслушав ого рассказ, не стал скандалить. Он сообщил, что давно знает эту дурную особенность же­ребца — скакать перед машиной, выставив в сторону зад, и поэтому чувствует себя виноватым, что не преду­предил заранее. Отец успокоился, тревога его прошла, но кровная жалость к коню и вина за то, что тот испытал, когда машина ударила его по живому прек­расному телу, навсегда остались в душе отца. Рассказы­вая об этом случае, он всегда виновато улыбался и в глазах его таилась боль, которую я долгое время не мог постичь. Кстати, это была последняя лошадь, на которую отец садился.

Лошадей мы видим все реже — видно, проходит их время. Вместо них используют машину. Ненужные в по­лезной работе, они украшают выставки, бегают на иппо­дромах в угоду страстей болельщиков и игроков в то­тализатор, выступают в цирке и на спортивных состя­заниях. Что ж, пришло и идет время, неумолимое для лошадей. И я чувствую, слушая отца, что на одну любовь особого рода,я обделен в своей жизни. И никогда я не узнаю, что значит самому обротать и объездить полуди­кую лошадь…

СТАРШИЙ БРАТ

Михаил, а по-другому — Рычащий Тигр, был уже с детства силач и атлет. На праздники в большом селе Благословенное устраивались игрища, и не было состя­зания, на котором Михаил не отхватывал бы приза. В бе­ге на быстроту он оставлял всех далеко позади, и его холщовые широкие штаны одиноко шумели и хлопали над землей, словно крылья быстрой птицы. Так оно и ка­залось, что босые ноги его не касаются земли, а несутся по воздуху. Для детей призом обычно были сласти, тетради, книжки, и китайский хворост из сладкого теста. Михаил притаскивал все это в охапке домой и раздавал братьям. Чуть возмужав, он уже не знал сопер­ников в такого рода играх, как перетягивание на палках, прыжки в длину, лазание по шесту, поднимание на счет двухпудовой гири, борьба на кругу и кулач­ный бой. Быть ему знаменитым чемпионом по борьбе, боксу или катанию на коньках, если бы во времена его юности существовал всенародный спорт, как впо­следствии. В борьбе он оказался столь силен, что в боль­ших и малых селах округи так и не нашлось никого, кто хотя бы раз одолел Рычащего Тигра. Против него боялись даже выходить, потому что бросал он на землю тяжело, крепко и безжалостно. Покрутив вокруг себя противника, он брал его на бедро, а точнее, на одну какую-нибудь половинку своего выпуклого батрацкого зада. Вертанув через это роковое место — с правой или с левой стороны,- он посылал противника, не интере­суясь тем, хороший он человек или плохой, в короткий полет вверх тормашками, и тот спиною хряпался о зем­лю. Не всякому крестьянскому парню доставало здо­ровья на подобное испытание. Один, например, окосел на всю жизнь, а у другого что-то случилось, отчего он впоследствии долго не мог жениться.

Много битый в детстве, дерзкий, бесстрашный и ве­селый, Михаил и в драках был, как это говорится, удунан-человек. Это определение сложное. Во-первых, значит, что силен и безрассуден; потом — что хоть кол ему на голове тещи, а он будет гнуть свое, и, как правило, неразумно; и в-третьих, что в делах своих действует без политики, идет напропалую; гвоздик, например, нужно вбить в перегородку, чтобы куртку повесить, а он вгонит гвоздище и пробьет стенку насквозь — колышек вытешет из целого бревна.

Выучившись у русских приятелей пляскам и модным танцам, он стал отменным плясуном, ходил на вечеринки в чужие села. Будучи красивым, жизнерадостным, ловким парнем, он нравился девушкам, а те нравились ему, но не нравилось это местным богатым женихам, за что его принимались бить. Но побить его никак е удавалось, наоборот, он всех бил, проявляя свои удунан-свойства.

Окруженный со всех сторон, он весело скалил белые плотные зубы, изготовившись, ходил на пружинках, а затем молниеносно бросался на кого-нибудь. Никто не Успевал заметить, что он сделал, как жертва его уже летела на землю, а Рычащий Тигр, вырвавшись из коль­ца, не Очень быстро убегал в сторону. За ним, конечно, гнались, но так как Михаил бегать был мастер, то его сразу настигнуть было невозможно, и невольно погоня постепенно вытягивалась в длинную цепочку. А этого только и нужно было Рычащему Тигру.

