А.П.Чехов: путешествие на Восток

Сеульский Вестник 27/04/2005 :

От редакции: Прошедший литературный год в Корее можно назвать»годом Чехова». В 100-летнюю годовщину со дня кончины великого писателя в стране вышли новые переводы его произведений и книги о нем, в ведущих университетах проведены симпозиумы и конференции, посвященные жизни и творчеству А.П.Чехова. На одной из них, в универстете Тангук, с интересным докладом выступил кандидат исторических наук Д. Т. Капустин. Мы печатаем этот доклад с некоторыми сокращениями.

chehov_2_618564853Тема «Чехов и Восток» — новая в чеховедении, и пока делаются лишь робкие попытки ее раскрытия. Между тем, многие направления исследований кажутся вполне очевидными, а именно: знания А.П.Чехова о Востоке, «восточная тематика» в его произведениях, публикации и переводы произведений писателя и драматурга в странах Востока и т.д.
Я тоже хотел бы внести свой вклад в эту тему, поделившись своими культуроведческими разысканиями о путешествии Чехова на Восток России (в Сибирь и на Сахалин), а также — что менее известно — вокруг Азии.

Основательная подготовка

Родственники и ряд друзей писателя вспоминали, что собрался он в это путешествие «как-то вдруг, неожиданно». Однако, есть свидетельство одного из близких друзей Антона Пав-ловича, известного русского поэ-та А.Н.Плещеева, что «Чехова больше тянуло… на какие-нибудь русские окраины или на восток». («Литературное наследие», т.68, с.346).
Чехов прекрасно понимал все трудности и рискованность свое-го далекого путешествия. И в ряде писем друзьям то ли в шутку, то ли всерьез (что всегда было в характере Чехова-человека) прощался («быть может, никогда уже не вернусь»), просил «не поминать лихом». А в письме к издателю газеты «Новое время» А.С.Суворину написал даже нечто вроде завещания: «В случае утонутия или чего-нибудь вроде, имейте в виду, что всё, что я имею, и могу иметь в будущем, принадлежит сестре; она заплатит мои долги».

Но главное доказательство глубокой продуманности этого предприятия — исследовательская работа, которую втайне от чужих глаз проделал писатель накануне путешествия. Начавшаяся в январе 1890 г. («сидел безвыездно дома» и читал книги — признавался Чехов), эта работа весьма впечатляет. В списке книг, составленных лично Чеховым и прочитанных им до отъезда 21 апреля 1890 года, значатся 65 наименований. В основном это литература, связанная с Сахалином, но есть также ряд работ, посвященных соседним странам — Японии, Китаю, Корее. Это, в частности, трехтомник «немца голландского подданства» Ф. Зибольда «Путешествие по Японии или описание Японской империи» в переводе Н.В.Строева (СПб, 1854); исследование К. Сокальского, присланное автором, «Русская торговля в Тихом океане. (Экономические исследования русской торговли в Приморской области, Восточной Сибири, Корее, Китае, Японии и Калифорнии)» и другие работы, в том числе две на немецком и французском языках. В этом списке под номером 36 значится и известная книга И.А.Гончарова <Фрегат «Паллада»>. Сохранившееся письмо 19-летнего Антона брату Михаилу свидетельствует, что «Фрегат» — был тогда его любимым произведением.

Надо заметить, что и в зрелые годы А.П.Чехов всегда в душе оставался путешественником, «человеком с кровью странника в жилах» — как образно назвал его один из западных исследователей. Он много ездил по России и по Европе, мечтал о кругосветном плавании, о поездках в Африку, в Скандинавию, «в Ледовитый океан», в Среднюю Азию и Персию (даже был на пути туда в 1888 г., но повернул из Баку из-за смерти брата своего спутника). В последние годы Чехов вынашивал замысел пьесы о покорении Дальнего Севера.

