Михаил Пак. Юность (х.м. 100х80, 2009)
В НАЧАЛЕ БЫЛ ВЗГЛЯД
Каждый, кто умеет и любит читать, еще в самом детстве обретает себе миф, который выстраивает всю его последующую жизнь, и главное – дает ему взгляд на окружающий мир, следовать которому, при необходимой стойкости, он будет до конца дней своих. В мое случае таким мифом была античная легенда о Геро и Леандре, чье содержание здесь важно напомнить еще раз. Однажды Леандр, юноша из города Абидоса, увидел жрицу богини Афродиты, Геро, влюбился в нее без памяти, и после каждый ночь переплывал пролив Геллеспонт, дабы увидеться с возлюбленной. Геро зажигала на башне огонь, который служил отчаянному пловцу ориентиром. Однажды ветер задул огонь, Леандр сбился с пути и утонул. Утром волны прибили тело несчастного к берегу, и Геро в отчаянии, не в силах вынести гибель возлюбленного, бросилась в море.
Тогда, по прочтении, со всей своей детской наивностью, я думал о том, зачем же влюбленные каждый раз расставались, ведь не проще было бы им раз и навсегда соединиться, чтобы не подвергать свою жизнь опасности. И только потом, со временем, я стал понимать всю мудрость этого мифа, смысл которого и заключался в разлучении сердец, подвергавших свои чувства испытанию. А не было бы испытания, не было бы еженощных подвигов Леандра, и, значит, не было бы и мифа об этой прекрасной трагической любви.
Итак, в начале был взгляд… Леандр увидел Геро и «пропал», и вся его жизнь в одночасье обрела высокое предназначение. И если это так, если вся наша жизнь начинается с некоего судьбоносного взгляда, вдруг изменяющего наше существо, то здесь на ум приходит другое художественное произведение, отвечающее уже моему томлению, моим робким и дерзким посылам, а именно, киношедевр Кшиштофа Кеслевского «Короткий фильм о любви». Опять же напомним его содержание. 19-летний детдомовец Томек живет в комнате друга, который уехал учиться в другой город, и от которого по наследству ему осталась подзорная труба. Труба, посредством которой тихий юноша может наблюдать жизнь жителей противоположного дома, но больше, жизнь красотки Магды, которую друг Томека так и назвал «КПЧД» или «Красивая Попа, Часто Дает», и в которую Томек, конечно же, безоглядно влюбляется. Он следит за ее встречами с любовниками, за ее ссорами, переживаниями и разочарованиями, и чтобы видеть ее чаще, уже вблизи, он, работая на почте, присылает ей фиктивные извещения о денежных переводах, за которыми Магда время от времени приходит. Вдобавок, он устраивается работать утренним разносчиком молока, чтобы иногда постоять со вздохами у ее двери, увидеть ее лишний раз, сонную, когда она меняет пустые бутылки на полные.
Однажды Магда вновь приходит на почту за переводом, ничего не получает и устраивает скандал, тогда Томек бежит за ней следом и рассказывает ей о своей уловке. Удивленная Магда, видя перед собой влюбленного юношу, приглашает его вечером в кафе, где парень наконец изъявляет ей свои чувства. Тогда красотка приводит его к себе домой, усаживает напротив, берет за руки, а Томек, впервые оказавшись так близко от объекта своих мечтаний и желаний, сначала немеет, бледнеет, дрожит, и вдруг тихим вулканом взрывается – физически, психически и душевно. Это и есть любовь, цинично и насмешливо говорит ему Магда, а юноша, сгорая от невыносимого мужского стыда, бежит вон, к себе в квартиру, и там пытается перерезать себе вены. Или, говоря в контексте нашего античного мифа, в своем безуспешном приближении к возлюбленной, герой кинодрамы идет ко дну.