Он выбегал куда-нибудь на открытое место — на амурский широкий лед, например. Шлепая кожаными постолами по льду, он трусил не спеша, по-волчьи, то и дело с улыбкой оглядываясь через плечо. И эти его улыбки особенно горячили погоню: пыхтя и надувая щеки, парни топотали сапогами по льду. И вот, выма­нив их на середину Амура, Рычащий Тигр останавли­вался и ждал, переминаясь на месте и охлопываясь руками, словно бы замерзнув. Первого же, кто подлетал к нему, он в мгновение ока валил с ног, дав ему подножку или совершив какой-нибудь из страшных своих ударов головою в лицо или ногою в центр туловища. Свалив первого, Рычащий Тигр уже сам трусцой спешил навстречу погоне и одного за другим клал преследо­вателей на каленный морозом амурский лед. Действо­вал он настолько расторопно, что пока один еще ехал мордой по льду, растопырив ноги в щегольских сапо­гах и крутясь от силы своего падения, другой уже шлепался неподалеку, а третий был близко на подходе. Издали видя беспощадную расправу, последние из це­почки начинали заворачивать и удирать назад к берегу. Однако Михаил не преследовал их, а все той же трусцою, не оглядываясь, удалялся в сторону и одиноко бежал по чистому льду, освещенному светлой луною.

Придя домой, он стучался и ждал, притоптывая на крыльце, и дядя, чертыхаясь, вставал и шел открывать. Как только кудрявая голова просовывалась в дверь, дя­дя с рычанием вцеплялся в эти кудри и попутно выколачивал черенком веника пыль со спины.

— Ах ты поросенок! — приговаривал дядя, работая веником.- Сказано-сказано-сказано тебе! Не бегай, не бегай, не бегай, дурак, куда не следует. Убьют, убьют тебя, убьют когда-нибудь, как собаку. Богатым твоя жизнь что тараканья, а мне, а мне, а мне отвечать за тебя перед людьми — перед родней — перед твоими братьями — перед духом отца…

Закончив нравоучение, дядя устало отдувался, отбра­сывал надломленный веник к печке и, ворча, скорее леа иод теплое одеяло. А племянник без единого звука выдержав трепку, расправлял согнутую спину, встряхивался как пес и уже со спокойной душой полз­ком подтаскивал голодное брюхо к печке. В темноте, тихо гремя посудой, что-то ел и что-то пил, громко всхлюпыная.

А затем, тепло сопя, подползал к лежавшему на остывающем кане Каменному Тигру и тыкал ему в бок кулаком, чтобы тот подвинулся. Не спавший братишка послушно отодвигался, а затем, когда брат устраивался и затихал, а дядя принимался храпеть, спрашивал шепотом:

— Куда ходил? На танцы? А что было?

— А, ничего,- отвечал брат и быстро засыпал, ровно, глубоко дыша.

Несмотря на запрет дяди и опасные приключения, Рычащий Тигр упрямо продолжал ходить на танцы в чужие богатые села. Он был небольшой, но широко­плечий, кругленький и плотный, как кусок железа. Смо­ляные волосы вились крупными кольцами, брови срос­шиеся, густые, глаза веселые, цыганские, и всем обликом он был похож на цыгана. Какие упрямые мысли и чувства гнали его в те села, где каждый раз его собира­лись бить, что он хотел доказать своим упрямством, было непонятно.

Однажды Каменный Тигр, которому было уже лет тринадцать, попросил брата, чтобы взял на танцы. Тот решительно отказал. Тогда Каменный Тигр, таясь у за­боров, прокрался вслед. Он видел, как откалывал брат под гармошку, как ловко кружил девушек, бойко перебирая аккуратными ногами в чистых онучах и но­вых постолах,- и поэтому был удивлен, когда вдруг за­вязалась драка. Михаил быстренько набросал кучу чело­век в пять, а затем^ сиганул прочь. За ним было погна­лись, но тут один из хозяйских сынков крикнул, что остался брат того, который убежал. Парни бросили пого­ню и обступили Каменного Тигра. Он заорал, призы­вая на помощь. Но пока брат услышал и потом сообра­жал, что делать, Каменному Тигру немало насовали. Михаилу пришлось вернуться и драться вовсе не так, как он привык. Ему тоже насовали. Он не любил вяз­нуть в бестолковой, пыхтящей драке толпою.