Его перу принадлежит проникновенный, даже патетический «короткий вопль» в память известного русского путешественника Н.М. Пржевальского (1839-1888 гг.), неожиданно умершего от тифа в начале своей пятой экспедиции в Центральную Азию и Тибет. Размышляя о подобных «людях подвига» (Стэнли, Миклухо-Маклай, Ливингстон), Чехов утверждал, что для любого общества «подвижники нужны, как солнце», ибо они олицетворяют «высшую нравственную силу». «Таких людей, как Пржевальский, я люблю бесконечно», — признавался он затем в одном из писем. Кстати, вопреки утверждениям некоторых российских авторов, Пржевальский в Корее не бывал (визит не разрешили тогдашние корейские власти), хотя в своей книге «Путешествие в Уссурийском крае, 1867-1869 г.» он и оставил описания отдельных районов Кореи и зарисовки быта корейцев-переселенцев.

Знакомство Чехова с <Фрегатом «Паллада»> и специальной литературой по Дальнему Востоку позволяет предполагать, что он хорошо знал сведения того времени по Корее. Напомню, что И.А.Гончаров (1812-1891 гг.) был первым из русских, кто дал описания двукратного личного пребывания в Корее (на острове Гамильтон, т.е. Комундо, а также на восточном побережье), привел в своей книге важные исторические сведения о Корее и сделал очень интересные сравнения корейцев с китайцами и японцами.

filesПосещение Гончаровым Кореи состоялось в 1854 году. Шесть лет спустя начались первые добровольные переселения корейцев на российский Дальний Восток. А еще через 24 года — 7 июля 1884 г. — был заключен договор о дружбе и торговле между Россией и Кореей, устанавливавший дипломатические отношения между двумя соседними странами. По Пекинскому договору 1860 года между Россией и Китаем, российский суверенитет был распространен на Уссурийский край, и у Кореи с Россией появилась общая, хотя и короткая, граница по реке Туманган.

Совсем недавно стал известен весьма важный и любопытный факт прямой связи А.П.Чехова с Кореей: акт дарения им российской миссии в Сеуле своего только что вышедшего произведения «Каштанка». Соответствующий документ был обнаружен в московском Архиве внешней политики царской России российским литературоведом Ким Рэ Хо, который дал любезное разрешение, по существу впервые, обнародовать факт находки публично и печатно. (Интервью по телефону 29.09. 2004 г.).

Из документа явствует, что российская миссия в Сеуле обратилась тогда к ряду известных издателей, в том числе к А.С.Суворину, с просьбой помочь в комплектации «библиотеки для населения» и получила в ответ ряд книг, в том числе и чеховскую «Каштанку». По-видимому, событие имело место в 1892 г., когда переработанный рассказ вышел отдельной книжкой.

Судьба дарения неизвестна. Скорее всего, оно погибло в годы Корейской войны, когда американская авиация разбомбила пустовавшее здание российской миссии в самом центре Сеула, вблизи королевского дворца Токсугун.

Интересный «корейский аспект» присутствует и во взаимоотношениях А.П.Чехова с Н.Г.Гариным-Михайловским (1852-1906 гг.), известным русским писателем и инженером-путейцем, участвовавшим в прокладке Транссибирской магистрали и КВЖД. Находясь в Ляояне (северный Китай), тот немедленно откликнулся на смерть Чехова 2 (15) июля 1904 г. некрологом-воспоминанием. Последний раз они виделись в Ялте лишь за три месяца до рокового дня, но Чехов, судя по воспоминаниям, выглядел «очень хорошо», показывал свои записные книжки («здесь материалов на 5 лет работы»), серьезно уверял, что «непременно приедет в Манчжурию». Из ряда писем той весны известно, что Антон Павлович действительно собирался на Дальний Восток в действующую армию «не корреспондентом, а врачом».

Н.Г.Гарин-Михайловский известен также как автор интересных путевых очерков «По Корее, Манчжурии и Ляодунскому полуострову» и замечательного сборника корейских сказок, собранных им в 1898 г. во время экспедиции по северу Кореи. «Корейские сказки», опубликованные год спустя, стали событием культурной жизни. По литературным достоинствам им нет равных и по сей день ни в русской, ни в европейской литературе, и, думается, они должны были привлечь внимание А.П.Чехова, который внимательно следил за новинками. Не исключено, что Гарин-Михайловский мог при встрече подарить Чехову кое-что из «корейских творений». Но пока это только предположение, нужны новые разыскания, по-видимому, в Таганроге, поскольку в московском, ялтинском и мелиховском музеях, судя по имеющейся информации, таких книг нет.