КПЧД
В своих эссе, повестях и рассказах я не раз рассказывал о том, что в своем студенчестве, не найдя интересов в учебе, а может, и в личной жизни, я однажды плюнул на все и пошел работать проводником поездов дальнего следования. Тогда в каком-то смысле я был тем самым робким потерянным Томеком, не нашедшем взаимности в любви, а поезда привлекали меня своей взрослой, опасной, суровой жизнью. Иными словами, я хотел умереть в той, студенческой, жизни и возродиться в иной… И я возродился, погружаясь в новую проводницкую жизнь, поражаясь одному непреложному факту. Как только пассажиры отъезжали от станции, они, мужчины и женщины, сначала знакомились, сближались, затем, подогретые выпитыми спиртными напитками, бросались друг другу в объятия и не размыкали их, пока не доезжали до нужных им станций. А может, даже, в своем сладостном забытьи, и проезжали мимо. В общем, КПЧД! Уже многим после, занявшись сочинительством, я описал свои проводницкие впечатления в выдуманной мной легенде о некой женщине по имени Дунайка, и здесь, чем пересказывать, я лучше приведу цитату из романа «Голем Убывающей Луны»:
— В общем, слушай нашу проводницкую легенду. – начал рассказывать мне бригадир. – Жила-была такая удивительная женщина Дунайка с берегов Днепра. Гостила она у родственников в наших краях. И вот возвращалась домой. Села, значит, в наш поезд, поехала… И там, в купе, вдруг встретила мужчину, который ей с первого взгляда понравился. Полюбился… И всю дорогу она с него глаз не сводила. А он – с нее. И ехали с ними еще два пассажира. И потому не могли они открыто своих чувств проявлять. Ну, выйдут в коридор, постоят, поговорят о том, о сем, повздыхают, и обратно. Как в тюрьму. И втайне, конечно, молили Бога, чтобы те пассажиры вышли, как можно раньше. И видно, Бог услышал их молитвы… И вышли пассажиры, каждый на своей станции. И остались Дунайка с этим самым ненаглядным ее, наконец, вдвоем. И, конечно, тут же без слов бросились друг другу в объятия! И как только поперву утолили свою страсть, вышел возлюбленный ее из купе, пошел к проводнику, заплатил ему хорошие деньги, чтобы никого к ним больше не подселял. И так они ехали вдвоем и любили друг друга без устали. Дунайка оказалась такой буйной, ненасытной, и когда ее любовник уже ничего не мог, она все равно его распаляла, кричала, чуть ли не на весь вагон: «Ишо! Ишо!» А проводники и пассажиры слушали и хохотали, звали любопытствующих из других вагонов к себе как на представление. И так доехал поезд до конечной станции, где ждал Дунайку ее любящий муж с маленьким сыном. А Дунайка и думать забыла про семью, все сжимала в своих объятиях своего ненаглядного пассажира. Походил, потоптался ее муж на платформе, поспрашивал у проводников про нее, те ничего ему не говорили, лишь сплевывали и цокали, а за спиной подсмеивались. Так и ушел бедный супруг с мальчиком ни с чем. И любовники – представь себе! – под патронажем проводников поехали по обороту обратно. Но мужик-то, любовничек, уже ласкать ее никак не мог, сил никаких не было, и однажды решил сбежать, а Дунайка, коварная женщина, почуяв неладное, схватила его в тот самый момент, когда он с вагона уже спрыгивал, и обратно, как под конвоем, в купе повела. Ишо, в общем, ишо!… И вот, алчная, ненасытная, своими «Ишо!» довела его до разрыва сердца. Прыгая на нем, сразу же не заметила, как испустил он дух, а когда обнаружила, так завизжала, что весь поезд содрогнулся, а после остановился, и все, кто мог, побежали стремглав в их вагон… В общем, на станции вызвали врачей, вынесли посиневшего любовничка на носилках, а вслед за ним и Дунайку, которая, лежа на носилках, в горячке, все выкрикивала свой знаменитый клич. В общем, как ты понял, умом она тронулась. От страсти, или – кому как – от любви».
Конец цитаты. Таким образом, Поезд стал для меня той самой моделью жизни, глядя на которую я приходил к глубокому убеждению, что среди существующих в природе пяти стихий, не будем перечислять, каких, всем известно, существует еще одна, шестая. И это Стихия Человеческой Плоти, которая ест, пьет, хихикает, испражняется, совокупляется, исторгает самые разные ужасные звуки, гоняется и насилует чужие тела, ворует, истязает, даже умерщвляет, и так по кругу. В общем, повторяю, К… – да и не только «красивые»! – ПЧД. И этому празднику плоти нет, и не будет конца. Чему мы, кстати, сегодня – внесем здесь дыхание современности, – являемся непреложными свидетелями. И тебе остается либо стать ее, плоти, смиренной частицей, ее, извините, бойким и бодрым членом, либо просто-напросто выйти вон. Но куда выйти вон? Вот в чем вопрос.
ГЕРОЙ И ГЕРО
Для того чтобы ответить на этот злободневный и вечный вопрос, вернемся к киношедевру Кеслевского, тем более, мы еще не дошли до его финала. Когда Томек так поспешно покинул Магду, она, поняв свою ошибку, вспоминая свои романтические мгновенья чистой влюбленности, когда не было еще никакого КПЧД, когда она замирала при взгляде на объект своих мечтаний, Магда начинает искать его повсюду, находит его квартиру и узнает от хозяйки, что с ним случилось. Затем, спустя время, приходит к нему опять, как раз тогда, когда его выписывают из больницы: он спит, она садится рядом, под неусыпным контролем хозяйки, чтоб, ни дай бог, не наделала опять вреда, вдруг замечает подзорную трубу, источник всех бед Томека, и заглядывает в нее… И вдруг видит там то, что видел юноша в свое время, то есть его Звезду, – а точнее, себя, плачущую, страдающую, пришедшую после ссоры с любовником, но рядом с ней, самым волшебным образом, находится уже сам Томек, который успокаивает ее и не оставит никогда. То есть она видит то, о чем и мечтал так пылко наш герой. Таким образом, гениальный Кеслевский вводит в земную реальность – реальность духовную, которая в тот же момент чудесной радугой возносится над всем нашим бренным и тленным, и зачастую пошлым существованием. И именно на этой высокой ноте и завершается фильм, который говорит нам своим финалом о том, что нет никакой земной реальности с ее подлым детерминизмом, а есть только то, о чем мы дерзко мечтаем и представляем себе. И именно так, через удаление и расстояние, наши человеческие посылы становятся бессмертными.