Братьям еле удалось отбиться и убежать, плюя на снег алой кровью. Дяди дома не было, и поэтому рас­серженный Рычащий Тигр с досады принялся лупить брата, из-за которого ему впервые досталось столь много шишек. У старшего брата рука была тяжелая, и после каждого тумака у Каменного Тигра звенело в голове и летели искры из глаз. Но младший брат, уступая старшему в силе и атлетических талантах, был резче и цепче, и к тому же богаче воображением. Он подумал, что если бы накрыть кудрявую голову чем-нибудь плотным и глубоким, то брат перестанет видеть и не сможет так метко влеплять ему затрещины. И, схватив с горячей печки чугун с водою, он живо осуществил свое намерение, а затем дал деру из дома. Когда глубокой ночью он вернулся домой, Михаил уже спал, приткнувшись носом к спине Розового Юга. А когда утром все встали, он ничего не сказал Камен­ному Тигру, хотя ошпаренная кожа на лице и шее была красная и он в это утро не стал по обыкновению нати­раться снегом.

А вскоре после этого случая, весною, старшие братья пошли вместе на рытье каналов для государ­ственной рисовой плантации. Уже были другие времена, и голытьба, работавшая на канале, стала организовы­ваться. Михаил начал ходить в новый клуб, вступил в комсомол. Глядя на него, стал комсомольцем и Ка­менный Тигр.

Дядя, узнав об этом, не выпускал из рук веника. У веника, собственно, уже не осталось метлища, один только черенок, но так дяде было даже сподручнее. Каждый вечер и каждое утро вразумлял он двух своих Тигров, но они, покорно подставляя свои молодые спины, упорно отмалчивались, не соглашаясь уходить из комсомола. Дядя вразумлял их, мол, нечего поддаваться новым веяниям, верить всяким бредовым сказкам. Богатые всегда будут, будут и бедные, так уж устроен мир, а новая жизнь, о которой болтают, это всего лишь выдумка пьяных батраков да беглых каторжников. Не об этом надо думать — надо думать о том, как бы поскорее «наворотить денег» и вернуться в Корею, к мо­гилам предков. А новая жизнь — не их забота, и поэто­му нечего даже привыкать к этой мысли.

Однако племянники все больше привыкали и к новым веяниям, и к новой мечте. Жизнь, которая словно рас­пахивала перед ними огромные ворота, за которыми на­ходится шар восходящего солнца, вполне нравилась им. А привычные и с каждым годом все слабеющие коло­тушки дяди можно было вполне сносить.

ТЕТЯ

Вдруг объявилась у них тетка, родная со стороны матери, приехала с неожиданным предложением. Мол, дядя — мужчина и постарел уже, воспитывать мальчи­ков ему все труднее, поэтому она хочет двух младших забрать себе. Дядя посмотрел на нее молча и понял, что она из тех, .которые задумывают, какое-нибудь дело и исполняют его, уже ни с кем не считаясь. Но сколь ни крутил мозгами, гадая, в чем интерес брать в дом два голодных жадных рта, две пары исцарапан­ных, в болячках ног, двоих нищетою и грубостью взра­щенных детей,- никак не мог понять прямодушный дядька. Не моргая темными сверкающими глазами, взирал он на женщину да потом лишь глубоко вздох­нул, и этим вздохом было решено все. Он отдал мальчишек, потому что и самому было тошно от той бедности, в которую затянул племянников по причине своих пороков и слабостей.

А тетка, задумавшая что-то, в тот же день увезла именного Тигренка и его младшего брата с собою .в далекую чужую деревню. Там и выяснилось, что она задумала. Будучи и не миловидной, и не безобраз­ной, малого роста, она долго не могла выйти замуж и на­конец была взята бездетным вдовцом. Но детишек ему и она не родила, бог не дал, тогда муж, разуверившись в своем отцовском счастье, взял в дом на воспитание двух внезапно осиротевших племянников. Женщине это не понравилось — она почувствовала в решении мужа скрытый упрек по отношению к себе и, ни в чем не повинная, была в душе уязвлена. Тогда и вспомнила она, что у нее тоже есть племянники-сироты и, значит, она также имеет право взять их к себе во исполнение родственного долга.

Таким-то образом, устанавливая справедливость по-своему, она оказалась сразу с четырьмя детьми. Старшие и младшие из этих двух пар братьев выда­лись погодками: первым было по пятнадцати лет, вто­рым — по одиннадцати.