К моменту поездки на Восток Чехову было всего 30 лет. Европейски образованный человек (выпускник Московского университета), практикующий врач, уже известный — как говорили в те времена — беллетрист, лауреат престижной Пушкинской премии, автор «Степи», пьесы «Иванов» и ряда водевилей, пользовав-шихся популярностью на российских подмостках, — казалось бы, чего нужно еще. Однако, чувство недовольства собой, необходимость новых впечатлений, острый интерес к сахалинской каторге, отсутствие «кусочка общественной жизни», а также муза странствий (по Чехову, «страсть к передвижению») — все это в совокупности звало и подталкивало писателя к путешествию на Восток в стиле Гончарова.

Хочу подчеркнуть: именно на Восток, судя по приготовлениям, а не только на Сахалин. Причем, это была первая поездка Чехова за границу вообще. В январе 1890 г. был разработан маршрут — через Сибирь на остров и возвращение назад кружным путем через Нагасаки, Шанхай, Ханькоу, Манилу, Сингапур, Мадрас, Коломбо, Аден, Порт-Саид и Константинополь.

Сибирь и Сахалин

Конечно, Сахалин — главная цель путешествия, центральный объект писательского внимания. Сама поездка и публикация «Острова Сахалин» стали этапным моментом жизни А.П.Чехова, придавшим ему новые силы, открывшим новое видение окружающего мира. Еще перед путешествием, отвечая на едкие замечания Суворина («что за дикая фантазия», …»Сахалин никому не нужен и не интересен»), Чехов довольно резко и определенно писал в письме от 9 марта 1890 года: «Сахалин может быть не нужным и не интересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей и не тратит миллионы… Это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный… В места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как турки ездят в Мекку… Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников…».

files (1)
Одновременно поездка на Сахалин стала трагическим моментом жизни писателя. По признанию врачей и самого Чехова, именно после Сахалина его болезнь стала явной, он начал сгорать в медленной чахотке.

Автор определил жанр «Острова Сахалин» как научно-публицистическое исследование — жанр совершенно неожиданный для его творчества. «Я видел всё», — неоднократно повторял Чехов. Всё — это значит встречи с местными чиновниками и политическими ссыльными (вопреки предписанию сахалинского начальства); с вольнонаёмными поселенцами, жизнь которых немногим отличалась от каторжной; с женщинами, положение и участь которых на острове была близка к роли наложниц в погоне за выживанием в сахалинском аду. «3 месяца плюс 2 дня» ежедевной и упорной работы, встречи с людьми, знакомство с документами, собственноручное заполнение картотеки (т.е. практически перепись населения Сахалина!).

В то же время «Остров Сахалин» — яркое художественное произведение. Думаю, те, кто бывал на Сахалине или на Камчатке и сиживал вечером на берегу серого, мрачного Великого океана, могут еще раз в чеховской пейзажной зарисовке ощутить одиночество, тоску и мимолетность человеческой жизни.

Читая «Остров», просто поражаешься, что ничего не ускользало от внимания писателя: климат и состояние сельского хозяйства, больницы и школы, тюрьмы и виды наказания, одежда и пища, условия жилищ, игры детей, свадьбы и похороны, любовные истории, официальная отчетность и т.д. и т.п. И, конечно, в центре писательского внимания люди: и местные «инородцы» (гиляки, айны, орочи), и Софья Блювштейн (знаменитая Сонька-Золотая Ручка), и некто из политических, скрытый за буквой Б, и японский консул.

Кстати, в Корсаковском посту Чехов близко познакомился с японцами — консулом Кудзе Гэн (Кузе) и двумя его секретарями — и в главе 14-й «Острова Сахалин» оставил их живые и симпатичные портреты. В частности, он писал: «Вне дома они ходят в европейском платье, говорят по-русски очень хорошо; бывая в консульстве, я нередко заставал их за русскими или французскими книжками; книгами у них полон шкап. Люди они европейски образованные, изысканно вежливые, деликатные и радушные». Сохранилась фотография Чехова в кругу новых японских друзей и небольшая переписка с ними.