Здесь поневоле хочется вспомнить о Литературе, и задаться одним вопросом. Существуют ли в литературном жанре, а конкретно, в российской словесности, столь же высокие примеры бессмертных мечтаний и посылов человека? И это, на мой взгляд, два произведения, оба из второй половины 20-го века. Незабвенная поэма «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева. И блистательный роман Саши Соколова «Школа для дураков». А именно, в поэме Ерофеева – говорим здесь только в необходимом нам контексте! – его герой, тончайший, нежный, деликатный человек, чтобы добраться внутренне невредимым до своей возлюбленной, заточает себя в капсулу пьянства, что позволяет ему – а об этом знает каждый пивший и пьющий вино! – легко, свободно, непринужденно общаться с самыми разными соседями по электричке, снося их хамство, грубость, невежество, пошлость и всякое-разное. Но, заперев себя в алкоголической оболочке, герой оказывается не только в убежище, но и в ловушке. Ибо в своем охранительном пьянстве теряет какую-либо земную ориентацию – а ведь этот мир никто не отменял, тем более в нем живет его возлюбленная! – то есть просыпает свою станцию, и возвращается обратно, в Москву, где его и настигает ужасная смерть.
Другой автор, Саша Соколов, идет в этой самоизоляции еще дальше. Он изначально заточает своего героя, «утонченного, странного мальчика, страдающего раздвоением личности» в оболочку его болезненной инаковости, сиречь, ученика спецшколы для слабоумных, в результате чего герой блуждает по лабиринтам своей памяти, вопреки всякой линейности земного времени, вспоминает свою семью, отца, прокурора и деспота, несчастную мать, приятелей и педагогов, добрых и злых, казалось бы, закапываясь с головой в прошлое, но в конце концов, выказывает и высказывает свое сокровенное – любовь к учительнице ботаники Вете Акатовой, которая и выносит его в вечное будущее. Ибо в земной реальности его любовь по определению невозможна, равно как возможна в его сознании, и значит, спасена от всяческих КПЧД, шестых стихий, и попыток самоубийства. И эта невозможность внешняя, но – возможность внутренняя, наделяя его великим смирением и в то же время великой свободой, ставит мальчика Саши Соколова в ряд бессмертных литературных героев, чьи свободные посылы не зависят уже ни от каких обстоятельств, а только от самого субъекта.
И тогда этот высокий пример соколовского героя в одночасье изменяет и наш миф, смыслообразующий наше размышление, ибо если прежде Леандр был просто героем-любовником, каждую ночь боровшимся с водной стихией, ради своей возлюбленной, то теперь, когда новая Геро бесконечно удалена, сияя яркой звездой на небосклоне, Леандр становится абсолютным экзистенциальным героем, или астрономом, служащим своей звезде, во что бы то ни стало и вопреки всему, причем, без всякого на то морального вознаграждения. Здесь так и хочется воскликнуть: и будет служить он своей звезде, пока его не настигнет смерть!
КУДА ГЛЯДЯТ ПОКОЙНИКИ?
Но что такое смерть? И насколько она меняет наши посылы? И вообще – здесь еще более безумный вопрос, которым я задавался в детстве, бывая на похоронах, – куда все-таки глядят покойники? Теперь я могу ответить на этот невозможный вопрос, спустя многие-многие годы. Если человек никуда не глядел в течение всей своей жизни, то и после смерти не будет – никуда и ни за что. И здесь с него, так сказать, взятки гладки. А ежели он всю свою жизнь смотрел на предмет своего поклонении и почитания, – упорно, вопреки всему, служа ему беззаветно, как бы его ни отвлекали от магического глядения всякие праздные люди, общество, прочие третьи силы – то и после смерти он будет смотреть туда же, то есть, на свою звезду. Во-первых, потому что уже ничто земное и человеческое не помешает ему. А во-вторых и в главных, – вы помните, что было в начале? – потому что, по сути, из одного этого восхищенного взгляда он и состоял.05. 08. 12.
Комментирование закрыто.