Мужнины племянники поселились там чуть порань­ше и потому уже чувствовали себя хозяевами. В рабо­тах по дому они хотели распоряжаться, а пришлых использовать на побегушках. Каменный Тигр и Розовый Юг поначалу, стесняясь в чужом доме, подчинились, а затем начали бунтовать. Драки стали вспыхивать и во дворе, и в спальне, и на огороде, где надо было пропалывать грядки. Хозяин дома, человек молчаливый, в войну эту не вмешивался, зато тетка строго выговари­вала детям и всегда в первую очередь родным пле­мянникам; этим самым как бы говорилось мужу: твою родню не трогаю, ругаю, да свою; свесив на грудь головы, племянники выслушивали упреки, в душе кипя злостью и возмущением.

Однажды послали всех четверых нарубить сушняку на дрова, хороший лес был рядом, но за рекою; а на том берегу, где располагались деревья, хворост уже весь подобрали, пришлось бы дергать в кустах по палочке. И мальчики решили: за реку, оттуда дрова вязанками переплавить на плаву. Но как раз накануне прошли сильные дожди и река разлилась; обычно незаметная, тихая, теперь она играла стремительными вздутыми ва­лами. Остановились на берегу: как быть? Плавать хорошо мог один лишь Каменный Тигр, для остальных река стала неприступной.

Племянники хозяина оба оказались с порчею: стар­ший был дерганый, со злыми глазами, скошенными к пе­реносице, с длинными бараньими зубами, а младший, хотя и миловидный, был от рождения глуховат и потому всегда подозрителен и замкнут. Во враждебных действи­ях Каменный Тигр и его братишка безжалостно глу­мились над ними и до бесконечности раздували при­родную злость несчастных. Маленький, но с резкой незаурядной силой, мой отец был грубоват, мужествен и наделен веселой и расчетливой отвагой. Он живо сбро­сил одежду и на глазах у смолкших братьев, названых и родного, принялся действовать. Но перед тем поставил твердое условие: две вязанки дров нарублю, свяжу и переправлю на этот берег, а тащить домой на горбу будете вы, косой и глухой. На том и порешили.

Каменный Тигр привязал один конец длинной верев­ки к топору, а другой — к лодыжке правой ноги, затем раскрутил топор, как пращу, и метнул его к проти­воположному берегу; чуть не долетел топор до суши и, взбулькнув, ушел в воду недалеко от раскачиваемых стремниной прибрежных кустов ивняка. Длина верев­ки была выбрана вся, несильный рывок за ногу возвестил об этом — и тотчас веревку туго натянуло те­чением.

Мой отец рассчитал так: переплывет расходившую­ся реку (а он чувствовал, что преодолеет все эти водяные бугры, валы и воронки), потом вытащит за веревку топор из воды и тут же быстренько нарубит в прибрежных зарослях сколько надо сушняку. Пред­ставляя все это в уме, он смело кинулся в тугую холод­ную воду и пошел отмеривать ее цепкими сажен­ками… В дальнейшей жизни у него так и будет еще не раз: он все рассчитает точно, увидит воображением со­вершенно ясную картину грядущей удачи, посчитает заранее, что дело в шляпе,- и… Немного не доплыл он до берега — еще рывок-два, и можно бы ухватиться за мотавшуюся в воде ветку ивы, но вдруг он по­чувствовал, что крепко и неумолимо пойман рекою. Ве­ревка, привязанная к правой ноге и напруженная силой течения, отводила его от берега: топор, видимо, заце­пился за что-то на дне. Между энергией реки и мощью мальчика как раз установилось равновесие — он рвался вперед, а длинная веревка, стремясь выпрямиться по течению, тянула его назад, и пловец оставался на месте, часто рассекая воду руками.

Но ведь так долго не могло продолжаться! У реки ее стремительной силы достало бы еще на много часов, у мальчика ее оставалось на считанные минуты. Что я могу испытать сейчас, представляя себе отчаянное поло­жение пловца? О мой отец, как одинок бывает чело­век, когда в борении со смертью он схвачен ее костяной рукою — и эта хватка неимоверно могуча! Какое чудо спасло тебя, отец, какая же иная сила, чтобы ты выжил, чтобы породил ты детей, меня среди них, и что­бы я сейчас писал эти строки?