Следует отметить, что симпатию к Японии Чехов, никогда не бывавший в этой стране, пронес через всю жизнь. И. А. Бунин вспоминал, что в 1904 году в Ялте, читая свежие газеты, Чехов «огорчался» за Японию, «чудесную страну», которую, как он считал, Россия «разобьёт и раздавит» в надвигавшейся войне. Как видим, великий писатель оказался не очень-то прозорливым политиком.

Вокруг Азии

К сожалению, Чехову не удалось познакомиться близко с зарубежным Востоком, с великими азиатскими цивилизациями. На Южном Сахалине его ждала пренеприятная новость: «…Со всех сторон глядит на меня зелеными глазами холера, которая устроила мне ловушку. Во Владивостоке, Японии, Шанхае, Чифу, Суэце и, кажется, даже на Луне — всюду холера, везде карантины и страх». Обсуждался даже план возвращения в Россию через Америку. Но в начале октября стало известно, что пароход Добровольного флота «Петербург», перевозивший арестантов и грузы из Одессы на Сахалин, все-таки отправится в обратный путь в Россию с минимумом заходов в порты, открытые к тому времени.

О самом путешествии известно немногое — по отдельным строкам писем А.П.Чехова и редким воспоминаниям брата Михаила со слов писателя. В те времена Чехов не вел систематических дневников или записных книжек. От «дневника карандашом» с сибирскими и сахалинскими впечатлениями (возможно, и азиатскими) сохранились лишь фрагменты. Хотя и они требуют просмотра под новым углом зрения.

Впоследствии в письме А.С Суворину от 9 декабря 1890 г. Чехов писал: «Первым заграничным портом на моем пути был Гонг-Конг (так у автора — Д.К.). Бухта чудная, движение на море такое, какого я никогда не видел даже на картинках; прекрасные дороги, конки, железная дорога на гору, музеи, ботанические сады; куда ни взглянешь, всюду видишь самую нежную заботливость англичан о своих служащих, есть даже клуб для матросов. Ездил на дженерихче, т.е. на людях (двухместная повозка с рикшей — Д.К.), покупал у китайцев всякую дребедень и возмущался, слушая, как мои спутники россияне бранят англичан за эксплоатацию инородцев. Я думал: да, англичанин эксплоатирует (так в подлиннике — Д.К.) китайцев, сипаев, индусов, но зато дает им дороги, водопроводы, музеи, христианство, вы тоже эксплоатируете, но что вы даете?»

По поводу данного послания Суворину возникает сразу несколько литературоведческих проблем. Прежде всего, это знаменитое письмо, где давалась самая полная из известных оценка путешествия вокруг Азии самим Чеховым, не было известно советской общественности более 60-ти лет. Хотя впервые полностью оно было опубликовано еще в первом сборнике чеховских писем, подготовленном в 1912 году Марией Павловной Чеховой, которая посвоему блюла облик великого брата. Вот строки из воспоминаний С.В Чеховой, жены брата писателя, Ивана: «Когда подготавливались письма А.П.Чехова к изданию в шеститомнике, состоялось совещание трех: Марии Павловны, Ивана Павловича и меня. Дело в том, что в письмах Антона Павловича Суворину оказались подробности интимно мужского характера. На этом совещании производился отбор того, что можно опубликовать и что нельзя. Многое было исключено. Мелочи, вроде сообщения о бурно проведенной ночи с индианкой на острове Цейлон, были оставлены. Более же серьезные вещи изъяты. Где эти письма сейчас, я не знаю и предполагаю, что Мария Павловна их уничтожила».

В советское время это письмо к Суворину увидело свет (и все равно с купюрами, без «мелочей»!) только в 1976 году в полном собрании сочинений и писем Чехова. Понятно, что радетели «советской нравственности» и политкорректности не желали допустить, чтобы «предшественник социалистического реализма», иконообразный Чехов, утверждавший, что «в человеке все должно быть прекрасно…», мог столь лестно отзываться об английском колониализме. А тем более описывать свои утехи с «черноглазой индуской» на Цейлоне (равно как и в благовещенском борделе с японкой — в более раннем письме). Хотя амурные откровения не подтверждаются из других источников и, при внимательном прочтении писем, отдают экзотической фольклорностью, тем не менее, и в таком виде они стыдливо замалчивались.

files (2)Что касается сравнения английского и российского колониализма, то, вероятно, следует вспомнить слова Леонида Леонова о Чехове: «Он бесконечно любил свою родину, хотя и не очень часто распространялся об этом… Но, любя свою родину, он никогда не льстил ей». Отсюда понятно, что после Сахалина, который Чехов охарактеризовал предельно кратко и емко — «ад», гонконгский «оазис» казался ему недостижимой мечтой.

Кстати, оценка освоения Россией Приморья (в том же письме Суворину) тоже была убийственной: «О Приморской области и вообще о нашем восточном побережье с его флотами, задачами и тихоокеанскими мечтаниями скажу только одно: вопиющая бедность! Бедность, невежество и ничтожество, могущие довести до отчаяния. Один честный человек на 99 воров, оскверняющих русское имя…».

Уникальным, сохранившемся до наших дней свидетельством пребывания писателя в Гонконге является «китайский божок» (из всякой накупленной у китайцев «дребедени»), хранящийся ныне в коллекции музея А.П.Чехова в Ялте. По-видимому, это фигурка какого-то из китайских мудрецов — Конфуция, Лао-цзы или др. Нужна научная атрибутация экспоната специалистами-китаеведами.

После выхода из Гонконга в Южно-китайском море пароход попал в жестокий шторм и, хотя он обладал хорошими мореходными качествами, небольшое судно бросало как щепку. По пути в Сингапур сбросили в море двух покойников. Этот случай произвел сильное впечатление на Чехова. Он писал А.С.Суворину: «Когда глядишь, как мёртвый человек, завороченный в парусину, летит, кувыркаясь, в воду, и когда вспоминаешь, что до дна несколько вёрст, то становится страшно и почему-то начинает казаться, что сам умрёшь и будешь сброшен в море». Как мы знаем, этот эпизод получил подробное отображение в рассказе «Гусев».

Заход в Сингапур был слишком кратковременным, зато в Коломбо на Цейлоне [писатель называет его Индией — Д.К.] в распоряжении Чехова было двое с половиной суток, (а не неделя, как утверждается в публикации Владислава Чуканова в журнале «Москва», 2000 г., № 11). «Цейлон — место, где был рай, — писал Антон Павлович Суворину. — Здесь в раю я сделал больше ста верст по железной дороге и по самое горло насытился пальмовыми лесами и бронзовыми женщинами. Когда у меня будут дети, то я не без гордости скажу им: «Сукины дети, на своем веку я имел сношение с черноглазой индуской… и где же? в кокосовом лесу, в лунную ночь».

Действительно, этот тропический остров стал самым ярким моментом в азиатском вояже писателя. «Какие бабочки, букашки, какие мушки, таракашки!», — не удержался он от иронии в одном из писем. В первую же ночь разразился ужасный тропический ливень, затопивший Чехова в гостинице и заставивший перебираться в другую. Тем не менее, в эти дни ему удалось не только «насытиться» и посетить храм Священного Зуба Будды на берегу живописного озера в Канди — последней столице сингальских королей, но и написать рассказ «Гусев». Известна фраза из письма самого писателя о том, что рассказ «зачат на Цейлоне», и разрешение издателю поставить «для шика» дату под рассказом — Коломбо, 12 ноября. Однако при дальнейших публикациях Чехов снял датировку.

Рассказ пронзителен. Больному чахоткой солдату Гусеву дежурный по судовому лазарету, как бы между прочим, сообщает, что он не жилец на этом свете. А он безразлично любопытствует: «Нечто доктор или фельдшер сказывал?». И сетует, что «домой не написал… Помру и не узнают». Вот такое безропотно-смиренное восприятие смерти простым человеком. И хотя он чистосердечно признается, что умирать «страшно», но не это более всего страшит его: «Брат у меня дома, знаешь, не степенный…

Без меня всё пропадет, и отец со старухой, поди, по миру пойдут». Через три дня, на закате, покойника, завернутого в белую парусину («порядок такой»), сбрасывают в море…

Интересно, что усилиями российских чеховедов и их добровольных помощников с Цейлона удалось установить по архивным книгам гостиниц, что «доктор Чехов из России» останавливался сначала в гостинице «Галле фэйс», а потом переехал в «Гранд Ориенталь отель». Сейчас они записали имя «великого русского» на своих мемориальных досках почетных постояльцев, а пять лет назад (к 95-летию со дня смерти писателя) в номере отеля, где когда-то Чехов жил и «зачал» «Гусева», открыли мемориальную комнату. По-видимому, это единственный в Азии мемориальный музей А.П.Чехова.