Он понял,, что не достичь ему близкого берега, не дотянуться коварно кивающих в воде гибких ветвей ивы. И он резко повернул назад. Веревка, выпрямляемая потоком воды, дала ему пересечь в обратном направ­лении почти всю ширину реки, но у самого берега он вновь застрял, как на якоре. Силы кончились, но близко были братья, названые и родной, от них должна была прийти помощь. Й, отплевываясь, вопя, он истошно заорал: «Тону!» Но что же он увидел? Розовый Юг, сунувшийся было в воду, и по грудь не зашел в нее, как был сбит с ног течением и затем неспешно выбрался на берег. А двое других, косой и глухой, принялись хохо­тать и, указывая на него пальцем, бегать взад-вперед по берегу, твердя несуразное: «Андрюшка тонет! Ду­рачок Андрюшка тонет! Водичку глотает, гля!»

Плечи онемели; воды действительно наглотался из­рядно. Стало относить потихоньку от берега — сила натяжения веревки одолевала его усилия. И он, глядя на кривлявшихся братцев, зарыдал и почувствовал, как теплы его слезы на глазах по сравнению с холодной речной водой. Сразу ослабев, он перестал отмахивать саженками, и его потащило к середине реки. Конец близился, но внезапно топор, застрявший якорем, осво­бодился от зацепы на дне, и Каменный Тигр в не сколько махов легко достиг берега.

Выбравшись, поблевал водою, продолжая плакать на­взрыд, но сквозь слезы внимательно следил за продол­жавшими веселье и кривлянья собратьями. В своем зло­радстве они еще не понимали того, что могло на самом деле случиться, и ни того, что будет в скором времени. Когда же один из них, косой, приблизился настолько, что можно было его достать, Каменный Тигр вскинулся как пружина и нанес ему такой удар кулаком, что лоп­нула на скуле кожа. Глупый смех мальчишки в тот же миг сменился ревом, закипела драка. Младшие тоже сцепились между собой, Каменный Тигр прыгал и крутился вокруг противника, волоча за собою веревку, которая все еще, словно мокрая змея, выползала из реки.

И тут он услышал сердитый голос, но такой знако­мый и родной! Напоследок ткнув кулаком в заголив­шийся под разорванной рубахой живот противника, Ка­менный Тигр отскочил назад и оглянулся — мгновенно собратец его прыгнул вперед и так двинул по уху, что в нем словно взорвался набатный звон, который не стихал потом всю жизнь, и отец уверял, что и оглох-то он к старости на одно ухо из-за этого удара. Но даже и роковой удар, от которого было очень больно, не отвлек его от той радости, которую испытал он в следующую секунду, когда узнал в щеголевато одетом кудлатом парне старшего брата, своего белозубого Рычащего Тиг­ра. Даже не обернувшись на нанесшего коварный удар, мальчик поспешил к брату, ибо любил его больше всех на свете. Тихо всхлипывая, ткнулся Тигренок мокрым носом в крутое плечо уже взрослого Тигра и затих, вздрагивая, а за ним, привязанная к правой ноге, все еще выползала из реки веревка. Ты откуда? Зачем приехал? — спросил наконец младший брат, утерев кулаком глаза и радостно взглянув на старшего. А тот, сильно изменившийся за полгода разлуки, сам вдруг отвернулся, хлюпнул носом и замер потупившись.

На вас посмотреть захотел, поросята, вот и при­ехал,- буркнул он, пальцем отирая слезу.- А вы тут деретесь, поросята.

Но драка уже давно прекратилась. Мальчишки мир­но стояли возле Рычащего Тигра, братья-собратья сму­щенно и оробело переминались на месте, а Розовый Юг, зажимая пальцами разбитый нос, взирая снизу вверх, восторженно разглядывал новый костюм и гал­стук на светлой рубахе.

Оказалось, что Михаил, сильно стосковавшись по братьям и не выдержав жизни вдвоем с дядей, удрал от него, прихватив свой месячный заработок. Послед­нее время он работал на рытье каналов, а дядька вовсе опустился и, уже ни с чем не считаясь, тратил на опиум все деньги, какие только попадали в дом.

В дальнейшем все устроилось следующим образом: Михаил остался на новом месте — вначале нанялся в батраки к одному середняку, а следующей весною пере­шел в образовавшуюся крестьянскую коммуну. Мой «отец последовал примеру старшего брата и тоже бат­рачил и вступил в коммуну, а оттуда направился на рабфак. Но об этом я уже написал в другом рассказе.