В ряде художественно-публи-цистических публикаций говорится, что Чехов возвращался с Сахалина очень больным. Однако, сам он неоднократно подчеркивал в последующих письмах, что «чувствовал себя здоровым вполне», «ни разу не был болен», хорошо переносил жару и, более того, обнаружил, что не подвержен «морской болезни». Он даже купался в Индийском океане. Вот как М.П.Чехов вспоминал рассказ брата: «С кормы парохода был спущен конец. Антон Павлович бросился с носа на всём ходу судна и должен был ухватиться за этот конец. Когда он был уже в воде, то собственными глазами увидел рыблоцманов и приближающуюся к ним акулу».

Эпизод с акулой тоже вошел в рассказ «Гусев». Также как и сочное описание удивительного по краскам заката солнца в тропиках — в самом конце «Гусева». А вот строки из письма Суворину: «Если в царстве небесном солнце заходит также хорошо, как в Бенгальском заливе, то, смею Вас уверить, царство небесное очень хорошая штука».

Следующий заход был в Порт-Саид — в Суэцком канале, где пароход простоял чуть более полусуток для пополнения топлива, провианта и откуда прямым ходом под карантинным флагом направился в Одессу.

Заключение

Творческим результатом путешествие А.П.Чехова на Восток стали великая книга «Остров Сахалин», рассказы «Гусев», «В ссылке», «Убийство», «Страх» и др. Политизированные потомки, кажется, оценили «Остров» выше, чем современники. Сам Чехов сожалел (совсем безосновательно — Д.К.): «Книжка — ни на что не пригодилась, … никакого резонанса она не вызвала». Думается, что значение книги как бы росло с годами, и хочется согласиться с мнением, что чеховский «Остров Сахалин» — это начало в русской литературе темы протеста против насилия и преступлений власть предержащих, апофеозом которой стал «Архипелаг Гулаг» А.И.Солженицына.

Англичанин Уильям Сомерсэт Моэм, «двойной коллега» Чехова — тоже мастер рассказа и тоже врач — в своем эссе о Чехове писал, что, кроме «социологической» книги об острове, тот «ничего художественного на сахалинском материале не написал». Я не согласен с такой оценкой. И не только потому, что Чехов всё-таки привёз и «Остров…», и рассказы, и сюжеты. Путешествие на каторжный остров стало также заметным поворотом в его сознании. Оно прояснило для писателя само понимание русской жизни, сделало более глубоким и серьезным его творчество, усилило линию протеста и борьбы против «силы и лжи, в чем бы последние не выражались». Именно тогда, по-моему, завершилась трансформация Антоши Чехонте в Чехова-писателя и драматурга.

Очевидно, от Чехова нельзя было ожидать «погружения в Восток». Для этого надо было просто долго жить на Востоке, как русский художник Рерих, или вообще родиться там, как англичанин Киплинг. А.П.Чехов по складу ума и характера, по жизненным принципам был, если так можно сказать, писателем центральной и южной России. Его герои — не абстрактные персонажи, а люди из «живой» жизни, наделенные полной гаммой человеческих чувств и черт, которые Чехов подмечал вокруг, в конкретной обстановке и так умело — и внешне легко — мог отразить, синтезировать в своих произведениях. Не отсюда ли удивительная психологическая достоверность его произведений, принятие их читателями всех возрастов, поколений и наций? Не от того ли поразительная свежесть рассказов и пьес Антона Павловича Чехова, их проникновенность в душу человеческую сохраняется и сегодня, сто лет спустя после его кончины?

Источник: https://vestnik.kr/articles/culture_articles/3206.html

Поделиться в FaceBook Добавить в Twitter Сказать в Одноклассниках Опубликовать в Blogger Добавить в ЖЖ - LiveJournal Поделиться ВКонтакте Добавить в Мой Мир Telegram

Комментирование закрыто.

Translate »