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

Значит, племянники разбежались, дядя остался один. Прошло десять лет, как он пробрался в Россию, чтобы найти брата и вернуться с ним на родину. Прошло более шестидесяти лет, как это случилось, и я теперь хочу рассказать о том немногом, что известно насчет Дяди — о последнем письме его племяннику, которого звали Каменным Тигром,- о прощальном письме моему отцу.

Он, мой отец, не очень охотно — да и, кажется, всего только раз и поведал о том, что дядя писал ему и что распрощался навсегда с племянниками через письмо.

Дорогому и разлюбезному Каменному Тигру получить это письмо от скучающего дяди и читать с надлежащим вниманием последние наставления. (Было в письме.) Я вас вырастил и хорошо или плохо воспитывал,- не знаю, но все трое вы живы остались выросли, и на том благодарение небу. О своем же единственном ребенке, которому теперь уж лет четырнадцать, я ничего не знаю, надеюсь, что так же, как и вы, жив-здоров. Теперь, выполнив долг перед покойным братом, я могу наконец подумать о себе и обратиться к нуждам своего сердца. Оно велит мне идти назад в Корею и найти свою семью, которой я еще нужен. А вам, поросятам, я, видно, совсем уже не нужен, раз вы денег мне не шлете и в доме чужом, где я живу нахлебником, меня не навещаете. Ладно, не хочу укорять вас в небла­годарности — и не ради же вашей благодарности я на куски разрывался, а ради того, чтобы долг свой ис­полнить, как и надлежит человеку.

Вот ты, племянник, скоро выучишься и будешь много знать, значит, и много уметь, а умея много, станешь много денег зарабатывать, а много денег имея, много хорошей пищи есть, много одежды дорогой носить. Всего у тебя будет много — ведь этого ты хочешь, правда ведь? А когда все это будет у тебя, вспомнишь ли ты добром своего дядю? Или ты скажешь: мол, я теперь несомненно богаче дяди и такого родственника не признаю? Тогда, если случится подобное, не богаче ты будешь меня, племянник, нет, не богаче. Я теперь должен идти назад, туда, откуда пришел. Там меня ждут, а здесь мне больше делать нечего. Свое человеческое счастье я не использовал для себя, а поровну разделил между вами, и теперь ничего у меня нет, а вы радуйтесь своей молодой жизни и постарайтесь быть счастливыми. Наплодите много детей, и пусть ваши потомки долго еще пользуются кусочками моего отданного счастья. Его даровано мне было судьбой немало, был я красив, силен, и умом человеческим меня не обделил всевышний. Но если бы все это я потратил на себя, то оно и ушло бы вместе со мною в могильную яму. А теперь я могу полагать, что правильно распорядился своим достоянием. И если ты будешь вспоми­нать своего дядю с обидою и, вспоминая, считать! сколько получил от него колотушек, то ты будешь самый распоследний поросенок. Но среди детей, который от тебя народятся, и среди их собственных детей най дется ведь хотя бы один, который вспомнит меня доб­ром!

Ну что ж, теперь прощай. Прощай навсегда, племян­ник. Все сказано. Среди троих ты был самый мелкий, но ел всегда больше всех. Это значит, что и работать ты мог больше других. И люди могли бы любить тебя именно за твою работу. Старайся.

И больше мы с тобой не увидимся. Твоим братьям я тоже написал. Скоро я пойду к китайской границе.

Вот таким я прочел его письмо шестьдесят с лиш­ним лет спустя. Может быть, не все слова были таковы­ми, как вышло у меня в пересказе, но знаю, что суть именно такова. Могу спокойно утверждать подобное, ибо самую эту суть я не выдумал — она и моя. Словно продолжая в пространстве нашего мира дядю (дядю моего отца), я как бы приникаю к нему безо всякой дистанции времени, и в восьмидесятых годах столетия так же обуреваем желанием отдать всего себя другим и столь же остро страдаю, что не умею этого сделать надлежащим образом… И точно так же плачут от меня те самые близкие, любимые, которым я хочу сделать добро.

Так в чем же состоит тайна сотворения его? Неужели в нашем собственном преображении? Но ведь кажется порою, что уже все собрано во мне для этого. Надо только ждать особого мгновения. И с надеждой перебарывать печаль. И не забыть написать далеким потомкам свое последнее письмо.

А дядя исчез бесследно. Видимо, попался при пере­ходе через китайскую границу. И подставил, бедняга, свою голову под самурайскую саблю. Ему было тогда, как и мне теперь, чуть за сорок.

Telegram